Мордобой
Мордобой
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мордобой, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1937
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Ясное утро. В саду моем горят огнем покрасневшие осины, седые ветви опавших лип блестят узорами ветвей на синем осеннем небе.
Как бодры краски ясного осеннего дня!
Четко вдали, на горе, видна деревня Любилки. Синяя речка, извиваясь по лугу, пропадает за розоватым мелколесьем. Кое-где темнеют ели.
Я иду по саду к реке.
У края сада прилег на бугорке. Внизу видна река и полуразвалившаяся терочная. Синие старые бревна блестят на солнце. Рядом со мной сел мой ручной заяц. А собака пойнтер убежала вниз, к речке. Заяц слушает, водя ушами. Вытянулся кверху. Стеклянные светлые глаза его смотрят в сторону.
— Зайка, какой ты дурак. Беги, что сидишь? Эх ты! свободу сменил на кочерыжку, дурак.
Заяц не обращает на меня никакого внимания. Привык к моим выговорам. Водит носом как-то особенно, что-то нюхает. Ничуть меня не боится.
Собака Польтрон вернулась ко мне с речки. Мокрая. Бегала по осоке — охотилась. И на собаку заяц — никакого внимания. Привык.
— Польтрон! Пиль его!— говорю я.
Польтрон знает, что я смеюсь, смотрит желтыми глазами на меня и опять бежит вниз на реку.
Вдали на мельнице, у Ремжи, кричит баба:
— Миколка, вот погоди, ужо я те…
На той стороне краем леса по дороге едет телега. На телеге мешки с мукой. На мешках сидит баба. Рядом с телегой идет Колька в большом картузе и ест репу. Заяц вытянулся и смотрит на телегу. Заяц мой терпеть не может мальчишек. Увидав Кольку, сел ко мне поближе — я все-таки защита.
Смотрю вдаль, и далеко видны леса, и блестит светлой точкой церковка на Ивановом озере прихода Утоли моя печали.
Летят в душе воспоминания. Кладбище, где могила матери. Сзади слышу крик.
— Кинстинтин Лисеич, игде вы?— кричит дед, сторож дома.
Ко мне подбегает слуга Ленька и говорит:
— Урядник приехал, чего-то ему до вас нужно… Бумага пришла.
Заяц первый подбежал к двери крылечка, Польтрон тоже. Дверь заперта. Заяц передними лапами быстро ударил по морде Польтрона. Польтрон отошел ко мне.
‘Странно,— подумал я,— Польтрон не обижается на зайца, что тот его бьет по морде. Знает, что я люблю зайца. И заяц знает, что Польтрон его не тронет’.
Урядник встает и здоровается:
— Заехал,— говорит,— вам бумажка есть.
И он достает из бокового кармана линялого полицейского мундира какие-то бумаги. Разбирает и подает мне одну.
Я смотрю на бумажку, читаю: ‘По указу Его Императорского Величества’, а потом что-то мелко — не разберу.
— Чего это?— говорю уряднику. — Не разберу…
— Чего? Да ничего,— говорит урядник. — С вас взыскание — шесть с половиной копеек. Это подати за участок этот. За него вы не платили,— смеется урядник,— а вот где полушку-то взять?
Ленька несет из кухни самовар, ставит на стол. Тетенька Афросинья выносит пирог со свежими груздями.
Доктор Иван Иванович приходит на террасу расчесанный. Умывался у колодца.
— Эк великолепная погода стоит,— говорит доктор.
За чаем свежее рябиновое варенье. Урядник, поев пирога, попробовал варенье и, качнув головой, сказал:
— Эк варенье хорошо! Скажу жене. Да где достать, рябины не купишь, у нас в Переславе нет. Да, рябину не продают, кому она…
— У нас по речке,— говорю я,— сколько хочешь.
— Это надо заняться,— согласился урядник,— посбираю.
— Иван Иванович,— спрашиваю я,— вот скажите: заяц не боится Польтрона, как подойдет к нему, сейчас по морде лапами, и больно бьет. А тот хоть бы что, не огрызнется даже. А ведь у людей не так!
