МОЛОДЫЕ.
Разсказъ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Молодые, Боборыкин Петр Дмитриевич, Год: 1881
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Корридорный шелъ впереди со свчой, а за нимъ слдовала молодая женщина въ бархатной шубк на дорогомъ мху изъ чернобурой лисицы, большаго роста, стройная, нсколько широкая въ плечахъ. Изъ-подъ вуалетки нельзя было въ полусвт корридора разсмотрть цвтъ ея волосъ. Только большіе глаза, утомленные дорогой, темнлись на продолговатомъ бломъ лиц. Шагахъ въ двухъ отъ нея шелъ сухой, очень большаго роста, мужчина съ желтыми длинными бакенбардами, въ дорожной шотландской шапочк и въ пальто халатомъ темно-сраго цвта. У него была наружность, какую вы встрчаете до сихъ поръ еще въ министерствахъ: запоздалая моложавость, сухія тонкія губы, сухой носъ съ pince-nez и желтоватые глаза съ брезгливымъ выраженіемъ. Еще подальше тяжелою походкой подвигалась толстая женщина, что-то въ род экономки или няньки, съ головой укутанной въ платокъ и въ лисьемъ салоп.
Эти господа пріхали съ поздомъ южной дороги. Имъ приготовленъ былъ шестирублевый номеръ изъ двухъ комнатъ — гостиной и спальной. Войдя въ первую комнату, прізжій спросилъ низкимъ и тупымъ голосомъ.
— А гд другія вещи?— и сбросилъ свое пальто на диванъ.
Полная женщина съ пріемами и лицомъ няньки начала снимать шубку съ молодой дамы.
Это были мужъ и жена. Они держали себя такъ, точно будто имъ несовсмъ ловко было говорить другъ съ другомъ.
— Здсь, кажется, угарно?— замтилъ съ гримасой мужъ.
Корридорный отвтилъ, что въ этомъ отел угарно быть не можетъ.
Дама спросила чаю и на вопросъ номернаго, гд она прикажетъ накрыть, отвтила:
— Здсь, здсь.— И тотчасъ спросила, указывая на дверь:— Это въ спальню?
— Въ спальню,— сказалъ корридорный.— Вы изволили телеграфировать, чтобъ еще комнату съ кроватью. Все занято. Если угодно, будетъ черезъ номеръ.
Дама пожала плечами и, снимая вуалетку, отошла къ зеркалу. Ей было лтъ двадцать пять. Лицо сохраняло еще несомннное двическое выраженіе, но оно было крупно, съ темными глазами и темными же, почти черными, волосами, которые покрывали весь лобъ до бровей. Подбородокъ нсколько выдался и придавалъ лицу особенно характерную черту. Весь ея типъ былъ скоре южный.
— Вдь было сказано въ депеш,— выговорила она нетерпливо, груднымъ, пвучимъ голосомъ.
Мужъ въ это время снималъ съ себя сумку и, глядя на нее въ полъ-оборота, выговорилъ сквозь зубы:
— Вы, мой другъ, сдлаете себ изъ этой комнаты уборную.
— Какъ это удобно!— вырвалось у ней.
— Завтра освободится,— доложилъ номерной.
— Завтра мы демъ,— сказала дама и значительно посмотрла на мужа.
Онъ отошелъ къ камину и пустилъ въ полголоса:
— Смшно.
Дама подошла къ нему и еще тише сказала:
— Вы возьмете ту комнату.
— Какъ вамъ угодно.
Толстая женщина, освободившись отъ своего салопа и платка, оказалась не очень еще старой особой, въ темномъ шерстяномъ плать съ пелериной, видомъ и манерами скоре экономка. Ея широкое и свжее еще лицо съ добрыми губами и глазами навыкатъ было смугло и еще боле, чмъ у дамы, отзывалось южнымъ типомъ. Она ходила но комнат и осматривала ее, потомъ отворила дверь налво и сказала тономъ авторитетной няньки:
— Дв кровати приготовлено. Комната славная.
— Пойдемъ, няня,— сказала ей дама.—Положи вещи и сходи за теплой водой.
Она пропустила свою няньку въ дверь, притворила ее и стала спиной, держась за ручку, лицомъ къ мужу.
— Вы что гримасничаете?
— Я?— переспросилъ господинъ съ бакенбардами.
— Ну, да.
— Нисколько. Мн кажется все это очень смшно, мой другъ.
— Пожалуйста безъ нравоученій! Я утомлена. Двое сутокъ въ вагон. У меня есть свои привычки, вы это очень хорошо знали, когда становились со мной подъ внецъ.
Мужъ сдлалъ чуть замтное движеніе губами.
— Да, предчувствовалъ,— протянулъ онъ.
Она подошла къ нему очень быстрыми шагами. Глаза ея расширились, ноздри также. Слышно было по комнат, какъ она сильне задышала.
