В.А. Кожевников
В.А. Кожевников
Мысли об изучении святоотеческих творений [1]
Мысли об изучении святоотеческих творений [1]
Примечания
Примечания
Мысли об изучении святоотеческих творений, Кожевников Владимир Александрович, Год: 1917
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Одною из главных причин равнодушия к Церкви в наши дни среди ‘интеллигентной’ части общества должно считать то глубокое неведение, которое, даже у многих верующих, замечается относительно истории Церкви и содержания ее учения, поскольку таковое выразилось в святоотеческих творениях. Огромной ценности этих последних очень многие не понимают, и даже понять не могут, и именно потому, что ее едва знают, кое-как знают, а часто и совсем не знают. Говоря это, я разумею, конечно, не специалистов, богословов и историков, хотя и они иногда не безгрешны в этом отношении, я разумею более широкий круг просвещенных лиц, живущих будто бы столь разнообразными умственными интересами. Действительно ли глубоки те и другие, — мы здесь расследовать не будем, но многочисленны и разнообразны они вне всякого сомнения, и, соответственно этому, очень широк и современный выбор предметов и тем для чтения и изучения. Не странно ли, что при такой многосторонности возможны столь существенные пробелы знания, как опущение целой области святоотеческих писаний, необходимых и незаменимых не только в религиозно-воспитательном смысле, но и в общеобразовательном, общекультурном?..
Для такого равнодушия и невежества нет оправдания в личном несочувствии к жизни и учению Церкви: такие мировые величины и силы, как те, о которых здесь идет речь, такие могучие, многовековые влияния на прошлую и настоящую жизнь, на судьбы всего человечества не упраздняются по прихоти личного настроения или убеждения, осведомленность о них обязательна, независимо от наших субъективных или партийных симпатий и антипатий, она предписывается для действительно образованного человека уже по одним требованиям добросовестного духовного развития и старательного просвещения, без этого знания невозможен правильный исторический кругозор. Для лиц же, не разорвавших союза с Церковью, для верующих знакомство со святоотеческими писаниями существенно важно по соображениям еще иного, и несравненно важнейшего, свойства, а именно как наилучшее наставление к правильному пониманию, усвоению и осуществлению церковно-христианского смысла жизни, как раскрытие средств и способов к достижению ее цели.
И, несмотря на все это, повторяем, какое изумительное равнодушие, какое печальное неведение в этом отношении наблюдается в наше время в русском обществе, забывшем, к стыду своему, что все родное просвещение в былые века создалось и развивалось именно в теснейшей связи с сокровищами святоотеческой письменности!
Не пора ли отрезвиться от этого духовного неряшества, от этого греха неблагодарности перед прошлым и греха легкомыслия перед настоящим, которое в своих нравственно-религиозных задачах не может быть основательно постигнуто без связи с великим прошлым Церкви в ее учении и жизни, а эта жизнь и это учение, в свою очередь, не могут быть правильно оценены без знания их лучших выразителей — святоотеческих творений. Не пора ли ‘вернуться к Отцам’ для добросовестного и любвеобильного изучения их, не только как исторических памятников веков минувших, но и как наставников жизни духовной для дней настоящих и для веков грядущих?..
Но этот призыв тотчас же встречают возражениями о трудностях его исполнения. Не отрицаем — трудности есть, и не малые! Прежде всего древнехристианская письменность в своей совокупности представляется очень объемистым целым, а вызванная ею новая историческая и критическая литература становится даже трудно обозримою. Правда, по отношению к наиболее важной, ранней поре развития христианства материалы отрывочны и скудны, но это ничуть не уменьшает, а, напротив, значительно увеличивает трудности научного обследования этого периода: малочисленность фактических данных о времени до половины II века и случайный, прерывистый характер дошедших до нас сведений о нем оставляют в густом тумане целый ряд существенно важных вопросов о происхождении и первоначальном развитии таких сторон жизни Церкви, которые стали основополагательными для нее и в значительной степени предопределили ее дальнейшую судьбу. Соответственно такому положению и свойствам первоисточников разрастается простор для предположений, сомнений, а нередко — и отрицаний, и притом иногда кое-чего такого, что, с точки зрения церковной, представляется в высокой степени важным и ценным.
Отсюда — необходимость в применении именно к этой ранней поре жизни Церкви особенно старательного и подробного научного расследования первоисточников, без чего нельзя должным образом разобраться там, где сомнение уже возбуждено и грозит вышеуказанною опасностью. Конечно, мы могли бы не смущаться последнею, если бы люди нашего времени, и молодежь в особенности, обращались к памятникам первохристианства не под влиянием научного интереса, а исключительно ради той цели, которую мы, не колеблясь, ставим выше научной — ради цели духовно-назидательной. Для тех, кто с таким благоговейным намерением и соответственным настроением обратит взоры на достопочтенные страницы древнехристианской письменности и даже на отрывочные строки, к ней относящиеся, для тех, мы твердо верим, прольется животворный свет от вдумчивых учений, от чистых чувств и величавых жизненных примеров, здесь запечатленных, и в сиянии этих лучей благодатных растают, как минующие, предрассветные тени разных исторических и иных сомнений пытливого ума, еще не согретого верою сердца.
