Ю. Г. Милюков
Мордовцев Д. Л.: биобиблиографическая справка, Мордовцев Даниил Лукич, Год: 1990
Время на прочтение: 9 минут(ы)
МОРДОВЦЕВ, Даниил Лукич, псевдонимы — Данило М. Слипченко, Данило Мордовец, Афродита, Берне из Бердичева, Мистер Плумпудинг и др. [7(19).XII.1830, слобода Даниловка Усть-Медведицкого округа Ростовской губ.— 10(23).VI.1905, Кисловодск, похоронен в Ростове-на-Дону] — прозаик, поэт, историк, публицист. Один из самых плодовитых беллетристов второй половины XIX в. Автор многочисленных (около ста томов) исторических романов, повествований, хроник, научных монографий и очерков. Писал на русском и украинском языках. Принадлежал к старинному украинскому, казачьему роду. Имя деда, сотника Запорожской Сечи, Слипченко-Мордовца стало одним из его. литературных псевдонимов, а биография отца, выкупившегося на волю крепостного крестьянина, волновала его всю жизнь. Свои литературные начинания М. связывал с богатой библиотекой: старинных книг, оставшейся после смерти отца (1831). С семи лет пробовал писать стихи, а в 1840 г., подражая Дж. Мильтону, сочинил поэму (не сохранилась). Опекуны и первый учитель дьяк Федор Листов отмечали в своем питомце незаурядные способности и редкую память, что позволило ему вскоре стать первым учеником окружного училища и затем с похвальным листом окончить Саратовскую гимназию (1850). Правда, о школьных голах М. отзывался достаточно резко: ‘Развития положительно никакого и не от кого было ждать’ (Из минувшего и пережитого.— С. 580). В гимназии он штудировал древние языки, однажды написал комическую поэму в духе ‘Одиссеи’, был дружен с А. Н. Пыпиным, учившимся в той же гимназии и ставшим впоследствии известным историком литературы. В 1850 г. М. поступил на филологический факультет Казанского университета, но, по его словам, ‘влекомый к большому образованию’ и следуя советам Пыпина, через год перевелся на словесное отделение в Петербургский университет. Вместе с Пыпиным, О. Ф. Миллером, В. И. Ламанским он занимался в семинаре акад. И. И. Срезневского, который высоко оценил студенческие опыты М. (разборы летописей, обработку фольклорных текстов и др.). Выпускное сочинение ‘О языке ‘Русской правды’ (1854) было отмечено золотой медалью. Возможно, под влиянием Срезневского в М. развился интерес к изучению летописей, агиографии, исторических преданий, ставших основным источником его романистики.
После окончания университета (1854) М. переехал в Саратов. Некоторое время служил в губернском статистическом комитете, а с 1856 г. редактировал неофициальную часть газеты ‘Саратовские губернские ведомости’. Его научные интересы оставались прежними: он публиковал историко-статистические очерки и этнографические заметки (‘Характеристика поволжского населения’, ‘Местные заметки по летописи Саратова’, ‘Опыт собирания нравственной статистики’ и др.), изучал фольклор Поволжья и Украины. Совместно с Н. И. Костомаровым, отбывавшим ссылку в Саратове, М. подготовил в 1854 г. ‘Малороссийский литературный сборник’. В него вошли стихи Костомарова, поэма М. о запорожцах ‘Казаки и море’ (на украинском языке) и народные песни в литературной обработке поэтессы А. Н. Пасхаловой, ставшей осенью 1854 г. женой М. В поэме заметна тяга М. к контаминации фольклорных источников и стилизации, что он и подчеркнул в редакционном предисловии: ‘Я подражал южнорусской народной поэзии’ (Твори.— Т 1.— С. 601). Те же приемы он использовал в рассказах и повестях, посвященных украинской деревне: ‘Нищие’ (1855), ‘Звонарь’ (1858). ‘Солдатка’ (1859), ‘Заматаев’ (1859) и др. (на украинском языке). Этнографически точные описания сочетались в них с идиллическим и романтическим пафосом. В то же время М. публиковал в ‘Саратовских губернских ведомостях’ острые фельетоны о нравах горожан и провинциальных помещиков, подписывая их разнообразными псевдонимами.
