Н. Г. Чернышевский на пороге семейной жизни, Ляцкий Евгений Александрович, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 79 минут(ы)

Н. Г. Чернышевскій на порог семейной жизни.
(Изъ біографическихъ очерковъ по неизданнымъ матеріаламъ).

I ¹).

¹) См. очерки ‘Любовь и запросы личнаго счастья въ жизни Н. Г. Чернышевскаго’. ‘Современникъ’. 1912. кн. VIII—XII.

Жребій былъ брошенъ, отступать было поздно, и Чернышевскій испыталъ сразу большое облегченіе, словно прошелъ длинный путь, неизбжный и тяжкій. На слдующій день, 22-го февраля, онъ ‘чувствовалъ себя ршительно довольнымъ и счастливымъ, что произошло такъ, что сталъ ея женихомъ, во всякомъ случа, за недостаткомъ лучшаго’. И теперь онъ былъ готовъ просить Ольгу Сократовну быть его невстою непремнно, ‘хотя не долженъ говорить этого, чтобы не стснять ея выбора и не отнимать у нея возможности лучшей будущности, если ей покажется, что съ другимъ ея будущность будетъ счастливе’.

День прошелъ въ нетерпливомъ ожиданій маскарада наконецъ, онъ получитъ возможность говорить съ Ольгой Сократовной такъ, ‘какъ должно любящему человку!’ Чтобы время шло какъ можно скоре, Чернышевскій постарался наполнить его посщеніями и разнообразными занятіями: побывалъ у Карлина, Костомарова. Бауэра, заглянулъ къ Залетаевымъ. Вернувшись домой, онъ игралъ въ шашки, потомъ писалъ дневникъ, посл обда снова игралъ въ шашки и снова писалъ, побывалъ у Чеснокова.

Въ восемь часовъ вечера сталъ ‘одваться съ неимоврнымъ парадомъ, надлъ даже блый жилетъ’, такъ что, оглянувшись на себя, нашелъ, что онъ ‘одтъ, почти какъ женихъ’.

‘Ровно въ девять часовъ’ онъ вошелъ въ маскарадный залъ. ‘Въ зал еще никого, ршительно никого’. Онъ вернулся въ переднюю, набросилъ на себя шинель и вышелъ на улицу. Простоялъ минутъ двадцать, встртилъ знакомаго, прошелся съ нимъ, когда вернулся, увидлъ, что създъ уже начался. На хорахъ онъ разглядлъ и Ольгу Сократовну. Тотчасъ же прошелъ къ ней, слъ возл и ‘сказалъ нсколько словъ общаго разговора’.

— Васъ зоветъ Катерина Матвевна,— сказала Ольга Сократовна.

Чернышевскій поспшно всталъ и, подойдя къ Патрикевой, началъ извиняться, что по своей близорукости не замтилъ ее. Къ нимъ подошла и Ольга Сократовна, и, когда Патрикева, минуту спустя, отошла, онъ получилъ возможность обратиться къ тому, что занимало его мысль.

— Ольга Сократовна,— началъ онъ съ внутреннимъ волненіемъ,— мы говорили въ четвергъ серьезно?

— Конечно.

— Меня мучитъ, что я говорилъ не тмъ языкомъ, которымъ должно было, которымъ хотлъ бы говорить. Мое счастье такъ велико, что я не смю врить ему, пока оно не исполнится…

Въ это время заиграла музыка. Ольга Сократовна поднялась и направилась въ залъ, Чернышевскій послдовалъ за нею.

Вечеръ начался для него неудачно. Первую кадриль онъ танцовалъ съ Ольгой Сократовной, но она мало обращала на него вниманія и говорила большею частію съ Линдгреномъ, который занималъ мсто рядомъ. Однако, Чернышевскій и тутъ ‘началъ что-то о своемъ счастьи…’

Ольга Сократовна не дала ему продолжать.

— Здсь могутъ подслушать,— быстро сказала она ему шопотомъ и добавила громко:— посмотрите, какъ танцуетъ Неклюдовъ…

— Такъ вы смотрите на него?— разочарованно произнесъ Чернышевскій и потомъ, махнувъ рукой, быстро, быстро заговорилъ:— Смотрите на кого угодно, длайте, что угодно, но только прошу васъ, помните, что вы не найдете человка, который бы любилъ васъ больше, чмъ я. Помните, что васъ я люблю такъ много, что ваше счастье предпочитаю даже своей любви.

Ольга Сократовна ‘отвчала снова чмъ-то другимъ’…

— Здсь могутъ подслушать…

Порывъ Чернышевскаго угасъ. Опять ему становилось грустно.

— Врно, мн придется молчать все время,— промолвилъ онъ печально,— потому что ни о чемъ другомъ я не могу говорить.

— Зачмъ же?— засмялась Ольга Сократовна.— Нтъ, говорите, иначе скажутъ, что этотъ кавалеръ и дама сердиты другъ на друга, что не говорятъ.

Но Чернышевскій упалъ духомъ и ‘боле ничего не говорилъ, кром самыхъ недлинныхъ замчаній о чемъ-нибудь’.

Вечеръ прошелъ для него вяло и тоскливо. Онъ бродилъ но залу, танцовалъ съ Патрикевой, но не говорилъ съ ней ‘почти ничего’. За второй кадрилью съ Ольгой Сократовной ему пришлось длить ея вниманіе съ нкіимъ Долинскимъ, занимавшимъ мсто подл. Однако, ему удалось урвать нсколько минутъ и поговорить съ ней ‘довольно свободно’, и здсь онъ сообщилъ ей, между прочимъ, о томъ, ‘что началъ вести свой Дневникъ снова’. Ольга Сократовна не проявила тогда особеннаго интереса къ этому сообщенію, вообще слушала разсянно и больше разговаривала съ сосдомъ справа.

Чернышевскій пробовалъ поговорить съ ней о чемъ хотлось и позже, когда она не танцовала, въ промежуткахъ между кадрилями. На шестую она ‘хотла позвать Купріянова’. Чернышевскій горячо запротестовалъ:

— Пожалуйста, нтъ, это низкій, гадкій человкъ!..

— Хорошо,— проговорила Ольга Сократовна,— позовите Пригоровскаго…

Она танцовала съ Пригоровскимъ. Чернышевскій смотрлъ на нее и все ждалъ возможности ‘говорить съ нею тмъ тономъ, которымъ слдуетъ говорить жениху’. Но эта возможность такъ и не представилась: Ольга Сократовна ухала съ Патрикевой посл танцевъ, не простившись съ нимъ.

‘Мой маскарадъ былъ неудаченъ’,— записалъ Чернышевскій на слдующій день въ своемъ Дневник. Единственнымъ утшеніемъ служило ему то, что ‘Максимовъ сказалъ, (передъ началомъ первой кадрили, что Васильева лучше всхъ двицъ, потомъ Шапошниковъ сказалъ то же’. Чернышевскій отлично это зналъ и безъ нихъ, но ему пріятно было слышать подобные отзывы отъ своихъ пріятелей, пріятно было видть, какъ ее наперерывъ выбирали въ танцахъ, какъ она танцовала много и съ увлеченіемъ. ‘Какъ она разгорячилась! Какъ шелъ ей этотъ румянецъ! Да, она была истинно хороша! И я гордился тмъ, что она моя невста! Да, гордился и радовался… Такъ что вообще я доволенъ, что былъ въ маскарад. Но чувство нкоторой ревности было во мн, что она танцуетъ и говоритъ съ другими, а я этого вовсе не умю и не могу’..

Оптимизмъ Чернышевскаго и здсь восторжествовалъ надъ тяжелымъ чувствомъ ревнивой тоски, владвшей имъ наканун.

II.

Въ понедльникъ, 23-го февраля, то-есть на слдующій день посл маскарада, Чернышевскій отправился къ Ольг Сократовн и имлъ съ нею продолжительную бесду, каждое слово которой, по обыкновенію, врзалось ему въ память.

— Вотъ вы видли вчера, какъ я неловокъ,— говорилъ онъ Ольг Сократовн,— я даже не сумлъ поговорить съ вами. Не будете ли вы стыдиться такого мужа?

— Да, что вы неловкій, нельзя не сказать: но разв мн нужно франта? Я не буду ни вызжать, ни танцовать. Скажите же, будете вы завтра на бал?

— Если вы будете, буду и я, чтобы полюбоваться вами

— Въ самомъ дл? Хороша я была на вчерашнемъ балу въ своихъ голубыхъ ‘шу’, которые, какъ мн сказали, вовсе не идутъ ко мн!

— Я не знаю, идутъ ли они вамъ или нтъ, но вы вчера были царицею бала…

Ольга Сократовна была очень довольна такой похвалой Чернышевскаго.

Онъ продолжалъ:

— Я въ четвергъ говорилъ весьма глупо, такъ что мн совстно. Но что же длать? Я не могъ говорить такъ, какъ бы мн хотлось тогда, потому что у меня было сомнніе относительно моего здоровья.

— А теперь вы поздоровли?

Иронія явственно звучала въ тон этого вопроса, но Чернышевскій отвчалъ совершенно серьезно:

— Да, я былъ у одного доктора.

— Конечно, у Стефани, потому что онъ модный?

— Нтъ, потому что съ нимъ я нсколько знакомъ, видя его у Кобылина. Итакъ, я былъ у Стефани съ просьбою посмотрть мою грудь. Она весьма низкая и иногда болитъ, особенно я не могу долго писать. Я думалъ, что это, можетъ быть, начало болзни,

Ольга Сократовна засмялась, но онъ оставался серьезенъ и просилъ ее ‘не смяться’.

— Ну, что же онъ вамъ сказалъ? что у васъ нтъ чахотки?— спросила Ольга Сократовна.

— Не только сказалъ, но и сказалъ такъ, что я увренъ, что онъ меня не обманывалъ. Мало того, посмялся надъ моею грустью Кобылинымъ, которые сказали и мн объ этомъ за обдомъ.

— Ну, итакъ теперь вы спокойны?

— Не смйтесь, пожалуйста. Да, теперь я, во всякомъ случа, увренъ, что во мн нтъ никакой болзни, которая вела бы къ смерти. Итакъ, я спокоенъ за себя и теперь прошу васъ быть моей невстой. Согласны ли вы?

— Когда еще это будетъ?!— воскликнула, продолжая смяться, Ольга Сократовна.

— Итакъ, вы теперь согласны, чтобы я былъ вашимъ мужемъ?

— Да это еще будетъ на слдующую зиму въ январ.

— И это зависитъ ршительно отъ васъ. Я повторяю, что не хотлъ бы, чтобы это было до моего отъзда въ Петербургъ. Мн кажется, что лучше, чтобы это было по моемъ возвращеніи, потому что теперь у меня ршительно нтъ денегъ, но, если вы хотите, я поговорю съ Сократомъ Евгеніевичемъ теперь же. Мн кажется, однако, что это будетъ слишкомъ рано. Я надюсь воротиться раньше. Мн нужно только выдержать магистерскій экзаменъ, это я кончу въ два мсяца.

Ольга Сократовна перестала смяться и слушала очень внимательно.

— Конечно, мы должны переписываться, чтобы знать ходъ обстоятельствъ,— продолжалъ Чернышевскій и подумалъ, что потомъ надо будетъ спросить, въ какомъ тон должны быть письма эти съ его стороны,— ‘ршительно сухія или съ чувствомъ’.

— Итакъ, если и явится человкъ лучше меня, вы будете моею женою?

— Папенька далъ мн полную свободу выбирать, но все-таки это зависитъ не отъ одного моего согласія. Вы должны переговорить съ папенькою, и это зависитъ отъ васъ.

— Я сдлаю это, когда вамъ будетъ угодно. Но вы согласны? даете мн слово?

— Даю.

— Когда я долженъ переговорить съ Сократомъ Евгеніевичемъ, зависитъ отъ васъ — передъ моимъ отъздомъ или по возвращеніи. Если вамъ такъ кажется нужнымъ, даже теперь, хотя, по моему мннію, это не годится,— это значило бы слишкомъ рано связывать васъ.

— Конечно, теперь рано еще. Но пойдемте къ маменьк: она хочетъ васъ видть.

Они встали.

— Такъ я могу надяться на васъ?— и онъ взялъ ея руку. Она не отнимала.

— Можете…

Они направились къ Анн Кирилловн.

Тихой и счастливой радостью свтилась душа Чернышевскаго, когда онъ шелъ вслдъ за Ольгой Сократовной, въ комнаты Анны Кирилловны. Въ коридор навстрчу имъ попался Сократъ Евгеніевичъ въ своемъ, какъ всегда, рваномъ халат. Чернышевскій не былъ представленъ ему, но узналъ его потому, что хорошо зналъ его по виду и по наслышк. Увидвъ передъ собой молодого человка, Сократъ Евгеніевичъ запахнулъ полы и хотлъ было скрыться, но Ольга Сократовна сказала:

— Папенька, рекомендую вамъ monsieur Чернышевскаго..

Сократъ Евгеніевичъ на-ходу кивнулъ головой и прошелъ мимо.

Анна Кирилловна сидла въ зал, Чернышевскій побесдовалъ съ ней полчаса, но разговоръ тянулся вяло. Онъ не зналъ, какъ его кончить, и смущеніе его длилось бы, вроятно, долго, если бы Ольга Сократовна не ‘выручила’ его, введя въ залъ новаго гостя — нкоего Тищенко. Чернышевскій откланялся Анн Кирилловн и вернулся снова въ ту комнату, гд они съ Ольгой Сократовной сидли раньше.

Они сли. Чернышевскій заговорилъ — все о томъ же, о своемъ чувств къ ней. И недавнее сильное волненіе снова охватило его. Онъ говорилъ ‘все съ остановками’, словно съ трудомъ переводилъ дыханіе. Она молчала, слушала внимательно, и когда онъ, посл нсколькихъ мало связанныхъ между собою фразъ, остановился, спросила его:

— Ну, что же вы не говорите?

— Я хочу слышать, что вы будете говорить о нашихъ будущихъ отношеніяхъ.

Онъ сдлалъ сильное удареніе на словъ ‘вы’.

— Что же мн говорить? У меня тоже свои понятія объ отношеніяхъ жены къ мужу.

— Какія же?

— То, что жена должна всегда помнить, что она жена, должна уважать мужа и еще что — не скажу…

— Что же? Въ томъ, что вы сказали, нтъ еще ничего особеннаго: это обыкновенныя понятія. Что же вы хотите сказать еще? Мн все можно говорить.

Ольга Сократовна засмялась.

— Какъ васъ мучитъ любопытство!… Продолжайте говорить, что вы хотите сказать, а я свое скажу когда-нибудь посл… А ужъ маменька васъ полюбила,— продолжала Ольга Сократовна,— и я думаю, согласилась бы, если бы вы даже теперь сдлали предложеніе.

— Это такъ, это я самъ вижу. Да, я зналъ, что ей понравлюсь своей скромностью. Да, она любитъ скромныхъ и поэтому-то такъ не любитъ васъ. Ваша матушка — женщина умная. Говорятъ про нее, что она женщина тяжелаго характера. Она не любитъ васъ, думаете вы? Но, если она недовольна вами, это, можетъ быть, потому, что опасается за васъ,— отъ слишкомъ сильной любви? Позвольте же мн продолжать нашъ разговоръ…

Чернышевскій ‘хрустнулъ пальцами’.

— Бдный?! Какъ вы сильно влюблены,— сказала Ольга Сократовна.

Чернышевскій засмялся и вспомнилъ, что хрустъ пальцами ‘примта влюбленности’.

— Не смйтесь надо мною. Пожалуйста, не смйтесь!Не смйтесь… Я не говорю, чтобы я былъ въ васъ влюбленъ, потому что никогда не испытывалъ этого чувства и не знаю, то ли это, что я испытываю теперь, или что-нибудь еще другое….

— Ну, какъ же вамъ врить?— Вы были студентомъ, да еще петербургскимъ,:— знаете, какіе студенты повсы? Сколько вы шалили въ Петербург?

— Я вамъ говорю правду. Я никогда не испытывалъ этого чувства, и если вы въ самомъ дл ревнивы, то будьте уврены, что вамъ нечего будетъ ревновать ни въ моемъ прошедшемъ, ни тмъ боле въ будущемъ.

— О прошедшемъ что говорить? За него я ревновать не стану, будущее — другое дло.

— Нтъ, вамъ нечего ревновать и въ прошедшемъ, потому что въ самомъ дл я не любилъ никого до сихъ поръ.

— И вы хотите, чтобы я этому врила?

— Я такъ жилъ въ Петербург. Врьте, для васъ нтъ въ моемъ прошедшемъ предметовъ для ревности. Я въ самомъ дл не испыталъ большую часть того, что испытываютъ вс молодые люди. Напримръ, я ни разу не былъ пьянъ.

— Я была разъ пьяна, т. е. не пьяна, а развеселилась

— Я ни разу. И то же почти обо всемъ остальномъ…

Позвольте же мн продолжать нашъ разговоръ. Я, можетъ быть, кажется вамъ, поступилъ безразсудно, неосмотрительно, прося вашей руки, между тмъ, какъ такъ мало? времени зналъ васъ. Но, поврьте, и впослдствіи для васъ, когда івы меня боле узнаете, это будетъ понятно, что я поступаю разсчитанно и ршительно благоразумно.

— Конечно, не могли же вы сдлать это, потому что три-четыре раза видли меня.

— Видите, я человкъ весьма мнительный, но вмст съ тмъ и самонадянный въ нкоторыхъ случаяхъ. Во всякомъ случа, я увренъ, что могу полагаться, что впечатлніе, которое произведетъ на меня человкъ, бываетъ врно. Что вы добра — это я знаю. Конечно, я знаю это изъ мелочей, изъ пустяковъ, но эти пустые случаи ршительно достаточны, чтобы быть увреннымъ въ томъ, что у васъ доброе сердце. Что вы умны, и это ужъ я ршительно знаю. Однимъ словомъ, я весьма хорошо знаю, почему я поступаю такъ.

Ольга Сократовна насмшливо улыбнулась.

— Да, вдь вы женитесь на мн изъ состраданія?

— Боже мой! къ чему говорить такія вещи?

— Вдь вы же сами сказали?

— Разв таковъ былъ смыслъ моихъ словъ? Видите, я настолько уменъ, что не могъ бы никогда полюбить такой двушки, которая на мою привязанность къ ней могла бы смотрть съ сожалніемъ и насмшкою. А разв вы пошли бы за меня, если бы ваше положеніе не было тяжело?

— Что же особеннаго въ моемъ положеніи?— удивилась Ольга Сократовна.— Я ужъ такъ привыкла къ нему, что для меня это не тяжело.

Чернышевскому показалось, что Ольга Сократовна произнесла эти слова тономъ, въ которомъ не было насмшки, но который самъ по себ ясно говорилъ:— да, мое положеніе очень тяжело! Но было ли оно дйствительно, невыносимо тяжело,— Чернышевскій не могъ бы сказать положительно, да едва-ли и вдумывался въ это. Отецъ любилъ и баловалъ Ольгу Сократовну, зависимость отъ матери,— если даже допустить, что послдняя недолюбливала Ольгу Сократовну, была боле вншней и ни въ чемъ не стсняла ее. Но Чернышевскому страстно хотлось, чтобы женитьба его на Ольг Сократовн непремнно сопровождалась освобожденіемъ любимой двушки отъ семейнаго гнета. И потому онъ уврилъ себя и готовъ былъ уврять Ольгу Сократовну, что положеніе ея было такъ тяжело, что отъ него нужно было бжать, нужно было избавиться, хотя бы цной брака съ такимъ ‘нестоющимъ’ ея человкомъ, какъ онъ.

Онъ почти испыталъ разочарованіе, когда Ольга Сократовна произнесла, какъ бы съ оттнкомъ нкоторой грусти, о своемъ семейномъ положеніи:

— Я ужъ такъ привыкла къ нему, что для меня это не тяжело.

— Вдь вы же говорили, что хотли жениться на какой-то двушк изъ сожалнія къ ея положенію,— продолжала Ольга Сократовна.

— Въ самомъ дл, какъ скоро я узнавалъ, что положеніе человка тяжело, моя привязанность къ нему тотчасъ усиливалась. Скажите же, почему вы согласились выйти за меня? Что вы во мн думаете найти? Если вы ищете боле всего привязанности, то въ самомъ дл не раскаетесь въ выбор, потому что я чрезвычайно любилъ бы васъ. Я и теперь чрезвычайно преданъ вамъ… и эта привязанность будетъ все боле и боле увеличиваться. Если бы вы полюбили меня хоть въ половину того, какъ я буду любить васъ! Но и въ этомъ не могу быть я увренъ…

Ольга Сократовна отвтила не сразу.

— Вы мн нравитесь,— оказала она искренно и серьезно,— но я не влюблена въ васъ. Да разв любовь необходима? Разв ее не можетъ замнить привязанность?

Это признаніе очень огорчило Чернышевскаго,— и даже, когда, на слдующій день, онъ длился своимъ огорченіемъ съ Дневникомъ, у него — ‘на глазахъ навертывались слезы’.

Итакъ, Ольга Сократовна была ‘не влюблена’ въ него… Но вдь онъ объ этомъ не думалъ, даже не надялся, готовый уступить свое право на счастье тому, кто окажется ‘лучше’ его. Однако, надъ всми трезвыми соображеніями и самоотверженными порывами носилась романтически-смутная, романтически-сладкая увренность, что и самъ онъ не ‘хуже’ другихъ и не меньше ихъ иметъ право на взаимность со стороны Ольги Сократовны. И теперь ему стало грустно и обидно за самого себя!

— Но вотъ, видите,— сказалъ Чернышевскій тономъ кроткаго возраженія,— если я, можетъ быть, кажусь весьма слабъ, то не думаю, чтобы я въ. самомъ дл былъ ршительно дрянью. Правда, я кажусь вялъ, апатиченъ, но у меня есть, и энергія. И я могу выказать силу, я могу, когда понадобится, ршиться — на что не вс могутъ ршиться, а ршившись, сдлать для меня ничего не стоитъ. И если понадобится, я могу защитить себя или кого бы то ни было. У меня, правда, характеръ, повидимому, вялый, но я способенъ и увлекаться весьма, и быть энергичнымъ. Что же вы ищете въ муж? Что вы нашли во мн такого, за что согласились выйти за меня? Если вы ищете привязанности, то смло могу сказать вамъ, что я буду преданъ вамъ въ самомъ дл всею душою. Если вы находите во мн умъ, то въ самомъ дл, я скажу безъ самохвальства,— этого я никогда никому, кром васъ, не сказалъ бы,— что умъ во мн въ самомъ дл есть. Я не имю геніальнаго ума, не могу создать чего-нибудь новаго, но что сдлано другими, то я способенъ понять. Я понимаю, что изъ чего слдуетъ, что къ чему ведетъ, я понимаю связь и отношенія различныхъ вещей и мнній. Обо мн говорятъ, что я весьма высокаго мннія о своемъ ум,— я никому не сознаюсь въ этомъ, но вамъ скажу, что это правда. Въ Саратов, напримръ, я считаю себя выше всхъ по уму. Я не говорю о молодыхъ людяхъ,— можетъ быть, въ числ гимназистовъ есть нсколько человкъ выше меня по уму. Я ‘е говорю о людяхъ, не принадлежащихъ къ одному классу со мною по образованности — умныхъ людей, которые мало образованы, я весьма цню и готовъ поставить многихъ выше себя,— но изъ людей, стоящихъ на одной степени образованности, я не знаю въ Саратов ни одного, котораго бы сравнилъ съ собою.