Но не все находятся под счастливым веянием такого настроения, а там, где еще нет его, естественно встречать и личные недоумения и, несравненно чаще, предубеждения, понаслышке от других воспринятые или же исходящие из недостаточного либо тенденциозно-одностороннего чтения. И вот почему, в противодействие всему этому, необходимо самым серьезным, самым добросовестным образом считаться и с научною стороною задачи, стоять на высоте ее современного положения, а это, разумеется, дело далеко не легкое.
Другая трудность при привлечении внимания и сочувствия к занятиям святоотеческими творениями может быть названа педагогическою. Она в том, что вообще нелегко современные умы, в особенности у молодежи, столь увлекающейся новым, ближайшим, злободневным, заинтересовать памятниками далеких времен. Кому неизвестно, что нерасположение к давнему прошлому вообще, к древности, ошибочно отождествляемой с ветхостью и мертвечиной, что непонимание и отрицание неизбежного и законного влияния прошлого на настоящее, кому не известно, говоря короче, что неисторичность жизневоззрения есть один из основных недостатков значительной части нашей интеллигенции, в ее, в данном случае, невыгодном отличии от западной, где, несмотря на горячее сочувствие прогрессу, последний не мыслится как отрицание прошлого, не является каким-то новым творением сызнова и из ничего.
Нерадивое и пренебрежительное отношение к историческому элементу в настроении известной части нашего общества, начинает, к счастию, встречать уже серьезный отпор в некоторых областях духовной жизни, например в сфере художественной, но оно царит еще в самых широких размерах во взглядах многих на религию. Именно применительно к ней часто приходится слышать, будто ‘старому подобает стариться, а молодому расти’, именно здесь особенно часто видят в прошлом только отжившее, умирающее или уже мертвое и призывают к новым началам, из которых, на рубеже гробового входа, должна иная, младая жизнь взыграть. У религии в наше время, говорят, иные цели, иные применения, чем прежде, иные, следовательно, должны быть и пути и средства, а более смелые новаторы добавляют: ‘а потому и иные начала, иные основы’. Разубедить в этом предвзятом мнении чрезвычайно трудно, и в этом — вторая тяжелая сторона задачи,
Но, не углубляясь в частности, спросим и мы в свою очередь: откуда столь решительное, столь догматическое заключение? Достаточно ли оно обосновано исторически и психологически? Смело отвечаем: исторически — не обосновано! Ибо относительно христианства нет исторических данных, чтобы утверждать, будто оно изжило свои первоначальные, основные начала: неувядающей жизнеспособности христианства нечего доказывать: она уже доказана фактически, не рассуждениями, а фактами, доказана широтою и глубиною его влияния на пространстве стольких веков, несмотря на различия времен и мест, рас и культур. Возможно ли, мыслимо ли было бы такое влияние, если бы в христианстве не было заложено колоссальной способности к развитию среди новых и новых условий жизни человечества? Как Евангелие есть вечная книга, неисчерпаемая всею долгою эволюциею всемирно-исторического процесса, так и христианство, более чего-либо другого в истории, универсально по Божественному плану, в основу его положенному, неистощимо по возможностям и силам для его выполнения. Итак, в историческом смысле можно говорить с основанием только о развитии, но не о замене христианства. Не то же ли самое — и в смысле психологическом? Христианство из всех религий рождается из запроса на абсолютное и вечное, то совершеннейший из исторически известных ответов на эту неуничтожимую потребность души человеческой, христианство может ли не содержать в себе и основы абсолютной, вечной и такой же цели? Мало того! Даже применительно к путям, вытекающим из этой основы, и к средствам достижения этой цели вправе ли мы заранее, априорно решать, что они должны неизбежно меняться, даже в существенных своих чертах? После добросовестной, широкой проверки на опыте прошлого и настоящего не оказывается ли, наоборот, что даже пути и средства религиозных стремлений и переживаний в христианстве, там, где они искренни и глубоки и где результаты их плодотворны и благотворны, остаются в своей сокровенной сущности сходными, чтобы не сказать тождественными, соответственно неизменным началам и высшим целям религиозного процесса, понимаемого и переживаемого по-христиански. Меняется внешность, историческая окраска, психология же самого духовного процесса, его внутренняя жизнь остается та же, потому что абсолютное (а христианство и есть высшее из абсолютного) не стареет и не упраздняется: оно — ‘истина Господня, пребывающая вовек’.
Подтверждается все это широким и ярким историческим опытом на жизни христианства, но христианства, разумеется, церковного, ибо вне Церкви — хаос, неустойчивость и эфемерность, разнообразие не мощи, а немощи, не развитие закономерное вечного, а смена произвольного и мимолетного, не единение и мир, а распад и раздор. Для того, кто беспристрастно проследит, сравнит и расценит результаты того и другого, для того далекое прошлое Церкви с ее стремлением к единству и постоянству предстанет не вечернею угасающею зарею чего-то отжившего, умирающего, а рассветом веры первоначальной, зарею утреннею, чистою и свежею, полною жизни юностью христианства, из обилия благодатных сил которой и наша дряхлеющая духом пора может почерпать ободряющие примеры и научения для личного спасения и для решения общих современных религиозно-нравственных задач, ибо там, в этой священной дали, рядом со многим окружающим, мутным и темным, даны все же не умирающие фактические указания: где, в чем и как надо искать и осуществлять истину вечную и правду Божию.
