Н. М. Карамзин, Платонов Сергей Федорович, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ОСТАФЬЕВСКІЙ АРХИВЪ
КНЯЗЕЙ
ВЯЗЕМСКИХЪ.

Томъ V, выпускъ 2-й.

Изданіе графа С. Д. Шереметева.

Подъ редакціей и съ примчаніями П. Н. Шеффера.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

Типографія М. М. Стасюлевича, Вас. остр., 5 лин., 28.

Н. М. КАРАМЗИНЪ.

С. . ПЛАТОНОВА.

Рчь, произнесенная въ собраніи 18 іюля 1911 г., по случаю открытія памятника H. М. Карамзину въ с. Остафьев.

Съ чувствомъ большой робости начинаю я мое краткое слово. Хотя оно произносится въ тсномъ кругу собравшихся здсь родныхъ и почитателей H. М. Карамзина, однако, говоря о Карамзин, чувствуешь, что говоришь о тем общерусской и вспоминаешь только что произнесенныя предъ Вами слова . И. Тютчева:

‘Что скажемъ здсь передъ отчизной,

‘На что-бъ откликнулась она?’

Вопросъ о значеніи Карамзина въ умственной жизни Россіи его времени — вопросъ не только сложный, но и спорный. Т, кто выступалъ съ оцнкою Карамзина, какъ писателя и дятеля, рзко расходятся въ этой оцнк. Для однихъ Карамзинъ — ‘святое имя* русской литературы, ‘исполинъ русской словесности’. ‘При семъ магическомъ имени’ потрясалась ‘нервическая система’ современниковъ Карамзина, упоенныхъ красотами его ‘несравненныхъ повстей’, озаренныхъ ‘свтильникомъ грамматической точности’ его твореній, смотрвшихъ на Карамзина ‘съ такимъ же благоговніемъ, какъ древніе взирали на изображеніе олицетворенной Славы и Заслуги’. Въ послдующихъ поколніяхъ читателей остылъ паосъ рчей, но продолжала жить теплота чувствъ, возбужденныхъ Карамзинымъ. Въ примръ можно привести . И. Буслаева. Въ разное время и по разнымъ поводамъ обращаясь къ Карамзину, Буслаевъ писалъ, что въ его юности Карамзинъ казался ему ‘самымъ просвщеннымъ человкомъ въ Россіи’, ‘наставникомъ и руководителемъ каждаго изъ русскихъ, кто пожелалъ бы сдлаться человкомъ образованнымъ’. Въ знаменитыхъ ‘Письмахъ русскаго путешествеоника’ Буслаевъ видлъ ‘необычайную дивилизующую силу’, ‘зеркало, въ которомъ отразилась вся европейская цивилизація’. По мннію Буслаева [въ 1866 году], ‘Письма русскаго путешественника даже въ періодъ дятельности Пушкина не теряли своего современнаго значенія,— частію имютъ они его и теперь,— потому что въ нихъ впервые била высказаны многія понятія и убжденія, которыя сдлались въ настоящее время достояніемъ всякаго образованнаго человка’. Каковы ни были оттнки отношенія къ ‘Исторіи Государетва Россійскаго’, современники ставили ее на первое мсто въ кругу однородныхъ трудовъ и говорили, что Карамзинъ сдлалъ русскую исторію ‘извстне не только для многихъ, по даже для самимъ строгихъ судей своихъ’. Но мннію одного изъ критиковъ [А. Селина], ‘Исторія Государства Россійскаго’ создала въ русскомъ обществ высшія требованія къ историческимъ трудамъ, воспитала въ немъ боле глубокое историческое пониманіе, ‘эти высшіе взгляды были слдствіемъ поразительнаго для насъ вліянія и безмрнаго любопытства къ прошедшему, возбужденнаго величайшимъ изъ талантовъ’.