Ольга Сократовна слушала его, не перебивая, но онъ чувствовалъ, что она не проникалась его настроеніемъ, не отдавала своего сочувствія тому, что для него являлось предметомъ величайшаго доврія и привязанности къ ней.

— Костомаровъ, говорятъ, тоже весьма умный человкъ,— произнесла она задумчиво, какъ бы разсуждая сама съ собою.

— Это правда, но я ставлю себя выше его, это я скажу только вамъ… Видите, я начинаю самохвальствовать,— это не въ моемъ характер, но я говорю съ вами ршительно откровенно. И вы со мною можете говорить ршительно откровенно.

— Я говорю съ вами ршительно откровенно,— отвчала Ольга Сократовна,— такъ, какъ съ вами, я не говорила ни съ кмъ.

— Итакъ, если вы хотите выйти за меня потому, что вы видите мой умъ и добрый характеръ, вы не раскаетесь. Что касается до того, какъ мы будемъ жить,— я человкъ весьма мнительный, я не увренъ даже въ томъ, въ чемъ долженъ быть увренъ, но я смю оказать вамъ, что надюсь, что со мною вы будете жить не хуже того, чмъ жили до сихъ поръ.

— Хуже того, какъ я теперь живу, не можетъ быть ничего.

Ольга Сократовна намекала на то, что ей неуютно жилось въ семь. Чернышевскій такъ и понялъ ея слова и возразилъ:

— Нтъ, я говорю про матеріальныя средства и удобства. Я надюсь, что не доведу васъ до лишеній въ томъ чмъ вы пользовались до сихъ поръ.

— Вы не будете профессоромъ въ университет?— неожиданно спросила Ольга Сократовна.

Чернышевскій былъ пораженъ и огорченъ этимъ вопросомъ. Ему показалось даже, что тутъ ‘проглянулъ какой-то эгоизмъ’,— какое-то ‘темное чувство’ зашевелилось въ немъ — ему показалось, что ‘выходитъ’ не за него, ‘а за профессора университета, какъ вышла бы за предсдателя или что-нибудь въ этомъ род, выходитъ не за человка, а за чиновника’… Но ‘темное’ чувство владло имъ недолго: онъ отогналъ его соображеніями о томъ, что ‘это было сказано такъ потому, что ей представлялось, что отъ этого зависятъ средства къ жизни’.

— Я это положительно сказать не могу,— отвтилъ Чернышевскій посл нкотораго молчанія.— Каедры теперь нтъ. Если бы открылась, я, вроятно, получилъ бы ее, открыть для меня новую каедру едва-ли захотятъ. Но я долженъ вамъ сказать, что по своей недоврчивости, я представлялъ себя въ худшихъ отношеніяхъ къ людямъ, чмъ въ дйствительности. Несмотря на свою недоврчивость къ себ, несмотря на то, что мои слова будутъ походить на самохвальство, я скажу вамъ все-таки, что я оставилъ по себ нкоторую репутацію въ Петербург.

И Чернышевскій разсказалъ Ольг Сократовн, что, неожиданно для него самого, въ военно-учебныхъ заведеніяхъ, гд онъ прослужилъ всего мсяца четыре, его ‘не забыли’ и сообщаютъ, что, когда, онъ ни прідетъ въ Петербургъ, мсто для него тамъ ‘всегда готово’ {Подробно объ этомъ см. статью ‘Чернышевскій — учитель’, ‘Современникъ’, 1912, кн. VI.}.

— Я надюсь получать тамъ цлковыхъ семьсотъ или восемьсотъ жалованья,— продолжалъ онъ.— Кром того, я буду писать. Если бы у насъ цензура была хоть нсколько послабе, не хвалясь, скажу, что я имлъ бы голосъ въ нашей литератур. Теперь это трудно. Но все таки я надюсь быть не изъ числа самыхъ дюжинныхъ писателей. Однимъ словомъ, я надюсь, что не доведу васъ до того, чтобы вы нуждались въ томъ, къ чему привыкли.

— Я не хочу ни вызжать, ни танцовать, потому что все это не иметъ для меня особенной пріятности.

— Что касается до этого, я такъ мало знаю Петербургскую жизнь съ этой стороны, что не знаю, возможно ли будетъ это,— кажется, возможно.

— Я сама не захочу, если бы вы даже этого хотли. Я не аристократка, я — демократка.

Чернышевскому было очень пріятно слышать это слово въ устахъ Ольги Сократовны, но теперь онъ хотлъ знать уже боле опредленно, что она понимала подъ этимъ словомъ.

— Что вы хотите сказать этимъ? Посмяться надъ моими мнніями?— опросилъ осъ.

— Вовсе нтъ. Я не аристократка, я демократка. Я не хочу бывать въ собраніяхъ въ Петербург и танцовать.

Отвтъ этотъ не вполн удовлетворилъ Чернышевскаго, но онъ не настаивалъ на его выясненіи.

— Возможно ли тамъ это, я не знаю,— отвтилъ онъ неувренно и продолжалъ.— Да, еще одинъ вопросъ: умете ли вы хозяйничать, потому что я ршительно не умю распоряжаться деньгами.

Лицо Ольги Сократовны приняло выраженіе грусти.

— Не умю, Я въ дом чужая, гостья. Я часто сажусь за столъ, не зная, какія блюда будутъ на стол.

— Это для меня понятно. Но захотите ли вы управлять хозяйствомъ?

— Нечего длать: надобно будетъ — захочу.

— А если захотите, то врно сумете. Нечего говорить о тамъ, что вы будете глаза дома: я — человкъ такого характера, что согласенъ на все, готовъ уступить во всемъ,— кром, разумется, нкоторыхъ случаевъ, въ которыхъ нельзя не быть самостоятельнымъ.

Онъ остановился и, помолчавъ нсколько секундъ, добавилъ:

— Я вамъ скажу еще одно, чего не долженъ бы говорить…

— Такъ и не говорите.

— Нтъ, скажу, потому что мн слишкомъ хочется сказать. Но раньше, чтобы не позабыть: завтра вы будете для бал?

— Такъ и я не буду. А когда вы будете, скажите, чтобы я пріхалъ любоваться на васъ.

— Разъ когда-нибудь побываю, чтобы проститься…

У Чернышевскаго ‘сжалось сердце’.— Неужели,— подумалъ онъ,— замужество будетъ для нея концомъ веселья, правда, нсколько втреннаго, но все-таки веселья?

Но тутъ-же Ольга Сократовна пояснила,— Проститься на семь недль поста съ этими удовольствіями.

Это успокоило Чернышевскаго.

— Пожалуйста же, увдомьте меня, когда будете,— сказалъ онъ и перешелъ къ серьезному, дловому тону:

— Такъ вотъ что я скажу вамъ: если бы мои надежды быть вашимъ мужемъ не сбылись, если бы, вы выбрали себ человка лучше меня,— знайте, что я буду радъ видть васъ боле счастливою, чмъ вы могли бы быть за много,— но знайте, что это было бы для меня тяжелымъ ударомъ.

— Не до чахотки ли бы это васъ довело?— сказала Ольга Сократовна ‘довольно шутливымъ тономъ’. Во время его рчи, она ‘весьма часто смотрла съ сомнительною или веселою улыбкою’.

— Этого я не говорю, и этого я не знаю. Но что это будетъ для меня тяжелымъ ударомъ, который мн трудно будетъ перенести, это я скажу. Помните же, что я желаю вамъ счастья, что первый буду радъ за васъ, но, прошу васъ, будьте -осторожне, осмотрительне въ предпочтеніи мн кого-нибудь…

Ольга Сократовна потеряла уже расположеніе къ ‘серьезному’ разговору. Она опять ‘смялась’, а между тмъ Чернышевскому хотлось сказать ей еще много, много…

На слдующій день, 24 февраля, передумавъ все происходившее наканун, онъ не скрылъ отъ своего врнаго друга-Дневника,— что послдній разговоръ съ Ольгой Сократовной произвелъ на него ‘мене впечатлнія’, чмъ предыдущій, и что, поэтому, онъ пишетъ его ‘мене подробно’.

‘Кажется, я описывалъ его въ самомъ дл не такъ подробно,— замчаетъ онъ дале и ужасается при мысли, не является ли это признакомъ его охлажденія къ Ольг Сократовн.— Неужели же я скоро увижу, что поступилъ слишкомъ необдуманно? Но раскаиваться въ томъ, что я такъ поступилъ, я не стану. Я сталъ бы упрекать себя, если бы поступилъ противнымъ образомъ. Тогда я сталъ бы считать себя еще боле неспособнымъ на что-нибудь важное и смлое, сталъ бы говорить себ:

А счастье было такъ возможно,

Такъ близко!..

‘Теперь я этого не скажу. Я поступаю, какъ слдуетъ мн по моимъ понятіямъ, и такъ, какъ предписываетъ мн мое чувство, которое говоритъ, что я буду счастливъ и гордъ такою женою и составлю ея счастье’.

Но ‘вслдствіе послдняго разговора’ съ Ольгой Сократовной Чернышевскому казалось, что онъ ‘не такъ влюбленъ, какъ раньше’… ‘Но какъ бы то ни было’, онъ наканун ‘весь вечеръ думалъ о ней’, и ‘эти мысли не давали уснуть’ ему весьма долго: онъ ‘безпрестанно просыпался’, и какъ проснется — ‘она въ мысляхъ’.

Особенно огорчали его ‘дв вещи’ въ ея разговор: 1) — ‘Получите ли вы мсто въ университет?’. 2) — ‘Разв вс мужья любятъ своихъ женъ, а жены мужей?— довольно привязанности’.

‘Это меня огорчаетъ, теперь я вижу, что мн нужно любви,— продолжаетъ Чернышевскій.— Въ слдующій разъ я долженъ говорить ей объ этомъ. А вопросъ о мст въ университет какъ-то огорчаетъ меня тмъ, что въ немъ виденъ расчетъ… Но это пустяки, послднее… Какъ бы то ни было, я все-таки люблю ее, можетъ быть, боле, чмъ вчера’…

Это сознаніе помогало Чернышевскому бороться съ приступами сомнній, которые мучили его въ эти дни.

III.

Событія шли своимъ чередомъ.

28 февраля, въ четвергъ, Чернышевскаго спшно вызвали къ Шапошниковымъ: тамъ была Ольга Сократовна и, въ ожиданіи его, ‘падала въ обморокъ’.

— Наконецъ-то,— шутливо и въ то же время съ нескрываемой радостью закричала она.— Какъ долго заставили вы меня ждать! Я въ отчаяніи! Посмотрите, какъ у меня бьется сердце!

‘Она беретъ его руку и прикладываетъ къ своему сердцу’.

Любитъ она или смется надъ нимъ?

Чернышевскій смотрлъ на нее во вс глаза. Ему запомнилось каждое слово ея, каждый малйшій жестъ и оттнокъ ея голоса при этомъ свиданіи.

— Что вамъ за охота кокетничать?— не сразу входя въ настроеніе, говоритъ онъ.

— Дайте-ка, посмотрю, какъ у васъ бьется сердце,— продолжаетъ тмъ же веселымъ тономъ Ольга Сократовна.— Гд оно у васъ?

‘Она прикладываетъ свою руку къ его сердцу’.

Потомъ она начинаетъ ‘посмиваться’ надъ его вншностью.

— Я ему велла каждый разъ бриться, какъ онъ долженъ видться со мной. Боже мой! весь пропитанъ розовымъ масломъ,— восклицаетъ она, обращаясь къ нему.— Дайте, я причешу вамъ голову.

И она начинаетъ причесывать его и заставляетъ подойти къ зеркалу, чтобы показать, насколько измняетъ его новая прическа, что онъ теперь совсмъ не тотъ, а сталъ очень хорошъ’.

Подаютъ чай. Имъ мшаютъ. Но онъ успваетъ сказать Ольг Сократовн: ‘Я все пишу свой Дневникъ’.

— Дайте мн прочитать.

— Вы не прочтете, потому что я такъ пишу, что мою рукопись, кром меня, никто не можетъ прочитать. Но я, если угодно, прочитаю вамъ его, когда будетъ время. Я напишу сейчасъ что-нибудь, чтобы показать, какъ я пишу.

И, чтобы наглядно показать, какъ онъ пишетъ свой Дневникъ, онъ обратился къ Шапошникову:

— Сергй Гавриловичъ, позвольте бумаги, я напишу что-нибудь, чтобы показать, какъ я пишу.

— Бумагу подали.

— Что прикажете написать для пробы?— спросилъ Чернышевскій шопотомъ у Ольш Сократовны.

— Напишите: ‘Ольга, другъ моей души’,— отвтила она тихо.

Чернышевскій пишетъ эти слова ‘своимъ манеромъ’ {Чернышевскій писалъ Дневникъ своеобразнымъ шифромъ, выработавшимся изъ сокращеній при скорописи.} и передаетъ Ольг Сократовн. Она отвчаетъ на томъ же лоскутк: ‘Коля, тебя любитъ Ольга’. Онъ радостно прочитываетъ и рветъ лоскутокъ. Она хочетъ написать еще что-то и протягиваетъ руку.

— Снова кокетство!— ‘смется о’въ, отодвигая карандашъ.— Вамъ угодно, чтобы я цловалъ вашу руку?

— Вовсе неугодно…

Онъ продолжаетъ:

— То, что вы будете писать, будетъ ршительна серьезно?

— Ршительно.

Она пишетъ: ‘женитесь на Сим {Серафим Гавриловн Шапошниковой.}, она васъ ловитъ. Она добрая двушка, и вы съ нею будете счастливы’.

Чернышевскій прочелъ записку, и первое, что поразило ‘его, была ошибка въ слов будете, оно было написано черезъ ‘и’ — ‘будите’.— ‘О,— подумалъ онъ,— нсколько должно бы вамъ поучиться правописанію, а вы, думалъ я, не длаете ни одной орографической ошибки’.

— И это вы пишете серьезно?— спросилъ онъ съ искреннимъ недоумніемъ. Тутъ нтъ ни одного слова правды!

— Какъ — нтъ?

— Кром одного: ‘ловитъ’.

— Какъ же вы говорите: нтъ?

Она снова начинаетъ причесывать Чернышевскому голову,— но теперь это не доставляетъ ему прежняго удовольствія. На душ у него обидное и досадное чувство.

— Я не понимаю,— говоритъ онъ, пожимая плечами,— къ чему вы кокетничаете со мною? У меня есть невста въ Петербург. Наши отношенія не могутъ повести ни къ чему.

Она, шутя, поворачивается къ стн и закрываетъ лицо руками.

Я буду плакать,— заявляетъ она и притворяется, что всхлипываетъ.

Потомъ она принимаетъ видъ обиженной, не смотритъ на Чернышевскаго, отнимаетъ у него руку, когда онъ хочетъ, поцловать ее. Однако, онъ цлуетъ ее — ‘ниже кисти’.

— Какъ вы смете!— кричитъ на него Ольга Сократовна.

— Что же съ вами длать? Вдь вы этого хотите!

И онъ снова цлуетъ ея руку.

— Какъ вы смете длать то, что вамъ не позволяю!

— Ольга Сократовна,— сказалъ Чернышевскій, понизивъ голосъ,— неужели я въ самомъ дл оскорбилъ васъ?

Онъ сказалъ это. улыбаясь, она посмотрла на него и ничего не отвтила.

— Ольга Сократовна, простите меня.

Отвта нтъ.

— Простите…

Молчаніе.

— Дайте мн поцловать вашу руку. Вдь вамъ хочется?

Она не давала, но онъ поцловалъ.

— Неужели я въ самомъ дл оскорбилъ васъ, Ольга Сократовна?

Она молча взглянула на него. Онъ принялъ ‘серьезный и унылый видъ’.

Въ это время ихъ позвали танцовать въ залъ.

— Вы будете танцовать со мною, Ольга Сократовна?

Она встала и пошла, но не въ залъ, а въ смежную комнату, сла тамъ на диванъ, а Чернышевскій сталъ поодаль, ‘представляя человка, состоящаго подъ опалой’.

На стол лежала муфта.

— Это муфта Ольги Сократовны,— сказалъ Сергй Гавриловичъ, поцловалъ ее и передалъ Чернышевскому.

И Чернышевскій также поцловалъ муфту.

— Не смйте дотрогиваться до моей муфты,— продолжала капризничать Ольга Сократовна.

Чернышевскій положилъ муфту на столъ и боле не трогалъ.

Сидли здсь довольно долго. Не разговаривали.

— Сядьте на диванъ подл Ольги Сократовны,— сказалъ Сергй Гавриловичъ.

— Не смю.

Наконецъ, Чернышевскій ушелъ, чтобы показать видъ, что и онъ кокетничаетъ. Выкуривъ папиросу, онъ вернулся и слъ подл Ольги Сократовны. Она не смотрла ‘а него.

— Простили ли вы меня?

Она не отвчала.

— Дайте мн вашу руку.

Не даетъ. Но сидитъ, не отворачиваясь.

— Видите, уже готова простить?— подзадориваетъ Сергй Гавриловичъ.

‘Да, вотъ, что значитъ пококетничать,— думаетъ Чернышевскій.— И я умю пользоваться этимъ. Ушелъ, и меня простили, а если бы не уходилъ, до сихъ поръ продолжала бы сердиться’.

— Простите же меня, Ольга Сократовна…

Онъ взялъ ея руку. Она сопротивлялась, но слабо, и онъ поцловалъ ея руку. Миръ былъ заключенъ, и они пошли танцовать въ залъ.

— Ольга Сократовна,— сказалъ ей Чернышевскій,— я говорилъ вамъ о себ многое неврно. Я говорилъ, что не ревнивъ. Это неправда. Нтъ, я чувствую, что буду ревнивъ, только это мое чувство будетъ у меня ршительно не то, какъ обыкновенно его понимаютъ. Видите, я такого характера, что слишкомъ высоко ставлю тхъ, кого люблю, и у меня будетъ постоянно мысль, что я недостоинъ васъ. Онъ остановился, ожидая отвта, но Ольга Сократовна ничего не сказала. Онъ продолжалъ:

— Ольга Сократовна, я былъ огорченъ нкоторыми вашими выраженіями въ нашемъ разговор у васъ. Вы сказали, что ‘разв необходимо, чтобы жена любила мужа, а мужъ жену?’.

— Что же, это неправда? Разв всегда женятся по страсти? Напротивъ, большая часть бываетъ такъ, какъ я сказала, а все-таки живутъ весьма хорошо, и привязаны другъ къ другу.

— Но я принялъ эти слова прямо относящимися ко мн.

— Какой вы смшной!

— Да, я въ самомъ дл смшонъ, и вашими словами я не оскорбился.

— Вы меня не знаете.

— Да, это правда, я не знаю васъ ршительно, но знаю, что вы ршительно откровенны, чрезвычайно добры, и что вы чрезвычайно благородная двушка.

— Да, я въ самомъ дл очень откровенна, и у меня не можетъ быть тайнъ. Если бы съ моей стороны былъ какой-нибудь проступокъ, я не могла бы его скрывать, я прямо призналась бы въ немъ.

— Нтъ, не о томъ я говорю, какіе проступки. Я не о нихъ думаю. Я такого высокаго мннія о томъ, кого люблю, что всегда буду считать себя недостойнымъ васъ.

— Меня никто не понимаетъ, и никто не пойметъ.

Эти слова глубоко тронули Чернышевскаго. ‘Они были ршительно искренни, чистосердечны, происходили отъ глубины сознанія, что ея характеръ такъ высокъ, что его не въ состояніи оцнить другіе’.

Во всякомъ случа я знаю, что вы ршительно откровенны,— отвтилъ онъ тихо и ласково.— опишите себя, и я васъ буду понимать такъ, какъ вы опишете себя…

Къ нимъ подходили, заговаривали, звали играть въ веревочку… Однако, Чернышевскій улучилъ возможность еще разъ повторить, какъ онъ смотритъ на свое чувство къ Ольг Сократовн.

— Умоляю васъ, будьте осторожне, если вздумаете предпочесть мн другого. Если вы серьезно и глубоко полюбите другого, я буду радъ за васъ…

Голосъ его дрогнулъ, и въ немъ почувствовались слезы.

— Но перенести это для меня будетъ тяжело,— добавилъ онъ.— Какъ бы то ни было, наконецъ, я. боле всего желаю вашего счастья… Но я не обману васъ и не преувеличу, когда скажу: для меня будетъ тяжело перенести это.

— Это не можетъ быть: я такъ не могу полюбить,- сказала Ольга Сократовна.

— Другого или меня?— мелькнула въ голов его недоумвающая мысль.

Дома, за Дневникомъ, онъ съ глубокимъ волненіемъ пережилъ вс перипетіи этого разговора. ‘Когда я пишу это, я плачу’,— замчаетъ онъ при мысли о томъ, какъ было бы тяжело ему перенести предпочтеніе кого-нибудь другого.

IV.

На масляниц, въ пятницу, 27-го февраля, у Чесноковыхъ были, блины, и Чернышевскій снова имлъ возможность, среди развлеченій и танцевъ, долго говорить съ Ольгой Сократовной. Для окружающихъ уже не было тайной, что отношенія между ними слаживались къ браку, и теперь ихъ чаще оставляли вдвоемъ. Во время танцевъ, Ольга Сократовна показала Чернышевскому ‘много нжности’, танцовала только съ нимъ, горячо пожимала руку. Посл кадрили онъ сказалъ ей:

— Ольга Сократовна, неужели правда, что вы теперь — онъ сдлалъ удареніе на этомъ слов — не пошли бы замужъ ни за кого, кром меня?

— Теперь правда, за будущее я не ручаюсь.

— Вотъ, видите,— продолжалъ онъ,— мои понятія таковы, что на будущее никто не иметъ права требовать обязательствъ. Сердцемъ нельзя распоряжаться. Единственно, что можно требовать, это то, чтобы помнили, что насъ любятъ, и у васъ столько доброты и благородства, что въ этомъ нельзя сомнваться. Я проповдникъ идей свободы, но у меня такой характеръ, что я ими не воспользуюсь, да, если бы въ моемъ характер и была возможность пользоваться этою свободою, то, по моимъ понятіямъ, проповдникъ свободы не долженъ ею пользоваться, чтобы но показалось, что онъ проповдуетъ ее для собственныхъ выгодъ. Но отъ другихъ требовать обязательствъ на будущее время я не могу… По моимъ понятіямъ, женщина занимаетъ недостойное мсто въ семейств. Меня возмущаетъ всякое неравенство. Женщина должна быть равна мужчин. Но, когда палка была долго искривлена на одну сторону, то, чтобы выпрямить ее, должно много перегнуть ее на другую сторону. Такъ и теперь: женщины (поставлены) ниже мужчинъ. Всякій порядочный человкъ обязанъ, по моимъ понятіямъ, ставить свою жену выше себя: этотъ временный перевсъ необходимъ для будущаго равенства. Кром того, у меня такой характеръ, который созданъ для того, чтобы подчиняться.

— Для меня странно,— сказала Ольга Сократовна,— что въ Апостол на свадьбу читаютъ: жена да боится своего мужа, уважать, почитать — это такъ, но за что же бояться?