Задача ознакомляющихся с древнехристианскою письменностью заключается, следовательно, с этой точки зрения в обнаружении того, что есть неветшающего в этих памятниках первоначальных христианских мыслей, чувств и подвигов, — того, что мы вправе считать остающимся в силе и обязательным или, по меньшей мере, желательным, полезным и для нас. Надо ли пояснять, сколько частных трудностей приходится преодолевать при таком отделении второстепенного от важнейшего, местного и временного от общехристианского, постоянного, неотменимого? Как легко здесь либо преувеличить, без достаточных оснований, значение первого, либо, столь же произвольно, принизить или просмотреть второе и вывести, таким образом, заключения не только ошибочные в смысле научном, но и опасные в смысле правил для руководства в жизни духовной?..
Но каковы бы ни были трудности и опасности, они значительно уменьшаются для тех, кто при изучении древнехристианской письменности, сохраняя общенаучные приемы исследования, вносит в последнее высший критерий для суждения в этой области: я разумею тот свет, который должно проливать на эти занятия полное веры и любви отношение научно-пытливого ума к авторитету Священного Писания и Священного же Предания. Только яркая звезда Божественного Откровения, данного в Слове Божием, Писании и в деле Божием, в Церкви, может, в многочисленных сомнительных случаях, быть нашею надежною Путеводительницею среди обманчивых сумерек и блуждающих огней того отрывочного и скудного знания, которое с такими усилиями воздвигается на дошедших до нас обломках памятников далекого, загадочного прошлого, столь несхожего с нашим веком. Скажем более! Как бы священны сами по себе ни были святоотеческие писания, надо все же помнить, что их духовная истина и красота есть свет, отображенный из благодатного первоисточника Божественного Откровения. Так смотрят и в этом именно смысле придают значение своим творениям сами Отцы Церкви, непрерывно ссылающиеся на предзнаменованное пророками и возвещенное Христом и апостолами: на этом согласии с истинами, ‘слышанными исперва’, сначала непосредственно, ‘лицом к лицу’, потом в Писании, утверждают они, правда и ценность Священного Предания, в созидании и развитии коего и сами они трудятся. Из благодатного источника Священного Писания подобает нам, следовательно, почерпать и свет, и силы, и надежду для решения недоумений и затруднений, о коих мы выше говорили. Но не забудем и другой, неразлучный с первым, источник духовного ведения и духовной мудрости, Священное Вселенско-Церковное Предание. Ведь и само Священное Писание в его осязательном, человеческом выявлении дано в Церкви, невидимое Божественное Откровение выражено видимо, как Писание, Церковью, в Церкви и для Церкви, и тою же Церковью, возгреваемою Святым Духом, держащею ключи разумения духовного, пребывающего ‘столпом и утверждением истины’, дано и истолкование всего существенного для спасения в Писании, тою Церковью, которая уже была, когда некоторые части Писания утрачивались или временно, в отдельных Церквах, в состав его не включались, которая, в лице апостолов, а через них — и их преемников, знала не одно то, что, из свыше откровенного, было впоследствии записано, но и то, что хотя и не попало в запись, но было, однако, столь обильно, что, будь оно записано, — ‘ни самому всему миру вместити пишемых книг’ — по слову Ученика Возлюбленного. Писание, — и духом, и буквою коего столько злоупотребляли отделявшиеся от Церкви и которое так опустошено современною критикою, исходящею из субъективного понимания отдельных умов, — Писание соблюдалось и истолковывалось во всем существенном устойчиво и непоколебимо не иначе, как опираясь на ‘столп и утверждение истины’ — на Церковь. Итак, не иначе, как проникнувшись искренне и глубоко духом церковным, воспринявши его в благодатных дарах, живущих в Церкви: в молитве, в богослужении, в таинствах, в вероучении и в жизневоплощении всей этой совокупности церковного сознания и ощущения, станем вполне способными к правильному восприятию и усвоению и той глубокой мудрости, которой полны святоотеческие творения, и та же совокупность сил духа истинной церковности поможет нам разобраться и в тех трудностях, о которых и мы упоминали.
В противоположность церковному пониманию и обычаю новейшая историко-религиозная критика выступает с резким возражением против введения в патрологические исследования правила соображаться с указаниями Священного Писания и Священного Предания: такое руководство отвергается под предлогом ненаучности этого приема и его помехи свободе и непредубежденности исследования. Вот почему Фридрих Ницше [2] требует, чтобы в патрологии ‘литературная точка зрения стала преобладающею настолько, чтобы впредь для любого древнехристианского произведения совсем не имел бы определяющего значения вопрос о том, кто написал это произведение, отец ли Церкви или нет’. Франц Овербек [3] идет еще дальше: он находит, что историко-литературная точка зрения должна быть в патрологии уже не преобладающею, а ‘единственною’. Считая такую постановку, пожалуй, уже чересчур радикальною, автор новейшего, наиболее распространенного протестантского учебника истории древнехристианской литературы Крюгер полагает, что ‘во всяком случае историко-литературная точка зрения должна быть в патрологии поставлена на первом плане, до богословского же и церковного значения данного писателя истории литературы нет никакого дела’ [4]. Этим-де она и ‘отличается от патрологии, которая, исходя из заимствованного у догматики понятия Отца Церкви, является особою отраслью католического богословия и руководствуется соответствующим выбором материала и таковыми же приемами его обработки’ [5].
Но именно благодаря усвоению такой точки зрения преобладающее на Западе, а отчасти и у нас встречающееся направление исследований древнехристианских памятников превратило патрологию в простую историю литературы, для которой, по словам того же Крюгера, вся задача сводится ‘к чисто литературному познанию и такой же оценке форм и связи произведений, без принятия в соображение их церковного и богословского значения’ [6]. Разрушительные следствия такого метода очевидны на множестве отдельных современных ученых работ и на общих выводах. Вот они в саркастической характеристике одного из солиднейших западных знатоков патрологии, Барденгевера: ‘так называемые Отцы Церкви оказываются представителями только личных и очень изменчивых мнений, общепризнанной веры, о которой они могли бы свидетельствовать, будто бы вовсе не существовало: выражения: ‘церковная и святоотеческая письменность’ превращаются в названия, лишенные содержания: различие между церковным и нецерковным, правоверным и еретическим лишается будто бы всякого внутреннего оправдания, всякого фактического обоснования… одним словом, исконная патрология теряет под собою почву — рушится’ [7], а с нею и церковная вера, поскольку она укрепляется на святоотеческом предании, становится ‘фикцией, совсем несоответствующей исторической действительности’ [8]. И все это — в угоду будто бы требованиям полноты и свободы научного исследования!..
Не думаем и мы отрицать их! Но в указанном сейчас направлении мы имеем дело с незамечаемым или дурно замаскированным заблуждением, а не трезвою научностью! В самом деле, высшим проявлением как раз ненаучности и должно считать игнорирование в области исследования предмета или явления того начала, которое составляет их жизненную атмосферу и их первоисточник. А это именно и делают те, которые при изучении творений, созданных Отцами Церкви в духе церковном, порожденных живейшею верою церковною, отрицают принципиальное значение и влияние Церкви, ее вероучения и ее предания, говоря, что ‘до всего этого им и дела никакого нет’. Если этот основной элемент столь развязно отстраняется прочь исследователем, если он самим им слишком мало воспринимается или совсем не ощущается как родственное, органически понятное и близкое начало, — тогда не помогут, не возместят этого пробела никакая полнота эрудиции, никакое усердие в научных поисках, никакая проницательность и тонкость критических суждений: ученость окажется грудой мертвых костей, безнадежно ждущих духа воскрешающего, усердие в труде — не животворящею, а разлагающею силою, а проницательность и тонкость в расценке сравнительных мелочей не избавит от слепоты в главном, в духовном. Тогда до содержания внутреннего, до души явлений и учений действительно уже не будет дела! Но зато что же и останется? Одна только муравьиная работа над формами внешними, скрывающая под кропотливо вытканным узором исторической критики внутреннюю пустоту и гниль.
Вот трагический исход ученых трудов, не озаряемых светом веры в применении к расследованию святоотеческих творений, трудов, умышленно или бессознательно вынимающих из этих творений ‘душу живую’, заменить которую нечем, ибо, по слову Писания, нет выкупа за эту драгоценность. Сознавши это, почерпнем же в единении с духом церковным главную способность к уразумению святоотеческих творений, способность сродственно и жизненно постигать их как выражение именно жизненного духа Церкви. Трудности останутся, конечно, и для проникшегося этим настроением, но, по крайней мере, будет прочная основа для отношения к затруднениям и для посильного превозмогания их. А раз это будет, малодушно из-за трудностей сторониться от изучения области, неведение в которой, как мы уже сказали, недопустимо в уме действительно просвещенном, каков бы он ни был, верующий или отрицающий религиозное.
Но небрежность, непозволительная с научной точки зрения в отрицателе, становится в лице верующего непростительною уже и в нравственном смысле, как небрежение к сокровищу, принципиально признаваемому, а практически заброшенному. Не странно ли, в самом деле, что святоотеческие творения в наши дни лучше известны верующим среднего и малого уровня образования, нежели верующим более просвещенным в других отношениях? И не еще ли удивительнее встречать нередко самих пастырей или служителей Церкви, живо интересующихся сравнительной мифологией, спорами о ‘Babek und Bibel’, буддизмом, спиритизмом, теософией и равнодушных к сокровищам святоотеческих творений, столь поверхностно известным или забытым, и к памятникам ранних дней христианства, вновь открываемым?.. Пора восполнить эту духовную недоимку! Пора заглянуть впервые или вновь пристальнее всмотреться в этот мир величавой духовной красоты и глубины мысли, которую только недавно начали ценить и с чисто философской стороны!
