МОНТИОНОВСКИЕ ПРЕМИИ В РОССИЙСКОМ ВКУСЕ
МОНТИОНОВСКИЕ ПРЕМИИ В РОССИЙСКОМ ВКУСЕ
Граф В. Кочубей’.
(Напечатано в журнале ‘Русский архив’ за 1876 г.).
Монтионовские премии в российском вкусе, Трефолев Леонид Николаевич, Год: 1876
Время на прочтение: 7 минут(ы)
А. Н. Трефолев. Избранное
Ярославское книжное издательство, 1955
Любимец императора Александра I, первый (по времени) министр внутренних дел и член того комитета, который назывался, в шутку, ‘комитетом общественной безопасности’, граф, впоследствии князь, Виктор Павлович Кочубей, в начале 1805 года, имел несчастие сделать калекою одного крестьянина Моложского уезда, Ярославской губернии. Сколько нам известно, несчастие это произошло от слишком быстрой езды по стогнам Петрограда. Экипаж, мчавшийся с быстротою молнии, изуродовал прохожего.
Граф был опечален несчастным случаем. Проникнутый гуманными чувствами, Кочубей решился хоть чем-нибудь загладить вину своего рьяного, а может быть, и пьяного кучера. С этой целью он написал тогдашнему ярославскому губернатору, князю Голицыну (брату известного деятеля 20-х годов) следующее письмо:
‘Милостивый государь мой, князь Михаил Николаевич!
Честь имею препроводить при сем к вашему сиятельству тысячу рублей государственными ассигнациями, прося вас, милостивый государь, взнесть эти деньги в Ярославский Приказ Общественного Призрения. Я предоставляю сумму сию в пользу Моложского уезда, села Воскресенского, помещика майора Герасима Мицкого, крестьянина Ивана Андреянова, который по несчастному приключению, здесь изувечен,— с тем, чтобы он ежегодно получал узаконенные с сей суммы проценты до смерти своей, а по смерти его, я предоставляю себе право, по уведомлении меня тогда о сем от Приказа, сделать о сих деньгах такое распоряжение, какое за благо признаю.
Самого крестьянина Андреянова я снабдил видом, с коим он явится в Ярославский Приказ Общественного Призрения, для получения в свое время, следующих ему денег.
Честь имею быть с совершенным почтением, и проч.
13 января 1805 года.
Кочубей ошибся, думая пережить калеку, напротив, тот пережил его, и ровно 33 года пользовался процентами с означенной суммы, по 50 рублей асе. в год. Наконец, волею божиею, и он умер, оставив после себя сына Василия. Последний думал было, как и отец, быть Кочубеевским пенсионером, но ему отказали на том основании, что ‘печальное событие’ случилось не с ним, Василием, а с его родителем, следовательно, он тут не при чем. Приказ Общественного Призрения обратился к министру внутренних дел с вопросом: какое назначение дать этим деньгам?
Завязалась, как и водится, длинная переписка. Министр осведомился у сына жертвователя, князя Василия Викторовича, что делать с капиталом и процентами. Князь уведомил, что он спрашивал приказания у своей матери, ‘к которой непосредственно относится настоящее обстоятельство’, а княгиня поручила обратить деньги на богоугодные дела, не означая на какие именно. Приказ желал сам распорядиться, но министр Перовский учредил нечто вроде Монтионовской премии ‘за добродетель’, предписав, в 1843 году, Ярославским властям еле дующее:
1) Внесенный покойным князем Виктором Павловичем Кочубеем капитал, тысячу рублей, наименовать ‘Кочубеевским’.
2) Проценты, причитающиеся со дня смерти Андреянова, т. е. с 19-го Декабря 1838 года по 1-е Января 1843 года, — присоединить к капиталу.
3) Затем, с 1843 года, выдавать проценты ежегодно, в день ангела жертвователя, одному из беднейших помещичьих крестьян Ярославской губернии, ‘отличающемуся справедливостью и честностью, а также примерным попечительством о родителях и семействе и точным исполнением христианских обязанностей’.
4) Выбор таких достойных лиц, с переменою их каждый год, предоставить усмотрению губернатора.
Известившись о распоряжении министра, Ярославская администрация задалась вопросом: когда князь Кочубей бывал именинником? В Ярославле никто не знал этого. Из Петербурга отвечали официально, что ‘день ангела покойного князя праздновался 11-го Ноября’. Таким образом определилось время, в которое добродетельные крестьяне должны были получать премию, но, далее, встретился другой, более существенный вопрос: кто же оценит добродетель, кто будет искать ее в бедных избах? Становые пристава?.. Увы, этот народ (соображали тогда губернские власти) слишком ненадежен: они, пожалуй, вместо Аристидов отрекомендуют Фальстафов. Сами помещики?.. Но ведь дело касается их же собственных крестьян, erqo и здесь нельзя ожидать беспристрастия, потому что каждому захочется похвастаться образцами добродетели. Господа могут затеять между собою тяжбу и споры за чистоту нравов своих крестьян… Долго Ярославская администрация ломала себе голову над мудреным вопросом, наконец ее вдохновила счастливая мысль.