— Это нелпыя понятія,— горячо возразилъ онъ,— вамъ кажется странно то, что я говорилъ о женщин и отношеніяхъ жены къ мужу. Это потому, что — я не знаю степени вашего образованія — но вамъ должно быть извстно многое, что должна знать женщина, которая будетъ замужемъ за порядочнымъ человкомъ. Вамъ не скучно будетъ слушать меня, когда я буду передавать вамъ то. что вамъ неизвстно?..

— Я всегда буду рада слушать.

— Вообще, говоря объ обязанностяхъ и поступкахъ, сущность брака состоитъ, по моимъ понятіямъ, въ искренней взаимной привязанности, все остальное — дло второстепенное.

Ольга Сократовна согласилась съ этимъ.

— Впрочемъ,— замтилъ Чернышевскій,— есть все-таки вещи, которыя я необходимо долженъ найти въ своей жен, это — умственное развитіе.

— Такъ я не моту быть вашей женой,— твердо замтила Ольга Сократовна.

— Я не то хочу сказать,— спохватился Чернышевскій,— чтобы я считалъ васъ ниже себя по умственному развитію… Вы боле видли людей, боле испытали серьезныхъ вещей, чмъ я. Но я предполагаю, что вамъ неизвстно многое изъ новыхъ понятій о вещахъ. Я буду учить васъ…

При этихъ словахъ Ольга Сократовна разсмялась такъ звонко и искренно, что Чернышевскій въ первую минуту растерялся.

— Вотъ,— сказала она подошедшему Василію Дмитріевичу, указывая на Чернышевскаго,— онъ находитъ, что я неразвита, и хочетъ учить меня уму-разуму.

Чесноковъ улыбнулся, улыбнулся и Чернышевскій. Ольга Сократовна смялась ‘такъ мило, такъ искренно’…

Чесноковъ отошелъ. Они снова могли бесдовать свободно. Ольга Сократовна разсказала, какъ она познакомилась въ Кіев съ однимъ молодымъ, богатымъ помщикомъ, который былъ очень хорошъ собою, весьма благороднаго характера.

— Онъ полюбилъ меня и хочетъ скоро теперь пріхать, чтобы сватать меня. Но я за него не пойду ни въ какомъ случа, потому что не хочу быть аристократкой.

Ольга Сократовна намекнула дале, что этотъ молодой человкъ ей очень нравился, что была минута, когда она могла потерять власть надъ собой…

Острое, ревнивое чувство залило душу Чернышевскаго. ‘Такъ она испытала страсть, которой не испытываетъ ко мн?’ Эта мысль была слишкомъ мучительна для него и надолго лишила еГо спокойствія.

Потомъ Ольга Сократовна стала разсказывать о своей любви къ отцу. ‘Онъ — моя единственная защита, не совсмъ достаточная, но все-таки я живу кое-какъ при немъ, безъ него я ршительно не могла-бы жить. Когда онъ былъ при смерти, я два дня была въ страшномъ мученіи, но потомъ я стала равнодушна, ршительно равнодушна, потеряла всякую способность что-нибудь чувствовать, была, какъ деревянная. Вс плачутъ, я ничего: спокойна, холодна. Я сказала ему: ‘Папенька, я умру вмст съ вами’.— ‘Нтъ, я хочу жить для тебя’,— для меня, для меня одной, такъ сказалъ онъ, ‘и я буду живъ для тебя’, и онъ остался живъ для меня. Такъ и когда я сама была больна холерою, я была очень опасна. ‘Папенька, я не умру, потому что это огорчило бы васъ, я хочу остаться жить для васъ’, и осталась жива. А мн хотлось все-таки умереть. Не хотлось только потому, чтобы не огорчать папеньку. А я совсмъ приготовилась умирать. Я лежала въ полузабытьи, не видла и не слышала. Я призвала Венедикта и стала длать свое духовное завщаніе. Отдала ему ключи отъ своихъ ящиковъ.— ‘Ты возьми все,— мы были еще ршительно дтьми, собирали пятачки и гривенники, у насъ ихъ было довольно много.— Возьми все. Только мой рабочій ящикъ и мои начатыя работы — теб он не нужны — отдай Анют. Ты тамъ найдешь мои секреты — не смйся ‘адъ ними’. Онъ бросилъ ключи подъ кровать, заплакалъ и убжалъ. Тутъ я увидла, что онъ въ самомъ дл меня любитъ. Маменька ни разу не входила ко мн во все время моей болзни, я лежала и думала о томъ, какъ я умру,— какъ меня будутъ хоронить, какъ будутъ плакать мои знакомые, потому что я непремнно думала, что по мн будутъ плакать, о томъ, какъ и кто меня понесетъ… Я хотла, чтобы меня несли… въ какомъ плать меня положатъ…

Чернышевскій слушалъ внимательно, но мысли его, противъ воли, уносили его далеко отъ того, о чемъ разсказывала Ольга Сократовна.

— А можно-ли видться съ вами у Патрикевыхъ?— неожиданно прервалъ онъ теченіе разсказа.

Ольга Сократовна не разсердилась.

— Я очень часто бываю тамъ, каждое воскресенье,— отвчала она.

Вообще, въ этотъ вечеръ она была чувствительна и кротка. Во время ихъ бесды къ нимъ часто подходилъ молодой Шапошниковъ, у котораго ‘довольно шумло въ голов’, и мшалъ имъ. Его навязчивость раздражала Ольгу Сократовну, Разъ она даже разсердилась серьезно. У нея стало дергать губу. Но каждый разъ и тутъ даже — она, по просьб Чернышевскаго — давала ему цловать руку, ‘чтобы отвязаться отъ него’. Какъ много ума и доброты!— восклицалъ онъ, разсказывая объ этомъ. Въ конц вечера Ольга Сократовна съ барышнями похала кататься. Лошади были горячія, кучеръ пьянъ… Чернышевскій остался дожидаться ихъ возвращенія, потому что боялся, не случилось бы чего-нибудь.

Долго он не возвращались. Наконецъ, въ комнату вбжала Патрикева и сообщила, что лошади разнесли сани и ушибли Ольгу Сократовну. Въ испуг Чернышевскій бросился въ ту комнату, куда прошла Ольга Сократовна, и увидлъ ее сидящею въ кресл. ‘Со смхомъ и истинною веселостью’ стала разсказывать Ольга Сократовна, что произошло.

— Я ушибла правый бокъ и всю правую сторону. Теперь нсколько болитъ, но я скрываю это нарочно, смясь. Лошади стали шалить въ катаніи. Должно было ухать, чтобы он проздились, кучеръ погналъ въ гору мимо гимназіи, какъ он понеслись въ гору! Завезъ насъ на какую-то другую песчаную гору, которую навозили подл гимназіи, мы чуть не опрокинулись. Хотлъ хать въ Нмецкую улицу, я велла хать мимо Гуськовыхъ, до половины горы хали хорошо, потомъ кучеръ опустилъ возжи, заговорившись со мною, и лошади понесли. Серафима Гавриловна и Анюта стали кричать, я хохотала, что-жъ. если убьютъ? я вовсе не дорожу жизнью. Да я и знаю, что не убьютъ. Мы поскакали на Волгу, тамъ сани опрокинулись и разбились. Если-бы одна лошадь не упала, насъ ршительно раздавило бы. убило бы санями. Я упала подъ низъ, другія на меня. Вс кричатъ, ахаютъ, я хохочу. Хотятъ подымать меня… ‘Я сама встану!’ А я хотла-бы, чтобы мн переломило руку или ногу, тогда я посмотрла бы, какъ меня станутъ любить…

— И я бы желалъ этого,— поспшно сказалъ Чернышевскій.

— Потому что тогда въ меня не сталъ бы никто влюбляться?— засмялась Ольга Сократовна.

— Почти такъ: тогда вы не были бы привлекательны ни для кого, кром меня, тогда я былъ бы единственнымъ существомъ, любящимъ васъ и любимымъ вами… Тогда бы вы увидли,— продолжалъ Чернышевскій,— сталъ ли бы я любить васъ по-прежнему. Вы въ самомъ дл ушиблись, позжайте скорй домой, потрите чмъ-нибудь бокъ.

Ольга Сократовна продолжала смяться. Она показала нижнюю часть лвой кисти руки. Чернышевскій разглядлъ нсколько царапинъ, опухоли не было. ‘Въ самомъ дл, какая у нея здоровая натура,— подумалъ онъ съ удивленіемъ,— опухоль ршительно прошла въ какіе-нибудь полчаса’.

— Мы дошли до Шапошниковыхъ пшкомъ,— продолжала разсказывать Ольга Сократовна,— Серафима Гавриловна, которая ршительно не ушиблась, потому что вывалилась на меня, кричала, пищала, легла въ постель: ‘ахъ, маменька! ахъ, маменька!’ Мн было ужасно смшно.

Чернышевскій смотрлъ на Ольгу Сократовну съ нескрываемымъ восхищеніемъ. Все, что она разсказывала, казалось ему очаровательнымъ по своей простот и искренности. Онъ любовался ею: она удивительно хороша, очаровательна. ‘Чмъ боле смотришь на нее, тмъ боле восхищаешься, увлекаешься ею. Тутъ-то я вполн почувствовалъ то, что началъ чувствовать при ея разсказ о пережитой ею опасности’.

Das Herz wuchs mir so sehnsuchtsvoll…

Время-отъ-времени онъ шепталъ ей на ухо:

— Какъ вы хороши!.. Вы въ самомъ дл обворожительны!.. Чмъ боле смотрю на васъ, тмъ боле увлекаюсь вами!.. Наконецъ, если еще продолжать смотрть на васъ, въ самомъ дл покажется, что вы — первая красавица на свт…

‘Она была въ самомъ дл очаровательна, какое положеніе ни приметъ ея личико милое: обернется ли нсколько ко мн, облокотись на лвую руку, приподниметъ ли головку, опуститъ ли ее… О, какъ она хороша! Во всякомъ случа, я не видывалъ никогда ничего подобнаго’.

— Я въ такомъ увлеченіи,— говорилъ онъ ей,— что поцловалъ бы васъ, если-бы не хотлъ, чтобы мой первый поцлуй былъ ршительно таковъ, какъ онъ долженъ быть, и какъ онъ здсь не можетъ быть, потому что здсь мшаютъ…

‘Ея головка была такъ близко къ моимъ губамъ,— разсказываетъ Чернышевскій,— что я нсколько разъ слабо поцловалъ ея волосы. Наконецъ, я осмотрлся: изъ залы и спальни не видитъ никто, никто… ея головка была такъ близко… мн казалось даже — неловко не воспользоваться этимъ, мн казалось, что это будетъ вяло съ моей стороны. И тихонько, осторожно я поцловалъ ее въ лобъ. Она тотчасъ отвернулась и облокотилась на другую ручку креселъ’.

— Вы слишкомъ дерзки!

— Ольга Сократовна, это мой первый поцлуй въ лицо женщины.

Глаза Ольги Сократовны приняли опечаленное выраженіе. Чернышевскій смутился, ему стало совстно своей ‘дерзости’.

— Простите, Ольга Сократовна, простите меня. Я забылся, я виноватъ, я не могъ удержаться…

Но она долго еще оставалась печальной…

Миръ былъ заключенъ, когда Чернышевскій провожалъ ее въ саняхъ домой. Онъ сидлъ рядомъ съ ней и держалъ ея руку въ своей рук, и она ‘съ чувствомъ искренности сжимала ее’ и не отнимала руки, когда онъ цловалъ ее. Когда они подъзжали къ дому, онъ сказалъ:

— Ольга Сократовна, теперь я вижу, что люблю васъ, теперь нтъ сомннія: мое чувство — любовь, не что-нибудь другое, я люблю васъ.

На слдующій день были именины старика Акимова. Чернышевскій похалъ поздравлять его и провелъ тамъ весь день.

Вечеромъ танцовали. Чернышевскій участвовалъ въ кадриляхъ, но отъ польки отказывался, и Ольга Сократовна его не заставляла. Когда ее спрашивали объ этомъ, она отвчала:

— Я не думаю, чтобы онъ могъ ловко полькировать, а я не хочу, чтобы онъ былъ смшонъ.

Между танцами онъ садился подл Ольги Сократовны, но говорить ямъ мшали. Наташа Воронова постоянно подбгала, старалась вслушиваться въ ихъ разговоръ и смялась. Они прогоняли ее, Чернышевскій собирался даже ‘сдлать дерзость’.

— Какую же?

— Какая придетъ въ голову.

— О, какой вы удалецъ!— засмялась Ольга Сократовна.— Вы и такъ ужъ много надлали глупостей.

— Да, я могу и длать глупости, и быть дерзкимъ, въ особенности теперь. Итакъ намъ безпрестанно мшаютъ.

Ему хотлось говорить ‘серьезно’.

— Ольга Сократовна, гд я могу съ вами видться?— спросилъ онъ.— Весною вы, конечно, будете гулять, но пока гд? Могу-ли я бывать изрдка у васъ?

— Можете.

— Напримръ, когда теперь?

— На второй недл.

— Нельзя-ли раньше? Вы судья въ этомъ дл, но я просилъ бы васъ позволить раньше, если можно.

— Хорошо, такъ и быть, можете въ воскресенье.

— Могу ли я бывать у Патрикевыхъ? Ольга Андреевна приглашала меня.

— Можете.

— То-есть, могу ли я тамъ видться-съ вами? Вы тамъ часто бываете?

— Часто, каждое воскресенье ужъ непремнно.

— Мн ужасно хотлось привезти сюда маменьку, чтобы она видла васъ. Конечно, я ничего -бы не сказалъ ей.

— А если она увидитъ, какъ я шалю, скажетъ: какая кокетка. Если я не понравлюсь ей?

— Нтъ, понравитесь, потому что она (хотя, разумется, у нея старыя понятія о вещахъ) слишкомъ умна, чтобы не понять васъ. Маменька моя въ сущности весьма добра и будетъ любить васъ больше, чмъ меня, это потому, что она постоянно говоритъ, что такъ будетъ, и что ея понятія таковы, что свекровь должна брать сторону невстки противъ сына, что положеніе жены вообще бываетъ не довольно хорошо. Это врно въ нашей крови…

Ольга Сократовна не отвтила, но слушала очень внимательно.

— Ольга Сократовна, я совершенно завишу отъ васъ,— продолжалъ Чернышевскій.— Я знаю, что это значительно будетъ стснять васъ, не въ отношеніи ко мн, потому что я не принимаю относительно себя никакихъ обязательствъ: сердцемъ нельзя распоряжаться впередъ,— но какъ бы то ни было, я бы хотлъ теперь сдлать такъ: передъ отъздомъ своимъ изъ Саратова сказать своимъ — папеньк и маменьк — о моемъ намреніи сдлать предложеніе. Потомъ просить согласія у Сократа Евгеніевича. Что-жъ? Объ этомъ никто, кром -него, не будетъ знать. Итакъ, по вашему мннію, я долженъ такъ поступить?

— Какъ хотите.

— Нтъ, относительно тхъ вещей, гд я хочу поступать, какъ мн хочется, я не спрашиваю ничьего совта, это, напримръ, относительно моихъ поступковъ въ нкоторыхъ случаяхъ. Но, когда я спрашиваю совта, я хочу, чтобы получилъ приказаніе. Такъ я могу такъ сдлать?

— Можете.

— А если ваши родные будутъ несогласны?— въ свою очередь спросила Ольга Сократовна.

— Я не думаю,— отвчалъ Чернышевскій,— но, если-бы и такъ было… Видите-ли, я очень послушливъ и напослдокъ безусловно повиновался родителямъ, но въ этомъ случа ихъ несогласіе не удержитъ меня: я могу дйствовать самостоятельно, когда того потребуютъ обстоятельства.

— А если мой паренька не согласится?

Чернышевскій смутился и не сказалъ ничего.

— А если за мной не будетъ много денегъ?— задала новый вопросъ Ольга Сократовна.

— Я и такъ не ожидаю, чтобы могло быть много. Мн бы хотлось, чтобы ничего не было. Сейчасъ я скажу, повидимому, совершенно противное: конечно, чмъ больше будетъ у васъ денегъ, тмъ лучше, но для васъ, а не для меня. Ваши деньги будутъ, конечно, принадлежать вамъ. Я не буду никогда считать ихъ принадлежащими намъ вмст. И если-бы когда-нибудь вамъ вздумалось употребить сколько-нибудь изъ нихъ на наши общія потребности, я согласился бы на это не иначе, какъ на принятіе взаймы. И вы не настаивайте, но дйствуйте въ такомъ дух, чтобы за вами дали больше денегъ. У васъ большое семейство. У васъ есть сестры. Вроятно, он не будутъ имть женихами людей съ такими мнніями, какъ я…

На этомъ разговоръ съ Ольгой Сократовной оборвался. Жажда высказаться передъ нею далеко не была удовлетворена. Ольга Сократовна пошла танцовать, и Чернышевскій слдилъ за ней восторженнымъ взоромъ.

Въ одну изъ такихъ минутъ къ нему подошелъ Палимисестовъ и отвелъ его въ сторону. Тономъ предостерегающей дружбы заявилъ онъ Чернышевскому, что онъ, Николай Гавриловичъ, дйствуетъ ‘ршительно неосмотрительно’, что ‘общаго’ между нимъ и Ольгой Сократовной ‘ничего нтъ’… Чернышевскій слушалъ его, не возражая. Возражать, значило вызывать на откровенность.

Но затмъ онъ подумалъ: ‘То-то и есть, что общаго много — благородство чувствъ (смю сказать), мягкость характера у нея чрезвычайная, весьма высокая степень ума (и это смю сказать о себ), что наши характеры ршительно несходны — это то мн и нужно, потому что если-бы такой же характеръ, какъ у меня, былъ у моей жены, мы засохли бы отъ тоски и унынія’.

— Но если она будетъ продолжать длать то же самое, что теперь?— говорилъ Палимисестовъ.— Это, кажется, лежитъ въ самомъ ея характер: ей непремнно хочется вскружить голову всмъ, кто бываетъ въ одномъ обществ съ нею, вышедши замужъ, она будетъ продолжать длать то же самое.

— Вотъ видите,— отвтилъ Чернышевскій,— если моя жена будетъ длать не только это, если она будетъ любить не меня, а другихъ — для меня все равно.

Говоря это, онъ думалъ: ‘Я готовъ на это, я перенесу это, съ горечью, но перенесу: буду страдать, но любить и молчать’.

— Если моя жена полюбитъ другого,— продолжалъ онъ,— я скажу ей только: ‘Когда теб, другъ мой, покажется лучше воротиться ко мн, пожалуйста возвращайся, не стсняясь нисколько’.

Продолжать этотъ разговоръ на вечер было неудобно, но Палимисестовъ не успокоивался и просилъ Чернышевскаго зайти къ ему на недл.

Отъ Акимовыхъ Чернышевскій вышелъ вмст съ Палимисестовымъ. Лошади еще не было, и они вмст съ Вороновымъ отправились пшкомъ.

Палимисестовъ сказалъ Чернышевскому:

— Такъ ты на-дняхъ зайдешь ко мн, чтобы заняться составленіемъ реестра для моей статистической работы?

— Зайду, только я увренъ, что въ этомъ реестр не будетъ ни одного имени.

— Т. е., не будетъ твоего?

— Ни одного имени, ничьего имени.

Палимисестовъ, ‘конечно, понималъ, о чемъ идетъ рчь’, оттого Чернышевскій ‘такъ прямо и отвчалъ’: ему не хотлось говорить о своей невст.

И въ тотъ же вечеръ Чернышевскій зашелъ къ Палимисеетову. Разговоръ былъ длинный, мучительный для Чернышевскаго, рисовавшій Палимисестова въ весьма невыгодномъ для него свт. Онъ старался внушить Чернышевскому самыя рискованныя подозрнія относительно Ольги Сократовны, говорилъ объ увлеченіяхъ ея, втренности, о слухахъ, ходившихъ о ней.

— У меня есть много данныхъ,— сказалъ Палимисестовъ, не въ силахъ сдерживать своей ревнивой досады.

— Мои данныя поврне,— отвтилъ Чернышевскій,— потому, что происходятъ отъ людей, гораздо боле меня и тебя знающихъ,— и подумалъ при этомъ: ‘я бы могъ прибавить, что и я знаю этотъ предметъ весьма хорошо, потому что никогда и ни съ кмъ не имлъ такихъ откровенныхъ разговоровъ, и едва ли много найдется двицъ, которыя выслушали бы мои слова и поняли ихъ, какъ она’.

И въ заключеніе онъ сказалъ Палимисестову:

— Ну, теперь я скажу, что она можетъ выйти замужъ за кого угодно, но пока она не выйдетъ замужъ, я не женюсь.

На этомъ они разстались: Палимисестовъ — съ тупой, расчетливой ревностью, не нашедшей удовлетворенія въ мести, Чернышевскій — съ своей любовью, которая звала его къ мечтамъ о семейномъ счастьи, къ тихимъ изліяніямъ на страницахъ Дневника.

VI.

И онъ писалъ, думая о Палимисестов: ‘Въ самомъ дл, находитъ ли она во мн что-нибудь особенное? Или я для нея такой же, какъ, напримръ, Яковлевъ или Палимисестовъ? Если такъ, если она не видитъ во мн ничего особеннаго, и въ ней самой не должно быть ничего особеннаго… Нтъ, это не можетъ быть. Она слишкомъ умна и, что угодно говорить, слишкомъ благородна’…

И Чернышевскій вспоминалъ каждое -слово, сказанное его пріятелемъ: ‘Палимисестовъ сказалъ: ‘Конечно, можно кокетничать, но кокетство иметъ свои предлы,— она переходитъ предлы. Не будь она такъ умна, что никогда не позволитъ забыться съ нею, это было бы -отвратительно’, ‘А!— торжествующе восклицаетъ Чернышевскій,— такъ вотъ ты самъ, хотя ты весьма ограниченный человкъ, все-таки признаешь ея умъ, да и общій голосъ, что она весьма умна, даже дураки понимаютъ это, тмъ боле понимаю и цню я’.

Ненадолго, но остро переживаетъ онъ дурное, сказанное Палимисестовымъ объ Ольг Сократовн: ‘Нсколько смутили меня даже эти два случая: любовь къ учителю и поцлуи Ершова. Тогда я даже хотлъ разспросить и разузнать объ этихъ двухъ случаяхъ. Неужели она будетъ только играть со мною? Неужели только играть? Неужели не будетъ имть ко мн искренней привязанности?’.

Но Чернышевскій не хочетъ поддаваться сомннію. Онъ безпощадно гонитъ его отъ себя:

‘Теперь самъ по себ вижу ршительно, что все это весьма глупо. Я ее зналъ лучше, чмъ вс эти господа. Какъ бы то ни было, дло ршено. Я не отступлю, не усумнюсь ни въ себ, ни въ ней. Только бы имть ее своею женою, только бы устроить свои дла, а то я буду наврное съ ней счастливе, чмъ со всякою другою. Я ршительно спокоенъ. Я попрежнему уважаю, люблю ее. Не хочу судить судомъ людей, которые ниже меня, поэтому гораздо мене меня могутъ судить о ней. Я лучше ее знаю. Я знаю ее. Я люблю ее. Я увренъ, что и ты полюбишь меня, если еще не любишь меня.

‘О, сомнніе, прочь!

‘И оно уже прошло…

‘Вс мои глупыя сомннія въ чистот ея сердца, вс мои сомннія въ ея искренности, возбуждаемыя словами Палимисестова, совершенно исчезли безъ всякаго слда, совершенно. Я спокоенъ за свое счастье съ нею, и теперь, какъ и раньше, у меня только одна забота: деньги, деньги, деньги, чтобы она жила въ полномъ довольств. Будутъ и деньги. Будутъ. И она будетъ счастлива со мною. И я буду счастливъ ея счастьемъ’.

Чувство умиленія, вызывающее слезы на глаза, смняется чувствомъ мучительной боли, обиды за поруганіе чего-то свтлаго и чистаго. Раздраженіе личнаго самолюбія появляется на минуту и тутъ же исчезаетъ, растворяется въ возвышенномъ настроеніи общей примиренности, теплаго, любовнаго отношенія ко всему въ мір. Самая потребность трезваго анализа смягчилась и перешла въ томленіе воспоминаніемъ, длительное размышленіе о той. которая должна была озарить его жизненный путь радостью и счастьемъ…

И онъ заканчиваетъ долгіе часы мечтательнаго раздумья, наедин съ своимъ Дневникомъ, простыми, молитвенно-кроткими словами любви и надежды:

‘Да будешь ты счастлива, какъ того заслуживаешь!

‘Да будешь ты счастлива!

‘Да будешь ты счастлива, ты, давшая мн столько счастья!’

‘Я человкъ мнительный я долженъ записывать свои сомннія’…
Чернышевскій. Дневникъ.

VII.

Неблагопріятные отзывы объ Ольг Сократовн, сообщенные Палимисестовымъ, огорчили Чернышевскаго тмъ боліе, что онъ зналъ, что дружескую услугу соперника нельзя было всецло отнести на счетъ его ревниваго чувства. Чернышевскій зналъ, что Ольга Сократовна своимъ свободнымъ, подчасъ необдуманнымъ обращеніемъ въ кругу молодежи давала поводъ къ злословію и сплетнямъ. Но онъ зналъ также, или, врне, чувствовалъ всей силой своей романтической убжденности, что ея поведеніе было безупречно, и что ея манера держать себя съ молодежью объяснялась исключительно ‘живостью ея характера и бойкостью ума’. И чтобы окончательно утвердить себя въ этомъ мнніи, чтобы отнять у своей мнительности всякую возможность тревожить душу обманчивыми, ревнивыми призраками, онъ обратился, по обыкновенію, къ своему испытанному другу — Дневнику и путемъ неопровержимыхъ доводовъ, ‘заключеній и размышленій’, пришелъ къ тому логическому выводу, что, женясь на Ольг Сократовн, онъ поступалъ вполн послдовательно, практично и разумно.

Сначала Чернышевскій принялся за разборъ тхъ основаній, благодаря которымъ опредлилось его положеніе, какъ жениха Ольги Сократовны. Свои разсужденія объ этомъ онъ озаглавилъ: ‘Почему Ольга Сократовна моя невста’. Отвтъ на этотъ вопросъ составилъ первую часть его любовной диссертаціи. Чтобы какъ можно обстоятельне и послдовательне выяснить для себя основное положеніе, онъ выработалъ программу для описанія своихъ побужденій принять ея руку.

Побужденіями этими,— писалъ онъ,— были:

1. Красота.

2. Характеръ, живость, иниціатива, бойкость, ршительность.

2b. Завлекательность обращенія вслдствіе этого.

3. Доброта и ршительное отсутствіе капризовъ.

4. Умъ.

5. Прямота.

6. Чрезвычайное благородство.

7. Постоянная граціозность, какъ слдствіе всего этого — отсутствіе пошлости.

И затмъ — ‘вещи въ другомъ род’:

1. Тяжелое положеніе.

2. Довріе ко мн, значитъ понимаетъ меня. Какъ она говорила со мною! всегда выслушивала меня, не раздражаясь, понимая, что я говорю не какъ человкъ, который ломается, видя, что онъ нуженъ, а просто, какъ честный человкъ, который хочетъ выставить себя въ настоящемъ вид, чтобы не обманулись, выбирая его.

3. Искала моей помощи — безчестно отказаться отъ того, чтобы помочь.

4. Желаніе имть одну любовь въ жизни и чувство, что тутъ есть нчто въ этомъ род, и что поэтому мое сердце, если бы сталъ ожидать, уже не будетъ предано ей ршительно непринадлежавшимъ никогда другой.

5. Вслдствіе всего этого убжденіе, что я съ ней буду счастливъ.

6. Главное — ея мысль, что я такой человкъ, какой нуженъ для ея счастья.

‘Боже мой, сколько причинъ!— восклицаетъ Чернышевскій,— а набираются еще!

3b. Убжденіе въ томъ, что, отказавшись, я буду мучиться: А — сознаніемъ своего безсилія ршиться на что-нибудь, B — сознаніемъ, что поступилъ съ нею не гуманно, по-свински, С — что, ршившись на это наконецъ, стану дйствовать… что исчезнетъ Гамлетовское состояніе.

3с. Убжденіе, что меня поймаетъ какая-нибудь другая, въ милліонъ разъ, мене достойная любви, не могущая составить мое счастье, что если я буду выбирать, то попадусь въ просакъ.

3d. Что потребность искать любви, т. е. волокитствовать, будетъ мн сильно мшать въ моихъ длахъ.

3е. Если не женюсь теперь, когда женюсь? въ Петербург едва-ли.

3f. Моя жена должна быть не изъ Петербурга’ {См. Дневникъ въ Полн. Собр. соч. Н. Г. Чернышевскаго, т. X, ч. 2-я. Дополненія и исправленія сдланы по рукописи.}.

Такова была программа, которую Чернышевскій началъ затмъ развивать по пунктамъ.

‘Она (Ольга Сократовна) ршительно хороша собой. Конечно, мн ничье лицо не нравилось такъ, какъ ея лицо, или, по настоящему говоря, только глядя на нее, не чувствовалъ я сомннія, что она дйствительно мн нравится, что она дйствительно хороша.

‘А она въ самомъ дл хороша! Въ самомъ дл хороша! Удивительно хороша!’

Но еще боле, чмъ красота, привлекала Чернышевскаго въ Ольг Сократовн ‘живость, бойкость, иниціатива ея характера и обращенія’. Ему особенно нравилось, что Ольгу Сократовну ‘никогда не надо спрашивать, она сама требуетъ’… Это представлялось Чернышевскому особенно важнымъ, какъ противовсъ его личнымъ свойствамъ. Онъ до такой степени сжился съ мыслью, что самъ онъ созданъ для подчиненнаго положенія въ семь, что и представить не могъ возл себя жены, которая не была бы ‘главою дома’. ‘Такова именно она’. Живость ея характера разсетъ его наклонность къ унынію и тоск. ‘Такова она именно. Она разольетъ живость, веселье на нашу жизнь,— и мы будемъ жить игриво, припваючи, съ постоянною улыбкою и радостью въ сердц…’ ‘У нея именно такой характеръ, какой нуженъ для моего счастья и радости…’

‘Да, этотъ характеръ переработаетъ меня, не поддастся моей наклонности къ апатіи, вялости, а сдлаетъ меня похожимъ на нее’…

‘Какъ трогательны проявленія ея доброты!’ Чернышевскій съ умиленіемъ вспоминаетъ, какъ Ольга Сократовна танцовала кадриль съ Сахаровымъ, чтобы не огорчить его отказомъ, танцовала тогда, когда ей хотлось танцовать съ Палимисестовымъ… На вечер у Чесноковыхъ она давала цловать руку подвыпившему Шапошникову, хотя онъ очень наскучалъ ей. И не испытывалъ ли самъ Чернышевскій постояннаго дйствія доброты Ольги Сократовны? ‘Разв я не былъ весьма, весьма часто ршительно глупъ? bte? Разв я не постоянно велъ себя такъ, что ко мн шла поговорка: Si jeunesse savait? А разв я не называлъ ее постоянно кокеткою, большею частью весьма не кстати, т. е. при людяхъ, при которыхъ это вовсе не слдуетъ говорить? Разв я не цловалъ ея рукъ весьма холодно, до принужденію, говоря, что это я длаю только потому, что она этого хочетъ? Разв мало и говорилъ я ей, и длалъ съ ней такого, что ршительно раздражало бы, оскорбляло бы всякую другую двушку? А теплое, искреннее пожиманіе моей руки?’

‘Боже мой, сколько въ ней ума и такта!— пишетъ дале Чернышевскій, продолжая противопоставлять себя Ольг Сократовн.— Боже мой, если бы во мн была хоть сотая доля этого такта! Я говорю не про неловкость мою, это мелочь, это другое,— а про тактъ, котораго я у себя нахожу боле, чмъ у другихъ… Ни разу ни одного слова, ни одного движенія неудачнаго!’

Переходя къ четвертому пункту ‘программы’ — къ уму Олыги Сократовны, Чернышевскій ршаетъ, что она ‘ршительно умне всхъ’, кого онъ только ни видывалъ. ‘Это геніальный умъ! Это геніальный тактъ!’

‘Нужно только будетъ развить этотъ умъ, этотъ тактъ серьезными, учеными бесдами и тогда посмотрть, не долженъ ли я буду сказать, что у меня жена — m-me de-Stal? И тогда посмотрю, кто будетъ имть право сказать, что я не принадлежу женщин, равной которой нтъ въ исторіи!’

Написавъ это, Чернышевскій останавливается въ нкоторомъ смущеніи, какъ бы спохватывается, боясь сдлаться смшнымъ въ собственныхъ глазахъ. ‘Боже мой, это я пишу безъ восторженности, если угодно — холодно, а между тмъ, пишу такія вещи, которыя ршительно для меня смшны по своей страшной самонадянности, по своему страшному удивленію передъ ней. Но этого я не побоюсь думать. Я буду гордиться ею и не буду сомнваться въ справедливости моей гордости’.

Съ тою же восторженностью, исходившей, какъ думалось Чернышевшому, изъ холоднаго, трезваго удивленія передъ Ольгой Сократовной, характеризовалъ онъ ея прямоту и благородство, исключавшія собою притворство и пошлость. ‘Разв она старается показать мн больше привязанности, чмъ въ самомъ дл есть? Разв она оставляетъ мн хоть малйшее сомнніе въ томъ, что можетъ быть влюблена въ меня?— ‘Вы мн нравитесь, вы хорошій человкъ. Вы умный человкъ’…— Разв она притворяется чмъ-нибудь передо мной, чтобы больше завлечь меня?’

Дальнйшая часть программы обнимала собой характеристику тхъ внутреннихъ побужденій, же, торыя руководили Чернышевскимъ въ исканіи руки Ольги Сократовны. Онъ старался здсь проникнуть въ самое существо отношенія къ нему Ольги Сократовны:

‘Тяжелое положеніе…

‘Довріе ко мн…

‘Исканіе моей помощи…

‘Желаніе имть одну любовь въ жизни’… и т. д., и т. д.

Это были, по опредленію Чернышевскаго, ‘вещи въ другомъ род’ — побужденія надуманнаго, головного свойства.

Длинный перечень, поражавшій самого Чернышевскаго многочисленностью своихъ пунктовъ, заключался весьма характернымъ соображеніемъ, окончательно убждавшимъ его, что лучше Ольги Сократовны онъ не могъ найти себ невсты: ‘я долженъ чмъ-нибудь сдерживать себя по дорог къ Искандеру’.

Въ этой характеристик ‘вещей въ другомъ род’, побуждавшихъ Чернышевскаго искать брака съ Ольгой Сократовной, ‘тяжелое положеніе’ ея въ семь было, конечно, на первомъ план. Мы уже знаемъ, что оно заключалось въ непріятныхъ отношеніяхъ къ матери, отъ которыхъ ‘ей хотлось избавиться’. Здсь Чернышевскій высказываетъ т соображенія, которыя онъ неоднократно уже выражалъ. ‘Какъ скоро человкъ въ тяжеломъ положеніи,— пишетъ онъ,— и я могу помочь ему, у меня рождается къ нему любовь, и если это собственно отъ меня зависитъ, я всегда исполню все, что онъ отъ меня потребуетъ….

Еслибъ онъ сталъ анализировать, противопоставляя тяжесть положенія Ольги Сократовны въ семь тому, что онъ находилъ столь привлекательнымъ въ качествахъ ея ума и характера, анализъ привелъ бы его къ тмъ заключеніямъ, которыхъ онъ не хотлъ, которымъ противились его воля и чувства. Поэтому онъ тотчасъ же отвелъ себя отъ опаснаго пункта. ‘Но если бы я не чувствовалъ къ ней слишкомъ сильной привязанности раньше за ея качества, а не за ея положеніе, конечно, я не пожертвовалъ бы собою’…

Однако и она проявляетъ къ нему расположеніе, признаетъ въ немъ какія-то положительныя черты?— естественно возникаетъ у него вопросъ. И, пытаясь отвтить на него, онъ старается стать на точку зрніи Ольги Сократовны и уяснить, изъ какихъ элементовъ состоялъ характеръ ея любви къ нему. Такими элементами, въ глазахъ Чернышевскаго, являлись проницательность, расчетливость и доврчивость,— сочетаніе довольно странное, находившее, однако, восторженный откликъ въ его чувств. ‘Врно она понимаетъ мой характеръ, если она ршилась такъ поступить въ отношеніи ко мн. А если она понимаетъ меня такъ, каковъ я въ самомъ дл, и все-таки ршается выйти за меня, значитъ она думаетъ быть счастлива со мной. А ума и проницательности, чтобы понять, у нея слишкомъ достаточно. Достаточно и расчетливости, чтобы не обмануться въ своихъ соображеніяхъ о томъ, хороша ли будетъ ея жизнь со мной’…

‘Вещи въ другомъ род’ являлись антитезой восторженному удивленію передъ качествами ума и сердца Ольги Сократовны, диктовались, несомннно, холоднымъ и, въ свою очередь, крайне проницательнымъ разсудкомъ Чернышевскаго. Но онъ не хотлъ длать вывода изъ своего діалектическаго умонастроенія и снова отводилъ себя въ сторону отъ анализа проницательной расчетливости Ольги Сократовны.

‘Но мн,— замчаетъ онъ,— ея довріе ко мн чрезвычайно льститъ’.

VIII.

Предстояло многое обдумать въ новомъ положеніи и, между прочимъ, уяснить себ коренные взгляды на семейную жизнь. Цлый рядъ мыслей охватываетъ Чернышевскаго по этому поводу, мыслей очень важныхъ въ общихъ условіяхъ его міровоззрнія, очень характерныхъ для той идеализаціи, какою онъ неизмнно окрашивалъ свои отношенія къ Ольг Сократовн. Онъ писалъ:

‘Для довольства своимъ положеніемъ нужно, во-первыхъ, то, чтобы человкъ никогда не думалъ, что его положеніе (матеріальныя условія) хуже того, чмъ могли бы быть. Слдовательно, для счастья жены необходимо, чтобы она никогда не имла мысли о возможности найти себ лучшую партію, чмъ ея мужъ. Говоря попросту, я пришелъ къ мысли, что никакъ не долженъ жениться на двушк, которая была бы по своему положенію въ обществ выше меня. Сначала, и почти до самаго 15 или 16 февраля, во мн преобладала крайность, и я хотлъ жениться не иначе, какъ на весьма нуждающейся двушк, на двушк, которая была бы весьма бдная и безпомощная, чтобы она всю жизнь радовалась и тому немногому довольству, какимъ ‘Современникъ’, бы пользовалась со мною и какого никогда не видывала раньше. Но, когда я узналъ Ольгу Сократовну, эта мысль у меня ослабла.— Еслибъ можно было жениться на ней,— думалъ я. Но она можетъ составить лучшую партію, думалъ я: я не вправ длать ей предложеніе, можетъ быть она, не осмотрвшись хорошенько, ослпленная моею любовью, и согласилась бы, но какъ я буду лишать ее лучшаго жребія?…

‘Но вотъ она сама выбираетъ меня — если такъ, я счастливъ’… ‘Выйти за меня замужъ представляется ей не потерею, а выигрышемъ. Она такъ умна, разсудительна и тверда, что не раскается въ этомъ предпочтеніи. Хорошо. Я спокоенъ, моя совсть чиста. Я могу безъ упрека себ предаться своему влеченію. ‘Ты говоришь, для тебя жить со мною будетъ лучше, чмъ жить теперь. Я счастливъ, что мои надежды на счастье съ тобою встрчаются съ твоими мыслями о счастья со мною’.

Чернышевскій успокаиваетъ себя тмъ, что не лишаетъ Ольгу Сократовну ‘ничего такого’, о чемъ она могла бы пожалть, посл, и онъ счастливъ, что встртился съ ея желаніемъ, что не заставилъ ее ‘забыть о разсчетахъ, про забвеніе которыхъ она могла бы пожалть впослдствіи’.

‘Я счастливъ тмъ, что ты разсчитала и видишь, что не будешь жалть о томъ, что осчастливила меня,— съ благодарностью пишетъ Чернышевскій.— Я могу безъ упрека совсти стать твоимъ мужемъ. А могу ли я безъ упрека совсти отказаться отъ этого счастья? Нтъ. Я бы сталъ вчно говорить себ: ты могъ бы помочь, и не ршился помочь, когда требовали твоей помощи. Ты подлецъ, ты трусъ, ты мерзавецъ, tu es lche — низкій, гадкій, трусливый, подлый человкъ… Отказаться было бы вчнымъ позоромъ для меня. Я навки потерялъ бы возможность уважать себя’…

Чернышевскій доволенъ, онъ спокоенъ, онъ чувствуетъ себя ‘человкомъ, который въ случа нужды можетъ ршиться, можетъ дйствовать, а не существомъ изъ числа тхъ крысъ, которыя собирались привязывать звонокъ на шею коту’. Раньше его мучила мысль, что онъ Гамлетъ, теперь онъ видитъ, что онъ ‘человкъ, какъ другіе, (правда, не такъ много имющій характера, но все-таки человкъ не совсмъ безъ воли, однимъ словомъ, человкъ, а не совершенная дрянь’… ‘Какъ тяжело, должно быть, ей было поставить меня въ такое положеніе, какъ поставила она меня,— пишетъ онъ,— Чернышевскій на порог семейной жизни, какъ дорого это усиліе должно было ей стоить! А я все-таки не пожаллъ ее, не тронулся ея положеніемъ. Разв не тяжелъ ей былъ вызовъ? Значитъ, я долженъ былъ принять его, если во мн есть хоть сколько-нибудь способности сочувствовать тяжелому положенію — и значитъ, положеніе тяжело, когда она ршается на такія вещи. Я не тронулся этимъ! Да посл этого я былъ бы скотина, свинья!…’

Такимъ образомъ, бракъ съ Ольгой Сократовной представлялся Чернышевскому неизбжнымъ и по соображеніямъ этическаго свойства.

IX.

Чернышевскій началъ писать свои ‘разсужденія’ 4-го марта, въ 11 час. утра и писалъ ихъ въ теченіе цлой недли, почти не выходя изъ своей комнаты, отрываясь лишь для того, чтобы ‘опуститься къ Маменьк’, или нсколько поработать надъ словаремъ къ Ипатьевской лтописи. Затмъ онъ снова поднимался къ себ ‘наверхъ’ и обращался къ мыслямъ, занимавшимъ теперь его исключительное вниманіе.

Итакъ, онъ разсмотрлъ вс обстоятельства, при которыхъ онъ не могъ не сдлаться женихамъ Ольги Сократовны. Но пока онъ писалъ объ этомъ, въ его представленіи возникалъ новый вопросъ о томъ, ‘долженъ ли онъ (Чернышевскій) имть невсту’, соотвтствуютъ ли его личныя свойства, его стремленія и взгляды тому положенію, какое онъ занялъ относительно Ольги Сократовны. Предстояло разсмотрть новую группу соображеній, говорившихъ за то, что онъ долженъ былъ жениться?

Ему наскучило жить въ Саратов. Здсь не было простора для его дятельности, не было приложенія его способностямъ и силамъ. Онъ сознавалъ, что долженъ былъ покинуть этотъ городъ, чуждый умственнымъ интересамъ, безнадежный въ дл общественнаго возбужденія, но въ то же время чувствовалъ, что кровныя связи съ родительскимъ домомъ лишали его необходимой ршимости. Два года онъ прожилъ здсь и два раза ‘собирался ршительно ухать и все-таки не ухалъ… Отчасти по апатіи, отчасти отъ сожалнія оставить Маменьку?’

‘Да что же, наконецъ, я длаю здсь? И до какихъ поръ это будетъ продолжаться?’

Грустныя мысли овладваютъ имъ. Если остаться въ Саратов, значитъ, махнуть рукой на будущее, на ученую карьеру, на осуществленіе тхъ мечтаній о преобразованіи: человчества, безъ которыхъ жизнь всегда представлялась ему безсмысленной и невозможной. Маменька не отпускала его отъ себя, у него характера не хватало ухать. Нужны были какія-то вншнія обстоятельства, которыя должны были заставить его покинуть родной городъ. Женитьба представлялась ему лучшимъ изъ такихъ обстоятельствъ.

‘А какія обстоятельства, кром женитьбы, могутъ заставить меня сдлать это?— спрашиваетъ онъ.— Здсь я жить женатый не могу: во-первыхъ, потому что никогда не буду имть средствъ къ жизни, на 1.400 р. не прожить,, во-вторыхъ, потому, что я здсь буду всегда въ зависимости отъ Маменьки, или долженъ буду постоянно имть непріятности съ ней, потому что ея мысли объ образ жизни вообще, тмъ боле объ отношеніяхъ семейной жизни, ршительно не сходятся съ моими’… ‘Остается одно — пріобртеніе (возможности жениться. Да не просто въ случа возможности жениться, а по необходимости жениться. Мысль о женитьб только тогда подйствуетъ на меня, когда я буду думать: не ‘я хочу жениться’, а когда я буду знать, что я долженъ жениться, что мн ужъ нельзя не жениться, однимъ словомъ, когда я буду не человкъ, который думаетъ жениться, а когда я буду женихъ. Когда же я буду женихомъ? Если не стану теперь, если не стану женихомъ Ольги Сократовны, какъ теперь, чьимъ же женихомъ я буду? безъ этого у меня не достанетъ силъ ухать отсюда, покинуть Маменьку. Я долженъ ухать. Безъ этого ужъ я несчастливъ на всю жизнь. Итакъ, я долженъ стать женихомъ Ольги Сократовны, чтобы получить силу дйствовать, иначе —

… на путь — по душ —

Крпкой воли мн нтъ…

Почему? Прежде всего потому, что онъ долженъ (приступить къ устройству своихъ длъ, ‘не развлекаясь ничмъ’. Если онъ явится въ Петербургъ безъ жены, потребность любви будетъ отвлекать его отъ мыслей о работ и, пожалуй, приведетъ къ волокитству, къ ‘отыскиванію любви’, придется ‘гоняться за двумя зайцами’, отчего работа пострадаетъ. Женитьба, затмъ, сдлаетъ его, съ одной стороны, мене застнчивымъ и робкимъ, а съ другой, осторожнымъ въ дл политической борьбы. ‘У меня должна быть идея, что я не принадлежу себ, что я не вправ рисковать собою, иначе, почемъ знать? Разв я не рискну? Должна быть какая-нибудь защита противъ демократическаго, противъ революціоннаго направленія, и этою защитою ничто не можетъ быть, кром мысли о жен’.