Летом 1860 г. М., воспользовавшись предоставленным отпуском, усиленно занимался в библиотеке и губернских архивах. Уже к осени 1860 г. он подготовил исторические монографии ‘Обличительная литература в первых русских журналах и стеснение гласности’, ‘Понизовая вольница’, ‘Самозванец Ханин’, ‘Самозванец Богомолов’. Бесконечный ряд самозванцев, крестьянские бунты М- считал ‘результатом ненормального состояния всего тогдашнего строя’ (Самозванцы и понизовая вольница.— С. 54). Тщательное исследование цензурной политики Екатерины II (‘Обличительная литература…’) и талантливые беллетризованные исторические очерки благосклонно встретила столичная наука. В 1861 г. М. пригласили на кафедру русской истории Петербургского университета, но из-за тяжелой болезни жены он вынужден был отказаться. Цензурные гонения на сочинения М. стали причиной осложнения отношений с саратовским губернатором В. А. Щербатовым, завершившихся уходом М. из редакции (1862) и отъездом из Саратова (1864). Но переезд в Петербург не был удачным. М. служил за скромное жалованье в хозяйственном департаменте министерства внутренних дел, практически не имея возможности заниматься наукой. В 1867 г. он вернулся в Саратов и до 1873 г. служил правителем канцелярии губернатора.
С середины 60 гг. М. публиковал многочисленные исторические и критические заметки в журналах ‘Русское слово’, ‘Отечественные записки’, ‘Вестник Европы’, ‘Дело’, ‘Исторический вестник’, в газетах ‘Неделя’ и ‘Голос’. Особое внимание читателей привлекли монография М. ‘Пугачевщина’ (1866) и вышедшие отдельными изданиями исторические описания ‘Самозванцы и понизовая вольница’ (1867), ‘Гайдамачина’ (1870), ‘Политические движения русского народа’ (1871). По словам автора, эти сочинения объединяло ‘предпочтительное внимание к голытьбе, забытой историей’ (Представляет ли прошедшее русского народа какие-либо политические движения // Отечественные записки.— 1871.— No 3.— С. 116). Они не были собственно научными статьями: как правило, теоретические положения иллюстрировались художественными зарисовками. Вслед за Костомаровым М. связывал войну Пугачева, ‘гайдамачину’, разбой, самозванство с нравственным несовершенством общества, невежеством и произволом помещиков. В документальных очерках о положении крестьян перед отменой крепостного права, составивших книгу ‘Накануне воли’ (1872), запрещенную цензурой, М. дал яркую историческую панораму ‘русской изобретательности’ в зверствах, пьянстве и распутстве. А в ‘Политических движениях русского народа’ философски обосновал свое представление об историческом процессе. Ссылаясь на концепцию Г. Спенсера и Дж.-С. Милля о неизбежной позитивной эволюции ‘государственного организма’, он выдвигал собственную (мало оригинальную) теорию ‘центростремительных’ и ‘центробежных’ сил в истории (‘Политические движения…’—Т. 2.— С. 180). По мысли М., стихийные народные выступления (‘центробежные силы’), противостоящие ‘центростремительным силам’ (государство и право), соответствуют ‘свободному историческому росту’ и не нуждаются в политическом руководстве.
Возможно, этим объясняется в целом негативная оценка М. революционного движения ‘шестидесятников’.