Необходимо это и в целях апологетических. На тех, кто живет и мыслит в духе христианской церковности, лежит обязанность дать, в случае надобности, отчет в своих церковно-христианских убеждениях иначе мыслящим и противопоставить веские факты и строгие выводы возражениям, столь часто в наши дни раздающимся против Церкви вообще, против авторитета и строя православной Церкви в частности. Но как выполнить эту почетную обязанность перед собою и другими при незнакомстве с историческими опорами этой стороны наших религиозных убеждений? А между тем можно с уверенностью сказать, что усилия почерпнуть подкрепления этого рода в памятниках древнего христианства, в творениях Отцов Церкви в особенности, окажутся удивительно плодотворными: многие из предубеждений против Церкви, ее авторитета, ее организации рассеются, когда от суждений обо всем этом понаслышке, по неточной либо неверной передаче мы обратимся непосредственно к первоисточникам, к свидетельству очевидцев, устроителей Церкви и достойных носителей ее духа. Как многое из того, что ныне выдается за неважное, искусственно или расчетливо придуманное, или за порождение позднейшего времени, либо за искажение первоначального, окажется существенным, естественно возникшим, изначальным или глубоко древним, необходимым для своего времени, драгоценным и для нашего!
Таковы разнообразные общего свойства побуждения к занятиям творениями Отцов Церкви для просвещенных людей нашего времени. Необходимо присоединить еще одно соображение, касающееся особо нас, как православных. Патрологию, в противоположность протестантам, разлагающим ее в историю личных и случайных мнений, без связи с учением Церкви, католики самодовольно назвали, не без некоторого основания, наукою католическою. Но гораздо правильнее считать и звать ее кафолическою и в этом смысле — православною, так как православие и есть кафоличность, вселенскость, одинаково добровольное церковное объединение, одинаково далекое, с одной стороны, от католического иерархического ига, угнетающего личность, а с другой — от протестантской индивидуалистической розни, разрушающей единство. Патрология, по самой природе своего предмета, по содержанию его, по способу соглашения и убеждения посредством вселенского признания основ веры и церковного предания о них, есть дисциплина примиряющая, отрасль знания, воспитывающая чувство духовного родства, органическую солидарность в высшей человеческой семье, самой емкой в ширину, самой содержательной в глубину — в Церкви. Недаром это — ‘наука об Отцах’! Болезненно напряженному, крайнему индивидуализму наших дней, бессильно, хотя и пламенно мечтающему о солидарности и не умеющему, однако, даже приблизиться к ней в своей бессердечной борьбе за существование, с одной стороны, и в своем надменном умственном аристократизме — с другой, нашему веку всевозможных распадов и противоречий идеал органического духовного единства, данный в Церкви, идеал не вырождающийся ни в угнетении личности, ни в произволе ее, должен бы стать особенно дорогим, если бы он не был забыт по неведению и неблагодарности или искажаем по предубеждению. Православию же, как зиждущемуся на начале братского, соборного, добровольного единения в существенном, с сохранением свободы и различий во второстепенном, временном и местном, свободы к развитию мысли и жизни церковной на условии сохранения верности основному, незаменимому и потому неотменному, Православию, повторяем, ‘страна Отцов’, то есть творения и дух их, должна быть, преимущественно перед инославием, дорогою, возлюбленною родиною. Ввести в нее незнакомых с нею, вернуть ученых сынов, заблудившихся по распутиям и околицам, на исконный и широкий путь, по которому шла Вселенская Церковь от ее колыбели до рассвета, есть настоятельнейшая потребность современной русской богословской науки, в которой богатству знаний и обилию ученых сил и способностей далеко не всегда соответствует проникновение духом подлинной православной церковности.