Что будетъ, если онъ не женится на Ольг Сократовн? Онъ упуститъ ‘счастливый случай’, потому что такого прекраснаго существа самъ онъ не можетъ найти, и его личный выборъ ‘будетъ всегда несравненно хуже’. Наконецъ, онъ хотлъ отдать себя только одной. ‘Я хочу жениться двственнымъ и тломъ, какъ будетъ двственна моя невста — для этого я долженъ жениться скоре, потому, что я слишкомъ долго не могу удержаться цломудреннымъ, я не хочу попасть къ женщин, кром своей жены. Поэтому ужъ я долженъ не медлить женитьбою’.

‘А что теперь? Какъ ни говори, какъ ни увряй себя, что то, что я чувствую къ ней, еще не любовь,— все-таки это любовь’.

Итакъ, онъ любитъ Ольгу Сократовну, его счастье — въ ней. Если она ‘выбираетъ его, значитъ она въ свою очередь видитъ въ немъ свое счастье’. ‘Хорошо, если такъ, я не буду колебаться’.

Таковъ былъ окончательный выводъ изъ всхъ размышленій Чернышевскаго о необходимости женитьбы на Ольг Сократовн.

Колебаніямъ съ этой стороны больше не было мста.

Но осуществить практически принятое ршеніе было не легко. Чернышевскій понималъ это и заране страдалъ, не зная, какое положеніе займутъ его родные, когда узнаютъ объ его намреніи. Онъ сталъ всесторонне обдумывать этотъ вопросъ во всхъ его возможностяхъ, чтобы, какъ это обыкновенно бывало съ нимъ въ моменты острыхъ конфликтовъ, подвести подъ свою ршимость прочное логическое основаніе.

То или иное отношеніе его родныхъ къ факту его женитьбы на Ольг Сократовн являлось среди надвигавшихся новыхъ обстоятельствъ едва ли не самымъ важнымъ. Понятно поэтому то тревожное чувство, которое сквозитъ въ островномъ тон его размышленій на эту тему, несмотря на вс заявленія о необходимости быть ршительнымъ и твердымъ.

Призадуматься было надъ чмъ.

Съ тхъ поръ, какъ въ немъ стала созрвать мысль жениться,на Ольг Сократовн, онъ незамтно для самого себя измнился въ своемъ отношеніи къ роднымъ. Съ ними онъ привыкъ длиться всми мельчайшими вопросами, касавшимися бытовой стороны его жизни. И мать, и отецъ съ неослабнымъ вниманіемъ и любовью слдили за каждымъ его шагомъ, стараясь предупреждать его желанія, и совершенно естественно, что въ ихъ разсужденіяхъ о судьб сына вопросъ его женитьбы былъ самымъ тревожнымъ, самымъ деликатнымъ вопросомъ. Неизвстно, знали ли они о настойчивомъ ухаживаніи Николая Гавриловича за Ольгой Сократовной, во несомннно, что ни онъ, ни родители его не заговаривали объ этомъ. Онъ скрывалъ свое чувство къ Ольг Сократовн не только потому, что естественно хотлъ охранить его отъ посторонняго, хотя бы самаго близкаго, глаза. Онъ боялся встртить въ родителяхъ, особенно въ матери, то недружелюбное, ревнивое отношеніе, которое прежде всего могло лишить его чувство поэтическаго ореола. Даже если бы это отношеніе выразилось въ совтахъ благоразумія и осторожности, Чернышевскому было бы тяжело попытать недовріе или скептицизмъ по отношенію къ двушк, которую онъ ставилъ выше, умне и благородне всхъ людей. И, тщательно скрывая отъ родителей свои намренія относительно Ольги Сократовны, онъ заране подготовлялъ себя къ возможной борьб съ ними, заране вооружалъ себя ршимостью, боясь проявленія своей слабости или уступчивости, когда наступитъ моментъ отстаивать свое исключительное право на устройство личной жизни.

— А совтоваться съ родными?— не безъ тревоги спрашиваетъ онъ самъ себя. Но ему кажется, что есть случаи, въ которыхъ никто не долженъ спрашивать ничьего совта.— Это т случаи,— пишетъ онъ,— когда чувствуешь себя обязаннымъ сдлать такъ, а не иначе. Если они будутъ согласны — лишнее опрашивать ихъ, если-бы не согласились — я потерялъ бы право спрашивать ихъ совта, потому что не послушался бы его.

— А если они не согласятся теперь потому, что она покажется имъ слишкомъ втрена?.. Вотъ кратко мои мысли:— Вотъ какова она по моему убжденію. Вы не убждаетесь, что она такова въ самомъ дл, и что мн кажется такъ? Вы не довряете мн? Что же я за человкъ посл этого? Мн лучше не жить. Я ршительно спокоенъ. Даю вамъ столько-то времени на размышленіе. Если вы не согласитесь, и убью себя, потому что лучше умереть, чмъ быть человкомъ безчестнымъ и безхарактернымъ. Лучше умереть, чмъ отказаться отъ счастья’…

Но, какъ ни храбрился Николай Гавриловичъ, какъ ни подбадривалъ себя, опасеніе, что Папенька и Маменька могутъ не согласиться на его бракъ, серьезно безпокоило его. Особенно Маменька. Онъ привыкъ исполнять ея желанія во всхъ житейскихъ мелочахъ. Правда, он обыкновенно мало занимали его, но мать привыкла смотрть на него, какъ на послушнаго ребенка, который для нея никогда не станетъ взрослымъ, и обращалась съ нимъ съ неизмнной ласковой повелительностью. ‘Ты и въ семьдесятъ лтъ будешь меня слушаться, какъ я до пятидесяти лтъ слушалась маменьки’,— такъ думала Евгенія Егоровна. ‘Я созданъ для послушанія,— писалъ Чернышевскій, мысленно обращаясь къ Маменьк,— но это послушаніе должно быть свободно’… И, продолжая возбуждать себя противъ возможной слабости передъ материнскимъ авторитетомъ, онъ продолжалъ: ‘Кто-жъ виноватъ, что ваши требованія такъ велики, что я долженъ сказать: въ пустякахъ, въ томъ, что все равно,— а раньше этими пустяками были важныя вещи,— я былъ послушнымъ ребенкомъ? Но въ этомъ дл не могу, не въ прав, потому что это дло серьезное. Нтъ-съ, тутъ я ужъ не тотъ сынъ, котораго вы держали такъ: ‘Милая Маменька, позвольте мн създить къ Николаю Ивановичу’ — ‘Хорошо, ступай!’ ‘Милая Маменька, позвольте мн създить къ Анн Ник<аноровн>‘.— ‘И не смй здить, это гадкая женщина’. Нтъ, въ этоімъ дл я не намренъ спрашиваться, и если вы хотите приказывать,— съ сожалніемъ долженъ сказать вамъ, что напрасно вы будете приказывать’.

Однако Чернышевскій самъ замтилъ, что зашелъ слишкомъ далеко въ своихъ опасеніяхъ. Вроятне всего, тревога его напрасна. ‘Много, много, если скажетъ Маменька:

— Я не хотла бы. Я думаю, что она не составитъ твоего счастья.

— А я думаю.

— Ну, какъ хочешь.

‘А Папенька ничего не скажетъ…

‘Боже-мой, что за дикая фантазія! Что за странное свойство ожидать везд сопротивленія и непріятностей! Что за странное свойство постоянно готовиться къ страшной ссор съ людьми, которые никогда и не думали съ тобою ссориться! Что за птушиная храбрость! Что за смшное расположеніе духа везд ожидать или оскорбленія, или несогласія, когда весьма согласны и весьма рады!’

Чернышевскій ловитъ себя на томъ, что въ этихъ предположеніяхъ онъ уклонился въ сторону. Необходимо вернуться на путь послдовательнаго изложенія своихъ мыслей, и, чтобы сосредоточить ихъ на опредленной тем, онъ ставитъ передъ собой вопросъ: ‘что можетъ быть изъ моего сватовства? Согласятся ли они (родители), чтобы я сваталъ ее?

‘Можетъ быть,— думаетъ онъ,— ея дурная репутація слишкомъ хорошо извстна имъ, и они не согласятся.

‘Если будетъ ршительное несогласіе, я ужъ написалъ, какъ я поступлю. Однимъ словомъ, они меня не остановятъ, потому что ‘я не хочу ихъ слушать въ этомъ случа. Но правъ ли я буду передъ ними? вотъ другой вопросъ. Я сильно огорчу ихъ. Это такъ. Но это меня, не поколеблетъ. Пусть огорчатся, это будетъ прискорбно для меня. Но что-жъ длать? Это такой случай, что слишкомъ большая деликатность вовсе тутъ не у мста. Не объ огорченіи дло, а о томъ, правъ ли я буду передъ ними, вправ ли я не слушаться ихъ?

‘Они не судьи въ этомъ дл, потому что у нихъ понятія о семейной жизни, о качествахъ, нужныхъ для жены, объ отношеніяхъ мужа къ жен, о хозяйств, образ жизни, ршительно не т, какъ у, маня. Я человкъ ршительно другого міра, чмъ они, и какъ странно было бы слушаться ихъ относительно, напримръ, политики или религіи, такъ странно было бы опрашивать ихъ совта о женитьб. Это вообще. Въ частности, они ршительно не знаютъ моего характера и того, какая жена нужна мн. Они тутъ ничего не понимаютъ’.

И, тмъ не мене, вопреки всмъ самымъ горячимъ желаніямъ его, всей жажд любви, туманившей спокойную ясность мысли, въ душ Чернышевскаго жило сознаніе, что въ его защит своихъ правъ на личное счастье была какая-то неловкость, какое-то стремленіе уклониться отъ чего-то, затемнить то, что въ минуту холоднаго раздумья казалось ему до очевидности яснымъ. Онъ не могъ не сознавать, что, несмотря на всю его любовь къ Ольг Сократовн, несмотря на вс доводы и убжденія, одной его воли было бы недостаточно, чтобы вызвать въ себ такую упорную ршимость сломить все, что могло бы послужить препятствіемъ къ намченной цли. Онъ сознательно отдалъ свою волю въ руки Ольги Сократовны, и она распоряжалась ею увренно, спокойно, какъ-бы играя. Онъ не сомнвался, что Ольга Сократовна сама складывала ихъ отношенія такъ, чтобы они кончились бракомъ, что она хотла сдлать его своимъ ‘покорнйшимъ слугою’.

И тяжело было ему сознавать, что родители будутъ не совсмъ неправы, съ ихъ точки зрнія, если найдутъ Ольгу Сократовну не вполн соотвтствующей ихъ представленіямъ о желательной жен для ихъ сына. Они не поймутъ, почему онъ съ такой радостью стремится отдать свои волю въ руки Ольги Сократовны. Они не поймутъ… и вся горячая любовь ихъ, все ихъ страстное желаніе ему счастья, будутъ безсильны надъ его душой, разобьются о что-то неизбжное, роковое, превратятся въ страданіе и слезы. Онъ зналъ также, что и никто изъ окружающихъ не пойметъ его желанія послужить Ольг Сократовн, какъ одной изъ многихъ женщинъ, жалкая судьба которыхъ такъ ‘шевелила его сердце’. И тмъ боле считалъ онъ себя обязаннымъ исполнить свое намреніе, чтобы явить собой живой примръ служенія возвышенной иде, хотя и сознавалъ, что по отношенію къ родителямъ его роль могла быть очень тяжела. ‘Мн тяжело скрываться отъ нихъ,— писалъ онъ,— Но что длать? Не могу я сказать это потому, что слишкомъ рано. Это значило бы толковать о томъ, что еще слишкомъ неврно’.

Принявъ опредленное ршеніе, Чернышевскій понемногу успокоился и, по обыкновенію, началъ разсматривать положеніе вещей съ оптимистической точки зрнія. Все обойдется прекрасно. Маменька вскор увидитъ несправедливость дурныхъ слуховъ, если послдніе будутъ доходить до нея, и успокоится, особенно когда узнаетъ, что ея сынъ спокоенъ и радостенъ. Папенька — человкъ мягкій, онъ никогда не былъ помхою,— онъ тоже будетъ только радоваться за нее.

Совершенно, повидимому, успокоенный Чернышевскій заканчиваетъ эту часть Дневника тмъ, что ‘отношенія къ своимъ ршительно перестали тревожить его’.

‘Они согласятся: такъ или иначе, но согласятся, и я думаю — /безъ большого противорчія. А если Папенька скажетъ: дай посмотрть намъ,— я скажу: нтъ, сейчасъ согласіе, ни сутокъ отсрочки. Пожалуй, нсколько минутъ на размышленіе, но безъ совта съ кмъ бы то ни было, даже съ Маменькой’.

XI.

Разобравъ строго діалектически и по пунктамъ свои отношенія къ Ольг Сократовн, Чернышевскій успокоился не надолго. Уже 8-го марта, собираясь подарить ей стихотворенія Кольцова въ дорогомъ переплет, онъ чувствовалъ потребность о многомъ переговорить съ нею, при чемъ на первомъ план предполагаемой программы разговора стоялъ и отросъ: ‘хитритъ ли она со мною?’ Анализъ, при всей его глубин и обстоятельности, не уничтожилъ въ корн всхъ сомнній, и въ душ оставался какой-то осадокъ, который являлся источникомъ безпокойства и ревнивой подозрительности.

Ольга Сократовна встртила Чернышевскаго очень привтливо. Она имла болзненный видъ. Онъ узналъ, что она простудилась и два дня лежала.

— Я для васъ встала съ постели,— сказала она.— Вотъ какое сильное доказательство любви. Вы скучали обо мн?

— Чрезвычайно,— горячо отвтилъ Чернышевскій.

Онъ передалъ ей Кольцова и ‘Копперфильда’ въ перевод Введенскаго.

— Merci.

Тутъ же была подруга Ольги Сократовны, Рычкова, ршавшая ихъ бесд. Но Чернышевскій усплъ шепнуть:

— Когда?

— Въ шесть, но не позже.

Зайдя къ Васильевымъ вторично, Чернышевскій долго не могъ свободно говорить съ Ольгой Сократовной: все мшали. Были Патрикевы, Вороновъ, Купріяновъ. Удавалось вести бесду лишь урывками.

— Ольга Сократовна,— спросилъ Чернышевскій,— какъ вы думаете, хитрю я съ вами?

— Можетъ быть…

— Помилуйте!— полушутя, полусерьезно взмолился

Чернышевскій. Онъ никакъ не ожидалъ такого предположенія. Но Ольга Сократовна пояснила:

— Подете въ Петербургъ и забудете.

Чернышевскій началъ уврять, что не забудетъ никогда. что любовь свою онъ можетъ доказать чмъ угодно.

— Если хотите доказать,— сказала Ольга Сократовна,— позжайте въ апрл въ Петербургъ и возвращайтесь въ іюл.

— Не могу, потому что въ это время каникулы. Раньше октября, половины, не могу…

— Ну, знаете что,— неожиданно повернулъ онъ разговоръ,— не хотите ли вы хать со мною? не хотите ли вы заставить меня жениться на васъ раньше отъзда въ Петербургъ? Этого не долженъ я длать, чтобы не заставить васъ нсколько мсяцевъ нуждаться. Но я ршительно въ вашей вол: когда вамъ угодно и что вамъ угодно.

— Нтъ, я этого не хочу.

Чернышевскій уловилъ что-то неувренное въ тон ея отказа.

— Если вы хотите,— настаивалъ онъ.— скажите мн, окажите, мн должно говорить прямо.

Въ доказательство своей ршимости онъ разсказалъ, при какихъ обстоятельствахъ совершился его перездъ изъ Петербурга въ Саратовъ, и какую благопріятную репутацію оставилъ онъ по себ въ Петербург, у профессоровъ и начальства военно-учебныхъ заведеній {См. статью ‘Чернышевскій — учитель’, ‘Современникъ’, 1912, кн. VI.}.

Ольга Сократовна что-то соображала.

— А если ваши родители не согласятся?

— У меня есть средство… этого не будетъ, но я объ этомъ думалъ.

— Мн кажется, вы женитесь на мн изъ состраданія.

Онъ горячо запротестовалъ.

— Какъ долго!— сказала Ольга Сократовна, намекая на срокъ, поставленный Чернышевскимъ.— Съ отчаянія я могу сдлать Богъ знаетъ что. Я могу выйти замужъ, какъ чуть не вышла въ прошломъ іюл. Но теперь я не выйду безъ разбора. Я ни въ до то, вроятно, не влюблюсь. Но никто не нравится мн боле васъ…

Такого признанія Чернышевскому было уже недостаточно, и онъ простился съ Ольгой Сократовной нсколько разочарованно и холодно. Ему не удалось переговорить, о чемъ хотлось, сполна, и на душ осталось чувство чего-то неувреннаго и неяснаго.

Одно онъ почувствовалъ вполн опредленно: Ольга Сократовна желала приблизить день свадьбы. Но его собственныя дла были еще не устроены, намченная программа занятій такъ далека была отъ своего завершенія, что исполнить желаніе Ольги Сократовны казалось ему весьма затруднительнымъ. Еще такъ недавно онъ твердо намчалъ себ закончить магистерскій экзаменъ, диссертацію, доработать словарь къ Ипатьевской лтописи. Теперь все мнялось: диссертацію ему не удастся кончить въ Саратов, отъ переписки словаря придется отказаться совсмъ. Но онъ ршилъ поступить такъ, какъ хотла Ольга Сократовна. Онъ сообщилъ ей объ этомъ, какъ только они свидлись.

Снова потянулись дни грустнаго томленія и раздумья. Съ Ольгой Сократовной онъ бесдовалъ сравнительно рдко. Ея мать, Анна Кирилловна, повидимому, не сочувствовала его частымъ посщеніямъ ихъ дома, видться на людяхъ и не говорить было тягостно. ‘Грустно, грустно мн,— пишетъ Чернышевскій 10-го марта.— Снова до воскресенья! И еще до того воскресенья, потому что въ это воскресенье я долженъ быть только на минуту и не успю сказать ничего… Грустно! Неужели и вс мои ожиданія, и надежды, и мысли о счастьи съ ней такъ же разлетятся, какъ это наше свиданіе? Грустно. На глазахъ у меня слезы’.

Въ такія минуты самая возможность брака казалась ему сомнительной. ‘Женюсь ли я на ней?— опрашивалъ онъ самъ себя и отвчалъ:— Вроятно, т. е., я говорю не о томъ, сдержу ли я свои обязательства, а о томъ, что, вроятно, она не найдетъ до тхъ поръ человка, который будетъ ей нравиться лучше меня, котораго бы она предпочла мн Буду ли я счастливъ съ ней? Нечего и говорить о томъ случа, когда она будетъ имть ко мн нжную привязанность. Но если бы даже этого и не было, я съ ней долженъ быть боле счастливъ, чмъ съ другой, потому что въ самомъ дл она такова, какова должна быть моя жена.

‘А если она выйдетъ за другого? Что тутъ поразитъ меня? То, что я потерялъ прекрасный случай окончательно устроить свою судьбу. Но будетъ ли это прямымъ ударомъ для моего сердца? Не знаю… Буду ли я толковать, какъ любовникъ, который потерялъ свою возлюбленную, или какъ человкъ, который потерялъ возможность устроить наилучшимъ образомъ свою судьбу? Кажется мн, что только, какъ послдній’.

Временами Чернышевскому представлялось ‘несомнннымъ’, что Ольга Сократовна не дорожила имъ такъ, какъ онъ ‘дорожилъ’ ею. Это было ему очень грустно, но онъ утшалъ себя тмъ, что она ‘не хитрила’, и что въ самомъ дл она была рада выйти именно за него, а не просто, какъ за одного изъ многихъ.

Этого рода мысли повергали его въ угнетенное состояніе, котораго онъ не умлъ скрыть при свиданіяхъ съ Ольгой Сократовной. Тогда она, наоборотъ, старалась разсять въ немъ сомннія, старалась поставить его въ активное положеніе человка, добивающагося опредленной цли. Она разгоняла вс его сомннія и мрачныя мысли, вызывала у него улыбку, заставляла смяться, и подъ ея вліяніемъ настроеніе его рзко мнялось.

Онъ былъ у Васильевыхъ 12-го марта. Ольга Сократовна была весела и шутлива. Среди смха и шалостей онъ уврялъ ее въ любви, она выражала сомнніе.

— Неужели вы думаете, что я могу не сдержать своего общанія?— спрашивалъ онъ.

Она показывала видъ, что ревнуетъ его къ прежнимъ привязанностямъ.

Онъ говорилъ, что и Надежда Егоровна (Лободовская), и Кобылина только нравились ему, но сильной привязанности къ нимъ онъ не чувствовалъ. Онъ уврялъ дале, что онъ привязанъ къ немногимъ, между прочимъ, въ Саратов ни къ кому не привязанъ, что онъ любитъ лишь такихъ людей, чьи мнніи ему близки и милы.

— А въ Петербург,— опрашивала Ольга Сократовна,— вы не любили никого? Напримръ, Введенскаго?

— Вовсе не думаю,— отвчалъ Чернышевскій,— чтобы отношенія наши съ ніимъ были такъ коротки.

— Можетъ быть, съ его женой короче?

— Да, она подарила мн при отъзд сигарочницу. Подарила и сестра. Я ей отдалъ взамнъ сигарочницу Введенской, а ея сигарочницу отдалъ здсь одному изъ пріятелей.

Ольга Сократовна засмялась.

— Хорошо же вы бережете подарки,— сказала она.— Такъ бы вы сдлали и со мною?

— Нтъ, все, что я получилъ отъ васъ, я берегу.

— Напримръ, что же? Врно бахрому отъ мантильи?

— Да, но одну вашу вещь я сжегъ.

— Почему? И какую?

— Это какое-то вязанье, которое далъ мн Василій Дмитріевичъ.

— Почему это?

— Я не хотлъ возвратить его, не хотлъ и имть, потому что это было дано не вами.

Заговорили о Кольцов, томикъ стиховъ котораго, только что полученный въ подарокъ отъ Чернышевскаго, былъ въ рукахъ Ольги Сократовны. Это былъ его ‘первый подарокъ ей и первый подарокъ женщин’ вообще, и онъ придавалъ ему особенное значеніе.

Кольцовъ былъ въ то время любимымъ поэтомъ Чернышевскаго, котораго прельщала въ его поэзіи неизвданность безконечной дали, гд на простор во всю ширь можетъ развернуться богатырская удаль, гд есть надъ чмъ взмахнуть орлиными крыльями. Въ этой манящей дали пути были не мрены, дороги не считаны, пылкому стремленію въ жизнь, полную самыхъ неожиданныхъ возможностей, не видно границъ.

Безудержность порыва ко всему свободному всегда влекла Чернышевскаго, какъ символъ безконечной, міровой жизни, въ которой люди, руководимые разумомъ, должны найти свою счастливую долю.

Ахъ ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

Къ морю Черному

Понадвинулась!

Въ гости я къ теб

Не одинъ пришелъ:

Я пришелъ самъ-другъ

Съ косой вострою,

Мн давно гулять

По трав степной,

Вдоль и поперекъ

Съ ней хотлося…

Раззудись, плечо!