Но рядомъ съ поклоненіемъ Карамзину живетъ осужденіе и растетъ забвеніе. Не говоря объ архаической критик Шишкова и Арцыбашева, вспомнимъ позднйшее — именно то, съ чмъ приходится считаться въ настоящее время. Не обвиняютъ ли Карамзина за манерность и дланность чувствъ и слога въ его трудахъ, за его политическое умонастроеніе, за то, наконецъ, что онъ, какъ историкъ, былъ прославленъ несравненно больше, чмъ заслуживали его ученые пріемы и теоріи? Знакомство съ IV главою книги П. Н. Милюкова ‘Главныя теченія русской исторической мысли’ не покажетъ ли читателю, что Карамзинъ и въ наше время можетъ быть предметомъ не только изслдованія, но и обличенія? Большинство однако не чтитъ и не обличаетъ Карамзина, а плохо его помнитъ. Теперь потерянъ секретъ успха Карамзина, теперь уже не дйствуетъ чарованіе его повстей, и герои ихъ, по образному выраженію князя П. А. Вяземскаго, ‘окутались забвенья ризой’. Для обычнаго читателя необходимо усиліе ума, чтобы въ приподнятыхъ періодахъ Карамзинской рчи уловить ту ‘пріятность слога’, къ которой сознательно стремился авторъ и которая стала литературнымъ откровеніемъ для первыхъ читателей ‘поразительной’ прозы Карамзина. Если наши отцы находили живой интереса и душевную отраду въ чтеніи ‘Писемъ’, ‘Исторіи’ и повстей Карамзина, то наши дти уже не читаютъ ихъ иначе, какъ въ курс исторіи литературы. Они улыбаются надъ тми ихъ красотами, которыя когда-то трогали и умиляли, имъ надо ‘объяснять Карамзина’, ибо часто они сами его уже не понимаютъ, Къ курсахъ исторіи литературы такія ‘объясненія’ Карамзина, конечно, существуютъ. Къ нихъ Карамзинъ обыкновенно ставится въ тсную связь съ движеніемъ общеевропейской мысли. Переходъ ея отъ космополитизма къ націонализму., характерный для той эпохи, повлекъ за собою переломъ и т. литературной дятельности Карамзина. Преклоненіе передъ Европою, порожденное въ Карамзин ‘идеалами космополитизма’, смнилось въ немъ ‘патріотическими настроеніями’ подъ вліяніемъ великихъ событій его вка. Глашатай европеизма и просвщенія Карамзинъ имлъ ‘великую заслугу’ въ томъ, что ‘приблизилъ литературу къ обществу’, это былъ первый писатель съ обширнымъ кругомъ непосредственнаго вліянія и великими заслугами’. Однако, ‘его вліяніе, какъ сентиментальнаго писателя, было непродолжительно’, поздне въ области политической ‘онъ являлся консерваторомъ’, которому остались чужды не только ‘либеральныя идеи’ младшаго поколнія, но и ‘прямыя серьезныя потребности русскаго общественнаго и государственнаго быта’. Въ такихъ и подобныхъ опредленіяхъ мы всегда видимъ, рядомъ съ похвалами, нкоторое ‘по’: или отрицается внутренняя цльность нашего писателя, или ограничивается срокъ и предлы его литературнаго успха. Образъ Карамзина тусклъ и неясенъ, а роль его сводится какъ будто бы къ роли талантливаго передатчика въ русскую публику сначала результатовъ новйшей европейской мысли, а затмъ итоговъ русской исторіографіи XVIII вка. Остается недоумніе, почему такое посредничество дало право Карамзину на ‘великую заслугу’ и почему современники почитали Карамзина за ‘исполина’ словесности. Остается горечь сознанія, что Карамзинъ, учившій все русское общество чувствовать и мыслить, самъ не избгъ ‘переворота его міросозерцанія’ и рзко измнилъ свои ‘настроенія’, перейдя изъ Екатерининской въ Александровскую эпоху

Мн кажется, что можно не слдовать современному намъ обычаю строить характеристику Карамзина на нкоторой антитез его чувствъ, взглядовъ и настроеній. Дятельность Карамзина, взятая въ ея основныхъ чертахъ, проникнута на мой взглядъ цлостнымъ единствомъ умонастроенія и не страдаетъ противорчіями и внутренними несоотвтствіями. ‘Европеизмъ’ Карамзина уживался мирно съ его ‘патріотизмомъ’, и взаимная смна этихъ настроеній совсмъ не бывала ‘переворотомъ міросозерцанія’. Въ ихъ гармоническомъ соединеніи заключалась самая суть міровоззрнія нашего писателя, она-то и дала, намъ кажется, такой успхъ произведеніямъ Карамзина среди современнаго ему общества.

