Можетъ ли сравниться право Прусси на Познань съ правомъ Росси на Западный край?
Можетъ ли сравниться право Прусси на Познань съ правомъ Росси на Западный край?
Москва, 17 августа 1868 года.
Может ли сравниться право Пруссии на Познань с правом России на Западный край?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1868
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Сочиненя И. С. Аксакова. Томъ третй.
Польскй вопросъ и Западно-Русское дло. Еврейскй Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’
Москва. Типографя М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскй переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Недавно вздумалось кому-то провести параллель между прусскимъ способомъ онмеченя Познани и русскимъ способомъ ‘обрусеня’ Западнаго края. По этому поводу возникли въ нашей журналистик довольно оживленные толки и пререканя. Одни пользовались примромъ Прусси для осужденя,— друге для оправданя административной строгости въ кра, одни ссылались на прусскую систему, какъ на указане — чего не надо длать, друге, напротивъ, чему надо послдовать и что необходимо позаимствовать. По нашему мнню, ссылаться намъ на Пруссю вообще невыгодно: это значило бы добровольно умалять наше безусловное, на самыхъ абсолютныхъ нравственныхъ основахъ покоящееся право, право Росси на ея западнорусскую окраину. Право Прусси на Познань есть право меча. Наше право есть то право, которое иметъ Русь на само себя, которое иметъ каждый народъ въ свое народное единство — политическое и внутреннее. Память объ этомъ единств съ Западною Русью, разорванномъ вншними обстоятельствами,— живое сознане связи единовря и единоплеменности съ нею — не покидали Русскую землю во вс пероды ея истори и сказались въ непрерывныхъ притязаняхъ московскихъ государей на ихъ ‘исконную отчину’. Пробртене Познани Пруссею было дломъ завоеваня, хотя бы преимущественно дипломатическаго, и совершилось вопреки вол туземнаго народонаселеня, пробртене Россею ея ныншнихъ западнорусскихъ губернй,— въ какой бы форм оно ни совершилось,— было по-истин возсоединенемъ. Оно было возсоединенемъ уже потому, что отвчало кореннымъ стремленямъ всего туземнаго, основнаго, т. е. русскаго, населеня. Задача Прусси состояла въ германизаци края, т. е. въ поглощени его туземной нацональности совершенно чуждою ей стихей нмецкаго нацональнаго духа. Задача Росси, наоборотъ, заключается — въ возвращени края его собственной, природной нацональности,— другими словами: въ освобождени русской, туземной, коренной народности отъ гнета чуждой ей польской нацональной стихи: въ этомъ смысл, конечно, а не въ другомъ, и слдуетъ понимать извстное ходячее выражене: ‘обрусне края’. Задача Прусси повидимому трудне, а Росси — легче. И да и нтъ. Населене Познани представляетъ однородную, по племени, языку и вр, сплошную массу, которая всецло предлежала давленю прусскаго государственнаго закона и нмецкой культуры, прусской власти незачмъ было вмшиваться во внутрення отношеня разныхъ слоевъ народонаселеня между собою, ей не было надобности возиться ни съ соцальнымъ, ни съ религознымъ вопросомъ. Господство одного класса надъ другимъ въ Познани не имло никакого особеннаго значеня для интересовъ германизаци. Напротивъ, западнорусская окраина представляетъ народонаселене разнородное, разъединенное между собою враждою политическою, нацональною, соцальною и религозною. Въ этомъ народонаселени громадное большинство кореннаго туземнаго русскаго племени было, въ полномъ смысл слова, порабощено польскому меньшинству. Это меньшинство владло чуть не всею землею на прав собственности, пользуясь своею силой, оно почти украло у народа его древле-русскую вру, и въ течени вковъ, умышленно, по разсчету, держало его въ унижени и невжеств: и благосостояне и просвщене покупалось Русскимъ народомъ у меньшинства только цною измны — народности и вр. Казалось бы, что съ отторженемъ отъ Рчи Посполитой и съ присоединенемъ края къ Росси,— т. е. съ замною польскаго государственнаго преобладаня русскимъ,— такому порабощеню русскаго племени само-собою полагался конецъ. Но въ томъ-то и дло, что преобладане польской нацональности, а слдовательно и ея гнетъ надъ русскою туземной народностью,— помимо политической основы,— успли укорениться во множеств мстныхъ, освященныхъ временемъ и формальною легальностью, условй — соцальныхъ, экономическихъ, религозныхъ. Длаясь русскими подданными, польске паны не переставали быть землевладльцами-помщиками, господами, отъ которыхъ по прежнему продолжалъ зависть Русскй народъ, т. е. русске крестьяне, а отчасти и русское сельское духовенство, по прежнему продолжала имъ принадлежать сила собственности, сила образованности или интеллигенци, слдовательно вся сила общественная въ кра. Такимъ образомъ на долю Росси выпала задача: измнить самыя условя экономическя, соцальныя и прочя, которыми поддерживалось порабощене русской народности — польской. Пришлось по-невол поднять щекотливые и трудные вопросы, и религозный и соцальный,— тмъ боле трудные для разршеня, что первый вообще не принадлежитъ къ сфер государственной и требуетъ участя силъ общественныхъ, которыхъ налицо въ кра, т. е. въ русской сред, не было и быть не могло,— а второй, т. е. соцальный, связанъ былъ неразрывно съ соцальнымъ вопросомъ въ самой Росси. Къ этому послднему вопросу нельзя было настоящимъ образомъ и приступить до освобожденя крестьянъ манифестомъ 19 февраля 1861 года,— но одно упразднене крпостнаго права еще не упраздняетъ соцальной и экономической зависимости русской народности отъ польской.