Но так же задача, в известной степени и в иной, разумеется, постановке, относится и ко всему нашему общественно-религиозному сознанию, которое до тех только пор и было самобытно и стройно, пока черпало основы своего нравственно-духовного устроения в значительной мере из глубокого и здорового источника церковно-отеческой мудрости. Мудрость эта предназначалась, да и теперь относится, не к одним избранным умам, а ко всем душам верующим, жаждущим духовного, ‘умного’ ведения. В ней надо искать не одного научения, но и поучения, не одного удовлетворения духовного сознания и настроения в положительно христианском, церковном смысле. И эту цель мы не колеблемся поставить на главном, на первенствующем месте. Она и доступнее, и важнее: доступнее, потому что не требует трудно осуществимого для многих сосредоточения внимания и времени на объемистом, сложном и не легком для усвоения ученом аппарате современной патрологии, важнее же поучительная цель, сравнительно с научительною, настолько, насколько целая жизнь, устрояемая в духе христианском по образцам праведников и святых Божиих и по завету церковному, ценнее одного из самых драгоценных средств должного устроения жизни — знания. Я говорю ‘средств’, а не ‘целей’, потому что при всей своей высокой ценности самодовлеющей, верховною целью, самоцелью знание быть не может. Верховною целью жизни может быть не знание, а дело, высшее, всем доступное, но и для всех обязательное, хотя и добровольное, дело личного и общего спасения через единение с Богом и преобразование себя и других, мира и жизни в новую тварь во Христе при помощи Его благодатных даров, ниспосылаемых Им в Церкви. Более чем в какой-либо иной отрасли знания, цель эта должна быть непрестанно перед нами в ‘науке об Отцах’, и менее, чем где-либо, может она здесь навлекать упрек во внесении какого-то принципиального раздвоения или противопоставления в предмет занятий, в объект исследования. Своеобразная красота и величавость ‘науки об Отцах’ при церковной, основной точке зрения на нее именно и состоит в гармонии запросов веры и ответов знания. Пусть не на все исторические и критические запросы сможет ответить здесь знание! Но не на все и призвано оно отвечать в области ведения религиозного, у которого даже исторические стороны в своих сокровеннейших глубинах разоблачаются не при дымном, ветром колеблемом факеле ученой критики, а при ясном озарении луча веры. Именно здесь недомолвки и пробелы знания — еще не основание для отрицания: молчание письменных памятников — еще не опровержение того, что приемлется Церковью за реальное, за бывшее и пребывающее, вера Церкви, зиждущаяся на Священном Предании, — не меньшее доказательство, чем временем изъеденные хартии и свитки, чем обломки черепиц и мраморных плит, испещренных полустертыми надписями! Молчание веков, столь долгое, столь упорное по отношению ко многому, не раз прерывалось на наших глазах: открытия затерянных, забытых или не обращавших на себя внимания памятников христианской древности блестяще пополняют пробелы, разъясняют недоумения и, по признанию самого вождя западной историко-богословской науки Гарнака, все время говорят во укрепление истины и точности церковного предания.
Но если святоотеческие творения нам, православным, — родные по духу веры нашей, по связи с развитием просвещения на Руси, и если любовь к ним у народа еще и поныне не вымерла, то не ясно ли, что на деятелях русской Церкви и науки русской лежит обязанность сделать удободоступными для широкого круга читателей произведения Отцов и учителей Церкви и, насколько это возможно, важнейшее и лучшее из обширной литературы о них, и озаботиться редактированием пособий к ознакомлению с ними в общепонятном изложении, пособий, составленных старательно, с использованием данных науки, новых открытий в области древнехристианской письменности и с библиографическими указаниями для тех, кто пожелал бы или нуждался в дальнейших, более специальных сведениях и справках. Нельзя не огорчаться тем, как недостаточно, как мало у нас делается в этом направлении, сравнительно с католиками и протестантами. Я не говорю уже об отсутствии у нас самостоятельных изданий текстов святоотеческих, изданий, подобных тем, которые в настоящее время выполняются применительно к греческим христианским писателям первых трех веков патрологическою комиссиею при Прусской Академии Наук [9] и применительно к латинским церковным писателям Венскою Академией Наук [10], не говорю и о таких ценнейших сборниках вновь открываемых памятников древнехристианской письменности и ученых комментариев и исследований к ним, как издаваемые с 1882 г. в Германии Гебгардом и Гарнаком [11] и с 1891 г. в Англии Арм. Робинзоном [12]. У нас даже переводы Церкви оставляют желать очень многого и со стороны качества и полноты их, и со стороны доступности пользования ими. Нечего таить греха (ибо здесь — грех несомненный против родной Церкви и своего народа!), что многие из этих переводов далеко неудовлетворительны, что давно пора заменить их новыми, более тщательно проверенными по подлинным текстам, более старательными по изложению. Необходимо пополнить и пробелы, перевести то, чего еще нет по-русски из творений Отцов и учителей Церкви, а также и из других исторически важных памятников древнехристианских. Пожелаем также, чтобы издание переводов там, где оно уже в ходу, велось с большей энергией и подвигалось быстрее, чем мы до сих пор видим. Если вспомним, в течение какого долгого ряда лет, какими мелкими порциями и с какими перерывами осуществляются у нас этого рода труды, и если вспомнить, что английский перевод доникейских Отцов в 24 томах был осуществлен в 6 лет [13], а его второе издание в 2 года [14], что 1-я серия американской ‘Избранной библиотеки никейских и посленикейских Отцов’ в 14 томах была закончена в 4 года, что столь же быстро подвигается вперед вторая ее серия [15], если сравнить эту энергию инославных с медлительностью нас, православных, для которых Отцы должны бы быть особенно близки и дороги, становится и горько и стыдно за русские церковные и ученые силы.
