Н. А. Добролюбов: биографическая справка, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1911
Время на прочтение: 16 минут(ы)
----------------------------------------------------------------------------
Оригинал здесь: http://rulex.ru/01050509.htm
----------------------------------------------------------------------------
С. Венгеров.
Добролюбов, Николай Александрович - самый знаменитый после Белинского
русский критик, главный представитель метода публицистического рассмотрения
литературных произведений. Нерадостно сложилась краткая жизнь
высокодаровитого юноши, ослепительно-блестящая по своим литературным
результатам, но замечательно тусклая в его личном существовании. Судьба с
ним сыграла именно ту 'обидную шутку', которой так 'страшился' его 'ум
больной' в одном из написанных им перед самой смертью стихотворений
('Пускай умру, печали мало'). С горьким предчувствием выражал он здесь свои
опасения: 'Чтоб под могильною землею не стал любви предметом я, чтоб все,
чего желал так жадно и так напрасно я живой, не улыбнулось мне отрадно над
гробовой моей доской'. А вышло как раз так. Слава, влияние, всеобщее
сочувствие - все это пришло к Добролюбову только после смерти, при жизни он
только безответно стремился к горячей привязанности, знал, главным образом,
одни только муки творчества, торжество его идей чуть-чуть только стало
обозначаться, и общий облик его подтачиваемой злою болезнью и заботами
жизни был подавляюще-мрачный. - Добролюбов родился 24 января 1836 г. в
Нижнем Новгороде, где отец его состоял священником. Семья его была из
достаточных, многие из товарищей Добролюбова по бурсе, дети дьячков и
сельских священников, не решались даже приходить в его дом, как чересчур
для них важный и знатный. Но у отца Добролюбова была страсть строить дома,
благодаря этому он был вечно озабочен и, отнюдь не будучи злым, изливал на
семью горечь многочисленных деловых неудач своих. К сыну он поставил себя в
такие отношения, что тот, оказывая ему не только наружно, но и в глубине
души самую полную почтительность, решительно его чуждался и так робел перед
ним, что рта не открывал в его присутствии. Зато к доброй, приветливой,
умной и благородной матери своей Добролюбов чувствовал безграничную
привязанность. От нее он унаследовал свой духовный облик, стремление к
нравственному совершенствованию и цельность натуры. 'От нее, - писал он в
своем дневнике вскоре после ее смерти, - получил я свои лучшие качества, с
ней сроднился я с первых дней моего детства, к ней летело мое сердце, где
бы я ни был, для нее было все, что бы я ни делал'. Когда она умерла,
Добролюбов предался глубочайшему отчаянию. Страницы дневника его,
посвященные этому страшному для него удару, принадлежат к самым
трогательным проявлениям сыновней любви. В любви Добролюбова к матери ярко
сказался тот удивительный запас нежности, который так поражает всякого при
более близком знакомстве с интимной жизнью отца русского 'отрицания'. Этот,
по уверению его литературных противников, 'бессердечный насмешник' и
'разрушитель' всяческих 'иллюзий', этот мнимый прототип Базарова был не
только образцовым сыном, братом и родственником, но весь был переполнен
самого романтического стремления к идеальным привязанностям. В оставшихся
после смерти Добролюбова бумагах Чернышевский нашел длинное, но из
стыдливости не отправленное по адресу, письмо 16-летнего Добролюбова к его
семинарскому учителю Сладкопевцеву. Письмо дышит такой самоотверженной
преданностью, что немного найдется романов, в которых влюбленный с большим
восторгом и увлечением говорил бы о своей возлюбленной. Множество других
трогательных проявлений нежной души Добролюбова нашлось в его бумагах, и не
удивительно, что Чернышевский, разбирая их, не мог сохранить эпического
спокойствия. Припоминая неумолкшие и после смерти Добролюбова упреки в
душевной черствости, он разразился в своих 'Материалах для биографии
Добролюбова' ('Современник', 1862, N 1) горячей, негодующей тирадой против
тех, кто называл Добролюбова человеком без души и сердца. - Добролюбов и
умственно, и душевно созрел чрезвычайно рано. Уже трех лет он прекрасно
декламировал многие басни Крылова . Очень посчастливилось ему в выборе
учителей. Когда ему было 8 лет, к нему приставили семинариста философского
класса М.А. Кострова, который впоследствии женился на сестре своего
ученика. Костров повел обучение не шаблонным путем зазубривания, а по
возможности старался развить острые и без того мыслительные способности
мальчика. Мать Добролюбова постоянно говорила, что из классной комнаты сына
только и слышно: 'почему', 'отчего', да 'как'. Результат занятий с
Костровым был блестящий. Когда 11-летнего Добролюбова отдали в старший
класс духовного училища, он всех поразил осмысленностью ответов и
начитанностью. Через год он перешел в семинарию и здесь также сразу стал в
ряду первых учеников, большинство которых года на 4, на 5 были старше его.