— Послушайте, Павелъ Петровичъ,— заговорила она,— я не предполагала, чтобы можно было на желзной дорог въ сорокъ восемь часовъ такъ узнать человка. Надо бы вмсто этихъ модныхъ обязательныхъ поздокъ изъ-подъ внца длать ихъ до внчанья.
— Ха-ха-ха!… По-американски?
— Да, по-американски,— отвтила она въ тонъ.— Сорокъ восемь часовъ въ одномъ купэ это — цлое откровеніе.
Онъ звнулъ.
— Ахъ, Боже мой,— сказалъ онъ звукомъ человка утомленнаго и дорогой, и непріятностью разговора.— Говорите пожалуйста проще. Что это у васъ все какія-то фразы изъ русскихъ журналовъ! Это надо оставить. У васъ нервы: очень понятно,— вы плохо спали вторую ночь. Я бы вамъ не совтовалъ пить чай,— это ажитируетъ.
— Я буду пить и буду прекрасно спать. Совтую вамъ тоже въ вашемъ отдльномъ помщеніи…
Она выговорила эти послднія слова, подчеркнувъ ихъ, и нервно отворила дверь.
Вошли два корридорныхъ мужика. Они внесли вещи. Жена приказала имъ внести большой сундукъ въ спальню, а мужъ замтилъ, что это безполезно, такъ какъ они хотятъ только переночевать. Жена отвтила, что она не знаетъ, какъ еще будетъ чувствовать себя завтра: можетъ-быть она проживетъ и двое сутокъ въ Москв,— и двумъ корридорнымъ данъ былъ приказъ поставить сундукъ мужа въ отдльный номеръ черезъ комнату.
Нянька показалась на порог и стала покрикивать на корридорнаго мужика. Господинъ съ бакенбардами морщился, и когда нянька и мужикъ скрылись за дверями, онъ всталъ съ кресла, гд сидлъ, поморщивался и курилъ, и, подойдя къ молодой женщин, выговорилъ брезгливо:
— Sophie, я вамъ уже, кажется, сказалъ дорогой, что ваша няня дйствуетъ и на мои нервы.
— Ну, такъ что же?
Этотъ вопросъ былъ сдланъ сухо и небрежно.
— Вамъ надо взять другую горничную въ Петербург. Пускай эта женщина, если вы привыкли къ ней, живетъ, но въ качеств экономки. Она слишкомъ вульгарна и…
— Да, она не изъ Faubourg St.-Germain,— перебила жена.
— Она позволяетъ себ такой тонъ… за панибрата.
— Это моя нянька, Павелъ Петровичъ, вы это хорошо знаете. Ничего въ ней нтъ особенно вульгарнаго. Она даже изъ бдныхъ чиновницъ. Добрая женщина, я къ ней привыкла,— у меня къ ней понятная слабость. Одна только Марья меня и любила-то, по правд сказать.
Въ отвтъ на это послышался опять короткій и немножко въ носъ смхъ мужа, видимо раздражавшій жену.
— Ахъ, полноте,— возразилъ онъ.— У васъ какой-то пунктъ считать себя непонятой и всми обиженной. Что-жь такое, что вы остались сиротой безъ матери, но у отца блаженне существованіе трудно себ и вообразить. Вы помыкали всми, какъ пшками, начиная съ того же самаго отца.
Она начала ходить по комнат большими шагами и заложивъ руки за спину. Ея красивый и пышный бюстъ обтягивало дорожное суконное платье темно-песочнаго цвта.
— Хорошенькій у насъ разговоръ выходитъ на третій день посл свадьбы,— выговорила она точно про себя и остановилась посреди комнаты.
Принесли самоваръ. И это вызвало протестъ со стороны мужа.
— Очень хорошо сдлали,— сказала жена.— Я не люблю этихъ отвратительныхъ чайниковъ. Довольно ихъ было на желзной дорог. Пора чувствовать себя хоть немножко дома.
Выговоривъ это, она ушла въ комнату. Петербургскій господинъ отдалъ приказаніе, чтобъ у него въ спальн было ни очень жарко, ни очень свжо, и чтобы нагрли постельное блье. Когда номерной переспросилъ его съ недоумніемъ, какъ нагрть, онъ приказалъ взять кувшинъ съ горячей водой и освдомился, что такое у нихъ въ отел внизу: концертъ, или какой-нибудь вечеръ. Онъ видлъ, проходя, освщенную лстницу. Номерной сообщилъ, что у нихъ представленіе: любители играютъ пьесу. Ему приказано было принести афиши. Еще не было поздно. Онъ желалъ, повидимому, переодться и отправиться куда-нибудь скоротать вечеръ. Номерной еще не ушелъ, когда показалась изъ своей спальни молодая дама и потребовала, чтобы для ея няни приготовили комнату. Номерной предложилъ постлать въ передней. Мужъ согласился съ этимъ, но жена возмутилась и потребовала отдльной комнаты, даже если она будетъ стоить и не дешевле трехъ рублей.