Размахнись, рука!

Ты пахни въ лицо

Втеръ съ полудня!

Освжи, взволнуй

Степь просторную!

Жаждой исполинской работы горла душа Чернышевскаго, но онъ не могъ бы итти безпредметно по стали, словно тотъ косарь, для котораго вс пути хороши, лишь бы привели они къ сердцу ‘Грунюшки’. Изъ многихъ путей и направленій онъ долженъ былъ избрать одинъ, опредленный, ведущій къ ясно намченной цли, безъ всякихъ уклоненій и сомнній, и онъ давно уже зналъ, куда онъ пойдетъ.

Чтобы пойти навстрчу своимъ мечтамъ и надеждамъ, онъ долженъ былъ навсегда разорвать съ тмъ міромъ преданій и завтовъ, въ которыхъ жили отцы и дды. Сдлать это было болзненно и трудно. Въ моментъ встрчи съ Ольгой Сократовной онъ, казалось, стоилъ у распутья, словно добрый молодецъ былевой псни,

Налво похать — убитому быть.

Направо похать — коня потерять.

Ольга Сократовна должна было положить конецъ его раздумью, помочь ему оборвать кровныя связи съ родными и близкими, со всмъ укладомъ патріархальной саратовской жизни. Она должна была понять, что творилось въ его душ, должна была загорться жаждой свободы и жизни, должна была отозваться на тревогу и грусть, что не могъ онъ, подобно орлу, унестись туда, гд за голубымъ просторомъ ведется борьба труда и мысли… Пойметъ ли она, отзовется ли?..

Поэты — не только властители думъ, но и выразители сокровеннйшихъ движеній человческой души. Въ этомъ источникъ ихъ силы и очарованія. Они за насъ чувствуютъ и думаютъ, отражаютъ наши настроенія, желанія и мечты, они подаютъ всть отъ сердца къ сердцу. И Чернышевскій нашелъ у Кольцова два стихотворенія, возносившія на высоту поэзіи его личныя переживанія и думы. Образы и задушевность этихъ стихотвореній отражаютъ то, что захватывало Чернышевскаго, и что онъ не могъ достаточно ярко и кратко выразить въ разсудочномъ тон своего Дневника: жажду личнаго счастья и, вмст, готовность отдать себя за страстную мечту о счастьи всего человчества.

Первое изъ этихъ стихотвореній было — Послдній поцалуй.

Обойми, поцалуй,

Приголубь, приласкай,

Еще разъ, поскорй.

Поцалуй горячй.

Что печально глядишь?

Что на сердц таишь?

Не тоскуй, не горюй,

Изъ очей слезъ не лей,

Мн не нужно тоски…

На полгода всего

Мы разстаться должны,

Есть за Волгой село

На крутомъ берегу:

Тамъ отецъ мой живетъ,

Тамъ родимая мать

Сына въ гости зоветъ,

Я поду къ отну,

Поклонюся родной —

И согласье возьму

Обвнчаться съ тобой.

Мучитъ душу мою

Твой печальный уборъ:

Для чего ты въ него

Нарядила себя?

Разрядись, уберись,

Въ свой нарядъ голубой,

И на плечи накинь

Шаль съ каймой расписной,

Пусть пылаетъ лицо,

Какъ поутру заря,

Пусть сіяетъ любовь

На устахъ у тебя!

Какъ мн мило теперь

Любоваться тобой!

Какъ весна, хороша

Ты, невста моя!’

Обойми жъ, поцалуй,

Приголубь, приласкай,

Еще разъ — поскорй,

Поцалуй горячй!

Съ этимъ стихотвореніемъ нераздльно соединялось для Чернышевскаго другое — Путь:

Путь широкій давно

Предо мною лежитъ,

Да нельзя мн по немъ

Ни летать, ни ходить…

Кто же держитъ меня?

И что кинуть мн жаль?

И зачмъ до сихъ поръ

Не стремлюся я вдаль?

Или доля моя

Сиротой родилась!

Иль со счастьемъ слпымъ

Безъ ума разошлась!

По лтамъ и кудрямъ

Не старикъ еще я:

Много думъ въ голов,

Много въ сердц огня!

Много слугъ и казны

Подъ замками лежитъ,

И лихой-вороной

Ужъ осдланъ стоитъ.

Да на путь — по душ —

Крпкой воли мн нтъ,

Чтобъ въ чужой сторон

На людей поглядть,

Чтобъ порой предъ бдой

За себя постоять,

Предъ грозой роковой

Назадъ шагу не дать,

И чтобъ съ горемъ, въ пиру,

Быть съ веселымъ лицомъ,

На погибель итти —

Псни пть соловьемъ!

Чернышевскій съ волненіемъ ждалъ, что скажетъ Ольга Сократовна. Разгадаетъ ли она тайный смыслъ этихъ, словно нарочно для него написанныхъ строкъ?

Она поняла, что первое изъ этихъ стихотвореній относилъ Чернышевскій именно къ ней. Но поняла ли она его такъ, какъ этого хотлъ Чернышевскій?

Она опросила, не подчеркивалъ ли онъ какихъ-либо словъ въ стихотвореніи ‘Послдній поцалуй’. Онъ отвтилъ, что, дйствительно, подчеркнулъ слова: ‘на полгода всего мы разстаться должны’ и еще: ‘какъ весна, хороша ты’, но что дальнйшихъ словъ — ‘невста моя’ — онъ не подчеркивалъ.

— Почему же вы не подчеркнули ‘невста моя?’

— Не хотлъ…

Ольга Сократовна отыскала это мсто въ книг и протянула ее Чернышевскому:

— Подчеркните же и это.

— Нтъ, нельзя.

— Подчеркните.

И она взяла его руку и заставила подчеркнуть слова ‘невста мои’.

‘Но сама не хотла подчеркнуть,— замчаетъ Чернышевскій,— и не подчеркнула: это еще когда будетъ!’

Чернышевскій, хотя и шутилъ, но былъ настроенъ очень серьезно. Его серьезность граничила съ застнчивостью. Ольга Сократовна посмивалась надъ нею.

— Ну, читайте же,— заставляла она Чернышевскаго,— читайте:

Обойми, поцалуй,

Приголубь, приласкай,

Еще разъ, поскорй

Поцалуй горячй.

— Нтъ, этого не нужно,— отвчалъ Чернышевскій.

— И я этого не хочу,— замтила Ольга Сократовна.

При этомъ разговор присутствовалъ братъ ея Венедиктъ, который зналъ уже о готовящейся свадьб.

— Да вдь вы хотли же ее поцловать на Пасху,— смясь, оказалъ онъ Чернышевскому.

— Не поцлую,— оказала Ольга Сократовна.

— И я не поцловалъ бы васъ, если бы тутъ было пять-десять человкъ,— сказалъ Чернышевскій.— Я перецловалъ бы всхъ, но васъ не поцловалъ бы.

— Почему?!

— Такъ, не хочу.

— Изъ скромности, знаю.

Но Чернышевскому было не до шутокъ. Ему хотлось выяснить истинное отношеніе къ нему Ольга Сократовны, разсять какую-то неопредленность, неясность, томившую его сомнніями и тоской.

Онъ заговорилъ объ этомъ, какъ только Венедиктъ отошелъ.

— Вс мои ожиданія о томъ, какое вліяніе производятъ на меня мои отношенія къ вамъ, сбылись. Не сбылось только одно: я думалъ, что они дадутъ мн спокойствіе, а между тмъ я мучусь и тоскую… Какъ же вы хотите, чтобы я врилъ, когда вы, говоря о своихъ чувствахъ ко мн, сметесь?

— Я говорю совершенно серьезно, даромъ, что смюсь. Если хотите, и я буду васъ уврять, что люблю васъ, но это (будетъ ложь.

— Я этого не хочу слушать, я хочу только, чтобы вы мн врили.

— Ну, я вамъ врю…

Чернышевскій заставилъ Ольгу Сократовну повторить нсколько разъ эти слова, и тогда только убдился въ ихъ искренности, и успокоился.

Это успокоеніе едва ли, однако, было глубокимъ. Многое въ обращеніи Ольги Сократовны съ нимъ должно было казаться ему необъяснимымъ. То она требовала, чтобы онъ не бывалъ у нихъ долго — до самой Пасхи, то давала ему чувствовать свою къ нему близость. Въ передней, когда онъ прощался, Венедиктъ набросилъ на ея плечи шубу Чернышевскаго. Она засмялась, надла шляпу и вышла на крыльцо. ‘Извозчикъ!’ — крикнула она и прокатилась до угла. Когда она вернулась, Венедикта не было. Продолжая шутить и смяться, она протянула Чернышевскому руку, которую онъ поцловалъ нсколько разъ, и, наконецъ, ‘смясь, протянула губки’.

— Поцлуйте въ самомъ дл,— сказалъ Чернышевскій.

Она поцловала его.

‘Конечно, я не ожидалъ,— замчаетъ онъ,— и не хотлъ этого, но эта шутка была такъ мила!’

— Въ самомъ дл, къ вамъ весьма легко привязаться,— сказала она.

Онъ ей говорилъ о томъ, что ему хочется помолиться за нее, и ‘что, если за полчаса до свадьбы’ она сказала бы, что ей больше нравится другой, онъ ‘порадовался бы за нее’…

‘Да будешь ты счастлива, милая, милая’,— повторялъ онъ, вспоминая о ней, и эти слова становились для него какъ-бы молитвой.

‘Да будешь ты счастлива, моя нжная, моя робкая подруга’…

XII

Но Чернышевскаго волновала мысль о возможности увлеченія Ольги Сократовны кмъ-нибудь другимъ. Въ тон его словъ слышалась ревнивая тревога, побждаемая общимъ настроеніемъ примиренности и любви.

‘А если въ ея жизни явится серьезная страсть? т. е. я буду и окинутъ ею?— спрашивалъ онъ себя вслдъ за мечтами о предстоящей счастливой жизни съ нею.— Но я буду радъ за нее, если предметомъ этой страсти будетъ человкъ достойный. Это будетъ скорбью, но. не оскорбленіемъ’…

Ему не хочется врить, не хочется думать о томъ, что она можетъ когда-либо оставить его навсегда.

‘А какую радость дастъ мн ея возвращеніе! Она увидитъ, что, какъ-бы ни любилъ ее другой, но. что никто не будетъ любить ее такъ, какъ я. Я буду любить ее, какъ отецъ любитъ дочь, и какъ мужъ любитъ свою жену, и любовникъ свою милую.

‘А если предметъ ея страсти будетъ недостоинъ ея? Чмъ скоре кончится эта связь, тмъ боле она будетъ привязана ко мн’.

Но это были предположенія, мнительныя гаданія, которымъ все же не хотлось врить. Ближайшее, практическое выдвигало на первый планъ заботу о пріисканіи средствъ къ жизни. Теперь самымъ главнымъ представлялось Чернышевскому сыграть свадьбу и устроить квартиру. Все остальное, казалось ему, пойдетъ своимъ порядкомъ. ‘Я — человкъ, которымъ не будутъ пренебрегать,— писалъ онъ.— Я — человкъ нужный. Буду писать въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ или ‘Современник’. Можетъ быть, получу нсколько денегъ и черезъ Русскую Академію. Буду писать все, что угодно. Главнымъ образомъ, если на мой выборъ, критическія извстія о различнаго рода литератур и теоріи словесности. Можетъ быть, даже составлю учебникъ вмст съ Введенскимъ. Ему отдамъ всю честь, себ приму только участіе въ денежныхъ выгодахъ.

‘Однимъ словомъ, я скоплю казну’…

15-го марта былъ день рожденія Ольги Сократовны. Но она ‘.велла’ быть въ этотъ вечеръ у Акимовыхъ, гд сама она не собиралась быть. Это посщеніе должно было показать Акимовымъ, что онъ бывалъ у нихъ не только ради встрчъ съ Ольгой Сократовной. Передъ тмъ, какъ отправиться къ нимъ, онъ перечитывалъ свой старый, студенческій Дневникъ, т страницы, гд описывался вечеръ въ Семеновскомъ полку, на которомъ онъ увидалъ одну брюнетку, возбудившую въ немъ рядъ мыслей о несчастномъ положеніи женщины. Онъ перечелъ написанныя тамъ строки: ‘Я хочу любить одну, чтобы могъ сказать ей. никого не обнималъ я раньше тебя, никого я не любилъ раньше тебя’. Прочитавъ эти строки теперь, Чернышевскій умилился. ‘Я не думалъ,— удивился онъ,— чтобы эта мысль была такъ стара во мн. Это меня обрадовало’.

У Акимовыхъ его разспрашивали, правда-ли, что онъ женится на Ольг Сократовн. Онъ отвчалъ уклончиво. Патрикева, съ которой въ конц концовъ сложились у него простыя, дружескія отношенія, опросила, помнитъ-ли онъ стихи Кольцова: ‘обойми, поцалуй’…

Она, повидимому, стала повренной Ольги Сократовны въ ея сердечныхъ длахъ.

При этомъ вопрос Чернышевскій сразу воодушевился и сталъ читать ихъ:

На полгода всего

Мы разстаться должны…

Патрикева остановила его.

— Вотъ это я хочу вамъ напомнить,— сказала она,— вы подаете этимъ надежды.

— Не знаю, сбудется ли это,— по-прежнему уклончиво отвтилъ Чернышевскій.— Мало ли что ожидаешь, и что не сбывается!

— Зачмъ же возбуждать надежды?

— Вотъ видите,— сказалъ Чернышевскій искренно и съ грустью.— Я чрезвычайно привязанъ къ Ольг Сократовн, но она ко мн нисколько.

— Да какъ же можно такъ скоро?— тономъ неподдльнаго удивленія и участія спросила Патрикева.

— Я ничего не хочу, я- говорю только, что отъ своихъ словъ я не откажусь, но что отъ нея я не вправ ничего ожидать…

Но съ другой стороны Чернышевскій чувствовалъ, что онъ все боле и боле отдавался очарованію любви, и образъ Ольги Сократовны пріобрталъ надъ нимъ неотразимую власть. ‘Мн она съ каждымъ новымъ свиданіемъ больше нравится,— писалъ онъ 16-го марта,— и съ каждымъ новымъ свиданіемъ, въ самомъ дл, я боле и боле вижу въ ней чудныхъ, удивительныхъ качествъ сердца и характера, съ каждымъ новымъ свиданіемъ больше и больше вижу въ ней рдкаго ума…

‘Теперь я пересталъ ревновать и завидовать, потому что убдился ршительно въ томъ, что она вовсе не кокетничаетъ, и что желаніе вскружить голову всякому, кто попадется ей въ руки, какъ выражается Палимисестовъ, ршительно ей чуждо. Этого мало. Еще важне. Я убдился, что никого она не предпочитаетъ мн, что ея чувства ко мн, или, лучше оказать, ея мысли обо мн ршительно серьезны и довольно глубоки, что она привязана ко мн, или, лучше сказать, что я въ -ея глазахъ боле всхъ достоинъ любви… Теперь я ршительно спокойно чувствую въ ней чрезвычайно сильную привязанность’…

Дйствительно, между нимъ и Ольгой Сократовной установилась уже та степень пониманія, которая начинала исключать необходимость длительныхъ объясненій, увреній и доказательствъ. Онъ видлъ ее въ воскресенье, 16-го марта, у ея родителей и нисколько не былъ огорченъ, что говорить имъ пришлось очень мало.

Sie konnte mir kein Wrtchen sagen.

Zu viele Leute waren Wach.

Nur ihrem Blick ich konnte fragen,

Und wohl verstand ich, was er sprach.

Поведеніе Ольги Сократовны внушало Чернышевскому увренность, что въ доказательствахъ взаимной привязанности уже боле не было необходимости. Это его очень утшало.

— Ольга Сократовна,— сказалъ онъ ей,— а если ваши не согласятся, чтобы вы вышли за меня?

— Кто-жъ? Разв одинъ папенька?

— А Анна Кирилловна?

— Этого нельзя ожидать.

Ольга Сократовна успокоила его въ этомъ отношеніи, въ согласіи Сократа Евгеньевича онъ не сомнвался.

— За одно я не ручаюсь,— говорилъ дале Чернышевскій,— это за то, что у меня будетъ много денегъ.

— Да разв въ деньгахъ счастье?— спросила Ольга Сократовна.

— Деньги — одно изъ условій счастья.

— Это такъ.

— Да, я только за это не ручаюсь. За все остальное я ручаюсь передъ -собою. Никогда съ моей стороны не будетъ, кром этого, ничего, что бы могло мшать нашему счастью.

— А съ моей?

— Я увренъ, совершенно увренъ, что и съ вашей стороны никогда ничего, что бы когда-нибудь возмутило мое счастье.

— А если я буду виновна въ чемъ-нибудь передъ вами?

— Я въ этомъ увренъ, что никогда ни въ чемъ.

— Почемъ знать? Вроятно,— я не могла бы быть виновна изъ каприза., но мало ли что можетъ быть!

— Нтъ, въ васъ я увренъ совершенно, что вы можете быть только источникомъ счастья.

Въ тотъ же вечеръ Ольга Сократовна провела Чернышевскаго къ отцу въ кабинетъ. Сократъ Евгеньевичъ привтливо пожалъ ему руку и просилъ бывать у нихъ запросто.

XIII.

Спокойное, умиротворенное состояніе духа Чернышевскаго было нарушено на слдующій же день, и снова обращеніе съ нимъ Ольги Сократовны начало казаться ему непонятнымъ. Когда онъ возвращался изъ гимназіи, его догналъ молодой Вороновъ, человкъ вовсе не близкій ни ему, ни Ольг Сократовн, и передалъ отъ ея имени слдующее:

— Вы хотите быть у Васильевыхъ въ четвергъ? Ольга Сократовна оказала, что ихъ дома не будетъ до вторника: завтра именины Дарьи Кирилловны, они будутъ у нея, въ воскресенье и понедльникъ — именины и рожденье Лидіи Ивановны.

Чернышевскій передъ Вороновымъ ‘посмялся этому несчастью’, но въ душ почувствовалъ сильную досаду, слова Воронова его ‘ршительно обезкуражили’. Сначала онъ не умлъ объяснить себ, почему, но потомъ ему начало казаться, что Ольга Сократовна не дорожитъ случаемъ видться съ нимъ и ршительно не иметъ къ нему привязанности. Но, можетъ быть, она просто избгаетъ случая слишкомъ часто видться съ нимъ, чтобы не вызывать преждевременныхъ толковъ и пересудовъ. Но тогда зачмъ же она передаетъ это черезъ Воронова, когда ея посредникомъ въ этомъ случа могъ бы явиться брать или Чесноковъ? ‘Но и это не то. Нтъ, скажу, что — весьма глупо — но все-таки ближе всего къ истин,— это то, что я влюбленъ въ нее, мало того, что привязанъ къ ней — мн нужно ее видть, мало того, что я думаю, что лучшей жены для меня не можетъ быть, мало того, что я думаю, что я буду счастливъ,— во мн есть потребность видть ее и теперь. Глупо, весьма глупо быть влюбленнымъ, а между тмъ, это правда’…

Однако Чернышевскій увидлъ Ольгу Сократовну въ четвергъ у Чесноковыхъ. Она была весьма грустна. Отчего? Она получила письмо, въ которомъ писали ей о смерти брата ея подруги, Рычкова, и еще какого-то Виктора, котораго она, по ея словамъ, ‘любила’. Она показала Чернышевскому портретъ этого Виктора, и на. глазахъ ея все время показывались слезы. Время отъ времени она уходила, ‘чтобы посидть одной’, и явно избгала говорить съ Чернышевскимъ. Только разъ удалось ему перекинуться нсколькими словами, и то какъ-то неловко, такъ что ему не пришлось выразить ей своего сочувствія и тмъ хоть сколько-нибудь облегчить ея печаль.

— Кто же умеръ? братъ?— опросилъ онъ, когда представилась удобная минута.

— Да,— оказала Ольга Сократовна ‘нехотя’.

— Въ такомъ случа эта печаль вовсе не такъ серьезна, какъ я думалъ. Мы родныхъ любимъ такъ, что потеря ихъ не такъ глубоко огорчаетъ насъ. Вотъ, если бы это былъ посторонній, дло другое…

Чернышевскій не находилъ подходящихъ словъ, и выраженіе его сочувствія въ такой форм было принято Ольгой Сократовной, какъ проявленіе неумстной ревности. Какъ онъ ни уврялъ ее, что ревности въ немъ никакой нтъ, она съ неудовольствіемъ отошла отъ него, а вскор затмъ и ухала.

‘Что возбуждаетъ во мн ея печаль о смерти этого молодого человка?— спрашивалъ себя Чернышевскій посл этого вечера.— нтъ, вовсе не ревность. Нтъ, одна только скорбь по ея скорби. Но правда и то, что я сказалъ ей: ‘.кром того, что я огорченъ вашей печалью, я огорченъ еще тмъ, что, вы не довряете мн, что вы не видите, какое чувство возбуждаетъ во мн ваша печаль о немъ, и считаете это чувство ревностью’.

Какъ и всегда, его боле всего огорчала и разстраивала мысль, что Ольга Сократовна не понимала его, что какъ бы онъ ни раскрывалъ свою душу, она — не цнила его искренности, не врила его безконечной готовности пожертвовать собой ради тхъ, кого онъ любилъ. Она не понимала,— думалось ему, что, каковы бы ни были его чувства, будетъ ли то любовь,— будетъ ли то влюбленность, что онъ, прежде всего, былъ ея искреннимъ, беззавтнымъ другомъ. ‘Раньше всего я живу не своею жизнью, а жизнью тхъ, кого я люблю’.

Грусть, которою была охвачена Ольга Сократовна, грусть, показавшаяся Чернышевскому столь искренней, столь глубокой, только усилила его влеченіе къ ней. И днемъ, и ночью Ольга Сократовна была у него передъ глазами. ‘Всю ночь видлась мн она, думалось о ней. Я грущу ея грустью, и грущу, что она до сихъ поръ не оцнила во мн лучшей моей стороны — способности быть повреннымъ,— того, что со мною можно и должно говорить все.!

Allein das Neigen von Herzen zu Herzen,

Ach! wie so eigencshaftet das Schmerzen.

‘Но я сочувствую ей больше, чмъ когда-нибудь, потому что всякое несчастье, всякое горе заставляетъ меня больше интересоваться человкомъ, усиливаетъ мое расположеніе къ нему. Если человкъ въ радости, я радуюсь съ нимъ. Но если онъ въ гор, я полне раздляю его горе, чмъ раздляю его радости, и люблю его гораздо больше’.

Въ мучительной тоск, не находя исхода своимъ сомнніямъ и думамъ, Чернышевскій ршилъ сдлать истолкователемъ своихъ чувствъ передъ Ольгой Сократовной — брата ея Венедикта.

При первомъ же свиданіи онъ спросилъ у него:

— Венедиктъ Сократовичъ, вы дитя или нтъ? Съ вами можно говорить серьезно? Вы будете смяться или перескажете не такъ?

— Говорите, перескажу такъ,— сказалъ Венедиктъ.

— Я хотлъ быть нын у Сократа Евгеньевича. Будетъ ли Ольга Сократовна дома? Я хотлъ, въ такомъ случа, просить ее поговорить со мною нсколько минутъ.

— Нтъ,— отвтилъ Венедиктъ,— она не дома. Значитъ и вы не будете?