Робкий и застенчивый, он сторонился от забав и игр своих товарищей и
буквально целый день читал - читал дома, читал и в классе во время уроков.
Это дало ему то замечательное знакомство с русской литературой, как
изящной, так и научной, которое сказывается уже в первых статьях его.
Семинарским учителям Добролюбов подавал огромнейшие сочинения в 30, 40 и
даже 100 листов. Особенно велики были его сочинения на философские темы, по
русской церковной истории и учению отцов церкви. В 14 лет Добролюбов уже
стал сноситься с редакциями относительно переведенных им стихотворений
Горация, а лет в 15 стал вести свой дневник, который вполне может быть
назван литературным произведением. В дневнике уже виден весь позднейший
Добролюбов, с той только разницей, что направление автора дневника покамест
имеет мало общего с выработавшимся у него через три-четыре года.
Добролюбов-семинарист - глубоковерующий юноша, не формально, а с полным
проникновением исполняющий предписания религии. Вот он начинает следить за
собой после причастия. 'Не знаю, - заносит он в свой дневник, - будет ли у
меня сил давать себе каждый день отчет в своих прегрешениях, но, по крайней
мере, прошу Бога моего, чтобы Он дал мне положить хотя начало благое'. И
начинается строжайший самоанализ, самобичевание таких пороков, как
славолюбие и гордость, рассеянность во время молитвы, леность к
богослужению, осуждение других. В 1853 г. Добролюбов одним из первых кончил
курс семинарии. Он мечтал о Казанском университете, но для этого у
запутавшегося отца не хватало средств, и Добролюбов поехал в Петербург,
чтобы поступить в духовную академию. В Петербурге, после сильных колебаний,
вызванных опасением огорчить отца, он поступает в главный педагогический
институт, где преподавание было университетское, а студенты находились на
казенном иждивении. Институт сыграл очень большую роль в ходе умственного
развития Добролюбова. Тут было несколько выдающихся профессоров - Лоренц ,
Благовещенский , Срезневский (с последним Добролюбов особенно сблизился),
был кружок хороших товарищей, была возможность много заниматься и читать, а
неблагоприятные условия только содействовали тому, что чувство протеста
против пошлости, сильное в Добролюбове уже в Нижнем, теперь окончательно
созрело. Главным из этих условий был сухой формализм и чиновничье отношение
к делу директора института, Ивана Ивановича Давыдова . Почти все четыре
года пребывания Добролюбова в институте наполнены борьбой с Давыдовым -
борьбой, конечно, снаружи не приметной, потому что иначе протестанта
исключили бы, но тем не менее чрезвычайно интенсивной. Добролюбов
группировал вокруг себя наиболее нравственно-чуткие элементы институтского
студенчества и в их среде успешно противодействовал правилам давыдовской
морали. Под конец пребывания Добролюбова в институте борьба была
перенесена, тоже под покровом величайшей тайны, в печать: в 'Современнике'
1856 г. (N 8) Добролюбов поместил насквозь проникнутый тонкой иронией
разбор одного из отчетов института. Временами борьба Добролюбова с
Давыдовым принимала ожесточенные формы. Эту ожесточенность некоторые
ставили в вину Добролюбову, указывая на то, что Давыдов имел случай оказать
ему существенную услугу. Дело было в начале 1855 г., когда праздновался
юбилей Греча . Добролюбов написал по этому поводу очень ядовитые стихи,
быстро разошедшиеся по городу. Сделалось известным и имя автора и дошло до
институтского начальства, которое немедленно произвело обыск в бумагах
Добролюбова. Подлинника стихотворения в них не нашли, но нашли 'разные
другие бумаги, довольно смелого содержания'. Давыдов, к удивлению, не
придал находке особенного значения и предпочел замять дело, которое по тем
временам могло окончиться крайне печально для юного вольнодумца.