— А предводители-то дворянства? Это их священная обязанность решать, кто добродетелен и кто страдает пагубными пороками, свойственными всему человечеству, худо-благо и даже высокородному.
Так и решили: снестись с уездными предводителями дворянства, ‘потому что помещичьи крестьяне состоят от них в зависимости, и о быте их они, господа предводители, имеют более подробные сведения’.
Вот и началось искание добродетели по всем уездам Ярославской губернии. Едва ли когда-нибудь в нашем любезном отечестве бывал подобный случай. Обыкновенно гоняются за преступниками, а тут гонялись за добродетелью,— искали ее для выдачи премии. К сожалению, хотя в принципе и было решено устранить становых приставов от такой погони, не свойственной служебным их обязанностям, но вскоре горькая действительность обнаружила, что без этих чиновников ничего не сделаешь, что только они и знают, где скрывается скромная добродетель и где царствует презренный порок. Уездные предводители дворянства запросили земских исправников, а исправники предписали тем же становым приставам искать добродетельных мужиков. Происходили смешные сцены. Мужика требовали в стан. Бедняк трепетал от ужаса, полагая, что его высекут, но, вместо розог, его встречал с ласковой улыбкой г. становой и объявлял: ‘Ты, братец, добродетелен, вследствии чего и стоишь награды!’ Мужик падал на колени, предполагая, что награда будет обыкновенная в то время — на конюшне, и умолял о милосердии. Становой называл его, опять с ласковой улыбкой, дураком и, отправив домой рапортовал исправнику об отыскании добродетельного крестьянина, заслуживающего премии. Иногда мужиков вызывали к себе на аудиенцию писцы предводительских канцелярий за тем, конечно, чтобы высказать великую истину о добродетели, рано или поздно торжествующей и получающей достойную награду.
Первый пример добродетели оказался в Моложском уезде. Это был крестьянин деревни Вашковой, вотчины г-жи Толбугиной, Максим Савинов. Его рекомендовал Ярославскому Приказу Общественного Призрения местный предводитель дворянства, г. Соковнин. Архивные документы, которыми я пользуюсь, описывая эту историю, ручаются, что г. Соковнин не обладал даром красноречия и любил лаконизм: в своем отношении, за No 241-м, от 15-го октября 1843 года, он выразился очень сухо, что вышеозначенный Максим добродетелен, — и все тут.
В Ярославском уезде становые пристава обшарили все избы: но — великий боже! — там не оказалось ни одного праведника. Факт тем более прискорбный, что и в грешном городе Содоме, как известно читателю, обретался благочестивый Лот, в Ярославском же уезде, назад тому около 35-ти лет, не было ни одного Лота. Предводитель дворянства, г. Палицын, грустно заметил: ‘По разведыванию моему, не открыто ни одного крестьянина с качествами (?), который был бы достоин получения процентов и имел бы вышеупомянутые качества…’
Романовский уезд, благодаря тщательным поискам исправляющего должность предводителя дворянства, дворянского заседателя г. Тевяшева, находился в более счастливых условиях. Там жил один добродетельный Сатир. Читатель спросит: ‘Какие Сатиры в Романовском уезде? Там, за неимением лесов, давно уже срубленных, негде жить Сатирам’. Но Сатир, о котором идет речь, назывался не просто Сатиром, а Сатиром Ивановичем. И жил он, бедняк, в деревне Терине, принадлежавшей подполковнице Прасковье Ивановне Скульской, и отличался он плодородием, имел девять чад малолетних и двух (sic) престарелых родителей, ‘которых, при исправном платеже казенных и других повинностей, кормил собственными своими трудами, в неутомимом занятии сельскими работами отличался преимущественно от прочих крестьян госпожи своей, был примерно во всем справедлив и честен, праздничные дни посвящал на точное исполнение христианских обязанностей’, и т. д.
И Ростовский уезд скрывал в себе добродетельного крестьянина г-жи Кучиной, Николая Алексеева. Г. предводитель дворянства Протасьев несколько игриво отнес к признакам ‘добродетелей’ и пожар, разоривший означенного мужика. Вообще гг. предводители, по вине своих секретарей и писцов, впадали в ошибки против орфографии и логики. У них, как у одной из гоголевских барынь, Авдотья обращалась нередко в Обмокни. Только по свойственно’ мне, может быть, излишней, скромности я не привожу здесь многочисленных примеров безграмотности ‘передовых людей 40-х годов’. Впрочем, по всей вероятности, эти передовые люди руководствовались соображением, что там, где все дело состоит в искании добродетели, посторонними предметами, в том числе и орфографией, заниматься не следует.