Петербургскій господинъ опять отошелъ къ камину и пожалъ значительно плечами.
— Богъ знаетъ, что такое,— пробормоталъ онъ.
Дама подтвердила еще разъ, чтобы комната для няни была готова, и сла за самоваръ.
— Павелъ Петровичъ,— обратилась она къ мужу,— вы пожалуйста не стсняйтесь. Идите къ себ, умойтесь съ дороги,— вы такъ страдаете отъ избытка чистоплотности.
— Чистоплотности!…
— Слово не изящно?
— Да, его не употребляютъ.
— Гд?
— Въ обществ людей моего круга.
Жена быстро поставила чайникъ, который только передъ этимъ взяла, и поднялась съ мста.
— Павелъ Петровичъ,— почти крикнула она,— я прошу васъ разъ навсегда не длать мн репримандовъ. Мн двадцать шестой годъ, вы это прекрасно знали, когда женились на мн. Передлывать меня поздно. Мой языкъ нисколько не хуже вашего, я нахожу, напротивъ, что онъ богаче и колоритне. Говоритъ вашей чиновничьей остриженной прозой я не намрена.
Карцевъ (такъ звали мужа) подошелъ къ ней и хотлъ взятъ ее за руку, она отстранила. Онъ выпрямился, точно хотлъ отряхнуть пыль съ своего сраго дорожнаго пиджака. Желтоватыя 45 его щеки покраснли, pince-nez слетло съ носа.
— Это уже выходитъ изъ всякихъ предловъ,— вырвалось у него.— У васъ нервы, но вдь я въ этомъ не виноватъ. Цлыхъ сорокъ восемь часовъ на желзной дорог вы сначала какъ-то все меня оглядывали и выспрашивали и потомъ начали вести себя…
— Такъ, какъ вы сами на меня дйствовали, ни больше, ни меньше, Павелъ Петровичъ.
— Наконецъ, Sophie, это Богъ знаетъ на что похоже. Если бы здсь были посторонніе зрители, они подумали бы, что мы играемъ комедію и что нашъ бракъ что-то экстравагантное.
Онъ оперся на столъ и нагнулъ немного голову въ ея сторону.
— Знаете,— продолжалъ онъ,— будь я подозрителенъ, я бы сказалъ, глядя на васъ, что вашъ выходъ замужъ за меня какая-то макіавелевская комбинація.
— Какой стиль!— вскрикнула Карцева и отхлебнула изъ чашки.
— Я говорю серьезно и прошу меня выслушать,— продолжалъ мужъ.— Да, такъ оно могло показаться каждому, даже и наивному человку.
— Да что же такое?— досадливо выговорила она тономъ женщины, почувствовавшей что-то противное во рту.
— Вдь, если я не ошибаюсь,— выговаривалъ онъ точно длалъ докладъ кому-нибудь,— вы были знакомы и съ разными передовыми юношами, съ разными упразднителями,— такъ, кажется, они называютъ себя? Почемъ же знать, можетъ-быть одинъ изъ нихъ и предложилъ вамъ такой проектъ: выйти за мужъ за перваго попавшагося подходящаго человка и потомъ на желзной дорог, посл внца, повести дло къ разрыву…
— А вы считаете меня на это способной?— спросила она и ея полныя, выразительныя губы сложились въ усмшку.
— Я этого не говорю,— что же возмущаться? Обыкновенно между новыми людьми это длается по взаимному соглашенію, не правда ли? Вы слишкомъ умны, чтобы сразу не разсмотрть, способенъ ли я пойти на такую сдлку, но все это я говорю, какъ бы сказать, въ вид… Словомъ, j’invente une situation…
Она откинулась на спинку кресла. Видно было, какъ самые звуки голоса этого человка несимпатичны ей, какъ она внутренно тяготится этою манерой тянуть слова и подыскивать выраженія.
— Прекрасно!— вскричала она.— Это довершаетъ, какъ послдній штрихъ, вашу душевную физіономію.
Карцевъ потянулся, отошелъ нсколько шаговъ къ камину, потомъ опять приблизился къ столу и выговорилъ гораздо выше звукомъ и зле:
— Софья Григорьевна, я нахожу такой тонъ совершенно неумстнымъ.
Онъ взялъ чашку и слъ съ ней на противоположной сторон гостиной, у маленькаго столика. Жена продолжала пить изъ своей чашки маленькими глотками.
— Какъ вамъ будетъ угодно,— отвтила она, не мняя тона.— То, что вы сейчасъ сказали, въ сущности совсмъ меня не обидло. Можетъ-быть мн въ самомъ дл лучше было бы выйти за васъ — вотъ такъ, макіавелевскимъ способомъ, какъ вы выражаетесь… Только, Павелъ Петровичъ, надобности никакой не было. Мн разсказывали про такія замужства, это длается, когда двушк надо освободиться изъ-подъ гнета, она желаетъ жить на вол, ей необходимо хать учиться или что-нибудь другое… Но мн ничего этого не нужно было.