Несомненно, однако, что если Давыдов оказал Добролюбову эту услугу, то не
ради него самого, а чтобы не навлечь неудовольствие на институт и на его
систему управления им. Что касается связанной с этим эпизодом
'неблагодарности' Добролюбова, то она находится в полной гармонии с
взглядами Добролюбова на мораль, как на явление прежде всего общественное.
Добролюбов высоко ценил не только серьезную услугу, а малейшее внимание,
ему оказанное, но по отношению к Давыдову у него даже никакого сомнения не
возникало, и упреки в 'неблагодарности' его занимали весьма мало. Глубоко
огорчил Добролюбова другой эпизод его борьбы с Давыдовым. В середине 1857
г., уже после окончания института, Добролюбов вдруг заметил, что лучшие
товарищи его, которые всегда относились к нему с большим уважением, почти
отворачиваются от него. Он был слишком горд, чтобы допытываться причины
такой перемены, и только через некоторое время узнал, что он стал жертвой
клеветы: Давыдов, уже знавший тогда о враждебных против него действиях
Добролюбова, совершенно извратил смысл разговора, который имел с ним
Добролюбов после окончания курса и толковал его так, что Добролюбов просил
у него хорошего учительского места. В действительности Добролюбов не только
не искал никакого места, но все его помыслы только к тому и были
направлены, чтобы уклониться от учительской службы, обязательной для него
как для человека, учившегося на казенном иждивении. В 1857 г. Добролюбов
уже был хотя и тайным, но весьма деятельным сотрудником 'Современника', он
твердо решил всецело отдаться литературной деятельности и пустил в ход
разные знакомства, чтобы только числиться по учебному ведомству. Но именно
потому, что обвинение было так очевидно лживо, Добролюбов целых 1 1/2 года
ни единым словом не опровергал его, хотя оно причиняло ему жгучие
нравственные страдания. И только когда любимые товарищи его - Бордюгов,
Щепанский, Златовратский (А.П.) и другие - сами собою, как-то сердцем,
поняли всю нелепость взведенного на Добролюбова обвинения и опять с ним
сблизились, он в одном письме, ставшем общим достоянием только в 1890 г. (с
изданием 'Материалов для биографии Добролюбова'), подробно разъяснил дело.
Отчуждение товарищей, вызванное клеветою, еще потому так болезненно
подействовало на Добролюбова, что он в то время уже и без того страшно
страдал от все более и более надвигавшегося на него душевного одиночества.
Одна за одной исчезали самые горячие привязанности его. В первый же год
пребывания в институте умерла мать. Летом 1854 г., во время каникулярной
побывки Добролюбова в Нижнем, умер от холеры отец его, оставив дела в самом
запутанном положении и семь человек детей мал-мала меньше. Затем последовал
целый ряд других родственных потерь, потрясавших Добролюбова своей
непрерывностью и какой-то систематичностью: в течение двух-трех лет умерли
у Добролюбова брат, сестра и две любимые тетки. Все это нагнало на него
такой ужас, что часто он боялся открывать письма из Нижнего, ожидая, что
сейчас узнает о новой смерти. Когда умер отец, Добролюбову было 18 лет. Но
он ни на минуту не усомнился в том, что теперь он глава семьи и должен
взять в свои руки устройство ее благосостояния. И вот, сам нуждаясь в
поддержке, он не только отказывается от своей доли в наследстве, но тотчас
же по возвращении в Петербург энергично берется за уроки, корректуру,
литературную работу, всякий лишний грош отсылая в Нижний, где за его
малолетними братьями и сестрами присматривали несколько ближайших
родственников. С каждым годом помощь эта становится все серьезнее, и
мало-помалу еще не достигший совершеннолетия юноша превращается в главную
опору семьи, не только в нуждах неотложных, но и в нуждах менее
настоятельных, например, в изготовлении приданого для сестер. В 1858 г.,
когда две оставшиеся сестры были при его помощи выданы замуж, он
окончательно взял к себе двух маленьких братьев и с образцовой нежностью
заботился о них. Когда через год болезнь заставила его уехать за границу,
он выписал в Петербург брата отца, который и взял на себя надзор и уход за
мальчиками. При полной непрактичности Добролюбова все это стоило ему
больших денег, и его очень значительный заработок на 3/4 уходил на семью.