Такимъ образомъ, какъ видятъ читатели, задача Росси относительно Западнорусскаго края была и есть совершенно иного свойства, чмъ задача Прусси въ Познани,— боле сложнаго и даже боле труднаго, если взять во внимане т средства образованности и общественности, которыми располагала Прусся, но не располагаетъ до сихъ поръ, въ той же мр, Росся, благодаря разнымъ несчастнымъ историческимъ обстоятельствамъ, задержавшимъ и исказившимъ ея развите. Поэтому и нападать на Россю за то, что она возбудила въ Западномъ кра вопросы нетронутые Пруссею въ Познани, и колоть Росси глаза ‘прусскимъ историческимъ процессомъ’, какъ длаетъ ‘Всть’,— по меньшей мр недобросовстно. Вообще громить недостатокъ образованности и просвщеня въ Росси, издваться надъ слабостью нашихъ общественныхъ силъ — очень легко: вс стрлы остроумя, даже самаго дюжиннаго, попадаютъ тутъ въ цль очень врно. Этотъ конекъ такъ объзжанъ, что на немъ можно гарцовать и красоваться даже наздникамъ ‘Всти’, не рискуя свалиться. Одного только — ‘слона’ — не примчаютъ обыкновенно наши Ювеналы по этой части: нельзя же создать вдругъ ни образованя, ни просвщеня, ни творчества такъ долго подавленной, органической, русской жизни, нельзя внезапно, по щучьему велнью, возстановить ту духовную цльность нашего организма, которая была нарушена петербургскимъ перодомъ нашей истори (предъ нимъ же они преклоняются) и въ которой лежитъ источникъ живой, мощной народно-общественной силы. Для всего этого требуется по крайней мр — время, а между тмъ событя не ждутъ, Поляки мятежиичаютъ, край ополячивается, русская народность въ кра — въ унижени и подъ гнетомъ, Европа, подстрекаемая польскою шляхтою, наступаетъ на насъ чуть не крестовымъ походомъ. Что тутъ длать? Приходится, по-невол, орудовать тми способами, каке имются въ наличности, какъ бы они ни были далеки отъ теоретическаго идеала, приходится по-невол содйствовать духовному возрожденю мстной народной стихи не чрезъ ‘общество’, потому что его, къ прискорбю, нтъ, а чрезъ чиновниковъ.
Мы не хуже, чмъ борзописцы газеты ‘Всть’, знаемъ всю невыгоду этихъ условй для достиженя цли предлежащей Росси въ Западномъ кра. Можно объ этомъ сожалть, но глумиться тутъ нечему, въ этомъ самомъ, дешевомъ глумлени ‘Всти’ и ей подобныхъ и заключается наиболе яркое свидтельство несостоятельности и неразвитости нашего общества въ смысл нацональномъ. Слдовало бы не глумиться, но подумать о томъ, какъ бы пособить русскому длу при его не вполн выгодной обстановк. Нтъ сомння, что и чиновники могутъ, хотя отчасти, восполнить недостатокъ чистой общественной силы — искренностью и живостью наго народнаго чувства. Вотъ почему такъ и важенъ, именно въ этомъ отношени, личный составъ администраци края, начиная съ Главнаго Управленя, вотъ почему такъ чудовищно лживо и вредно по своимъ практическимъ послдствямъ мнне ‘Всти’, что чиновники въ Западномъ кра должны забыть о своей народности, о всякомъ русскомъ ‘патротизм’, о всякомъ нацональномъ миссонерств, и ограничиваться однимъ формальнымъ исполненемъ повелнй начальства. И какою вопющею нелпостью показалось бы это мнне именно въ Прусси, которая только истыхъ Нмцевъ и сажала чиновниками въ Познань,— въ которой каждый чиновникъ служитъ не только длу правительства, по длу германской нацональности! Само собой разумется,— да едвали это нужно и оговаривать: указывая на важное значене личнаго русскаго народнаго чувства въ личномъ административномъ состав края, мы этимъ вовсе не упраздняемъ необходимости строгаго выбора чиновниковъ относительно честности и иныхъ нравственныхъ свойствъ, независимо отъ ихъ ‘русскихъ чувствъ’ и русскаго происхожденя. Мы нисколько не думаемъ защищать ни взяточниковъ, ни мошенниковъ, ни безтолковыхъ, хотя бы и коренныхъ русскихъ: пусть ихъ выгоняетъ себ невозбранно высшая мстная власть. Но если она, подъ воздйствемъ петербургскихъ газетныхъ кликушъ, станетъ своихъ русскихъ чиновниковъ подвергать гоненю за такъ-наэываемый ‘русскй патротизмъ’, за преданность длу русской народности, за живое ощущене кровной и духовной связи съ туземнымъ русскимъ населенемъ, за пристрасте къ русскимъ нацональнымъ интересамъ, если она будетъ оставлять ихъ въ должностяхъ только подъ условемъ ‘забыть прошлое’, т. е. подъ условемъ упразднить въ себ, на императорской русской служб, несовмстное будто бы съ нею личное народное русское чувство,— то это будтъ уже не только не по-русски, но и не по прусски,— не только несогласно съ прусской системой, рекомендуемой ‘Встью’ и ‘Новымъ Временемъ’, но и со здравымъ смысломъ…