Но даже и то, что сделано, осуществлено ли в форме общедоступной? Сколько из переведенного стало недоступно за давностью издания (например, перевод (неполный) Тертуллиана и Лактанция сороковых годов, Евсевия — шестидесятых годов), или по затерянности в периодических изданиях, или по очень ограниченному количеству напечатанных экземпляров (например, перевод творений Климента Александрийского, выполненный столь недавно и почти ненаходимый даже за очень высокую цену). Одно из условий общедоступности и широкого распространения книг — их дешевизна. Известен большой объем святоотеческих творений и цена их в русских изданиях. Какая возможность, спрашивается, приобретать их при таких условиях множеству лиц, не располагающих большими средствами, и учащимся в частности (даже несмотря на практикующуюся для них иногда скидку)? У нас, к стыду руководителей общественного просвещения, не заботятся о том, чтобы святоотеческие творения в полном составе имелись в народных и иных общедоступных библиотеках и читальнях, часто усердно переполняемых разным печатным навозом. Но если бы даже и было иначе, библиотечного пользования ‘Отцами’ недостаточно: они, конечно, должны обязательно занимать почетное место в общественных рассадниках просвещения как всемирные, универсальные учители, как великие наставники, между прочим, и для убеждений и нравов общественных, но ‘Отцы’, именно потому, что они — Отцы, должны находиться, кроме того, у православных людей и дома, в семье, у отеческого священного очага, всегда под рукою, для частого, хотелось бы сказать ежедневного, духовно-воспитательного пользования ими. Для этого они должны быть изданы тщательно, но общедоступно — дешево. Смеем сказать: это возможно! Ведь есть же у немцев, правда, скромное на вид, но, по отзыву знатоков, в большинстве случаев доброкачественное по переводу издание творений Отцов Церкви в мелких и дешевых выпусках [16]. Почему не быть такому изданию у нас, но, я сказал бы, еще более дешевому? Неужели препятствие — в ‘средствах’ (денежных)? Позорное препятствие там, где речь идет об удовлетворении первостепенной потребности духовной для блага целого народа! Надо ли доказывать, что такое издание — дело не торгового расчета и не частной предприимчивости? Это священный долг и церковных ведомств, и научных учреждений, духовных и светских. Обернемся на Запад, на который мы так любим смотреть, которому так стараемся, кстати и некстати, подражать: ведь греческих Отцов Церкви издает в протестантской стране светское учреждение, Прусская Академия Наук, а латинских — Венская, английские и американские переводы издала группа ученых, опять преимущественно светская же, даже крошечная протестантская Дания считает нужным обзавестись переводом Отцов!.. [17] А в православной России у Церкви, у правительства, в учреждениях общественных и государственных, светских и духовных, наконец, у частных лиц, столь щеголяющих дорогими жертвами на просвещение, не найдется средств для того дела, которым еще наши предки сочли необходимым заняться и, по-тогдашнему, с успехом занимались уже на заре нашего просвещения?..
Важно иное затруднение — недостаток ученых и вообще рабочих умственных сил для дружного и успешного осуществления этой задачи. Действительный ли, однако, недостаток сил ученых? Или, вернее, их применение к иным ученым трудам, при равнодушии к ‘Отцам’ вследствие малой любви к ним?.. Рабочая же сила для выполнения ‘технической’ тяготы труда нашлась бы, под должным руководством, в лице учащихся или окончившей образование и жаждущей дела молодежи, если бы только умственные вожди ее сами полюбили это дело и одушевляли бы любовью к нему и учеников-сотрудников своих. Если будет любовь, мы не отчаиваемся в возможности осуществления дела, даже в его широком, совокупном составе. Но до тех пор — как не заняться тем, кому по положению и способностям надлежит, хотя бы приступом к частичному выполнению дела? Ведь в этой огромной литературе выбор и постепенность в порядке изданий безусловно необходимы: есть многое по существу и форме доступное, как бы созданное для широкого распространения [18], есть много такого, что требует подготовки и не сразу найдет читателя, пусть это ждет второй, третьей очереди! Но почему не приступить в скорейшем времени к изданию избранных святоотеческих творений и некоторых даже иных памятников древнехристианской письменности для общедоступного пользования, а кое-чего даже для народного чтения? Почему, применительно к другой потребности, не иметь в духе православной церковности проверенных, тщательных педагогических изданий наподобие немецкого ‘Сборника избранных церковно-историко-догматических первоисточников, в качестве основы для семинарских упражнений’ издаваемого в Фрейбурге Крюгером с 1891 г., или (с иным, применительно к нашим условиям, выбором) вроде ‘Малых текстов для богословских и филологических чтений и упражнений’, издаваемых в Бонне Литцманом? Наконец, почему бы нашим достопочтенным ученым, историкам и богословам, проявляющим столько добросовестности и знаний в разработке ученых специальных задач, не уделить хотя бы части своего труда и эрудиции для выполнения задачи, предназначенной не для специалистов, а для широкого круга читателей, для укрепления духовного тех, кто уже стоит в пределах церковного сознания, и для устроения и привлечения к ним тех, кто, по неведению или предубеждению, часто от неведения-то и происходящему, стоит еще вне их? Почему бы не приступить к бесспорно полезной, привлекательной и для ученого, и для писателя задаче: к изданию серии научно обоснованных, нетенденциозно, но искренно, в духе церковном продуманных и ясно, сжато и общедоступно изложенных книжек — введений к пониманию и изучению отдельных Отцов Церкви, характеристик их самих, как личностей, как деятелей, как писателей, на историческом фоне их эпохи и в связи с общим ходом развития жизни Церкви… Что потребность в этом есть даже и на Западе, более нас ‘обмирщившемся’ и обесцерковившемся, тому доказательство — успех подобных изданий во Франции, где за последнее время выходит несколько серий этого рода [19]. Не все, в них вошедшее, равноценно, не все безупречно, но, как бы то ни было, драгоценна сама задача, отраден сочувственный прием ее читающей публикой. В стране, официально враждебно относящейся к Церкви, все же находится масса лиц, понимающих огромное просветительное и воспитательное значение Отцов Церкви, святых, подвижников… Уже ли же у нас, в стране, которая искони звалась ‘Святою Русью’, общественное и церковное сознание совсем омертвело к исконной нашей родной ‘отеческой’ святыне?.. Мы верим в лучшее и надеемся…
1. Вступление к чтениям об Отцах Церкви в ‘Кружке ищущих христианского просвещения’ в 1909-1910 гг.
