Сергей Гусев-Оренбургский
Сергей Гусев-Оренбургский
Муж совета
Муж совета
I.
I.
II.
II.
III.
III.
—————————————————-
Муж совета, Гусев-Оренбургский Сергей Иванович, Год: 1908
Время на прочтение: 12 минут(ы)
О. Флавиан только что сел за вечерний чай, как мимо окон прозвучал колокольчик и умолк у ворот.
— Не благочинный ли? — подумал о. Флавиан. Он поспешил надеть малиновый подрясник, причесаться, — потом, заглянув в темную спальню, где пахло пеленками, позвал:
— Надя!..
Там кто-то слегка всхрапывал, но не отзывался.
— Надюша!.. — звал о. Флавиан: — Надюша!..
— Ну? — спросил сонный голос.
— Встань-ка, пожалуйста… Приехал кто-то… Не благочинный ли?..
— Носит их! О, Господи… жисть!!. Отдохнуть не дадут!.. — говорил женский голос сквозь зевоту.
В тот же момент стал кричать ребенок.
Он кричал затяжным, болезненным криком.
— Замолчишь ли ты хоть на минуту!.. — раздраженно говорил голос в спальне: — Гос-поди… Замолчи!.. Вот я тебя… Баю, ббаю… баю-ббаю!..
Между тем о. Флавиан встречал на крыльце духовного высокого роста, черного, как грек, с грудью в косую сажень и поступью, которая не уступала бы протодьяконской.
— Куму и благодетелю! — говорил духовный густым басом с трескучими раскатами, как у трубы: — украшению духовного чина и мужу совета!.. Сколько лет, сколько зим… Привет и почтение от иерея Евгения!.. Почеломкаемся, брате!
Они обнялись на крыльце и облобызались.
— Давненько, давненько, отче Евгение! — говорил, посмеиваясь, о. Флавиан, — в то время как о. Евгений сохранял веселую серьезность — давненько не заглядывал в наши края… Стыдно, стыдно забывать… А еще ку-м!
— Суета мира сего отвлекала, брат… Суета сует, — а тут еще следствие! Я ведь под судом, отец… Привел Господь на старости лет… Слыхал поди?.. Как кумушка поживает?
— Слава Богу… бегает… Да как это ты?.. За что?
— А крестник?
— Пи-щит! Как тебя угораздило-то?.. А?
— Все расскажу, не утаю… Ведь я к тебе за советом! Тайна моя будет явная перед очима твоима, отче богомудре… Только сначала чаем напои… Жажду!..
— Самовар на столе. Грядем в храмину…
— А подношение… на благое усмотрение?..
— Для милого дружка раскупорим петушка!
— Ха-хха-хха!.. — раскатился о. Евгений с треском: — цел?
— Цел!
— Не захлебнулся еще?..
— Я его каждый день к вечеру на свежий воздух выпускаю.
— Ха-хха!.. Вельми приятно!.. Ну да будет лясы-то точит… Я вижу, — ты все такой же затейник… Муж совета!.. Ха-хха!.. Веди меня к попадье сначала, а потом и с петушком поздороваемся…
Они вошли в зальцу, уже повитую вечерней мглой, где на столе перед диваном на всем просторе шумел самовар. Из спальни доносился не стихающий плач ребенка и раздраженное баюканье.
— По-па-дья — загремел о. Евгений, наполнив зальцу такими ужасающими раскатами своего могучего баса, что дрогнули на окнах кисейные занавески и на минуту смолк ребенок: — ку-ма!.. Выдь-ка! Покажись-ка! Давно не видал, соскучился…
Попадья вышла заспанная, растрепанная.
— Уж простите, батюшка!.. — сказала она. — Не одета я! Уйму нет на вашего крестника… Такой ревун, — такой плакса…
Ребенок перестал плакать и смотрел во все глазенки на своего черного крестного… Лицо у него было измазано манной кашей, а во рту торчал грязный рожок с кислыми молочными осадками.
— Почеломкаемся, кума! — бросил о. Евгений… — Вот так… По обычаю христианскому… Ну, как здоровье?.. Все спишь?
— Досуг тут, куманек…
— Знаю тебя! Ну крестничку любезному… Вашу драгоценную лучку.
Ребенок покуксился и заплакал.
