Мухаммад Дин
Мухаммад Дин
Мухаммад Дин, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1888
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Р. Киплинг — Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
Томский государственный университет, Томск, 2010.
Перевод: X. Ныдро (он же Аполлон Ксаверьевич Ордынский)
Воригинале: R. Kipling ‘The Story of Muhammad Din’, 1888.
Перевод опубликован в ‘Сибирском вестнике. 1903. No 193. (30 авг.). С. 2.
Распознаваниеи проверка орфографии: прощай оружие читать онлайн (Читайте лучший антивоенный роман Хемингуэя ‘Прощай оружие’)
Не помню, откуда взялся у меня красный бильярдный шар, старый, полинялый, потрескавшийся и ни на что не пригодный. Он мирно покоился себе в углу моей спальни.
Но вот однажды Имам Дин, степенный и честный индус, совмещавший в лице своем обязанности старшего моего конюха и камердинера, прибирая в спальне и указывая метелкой на этот шар, почтительно обратился ко мне с вопросом: ‘Вашей милости, вероятно, не нужна эта вещица?’
‘Моей милости, — отвечал я, — она совершенно не нужна’. ‘Не понадобилась ли она на что-либо Имаму Дину?’ — добавил я, улыбнувшись.
‘Лично для меня нет в ней надобности, — проговорил Имам Дин конфузливо. — О нет! Но у меня есть сынишка… маленький… вот такой… Если бы ему позволили поиграть этим шаром, покатать его, это доставило бы ему несказанное удовольствие…’
— Так отдайте ему этот шар, я его дарю ему, и пускай играет им на здоровье.
Имам Дин пренизко поклонился и едва унес шар, как на веранде раздались топанье босых маленьких ножек, радостный детский смех, восклицания и — тук! тук! тук! — катание шара по деревянному полу.
Через несколько дней после этого, я, возвратясь ранее обыкновенного домой от занятий в полковом штабе, заглянул в столовую и увидел в ней крошечное человеческое существо в белой коротенькой рубашке, едва прикрывавшей половину бронзового, немного вздутого брюшка. Существо это, засунув пальчик в рот, медленно двигалось по столовой и с любопытством, совершенно недетским, осматривало мебель и картины. Я начал догадываться, что это сынишка Имама Дина, для которого он выпросил у меня бильярдный шар. Ребенок до того был погружен в созерцание, что и не заметил меня, хотя я простоял в дверях столовой несколько минут. Наконец, я подошел к нему. Он вздрогнул и ахнул, устремив на меня свои большие черные глаза, исполненные и страха и мольбы, и не переставая дрожать. Опасаясь последствий нечаянного испуга в малютке, я сделал большую глупость, — мне следовало обласкать его как-нибудь, а я быстро удалился из столовой. Вслед за мною раздался пронзительный крик. Бедняжка, вероятно, вообразил себе, что я пошел за прутом или плеткой, чтобы его наказать.
Крик его долетел в людскую скорее, чем иногда долетал туда звук моего серебряного колокольчика или мой громкий призыв кого-либо из слуг, потому что не прошло и двух секунд, как я услышал, что в столовую вбежал Имам Дин. Я тоже поспешил туда. Имам Дин, держа ребенка за руку, по-видимому, читал ему нотацию, а тот утирал подолом коротенькой своей рубашки носик и прослезившиеся глазки.
‘Мальчишка этот, — обратился ко мне Имам Дин, — смею доложить вашей милости, настоящий ‘будмаш’ [Бездельник, негодяй.]. Вот увидишь, негодный, что ты скоро попадешь в когти ‘Жайль Кхана’ [Своего рода Бука, которым индусы пугают своих детей.] и тогда ни мать, ни я не вырвут тебя из его когтей’.
Угроза эта сильно подействовала на ребенка. Из глаз его полились новые слезы. Имам Дин начал просить у меня извинения, уверял, что мальчик больше не посмеет забираться без спроса в мои комнаты.
‘Пусть Имам Дин скажет мальчику, что ‘Сагиб’ [Барин, господин.] нисколько не сердится на него и не запрещает ему посещать эти комнаты’, — отозвался я.
Слова мои, переведенные Имамом Дином по-индуски, совершенно успокоили мальчика, но он все-таки чувствовал себя неловко, потому что, хотя и перестал плакать, но подтянул всю свою рубашонку к шейке и закрыл его личико. Имам Дин взял его бережно на руки и направился к двери, но остановился и, обернувшись ко мне, произнес: ‘Зовут его Мухаммад Дин, но это не мешает ему быть будмашем’.
Но ребенок, обрадованный счастливым исходом приключения и чувствуя ласковое объятие отца, поднял головку с его плеча, улыбнулся мне чисто английской улыбкой и тихо произнес: ‘Тагиб (вместо сагиб)! Мухаммад Дин не будмаш, нет, нет, Мухаммад Дин хороший маленький человек’.
Слова его были переведены отцом.
Так началось между мною и этим ‘хорошим маленьким человечком’ знакомство и затем дружеские отношения.
Мухаммад Дин не вторгался более в мои апартаменты, но мы с ним каждый день встречались на нейтральной почве — во дворе. Каждый выезд мой из дому и возвращение домой (я ездил обыкновенно верхом) сопровождались появлением из-за деревьев моего неогороженного сада маленького человечка в коротенькой рубашонке, едва до половины прикрывавшей его бронзовое брюшко. Вслед за этим раздавались с одной стороны ‘Талам, тагиб’ (вместо Салаам, сагиб) [Желаю здоровья господину!] а с другой: ‘Салаам, Мухаммад Дин’ [Да здравствует Мухаммад Дин!].
И я всегда задерживал коня, чтобы мое приветствие было расслышано малюткой.
Я заметил, что ребенок никогда не играл с другими ребятишками. Он всегда один бродил по саду, бормоча под носом какую-тогрустную песенку и всегда казался серьезно чем-то занят. Раз я в саду случайно наткнулся на род его занятия.
Бильярдный шар, подаренный ему мною, он поместил на кучку песку, которую обсадил шестью засохшими ветками ноготков и окружил кусочками красного кирпича и обломками фарфоровой посуды. Все это он обнес песочным валом. Нечаянно, по рассеянности, пришлось мне разрушить это произведение. Один неосмотрительный шаг, и стенки из кусочков кирпича и фарфоровой ломи и песочный вал — все это рушилось. Мухаммад Дин принялся за исправление разрушенного. Но один из моей прислуги, нарочно или шутя, сказал ему, что его затеи производят в саду безобразие и что сагиб, сиречь я, может быть очень недоволен этим. Мухаммад Дин на другой же день занялся перетаскиванием своего строительного материала из сада во двор. После этого, встречая меня при отъезде из дома и возвращении, он все же приветствовал меня обычным ‘Талам, тагиб’, но маленькое личико его как-то отворачивалось в сторону и на этом личике не было заметно прежней искренности и признательности. Это меня озадачило. Я произвел дознание и открыл причину неудовольствия бедненького строителя. Тотчас же я попросил Имама Дина объявить сынишке, что сагиб по своей доброте и великодушию дозволяет ему строить в саду что угодно и за это не будет сердиться.
Радости Мухаммада Дина не было пределов. С удвоенным рвением принялся он за свое любимое дело и в течение нескольких недель трудился как неутомимый муравей. Невозможно было сосчитать, сколько по разным уголкам сада (но в стороне от прохожих дорожек) соорудил он минаретов, дворцов, храмов из кусочков кирпича, фарфоровой и стеклянной ломи, украшая все это увядшими цветами, сухими деревьями, веточками, и разноцветными перышками, вероятно позаимствованными у моих петушков. Работал он без отдыха, всегда одинокий, серьезный и всегда напевая потихоньку какую-то грустную мелодию. В типе его сооружений проглядывало что-то общее типу древ них индусских храмов, поражающих своей фантастичностью и грандиозностью.
Однажды я к приготовленному Мухаммадом Дином для новых сооружений материалу подбросил чрезвычайно красивую раковину и, незаметно для него, начал следить за тем, что он с нею сделает. Изумленный красотою вещицы и появлением её неизвестно откуда, Мухаммад Дин долго простоял над нею в глубоком раздумий, засунув, по обыкновению, пальчик в рот, затем судорожно схватил ее и начал таскаться с нею по саду, как будто подыскивая для помещения её соответственное место. Наконец, нашлось такое. Теперь он запел что-то радостное, торжествующее и тотчас принялся за работу. Он осмотрел площадку в два фута длины и в один ширины. То, что он задумал, вероятно, превзошло бы все прежние его сооружения, по своей оригинальности и великолепию… Но, увы!
На другой день, когда я после занятий прибыл домой, Имама Дина не оказалось на обычном месте, и лошадь мою принял и увел другой конюх. Не появилась также из кустов забавная фигурка маленького архитектора, редко, впрочем, появлявшегося после дозволения производить постройки в саду. Вошедши в дом, я хотел расспросить прислугу, что случилось с Имамом Дином, но он заявился сам и попросил щепотку хины, объясняя, что у его сынишки открылся сильный жар. Я дал ему хину, но тотчас послал за полковым доктором.
‘Черт бы побрал этих дикарей, — пробурчал доктор, входя ко мне в кабинет после посещения избушки Имама Дина. — Кажется, мы никогда не заставим их прививать детям оспу. У вашего любимца оспа’.
Прошла неделя.
Я, кажется, не пожалел бы ничего на свете, лишь бы избегнуть того, что мне пришлось встретить в первый день следующей недели по дороге при возвращении из штаба и чтобы не почувствовать того, что я испытал при этой встрече. Мой честный и степенный Имам Дин в сопровождении одного из своих родственников, старого индуса, понурив голову, шел по направлению к мусульманскому кладбищу и на руках нес завернутое в белую простыню все то, что осталось в здешнем мире от маленького, (а может быть и гениального впоследствии) строителя Мухаммад Дина!