— Я полагаю.
— Я могла ухать куда мн угодно, а вотъ видите не ухала.
Карцевъ всталъ.
— Вы говорите это такимъ тономъ, точно хотите сказать: и сдлала колоссальную глупость!
Она немного помолчала и потомъ перемнила выраженіе своего голоса.
— Перестанемъ,— выговорила она.— Въ самомъ дл это банально такъ перебраниваться.
— Я надюсь,— подтвердилъ Карцевъ.
Пришелъ опять номерной, подалъ афиши и удалился. Карцева спросила своего мужа, куда онъ собирается. Онъ посмотрлъ въ афиши и прочелъ, что даютъ ‘Женитьбу Блугина’. У нея вырвалось:
— Какъ они счастливы, эти любители! Имъ конечно веселе.
Няня Марья изъ двери спальной доложила, что все готово.
Карцева предложила ей чаю.
Это вызвало опять разговоръ между супругами. Мужъ предупредилъ жену, что онъ не желаетъ сажать ея няньку за одинъ столъ съ собою, потомъ поглядлъ опять въ афиши и спросилъ, не хочетъ ли она похать смотрть ‘Демона’.
— Я спать хочу,— рзко отвтила она.
Мужъ продолжалъ читать вслухъ: ‘во всхъ залахъ россійскаго благороднаго собранія маскарадъ. Оркестръ Рябова и хоръ русскихъ пвцовъ подъ управленіемъ г. Иванова’. И задумался.
— Это васъ соблазняетъ?— спросила она.
— Нисколько. Но, право, я боюсь, что такой tte—tte окончательно разстроитъ ваши нервы.
— Пожалуйста, не стсняйтесь, позжайте, если вамъ хочется. Позжайте слушать ‘Демона’ или смотрть этихъ любителей… Идите.
— А еслибъ я похалъ въ маскарадъ?— промолвилъ онъ и, подойдя въ чайному столу, оперся объ него обими руками.
— Почему же именно въ маскарадъ?— оживленне спросила она.
— Такъ. Разв вамъ не все равно?
— Надо открывать сундуки, вынимать платье. Не подете же вы въ этой дорожной визитк.
— Это дло десяти минутъ.
— Какъ вамъ угодно,— проговорила Карцева совсмъ другимъ тономъ.
— Ха-ха-ха!— разсмялся мужъ.— Вотъ видите ли, Софья Григорьевна, вы наблюдали меня въ вагон, производили мн смотръ вроятно затмъ, чтобы въ чемъ-нибудь поймать, въ какомъ-нибудь противорчіи съ поступками моими или… я не знаю чмъ: тономъ, манерой….— я въ это не желаю углубляться,— а вотъ теперь и я тоже вижу, что говорить легче, чмъ примнять слова къ длу.
— Это что еще?— почти вскрикнула она и встала изъ-за стола.
— Позвольте мн досказать,— продолжалъ мужъ, впадая опять вы свою манеру чиновника, докладывающаго о дл.— Вы вдь были двушкой передовой…
— Я и теперь двушка!— значительно отвтила она.
Онъ не останавливался и продолжалъ:
— Вы меня даже немного напугали одно время своими взглями, принципами, всмъ вашимъ… какъ это сказать… женскимъ фатализмомъ.
— Прекрасно.
— Такъ вотъ, откровенно говоря, я смущался одно время. Шире васъ никто, кажется, не смотрлъ ни на бракъ, ни на взаимную свободу супруговъ. А вотъ теперь: я вамъ шутя сказалъ, что поду въ маскарадъ, и васъ это совсмъ передернуло.
Она начала оправдываться и уврять, что ей ршительно все равно.
— Однако.. — протянулъ мужъ, и въ этомъ слов было столь-ко раздражающаго, недоврія, что она опять не выдержала.
— Ваше желаніе, Павелъ Петровичъ, куда-нибудь дться, похать въ маскарадъ сегодня — это окончательно рисуетъ человка.
— Я еще не высказалъ опредленнаго желанія,— возразилъ онъ.— Но если вы будете продолжать со мною въ такомъ тон, я нарочно поду.
— Нарочно?
— Да.
— Въ вид исправительной мры?
— Въ вид огражденія себя на будущее время. Это — разъ. Да и вамъ не мшаетъ быть послдовательне. Вы думаете, что достаточно говорить фразы, воображать себя передовой двушкой безъ предразсудковъ. А вы читали когда-нибудь одну пьесу Дюма-фиса, въ которой женщина зрлыхъ лтъ, мать, съ передовыми идеями, воображала также, что она выше предразсудковъ, а когда сынъ ея проситъ позволенія на бракъ съ двушкой хорошей, но съ двицей-матерью, она возмущается…
— Что же тутъ общаго?— перебила Карцева.
— Очень много, только факты крупне.