Чтобы понять такую точку зрнія, необходимо въ двухъ словахъ вспомнить, при какихъ условіяхъ выросло и сформировалось русское міросозерцаніе въ до-петровской Руси и какой переворотъ оно пережало вслдствіе реформъ XVII—XVIII столтій. Съ первыхъ вковъ русской исторической жизни, въ пору господства у насъ византійскаго вліянія, умы русскихъ книжниковъ были пріучаемы къ вражд съ латинскимъ Западомъ и къ противоположенію православной Руси латинствующей Европ. Греки воспитали на Руси чувство религіозной исключительности, а ходъ исторіи эту религіозную исключительность превратилъ въ національную замкнутость. Когда въ XV вк погибло Греческое царство и взамнъ былого величія восточныхъ патріархатовъ настала для нихъ пора тяжелаго рабства, скудости и даже нищеты, Русь почувствовала себя единственной представительницей и поборницей древняго благочестія и стала на защиту своей вры, обрядовъ и обычаевъ со всею ревностью религіознаго чувства и со всею наивностью историческаго невднія. Русскимъ книжникамъ представлялось, что Руси Богомъ суждено играть высокую роль ‘новаго Израиля’ и суждено основать послднее въ мір ‘православное царство’, которое будетъ сіять до вка свтомъ истиннаго благоврія. Съ такой точки зрнія все прочее человчество представлялось погрязшимъ во тьм неврія и предосужденнымъ на погибель. Коснвшая въ ересяхъ Европа не прельщала русскіе умы, къ ней относились свысока и отрицательно. Съ XV вка такія отношенія жили до XVII-го, до тхъ норъ, пока силою вещей Московскому царству не пришлось начать систематическія заимствованія съ Запада. Презираемая Москвою Европа оказалась сильне Москвы на поприщ военномъ и техническомъ, мало того, она умла жить полне и веселй Москвы. Оттуда русскимъ людямъ довелось усвоивать и то, что было имъ ршительно необходимо, и то, что казалось имъ неотразимо пріятно. Оружіе и книга, хитрый механизмъ и дорогой товаръ, регулярный солдатъ и искусный актеръ — все шло съ Запада и говорило о его превосходств и прелестяхъ. Торжество Западной культуры чувствовалось Русью чмъ дале, тмъ боле, при Петр Великомъ оно было признано офиціально. Съ выступленіемъ Россіи на ‘еатръ славы’ старое міросозерцаніе* погибло, царской волей ‘новый Израиль’ обращенъ въ ученики Европы. Съ реформою Петра руководящіе классы русскаго общества ршительно отвернулись отъ родной старины. Если въ конц XVII вка начинали въ Москв вводить ‘политесъ съ польскаго манеру’, то въ Петровомъ Петербург стали жить съ манеру голландскаго и шведскаго, а поздне съ манеру французскаго. Какъ раньше московскіе стародумы брезгливо осуждали Западъ, такъ въ Петровское время брезгливо стали относиться къ родному прошлому. Старая привычка противоположенія Руси Европ осталась, но измнился взглядъ: осуждалось то, что раньше славилось, а то, что раньше презиралось, стало образцомъ для слпого подражанія. Въ умственной обстановк XVIII столтія русскій человкъ чувствовалъ неизбжно ту пропасть, которая отдляла старую Русь отъ просвщенной Европы, чтобы стать европейцемъ, ему надлежало перескочить эту пропасть, бросивъ въ нее вс врованія и преданія родного прошлаго. Примиреніе и совмщеніе казалось невозможнымъ, да для большинства европеизованныхъ русскихъ не было и желательнымъ. Они съ легкимъ сердцемъ усваивали европейскіе обычаи и взгляды, не оглядываясь въ до-петровскую Русь.

Только отдльные русскіе люди XVIII вка не раздляли общаго настроенія молодой русской интеллигенціи и смущались вковой проблемой объ отношеніи Руси къ Западу. Ни отрицать Западную культуру, ни презирать русскія преданія они не могли, но они одинаково же не могли построить стройную систему міровоззрнія на синтез двухъ непримиренныхъ стихій: національной старо-русской и общечеловческой европейской. Не видя выхода для своихъ сомнній и противорчій, они не обнаруживали цльности настроенія и опредленности взглядовъ, но они сами служили яснымъ доказательствомъ того, что настоятельно нужно искать этой цльности и опредленности, нужно стремиться къ синтезу и разршенію вкового противорчія. Типическимъ представителемъ людей такого направленія былъ Николай Ивановичъ Новиковъ, апологетъ старой Руси и поклонникъ просвщенія. Но отзывамъ изслдователей, изучавшихъ его дятельность, Новиковъ ‘не уметъ связать въ опредленный взглядъ своихъ представленій о старин, о достоинствахъ русскаго народнаго характера, о просвщеніи, о новйшей порч нравовъ’, ‘весь первый періодъ дятельности Новикова проходитъ въ борьб между увлеченіемъ нашими національными свойствами и сомнніемъ въ ихъ идеальной высот’. Внутреннія колебанія между различными точками зрнія привели Новикова къ масонству, а масонство отвело его въ иную область интересовъ, обрати энергію Новикова на дла филантропіи и народнаго просвщенія. Ни Новиковъ, ни иной кто изъ его современниковъ не разршилъ угнетавшей ихъ умъ загадки о томъ, какъ можно бы было согласовать два порядка идей и чувствъ, требовавшихъ въ ихъ душ согласованія. Но вопросъ былъ ими поставленъ на очередь, и тема объ отношеніи національнаго сознанія къ принципу космополитизма требовала ршенія.

