Н. В. ГОГОЛЬ И ЕГО ОБЛАСТНОЕ ЗНАЧЕНІЕ.
Н. В. ГОГОЛЬ И ЕГО ОБЛАСТНОЕ ЗНАЧЕНІЕ.
(По поводу юбилея ‘Ревизора’).
Сибирскій Писатель.
‘Восточное Обозрніе’, No 18, 1886
Н. В. Гоголь и его областное значение, Ядринцев Николай Михайлович, Год: 1886
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Петербургъ на прошлой недл праздновалъ юбилей H. В. Гоголя. Театры давали въ эти дни представленія классической піесы его ‘Ревизоръ’. Съ тою же силою, рельефностью и свжестью красокъ стояли передъ публикой эти геніальныя картины дореформенной русской жизни. Это былъ зародышъ, начало того сатирически-обличительнаго направленія, которое получило въ послдствіи огромное значеніе и совершило умственный переворотъ въ жизни русскаго общества. При первомъ поднятіи занавса 50 лтъ тому назадъ большинство встртило піесу Гоголя и его новое направленіе съ предубжденіемъ, какъ и теперь встрчаютъ въ глуши провинціи обличительное слово. Нужно было, однако, 50 лтъ, 50 долгихъ лтъ, чтобы это направленіе было понято, оцнено и самъ писатель признанъ не врагомъ, не клеветникомъ и пасквилянтомъ, а великимъ художникомъ, моралистомъ, съ душою, глубоко любящею, страдающею за общество. Безсмертная истина сказалась теперь, этотъ злой смхъ на блдныхъ застывшихъ устахъ сталъ уже не злымъ смхомъ, но горькимъ упрекомъ изстрадавшейся за это общество души писателя, человка-мученика. Теперь признано, что все, что писалъ онъ, не была клевета, но горькая правда, что не ненависть и злоба руководили имъ, а глубокая любовь къ людямъ, къ своей родин жила въ этомъ сердц. Не вредъ думалъ приносить онъ, а спасти общество, воскресить извращенную среду и извращенную природу человка, не вражду, а любовь, пальмовую втвь мира, принесъ онъ въ это общество, которое не писатель подалъ, а оно само подъдало себя. Но, чтобы пробудить, отрезвить это общество, погрязшее въ порокахъ, мелочахъ, пошлости жизни, и въ то же время лицемрящее и прикрывающееся формальной моралью, нужны были не сладкія и льстивыя слова. Кто изъ героевъ ‘Ревизора’, начиная съ городничаго, не говорилъ слащавыхъ рчей о долг, чести! Но эти рчи съ фальшивою подкладкою потеряли смыслъ въ обществ и стали удобнымъ щитомъ для ловкихъ людей, для Чичиковыхъ, посмотрите, какъ Чичиковъ мораль читаетъ и философствуетъ,— любо слушать! Не такое слово нужно было для того, чтобы пробудить общество, нужно было не сухое убжденіе, даже не страстное, горячее слово увлекающагося фанатика, котораго осмютъ въ его сердечномъ паос. Чтобы отрезвлять общество, литература міра дала особое орудіе, это бичъ сатиры, ядъ ироніи, каленое желзо для отмтки пошлости. Вотъ этими-то орудіями и владлъ въ совершенств Гоголь. Онъ, какъ хирургъ, былъ безпощаденъ въ анализ, въ анатоміи больнаго тла, прикосновеніе его слова причиняло боль, негодованіе, но за этимъ слдовала уже спасительная реакція. Когда работа анатомическаго ножа была кончена, язва больнаго была обнажена во всемъ ужас, когда она была полита струею дизинфецирующей жидкости и измученный больной лежалъ какъ пластъ, посл оглушительныхъ проклятій, стоновъ, во врач и хирург-писател общество увидло иной образъ: блдный, измученный отъ пережитаго душевнаго скрытаго волненія стоялъ онъ ‘какъ работникъ ненужный’, свершивъ благодтельнйшій актъ, руки его тряслись посл напряженія и изъ глазъ его капала одна за другою несдержанная слеза отъ пережитыхъ мукъ. И вотъ этотъ полутрупъ, почувствовавшій всю суть драмы, понявшій, съ кмъ онъ имлъ дло, на кого онъ негодовалъ, вдругъ схватилъ спасительную руку и, зарыдавъ, началъ цловать ее. Вотъ смыслъ апоеоза великаго писателя-сатирика!