— У-род! — сказала попадья: — вот все так-то… Целые дни… Что же это матушка-то не приехала? Все дела? Ох, уж эти дела… Го-рдится…
— Спит, кума, — скажи лучше…
— Батюшка… Присаживайтесь к столу… Фланя! Разливай уж ты сам чай-то, видишь, мне нельзя. Да вели Марье закуски принести… Марья!.. Ма-рья!! Куманек, присаживайтесь…
— Сажусь, сажусь, кума! У меня правило: угощают, — сиди, попрекают, — беги!.. Ха-хха!.. Я уж на диван сяду… А то у тебя стулья-то… Я что попрочнее выбираю…
Все сели за стол.
О. Флавиан отличался от своего гостя тем, — что был приземистого роста и обладал густой рыжей бородой, напоминавшей японский веер. Вместе с тем, он был лыс. Маленькие глазки его были всегда прищурены. Во время разговора он постоянно похохатывал, но никогда не смеялся громко, во всю грудь, — как о. Евгений.
— С дорожки-то, куманек! — говорил он, доставая из шкафа графин с петушком на дне и ставя его на стол: — выпить посошок приглашает петушок… Освободи-ка его, задыхается…
— Пользительно!..
— Стомаха ради. — Марья!.. Ма-рья!!. Скоро ли закуска-то?..
— Несу!.. — отозвалась из кухни Марья и внесла на тарелке две сельди, облитые уксусом и обложенные луком, который был нарезан кружочками.
— Дерзнем, отче!.. — налил рюмки о. Флавиан: — со свиданьем!..
— Это я люблю!.. — прогудел о. Евгений: —
Посмотришь и… вздохнешь:
Эх, рюмочка — злодейка!..
А выпьешь, — запоешь:
Еще, отец, налей-ка!..
Он смеялся, держа в руке рюмку и смотря на нее любезным взором…
— Ха-хха-хха!.. Упо-и-тельная!.. Кума!.. А ты что же с нами?..
— Что вы, куманек… Я не пью!..
— Для радости свидания и сил поддержания!.. Соблазнительного вида, сверхъестественного вкуса!.. Ну, не хочешь, — так нам больше останется… Хахха!.. А мы… с отцем-то Флавианом… того… Любители утопи Господи нашу душу…
— Кушайте, батюшка, на здоровье… Фланя!.. Наливай чаю-то…
— Так-то, куманек!.. — говорил о. Евгений, утирая усы красным платком: — судбище у меня с дьяконом завелось такое, — что не приведи Бог… Вряд ли цел останусь…
О. Флавиан потягивал с блюдечка чай и спрашивал:
— Из-за чего же собственно?..
— Целая история!.. Ты ведь моего дьякона знаешь?..
— Как не знать!..
— Вышибало, каких мало!.. Происхождения не Бог знает какого генеральского: мужлан!. Из деревни Загребихи, волости Грабиловской… Дедушка лапти плел, бабушка, на бобах ворожила, — сам же в Козьмодемьянском монастыре игумену калоши надевал да сапоги чистил… Однако же, — фанаберии этой в нем, — ужасть одна!.. Я, — говорит, собственным умом в люди вышел и во диаконы посвящен… Захочу, — завтра же попом буду, — потому, — я, говорит, обедню без требника отслужу и все минеи наизусть знаю!.. Вот какой гвоздь!..
— Гво-здь!.. — сказал о. Флавиан, потягивая с блюдца чай…
— Я ему говорю: — ‘дьякон! — Мало минеи да требник наизусть знать, — надо в них понятие иметь’!.. А он этак голову кверху закинет… Вы ведь его знаете?.. Маленький, тощенький, словно спичка, подрясничек коротенький, руки всегда в карманах и пальцы там растопырены, отчего подрясник в разные стороны топырится, словно кринолин, — волосы на голове, как у ежа, — борода клинышком и глаза ближе к носу, чем следует… Закинет голову важно так и говорит: — ‘по-ня-тие!.. Настоящее-то понятие только люди простые, необразованные и имеют, ибо сказано в законе: — ‘сокрыл еси от премудрых и разумных и открыл еси младенцам!..’ А я смеюсь: — ‘ты разве, — дьякон, — младенец?..’ Хохочем с попадьей, — а у дьякона волосы поднимаются от злости, потому, — го-рд! Однако, все бы ничего, плохо ли, хорошо ли, — жили…’ Но вышла раз у меня с ним история, — после которой он меня окончательно возненавидел…
Из-за пустяков дело вышло… Из-за петуха!..
— Возвышенная причина! — засмеялся о. Флавиан: не из-за такого ли, что у меня в графине сидит?..
— Ха-хха!.. Точка в точку!.. Только ростом повыше да поет звончей!..
— Этот запоет, святых выноси… хе-хе… Попробуй-ка!.. Приложись-ка!..
— Можно!.. — сказал о. Евгений, выпивая: — за общее здоровье, а также и за мое!.. Кума!.. Сто лет здравствовать… да детей наплодить дюжины полторы, яко же Сарра древле… вкупе с Агарию… Ха-хха…
— Ну!.. — сказал о. Флавиан, скосив глаза в блюдечко: прежде надо воспитывать научиться… А то… соски грязные, пузырьки прокисли.
— Уж ты… воспита-тель!!.. — рассердилась попадья, — сделав злые глаза: — сидел бы около графина…
— Ну, ну!.. — сказал о. Евгений: — не ругаться!.. Цыц!..
— Да, пра-во, батюшка!.. — начала была попадья: — терпишь, терпишь, да и скажешь… Но о. Евгений зажал уши.
— Не слушаю не слушаю!.. — мотал он головой: все вы попадьи, на одну колодку сделаны… Нового ничего не скажешь, — моя попадья сама все эти речи наизусть знает… Вот я лучше выпью еще рюмочку, да про петушка вам сказочку расскажу… По-у-чительную…
Он потянулся к графину, — налил рюмку — и, держа ее в руке, запел густою октавой:
В земном житейском море
Страдая без конца, —
За-будем труд и го-ре
За… рюмочкой вин-ца!..
— Поучительная песенка, — не правда ли?.. Ха-хха!.. За общее здоровье… а также и за архерейское!.. Много лет здравствовать!.. Сто лет прожить, умереть не — сгнить!.. Так вот… на чем это я остановился-то?..
— О петухе речь шла…
— Ага!.. Это был за-ме-ча-тельный петух!.. Если бы его в архиерейский хор регентом пригласили, — я бы первый сказал: аксиос!!. Ей-ей!.. Первое дело: бас у него, как у протодьякона…
— У петуха-то бас — засмеялся о. Флавиан.
— Ба-ас!!. То и удивительно… Говорю, — замечательный петух!.. Ночью нарочно я вставал, — чтобы его пение послушать… Попадье надоело, что я встаю чуть не каждую ночь, ругается: отдохнуть, говорит не дадут с петухом этим… А чего уж… По целым дням только и занятия, что спать…
Хе-хе!.. — засмеялся о. Флавиан: все верно попадьи-то на одних дрожжах замешаны…
— Кто бы говорил!!.. — вспыхнула, попадья, загоревшись злобой.
О. Евгений замахал на нее руками.
— Ну, ну!.. — сказал он: опять ругаться!.. Утиши гнев свой!.. Ревекка!.. Слушай-ка лучше дальше мою историю… Выйду это я ночью и слушаю… Звезды горят, тишина… тьма!.. Только это полночь настанет и пойдет потеха… На разные голоса, кто во что горазд: кто в дудочку, кто в сопелочку!.. Кто тенорком, кто фальцетом, кто фистулой. Иной хрипом кричит, словно простудился, другой как будто в свистульку нажаривает, а третий как по скрипке смычком без канифоли проводит… Такая разноголосица, такой крик… на каждом дворе, и близко, и далеко, и рядом и на конце села… Вот, братец ты мой, — в самый разгар этого хора и хватит, доложу я тебе, — да-а-с!!. Не поверишь, — на контрабасе такой ноты не выведешь, какую он, бестия, заведет!.. Заведет, заведет, важно так, не торопясь, — да на конце октавой, словно горохом, и рассыпет… Ку-у-р-р-ре… ку-уу!..
У матушки ребенок проснулся и закричал…
О. Евгений даже раскраснелся.