Онъ выговорилъ это какъ человкъ одержавшій побду, закурилъ папиросу и, какъ-то покачиваясь на длинныхъ, худыхъ ногахъ, подошелъ къ зеркалу и расправилъ свои бакенбарды.
Встала и Карцева. Щеки ея горли.
— И прекрасно,— сказала она боле глухимъ голосомъ.— Позжайте, я буду очень рада,— мн хочется спать. Я вижу, что если мы будемъ разговаривать такъ за самоваромъ, то мои нервы окончательно расходятся. Позжайте, позжайте, но позвольте мн вамъ сказать, Павелъ Петровичъ, что во всмъ вашимъ милымъ качествамъ присоединяется еще сухое упорство и злобность. Вамъ и не хочется совсмъ хать, но вы нарочно подете. Позвольте мн объявить вамъ здсь разъ навсегда, что я такихъ свойствъ выносить не желаю. Вы можете хать, но знайте, что это равносильно…
— Чему?— спросилъ Карцевъ умышленно спокойно.
— Разрыву!— выговорила она и посмотрла на него своими большими умными и смлыми глазами.
— Ха-ха-ха!… Полноте, что за комедія! Всему есть мра.
— Я говорю серьезно.
— А я не могу принимать этого серьезно.
Онъ пошелъ къ двери. Она сдлала два шага, хотла себя сдержать и все-таки окликнула его.
— Что вамъ угодно?— насмшливо кинулъ онъ ей.
— Вы дете?
— Да-съ. До свиданія, до завтра.
И вышелъ, беззвучно ступая по ковру.
Въ комнат тускловато горли свчи въ жирандоляхъ. Самоваръ пересталъ гудть. Молодая женщина прошлась нсколько разъ взадъ и впередъ, потомъ больше упала, чмъ сла, на диванъ. На лиц ея была и досада на себя, и раздраженіе на этого человка. А человкъ этотъ — ея мужъ и она по доброй вол шла за него, стояла съ нимъ подъ внцомъ три дня тому назадъ.
Какъ это все и глупо, и пошло — то, что случилось сейчасъ. Формально онъ былъ правъ. Она начала къ нему придираться, говорила съ нимъ такимъ тономъ, какимъ конечно не говорятъ на третій день супружества, да еще во время любовнаго путешествія супруговъ на иностранный манеръ. Но вмст съ тмъ ей сдлалось какъ бы и пріятно, но только на одинъ мигъ. Она точно почувствовала возможность освободиться…
— Софьюшка!— окликнулъ ее жирный и вздрагивающій голосъ няни съ порога спальни,— почивать бы теб.
Карцева опустила голову и оперлась ею на ладонь правой руки.
— Няня, поди-ка сюда.
— Что, Софьюшка?— спросила Марья и, подойдя къ молодой женщин, опустила сй правую руку на спину.
Карцева встала, обняла ее и потомъ опять опустилась вмст съ нею на диванъ.
— Ахъ, няня, няня!— вырвалось у нея.
Трудно было ей еще говорить даже и Марь.
— Что, неладно, вижу?
— Дрянь!— крупнымъ шепотомъ выговорила Карцева и тотчасъ подняла голову. Ея темно-малиновыя губы раскрылись и въ глазахъ промелькнулъ блескъ.
— Муженекъ-то?— тихимъ шепотомъ спросила Марья и нагнулась къ ней своимъ добрымъ лицомъ.
— Да, дрянь, да еще какая!
Тутъ только заслышались у ней въ голос слезы. Она отвернула голову. Къ этомъ движеніи было что-то милое и дтское, несмотря на ея крупные размры.
— Я назадъ поду.
— Куда назадъ?— почти съ ужасомъ переспросила Марья.
— Къ отцу.
— Что ты Соничка!…
— Да, да, завтра поду. Спи здсь на диван и запрись.
И тутъ она совершенно уже по-дтски поникла ей головой на плечо.
Протянулось молчаніе. Слезъ не было слышно. Потомъ сталъ раздаваться тихій голосъ няньки.
— Вотъ, Софьюшка,— приговаривала она, точно будто сидя въ сумеркахъ въ двичьей,— все ты по-своему длала, анъ и поймалась. Гд у тебя глаза-то были? И я, даромъ что на мдныя деньги учена, говорила теб, не такого нужно человка. Эдакій ты огонь! И съ дтства привыкла ты хозяйкой быть. Чего ужь грха таить, папенька-то весь свой вкъ прыгалъ, прыгалъ предъ тобой… И ума не приложу, зачмъ ты этого блобрысаго выбрала. Захотлось генеральшей быть, что-ли, тамъ въ Петербург? Или на деньги позарилась? Ты — богатая, а у него врядъ ли кром жалованья много, я сейчасъ вижу, что онъ изъ такихъ. Да вдь какая сласть, хоть онъ и въ министры попадетъ?