— Нтъ, все равно буду. Мн хотлось еще кое-что вамъ сказать, чтобы вы передали.

И Чернышевскій сталъ просить передать Ольг Сократовн, что она ‘ршительно ошибается’, приписывая сказанныя имъ слова какому-либо иному чувству — онъ имлъ въ виду ревность — кром того, о которомъ онъ говорилъ ей. Онъ только желалъ облегчить нсколько ея горесть, вызывая ее на то, чтобы она высказалась, и изъ его сочувствія увидла, что она не одинока въ своемъ гор.

Записавъ подробно свой разговоръ съ Венедиктомъ, Чернышевскій умиленно прибавляетъ:

‘Я буду плакать вмст съ тобой о твоемъ погибшемъ миломъ, моя милая, моя милая, милая! И я плачу въ самомъ дл’…

На душ его стало гораздо легче, когда, два дня опусти, онъ встртилъ Ольгу Сократовну у Акимовыхъ и увидлъ, что она была мене печальна, чмъ раньше, а скоро и совсмъ перестала быть печальной. За закуской, когда подали водку, она начала шалить съ Палимпсестовымъ, заставляй его пить и, когда тотъ отказывался, вылила ему на голову цлую рюмку. И Чернышевскій развеселился и также началъ шалить, мшая Палимисастову пить въ то время, какъ рюмку передавала ему Ольга Сократовна. Онъ пролилъ дв рюмки, наконецъ, взялъ и унесъ бутылку. Ольга Сократовна разсердилась, принявъ эту шалость за ‘преднамренную дерзость’. Вставши изъ-за стола, она подала руку Палимисестоіву и заявила Чернышевскому, что не хочетъ говорить съ нимъ. Чернышевскій началъ приставать, полушутя, полусерьезно, требуя объясненій.

— Вы хотите быть со мною такъ же дерзки, какъ съ Наташей,— сказала она, продолжая итти подъ руку съ Палимпсестовымъ.— Съ ней можно, потому что она двочка, но съ собою я не позволю такъ обращаться, потому что я — двица. Я отвчу вотъ чмъ!

И она приподняла нсколько руку. ‘Вы заставите меня ударить васъ по щек’,— прочелъ Чернышевскій въ этомъ краснорчивомъ движеніи.

Тогда онъ ршилъ, что Ольга Сократовна, дйствительно разсержена, и оставилъ ее въ поко. Но когда собрались узжать, онъ на лстниц опросилъ у нея, дйствительно ли онъ оскорбилъ ее.

— Oui, je suis fche…

— Ну, это еще ничего, не въ этомъ дло,— шутливо отвтилъ Чернышевскій,— оскорбилъ ли я васъ въ самомъ дл?

— Oui, je suis fche…

На этомъ Ольга Сократовна и простилась съ Чернышевскимъ, не подавъ даже руки. Это его разстроило до крайности.

Миръ былъ, однако, скоро заключенъ.

25-го марта онъ увидлъ ее въ церкви за поздней обдней. Она стояла рядомъ съ Патрикевой, онъ сталъ за нею. Онъ переговаривался время отъ времени съ Екатериной Матвевной, она то сердилась, что онъ мшаетъ ей молиться, то сама оживленно разговаривала съ нимъ и при этомъ ‘страшно хохотала’.

— Что вы не молитесь?— сказала она тономъ укоризны.

— Если вы прикажете, буду молиться,— отвчалъ Чернышевскій.

Нсколько разъ Ольга Сократовна приказывала ему становиться на колни и молиться въ землю. Поднимаясь, онъ поцловалъ муфту и платье Патрикевой въ то время, какъ Ольга Сократовна прятала въ карманъ его пальто свои ключи, перчатки, четки, даже папиросу — ‘гд она ее взяла, Богъ знаетъ’… Такъ онъ ‘шалилъ страшнымъ образомъ во всю обдню, такъ что вс, кто стоялъ кругомъ, смотрли’ на никъ укоризненно.

XIV.

Мартъ приближался къ концу, и положеніе Чернышевскаго, какъ жениха, опредлялось все боле и боле. Уже ему стало извстно черезъ Ростислава Сократовича, что Анна Кирилловна будетъ согласна, и согласіе, дйствительно, было дано въ тотъ же день, Благовщенія. Анна Кирилловна совтовала быть благоразумнымъ и не внчаться раньше поздки въ Петербургъ. Но Ольга Сократовна смотрла на дло иначе. Когда Чернышевскій передалъ ей содержаніе разговора съ Анной Кирилловной, она сказала:

— Подемте въ Петербургъ вмст.

— Я снова скажу вамъ,— покорно отвтилъ Чернышевскій:— воля ваша.

— То-есть…

— То-есть, какъ вамъ угодно, такъ я и сдлаю, но дло въ томъ, что это, по моему мннію, будетъ не совсмъ честно съ моей стороны. Но если вамъ такъ угодно, я, вроятно, долженъ сдлать такъ, какъ вамъ угодно.

И Чернышевскій снова сталъ говорить ей о томъ, что въ настоящее время у него нтъ денегъ, но что онъ не станетъ противиться ея вол и займетъ у кого-либо. ‘Я все время буду работать (чтобы сейчасъ же отработать эти деньги), что-жъ вамъ будетъ за удовольствіе, и что же вы будете длать?’

Ольга Сократовна, ршительно измнившая съ этого дня свое обращеніе съ нимъ, ставшая кроткою и нжною, отвчала, что у нея есть деньги, и что она сама будетъ работать въ это время…

Онъ сталъ говорить ей о томъ, что она недостаточно знаетъ его характеръ, что онъ принадлежитъ къ тмъ людямъ, которые ‘кроютъ чужую крышу, а свою раскрываютъ’, что онъ постоянно жертвовалъ своими выгодами для чужихъ. Ольга Сократовна выслушивала его съ необыкновенной любовью и нжностью. Она разсяла вс его сомннія относительно матеріальнаго обезпеченія въ будущемъ и убдила воспользоваться на первое время частью ея приданаго, чтобы не откладывать надолго день свадьбы. ‘Дло кончилось тмъ,— пишетъ Чернышевскій 27-го марта,— что я попрошу, если она почтетъ это возможнымъ, у самого Сократа Евгеньевича взаймы, и если такъ, то дв тысячи рублей сер.’.

Хотя Чернышевскій и писалъ, что посл этого разговора съ Ольгой Сократовной онъ сталъ совершенно ‘спокоенъ’, но спокойствіе это было очень одностороннее. Онъ успокоился лишь въ томъ отношеніи, что теперь онъ ‘вн опасности потерять ее’. Но дома, наедин съ Дневникомъ, онъ не могъ закрывать глаза на то, что будущее его было весьма неопредленно. Правда, у неіго была увренность, что въ Петербург онъ получитъ возможность добывать достаточныя средства къ жизни, но насколько преждевременное семейное положеніе могло бы отразиться на всхъ остальныхъ его планахъ, онъ предугадать не могъ. Но, по обыкновенію, изъ всхъ своихъ предположеній въ одну и въ другую сторону онъ находилъ благопріятный выходъ. ‘Помшаетъ ли моимъ дламъ, что я пріду женатымъ?— спрашивалъ онъ себя въ минуту раздумья.— Разв магистерскій экзаменъ начну я въ сентябр, вмсто мая (да въ ма трудно будетъ и начать) — зато я не буду торопиться, и дло пойдетъ гораздо лучше и основательне. А магистерскій экзаменъ раньше или позже нсколькими мсяцами — все равно, до или посл каникулъ, потому что защищеніе диссертаціи оставалось бы посл каникулярнаго семестра во всякомъ случа.

‘Будетъ ли она мшать мн работать? Напротивъ, тутъ я буду вн всякихъ развлеченій и буду работать по шести часовъ каждый день’.

Какъ ни обдумывалъ Чернышевскій, выходило такъ, что срокъ свадьбы лучше всего было бы приблизить, не считаясь съ его поздкой въ Петербургъ.

Оставался еще одинъ очень трудный вопросъ — объясненіе съ родными, особенно съ Маменькой,— къ нему Чернышевскій готовился тревожно и заране закалялъ себя къ неуступчивости и твердости. Безпокойство, волновавшее его при мысли о Маменьк, значительно охлаждало пылъ его влюбленности и восторженность мечтаній. Забота о будущемъ и какая-то грусть, словно сожалніе о томъ, что онъ утрачиваетъ власть надъ своей волей и долженъ входить во всякаго рода житейскіе и практическіе расчеты и соображенія, дотол ему чуждые, прокрадываются въ самые нжные, въ самые интимные помыслы, въ самыя успокоительныя -строки о томъ, что все устроится хорошо.

‘Вс мои сомннія о щепетильности, кром расчета о деньгахъ, вздоръ,— писалъ Чернышевскій 27-го марта. Это, конечно, непріятно, что я долженъ буду пользоваться ея приданымъ, но что-же длать?..

‘Какія теперь мои чувства? Такъ разсудительны и чисты отъ всякихъ грязныхъ расчетовъ, которыхъ раньше я ожидалъ отъ себя, что я давлюсь. Радость моя оттого, что мой союзъ съ ней врный, и настолько, что я буду мужемъ нсколькими мсяцами раньше, не отъ нетерпнія чувственности. Чувственная сторона теперь во мн ршительно не иметъ никакого вліянія въ сравненіи со стороною душевнаго счастья и разсудительности, спокойныя надежды на то, что моя жизнь опредляется такимъ образомъ, какъ только могъ я представить.

‘Влюбленъ ли и въ нее, или нтъ? Не знаю. Во всякомъ случа мысль объ ‘обладаніи ею’, если употреблять эти гнусные термины, не иметъ никакого возбуждающаго дйствія на меня. Я только думаю о томъ, что я буду съ нею счастливъ…

‘Но она мн весьма нравится. Если бы она не была хороша собою (а мн хорошенькими кажутся весьма немногія и, собственно говоря, никто, кром нея, изъ тхъ двицъ, которыхъ я встрчалъ здсь), если бы она не была такъ хороша, я не очаровался бы ею, но все-таки ея красота, хотя весьма важна для меня, но все-таки важне, гораздо важне для меня сердце и характеръ, и когда я думаю о блаженств, которое ожидаетъ меня, вроятно, тутъ является и чувственная сторона этого блаженства, но гораздо сильне занимаетъ, гораздо боле очаровываетъ меня сердечная сторона ея отношеній.

‘А каковы будутъ эти отношенія?— Она третьяго дня сказала: у насъ будутъ отдльныя половины, и вы ко мн не должны являться безъ позволенія. Это я и самъ хотлъ бы такъ устроить, можетъ быть думаю объ этомъ серьезне, чмъ она. Она понимаетъ, вроятно, только то, что не хочетъ, чтобы я надолъ ей, а я понимаю подъ этимъ то, что и вообще всякій мужъ долженъ быть чрезвычайно деликатенъ въ обоихъ супружескихъ отношеніяхъ къ жен. Моя постоянная мысль и главная черта въ моемъ характер въ этомъ отношеніи, что я не люблю высказывать своихъ чувствъ при комъ бы то ни было постороннемъ, и что единственная нжность, которую я хотлъ позволить себ при третьемъ лиц въ отношеніи къ жен — это пожатіе руки. Цловаться и я не люблю,— въ сильныхъ движеніяхъ нжности я готовъ поцловать, но только въ сильныхъ движеніяхъ нжности. Вмсто этого я любилъ бы цловать руку, но это снова только въ нжныхъ движеніяхъ, а не при всякомъ случа, какъ только случится быть одному подл другого. Но и это я хотлъ бы почти совершенно изгнать, потому что это показываетъ, что съ женщиной обращаешься, какъ свтскій властитель Японіи съ своимъ духовнымъ императоромъ — за рабское положеніе въ сущности стараешься вознаградить божескимъ почитаніемъ по наружности. Къ чему у меня есть порывы, такъ, это къ тому, чтобы прижимать къ сердцу. Но и это только въ порывахъ нжности. Но просто прижать къ сердцу, какъ пожимаешь руку… У насъ до сихъ поръ все наоборотъ противъ того, какъ обыкновенно бываетъ между женихомъ и невстой: она настаиваетъ, я уступаю. Обыкновенно говоритъ невста жениху: ‘Другъ мой, я въ твоей власти, я не могу противиться теб, но прошу тебя, не злоупотребляй этой властью’. У насъ наоборотъ, я ей говорю: ‘Я въ вашей власти, длайте, что хотите’, и она говоритъ:

— Я не хочу быть за вами.

— Очень хорошо. Я готовъ сейчасъ быть вашимъ женихомъ.

— Но я не хочу, чтобы это было въ сентябр, это должно быть раньше вашего отъзда…

‘Обыкновенно женихъ ищетъ невсту, подходитъ къ ней, заговариваетъ съ нею… Я наоборотъ, я дожидаюсь, чтобы она подошла ко мн и сказала:

— Вы можете быть у меня.

— Покорнйше благодарю, Ольга Сократовна.

— Какъ мы будемъ проводить день? Все время, когда я дома, я буду постоянно сидть подл нея, пока ей будетъ угодно. Я буду работать подл нея. Сколько я буду работать для своихъ ученыхъ цлей? Часа три въ день, не боле, потому что и теперь никогда почти не работаю постольку, и все-таки у меня столько познаній, какъ у немногихъ. А писать для полученія денегъ? Можетъ быть боле трехъ часовъ въ день.

‘О чемъ мы будемъ говорить? Я буду ея учитель, я буду излагать ей свои понятія, я буду преподавать ей энциклопедію цивилизаціи. Тутъ у насъ явится курсъ гораздо боле полный, чмъ какъ теперь у меня въ гимназіи. Этого достанетъ на нсколько лтъ, на 3—4 года. Въ матеріал для разговора такимъ образомъ не будетъ недостатка. Мы будемъ, наконецъ, вмст читать. Я самъ для этого преподаванія повторю многое, пріобрту познанія во многомъ, чего теперь не знаю. Такъ мы будемъ учиться вмст. Можетъ быть, она будетъ помогать мн и въ работахъ, можетъ быть, она будетъ сама писать или переводить.

‘Каково будетъ мое отношеніе къ ней въ соціальномъ смысл? Я желалъ бы, чтобы мы, наконецъ, начали говорить другъ другу ‘ты’, особенно, чтобы она говорила мн ‘ты’, самъ я лучше хотлъ бы говорить ‘вы’. Звать ее буду я всегда полнымъ именемъ, всегда буду звать ее Ольга Сократовна. Она, можетъ быть, захочетъ звать меня полуименемъ, но едва ли. И, вроятно, если будетъ, скоро оставитъ. Однимъ словомъ, наши отношенія будутъ имть по вншности самый офиціальный и холодный характеръ, подъ этою вншностью будетъ съ моей стороны самая полная, самая глубокая нжность.

‘Теперь наши отношенія къ роднымъ ея и моимъ. Какова она будетъ съ Маменькою? Не знаю и не хочу знать. Если по вншности она обходительная дочь своей матери, тмъ боле будетъ она хороша съ моей Маменькою. Маменька, если удетъ въ Петербургъ, будетъ вмшиваться въ хозяйственныя дла.: если Ольг Сократовн угодно, пусть будетъ такъ. Если не угодно, нтъ. Въ характер Маменьки лежитъ непремнно вмшиваться. Но я буду твердъ, и если Ольга Сократовна не захочетъ, не допущу Маменьку говорить объ этихъ вещахъ ни ей, ни мн. Я скажу, что не желаю говорить объ этомъ, и только. И не буду говоритъ и не буду слушать. И только. Такимъ образомъ, отношенія къ Маменьк не будутъ имть никакихъ послдствій, непріятныхъ для нея. Во всякомъ случа я поставлю себя и ее въ такія отношенія къ Маменьк, что Маменька не будетъ никогда вмшиваться въ наши личныя отношенія и не (будетъ никогда говорить ни слова относительно того, что она длаетъ и какъ держитъ себя.

‘А какъ она, Ольга Сократовна, будетъ держать себя? Весьма бойко, но шалить будетъ меньше, чмъ теперь, она будетъ держать себя нсколько похоже на Анну Никаноровну, хотя не въ томъ род. У Папеньки такой характеръ, что онъ никогда никому не можетъ служить помхою.

‘Наши отношенія къ ея роднымъ? Это зависитъ ршительно отъ нея. Главныя отношенія къ Венедикту, но Анна Кирилловна не отпуститъ его отъ себя, какъ сказала мн въ послдній разъ,— поэтому эти отношенія не могутъ быть обременительны ни для нея, ни для меня. Но вообще отношенія наши къ ея роднымъ будутъ ршительно зависть отъ нея.

‘Наши отношенія къ Саш {Къ А. Н. Пыпину.}? Это все равно, какъ ей будетъ угодно. Жить вмст или врозь, все равно, какъ лучше покажется для нея. Только одно, чему весьма рада будетъ, вроятно, и она, Саша будетъ весьма часто бывать у насъ, будетъ весьма часто обдать и пить вечеромъ чай всегда, когда у него свободный вечеръ’.

Обдумалъ Чернышевскій и возможныя въ своемъ новомъ семейномъ положеніи отношенія къ знакомымъ. Знакомыхъ у нихъ будетъ немного — Срезневскіе, Введенскіе, Городковы. Отношенія къ нимъ сложатся, вроятно, хорошо, во всякомъ случа такъ, какъ будетъ угодно Ольг Сократовн.

И размышленія о предстоящей семейной жизни переходили въ конц въ нжное, лирическое изліяніе, обращенное къ той, которой Чернышевскій такъ беззавтно вврялъ свою жизнь, свой трудъ и свои надежды, которую призывалъ ‘неограниченно управлять’ своей судьбой.

‘Желаю теб счастья и длаю все, что нужно для твоего счастья. Вполн преданный теб повторяю: желаю теб счастья и длаю и всю мою жизнь буду длать все, что ты считаешь, что ты сочтешь нужнымъ для твоего довольства, твоего счастья.

‘Я повинуюсь теб.

‘Я жду своего счастья отъ своихъ отношеній къ теб.

‘Я нахожу въ нихъ и теперь все свое счастье, всю свою радость.

‘Ты будешь довольна и счастлива, насколько это въ моей власти.

‘Ты будешь счастлива.

Какъ весна, хороша

Ты, невста моя.

‘И да будетъ — и будетъ, сколько это зависитъ отъ меня — вся жизнь твоя свтлымъ днемъ весны.

‘Будь счастлива!’

XV.

Ольга Сократовна также была озабочена вопросомъ о матеріальной обезпеченности на первое время посл свадьбы. Она видла, какъ угнетала Чернышевскаго мысль о необходимости занимать деньги у Сократа Евгеньевича. Какъ ни старался Николай Гавриловичъ скрыть то, что тяготило его въ этомъ обстоятельств, подъ видомъ полнйшей покорности ея вол, скрыть своего угнетенія ему не удалось. Ольга Сократовна заколебалась.

— Я раздумала,— сказала она при свиданіи 28 марта,— это не нужно.

Она разумла просьбу Чернышевскаго о деньгахъ.

— Почему же?— спросилъ онъ.

— Я не хочу, чтобы вы занимали денегъ. Я не хочу, чтобы вы становились въ затруднительное положеніе.

И добавила черезъ нсколько времени:

— Я боюсь, что буду вамъ въ тягость.

Чернышевскій сталъ спорить. Деньги? Денегъ онъ добудетъ — это (пустяки, а въ тягость ему она быть не можетъ. Ея колебаніе уничтожило въ немъ послдніе признаки сомннія и робости передъ затруднительнымъ положеніемъ, вызвало ршимость пойти на вс моральныя жертвы во имя желанной цли.

— Я буду мшать вамъ работать,— настаивала Ольга Сократовна.

— Я не такъ прилежно работаю. Я весьма мало работаю. Если бы я работалъ, какъ другіе, я зналъ бы не столько, какъ теперь. У меня одно сомнніе — это то, что я связываю вашу жизнь со своею, когда моя еще не устроена.

Но онъ чувствовалъ, что теперь ухать въ Петербургъ безъ Ольги Сократовны онъ уже не въ силахъ: его все будетъ безпокоить мысль, что, вернувшись, онъ не застанетъ Ольгу Сократовну.

— Нтъ,— отвчала она съ нжностью,— теперь этого не будетъ, потому что я не перестану понимать вашъ характеръ и любить васъ.

‘Это было сказано такъ, какъ никогда еще, и мало-помалу ея головка склонилась на мое плечо. Руки наши лежали одна въ другой. Я безпрестанно цловалъ ея руку.

— У меня только одно сомнніе,— говорилъ онъ,— это деньги, за все остальное я отвчаю. Хотлось бы ршительно устроить вс Дла, приготовить квартиру, меблировать и тогда пріхать вмст съ вами ко всему готовому.

— Это ничего. Я готова потерпть, пока все устроится, жить кое-какъ, потому что у меня будетъ врный другъ.

Чернышевскій былъ очень тронутъ этими словами.

— Ольга Сократовна,— сказалъ онъ въ прилив неудержимо нжнаго порыва,— позвольте поцловать васъ…

‘Она отклонилась въ противоположную сторону’,

— Нтъ?

Снова наклонилась на его плечо.

Чернышевскій ‘этого не сдлалъ’, не осмлился поцловать,— и она наклонилась снова.

‘Да, она знаетъ, что я не сдлаю ничего, что должно быть непріятно ей…

‘И почему я хотлъ поцловать ее? Не изъ удовольствія, а чтобы это было залогомъ нашихъ отношеній’.

— Вы говорили что-нибудь своимъ?— неожиданно спросила Ольга Сократовна.

— Нтъ, мнніе Папеньки и Маменьки въ этомъ дл мн вовсе не интересно. Они не могутъ быть судьями, по своимъ понятіямъ.

Но Чернышевскій не скрылъ отъ Ольги Сократовны, что родители его, однако, могутъ быть ‘нсколько’ недовольны. Они вдь могли слышать что-нибудь о томъ, что Ольга Сократовна ‘держитъ себя вольно’. Маменька, кром того, не любитъ Сократа Евгеньевича и ‘готова защищать Анну Кирилловну’.

— Поговорите съ ними и съ моей маменькою,— сказала Ольга Сократовна.— Съ папенькою я сама поговорю. Раньше со своими, потомъ съ маменькою. Со своими завтра, въ понедльникъ съ маменькою.

Чернышевскій такъ и сдлалъ. На слдующій день, 29 марта, онъ сообщилъ о своемъ намреніи жениться на Ольг Сократовн сначала отцу, потомъ матери. Гавріилъ Ивановичъ выслушалъ сына спокойно и опросилъ только, будутъ ли у него средства содержать жену такъ, какъ она привыкла. Николай Гавриловичъ отвтилъ, что онъ уже обдумалъ этотъ вопросъ: средства будутъ. Тогда, не выражая особой радости, Гавріилъ Ивановичъ сказалъ, что, если такъ, то онъ мшать не будетъ.

Николай Гавриловичъ говорилъ спокойно и совершенно откровенно о томъ, что ему нравится въ ней, главное, объ ея характер, твердости, разсудительности. Упомянулъ и о томъ обстоятельств, что ее не любятъ въ семь — мать и братъ.

— Да хорошо ли ты ее узналъ?— спросилъ отецъ.

— Весьма хорошо, потому что были такіе разговоры, а главное,— я смотрлъ, какъ и что она длаетъ.