2. Geschichtliches und Methodologisches zur Patristik, в: Jahrbucher fur deutsche Theologie, X, 37-63.
3. Uber die Anfange der patristischen Literatur, в: Sybel’s Historische Zeitschrift. Band XLVIII,417-472.
4. Kruger. Geschichte der altchristlichen Literatur. 1 und 2 Auflage. 2 Ausgabe. Freiburg im Breisgan. 1898. Vorrede, XI.
5. Kruger. Geschichte… Vorrede, XL,1.
6. Там же.
7. Bardenhewer. Geschichte der altkirchlichen Literatur. Freiburg im Breisgan. 1902. I,28.
8. Там же, 27-28.
9. Die griechischen christlichen Schriftsteller der drei ersten Jahrhunderte, herausgegeben von Kirchenvater-Kommission der Konigl. Preussischen Akademie der Wissenschaften. Leipzig, 1897.
10. Corpus scriptorum eccles. Latinorum, editum consilio te impensis Academiae Litterarum Caesareae Vindobonensis. Vindob. 1866 sqq.
11. Texte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristlichen Literatur, herausgegeben von Gebbardt und Harnack. Leipzig, 1882 ff. Neue Folge 1897 ff.
12. Texts and Studies: Contributions to Biblical and Patristic Literature, edited by J. Armitage Robinson. Cambridge. 1891 sqq. — Мы вовсе не очарованы западною богословскою наукою в ее результатах, далеки от сочувствия ее исходным точкам зрения и тенденциям, но напряженности интереса к занятиям первохристианством и патристикою, добросовестности и усердию, вносимым в научную сторону работ, сюда относящихся, у немецких и английских ученых (отчасти и французских) нельзя не позавидовать. О том, как много работают в этой области на Западе, может служить наглядным доказательством тот факт, что обзор исследований по древнехристианской письменности за двадцатилетие с 1880 по 1900 г., составленный Эргардтом, обнимает (в двух томах) около 900 страниц. (Ehrhardt. Die altchristliche Literatur und ihre Erforschung seit 1880 bis 1900. Freiburg i. B. 1884. 1900). Какой процент на эту массу составили бы наши ученые работы за тот же период? Многое ли писано у нас, например, по поводу ‘Учения 12 апостолов’, сравнительно с более чем двумястами западных книг и статей о нем? Не успели опубликовать вновь открытые ‘Оды Соломона’, как около них выросла уже целая литература, у нас же, если не ошибаемся, пока — ничего!
13. The Ante-Nicene Library. Translations of the Writings of the Fathers down to a. D. 325, edited by A. Roberts and J. Donaldson. Edinburgh, 1866-1872.
14. B Буффало, 1884-1886 A. Cl. Coxe. В 1887 г. вышел добавочный том, ed. by Е.С. Richardson, в 1897 г. — другое добавление, by A. Mensies. Edinburgh.
15. А Select Library of Nicene and Post-Nicene Fathers of the Christian Church in Connection with a Number of Patristic Scholars of Europe and America, edited by Ph. Schaff and H. Wace. Buffalo and New York. 1886-1890. Second Series. Oxford-New York, 1890 sqq.
16. Sammtliche Werke der Kirchenvater aus dem Urtexte in das teutsche ubersetzt. Kempten 1830-1854. 39 т. Bibliothek der Kirchenvater, Eine Auswahl der vorzuglichsten patristischen Werke in deutscher Uebersetzung, herausgegeben von Reitmayr und Thalhofer. Kempten. 1869-1888. 420 выпусков в 80 т.
17. Vidnesbyrd af Kirkefaedrene. Chistiania. 1890 sgg.
18. Прекрасное начало в этом отношении, в виде кратких извлечений из святоотеческих творений, положено М.А. Новоселовым в его издании листков, озаглавленных: ‘Семена Царствия Божия’.
19. La Pensee chretienne. Textes et etudes. Paris. Bloud (Ириней, Иустин и апологеты, Ориген, Иероним, Тертуллиан, Иоанн Дамаскин, Афанасий Великий). — Les Saints. Paris. Victor Lecoffre. (Ириней, 2-е изд., Иларий, 2-е изд., Иоанн Златоуст, 4-е изд., Василий Великий, 4-е изд., Амвросий, 5-е изд., Августин, 8-е издание).