Но не только по отношению к братьям и сестрам Добролюбов был таким
идеальным родственником. Один из его двоюродных братьев попал в
затруднительное положение и даже не прямо, а намеками сообщил об этом
петербургскому кузену. Добролюбов в то время был студентом 3-го курса, и
заработки его были еще очень скудны, но в момент получения письма у него
случились 100 рублей, представлявшие собою весь его 'капитал', - и он
целиком отсылает их кузену. Тот же кузен через несколько лет открывает
переплетную мастерскую, и ему нужен какой-то сорт мраморной бумаги, которая
в Нижнем очень дорога. Немедленно пишется письмо Добролюбову, который к
тому времени уже превратился в столп лучшего русского журнала, - и
Добролюбов бегает целый день по лавкам, чтобы выгадать кузену несколько
рублей. Такое идеальное отношение к близким было в Добролюбове
исключительно делом серьезного понимания своих обязанностей, потому что
душевного удовлетворения постоянные заботы о родственниках ему не давали
никакого. Диаметрально-противоположные с ним в воззрениях на жизнь, эти
подавленные нуждой люди были совершенно чужды ему по духу, кроме сообщений
о здоровье, деньгах и других мелочах, с ними не о чем было переписываться.
Вот почему многочисленность родни ни на одну минуту не уменьшала чувства
гнетущего одиночества, подавлявшего Добролюбова с тех пор, как он в 1857 г.
окончил институт и растерял лучших товарищей, частью потому, что они
разъехались по разным городам, частью вследствие вышеупомянутой клеветы.
Под влиянием этого чувства Добролюбов с лихорадочной тревожностью начинает
искать интимной привязанности. Но страшно не повезло застенчивому, крайне
неуверенному в себе и очень мало бывавшему в обществе юноше. Первый роман
его завязался поэтому вне так называемого 'общества'. Добролюбов сошелся с
простой девушкой, обозначенной в переписке его вымышленными инициалами В.
Д. З. (в действительности Т. К. Г.). Одно время он даже собирался жениться
на ней, отнюдь не потому, чтобы признавал ее достойной подругой жизни, а
единственно потому, что по бесконечной своей деликатности считал себя в
чем-то пред ней 'виноватым'. Однако даже такой щепетильный в вопросах чести
человек, как Чернышевский, доказал ему, что при тех крайне прозаических
обстоятельствах, при которых произошло его сближение с В. Д. З., смешно и
говорить о какой бы то ни было с его стороны 'вине', и что брак их был бы
обоюдным несчастьем. Сама В. Д. З. была вполне довольна тем, что
Добролюбов, весьма скоро прервав с нею всякие близкие отношения и
предоставив ей полную свободу, тем не менее оказывал ей значительную
поддержку до конца дней своих. Не вынесши ничего, кроме горечи, из своего
первого романа, Добролюбов еще с большей тоской принялся за новые поиски
интимной привязанности, но все так же неудачно. Письма его к единственному
другу, товарищу по институту, И.И. Бордюгову, являются летописью этих
тревожных поисков, которые он сам охарактеризовал словами поэта: 'Еще любви
безумно сердце просит'. Многие эпизоды своей печальной погони за счастьем
как, например, тот, когда девушка, в которую он страстно влюбился с первого
же взгляда, предпочла ему 'плюгавенького' офицера, Добролюбов рассказывает,
подшучивая над своей бесталанностью, но сквозь этот натянутый смех нетрудно
различить душащие его рыдания. Неужели, однако, литературная деятельность
такой силы и напряжения, как деятельность автора 'Темного царства', не
давала ему душевного удовлетворения и позволяла ему так высоко ценить
женскую любовь? Вполне определенный ответ на этот вопрос дает
обнародованное в 'Материалах для биографии Добролюбова' письмо его к другу
его семьи, старушке Л.Н. Пещуровой. Написанное в июле 1858 г., т. е. в
самый расцвет деятельности Добролюбова, оно показывает, до какой степени
люди истинно высоких дарований часто не имеют и приблизительного
представления о размерах своего значения. Вот заключительные слова
самооценки Добролюбова: 'Как же Вы хотите, чтобы мое писанье составляло для
меня утешение и гордость? Я вижу сам, что все, что пишу, слабо, плохо,
старо, бесполезно, что тут виден только бесплодный ум, без знаний, без
данных, без определенных практических взглядов. Поэтому я и не дорожу