И съ Маменькою разговоръ вышелъ гораздо спокойне, чмъ того ожидалъ Чернышевскій. Во всхъ своихъ предположеніяхъ относительно этого разговора онъ не принялъ во вниманіе большой разсудительности и врнаго житейскаго такта Евгеніи Егоровны. Онъ ожидалъ проявленія той вншней суровости, которую привыкъ видть во всхъ ея распоряженіяхъ по дому. Предупрежденная уже Гавріиломъ Ивановичемъ, она, однако, согласилась не сразу и пожелала раньше повидаться съ Ольгой Сократовной и переговорить съ нею. Чернышевскій не согласился съ этимъ и ‘безжалостно вынуждалъ Маменьку отказаться отъ своего желанія увидть [ее] раньше, чмъ [она] согласится’. Увидавъ въ первый разъ въ жизни упорство сына, она поняла, что здсь борьба была бы безполезна, и отвтила ему серьезно и чинно:

— Весьма рады мы, что изъ такого почтеннаго семейства, которое, хотя не знакомо, но уважаемо. Что твой выборъ упалъ въ хорошую сторону, это меня весьма обрадовало. Чмъ будешь жить?

Чернышевскій разсказалъ о своихъ стремленіяхъ и надеждахъ. Евгенія Егоровна указала ему на т серьезныя обязанности, которыя наложитъ на него новое семейное положеніе. Потомъ въ ней заговорило сердце матери, привыкшей къ безпрекословному повиновенію со стороны сына, и она заявила о своемъ желаніи ближе сойтись со своей будущей свекровью и познакомиться съ ея родными.

Объясненіе съ Маменькой далось тмъ не мене Чернышевскому не легко. Онъ видлъ, что она не была осчастливлена его выборомъ, что ея согласіе было ‘вынуждено имъ’. Онъ слишкомъ былъ чутокъ для того, чтобы не отразить въ своемъ сыновнемъ сердц той страстной тревоги за его судьбу, какая загорлась въ душ его матери съ этого момента.

Но это была такая минута въ его жизни, когда, думалось ему, онъ долженъ былъ испытать всю твердость своего характера. ‘Такъ мн казалось нужно,— писалъ онъ,— во-первыхъ, для обезпеченія согласія, во-вторыхъ, для успокоенія себя: что я хочу, какъ сказалъ, такъ и сдлалъ,— вотъ, что я хочу. Совсть мучаетъ-ли меня за эту безжалостность? Нтъ.

‘Я знаю, что долженъ былъ бы совститься этой неуступчивости, настоятельности, но такъ было нужно: что же длать? Я поступилъ, какъ долженъ былъ поступить.

‘Теперь совершенно спокоенъ,— писалъ онъ на слдующій день 30 марта, но тутъ же замчалъ: совстно, что такъ вынуждалъ Маменьку. Но что длать? Такъ было нужно’.

Ольга Сократовна вознаградитъ ее своей любовью и ласковостью за минутную скорбь…

‘О, ты будешь наилучшею дочерью, мой милый другъ!’

Какъ ни успокаивалъ, какъ ни утшалъ себя Чернышевскій, онъ не могъ не сознавать, что материнскій инстинктъ Евгеніи Егоровны былъ не на его сторон, что согласіе было дано ею ‘вынужденно’, противъ воли. И это омрачало свтлыя минуты счастья.

XVI.

Предстояло объясненіе съ матерью Ольги Сократовны Анной Кирилловной. Она выслушала Чернышевскаго и сказала, что обдумаетъ его предложеніе. Затмъ она написала Николаю Гавриловичу письмо, какъ къ ‘будущему сыну’, въ которомъ предложила ему отвтить на рядъ вопросовъ, чтобы выяснить его взгляды на семейную жизнь. Чернышевскій отвтилъ на это длиннымъ письмомъ, отъ 1—2 апрля, которое озаглавилъ ‘Матери’.

‘О религіозныхъ отношеніяхъ между женою и мужемъ, какъ христіанами, я не буду говорить,— писалъ онъ.— Понятія объ этомъ установлены ученіемъ церкви о таинств брака, ученіе церкви подробно объяснено великими учителями церкви, и съ этой стороны между христіанами не можетъ быть никакого разномыслія, никакихъ недоразумній, и потому даже излагать свои понятія объ этомъ предмет отдльному лицу — вещь лишняя, христіанинъ долженъ только сказать: я сынъ церкви и понимаю отношенія и обязанности къ жен такъ, какъ предписываетъ понимать ихъ церковь.

‘Но ршительно другое дла житейскія, земныя отношенія между мужемъ и женою. Конечно, и они во многомъ опредляются ученіемъ церкви и ея пастырей. Но весьма многое въ этихъ отношеніяхъ зависитъ и отъ характера и образа мыслей каждаго человка въ частности.

‘Я человкъ малоопытный въ жизни. Уже по этому одному многое въ моемъ образ мыслей должно быть незрло. Но я надюсь, что въ сущности мой образъ мыслей хорошъ и честенъ.

‘Если во всхъ тсныхъ отношеніяхъ между людьми для добраго согласія и довольства другъ другомъ необходимо нужна взаимная снисходительность, тмъ боле нужна она въ супружеской жизни, самомъ тсномъ союз, какой только есть на земл.

‘Эта снисходительность и уступчивость легка, когда есть сердечная привязанность.

‘Въ моемъ характер — о привычкахъ я не говорю, он вс могутъ измниться и, если понадобится, измнятся безъ всякаго особаго усилія съ моей стороны,— но въ моемъ характер, измнить который и измнить вдругъ не всегда и не во всемъ зависитъ отъ собственнаго желанія, есть довольно много такого, что нуждается въ снисходительности, есть много слабыхъ и странныхъ сторонъ. Я увренъ, что Ольга Сократовна смирится съ ними, потому что въ ней много доброты и снисходительности. Еще боле даетъ мн права ожидать этой снисходительности моя привязанность къ Ольг Сократовн. Чмъ боле мы будемъ жить вмст, тмъ боле Ольга Сократовна будетъ убждаться въ томъ, какъ сильна эта привязанность. И я увренъ, изъ-за безграничной привязанности къ ней, жена всегда легко проститъ мужу многое странное и слабое въ его характер, особенно когда будетъ видть, что все въ его жизни и поступкахъ подчиняется одной мысли — сдлать ее, насколько у него достанетъ силъ и возможности, довольною и счастливою, потому что онъ находитъ главнымъ своимъ счастіемъ — счастіе и довольство жены. А такова была бы моя супружеская жизнь съ какою бы то ни было женщиною, тмъ боле съ Ольгою Сократовной.

‘Нужна ли будетъ съ моей стороны снисходительность? Не думаю. Во всякомъ случа до сихъ поръ, какъ ни внимательно наблюдалъ я за нею, не было ею ни сдлано, ни сказано ничего, чмъ бы я когда-нибудь, въ какомъ-бы то ни было расположеніи духа, могъ быть недоволенъ,— мало того, я не замтилъ въ ней ничего, о чемъ бы могъ думать: ‘лучше было бы, если бы этого не было, или если бы это было иначе’. Уступчивость съ моей стороны понадобится во многомъ, но она не будетъ мн нисколько тяжела, потому что, сколько я могу судить о себ, уступчивость и предупредительность составляютъ одну изъ существеннйшихъ сторонъ моего характера. Противорчить безъ крайней необходимости, сдлать что-нибудь не такъ, какъ хочется это другимъ, не въ моей натур. Есть вещи, въ которыхъ я непреклоненъ, но это вещи, не касающіяся нисколько житейскихъ отношеній — это мои убжденія относительно различныхъ теоретическихъ вопросовъ, ихъ я не измню ни для кого, потому что не въ моей вол думать (иначе). Но или они не будутъ интересны для моей жены (чего бы я, однако, не желалъ и не ожидаю отъ Ольги Сократовны при ея любознательности и ея ум), или Ольга Сократовна сойдется со мною въ этихъ убжденіяхъ. Но во всемъ, что касается образа жизни, во всхъ житейскихъ отношеніяхъ, во всхъ домашнихъ длахъ ‘всегда радъ уступать, если только это принесетъ удовольствіе людямъ, которыхъ я люблю, потому что главное мое наслажденіе видть, что мною довольны, а чьимъ же довольствомъ дорожить, если не довольствомъ жены? Это естественно приводитъ меня къ объясненіямъ о томъ, отъ кого въ семейств долженъ будетъ, по моимъ понятіямъ, зависть домашній образъ жизни.

‘Мн кажется, гораздо боле, чмъ отъ мужа долженъ зависть онъ отъ жены, потому что мужъ занятъ весьма многимъ, кром своего домашняго быта — и своими служебными длами и своими собственными работами, и поэтому для него домашній бытъ — не единственная сфера, въ которой живетъ онъ. А для жены образъ жизни — домашній іи семейный порядокъ составляетъ все. А мн кажется, что для кого важне дло, мнніе того и должно быть ршительнымъ въ дл. Само собою, отдавать дло на судъ можно только тому, въ комъ есть довольно разсудительности и благоразумія, для того, чтобы ршеніе его было хорошо. Но — перехожу отъ общаго вопроса къ обоимъ личнымъ дламъ — если бы я не видлъ въ Ольг Сократовн весьма много благоразумія, я не ршился бы никогда просить васъ дать ее мн въ подруги жизни. Я могу весьма любить, могу даже уважать людей неблагоразумныхъ, но раздлить съ ними жизнь я не ршился бы никогда. Я ршительно полагаюсь на Ольгу Сократовну, можетъ быть, боле, чмъ на себя (полагаться я могу весьма на немногихъ), а поэтому, мн кажется, что я буду съ нею счастливъ, поэтому то думаю, что и она будетъ мною довольна.

‘Мн кажется, мужъ долженъ гораздо боле заботиться о томъ, чтобы имъ была довольна жена, чмъ жена о томъ, чтобы ею былъ доволенъ мужъ, потому что женщина гораздо надежне мужчины, потому что у мужа много другихъ занятій, кром семейнаго быта: для жены отношенія къ мужу обыкновенно единственная жизнь, поэтому для нея тяжеле переносить.

‘О приданомъ позвольте не говорить ни слова.

‘Доходы въ Петербург, на которые я разсчитываю, 2.000 руб. сер. На это можно жить въ Петербург, какъ въ Саратов на 1400—1500 руб. сер.’.

Того же второго апрля, когда Чернышевскій передалъ Анн Кирилловн это письмо, онъ былъ приглашенъ къ ней и узналъ, что письмо его произвело весьма благопріятное впечатлніе. Она сообщила ему, что переговорила уже съ Сократомъ Евгеньевичемъ, и оба они выражаютъ согласіе. Потомъ, подозвавъ Ольгу Сократовну, она сказала:

— Вотъ ваша невста.

Николай Гавриловичъ поцловалъ у Ольги Сократовны руку.

Анна Кирилловна предложила имъ поцловаться. Николай Гавриловичъ не хотлъ принуждать Ольгу Сократовну и не хотлъ получить отъ нея первый поцлуй при другихъ.

Пришелъ и Сократъ Евгеньевичъ и, по требованію Анны Кирилловны, соединилъ руки жениха и невсты.

Когда Чернышевскій выходилъ съ Ольгой Сократовной въ залу, онъ спросилъ, готова ли она предложить на путешествіе въ Петербургъ свои деньги.

— Готова.

— Такъ мы демъ вмст?

— Вмст.

Договоръ былъ заключенъ. Оставалось лишь не терять времени и дйствовать.

На слдующее же утро назначено было обрученіе. Николай Гавриловичъ купилъ кольца и въ назначенное время пріхалъ съ отцомъ къ Васильевымъ, Евгенія Егоровна долго не подъзжала. Ее ждали и тревожились. Наконецъ, она пріхала сосредоточенная и серьезная. Своимъ настроеніемъ она вносила нкоторый разладъ въ атмосферу Васильевскаго дома, и сынъ ея болзненно чувствовалъ это. ‘Маменька держала себя все время, по обыкновенію, чопорно, какъ женщина, не бывавшая въ обществ, но желающая показать себя такою’. Опредляя такъ настроеніе Евгеніи Егоровны, Чернышевскій хотлъ какъ бы закрыть глаза на то, что должно было твориться въ ея душ, когда она хала благословлять передачу судьбы своего ‘Николи’ въ руки чужой, незнакомой ей, двушки. Зная характеръ сына, она не сомнвалась, что это будетъ именно передача въ полную собственность Ольги Сократовны всхъ надеждъ и чаяній, съ какими она жила въ думахъ объ его судьб.

Она даже не знала въ лицо Ольгу Сократовну.

— Покажите же мн, которая,— сказала она, входя въ залу.

Ольга Сократовна подошла къ ней и подала скамейку для ногъ и вторично подала, когда Евгенія Егоровна перемнила мсто. Чернышевскому не понравилась такая предупредительность, и онъ замтилъ Ольг Сократовн, что это уже слишкомъ, что вообще этого не должно длать, ‘но на первый разъ такъ и быть’.

Онъ съ тревогой слдилъ за матерью.

— Какъ вамъ нравится Маменька?— спросилъ онъ у Ольги Сократовны.

— Ничего,— отвтила она. Но спустя нкоторое время сказала:

— Я боюсь вашей маменьки. Она, должно быть, очень строга.

Онъ чувствовалъ впечатлніе, какое производила Евгенія Егоровна своей холодною, замкнутою манерою держать себя, и къ его страданію начинала примшиваться обида за Ольгу Сократовну. За обдомъ, посл обряда обрученія, онъ взялъ и сломалъ вилку въ знакъ того, что онъ не позволитъ никому вмшиваться въ свои семейныя дла.

— Смотрите, Ольга Сократовна,— сказалъ онъ,— вы понимаете, что я этимъ хочу показать?

‘За обдомъ Маменька держала себя чопорно’.

— Когда она будетъ у Васильевыхъ еще разъ,— думалъ Чернышевскій,— я попрошу ее быть поласкове.

За молебномъ Ольга Сократовна молилась очень усердно, и Чернышевскому стало до слезъ грустно за нее. И позже все ему казалось, что она груститъ, и у него то и дло навертывались слезы, но Гавріилъ Ивановичъ вынесъ изъ своихъ наблюденій другое впечатлніе. Вечеромъ, когда Николай Гавриловичъ спросилъ у него, какъ ему нравится Ольга Сократовна, онъ отвтилъ:

— Она слишкомъ рзва.

Николай Гавриловичъ былъ недоволенъ этимъ отвтомъ. Онъ сказалъ отцу, что жена съ другимъ характеромъ не могла бы ужиться съ нимъ, и что ‘это пройдетъ’.

‘Но для меня все равно,— замчаетъ онъ про себя,— и скоро (тотчасъ посл свадьбы) и для нея будетъ все равно, каковы-бы ни были отношенія къ ней моихъ родныхъ, потому, что она увидитъ, что это для меня все равно.

‘Кто не любитъ ее, тотъ и не можетъ вмшиваться въ наши отношенія съ ней’.

XVII.

Ольга Сократовна продолжала грустить, и Чернышевскій долго допытывался, о чемъ. Онъ уврялъ ее, что можетъ все легко сдлать, потому что любитъ ее.

— Въ томъ то и вопросъ, любите-ли?

Чернышевскій повторялъ свои увренія и настаивалъ, чтобы она открыла ему причину грусти.

Долго не отвчала Ольга Сократовна, но, наконецъ, созналась. Ей было больно отъ словъ, сказанныхъ Гуськовой: ‘онъ (Чернышевскій) не дворянинъ, кто будутъ твои дти?’

Чернышевскій ‘сталъ растолковывать’ Ольг Сократовн, что ‘это пустяки, что это никогда нельзя считать препятствіемъ или вещью, стоющей размышленія’.

— Вы слишкомъ молоды,— сказалъ онъ ей,— вы моложе, чмъ я думалъ.

Ольга Сократовна не отвчала.

— Неужели вы любите меня, Ольга Сократовна? Я вижу, что въ самомъ дл любите больше, чмъ говорите. Теперь, пока, эта любовь не заслужена, потому что вы или мало понимаете, или не совсмъ врите тому, чмъ въ самомъ дл стою я вашей любви. Но вы любите меня.

‘Да,— думалось ему,— она еще никого не любила и любитъ въ первый разъ’.

Ему было пріятно повторять про себя, что Ольга Сократовна его ‘робкая, нжная подруга’.

Почасту сталъ забгать Чернышевскій къ Васильевымъ. Анна Кирилловна была съ нимъ въ высшей степени любезна, но онъ не любилъ ее за отношеніе къ Ольг Сократовн. Впослдствіи, когда ему приходилось вспоминать объ Анн Кирилловн, ему казалось, что онъ даже ненавидлъ ее… {Чрезвычайно рзкій отзывъ объ Анн Кирилловн мы находимъ въ письм Чернышевскаго къ отцу отъ 29-го ноября 1853 г.:

‘… въ. самомъ дл надобно признаться, что у Анны Кирилловны дурной характеръ и, что еще хуже, дурное сердце… она слишкомъ любитъ капризничать, язвить человка и слишкомъ самовластвуетъ, прикидывбясь страдалицей… мн кажется, что въ болзни ея больше притворства, нежели правды, какъ и во всемъ, что она говоритъ и чмъ старается казаться… Я не хочу говорить о другихъ поступкахъ ея, но скажу только, что Анна Кирилловна чрезвычайно язвительная женщина и виновата боле, чмъ кто-либо, что объ Олиньк говорили много пустяковъ…. Анна Кирилловна старалась безславить ее… мать была какимъ-то злымъ и злоязычнымъ ея врагомъ… Мать должна была быть руководительницей, а не врагомъ дочери изъ-за злобы на мужа, который любилъ дочь’…}. Зато искреннее расположеніе чувствовалъ онъ къ Сократу Евгеньевичу. Его родители въ это время отошли для него на второй планъ, вс интересы, вс привязанности сосредоточились на той, которую онъ такъ пламенно желалъ сдлать счастливой и веселой. Въ дом невсты начиналась предсвадебная суета. Скрпя сердце, Чернышевскій принималъ въ ней участіе,— его искреннимъ желаніемъ было повнчаться какъ можно тише, по возможности такъ, чтобы постороннихъ никого не было. Но Ольга Сократовна не соглашалась съ нимъ и хотла ‘устроить свадьбу’ какъ можно торжественне. ‘Теперь уже нельзя, чтобы никого не было,— пишетъ онъ 6-го апрля,— потому что она шьетъ себ подвнечное платье. Она хочетъ, чтобы я сдлалъ ей шкатулку, и нын я все хлопоталъ объ этомъ’.

Прошло всего лишь три дня съ тхъ поръ, какъ Чернышевскій открыто сталъ женихомъ Ольги Сократовны, а на душу его легло столько новыхъ впечатлній, волненій и заботъ, что онъ могъ давать о нихъ въ своемъ Дневник лишь бглые намеки, едва успвая заносить отрывочныя фразы, отдльныя слова. Увренность въ томъ, что въ жизни съ Ольгой Сократовной онъ найдетъ свою радость и свое счастье, не покидали его. И все, казалось, устраивалось къ лучшему, даже Маменька въ послдній разъ держала себя нсколько ласкове у Васильевыхъ… Все складывалось такъ, чтобы вести его къ тому идеалу тихой, веселой и сознательной жизни, о которой онъ такъ горячо мечталъ въ послдніе годы. Только рука объ руку съ Ольгой Сократовной онъ проложитъ дорогу къ осуществленію тхъ замысловъ, которые приведутъ человчество къ познанію путей добра и счастья…

На общемъ семейномъ -совт ршили справить внчаніе, не откладывая, посл Пасхи, на красную горку, посл чего молодые должны будутъ отправиться въ Петербургъ.

Но счастливое настроеніе Чернышевскаго длилось такъ недолго! Такъ кратки были минуты, когда ему думалось, что ничто не омрачитъ его счастья! Наступили обстоятельства, которыя не зависли ни отъ его предусмотрительности,- ни отъ доброй воли его близкихъ. Неожиданно заболла Евгенія Егоровна.

Въ т дни стояла холодная, дождливая погода, было втрено. Полагали, что Евгенія Егоровна захватила простуду, возвращаясь отъ Васильевыхъ съ помолвки сына: сильно взволнованная, она не подумала запахнуться какъ слдуетъ. Сначала она не замтила никакихъ перемнъ въ своемъ здоровьи, вызжала, перемогалась, но на четвертый день слегла въ постель. Обнаружилось воспаленіе въ легкихъ, съ которымъ безуспшно боролись доктора Васильевъ и Павловскій.

Глубокая печаль охватила родныхъ и близкихъ, собравшихся у постели больной. Наканун Свтлаго Христова Воскресенія Гавріилъ Ивановичъ служилъ для нея всенощную, а въ самый день Пасхи, 19 апрля, она умерла.

Николай Гавриловичъ былъ сраженъ этимъ ударомъ, не знало предловъ и горе Гавріила Ивановича.

Онъ надялся, что подъ вліяніемъ смерти Евгеніи Егоровны сынъ отложитъ свадьбу и останется съ нимъ нкоторое время.

Но волей Николая Гавриловича управляла уже Ольга Сократовна, которая ни за что не хотла оставаться въ Саратов, истомился своимъ неопредленнымъ положеніемъ и самъ онъ, ясне, чмъ когда-либо, понялъ, что медлить было нельзя, что должно было во что бы то ни стало скорй приступить къ настоящей работ — среди книгъ и журналовъ, въ крупу просвщенныхъ и ученыхъ людей. Переживъ приступъ нервной лихорадки, онъ еще разъ продумалъ вс обстоятельства и укрпился въ прежнемъ ршеніи обвнчаться, какъ было назначено, и затмъ ухать съ женой въ Петербургъ..

Свадьба совершилась 29 апрля, черезъ недлю посл похоронъ матери. Чернышевскій былъ въ сильномъ нервномъ возбужденіи, онъ старался казаться равнодушнымъ, даже бодрымъ. И близкіе, и знакомые молчаливо ждали, что онъ останется со старикомъ отцомъ, и Николаю Гавриловичу пришлось снова подвергнуть испытанію свою ршимость. Подъ видомъ вншняго равнодушія онъ собралъ вс свои силы, боясь душевнаго раздвоенія, чтобы не наступилъ моментъ слабости и нжности въ отцу, и снова, какъ было передъ обрученіемъ, привелъ свою ршимость въ состояніе непобдимаго упорства.

Но Гавріилъ Ивановичъ понялъ сына. Онъ не сказалъ ему ни одного слова, не сдлалъ ни одного намека на то, чтобъ удержать его при себ хотя ненадолго.

Когда, на пятый день посл свадьбы, молодые узжали изъ Саратова, была ясная солнечная погода, но по горизонту ползли облака, грозившія дождемъ и бурей.

Чернышевскому было больно и грустно. Образъ осиротвшаго отца стоялъ у него передъ глазами, и Николай Гавриловичъ скорблъ и плакалъ о немъ.

Евг. Ляцкій.

‘Современникъ’, кн.кн. I, IV, 1913

Н. Г. Чернышевскій на порог семейной жизни.(Изъ біографическихъ очерковъ по неизданнымъ матеріаламъ).

XIII.

Читайте также:

Н. Г. Чернышевскій на порог семейной жизни.
(Изъ біографическихъ очерковъ по неизданнымъ матеріаламъ).