Н. А. Некрасов
Музей современной иностранной литературы. Выпуски 1 и 2
Музей современной иностранной литературы.
Музей современной иностранной литературы.
Выпуски 1-й и 2-й. СПб., 1847.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Музей современной иностранной литературы. Выпуски 1 и 2, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1847
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Критика. Публицистика. Письма. Тома 11—15
Том одиннадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (1847—1869)
Л., ‘Наука’, 1990
Слова нет! Настоящее положение русской литературы совсем не так печально, как многие думают. Умные люди утверждают, что оно даже очень хорошо. Русская литература поумнела и быстро вступает в период зрелости, — так говорят умные люди и доказательства приводят основательные: она не производит стихотворений, она отказалась от изображения сильных, могучих и клокочущих страстей, громадных личностей, Звонские, Лирские, Гремины совсем вывелись в ней, место их заняли Петровы, Ивановы, Сидоровы, мещанская слабость изображать большой свет с графами и графинями, мебелью от Гамбса и Тура, духами от Марса и мороженым от Резанова также проходит в ней. Она даже шагнула дальше, с некоторого времени начала обнаруживать храбрость неслыханную… Живым ключом забился в ней новый родник, из которого она прежде гнушалась черпать, цель ее стала благороднее и дельнее, чем когда-либо… Отказавшись от изображения бурь и волнений, без сомнения возвышенных и глубоких, возникающих в благовонной атмосфере аристократических зал, при громе бальной музыки и ослепительном освещении, она не гнушается темных дел, страстей и страданий низменного и бедного мира, освещенного лучиной. Теперь в ней уже не редкость произведение, в котором не встретите вы не только князей, графов и генералов, но даже лиц, имеющих обер-офицерский чин, — и она умеет такими произведениями не отталкивать, но привлекать к себе публику… Мир старух желтых и страшных, посвятивших себя гнилому тряпью, вые которого нет для них ни интересов, ни радостей, ни самой жизни, стариков сердитых и мрачных, женщин жалких и возмущающих, которые протягивают руку украдкой и краснеют или делаются жертвой позора и нищеты, детей бледных и болезненных, которые дрожат и скачут от холода, выгнанные на свет божий нуждой из сырого подвала, — темен и страшен такой мир, и много надобно было нашей литературе, недавно еще щепетильной и чопорной, передумать и пережить, чтобы решиться низойти до него, — приподнять хоть немного завесу, скрывающую его мрачные тайны, — и она приподняла ее… Сделав великий шаг твердо и сознательно, она не смущается позорными упреками, которые, к стыду нашего времени, сыплются еще на нее из разных углов за то, что занимается она предметами ничтожными и унизительными для нее, роется в грязи… Она сама знает, что ее теперешние герои — нередко люди, которых привычки грубы, страдания обыкновенны до пошлости, страсти неблаговоспитанны, в которых нет ничего романтического и привлекательного, скорей много отталкивающего, но она знает также, что они люди… Деликатных и благовоспитанных порицателей, которые торжественно объявляют таких людей не стоящими внимания, а картины их быта не возбуждающими ничего, кроме отвращения, — она и слушать не хочет! Она знает их вкус: забвения подавляющей действительности — обмана хотят они, но его-то и не дает она им, напротив, она как нарочно взялась возмущать их спокойствие, портить пищеварение…
Слова нет, литература поумнела, но… интересных книг выходит всё-таки мало, и те, которые кричат: ‘читать нечего’, почти правы…. Публика не то чтоб вовсе равнодушна к русской литературе, но и не слишком-то занимается ею — и винить публику было бы грешно. Редко является произведение, которое самим делом напомнило бы публике о существовании русской литературы, ее процветании, возмужалости и других похвальных качествах, охотно за нею теперь признаваемых. ‘Современник’ радуется, что ему в настоящее время посчастливилось представить на страницах своих два такие произведения: мы говорим о романе г. Искандера ‘Кто виноват?’ и о романе г. Гончарова ‘Обыкновенная история’, о которых говорит теперь весь Петербург. Но много ли в год является таких произведений? Даже каждый, ли год является по одному такому произведению?.. А между тем потребность к чтению усиливается. Люди сметливые пользуются такою потребностью и недостатком собственно русских книг, способных удовлетворить ей, и издают переводы. Переводные романы расходятся — и сметливые люди не внакладе… И что же тут дурного? Публике правится читать переводы, сметливым людям нравится издавать их, всё, кажется, в порядке вещей… дело простое и законное… Не странно ли после того читать при объявлении об ином издании переводов рассуждение об испорченности и развращении вкуса публики, дурном направлении литературы и уверение…— в чем бы вы думали?.. — что новое издание поставило себе целью исправить вкус, изгнать дурное направление, одним словом: спасти литературу и публику от конечной погибели?.. Да полно, такую ли цель поставило себе новое издание?.. Нет, — между прочим, и потому, что если б и действительно погибал вкус, то исправление его зависит не от таких мер… Ничего нет дурного, трудясь хотя бы и над переводом романов, желать себе вознаграждения за труд от тех, кто нуждается в переводах, — поэтому мы прямо скажем, что цель всех подобных изданий — надежда на хороший сбыт, доставляющий вещественную прибыль… К чему же превыспренние разглагольствия, столь неуместные? Зачем добровольно делать себя смешным? к чему набрасывать тень чего-то дурного на дело, конечно довольно ничтожное, но совершенно невинное, усилием представить его в другом виде?
‘Музей современной иностранной литературы’ говорит, что он, недовольный романами, ‘поставляемыми на ежедневное потребление в фельетоны’, предположил себе целью ‘доставлять любителям чтение постоянное, избранное, разнообразное, приятное и в кажущейся легкости своей не портящее вкуса, не совращающее понятий…’ Что же переводит и печатает ‘Музей’? Да то же, что печатают наши журналы, поддерживающиеся переводами, с тою только разницею, что, не имея возможности поспевать журналами, ‘Музей’ печатает, так сказать, ‘остатки иностранных литератур’, то есть то, что забраковано журналистами (так, например, в первом своем выпуске ‘Музей’ напечатал, между прочим, роман ‘Домашний сверчок’ — худший из четырех святочных романов Диккенса), а иногда и то же, что печатается в журналах. Иначе и быть не может в издании, печатающем произведения иностранных современных литератур, снабжающих материалом большую часть наших журналов. В чем же привилегия ‘Музея’ на исправление вкуса перед журналами и где возможность к такой реформе?..
‘Музей’ любит обещать, и, заверив публику в великости своей цели, он не оставляет ее в неизвестности и насчет способов, какими предположил себе достигать ее:
‘Пригласив к постоянному соучастию сотрудников деятельных опытных, владеющих и отечественным, и иностранными языками и с самой выгодной стороны знакомых нашей читающей публике, заручая значительный капитал на это издание, не прибегая к пособию подписки, преждевременно собирающей на подобные предприятия деньги, желая доставить чтение не только приятное, но в весьма многих отношениях (при настоящем направлении некоторых произведений литературы) полезное, приняв намерение вместе с сотрудниками нашими исполнять наше дело со всевозможно строгим рачением, мы будем молчаливо и скромно идти своей дорогой, ожидая, чтобы не чей-либо одиночный, может быть и пристрастный или не избранный в судьи мнением общественным, голос, но чтобы самое мнение это и опыт дела, которого результаты не могут быть с ним в разноречии, произнесли свой приговор и доказали бы: понята ли нами потребность и достигнута ли предположенная цель’.
Как громко, величаво, торжественно! А для чего?.. Если вы точно пригласили сотрудников деятельных и пр. и пр., то отчего ж вы скрыли их имена от публики, которой, по вашим словам, они известны ‘с самой выгодной стороны»? А если вы считали нужным соблюсти в этом отношении скромность, то для чего ж не соблюли ее и в том отношении? Ведь объявить, что имеет отличных, даже гениальных сотрудников, всякий может, да что ж из того? Нужны или имена, чтоб публика могла проверить ваши слова, или — еще лучше — самое дело, которое во всяком случае лучше слов… Объявить, что ‘заручил значительный капитал на издание’, тоже может всякий, имеющий капитал и не имеющий его… Вы поставляете на вид публике, что ‘не прибегаете к пособию подписки, преждевременно собирающей на подобные предприятия деньги’. Это опять напрасно. Всем, и вам в особенности, известно, что с некоторого времени объявлять преждевременной подписки ни на какие издания, кроме периодических, нельзя. Наконец, вы говорите, что будете идти своей дорогой ‘молчаливо и скромно’, — и от такого уверения, право, лучше бы воздержаться, особенно после такого предисловия… Во всяком случае молчаливость и скромность вашу никто не мешал вам показать на деле, и публика верно наградила бы вас за такие прекрасные качества, заметив их в вас сама… А теперь, когда вы уже сами себя наградили торжественным признанием в себе таких качеств, ей тут делать нечего…
Однако ж дело еще не совсем испорчено: публика будет вас читать, если только вы будете продолжать свое дело, как начали, потому что ‘Музей современной иностранной литературы’ — издание отнюдь не лишнее… При всей массивности своей, журналы наши не могут вместить в себе всего, что является более или менее интересного в иностранных литературах, иногда остаются непереведенными повести и романы, даже замечательно хорошие. Вот с ними-то знакомить публику настоящее дело ‘Музея’, который очень умно предположил себе не ограничиваться текущими произведениями иностранных литератур, но переводить и явившиеся уже несколько лет назад. Переводы в ‘Музее’ если не все равно хороши, то и не все плохи. Издание опрятно и дешево… Словом, ‘Музей’ хоть куда и может удовлетворять современной страсти к чтению романов не хуже никакого другого подобного издания — и вот его настоящая цель. Но если смотреть на него с точки зрения той великой цели, которую переводчики, по уверению их самих, предположили себе, то его следовало бы назвать совершенно ничтожным. Вот к каким последствиям приводит иногда преувеличенный взгляд на собственную работу, добродушно высказанный во всеуслышание!
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1847, No 4 (ценз. разр. — 31 марта, выход в свет — 1 апр. 1847 г.), отд. III, с. 127—131, без подписи. В собрание сочинений впервые включено: ПСС, т. IX.
Автограф не найден.
Авторство установлено М. М. Гином на основании связи рецензии с романом Некрасова ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’ (см.: Гин М. М. Новонайденные рецензии Некрасова. — НБ. 1947, No 16—17, с. 19—23). Дополнительным аргументом, свидетельствующим о принадлежности этой рецензии Некрасову, является указанная А. Н. Лурье соотнесенность рецензии с незаконченной повестью Некрасова ‘Сургучов’ (ПСС, т. VI. с. 318, 565).
Комментируемая рецензия посвящена защите ‘натуральной школы’.