В повести ‘Новые русские люди’ (1868) и романе ‘Знамения времени’ (1869) М. попытался откликнуться на современные проблемы, продолжить спор о ‘новых людях’, начатый Тургеневым и Чернышевским, объявив ‘знамением’ времени отказ интеллигенции от политической борьбы. Герои романа и повести горячо спорят о Н. Г. Чернышевском, Н. А. Добролюбове, Н. А. Некрасове, обсуждают труды Ч. Дарвина и Г. Спенсера, произносят пространные монологи о ‘русском деле’, об истинных и мнимых ценностях, обращаются к читателям с многочисленными призывами: ‘Мы просто идем слиться с народом…’, ‘Работою вы победите мир!’, ‘Труд — вот единственное спасение России…’. Их ‘новизна’ состояла в том, что они полностью отреклись от идей революционной демократии, отвергали ‘звериный закон’ революции, шли в народ, по словам одного из персонажей романа, ‘не бунты затевать’, не учить народ, а ‘учиться у него терпению, молотьбе и косьбе’. Столкнувшись со стеной непонимания и явной враждебностью крестьян, эмансипированная Варя Барматинова, ‘слившийся’ с батрацкой артелью помещик Караманов (‘Знамения времени’), ‘опростившиеся’ интеллигенты Тутнев, Елионский, Ломжинов (‘Новые русские люди’) отказываются от декларируемых идеалов, довольствуются личным счастьем. М. точно выразил многие народнические настроения, предсказав крах ‘хождения в народ’, но не сумел их обобщить и дать им реалистическое объяснение. В путаных речах героев и комментариях автора сводились воедино переживания ‘лишних людей’ и нигилизм ‘шестидесятников’, теория ‘малых дел’ и либеральные иллюзии, ‘поразительная’, по словам Салтыкова-Щедрина, ‘пошлость’ (Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч.— Т. VIII.— С. 398, 403) и готовность к самопожертвованию. Короленко писал по поводу романа М.: ‘Его зачитывали, комментировали, разгадывали намеки, которые, наверное, оставались загадкой для самого автора’ (Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т.— М., 1954.— Т. 5.— С. 316). С художественной точки зрения уже в первых рецензиях повесть и роман о ‘новых русских людях’ противопоставлялись ‘Отцам и детям’ Тургенева (Отечественные записки.— 1870.—No 7.—С. 234). А позднее Н. К. Михайловский справедливо указывал на свойственную М. стилистическую небрежность и объяснял ее ‘необычной торопливостью’ плодовитого автора (Михайловский Н. К. Последние сочинения.— Т. I.— С. 380). После ‘Знамений времени’ к современным темам М. не обращался.
В 1873 г. он опять переехал в Петербург. Служил в статистическом отделении министерства путей сообщения, активно выступал в 70 гг. с публицистическими статьями (‘Земство и его деяния’, ‘Действительные причины самарского голода’, ‘О культурных признаках русского народа’ и др.) в журналах ‘Дело’ и ‘Отечественные записки’. Бурную полемику вызвала его статья ‘Печать в провинции’ (Дело.— 1875.— No 9.— С. 44—70, No 10.— С. 1—32), в которой подчеркивалась неизбежная ограниченность провинциальной журналистики. Однако ведущее место в творчестве М. этих лет заняла тема русского раскола. Вышли его исторические монографии ‘Движения в расколе’ (1874) и ‘Последние годы раскольничьих скитов на Иргизе’ (1872). Художественным обобщением собранных документальных материалов стали повесть ‘Сидения раскольников в Соловках’ (1880) и роман ‘Великий раскол’ (1884). Сопоставляя фанатизм раскольников и жестокость их преследователей, М. выделил в истории раскола самые яркие эпизоды (подвижничество Морозовой и Аввакума, самоотверженную защиту раскольниками Соловецкого монастыря) и попытался соединить в одном произведении весьма разнородные жанры: житие, историческую хронику и мелодраму. Исторически объективные оценки сочетались в романе и повести с натуралистическими описаниями (самосожжения раскольников, пытка на дыбе боярыни Морозовой и т. п.) и не всегда удачной стилизацией, с цитатами и аллюзиями из ‘Жития’ Аввакума, трудов историков Г. В. Есипова, М. П. Погодина, Н. Т. Устрялова, С. М. Соловьева и самого М. В исторической романистике М. контаминация стала основным творческим приемом.
Серию исторических романов М. обычно предварял научной монографией или статьей, в которой намечал темы и сюжетные линии, связанные с избранной эпохой. Весьма точные психологические зарисовки и характеристики царевны Софьи и Анны Монс перешли, напр., из книг ‘Русские женщины нового времени’ (1874), романы о Петре I ‘Идеалисты и реалисты’ (1876), ‘Царь Петр и правительница Софья’ (1885) ‘Державный плотник’ (1899), а работы 60 гг. о самозванцах и разбойниках обусловили выбор сюжетов и принципы изображения характеров в повестях ‘Лжедмитрий’ (1879), ‘Сагайдачный’ (1882), ‘За чьи грехи?’ (1891) и др. Но развитие сюжета, как правило, подчинялось изначально заданному противопоставлению религиозной нравственности и свободолюбия ‘народа’ безверию и блуду ‘двора’. С одной стороны благородство Разина (‘За чьи грехи?’) и Булавина (‘Царь Петр и правительница Софьям прославление патриотизма и готовности к самопожертвованию ‘голытьбы’ в романах ‘Двенадцатый год’ (1880), ‘Мамаево побоище’ (18811 ‘Господин Великий Новгород’ (1882), а с другой — беспринципность бояр и дворян (‘Лжедмитрий’, ‘За чьи грехи?’), осуждение жестокости Петра I и сторонников его реформы (‘Идеалисты и реалисты’, ‘Царь Петр и правительница Софья’). Оправдывая вольную интерпретацию документальных материалов и частую смену оценок исторических личностей, М. любил повторять тезис о современных ‘воспитательных факторах’, заключенных в романе (К слову об историческом романе.— С. 651). Из этих соображений он преувеличивал, напр., религиозность Разина, ‘просветленного’ любовью к красавице Заире, или изображал Петра I то патологически злодеем (‘Идеалисты и реалисты’), то мудрым реформатором и подвижником (‘Державный плотник’), а народ — либо безликой, темной массой (‘Лжедмитрий’), либо реальной исторической силой, усвоившей еще в древности демократические ‘уроки’ (‘Господин Великий Новгород’).
Обратившись в литературному творчеству в период расцвета отечественной историографии как историк М. оставался в рамках позитивистской методологии, подменял научный анализ скрупулезным перечислением и классификацией фактов и документов. В ‘Исторических пропилеях’ (1889), собрании статей и исторически монографий, он повторял свои мысли о соотношении ‘центростремительных’ и ‘центробежных’ сил. Как романист М. фактически возвращаем к традициям романтической исторической прозы 30 гг.: борьба добродетельных героев с историческими злодеями освещалась авторским морализаторством, научные реминисценции и ссылки на документы создавали лишь иллюзию достоверности. Не избежал он и славянофильской идеализации прошлого, что сближало его с популярными романистами-современниками Г. П. Данилевским и Е. А. Салиасом-де-Турнемиром. После путешествия по Европе и Малой Азии (1882—1884) М. настаивал на полном неприятии западной цивилизации, призывал, по его словам, к отрицанию ‘плодов пресытившейся буржуазии’. В путевых очерках ‘Поездка в Иерусалим’ (1882), ‘По Италии’, ‘По Испании’, ‘Из прекрасного далека’ (все — 1884) он настойчиво проводил мысль о кризисе европейской культуры и несомненной исторической перспективе славянских народов.
В 1885 г., тяжело пережив самоубийство приемного сына, талантливого музыканта В. Н. Пасхалова и смерть жены, М. вышел в отставку и уехал из Петербурга в Ростов-на-Дону. В 90 гг. в его многочисленных романах на темы древней истории ‘Жертвы Вулкана’ (1894), ‘Говор камней’ (1895), ‘Ирод’ (1897), ‘Падение Иерусалима’ (1897) и др. преобладали пессимистические интонации, в сюжете на первый план выдвигались любовные интриги, авантюры и историческая экзотика. В них, по словам современника, М. явно ‘потворствовал низменным страстям скучающей публики’, из ‘историка-беллетриста’ превратился в ‘могильщика’ исторической науки, ‘романиста-компилятора’ (Соколов Н. Н. Петр Великий и Вальтер-Скотты-могильщики // Русская старина.— 1894.— No 3.— С. 192—193). Вульгаризируя исторические источники и модернизируя египетские, греческие мифы, он уже редко прибегал к научной аргументации, стремился любыми способами увеличить число своих читателей. В последнем М. явно преуспел. В 900 гг. были изданы три собрания его сочинений, часто переиздавались детские рождественские рассказы и этнографические очерки. В конце жизни он написал книгу воспоминаний ‘Из минувшего и пережитого’ (1902), в которой рассказал о своих встречах с Т. Г. Шевченко, Н. Г. Чернышевским, М. Е. Салтыковым-Щедриным и др. деятелями отечественной культуры.
В истории литературы М. остался ‘поучительным бытописателем’ (Глинский Б. Б. Литературная деятельность Д. Л. Мордовцева.— С. 579). В стремлении к синтезу исторической науки и искусства он во многом предвосхищал появление в литературе жанра ‘художественной диссертации’ (Эйхенбаум Б. М. О прозе.— Л., 1969.— С. 383).
Соч.: Собр. соч.: В 50 т.— Спб., 1901—1902, Полн. собр. исторических романов, повестей и рассказов: В 12 т.— Пг.. 1902—1915, Полн. собр. исторических романов, повестей и рассказов: В 33 т.— Спб., 1914, Твори: В 2 т. / Вступ. ст. В. Г. Беляева.— Киiв. 1958 (на украинском и русском языках, в т. 2 включен на русском языке роман ‘Знамения времени’), Самозванцы и понизовая вольница.— Спб., 1867, Политические движения русского народа. Исторические монографии: В 2 т.— Спб., 1871, Русские исторические женщины. Популярные рассказы из русской истории. Женщины допетровской Руси.— Спб., 1874, Русские женщины нового времени. Биографические очерки из русской истории.— Спб., 1874, К слову об историческом романе // Исторический вестник.— 1881.— Ноябрь.— С. 642—651, Из минувшего и пережитого.— Спб., 1902 (на украинском языке), Исторические пропилеи: В 2 т.— Спб., 1889, Знамения времени.— М., 1957, Великий раскол. Накануне воли / Под общ. ред. П. Г. Пустовойта, Послесл. В. С. Момота.— Ростов н/Д, 1987.
Лит.: Окрейц С. С. Попытка освободиться от исторической эстетики // Дело.— Декабрь.— С. 39—52, Шелгунов Н. Бесплодная нива // Дело. — 1880. — No 10.— С. 53—61, Субботин Н. Историк-беллетрист // Русский вестник.— 1881.—Май.— С. 149—216, Соколов Н. Н. Петр Великий и Вальтер-Скотты-могильщики // Русская старина.— 1894.— No 2.— С. 191—209, No 3.— С. 164—192, Гордон Г. И. Сионизм и христиане: Отзывы о сионизме Мордовцева, Баранцевича, Михайловского, Милюкова, Короленко, Максима Горького и др. — 2-е изд.— Спб., 1902.— С. 16—18, Глинский Б. Б. Литературная деятельность Д. Л. Мордовцева (По поводу ее пятидесятилетия) // Исторический вестник. — 1905.— No 2.— С. 579—608, Михайловский Н. К. Последние сочинения: В 2 т.— Спб., 1905.— Т. I.— С. 354—382, Налимов А. ‘Идейные’ романы Д. Л. Мордовцева // Беседа.— 1906.— Январь.— С. 54—61, Кауфман А. Даниил Лукич Мордовцев: Из личных воспоминаний // Исторический вестник. — 1910. — No 10. — С. 225—234, Краснянский М. Б. Уроженец Дона писатель Даниил Лукич Мордовцев. 1830—1905 гг.— Ростов н/Д, 1914, Серебрянский М. Советский исторический роман // Литературная учеба.— 1936.— No 5.— С. 32—36, Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. / Под ред. В. Я. Кирпотина, П. И. Лебедева-Полянского и др.— М., 1937.— Т. VIII.— С. 395—400, История русского романа: В 2 т. / Ред. второго тома Б. П. Городецкий, Н. И. Пруцков,— М., Л., 1964.— Т. 2.— С. 86—89, Момот В. С. Даниил Лукич Мордовцев: Очерк жизни и творчества.— Ростов н/Д, 1978.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990