Пошехонский уезд также имел своего Лота, похожего и на многострадального Иова. Звали его Парменом Ивановым. Он был крестьянин деревни Соколова, вотчины гвардии поручика Окулова. Старший сын Пармена ушел под красную шапку, другой сын, калека, сидел сиднем без ноги, остальные дети были малолетки, кроме их, Пармен кормил своих внучат, сыновей солдата. Предводитель дворянства Ратаев писал, что ‘означенный Пармен Иванов поведения трезвого и занимается трудолюбием, но несчастлив во всех своих предприятиях и в-хозяйственном быту: не проходит ни одного года, чтоб у него не пала корова или лошадь, да при том — неурожай хлеба. Одним словом, он находится в бедном состоянии, единственно неутомимыми трудами своими кормит многочисленное семейство и исполняет государственные потребности…’
Между тем, наступил день раздачи премий. 11-го ноября 1843 года исправляющий должность губернатора, вице-губернатор, явился в Приказ и велел секретарю читать справку о людях, сияющих добродетелью. Секретарь доложил, что таковых во всей Ярославской губернии оказалось четверо, именно такие-то.
Вице-губернатор, выслушав доклад, произнес краткую речь, которая сохранилась в журналах Приказа, для назидания потомства.
— ‘Я не знаю лично никого из крестьян здешней губернии, который соединял бы в себе похвальные качества, указанные в предписании г. министра внутренних дел. Мне неизвестно, кто достоин награды из капитала князя Кочубея, но я совершенно уверен в справедливости отзывов гг. предводителей об указанных ими крестьянах, и нахожу нужным выдать премию…’
— ‘Кому же именно-с?’ — спросили члены Приказа, — отзывы предводителей равносильны’.
— ‘Действительно, равносильны, — согласился вице-губернатор.— Таковое обстоятельство может встретиться и впредь, а потому я признаю нужным кинуть жребий для нынешней награды, а на будущее время установить между уездами очередь’.
Члены Приказа почтительно поклонились в знак согласия. Вице-губернатор, по словам цитируемого мною документа, изобразил своею особой слепую богиню счастья, Фортуну: скатав из бумаги четыре билета, он вынул один из них с именем добродетельного Пошехонца Пармена Иванова. Премия, 11 руб. 95 коп., была доставлена ему через предводителя. За Пармена в получении денег, вследствие его безграмотности, расписался некто г. Краузольд, коллежский регистратор. Замечу кстати, что все добродетельные крестьяне, все поголовно, оказались безграмотными: обстоятельство нисколько не унижающее их, ибо и сами раздаватели премий были, как говорится по-немецки, schwach {schwach — плохо (прим. ред.).} насчет грамматики, хотя и изучали бессмертное творение Николая Ивановича Греча.
На третий день после того, как ярославский вице-губернатор сыграл, не без грациозности, роль Фортуны, получено было в Приказе радостное известие, что в Рыбинском уезде также обитает добродетель, олицетворяемая молодым крестьянином г. Яворского, Иваном Филипповым. Предводитель Голохвастов сообщал: ‘Иван Филиппов содержит больную мать с совершенным к ней почтением, четырех малолетних сестер и брата’. Приказ включил и его в список ‘добродетельных’.
Мышкинский предводитель Травин отрапортовал губернатору в том смысле, что тамошний уезд страдает, по неимению в нем добродетелей. Он, г. Травин, требовал от Земского Суда отыскать добродетельного крестьянина тогда-то и тогда-то, за такими-то NoNo, но Земский Суд и ‘по сие время не делает мне никакого отзыва, почему таковое молчание представляю на распоряжение Вашего превосходительства’. Затем г. Травин (27 сентября 1844 года, за No 404) дал знать Приказу, что ‘при объявлении благородным дворянам Мышкинского уезда отношения г. начальника губернии, за No 3196-м, никто из них таковых крестьян, которые были бы достойны получения процентов, не объявил…’ О, дети Мышкинских крестьян! — воскликнул я в ужасе.— Вот каковы были ваши родители…
Не обошлось и в Любимском уезде без вмешательства Земского Суда в оценку нравственности крестьян. Только с помощью исправника, предводитель г. В. Н. Скульский нашел добродетельного крестьянина г-жи Нееловой, Ивана Григорьева, патриарха, имевшего пятнадцать человек детей. Овладело г. Скульским страстное желание видеть сего патриарха. ‘Я (писал предводитель) истребовал Григорьева к себе для личного моего обозрения’. Патриарх ушел в Вологду, где он добывал кусок хлеба мелочною торговлей. Но г. Скульский не любил шутить. ‘Как! — воскликнул он.— Я ищу добродетель, а она ушла торговать в Вологду?’ И вытребовали добродетель из Вологды через полицию для ‘личного обозрения’. Хорошо по крайней мере, что он получил премию в 1847 году: некоторые же крестьяне, представленные к награде, успели умереть прежде ее получения. Будем надеяться, что эти труженики будут вознаграждены там, где не пишут рапортов и отношений…
Выдача премий производилась, так или иначе, с курьезами вроде описанных или без курьезов, до того времени, когда начался крестьянский вопрос. После него, с 1860 года, предводители Ярославской губернии полагали, что добродетель исчезла: ‘достойных награды нет!’ Приказ Общественного Призрения требовал, несколько раз, сведений о добродетельных крестьянах, и все получал один и тот же ответ.
За упразднением Приказа, Кочубеевский капитал перешел в руки Ярославского земства, назначившего его, вместе с другими источниками, на устройство ремесленного училища. История этого капитала, по нашему мнению, заключает в себе черты не лишние для характеристики недавноминувшего времени, которое, к счастью для нас, не воротится.