— Это верно,— засмеялся урядник. — Вот ведь, к примеру: вчера в Петрове этакое дело вышло. Домохозяин там, Замков, дом хороший, шорник, лавка. Ну, именинник, значит, он. А у него в мезонине, во дворе, часовщик живет. Он утром часовщика-то позвал к себе,— околодочный научил,— и говорит: ‘У меня,— говорит,— гости сегодня будут. Вот,— говорит,— гитара есть, от сына-учителя осталась. Ты сегодня мне поиграй гостям вечером, чтобы повеселей выходило’. А тот удивился: ‘Чего-с? Я не умею…’ А околодочный говорит: ‘Чего не умеешь, толкуй… часы-то трудней чинить, не хочешь?’ Часовщик-то молчит. А Замков-то и говорит: ‘За фатеру-то тоже он мне должен — третий месяц не платит’. Замков-то с околодочным уже, конечно, выпили. Именинник потому. Околодочный-то часовщику гитару в морду сует. ‘Полно гордиться, сыграй’,— говорит. А часовщик-то сердитый, худой такой. Все кашляет. Взял гитару-то да как ею Замкова по башке ахнет, да и околодочного. ‘Вот вам,— говорит,— музыка, слыхали?’ А околодочный-то Пеньков — толстый, сразу у него личность посинела, фонари под глазами явились. Драка была такая, что насилу разняли. Женщины визжат, а часовщик кричит: ‘Вот вам музыка, вот вам, не сумевши, сыграл…’ Вот я по этому делу и был в Петрове. Исправник послал. Говорит: ‘Поезжай скорей, да там,— говорит,— надо это дело закрыть, а то неловко — в суд попадет. Околодочный не должен по уставу битым бить, да еще гитарой… На смех подымут. Ты,— говорит,— их попугай, помири, а то крепко сидеть будут. Сибирью попугай’. Ну где ж, городишко-то уж весь знает. Смеются. Рады все. Да ведь и верно — дурь. Часовщику музыкантом велят быть…
— Ну что же,— спросил Иван Иванович,— помирили?
— Как же — помирил, и выпили хорошо. Плакали. А часовщик строг. Чахотка у него. По этому случаю и сердитый. Околодочному Пенькову парикмахер все это на личности припудрил, подкрасил. Опухоль, конечно, видна. А у Замкова шишка над глазом велика…
Заплатил я уряднику налог, тот пошел к сараю захватить сенца для лошади. Вижу я — бежит в ворота сторож со станции. Думаю — телеграмма. Прямо бежит к сараю, где урядник седлает лошадь. Подбегает к нему и дает ему пакет. Урядник, читая, идет от сарая к нам и говорит:
— Вот дело какое. Опять эти самые подрались. Вот чтоб их! Опять ехать надо в Петров. Ну, уж теперь я им покажу. Что делать, ну как их угомонишь. Сажать надо. Какие начальству неприятности выходят. Не будь околодочного, пускай хоть убьют друг друга — не поехал бы…
Доктор Иван Иванович смеялся.
— Вам смешно,— сказал урядник, садясь на лошадь. — А попробуйте на моем месте… Что делать?
— Да набейте вы тоже им всем морды,— сказал доктор Иван Иванович, смеясь.
— Вот это верно,— ухмыльнулся урядник.— Я уж и сам думал. Верно… тогда бы скорей в покой пришли. Да нельзя. Знаете ли, полиции никак нельзя драться. Беда… Полиция и так завсегда виновата. Выгонят, на всю жизнь хлеба лишат.
И урядник, козырнув, скрылся в воротах.
Убирая со стола, мой слуга Ленька, вечно заспанный, медленно процедил:
— Не бьют… Это как на кого попадешь. От человека зависит… А вот Василия Княжева летом в Москве… Ночью жарко было, выпить охота. Он и пошел на улицу от вас из мастерской на Садовой. А все заперто, ночь. Он подошел к городовому и говорит:
— Хожалый, где бы здесь пивца достать?..
А тот как развернется да ему по морде: ‘Вот тебе хожалый…’ А потом еще раз: ‘Вот тебе,— говорит,— пивцо…’ Это ему за нарушение тишины и спокойствия попало. Правильно все — не нарушай.
Мордобой — Впервые: Возрождение. 1937. 17 сентября. Печатается по газетному тексту.