Теперь, когда онъ лежитъ давно въ гробу, общество цлуетъ эту руку, оно вызываетъ его мученическій образъ, оно исторгаетъ его изъ гроба, выноситъ въ свою среду среди освщенныхъ залъ и на блдное мертвое чело кладетъ запоздавшій внокъ славы. Таково бываетъ торжество писателя, часто гонимаго, непризнаннаго, униженнаго, но воскресшаго для потомства.
Юбилей Гоголя именно былъ таковъ. Когда выносили бюстъ его въ театрахъ, среди юбилейныхъ вечеровъ, публика вставала, и когда старйшіе изъ писателей внчали его лаврами, блдные и растроганные, публику охватывалъ трепетъ, восторгъ и энтузіазмъ, который она никогда не ощущала во всю свою жизнь. Только въ эту минуту достигло воздйствіе идеи, духа своего апогея, а общество испытало и прочувствовало, что его связываетъ съ писателемъ, съ литературой. Вотъ почему эти моменты воспитательны и поучительны. Нужно, однако, чтобы ихъ пережила и поняла не одна столица, не одно образованное общество, а вся Россія, весь русскій народъ и глухая провинція, о которой Гоголь боле всего заботился, и гд онъ боле всего оказалъ услугъ.
Съ нашей стороны поэтому естественно желать, чтобы имя Гоголя, память о немъ были предметомъ и провинціальныхъ торжествъ. Мы участвовали также на этихъ торжествахъ столицы, но душою жили въ области, и невольно задумывались надъ значеніемъ великаго писателя для русской провинціи. Гоголь принадлежитъ, конечно, всей Россіи, но въ томъ числ онъ служилъ и каждой изъ областей, и его услуги неоцненны здсь. Начнемъ съ его кровнаго родства съ областью.
Пусть имя Гоголя стало общимъ Достояніемъ не только столицъ, всей Россіи, всего человчества (потому что его произведенія переводятся на европейскіе языки), но не забудемъ въ тоже время, что онъ былъ также сынъ области, здсь сказалась его наблюдательность, здсь въ первый разъ заговорило его чувство, здсъ созрла его поэзія, здсь заплакало его сердце. Посмотрите, въ чемъ заключаются его первыя произведенія, гд сказался его талантъ? Это въ очеркахъ украинской жизни, окружавшей его юность и дтство, отъ которыхъ ветъ живою поэзіею, красотою украинскихъ степей, заколдованной прелестью украинскихъ ночей, теплымъ ласкающимъ воздухомъ родины, родными цвтами со всею ихъ свжестью, оригинальностью и ароматомъ юга.