— Не поверишь?.. — говорил он в волнении: — как хватит он это на конце-то… с треском, — с раскатом, — так, ей-Богу, дух займется от удовольствия… Остальные-то петушки так и все и смолкнут, словно и они почувствуют, — какой это петушиный талант среди них находится!!.. Да что талант… Ге-ний!!! А там опять заведут, кто во что горазд… И только распоются, только разойдутся, — он в самый разгар и хва-тит… отдаст!.. И рас-сы-пет!! Ах, чтобы ему пусто было… Что это за петух был, что золото… Не поверишь, — до сих пор мне его, как сына родного, жалко!..
— Что же с ним случилось?..
— Ты слушай!.. Стою это я во тьме ночной, — услаждаясь… И слышу: на дьяконовом крыльце тоже кто-то прислушивается и вздыхает… — ‘Дьякон! — говорю: — ты?’ — ‘Я’! — отвечает. — ‘Что ты делаешь?..’ — ‘Умираю’! Да так это грустно говорит… Влюблен он был в петуха пуще своей дьяконицы. Тосковал по нем!.. Все хозяину присватывался, чтобы продал.
— Не твой разве петух? — спросил о. Флавиан, вставая, чтобы зажечь лампу, потому что комната наполнилась ночным мраком.
— То-то и есть!.. — вскричал о. Евгений: — не мой!.. Принадлежал он казаку одному, — раскольнику, — закоренелому старообрядцу, — киржаку… Большой любитель птицы был этот киржак и петуха своего откуда-то из степи верст за тысячу привез… Гордился этим петухом, — архиереем его звал… Присватывались мы с дьяконом к петуху, — то тот, то другой, — и под лад киржак не дается… — ‘Тысячу рублев, говорит не возьму’. Упорный киржак!.. Мне смерть, как хотелось этого петуха приручить, а дьякон так прямо тосковал по нем, потому что был куровод большой руки: — даже какую-то новую породу выдумал, — бесхвостых куриц развел. — Курица, как курица, а хвоста нет, даже смотреть совестно!.. Так вот раз и вышла, друг, история!.. Убежала у киржака дочь самоходкой за православного, — к богатому человеку в семью, — ‘на своды’, — как это у нас в Ч-м уезде называется… Приходит киржак ко мне…
— Постой!.. — сказал о. Флавиан: — выпьем!.. Душа пересохла…
— Вы-пьем!.. — мотнул даже головой от удовольствия о. Евгений, и тотчас затянул густой октавой:
В чем суть любой науки, —
И смысел жизни в чем?
Во-зьмем графинчик в ру-ки,
Да… р-рю-мочку нальем!!.
— Не забыл еще семинарии-то!.. — смеялся о. Флавиан: — поэт!!! Помню, бывало все стихи писал в семинарском журнале… Кто чего, а Беневоленский — стихи!,. Хе-хе… Поэт!.. Гораций!..
— Прошла пора!.. — вздохнул почему-то о. Евгений: — помню, я в то время стихи на праздник Богоявления написал и преосвященному снес, а тот их в Епархиальных Ведомостях приказал напечатать… Эх, была пора… Молодость… Ну, да все это быльем поросло!.. Давай-ка хватим по чарочке!.. По манерочке!.. Что бы душу обожгло!.. И в писании сказано: — ‘аще уныет плоть твоя, — выпей настоечки и закуси сельдью’!..
— Хе-хе!.. В каком же это писании-то?..
— Разумеется, — в турецком, — коего в семинариях не проходят, а в жизни, на практике изучают… Слыхал про кровь Сатаны?.. Вот она… Вот… В сем зловредном стеклярусе и с петушком на дне!.. Ну-ка, плюнь на нее!.. Ага!.. Вот и не плюнешь!.. Ибо, — что там не толкуй, — а крепко человецы одиннадцатую заповедь помнят: — ‘пей, — сколько влезет, — только не попадайся’!.. ‘Матушка!.. За твое здоровье!..
— Кушайте, батюшка!.. Да насчет петуха-то доскажите… Инте-ресно!..
— Ладно!.. На чем я остановился?..
— Киржак пришел…
— Вот!.. Пришел и говорит: — ‘Отец!.. Отродясь я вашего духовного порога не переступал, — пришлось!.. Принимай в гости!!.’ Я, конечно, сейчас — самоварчик, за стол его сажаю, — сам знаешь: — раскольник прихожанин — тот же гость!.. Славный старичок-то, древний, — борода, как у Авраама…
— ‘Ты, говорит, — отец, о чае не заботься, потому отроду я этого зелья не пивал, — да и пить из твоей посудины не стану… говорю прямо… не серчай!.. А пришел, говорит, — я к тебе по делу, — на счет дочери…’ — ‘Что такое’?.. — говорю. — ‘Повенчай ее с Яковом’… Признаться, я даже рот разинул: этакой кондовый кулугур дочь в церкви повенчать просит… — ‘Дедушка Андрей!.. — говорю: — да ты в уме’?.. — ‘В уме, — говорит: и знаю что великий грех творю перед лицем Господним, — да ничего не поделаешь’…
— Ведь ее, говорю: — дочь-то твою к православию присоединять придется, — иначе венчать нельзя’!.. — ‘Присоединяй, говорит: — коли нужно, — для формы и это сделай, — все одно потом она своего обряда держаться будет… Лишь бы повенчать… Чтобы крепость в браке была!.. А то нет хуже того сраму, — коли дочь мою да спустя какое время как распутку прогонят… Не могу того снести, лучше на грех пойду!.. Уж коли ушла она к Якову — повенчай их!..’ Пошел у нас разговор шире да дале. Поторговались-таки с ним, как цыгане на ярмарке… Скупу-ший старичишка!.. Я ему рублик спущу, он мне полтинничек надбавит… Напоследок же и говорю: ‘ну, дедушка Андрей, — я для тебя уваженье делаю, уважь и ты мне: — отдай петуха!..’ Зачесал в затылке… — Эх, — говорит: вот уж это мне тяжелее, чем дочь к православным отдавать… Да где наше не пропадало… бери’!.. И стал петух — мой!..
— Целая история!.. — сказал о. Флавиан.
— С географией!.. Вот, как узнал про то дьякон, и завоевал!.. Ходить перестал ко мне, — не кланяется, только раз в церкви и говорит: — ‘вы, батюшка, позабыли, кому курица при обыске полагается’?.. Я смеюсь… — А ты, — говорю, — дьякон, забыл, — к кому изначала с курицей за благословением перед начатием дела приходят?.. Что сначала-то, — обыск или благословенье’?.. — Я, — говорит дьякон, — зна-ю!.. Только, говорит, и вы кое-что скоро узнате’!!.. И действительно… Такой он доносище нацарапал, что и левой ногой не переступить!..
— Экий гвоздь!.. — сказал о. Флавиан, наливая рюмки…
— Гво-здь!.. Заноза… Занозил он мне, что и пластырем не вытянешь… Вызывает меня в скорости о. благочинный… Приезжаю… Ты ведь нашего-то благочинного знаешь?.. Седенький, маленький, голова трясется, нос пуговкой… Ордена во всю грудь… Заслуженный… Полковым был… Севастопольский… За повенчание офицера… того… шесть месяцев.
— Святовратов?..
— О-н!!. Говорит мне: — ‘Рабе!..’ У него, знаешь, привычка такая… ‘Рабе Евгение!.. Скажи по совести: кто кого?.. Драка была или так только по словесности?.. Я, знаешь, смутился… Стою, смотрю и не понимаю… А он: — ‘Можешь ты мне объяснить, о чем дьякон на тебя донос написал?..’ У меня даже в горле запершило и слезу вышибло…
— ‘Ни сном, ни духом, говорю, ваше высокоблагословение, — о сем понятия не имею, ибо невинен, как новорожденный младенец…
Тут и вынес он мне вот этот самый документ… ‘Мне, говорит, предписано дознание провести…’ читай… вот!..
О. Евгений достал бумагу и подал о. Флавиану.
Тот отыскал очки, подвинулся ближе к лампе и стал читать…
Его Преосвященству, Преосвященнейшему Епископу… и т. д.
Дьякона Вознесенской церкви Софийского прихода Иоанна нижайшее прошение.
Прибегая к святительским стопам Вашего Преосвященства, нижайший послушник Ваш, смиренно умоляю об архипастырской революции. Угнетаем зело от пастыря нашего Софиевского прихода, Вознесенской церкви, — и к тому же пастырь сей утесняет, злоупотребляя властию над нижайшим послушником, — ибо младенец Копылов недавно скончался, не придя в православное единение со святою Апостольскою церковью, ибо он в карты играл и не пошел… Также и крестьянин Худой умре без напутствия и, христиански будучи погребен, раб того недостойный, ибо пастырь, упиваясь безмерно, лишает к тому же и дохода!.. Противно апостольским правилам держит руку глаголемому старообрядцу, сиречь киржаку, мзды ради, к чему есть свидетели, и даже под присягою, — ибо притесняет, а я того не заслужил, к тому же служу в церкви Христовой добронравно, что отмечено и у о. благочинного в ‘Клировых Ведомостях’ в графе ‘О духовных и их семействах…’ И пел я в хоре… Посему, всепокорнейше прошу, Владыко, святительской защиты и к тому же следствия…
Нижайший послушник вашего преосвященства диакон И. Попловин…
— Нравится?.. — сказал о. Евгений…
— Лукаво зело!.. Настрочила стрела полицейская… А правда есть?..
О. Евгений почесал затылок…
— Не скрою души моея тайн пред тобою, богомудре!.. — засмеялся он… — Действительно, Худой-то помер как раз, когда я…
Он мигнул на графин…
— Без словес был… сиречь в бесчувствии… Понимаешь?
— Как не понять…
— Младенцы тоже… Знаешь этот народ…
— Знаком немножко…
— Злокозненный!.. И часу погодить не хочет, не разбирает того, что у человека в голове может быть турецкие полки ходят да в барабаны бьют… Очнешься немножко… — Был младенец?.. — ‘Был, говорят, да волею Божиею того…’ Эх!.. Под кого из нашего брата подкопаться нельзя… Не святые ведь… С кровию, с плотию… И к тому же с жаждой…
О. Флавиан крутил головой в сильнейшей задумчивости… Он даже встал и прошелся по комнате, заглаживая лысину…
— Исто-рия!.. — бормотал он: — шла баба в консисторию, а наш-то благочинный надел тулуп овчинный… Скверно, брат…
— Извлеки, друг, из бездны сея словом разума…
— Не придумаю, как быть… Всемерно надо отвратить следствие…
— Знаю!.. Вот я приехал к тебе… Ведь ты законник!.. Муж совета!.. В духовных следователях, мотрика, шестой год служишь!..
— Дело-то трудное… Не знаю, что и придумать, отец… Давай-ка, выпьем для ума просветления!..
— Резон!..
Они налили рюмки.
— Сла-до-сть!.. — басил о. Евгений, — поворачивая рюмку перед лампой: — елей елеонский!.. Не доводит только этот елей нас до добра, ибо — средство есть душевного потопления… Матушка-кума!.. За твое здоровье!.. — Ку-м!..
— Пей, не робей!.. Выручим!..
— Аль идея пришла?..
— Великолепная!.. Кратко и ясно: поезжай в город!..
— Ну?..
— Протоиерей Селиванов тебе знаком?..
— Помощник и покровитель… по старой памяти… В хоре пел у него.
— Пади ему в ноги… Пусть перед владыкой замолвит… Если же отвратить следствия не удастся, как я полагаю, — найди ты при его помощи в консистории ходы разные… Мышиные тропы… знаешь?.. Куда вода подтекает…
— И монета катится?..
— Вот!.. Словом, устрой так, — чтобы следователя назначили из нашего округа…
О. Евгений широко раскрыл глаза…
— Тебя?!. — закричал он…
— Назначут-то меня… Да ведь я тебе — кум, — мне отклонить придется, — я и укажу на Любибратова… А Любибратов-то мне друг…
— Ха-хха-хха!!.
— Я Любибратову скажу: — обели!.. Душой покривит, а белей снега Ливанского сделает…
— Ба-шка ты!.. — в восторге орал о. Евгений, обнимая о. Флавиана, — как распутал!.. Разрубил!.. Разрубил!.. Лучше Македонского!..
— Для милого дружка…
— Теперь я ничего не боюсь… Ты глаза раскрыл мне… Даже дух от восторга занялся…
— Облей его.
— Обольем вместе!..
Они выпивали.
— Матушка!.. Ха-хха! Ну и муж у тебя!.. — орал о Евгений: — Силиверст!.. Домострой!.. Муж совета!.. Теперь я и сам выплыву и дьякона утоплю…
— Батюшка!.. А что же с петухом-то потом было?.. — спросила попадья.
О. Евгений, прожевывая селедку, махнул рукою и промолвил:
— Должно-быть, дьякон сглазил… Околел!..
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение‘ No 6, 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.