‘Музей современной иностранной литературы’ — альманах, состоящий из переводных произведений чаще всего второстепенных авторов. В течение 1847 г. вышло шесть выпусков этого издания. В рецензируемых первых двух выпусках были опубликованы следующие романы, повести и рассказы: ‘Домашний сверчок’ Ч. Диккенса, ‘Заговор в Лувре’ Ж. Мери, ‘Глаз. Рассказ доктора Редигера’, ‘Хозе-Хуан’ Г. Ферри, ‘Букет желтых роз’ и ‘От добра добра не ищут’ А. Карра, ‘Хлыст’ М. Экар, ‘Сатисфакция’ М.-М. Альтароша, ‘Цена жизни’ Э. Скриба, ‘Боа’ Я. Араго. ‘Нет больше женщин’ Э. Гино. В предисловии к изданию сообщалось: ‘Предлагаемое издание <...> будет ‘Библиотекою избранных современных произведений иностранной литературы’. Под наименованием современных редакция не может и не должна разуметь одних тех сочинений, которые напечатаны вчера и сегодня: современность не ограничивается днями и месяцами. В ‘Музей’ будут входить утвердившие за собой, по суду достойных ценителей, почетную известность произведения как новые, так и появившиеся в свет хотя бы и за несколько лет перед сим. В нем могут иногда встретиться сочинения уже переведенные. ‘Музей’, как ‘Библиотека избранных романов и повестей’, не имея никакой надобности руководствоваться указанием и направлением журналов, справляться с появившимися в них или отдельно переводами, будет вмещать в себя все, по мнению редакции, достойное быть избранным. Между переводами, для ‘Музея’ изготовляемыми, и теми, которые могли уже быть где-либо напечатаны, не может быть ничего общего, издание это не журнал, не обозрение и не имеет надобности торопиться, хватать для перевода сочинения мгновенно по их выходе. <...> ‘Музей’ будет собранием произведений, которые в приятном чтении должны сообщать только благородное, доброе, встречающееся в литературе известной эпохи, избранное, как по художественности, так и по интересу или по направлению, желаемому и признанному полезным. ‘Музей’ не хочет принимать на себя грустной обязанности следить за заблуждениями ума человеческого в наше время и наполняться без разбора сочинениями, знаменующими лишь упадок чистого вкуса и жалкое потворство ложному направлению вместо исправления оного…’.
В. Н. Майков в своей рецензии на выпуск 1 отметил, что в ‘Музее’ ‘нет решительно никакого направления’ (ОЗ, 1847, No 3. отд. VI с. 21). С аналогичной оценкой этого издания выступил Ап. Григорьев (см.: МГЛ, 1847, 14 апр., No 80, с. 322). ‘Сын отечества’ напротив, опубликовал восторженный отзыв о первых трех выпусках ‘Музея’ (1847, No 6, отд. VI, с, 6-13).
С. 22. Умные люди утверждают ~ Русская литература поумнела и быстро вступает в период зрелости… — По-видимому, имеется в виду высказывание В. Г. Белинского в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1846 года’: ‘Если бы нас спросили, в чем состоит отличительный характер современной литературы, мы отвечали бы: в более и более тесном сближении с жизнью, с действительностью, в большей и большей близости к зрелости и возмужалости’ (т. X, с. 7).
С. 22. …Звонские, Лирские, Гремины совсем вывелись в ней…— Имеются в виду герои повестей Марлинского (‘Испытание’ (1830). ‘Второй вечер на биваке’ (1823) и др.). чрезвычайно популярных в 1830 — начале 1840-х гг. Ср. у II. В. Гоголя в ‘Мертвых душах’ (1842): ‘Герой наш поворотился в ту ж минуту к губернаторше и уже готов был отпустить ей ответ, вероятно, ничем не хуже тех. какое отпускают в модных повестях Звонские, Линские, Лидины. Гремины. <...> Чичиков так смешался, что не мог произнести ни одного толкового слова и пробормотал черт знает что такое, чего бы уж никак не сказал ни Гремин, ни Звонский, ни Лидия’ (т. VI. с. 166). Ср. у Белинского в рецензии на ‘Физиологию Петербурга’ (1845): ‘… ‘Омнибус’ для нас всё-таки лучше множества произведений с изображением великих и колоссальных предметов, а купец-борода и герой в тысячу рая интереснее Греминых, Звонских, Лидиных. Зоричей и тому подобных так называемых ‘идеальных созданий» (т. IX, с. 221).
С. 22. …мещанская слабость изображать большой свет с графами и графинями, мебелью от Гамбса и Тира, духами от Марса и мороженым от Резанова… — Гамбс и Тур — петербургские мебельные мастера. Марс — владелец галантерейного магазина в Петербурге. А. П. Резанов — петербургский кондитер. Ср. у А. С. Пушкина:
Надо помянуть, непременно помянуть надо:
<. . . . . . . . . . . . . . . . . . .>
Резанова, славного русского кондитера,
<. . . . . . . . . . . . . . . . . . .>
И Марса, питерского помадника…
(т. III, с. 486—488)
С. 23. Мир старух желтых и страшных ~ и она приподняла ее… — Этот отрывок связан с незаконченной повестью Некрасова ‘Сургучов’ (1844—1847): ‘…я хочу ввести читателя <в мир людей> обыкновенных и бедных, каких всего больше на свете и которые всегда останутся такими, если мы будем пробегать мимо них. зажав нос и отвернувши лицо, я хочу ввести их в интересы тех желтых и костлявых старух, которые целый день просиживают над десятком гнилых яблоков, чтоб взять на них грош барыша, посвятить их в тайны их сетований, их радостных осклаблений, которые даже нельзя назвать улыбками, в страдания и радости тех увечных и сгорбленных, убогих и морщинистых стариков, которых глубокие и частые вздохи наполняют воздух неблаговониями простой водки, которых радости грубы, страсти дики <...> тех оборванных и отвратительных женщин, которые сначала с подавленными слезами украдкой протягивают к вам руки и краснеют, потом хохочут и пьянствуют, потом пьянствуют и воруют, тех бледных и болезненных мальчиков, которые с протянутыми ручонками дрожат на улице от холода, но боятся идти домой, потому что там ждут их побои голодной и пьяной старухи, увечного, ожесточенного нищетою отца’ (наст. изд., т. VIII, с. 294).
С. 23. …она не смущается позорными упреками ~ за то, что занимается Она предметами ничтожными и унизительными для нее, роется в грязи… — Имеются в виду постоянные нападки ‘Северной пчелы’, ‘Библиотеки для чтения’, ‘Маяка’, ‘Москвитянина’ на ‘натуральную школу’ за внимание к социальным низам, за так называемую низкую тематику (см. об этом: Мордовченко Н. И. Белинский и русская литература его времени. М.—Л., 1950, с. 213— 283, наст. изд., т. VII, с. 586—588 (комментарий Н. Н. Мостовской к ‘Петербургским углам’)).
С. 23. Деликатных и благовоспитанных порицателей ~ взялась возмущать их спокойствие… — Ср. текстуально совпадающий отрывок из романа Некрасова ‘Жизнь и похождения Тихона Тростникова’ (ч. III, гл. 1): ‘…того только и требуете от книги! Забвения подавляющей действительности, обмана хотите вы, но его-то, предупреждаю вас, и не найдете в моей правдивой истории. Киньте же ее поскорей, читатель деликатный и благовоспитанный!’ (наст. изд., т. VIII. с. 229).
С. 24. …мы говорим о романе г. Искандера ‘Кто виноват?’ и о романе г. Гончарова ‘Обыкновенная история’… — Искандер — псевдоним А. И. Герцена, его роман ‘Кто виноват?’ (ОЗ, 1845 No 12, 1846, No 4, полностью: С, 1847. No 1, Прил., отд. изд. — СПб.. 1847) и роман И. А. Гончарова ‘Обыкновенная история’ (С, 1847. No 3—4) были значительными произведениями ‘натуральной школы’, получившими высокую оценку Белинского (см.: т. IX, с. 336, 348-344).
С. 24. Музей современной иностранной литературы’ говорит ~ чтение постоянное, избранное, разнообразное, приятное ~ не совращающее понятий… — Здесь и далее Некрасов, по-видимому, перефразирует предисловие к ‘Музею современной иностранной литературы’.
С. 25. …роман ‘Домашний сверчок’ — худший из четырех святочных романов Диккенса)… — ‘Святочными романами’ Некрасов называет ‘Рождественские сказки’, или ‘Рождественские рассказы’, которые Диккенс издавал к рождественским праздникам (святкам) в 1843—1846 гг. Это ‘Рождественский гимн’ (1843), ‘Колокола’ (1844), ‘Сверчок на печи’ (1845), названный Некрасовым ‘Домашний сверчок’, и ‘Битва жизни’ (1846). См. аналогичную оценку романа в статье А. И. Кронеберга ‘Святочные рассказы Диккенса’ (С, 1847, No 3, отд. III, с. 1—18, No 4, отд. III, с. 19—34).