Первыя впечатлнія юности даютъ толчокъ и совершенствують его талантъ. Первыя произведенія его полны лепета знакомыхъ преданій, сочетанія родныхъ картинъ, изъ которыхъ сплетается фантастически первая канва роскошныхъ разсказовъ, освщенныхъ яркими лучами весны писателя. Посмотрите на эти очерки и типы изъ народной жизни, трудно но прозрть въ нихъ прародителя ‘писателя народнаго быта’, создавшаго цлую школу. Его описанія народнаго быта художественны до послдней степени, колоритъ ихъ мягокъ, краски живы, впечатлніе обаятельно, не только въ силу художественнаго изображенія, но въ силу той ласки, любви, того нжнаго чувства, которое выступаетъ въ его описаніяхъ. Нужно было именно надышаться такъ полно роднымъ воздухомъ, чтобы создать живо и поэтично обстановку извстной мстности. Мы предоставляемъ украинцамъ оцнить это значеніе своего таланта. До какой степени украинскій областной элементъ играетъ роль въ первыхъ произведеніяхъ Гоголя, можно видть по областному пояснительному словарю, приложенному къ І-му тому и занимающему 5 страницъ. Самые разсказы ‘Вечера на хутор’ ведутся отъ имени стараго пасчника Рудого Паньки, подъ именемъ котораго выступаетъ авторъ, какъ знатокъ украинской старины, въ нихъ господствуетъ и тонъ народный, и его музыка съ наивнымъ, спокойнымъ хохлацкимъ юморомъ. Въ сюжетахъ смшиваются старыя преданія, народная миологія и народный сюжетъ, который авторъ только передаетъ въ прекрасной форм. Понемногу, по мр роста, зрлости автора, фантастичность исчезаетъ, а замняется историческою былью. Когда второй разъ занавсъ поднялся, то есть начался второй дебютъ писателя, мы увидли уже цлую историческую эпопею изъ малороссійской жизни, предъ нами встаетъ украинская героическая старина, какъ въ псн бандуриста, эпическій разсказъ смняетъ сказку. Выступаютъ въ Тарас Бульб герои давно погибшей Запорожской Счи.
Подобное высокое художественное произведеніе, полное исторической правды, опять-таки, возможно было только благодаря изученію и знанію областной исторіи. Что это стоило Гоголю, можно видть изъ біографическихъ очерковъ его, изъ его переписки. Онъ просить присылать ему малороссійскія псни, преданія, собираетъ этнографическій матеріалъ и составляетъ изъ нихъ художественную мозаику. Здсь виднъ опять источникъ и то родное русло, изъ котораго онъ черпалъ краски и свое вдохновеніе. Уже изъ этого произведенія видно, какъ онъ понялъ исторію старой Украины, сколько вложилъ души здсь. Точно старый бандуристъ поетъ предъ вами, точно втеръ на курганахъ разсказываетъ вамъ забытую повсть. И видитъ онъ старыя тни и слышитъ онъ старые стоны ‘братьевъ казаковъ’. Нужно пережить эти сцены, чтобы воскресить ихъ такъ образно. Драма совершается передъ читателемъ, слезы дрожатъ у него отъ этого эпическаго разсказа, он таятся и въ груди писателя, описывающаго эту давнюю, давнюю исторію, по близкую и родную ему. Но и во всемъ характер этого писателя разв не сквозятъ его родныя, областныя черты? Эта немного лнивая натура, но въ то же время одаренная богатымъ воображеніемъ, нжнымъ и добрымъ сердцемъ, этотъ добродушный юморъ Рудого Паньки разв не переносится и но сквозитъ, подобно Диккенсовскому тонкому юмору, во всхъ зрлыхъ произведеніяхъ? Посмотрите, какъ этотъ смхъ растетъ отъ дтскаго тихаго смха до горькаго смха, по мр того, какъ онъ обращается къ серьезнымъ сторонамъ жизни. Отъ него уже ветъ, повидимому, холодомъ, злобой сатиры, но онъ никогда не остается безучастнымъ, ледянымъ и безчувственнымъ, въ самыя горькія минуты дрожатъ въ немъ слезы жалости, и въ моментъ высшаго напряженія скрывающійся за сатирикомъ человкъ разражается горькими рыданіями. Гоголь оставляетъ затмъ Украину, и взоръ его останавливаетъ остальная Россія и русская провинція. Художественный талантъ его и наблюдательность и здсь работаютъ. Послдствіемъ этого изученія является два великихъ его произведенія ‘Ревизоръ’ и ‘Мервыя души’. Не намъ говорить объ ихъ общемъ значеніи. Какъ у великаго таланта, геніальнаго таланта, у него частные и мстные типы получили общечеловческое значеніе, недостатки его героевъ Хлестакова, Чичикова, Ноздрева, Манилова, можно видть какъ олицетвореніе общечеловческихъ слабостей. Даже Бобчинскихъ можно видть сколько угодно на свт прозжающихъ по Европ и свидтельствующихъ свое почтеніе разнымъ знаменитостямъ. Высота художническаго міросозерцанія и глубина его анализа въ томъ и сказывается, что онъ отъ частнаго доходитъ до общаго. Такъ близки человчеству типы Шекспира, Гете, Байрона, гд бы. они не дйствовали. Они общи, но въ то же время и конкретны, заключены въ извстную сферу и составляютъ продуктъ извстной среды. Герои Гоголя носятъ русскій образъ, какъ самъ Гоголь всегда носитъ русскую душу. Гоголь какъ художникъ, міровая душа, она живетъ въ области искусства, она странствуетъ въ его космополитической области, онъ живетъ часто подъ лазурнымъ небомъ Италіи, у подножія Колизея, онъ видитъ это море и синюю даль, но когда онъ увидитъ сквозь нее свою родину, онъ восклицаетъ: ‘А вонъ и русскія избы виднютъ. Домъ ли то мои синетъ вдали? Мать ли моя сидитъ подъ окномъ? Матушка…’ (Записки сумасшедшаго),— и рыданія звучатъ въ русской душ его. Гоголь создалъ безсмертные типы русской жизни, онъ воспроизвелъ ее какъ не одинъ изъ писателей предшествовавшихъ. Предметомъ для его сатиры и ареною его героевъ, однако, выбрана область и провинція. Поэтому Гоголь и его произведенія боле близки и родственны ой, она глубоко ихъ прочувствовала, и вліяніе великаго національнаго писателя здсь получаетъ важное значеніе. Столица и образованное общество ея, празднуя 50-лтній юбилей, припоминаетъ отжившее прошлое, свою исторію. Старые Гоголевскіе типы похоронены новой русской жизнью и рдко встрчаются на поверхности ея. Гоголь, такимъ образомъ, принадлежитъ прошлому. Но умерли ли они въ провинціи, въ области, тамъ въ ндрахъ русской жизни? Кто скажетъ это?!…
Можетъ быть, протекшія 25 лтъ посл-реформенной жизни измнили въ Россіи многое въ нравахъ, привычкахъ, въ стро общества. Исчезли ли въ ней Чичиковы, Хлестаковы, Сквозники-Дмухановскіе, пусть разберетъ современная критика и публицистика, можетъ быть, они найдутъ ихъ преображенными, во всякомъ случа ихъ трудно узнать. Народились иные типы, послужившіе тэмой для новой сатиры, сатиры Щедринской. Номы можемъ предположить, что гд нибудь въ глухой дореформенной провинціи гоголевскіе типы еще доживаютъ свой вкъ. Паши окраины и глухія провинціи на Восток именно такія нетронутыя еще новой жизнью мстности, гд, если не цликомъ можно встртить этихъ гоголевскихъ героевъ, то, по крайней мр, ихъ слова, дйствія, нравы, привычки сохраняются по преданію. Наша областная печать и мы, занимающіеся длами и жизнью области, дйствительно наталкиваемся постоянно на факты и явленія гоголевскаго времени. Гд у насъ не трепещутъ ревизоровъ и какъ иногда часто принимаютъ за нихъ Ивана Александровича Хлестакова? Гд сказывается боле хвастовство связями и родствомъ, гд оно олицетворяется въ вид чудовищнаго вранья, какъ не въ окраинной провинціи? Гд возможно скрутить ‘корреспондента’ и писателя, какъ не въ глухой области на окраин, гд возможно расправиться лучше съ самоварпиками и аршинниками, вздумавшими жаловаться? ‘Кляузники!’ — говоритъ Сквозникъ-Дмухановскій про сибиряковъ. ‘Сами себя выскли’,— отвчаютъ иногда на какую нибудь корреспонденцію. Понятно, какой морализующей правдой, какой отрезвляющей силой выступаютъ произведенія Гоголя въ этихъ глухихъ уголкахъ. Общество видитъ здсь не исторію, а внезапно отразившійся предъ ними свой современный міръ. Нтъ, Гоголь не умеръ, онъ живъ еще для провинціи! Мы были свидтелями, съ какимъ иногда неподдльнымъ дтскимъ восторгомъ, съ какимъ восхищеніемъ и радостью, какъ лучъ ожидаемаго свта, какъ отраженіе давно желанной правды, встрчались комедіи Гоголя. Да, это они, наши лица!!— восклицаетъ публика. Мы помнимъ, когда въ одномъ город Сибири праздновали пріздъ одного великодушнаго генералъ-губернатора, пытавшагося искоренять злоупотребленія. Онъ обратилъ вниманіе на указанія печати и смнилъ немало гоголевскихъ служакъ. Смненные, изгнанные, но набившіе карманы, они не теряли куражу и показывались въ обществ. Піолъразъ ‘Ревизоръ’, въ ложахъ сидли пострадавшіе тузы съ безпечнымъ видомъ. Вдругъ раздался монологъ городничаго: ‘Найдется щелкоперъ, бумагомарака, разнесетъ по всему свту исторію. Вотъ что обидно. Я бы всхъ этихъ бумагомаракъ!…’. Актеръ передалъ этотъ отрывокъ превосходно. Вдругъ вс какъ одинъ обратились къ ложамъ пристыженныхъ героевъ, и страшный взрывъ рукоплесканій подчеркнулъ эти слова. Но не вся и не всегда провинція съ восторгомъ встрчаетъ обличеніе порока. Часто она, апплодируя выводимымъ сценическимъ героямъ, не сознаетъ, что она окружена такими же живыми. Она не сознаетъ и того, что она гршна вмст съ этими героями, весьма часто поддерживая Чичиковыхъ и становясь на колни предъ Сквозникомъ. Глубокая драма жизни въ томъ и заключается, что Чичиковъ до того момента, какъ изобличенъ судомъ, носится на рукахъ обществомъ и считается пріятнйшимъ человкомъ. Хлестакова раскусили только въ конц’. Мало того, общество въ провинціи часто становится на сторону Чичиковыхъ по своей темнот. То негодованіе, которое окружало Гоголя, какъ автора ‘Ревизора’, по умерло, оно шипитъ и открыто раздается въ провинціи. Точно также дло Гоголя не умерло и не закончилось съ ‘Ревизоромъ’. Оно окрылило только литературу и печать новою силой, оно дало ей новое направленіе, создало ей многочисленныя задачи, и Гоголь завщалъ длать свое великое дло другимъ. Вс служители печати выполняютъ его дло. Десятки и сотни маленькихъ грамотныхъ людей-тружениковъ въ провинціи, проникнутыхъ духомъ правды, борясь со зломъ и порокомъ, силятся путемъ печати обнаружить ихъ въ глухихъ уголкахъ. Вотъ откуда негодованіе, читатель, и злоба на насъ, пишущихъ. Общество — близорукій слпецъ, оно боготворить, восхищается литературой, когда она тшитъ и касается давно забытаго или посторонняго, но не прощаетъ, когда та же литература касается его современныхъ язвъ и задваетъ его. Это общество похоже на того сибирскаго дикаря, который признаетъ кумира только тогда, когда ему все благопріятствуетъ, и губы кумира мажутся сметаной, но когда ему кажется, что кумиръ не далъ ему блаженства на сегодняшней день въ вид сыраго рыбьяго мяса, онъ бьетъ бога и топчетъ его ногами. Какъ часто стопы и вопли бднаго писателя раздаются изъ глухой провинціи! сколько еще здсь невидимой борьбы, работы и ‘невидимыхъ слезъ’, когда учитель увнчивается лаврами. Если бы великіе покойники могли слышать, какъ хрустятъ кости современнаго писателя тамъ въ глуши, на прокустовомъ ложе жизни, они бы услышали слова Остапа: ‘Батько, слышишь ли’?..
Помяните же вы, многострадальные областные писатели, великаго учителя въ часъ славы его!