Карцева молчала. Все это — правда, правда до смшнаго. И вотъ ея простая, немудрая Марья Захаровна подводитъ ей итоги. Такъ сдлалось ей горько и больно, почти физически больно, точно кто кольнулъ ее между ребрами.
— Да, да, няня,— глухо вскрикнула она и вскинула руки су сжатыми кулаками.— Дура я, дура!… И что это длается иногда? Была двчонкой, потомъ старше, девятнадцати, двадцати лтъ, смялась надъ замужствомъ. Зачмъ, говорила я, пойду? Любить и такъ можно…
— Что ты, Соничка!— остановила нянька.
— Да ничего! Такъ вотъ и говорила, ты сама помнишь. А тутъ какая-то вялость на меня напала, все равно точно чего испугалась…
— Двадцать шестой годокъ пошелъ, Софьюшка…
— Да разв я старуха?— спросила Карцева и брови ея поднялись верхними концами.
— Старуха не старуха,— на видъ-то, пожалуй, и двадцати двухъ не дадутъ,— а такъ женскимъ дломъ что-то совстно становится…
Карцева встала и начала ходить по комнат. Никогда еще не говорила она, даже съ этой Марьей Захаровной, такъ просто и тепло. Жалла она свою няньку, но держала себя балованной и часто высокомрной барышней.
— Да,— выговорила она,— не любила я никогда. Много, много разныхъ мужчинъ прыгали и въ деревн, и заграницей…
— Чего еще!— вырвалось у Марьи.— Тамъ на мор-то пучеглазый итальянецъ… Не больно онъ былъ мн по нутру. Думала, ты за него собираешься. Увезъ бы, и все бы лучше. Тотъ какъ слдуетъ былъ: и глаза, и волосы, и ростъ, и плъ какъ сладко… И богатъ былъ: сколько однхъ лошадей… Правилъ самъ. Точно картинка! И годами… много что года на три тебя старше. Не судьба!
Послднихъ словъ Марьи Карцева какъ будто не слыхала. Она повернулась быстро на коблук и совсмъ другимъ голосомъ приказала:
— Открой сундукъ, вынь мн черное платье! Я тоже поду въ маскарадъ.
Марья Захаровна не на шутку испугалась.
— Что это ты, Софьюшка! Какже это? Третьяго дня свадьба была, всю дорогу вы какъ-то ежились, а теперь одинъ другому на зло…
‘Я не буду его женой. Завтра я уду,— ршила про себя молодая женщина.— Я хочу ему показать, что онъ для меня не существуетъ. Я не только не желаю ни въ чемъ уступать ему, но ни на каплю не уважаю его’.
Нянька подошла къ ней близко, подставила свое доброе полное лицо и шутливо проговорила:
— Полно, кипятокъ! Вдь самой завтра стыдно будетъ.
— Ты не станешь открывать сундукъ? Не нужно. Пей чай. Я сама однусь,— мн одно платье накинуть, маску тамъ напрокатъ достану. Пей тутъ чай и спроси у корридорнаго, куда хать.
Она поцловала Марью.
— Голубушка няня, ты-то меня не разстроивай еще больше! Такъ надо сдлать, и я сдлаю.
Карцева убжала въ спальню. Марья Захаровна знала, что противорчить ей нельзя. Она допросила номернаго, гд маскарадъ, можно ли нанять карету, и когда ея Софьюшка вошла въ гостиную въ черномъ плать съ кружевною отдлкой, она спросила ее вполголоса:
— Софьюшка, ты ншто въ серьезъ это?
— Видишь, няня,— отвтила Карцева, поцловала ее и спросила еще разъ, ухалъ ли мужъ.
Оказалось, что онъ уже съ полчаса какъ ухалъ.
Няня укутала свою барышню и сла пить чай. Карцева приказала ей приготовить чего-нибудь поужинать.
Часа три спустя въ той же гостиной шестирублеваго номера за столомъ, съ остатками ужина, сидла Карцева и рядомъ съ нею молодой мужчина во фрак и въ бломъ галстук. Свчи догорали въ канделябр, вся комната темнла по угламъ.
Мужчина — блондинъ, человкъ лтъ подъ тридцать, съ изящной, нсколько полною фигурой, не похожъ былъ ни на адвоката, ни на отставнаго военнаго. Въ прическ, въ тонкихъ усахъ а въ подстриженной на щекахъ бород было что-то отзывающееся жизнью за границей, но срые глаза, очертанія лба, усмшка, манера сидть — все это было несомннно русское.
Эта номерная гостиная съ остатками ужина и догорающимъ канделябромъ смотрла особымъ кабинетомъ ресторана. И запахъ въ ней стоялъ точно такой же — смсь папироснаго дыма съ испареніями ды. Голову Карцевой драпировала кружевная мантилья. Бюстомъ она наклонилась къ столу и положила на него лвую руку. На своего гостя смотрла она полузакрывъ глаза. Блдное ея лицо замтно подцвтилось румянцемъ нервнаго возбужденія. Она была чрезвычайно хороша въ эту минуту.
Молодой человкъ отложилъ папиросу, наклонился къ своей дам и взялъ ее за руку.
— Кто вы и гд я?— спросилъ онъ вполголоса, заглядывая ей въ лицо.
Тонъ у него былъ пріятный, не фатовской, говорилъ онъ теноровыми нотами.
— Угадайте,— отвтила Карцева.
— Зачмъ мн угадывать? Я такъ счастливъ. Мн все кажется, что это сонъ.
Онъ облокотился на столъ и еще продолжительне поглядлъ въ лицо Карцевой. Въ его говор было что-то изящное и мягкое. Чувствовалось, что этотъ человкъ заботился съ ранней молодости о своей дикціи.
— Вы допускаете,— спросила Карцева,— что могутъ быть такія встрчи, знаете, какъ…
— Какъ въ ‘Ромео и Юліи’?— подсказалъ онъ.
— Да.
Онъ еще придвинулся къ ней и немного опустилъ глаза.
— И очень допускаю,— выговорилъ онъ.
— А были въ вашей жизни такія точно встрчи?
— Совсмъ такихъ не было, я не хочу лгать. Разъ въ Италіи… Но тамъ это обошлось маленькимъ увлеченіемъ.
Тутъ онъ оглядлъ комнату, бросилъ взглядъ на дверь въ спальню и немного откинулся на спинку дивана.
— Вы здсь въ отел?— спросилъ онъ.
Въ этомъ вопрос было и недоумніе, и удовольствіе, какое испытываетъ всякій мужчина, ожидающій развязки.
— Я прізжая,— сказала Карцева.— Я уже это вамъ говорила.
— Вдова?
И этотъ вопросъ былъ сдланъ безъ излишняго заигрыванья.
— Можетъ-быть… Можетъ-быть,— выговорила Карцева и опустила голову.
Она помолчала нсколько секундъ и сдлала движеніе правою рукой.
— Нтъ, послушайте,— заговорила она,— мы не такъ съ вами… Видите ли, я не хотла бы ошибиться въ васъ. Мн лицо ваше поправилось въ маскарад. Въ васъ есть что-то не такое, какъ во всхъ этихъ фрачникахъ. И вотъ оказалось, что вы художникъ, много здили, ищите хорошихъ ощущеній въ жизни, мн съ вами сдлалось ужасно легко. Я опять очутилась въ тхъ мстахъ, гд мн когда-то было славно, молодо… Точно будто бы я годами была знакома съ вами…
— И я почувствовалъ точно то же,— искренно добавилъ онъ.
— Видите, это не спроста. Только позвольте, я уже сразу хочу договориться. Когда я вамъ предложила похать ужинать, скажите, вы не посмотрли на это,— она невольно потупилась,— ну, какъ бы это сказать по-мужски?
— Зачмъ эти вопросы?— уклончиво замтилъ онъ.
— Нтъ, я хочу, чтобы все было ясно…
Она опять немного остановилась, какъ бы запнулась. Передъ ней мелькнулъ этотъ маскарадъ, куда она похала не на зло своему мужу, а для того, быть-можетъ, чтобъ окончательно поставить ему свою отмтку Она не въ первый разъ попадала въ маскарадъ. Въ Петербург года два-три передъ тмъ они съ отцомъ проводили часто зимы и она бывала въ маскарадахъ купеческаго собранія. Тутъ въ Москв ей показалось все очень провинціально: много мужчинъ въ сюртукахъ, вмсто домино безпрестанно простыя платья, даже цвтныя, обтрепанныя мантильи, чадъ отъ кухни и густыя волны дыма въ первой зал, гд ужинаютъ. Вотъ она въ большой зал съ колоннами. Раздается пніе цыганъ, пары ходятъ вяло внизу. Ей даже сдлалось немного досадно на себя, что она похала сюда. Въ одной изъ гостиныхъ, гд было больше народа, на диван, покрытомъ грязноватымъ холщовымъ чахломъ, въ углу, она тотчасъ же отыскала глазами мужа, въ очень живомъ разговор съ маской. Эта маска была не похожа на другихъ,— въ бломъ атласномъ, дорогомъ домино, плотно укутанная въ блую же кружевную мантилью, съ огромнымъ веромъ и множествомъ браслетъ. Она прошла мимо нихъ два-три раза и схватила нсколько фразъ изъ разговора: маска была француженка, ея картавый и сиповатый голосъ рзко отдлялся отъ общаго гула. Карцевъ сидлъ къ ней близко и держалъ за об руки, его правый бакенбардъ касался даже ея плеча.
Не ревность почувствовала она, но гадливость: никогда еще она не видла на его чиновничьемъ, статсъ-секретарскомъ лиц этихъ линій высушеннаго сатира. Такой онъ будетъ вроятной тогда, когда станетъ требовать отъ нея супружескихъ ласкъ. Даже дрожь пробрала ее. И вопросъ, заданный ей нянькой Марьей, сталъ передъ ней еще безпощадне. Зачмъ она шла за этого противнаго, долгоногаго, пошлаго каррьериста, мтящаго въ министры?… И должна была отвтить себ, что и въ ней копошился червякъ тщеславія… Любви, страсти она не знала. Было нсколько увлеченій, въ томъ числ и тмъ итальянцемъ, что вспоминала Марья. Надоло это мельканіе жениховъ, всякихъ ухаживателей военныхъ и штатскихъ — у себя въ деревн, въ Петербург, на водахъ, на морскомъ берегу. Себя она чувствовала личностью почти съ мужскимъ характеромъ. Что же такъ прозябать, дожидаться той минуты, когда старою двой начнешь играть въ благотворительность или ударишься въ какую-нибудь душевную блажь?… А этотъ каррьеристъ показался какъ разъ такимъ человкомъ, на котораго можно опереться и длать общественное дло. Да, вотъ какой былъ главный мотивъ… Марья опять догадалась своимъ немудрымъ чутьемъ… Быть женой сановника, имть вліятельный сезонъ, направлять, играть роль не для пустаго чванства, а дйствительную роль… И этакъ было бы все лучше, чмъ метаться и прозябать изо дня въ день, а потомъ кончить тмъ, что кинуться на шею какому-нибудь итальянскому натурщику или зазжему спириту.
Ходить по этимъ плохо освщеннымъ гостинымъ, сталкиваться съ ужасными масками и ‘кавалерами’, похожими на артельщиковъ, длалось томительнымъ. Она выбрала перваго встртившагося ей мущину съ другой вншностью, чмъ вс остальные, взяла его подъ руку и прямо заговорила съ нимъ хотя и на ты, по-маскарадному, но какъ со старымъ знакомымъ. Онъ отвчалъ ей въ тонъ. Она узнала, что его фамилія Парашинъ, что онъ учился въ университет, что у него хорошія средства и съ дтства отецъ привилъ ему вкусы художника. Годами жилъ онъ въ Италіи, хорошо знаетъ Испанію, серьезно изучилъ не одн галлереи, но и вс частныя художественныя богатства. Ей сразу понравились его голосъ, мягкость тона, эти московскіе пвучіе звуки, воспитанность и какой-то оттнокъ всей бесды, говорящій, что этотъ любитель искусства ищетъ въ жизни не того, о чемъ толкуютъ другіе… Ей показалось, что такой человкъ пойметъ всякій душевный мотивъ.
— Скажу вамъ прямо,— заговорила опять Карцева,— меня возмутила одна вещь тамъ, въ маскарад. Вы должны были замтить, что я вдругъ перемнила тонъ?
— Мн не бросилось это въ глаза,— отвтилъ Парашинъ.
— Ну, хорошо, но это такъ было. Я въ этомъ не раскаиваюсь. Знаете, вы видите передъ собою женщину, сдлавшую ужасную глупость, но она еще поправима.
— Какую же?
— Выйти замужъ безъ привязанности.
— Да?— спросилъ онъ уже серьезне.— Въ этомъ ‘да’ почувствовалась нкоторая неловкость.
— А вотъ бываетъ же это. И посмотрите на меня: нужды нтъ, что вы знаете меня какихъ-нибудь два-три часа, а все-таки скажите: такая ли я женщина, чтобы податься ни съ того, ни съ сего чужой вол?
— Думаю, что нтъ.
— А все-таки глупость сдлала!
Она опустила об руки на столъ и заговорила веселе. По глазамъ ея можно было догадаться, что и внутри у ней повеселло.
— Завтра, посл-завтра, когда вы все узнаете… Да впрочемъ что же! Скажите мн, разв не можетъ быть такого положенія: двушка, уже не очень молодая, на полной свобод, не знала любви… Вдь и вы тоже не знали, скажите?
— Серьезной страсти не зналъ,— выговорилъ онъ вдумчиво.
— Вотъ видите, а вы старше той двушки. На нее находитъ затмніе… Но дло сдлано, обвнчались и потомъ въ вагонъ. И въ вагон довольно было двухъ дней, чтобы разглядть супруга…
Парашинъ вдругъ разсмялся.
— И она окончательно убдилась,— продолжала Карцева,— что ея супругъ не только противенъ ей какъ человкъ, какъ мущина, но что и къ женщин-то онъ не иметъ никакого уваженія.
— И вы убдились въ этомъ въ маскарад?— Въ его вопрос чуть замтно зазвучала опять другая нота.
Карцева встала изъ-за стола и отошла къ камину.
— Да, я убдилась,— выговорила она все тмъ же возбужденно-веселымъ тономъ.
Онъ всталъ и подошелъ къ ней.
— Стало-быть?…— спросилъ онъ, наклоняя голову.
Она взяла его руку и подвела къ небольшой козетк.