Мн кажется, что это ршеніе далъ Карамзинъ и что именно имъ онъ и снискалъ себ небывалый успхъ въ литератур. Въ сознаніи Карамзина вопросъ объ отношеніи національнаго къ общечеловческому, конечно, существовалъ, но совсмъ не имлъ старой остроты и мучительности и обратился въ простую теоретическую тему. Въ произведеніяхъ своихъ Карамзинъ вовсе упразднилъ вковое противоположеніе Руси и Европы, какъ различныхъ и непримиримыхъ міровъ, онъ мыслилъ Россію, какъ одну изъ Европейскихъ странъ, и русскій народъ, какъ одну изъ равно- качественныхъ съ прочими націй. Онъ не клялъ Запада во имя любви къ родин, а поклоненіе западному просвщенію не вызывало въ немъ глумленія надъ отечественнымъ невжествомъ. Космополитическая идея единства міровой цивилизаціи вела его къ утвержденію, что ‘все народное ничто передъ человческимъ, главное дло быть людьми, а не славянами’. Но это утвержденіе не отрицало ни народности, ни патріотизма. Карамзинъ не противорчилъ себ, когда въ своемъ знаменитомъ разсужденіи ‘о любви къ отечеству и народной гордости’ писалъ, что ‘русскій долженъ по крайней мр знать цну свою,… станемъ смло наряду съ другими, скажемъ ясно свое имя и повторимъ его съ благородной гордостью’. Исходя изъ мысли о единств человческой культуры, Карамзинъ не устранялъ отъ культурной жизни и свой народъ. Онъ признавалъ за нимъ право на моральное равенство въ братской семь просвщенныхъ народовъ. ‘Какъ человкъ, такъ и народъ (писалъ онъ) начинаетъ всегда подражаніемъ, по долженъ со временемъ быть самъ собой, чтобы сказать: я существую нравственно’. Такая постановка вопроса упраздняла прежній антагонизмъ, разршала прежнія недоумнія. Проповдь мира и единенія смняла собою вковые толки о непримиримой разности русской и европейской стихій и была ‘новымъ словомъ’ Карамзина въ русской литератур. Это ‘новое слово’ дйствовало на умы особенно сильно и вліятельно потому, что не было сказано въ вид сухого разсужденія, а явилось основой обаятельныхъ по форм литературныхъ твореній. Оно не только убждало, оно прельщало.

Современники чувствовали за Карамзинымъ эту патріотическую заслугу моральнаго оправданія нашей народности въ міровой сред. Вопреки репутаціи космополита, иногда сопровождавшей имя Карамзина, его почитали за великаго патріота. А. Стурдза, отмчая, что въ Карамзин ‘соединялся духъ русскаго съ европейскою образованностью’, признавалъ, что Карамзинъ ‘началъ и открылъ для насъ періодъ народнаго самосознанія’. Иными словами ту же мысль выразилъ кн. П. А. Вяземскій, сказавъ, что Карамзинъ показалъ, ‘что у насъ есть отечество’. В. В. Измайловъ хвалилъ Карамзина за то, что онъ ‘старался при всякомъ случа возвысить въ Россіянахъ чувство народнаго и человческаго достоинства’, а Марлинскій отмтилъ, что Карамзинъ ‘преобразовалъ книжный языкъ русскій… и далъ ему народное лицо’. Такъ къ числу прочихъ литературныхъ заслугъ и пріятностей Карамзина присоединялась и эта заслуга первыхъ шаговъ на поприщ народнаго самоопредленія.

Если высказываемыя мною мысли врны, он даютъ намъ наиболе правильное объясненіе того, почему Карамзинъ обратился отъ литературныхъ къ историческимъ трудамъ. Изученіе исторіи народа всегда признавалось лучшимъ средствомъ народнаго самопознанія. Для Карамзина оно и было средствомъ къ тому, чтобы, говоря его собственнымъ словомъ, ‘русскій по крайней мр зналъ цну свою’.

С. Платоновъ.

Н. М. КАРАМЗИНЪ.

С. . ПЛАТОНОВА.

Читайте также: