Чудо Пуран Багата, Киплинг Джозеф Редьярд, Год: 1894 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Чудо Пуранъ Багата.

Разсказъ Р. Киплинга.

(The Miracle of Purum Bhagat. R. Kipling. The Second Jungle Book).

Жилъ въ Индіи человкъ, который былъ первымъ министромъ одного изъ полу-независимыхъ туземныхъ государствъ на сверозапад.. Онъ былъ брахманъ такой высокой, чистой касты, что слово каста для него почти уже не имло значенія, и отецъ его былъ важнымъ чиновникомъ въ пестрой толп придворныхъ старозавтнаго индійскаго двора. Когда Пуранъ Дасъ выросъ, онъ понялъ, что старый порядокъ мняется и что идти дальше можно, лишь сохраняя хорошія отношенія съ англичанами и подражая имъ въ томъ, что они считали хорошимъ, но туземный чиновникъ долженъ въ то же время снискивать себ расположеніе своего господина, а дло это не легкое, однако, спокойный, молчаливый молодой брахманъ, получившій хорошее англійское воспитаніе въ бомбейскомъ университет, справился со всми трудностями и, поднимаясь ступень за ступенью, достигъ званія премьера, т. е. сталъ, въ сущности, могущественне своего господина махараджи.

Когда старый царь, относившійся подозрительно къ англичанамъ, съ ихъ желзными дорогами и телеграфами, умеръ, Пуранъ Дасъ сталъ довреннымъ лицомъ его молодого преемника, воспитаннаго англичаниномъ. Они вмст они строили школы для двочекъ, проводили дороги, устраивали амбулаторіи для бдныхъ и земледльческія выставки, каждый годъ печатали синюю книгу о ‘Нравственномъ и матеріальномъ прогресс страны’, и министерство иностранныхъ длъ въ Лондон и индійское правительство были въ восхищеніи, но Пуранъ Дасъ во всхъ этихъ длахъ поступалъ такъ, чтобы честь всхъ начинаній принадлежала его господину. Весьма немногія туземныя государства принимаютъ безъ ограниченія англійскія новшества, потому что они не понимаютъ, какъ понялъ это Пуранъ Дасъ, что то, что хорошо для англичанина, вдвое лучше для азіата. Премьеръ сталъ теперь другомъ вице-королей и губернаторовъ, и вице-губернаторовъ, и миссіонеровъ врачей, и простыхъ миссіонеровъ, и англійскихъ офицеровъ, которые прізжали на охоту въ его владнія, и той безконечной толпы туристовъ, которые странствуютъ вдоль и поперекъ по Индіи въ холодное время года, уча всхъ и каждаго, какъ надо вести дла. Въ свободное время Пуранъ Дасъ учреждалъ по англійскимъ образцамъ стипендіи для студентовъ медиковъ и для техниковъ, и писалъ письма въ главную ежедневную англійскую газету ‘Піонеръ’, толкуя предположенія и намренія своего господина.

Наконецъ, онъ постилъ Англію и долженъ былъ по возвращеніи заплатить огромныя деньги жрецамъ, потому что даже брахманъ столь чистой касты, какъ Пуранъ Дасъ, потерялъ касту, переплывъ океанъ. Въ Лондон онъ видлся и бесдовалъ со всми выдающимися людьми, имена которыхъ гремли по всему міру, — видлъ много и говорилъ мало. Университеты дали ему почетныя ученыя степени, и онъ произносилъ рчи, и разсуждалъ объ индійскихъ соціальныхъ реформахъ съ дамами на обдахъ во фрак и бломъ галстух. И весь Лондонъ говорилъ: ‘это самый очаровательный человкъ, съ какимъ намъ приходилось обдать съ тхъ поръ, какъ выдумали обды’.

Когда онъ вернулся въ Индію, его тамъ ждала слава: самъ вице-король постилъ махараджу и возложилъ на него знаки ордена Большого Креста Индійской Звзды — брилліанты, ленты, эмаль. И одновременно, при грохот пушекъ Пуранъ Дасъ былъ возведенъ въ званіе командора ордена индійской имперіи и сталъ называться отнын сэръ Пуранъ Дасъ К. О. И. И. (т. е. Командоръ Ордена Индійской Имперіи).

Вечеромъ въ большой палатк вице-короля былъ обдъ и сэръ Пуранъ Дасъ, возложивъ на себя знаки только-что полученнаго ордена, отвчалъ на тостъ за здоровье своего государя рчью, лучше которой не сказалъ бы и англичанинъ.

Черезъ мсяцъ, когда столица вернулась къ своему знойному покою, сэръ Пуранъ Дасъ совершилъ поступокъ, который никогда не пришелъ бы въ голову англичанину: онъ умеръ для міра. Украшенные алмазами знаки ордена индійской имперіи были возвращены индійскому правительству, новый премьеръ принялъ въ свои руки бразды правленія и въ канцеляріяхъ началась смна, чиновниковъ. Жрецы знали, что случилось, и народъ догадывался, но Индія единственная въ мір страна, гд человкъ можетъ сдлать все, что ему угодно, и никто не спроситъ его, почему онъ это сдлалъ. Потому и никто не нашелъ удивительнымъ, что министръ сэръ Пуранъ Дасъ, командоръ ордена индійской имперіи, оставилъ службу, покинулъ дворцы, отказался отъ власти и ушелъ въ желтомъ платьи съ чашею отшельыика. Онъ былъ, какъ велитъ древній законъ, двадцать лтъ ученикомъ, двадцать лтъ борцомъ — хотя никогда не обнажилъ меча — и двадцать лтъ главою семьи. Онъ употребилъ богатство и власть на то, что считалъ хорошимъ, онъ принималъ почести, когда он сами шли къ нему, онъ видлъ людей и города дома и на чужбин, и люди и города осыпали его почетомъ. Теперь онъ бросалъ все это, какъ человкъ бросаетъ плащъ, который ему боле не нуженъ.

Когда онъ вышелъ изъ городскихъ воротъ съ антилоповой шкурой на плечахъ, съ клюкою отшельника подъ мышкою и чашей въ рук, босой, одинъ, съ опущенными глазами, за спиной его загремли выстрлы съ городскихъ стнъ, привтствуя его счастливаго преемника. Пуранъ Дасъ кивнулъ головой. Вся та жизнь была кончена, и онъ не вспоминалъ о ней ни съ удовольствіемъ, ни съ неудовольствіемъ, подобно тому, какъ въ памяти человка безслдно проскальзываетъ безцвтное сновидніе. Теперь онъ былъ бездомнымъ, странствующимъ нищимъ, питающимся отъ щедротъ своихъ ближнихъ, и пока въ Индіи останется хоть одинъ ломоть хлба, ни жрецъ, ни нищій не будутъ голодать. Никогда въ жизни онъ не лъ мяса и почти не лъ рыбы: пять фунтовъ стерлинговъ съ избыткомъ покрыли бы вс его расходы на пищу въ любой изъ годовъ, когда онъ владлъ милліонами. Уже въ то время, когда онъ былъ ‘львомъ’ лондонскихъ гостиныхъ, передъ его глазами носилось видніе тишины и спокойствія — длинная, блая, пыльная индійская дорога, вся покрытая слдами босыхъ ногъ, непрерывное, медленное движеніе людской толпы и острый запахъ дыма, струйкой подымающагося между деревьями у дороги, когда путники садятся за ужинъ въ вечерніе сумерки.

Теперь настало время осуществить это видніе, премьеръ сдлалъ соотвтствующіе шаги и черезъ три дня легче было бы найти волну, прокатившуюся по океану, чмъ найти Пуранъ Даса среди многомилліонной индійской толпы, которая постоянно бродитъ, сходится и расходится.

Къ ночи онъ разстилалъ антилоповую шкуру тамъ, гд его застигали сумерки — иногда въ придорожной отшельничьей обители, иногда у какого-нибудь святилища, гд іогины, братья великой семьи индійскихъ святыхъ, принимали его, какъ люди, хорошо знающіе цну кастамъ, иногда на краю индійской деревушки, куда къ нему прокрадывались дти съ пищей, приготовленной ихъ матерями, иногда на высотахъ среди пастбищъ, гд пламя его костра будило сонныхъ верблюдовъ. Пуранъ Дасу, или какъ онъ теперь назывался, Пуранъ Багату (т. е. блаженному), было безразлично, гд ночевать. Земля, люди, пища — для него все это было все равно. Но безсознательно его тянуло на сверъ и къ востоку, съ одного мста въ другое онъ шелъ все впередъ и, наконецъ, увидалъ вдали вершины великаго Гималая.

Тутъ Пуранъ Багатъ улыбнулся: онъ вспомнилъ, что мать его была раджпутская брахманка съ горъ, которая всегда тосковала по роднымъ снгамъ, а говорятъ, что одна капля крови горца въ человк притянетъ его, въ конц концовъ, туда, назадъ — въ горы.

‘Тамъ,— сказалъ себ Багатъ, взбираясь на первые горные отроги, поросшіе густыми кактусами,— тамъ я остановлюсь и буду искать знанія’. И свжій втеръ съ Гималая дулъ ему въ лицо, когда онъ шелъ по дорог въ Симлу {Симла — лтняя резиденція вице-короля.}.

Послдній разъ онъ былъ здсь, окруженный блестящей кавалерійскою свитой, въ гостяхъ у добрйшаго и любезнйшаго изъ вице-королей. И цлый часъ они говорили объ общихъ лондонскихъ друзьяхъ и о томъ, что на самомъ дл думаетъ индійскій народъ объ управленіи страной. Теперь Пуранъ Багатъ никого не постилъ, а стоялъ опершись о ршетку на ‘Гуляніи’, откуда открывался дивный видъ на долины внизу, на сорокъ миль вдаль, пока туземный полицейскій мусульманинъ не сказалъ ему, что онъ мшаетъ прохожимъ. Пуранъ Багатъ почтительно преклонился передъ олицетвореннымъ закономъ, потому что онъ зналъ цну закону и самъ шелъ искать себ свой законъ. Онъ отправился дальше искать эту ночь въ пустой хижин въ Чота Симл, которая кажется уже какъ бы концомъ земли, но для него здсь только и начинались его настоящія странствованія. Онъ пошелъ по дорог черезъ Гималай въ Тибетъ, гд маленькая тропинка въ десять футовъ шириной прорублена въ каменномъ скат горы или перекинулась по бревнамъ черезъ глубокія пропасти, иногда тропинка спускалась въ теплыя, влажныя, закрытыя со всхъ сторонъ долины, а то опять извивалась по обнаженнымъ, обросшимъ лишь травою, склонамъ горъ, гд солнце жжетъ, какъ черезъ зажигательное стекло, временами она входила въ сырые, темные лса, гд папоротники покрываютъ стволы отъ корней до вершины и гд фазанъ крикомъ зоветъ свою самку.

Пуранъ Багатъ встрчалъ пастуховъ съ ихъ собаками и стадами овецъ, и бродячихъ дровосковъ, и тибетскихъ ламъ съ плащами и одялами, шедшихъ въ Индію на богомолье, и посольства изъ мелкихъ горскихъ царствъ, которыя бшено скакали на пгихъ лошаденкахъ, и раджу со свитою, отправлявшагося въ гости къ кому-то, а то иногда въ теченіе долгаго свтлаго дня онъ не видлъ никого, кром чернаго медвдя, который бродилъ по долин внизу и рычалъ. Когда онъ выступилъ въ путь, шумъ міра, имъ только что покинутаго, еще звучалъ въ его ушахъ, но когда онъ вошелъ въ самое сердце Гималаи, все было кончено, и Пуранъ Багатъ остался одинъ съ самимъ собою, онъ шелъ, восторгался и думалъ, глаза его были опущены, но мысли летли слдомъ за облаками.

Однажды вечеромъ онъ перешелъ черезъ самый высокій изъ проходовъ, какіе до сихъ поръ встрчались ему — въ теченіе двухъ дней пришлось подниматься въ гору — и предъ нимъ предсталъ длинный рядъ снжныхъ вершинъ, которыя опоясали весь горизонтъ, горы высотою въ пятнадцать тысячъ футовъ, он казались такъ близко, что вотъ, вотъ добросишь до нихъ камнемъ, а на самомъ дл разстояніе было еще пятьдесятъ, шестьдесятъ миль. Наверху горнаго прохода росъ густой, темный лсъ: деодары, орховыя деревья, дикія вишни, дикія оливки, дикіе персики, но главнымъ образомъ деодары, т. е. гималайскіе кедры, и въ тни деодаровъ стояло покинутое святилище Кали, которая есть Дурга, которая есть Ситали и ей иногда молятся, чтобы спастись отъ оспы.

Пуранъ Багатъ начисто подмелъ каменный полъ, улыбнулся оскаленному изображенію богини, устроилъ себ маленькій земляной очагъ позади святилища, разостлалъ антилоповую шкуру на свжихъ еловыхъ иглахъ, оперся на клюку и слъ отдохнуть.

У самыхъ ногъ его гора спускалась крутымъ обрывомъ на полторы тысячи футовъ, а совсмъ внизу, пріютившись на склон, стояла деревушка съ каменными избами, покрытыми земляными крышами. Вокругъ деревни лежали крошечныя поля, какъ заплаты на колняхъ горы, и коровы, не больше жуковъ, паслись между гумнами. Ширина долины обманывала глазъ, и трудно было предоставить себ, что то, что на противоположной гор казалось мелкимъ кустарникомъ, былъ на самомъ дл лсъ изъ стофутовыхъ сосенъ. Пуранъ Багатъ увидалъ, какъ орелъ полетлъ черезъ огромную пропасть и не усплъ онъ еще пролетть полъ-пути, какъ уже казался точкою. Нсколько разбросанныхъ тучъ повисло тамъ и сямъ надъ долиною, цпляясь за выступъ скалъ, иногда он поднимались и разсивались въ воздух, когда доходили до вершины горнаго прохода. ‘Здсь я найду миръ? сказалъ Пуранъ Багатъ.

Для горца ничего не значитъ подняться или спуститься нсколько сотъ футовъ, и какъ только жители деревни увидали дымъ въ покинутомъ святилищ, деревенскій жрецъ поднялся на гору привтствовать пришельца.

Когда онъ взглянулъ въ глаза Пуранъ Багата, глаза человка, привыкшаго повелвать тысячами, онъ поклонился до земли, не говоря ни слова взялъ чашу, вернулся въ деревню и сказалъ: ‘У насъ, наконецъ, есть святой. Никогда я не видалъ подобнаго человка. Онъ изъ долинъ, но блднолицый — брахманъ изъ брахмановъ?. И вс хозяйки спросили жреца: ‘Думаешь ты, что онъ останется съ нами?’ И каждая изъ и ихъ постаралась приготовить ды повкусне для Багата. Пища горцевъ очень проста, но изъ гречихи и зерна, и риса, и краснаго перца, и мелкой рыбы изъ рчки въ долин, и свжаго меду, и дикаго имбиря и овсяныхъ блиновъ благочестивая женщина съуметъ приготовить вкусныя блюда. И жрецъ понесъ Багату полную чашу и сталъ спрашивать: ‘останется Багатъ здсь? нуженъ ему ученикъ, чтобы ходить за подаяніемъ? Есть ли у него одяло отъ холода? Доволенъ ли онъ дой?’

Пуранъ Багатъ полъ и поблагодарилъ жреца: ‘Да, онъ думаетъ остаться’. ‘Этого достаточно’, сказалъ жрецъ, ‘пусть чаша стоитъ всегда снаружи святилища между двумя сплетшимися корнями, и каждый день Багату будутъ приносить пищу, ибо деревня понимаетъ, какая это для нея честь, что такой человкъ — при этихъ словахъ жрецъ робко заглянулъ въ глаза Багату — остался среди нихъ’.

Въ этотъ день странствованія Багата кончились: онъ достигъ мста, предназначеннаго ему — тишины и необъятной шири. Теперь время для него остановилось и, сидя у входа во святилище, онъ уже не сознавалъ, продолжается ли жизнь, или настала смерть, остался ли онъ человкомъ, который владетъ своими членями, или же онъ сталъ частицею горъ, тучъ, дождя, солнечнаго свта. Тихо повторялъ онъ сотни разъ одно имя и при всякомъ повтореніи ему казалось, что онъ все больше и больше отдляется отъ своего тла, летя къ вратамъ какого-то потрясающаго откровенія, но въ то мгновеніе, когда врата, казалось, готовы были разверзнуться, тло тянуло его внизъ, и съ болью онъ чувствовалъ, что вновь заключенъ въ плоть Пуранъ Багата.

Каждое утро полная чаша стояла среди корней у святилища. Иногда ее приносилъ жрецъ, иногда торговецъ изъ Ладака, жившій въ деревн, но чаще всего ее приносила та женщина, которая въ первый разъ приготовила ему пищу и, принеся чашу, она шептала чуть слышно: ‘будь мн заступникомъ передъ богами, Багатъ! Будь заступникомъ за такую-то, жену такого-то!’ Иногда какой-нибудь бойкій ребенокъ получалъ позволеніе снести чашу, и Пуранъ Багатъ слышалъ, какъ поспшно ставилась чаша и какъ быстро убгали маленькія дтскія ноги. Но самъ Багатъ никогда не спускался въ деревню. Она разстилалась глубоко внизу у ногъ его и онъ видлъ вечернія сборища, которыя происходили на гумнахъ, потому что это были единственныя ровныя мста въ деревн, онъ видлъ чудную зелень молодого риса, темную синеву индійской ржи и гречиху и красные цвты амаранта.

Посл жатвы крыши избъ становились золотыми, потому что на нихъ клали сушиться снопы. Пчелы роились, хлбъ жали, сяли рисъ, шелушили его передъ глазами Багата, который, глядя на все, дивился и думалъ: къ чему это ведетъ? Даже въ густо населенной Индіи человкъ не можетъ просидть неподвижно дня, чтобы весь лсной міръ не надвинулся на него, подобно тому, какъ скалу обростаетъ мохъ, и въ этой глуши дикіе зври, которые хорошо знали святилище Кали, скоро явились, чтобы взглянуть на нарушителя ихъ покоя. Латары, большія сдоусыя, гималайскія обезьяны, прибжали, конечно, первыя, потому что он только и живутъ любопытствомъ, и когда он опрокинули чашу и покатали ее по полу и попробовали зубами обитую мдью у рукоятки клюку и погримасничали передъ антилоповой шкурой, он ршили, что человческое существо, которое сидло при всемъ этомъ такъ неподвижно, должно быть безвреднымъ. Вечерами он соскакивали съ сосенъ, протягивали руки, прося пищи, и убгали затмъ изящными скачками. Он также любили тепло огня и толпились вокругъ него, такъ что Пуранъ Багату приходилось отталкивать ихъ, чтобы подбросить дровъ. А утромъ онъ часто находилъ у себя подъ одяломъ мохнатую обезьяну, и цлыми днями которая-нибудь изъ нихъ сидла рядомъ съ нимъ, глядя на снга, и что-то нашептывала съ глубокомысленнымъ, грустнымъ видомъ.

За обезьянами пришелъ бараснихъ, большой олень, который похожъ на нашего оленя, но сильне его. Онъ хотлъ потереть рога о холодный камень изображенія Кали и затопалъ ногами, когда увидалъ человка въ святилищ. Но Пуранъ Багатъ не двигался и мало-по-малу олень подошелъ къ нему и положилъ голову на плечо. Пуранъ Багатъ взялъ горячіе рога въ свою холодную руку и это прикосновеніе успокоило безпокойное животное, которое теперь доврчиво наклонило голову, и Пуранъ Багатъ сталъ нжно стирать кожу съ роговъ. Иногда олень приводилъ свою самку и дтеныша, иногда онъ приходилъ ночью одинъ и зеленые глаза, его блестли при свт огня. Наконецъ, пришла и мускусная антилона, самая робкая и самая маленькая изъ антилопъ, съ большими заячьими ушами. Пуранъ Багатъ называлъ ихъ всхъ ‘братьями’ и его тихій зовъ ‘бхай, бхай’ вызывалъ ихъ въ полдень изъ лсу, если они бродили по близости. Черный медвдь Гималая, угрюмый и подозрительный Сона — съ блымъ значкомъ врод римской пятерки подъ бородою, не разъ проходилъ мимо святилища, и, такъ какъ Багатъ не обнаруживалъ страха, то и Сона не сердился, а напротивъ, сталъ присматриваться къ нему и просить своей доли ласкъ и куска хлба или ягодъ. Часто, въ тихіе часы утренней зари, когда Багатъ взбирался на самый верхъ горнаго прохода, чтобы взглянуть на то, какъ розовый день перебирался съ одной вершины на другую, за нимъ, волоча ногу и ворча, шелъ, запуская любопытную лапу подъ свалившіеся стволы и вытаскивая ее съ нетерпливымъ рычаніемъ, иногда рано утромъ его шаги будили медвдя, который спалъ, свернувшись въ клубокъ, заслышавъ шаги, огромный зврь вставалъ на заднія ноги, готовясь къ борьб, пока не раздавался голосъ Багата и онъ не узнавалъ своего лучшаго друга.

Почти всмъ отшельникамъ и святымъ людямъ, которые живутъ вдали отъ городовъ, приписывается способность творить чудеса съ дикими зврями, все чудо, однако, заключается въ неподвижности, отсутствіи рзкихъ движеній и умніи не смотрть прямо на приходящихъ зврей. Жители деревни видли, какъ олень бродилъ точно тнь по темному лсу за святилищемъ, видли гималайскаго фазана, съ его блестящими перьями, стоящимъ передъ изображеніемъ Кали, и обезьянъ, играющихъ орховыми скорлупами внутри храма. Иногда дти слышали, какъ Сона плъ самому себ, по медвжьему обычаю, за скалами, и вс были убждены, что Багатъ — чудотворецъ.

Между тмъ чудеса были ему совершенно чужды, онъ врилъ, что въ мір не одно великое чудо, и когда человкъ это знаетъ, то онъ дйствительно нчто знаетъ. Багатъ былъ увренъ, что въ мір нтъ ни большого, ни малаго, и день и ночь онъ старался вдумываться въ сердце вещей — туда, откуда пришла его душа.

Такъ онъ сидлъ и думалъ, и волосы его, не обрзанные, падали длинными прядями по плечамъ, въ каменной плит, тамъ, гд опиралась его клюка, образовалась маленькая ямка, корни, гд ставилась чаша, стали гладки, какъ кокосъ, изъ котораго она была сдлана, и зври вс уже знали свое мсто у огня. Съ временами года поля мняли свой цвтъ, гумна наполнялись и пустли, и снова наполнялись и снова пустли, и опять и опять, когда приходила зима, обезьяны прыгали среди снжнаго пуха втвей, пока самки не приносили весною изъ теплыхъ долинъ маленькихъ дтенышей съ грустными глазами. Въ деревн мало что мнялось: жрецъ постарлъ и многія изъ тхъ дтей, которыя приносили пищу для отшельника, посылали теперь своихъ дтей, и когда спрашивали жителей деревни, какъ долго ихъ святой жилъ въ храм Кали, на вершин горнаго прохода, они отвчали: ‘всегда’.

Потомъ однажды наступили такіе лтніе дожди, какихъ уже много лтъ не было въ горахъ. Три мсяца долина была окутана мокрымъ туманомъ и тучами, и дождь падалъ постоянно, не переставая — ливень за ливнемъ. Святилище Кали стояло почти всегда выше тучъ, и разъ даже прошелъ цлый мсяцъ, что Багатъ не видлъ деревни. Она была погребена подъ блыми тучами, которыя то поднимались, то опускались, то носились взадъ и впередъ, никогда не отдляясь вполн отъ краевъ долины.

Все это время онъ слышалъ только шумъ милліона водъ: надъ собою въ деревьяхъ, у ногъ на земл, водй сочилась по игламъ сосенъ, падала съ папоротниковъ и стекала въ долину грязными ручьями. Потомъ вдругъ вышло солнце, и воздухъ наполнился благоуханіемъ кедровъ и рододендроновъ, и издали неслось то свтдое, чистое дыханіе, которое горцы зовутъ ‘запахомъ снговъ’. Недлю солнце пекло и затмъ дождь собрался въ послдній ливень, съ неба потекли потоки, унося съ собою все съ поверхности земли. Въ эту ночь Пуранъ Багатъ разложилъ большой костеръ, потому что онъ зналъ, что братьямъ его нужно будетъ тепло, но ни одинъ зврь не пришелъ къ святилищу, хотя онъ звалъ и звалъ ихъ, пока не задремалъ, удивляясь и не понимая, что могло случиться въ лсу?

Въ середин ночи, когда дождь непрерывно шумлъ, кто-то разбудилъ его, дергая за одяло, онъ протянулъ руку и почувствовалъ ручку обезьяны. ‘Здсь лучше, чмъ среди деревьевъ,— сказалъ онъ соннымъ голосомъ, раскрывая одяло,— завернись и согрйся’. Но обезьяна схватила его за руку и не отпускала. ‘Теб значитъ корму нужно’, сказалъ Багатъ, ‘подожди немного, я приготовлю’. Онъ сталъ на колни передъ огнемъ, чтобъ подкинуть дровъ, но обезьяна побжала къ дверямъ святилища, запищала и прибжала назадъ.

‘Въ чемъ же дло? Что тебя безпокоитъ, братъ?’ — сказалъ Пуранъ Багатъ, потому что глаза обезьяны были полны вещей, которыхъ она не умла сказать. ‘Я ни за что не выйду въ такую погоду, разв что кто изъ твоей братіи попался въ силокъ, да здсь ихъ и некому ставить. Посмотри, братъ, даже олень, пришелъ искать себ убжища’.

Рога оленя застучали о стны святилища и стукнулись объ изображеніе Кали. Онъ опустилъ ихъ въ сторону Пуранъ Багета и нетерпливо затопалъ, храпя полузакрытыми ноздрями.

‘Хай, хай, хай’,— сказалъ Багатъ, щелкая пальцами.— ‘Такъ-то ты отплачиваешь мн за кровъ?’ Но олень, не слушая его, толкнулъ его къ дверямъ и тутъ Багатъ услыхалъ какой-то вздохъ и увидлъ, какъ дв плиты пола развалились и вязкая земля подъ ними начала засасывать камень.

‘Понимаю’, сказалъ Багйтъ, ‘братья мои были правы, что не пришли ночью сидть у огня. Гора обваливается. Что же? Зачмъ мн идти?’ Но тутъ глаза его упали на пустую чашу и онъ перемнился въ лиц: ‘они кормили меня съ тхъ поръ, какъ я пришелъ сюда, и если я не поспшу къ нимъ, то завтра не останется въ живыхъ ни души въ деревн. Я долженъ предупредить ихъ. Пусти, братъ, мн надо къ огню’.

Олень нехотя посторонился, когда Пуранъ Багатъ опустилъ факелъ въ огонь, крутя его, пока онъ совсмъ не разгорлся. ‘Вы пришли предупредить меня, но мы съ вами сдлаемъ еще лучше, еще лучше. Выходите, а ты, братъ, дай мн опереться о твою шею, потому что у меня только дв ноги’.

Онъ схватилъ правой рукой втвистые рога оленя, въ лвую взялъ факелъ и вышелъ изъ храма въ эту страшную ночь. Втра не было, но дождь почти затушилъ факелъ, когда олень сталъ спускаться ползкомъ съ горы. Когда они оставили за собой лсъ, къ нимъ присоединились и другіе друзья Багата, и онъ слышалъ рядомъ съ собою, хотя и не могъ ихъ видть, торопящихся обезьянъ, и за нимъ раздавался ревъ Соны. Дождь мочилъ длинные, заплетенные волосы Багата и они веревками падали ему на плечи, вода брызгала подъ его босыми ногами и желтое одяніе прилипло къ изможденному старому тлу, но онъ бодро спускался, опираясь на оленя. Онъ былъ уже боле не святой, но опять сэръ Пуранъ Дасъ, командоръ ордена Индійской Имперіи, премьеръ большого государства, человкъ, привыкшій повелвать и шедшій теперь спасти человческія жизни. Внизъ по крутой, мокрой тропинк мчались они вс вмст, Багатъ и его братья, внизъ, внизъ, пока олень не стукнулся о стну и не засоплъ, почувствовавъ человка. Они очутились у начала единственной, извилистой деревенской улицы и Багатъ ударилъ клюкою въ ршетчатыя окна дома кузнеца, гд подъ навсомъ крыши вновь запылалъ его факелъ. ‘На ноги и вонъ’, закричалъ Пуранъ Багатъ, и онъ не узналъ звука собственнаго голоса, потому что уже годы онъ ни съ кмъ громко не говорилъ: ‘гора падаетъ, гора сейчасъ упадетъ, на ноги и вонъ, эй вы, въ домахъ’.

‘Это нашъ Багатъ’, сказала жена кузнеца, ‘онъ стоитъ среди своихъ зврей, собирай дтей и кликни кличъ’.

И отъ дома къ дому понесся кличъ, пока Багатъ стоялъ среди столпившихся вокругъ него зврей. Народъ выскочилъ на улицу — всхъ было человкъ семьдесятъ — и при свт факеловъ они увидали, какъ ихъ Багатъ удерживалъ испуганнаго оленя, въ то время, какъ обезьяны жалобно дергали его за платье, а медвдь сидлъ на заднихъ лапахъ и ревлъ.

‘Черезъ долину и вверхъ на противоположную гору’, закричалъ Багатъ, ‘не оставляйте никого, мы бжимъ за вами’.

Тогда народъ побжалъ, какъ только горцы умютъ бгать — они вс знали, что при обвал надо взбираться какъ можно выше на противоположную гору. Они кинулись вбродъ черезъ рчку въ глубин долины и вверхъ по уступчатымъ полямъ, а за ними Багатъ и его братья. Вверхъ, вверхъ взбирались они, перекликаясь, чтобы сосчитаться, и за ними по пятамъ взбирался олень, поддерживая изнемогавшаго Пуранъ Багата. Наконецъ, олень остановился подъ густыми соснами, на пятистахъ футахъ вверхъ по гор. Чутье, которое предупредило его объ обвал, подсказало ему, что здсь онъ въ безопасности.

Пуранъ Багатъ обезсиленный, упалъ возл него на землю: холодъ, дождь и страшный подъемъ убивали его, но онъ еще крикнулъ тмъ, которые бжали впереди съ факелами: ‘стой, сосчитайтесь!’ Затмъ падающимъ голосомъ Багатъ шепнулъ оленю: ‘останься со мною, братъ. Останься, пока я уйду’. Въ воздух пронесся вздохъ, вздохъ сталъ шепотомъ, шепотъ сталъ ревомъ, ревомъ оглушающимъ, и та сторона горы, на которой стояли жители деревни, получила ударъ и затряслась отъ него. Затмъ вс звуки потонули въ низкой нот, ниже самой низкой ноты органа, и сосны затряслись до самыхъ корней. Затмъ, нота эта начала замирать и шумъ воды, раньше падавшей съ грохотомъ на скалы и травянистые склоны, смнился теперь глухимъ звукомъ дождя, барабанившаго по мягкой земл — дло было сдлано.

Ни одинъ изъ жителей деревни, даже жрецъ, не ршился заговорить съ Багатомъ, который спасъ имъ жизнь. Они скорчились подъ соснами и ждали дня. Когда день насталъ, они увидали, что тамъ, гд стоялъ лсъ и разстилались поля и пастбища, испещренныя тропинками, теперь была только какая-то красная каша, гд на краю лежало нсколько деревьевъ корнями вверхъ. Эта каша заполняла долину, поднималась высоко въ гору, куда они пріютились, запружая рчку, которая начала разливаться кирпично-краснымъ озеромъ. Отъ деревни, отъ дороги къ святилищу и отъ самаго святилища и отъ лса не осталось и слда. На милю въ ширину и на дв тысячи футовъ въ глубину гора сползла внизъ, какъ бы разрзанная съ ногъ до головы. И жители деревни одинъ за другимъ поползли черезъ лсъ помолиться Багату. Они увидали, что олень стоитъ надъ нимъ — и олень убжалъ, когда они приблизились — услышали, что лангары плачутъ въ деревьяхъ, и Сона стонетъ на гор. Но ихъ Багатъ былъ мертвъ и сидлъ, поджавъ подъ себя ноги, прислонясь спиною къ дереву, опершись на клюку, и съ лицомъ, обращеннымъ на сверо-востокъ.

Жрецъ воскликнулъ: ‘Воззрите! Чудо посл чуда! Въ этомъ именно положеніи должны быть схоронены отшельники. Поэтому мы и построимъ храмъ нашему святому здсь, гд онъ теперь’.

И не усплъ годъ кончиться, какъ они выстроили храмъ — маленькое святилище изъ земли и камня. И гору они назвали Горою Багата, и тамъ они и донын приносятъ жертвы — свтильники, цвты и разныя приношенія. Но они не знаютъ, что святой, которому они молятся — покойный сэръ Пуранъ Дасъ, командоръ ордена Индійской Имперіи, докторъ обычнаго права, докторъ философіи и проч. и проч., нкогда премьеръ передового и просвщеннаго государства Мохинивала, почетный членъ и членъ-корреспондентъ большаго числа ученыхъ и научныхъ обществъ, чмъ можетъ пригодиться на этомъ свт и на томъ.

ПСНЬ КАБИРА *).

*) Кабиръ — индійскій религіозный реформаторъ, жившій во второй половин XV и начал XVI вка. Онъ училъ вр въ единаго Бога, всемогущаго и всеблагого, образомъ котораго на земл служитъ человкъ. Человкъ вченъ, но поскольку онъ не сознаетъ свою связь съ Богомъ и свое происхожденіе отъ него, онъ подверженъ постояннымъ перерожденіямъ въ новыхъ жизняхъ. Разъ онъ позналъ себя въ Бог, его перерожденія кончаются и онъ вступаетъ въ вчное общеніе съ божествомъ. Рай и адъ такія же существованія, какъ и жизнь здсь на земл, и такъ же временны, какъ она. Богу надо поклоняться лишь въ дух, а не въ храмахъ и черезъ идоловъ, ‘ибо,— говоритъ Кабиръ,— если Господь обитаетъ въ храмахъ, чье же жилище міръ? Кто видлъ Его возсдающимъ среди идоловъ, или кто находилъ Его въ святилищахъ, куда направляютъ стопы свои богомольцы?’ И Кабиръ сказалъ: ‘Зачмъ вы брете головы, кладете земные поклоны, совершаете омовенія въ ркахъ? Вы проливаете кровь и зовете себя чистыми и хвалитесь добродтелями, а длъ вашихъ не видитъ никто. Зачмъ вы очищаете уста свои, перебираете четки, совершаете омовенія, молитесь въ храмахъ и пока вы молитесь или ходите на богомолье въ Мекку и Медину, сердце ваше полно обмана? Индіецъ постится каждый одиннадцатый день, а мусульманинъ весь Рамазанъ, кто же создалъ остальные мсяцы и дни, что вы чтите только эти?’ И такъ же горячо, какъ онъ возставалъ противъ обрядности, убивающей истинную вру, Кабиръ возставалъ и противъ основы всей индійской общественной жизни — касты: ‘каждый мужъ и каждая жена, которые когда-либо родились — одной природы съ вами’, говорилъ онъ. Нравственность, которую онъ проповдывалъ, была проста: не убивай, ибо жизнь есть даръ Божій и созданія Божіи не могутъ отнимать ее, не лги, ибо все зло въ мір и даже невдніе Бога происходятъ отъ лжи, живи вдали отъ міра, ибо только въ тишин и уединеніи ты можешь безпрепятственно отдаться мысли о Бог. Слушайся во всемъ своего учителя, но выбирай себ не слпого и испытуй его раньше, и узнай ученіе его и дла его: ‘ибо если учитель слпъ, то что станется съ ученикомъ? Когда слпой ведетъ слпого, оба они падутъ въ пучину’. Учителю надлежитъ быть добрымъ и терпливымъ съ ученикомъ: онъ можетъ наказать его только увщаніемъ, если же онъ не раскается и не исправится, то учитель можетъ отказать ему въ привт, если же ученикъ откажется исправиться, то единственнымъ и послднимъ наказаніемъ можетъ быть только удаленіе отъ общины.

Такимъ ученіемъ, соединеннымъ съ самою широкою терпимостью, которая всегда составляла отличительную черту индійскихъ религій, Кабиръ стремился объединить и индійцевъ, и мусульманъ. Одна изъ многочисленныхъ легендъ о Кабир повствуетъ о томъ, какъ и посл смерти онъ съумлъ чудомъ примирить и тхъ, и другихъ, заспорившихъ объ останкахъ учителя. Когда умеръ Кабиръ, говоритъ преданіе, надъ тломъ его заспорили мусульмане и индійцы: мусульмане хотли погребенія останковъ учителя, индійцы требовали сожженія, и каждый стоялъ за свой обычай, и споръ шелъ и примиренія не было. Какъ вдругъ кто-то сдернулъ покровъ съ тла Кабира и — о чудо — тло учителя исчезло, а тамъ, гд оно было, теперь лежали цвты.. Индійцы взяли половину цвтовъ, сожгли ихъ и надъ пепломъ насыпали могильный холмъ, а мусульмане взяли другую половину цвтовъ, погребли ихъ и построили надъ ними гробницу.

Легокъ былъ міръ, который онъ всилъ на дланяхъ своихъ, тяжела была дань многихъ земель и владній его.

Онъ ушелъ изъ совта и саванъ надлъ, и ушелъ какъ байраги {Байраги — человкъ, отрекшійся отъ міра.} уходитъ.

——

Теперь блый путь въ Дели разостлался ковромъ подъ ногами его, и тнью своею деревья отъ зною спасаютъ его.

Его домъ — на дорог привалъ, и толпа, и пустыня. Онъ ищетъ свой Путь, онъ байраги теперь.

——

Онъ глядлъ на людей и взоръ его ясенъ. (Былъ Одинъ, есть Одинъ и есть лишь Одинъ, говоритъ Кабиръ).

Красный туманъ Дяній сталъ легкимъ облакомъ. Онъ выступилъ на Путь, онъ байраги теперь.

——

Онъ пошелъ, чтобъ познать, и узнать, и учиться отъ брата земли, отъ брата дикаго звря, отъ брата своего Бога.

Онъ ушелъ изъ совта и саванъ надлъ. (Внемлите вы? говоритъ Кабиръ). Онъ байраги теперь.

——

Индійская жизнь для европейца представляетъ рядъ противорчій — смсь высокой европейской культуры съ остатками глубокой старины, европейцу трудно бываетъ понять, какъ въ одномъ и томъ же человк передовыя идеи девятнадцатаго вка уживаются съ преданіями, которыя и теперь такъ же живы, какъ они были двадцать вковъ тому назадъ. Между тмъ, эта двойственность на самомъ дл существуетъ и яркій разсказъ Киплинга рисуетъ намъ картину ннъ дйствительной жизни современной Индіи. Чтобы не ходить далеко за примромъ, мы укажемъ хотя бы только на бывшаго перваго министра Махараджи Бхаунагарскаго, ордена Индійской имперіи г. Гаури-шанкаръ Удай-шанкара, который недавно еще вышелъ въ отставку и сдлался отшельникомъ. Онъ поступилъ, какъ велитъ древній законъ, и онъ и Пуравъ Багатъ только сдлали то, что до нихъ длали милліоны брахмановъ въ теченіе десятковъ вковъ.

Чтобы показать, какъ мало съ теченіемъ времени измнилась въ Индіи жизнь отшельниковъ, подобныхъ Пуранъ Багату, мы приведемъ описаніе жизни отшельника изъ Законовъ Ману, которые даютъ намъ картину индійскихъ нравовъ, по крайней мр, дв тысячи лтъ тому назадъ.

Изъ шестой книги Законовъ Ману.

‘Прочтя, какъ велитъ законъ, Веды, произведя на свтъ сыновей, принеся по мр силъ жертвы, пусть человкъ направитъ мысли свои на конечное освобожденіе…

Принеся жертву Творцу, раздавъ жрецамъ все имущество свое… пусть Брахманъ покинетъ свой домъ.

Пусть онъ идетъ одинъ, безъ спутника… пусть онъ не иметъ дома, безразличный во всему, твердый въ своихъ начинаніяхъ, молчаливый, пусть онъ размышляетъ о божеств.

Да не желаетъ онъ умереть, да не желаетъ онъ жить, пусть ждетъ онъ своего времени, какъ слуга ожидаетъ мзды своей…

Однажды въ день пусть онъ ходитъ за подаяніемъ и не стремится получить многое, ибо отшельникъ, который заботится о подаяніи, прилпляется къ страстямъ.

Когда перестанетъ дымъ подыматься изъ деревенскихъ трубъ, когда пестики въ ступкахъ замолкнутъ, и уголья потухнутъ, и народъ кончитъ ду свою и уберутъ со столовъ остатки, тогда пусть отшельникъ идетъ за своимъ подаяніемъ.

Пусть не скорбитъ онъ, когда ничего не получитъ, пусть не радуется, когда получаетъ, пусть беретъ только то, что нужно для поддержанія жизни и пусть будетъ ему безразлична пища, которую онъ получаетъ.

Мало вкушая, стоя или сидя въ одиночеств, пусть онъ обуздываетъ чувства свои, если остались въ немъ вожделнія. Обузданіемъ чувствъ, пресченіемъ любви и ненависти, воздержаніемъ отъ насилія онъ готовитъ себ безсмертіе.

Да размышляетъ онъ о перерожденіяхъ людей, которыя происходятъ отъ ихъ грховъ, объ адахъ, куда попадаютъ люди, о мученіяхъ въ мір Ямы (богъ смерти).

Да размышляетъ онъ о томъ, что надо разставаться со всмъ, что мило, и соединяться съ тмъ, что ненавистно, и о томъ да размышляетъ онъ, что страсть одолваетъ человка и мучатъ его болзни. И о томъ, какъ душа покидаетъ тло и воплощается въ новое тло, и странствуетъ по десяткамъ тысячъ милліоновъ существованій. И о томъ, какъ страдаетъ душа черезъ тло — плодъ ея дурныхъ длъ, и о томъ да размышляетъ онъ, какъ правдою достигается высшее, непреходящее блаженство.

Глубокимъ созерцаніемъ да познаетъ онъ природу Міровой Души, карая живетъ во всхъ существахъ, высшихъ и низшихъ’.

Переводъ съ примчаніями С. Ольденбурга.

Чудо Пуранъ Багата.

ПСНЬ КАБИРА *).

Изъ шестой книги Законовъ Ману.

Читайте также: