В. Зускин
В. Зускин
МОЙ ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ
МОЙ ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мой Шолом-Алейхем, Зускин Вениамин Львович, Год: 1941
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Шолом-Алейхем — писатель и человек: Статьи и воспоминания.
М.: Советский писатель, 1984.
Шолом-Алейхем в моем видении ходит шаг за шагом за своими героями. С пером и блокнотом в руках он неотступно следует за ними в ‘черте’, в кривых, густонаселенных улочках маленьких городов и местечек, где ютится еврейская беднота, измученные и изголодавшиеся массы. Мимоходом он заглядывает и в богатые дома. С большим вниманием он присматривается к окружающей действительности, дружески и серьезно выслушивает каждого в отдельности. Не оставляет своих героев и тогда, когда началась массовая эмиграция после страшнейших погромов 1905 года. Вместе с иими Шолом-Алейхем последовал в Америку, чтобы своими глазами увидеть, как живут его герои в новых условиях. И все, что Шолом-Алейхем увидел и услышал, переосмыслил своим ясным умом, прочувствовал своим добрым сердцем, все, что получил он от народа, он вернул народу, создавая прекрасные произведения, ярко и правдиво отражающие динамику его жизни.
Народные массы читали и перечитывали Шолом-Алейхе-ма, говорили его языком, с трепетом ожидали появления каждой новой его книги. Для простых людей Шолом-Алейхем был больше, чем писатель. В его произведениях они видели собственную жизнь, а в его героях — самих себя. Шолом-Алейхем помогал им жить, учил их любить жизнь, внушал им веру в лучшее будущее, радовал их, доставлял им большое эстетическое наслаждение.
Народ горячо и сердечно любил родного и духовно близкого ему писателя. Он вошел в жизнь народа, в его плоть и кровь, он слился с народом. Героев писателя можно было встретить на каждом шагу. Я их видел, жил среди них, знал их. Шолом-Алейхем помог мне не только увидеть их, но и полюбить.
‘Лииас хацедек’ — так до революции называлось в ‘черте’ филантропическое общество, поставившее себе целью обеспечить нуждавшуюся бедноту бесплатной медицинской помощью. Одним из основателей и руководителей этого общества в Поневеже был мой отец. Человек, занятый постоянной заботой о заработке для своей большой семьи, он не мог уделить много времени работе в обществе. Поэтому, когда я подрос и научился писать, отец посадил меня за гроссбух общества, куда я должен был ежедневно по нескольку часов подряд записывать имена бедняков, приходящих за помощью, и выдавать им талоны к врачам и в аптеку.
С жаром взялся я за работу. Десятки и сотни людей каждодневно проходили перед моими глазами. Приходили глубоко несчастные, скромные ремесленники, которые не в состоянии были обеспечить свои большие семьи хлебом. Приходили старики и молодые, группами и в одиночку. Я знал в лицо всех бедняков нашего городка, знал их по именам и близко принимал к сердцу все их невзгоды. Они приглашали меня к себе в гости, и я с большим удовольствием приходил к ним домой. На свадьбах и похоронах, обрезаниях и помолвках — везде я был желанным гостем.
Один из первых писателей, которого я начал читать, был Шолом-Алейхем. Общаясь близко с еврейскими массами, я на каждом шагу убеждался в колоссальной популярности и в огромном значении Шолом-Алейхема в их жизни. Тысячи нитей связывали их с Шолом-Алейхемом. Мне всегда казалось, что люди, окружавшие меня, по манере говорить, по жестам и интонациям подобны персонажам Шолом-Алейхема, сошедшим со страниц его бессмертных творений.
Сколько раз мне приходилось слышать, как кто-то из посетителей нашего дома, рассказывая о своих невзгодах, кончал свой рассказ горькой улыбкой на манер героев Шолом-Алейхема: ‘Дай бог долгих лет жизни, горестей нам хватит’… Или: ‘То, о чем я вам рассказываю,— это история для Шолом-Алейхема’,
Старого умного учителя реб Генеха все в нашем городе считали большим чудаком. Всех он высмеивал, вечно шутил. Случалось, чуточку выпьет на каком-нибудь торжестве или празднике, сразу начинал представлять ‘комедии’.
Мне еще не исполнилось пяти лет, когда меня отдали к нему в хедер учиться. Учился я у него несколько лет. Мы очень полюбили друг друга. Мой ребе приходил к нам в субботу днем на чай, поговорить о том о сем или послушать, как мой отец читает Шолом-Алейхема. Позже, когда я уже давно оставил хедер, мне доставляло большое удовольствие время от времени заходить к ребе и беседовать с ним. Особенно я любил слушать его замечательные сказки, народные легенды, библейские сказания, которых он знал великое множество. Он рассказывал их с большим юмором и чувством. До сих пор с благодарностью вспоминаю это прекрасное время. Вспоминаю и такой случай.
Мой ребе сильно заболел. Я его часто навещал. Однажды, когда я уже собирался уходить, больной меня попросил принести ему повесть, которую отец читал в его присутствии.
Я с удовольствием выполнил желание моего ребе и в тот же вечер принес ему книгу. Маленькая висячая керосиновая лампа тускло освещала его бедную комнату. Длинные пустые столы и скамейки, за которыми в течение многих лет звучали детские звонкие голоса, подчеркивали тишину и одиночество, царившие теперь в комнате. Мы были вдвоем. Ребе попросил меня прочесть повесть.
Это был трогательный рассказ Шолом-Алейхема ‘Выигрышный билет’. И я начал. С большим вниманием вслушивался больной в незамысловатый сюжет рассказа. Выигрышный билет — это прозвище, которое бедный служка синагоги дал своему удачному сыну, проявившему с юности недюжинные способности в учебе. С большим трудом сын попадает в гимназию и, несмотря на голод и нужду, отлично заканчивает ее. Чтобы завершить свое образование и попасть в университет, сын вынужден креститься. О своем решении он сообщает домой, сознавая, что поступок его причинит родителям много горя. И все же тяга к знаниям побеждает. Он совершает этот ‘тягчайший грех’ перед совестью своих родителей и своей собственной. Рушится идеал старого служки, выходит в тираж ставка всей его жизни… Когда я кончил чтение, тихий плач нарушил тишину.
— Ребе, что с вами? Вам плохо стало? Может быть, позвать кого-нибудь? Вашу дочь…— Я бросился к нему.
— Нет, дитя мое, нет, никого не надо звать. Ничего, ничего. Пройдет. Рассказ меня взволновал… Ой, как хорошо пишет этот писатель, очень хорошо, правдиво…
Мой ребе призадумался. Его красивое лицо отражало боль и досаду. Я его таким грустным никогда не видел. Успокоившись немного, он мне открыл секрет, который мучил его всю жизнь. Много лет тому назад он жил со всей семьей в большом городе и был счастлив. Его вторая дочь, Перл, самая любимая и удачная, окончила гимназию… Стряслась беда. Она влюбилась в русского капельмейстера военного оркестра и уехала с ним в глубь России. Жена от горя сошла с ума. А мне, добавил ребе, трудно было остаться в городе одному, и я переехал к вам в местечко, где живет моя старшая замужняя дочь.
— Здесь все считают меня чудаком, веселым человеком, но никто не знает, какой червь точит мое сердце. Я ее люблю, я тоскую по ней. Дочь, родная кровь… Но какой отец отдал бы своего ребенка ко мне в хедер, если узнал бы об этой истории?.. Шолом-Алейхем прав: выигрышный билет вышел в тираж. Писатель и меня имел в виду, создавая полные правды жизненные зарисовки,— закончил свой грустный рассказ мой ребе и громко расплакался.
— А, реб Менахем-Мендл, как вы поживаете? Как ваши дети? Как ваши акции? — такими приветствиями мы встречали каждый раз одного частого посетителя нашего дома. Хотя его настоящее имя было Мейер Левит, но у нас в городе его все называли Менахем-Мендл, по имени популярного шолом-алейхемовского персонажа. Подобно знаменитому герою Шолом-Алейхема, Мейер Левит был большим неудачником. Но он никогда не падал духом. Несмотря на то что из всех его многочисленных затей ничего не получалось, он свято верил в то, что в конце концов ему улыбнется фортуна и он разбогатеет.
Я хорошо помню Мейера с его танцующей походкой. На голове у него была старая помятая шляпа, которая всегда сидела у него набекрень. Вижу его галстук, развевающийся на ветру во все стороны. Был он задумчив и мечтателей. Его жена, умная и рассудительная женщина по имени Шейндл, была воплощением трезвости и расчета. При всяком заключении мужем беспочвенных контрактов, она обращалась к новому компаньону, говоря:
— Из этого дела ничего не получится, сжальтесь над моими голодными детьми и не имейте никаких дел с моим неудачником.
Однажды Менахем-Мендл, то бишь Мейср, прочел в газете ‘Хайит’, что одна английская баронесса на каком-то аукционе купила редкую почтовую марку и уплатила за нее 75 долларов… Почти каждая семья местечка имела по ту сторону океана родственников. Шла оживленная переписка с США. Менахем-Мендл решается стать филателистом: он ходит из дома в дом и собирает конверты с иностранными марками, будучи уверенным в том, что отыщет марку, которая его обогатит. Разумеется, поиски его оказались безуспешными. ‘Начни торговать саванами, перестанут люди умирать’,— писала героиня Шолом-Алейхема Шейне-Шейндл своему мужу Менахем-Мендлу. Нашему Менахем-Мендлу местечковые обыватели тоже советовали торговать саванами. Они были уверены, что когда Шолом-Алейхем создавал свое классическое произведение ‘Менахем Мендл’, он имел в виду Мейера из нашего городка. Они были убеждены, что Мейер Левит служил прототипом его Менахем-Мендла.
Вспоминаю еще один эпизод, который произошел с почтальоном, русским человеком, долго жившим среди евреев, хорошо разговаривавшим по-еврейски и знавшим всех обитателей нашего городка. Доставляя Левиту письма, он однажды спросил его:
— Скажите на милость, на конверте четко указано: Мейер Левит, но ведь вас зовут Менахем-Мендл. Выходит, Мейер — это одна из ваших комбинации.
О силе и жизненной правде героев Шолом-Алейхема свидетельствует и такой эпизод.
Как-то раз читали мы »Письма Менахем-Мендла к его жене Шейне-Шейндл’. Неожиданно распахнулась дверь, и вошел нага Менахем-Мендл с женой… Мы вначале растерялись, но после непродолжительной паузы решили продолжить чтение. Воцарилась тишина. Мы боялись смотреть друг на друга. Наш Менахем-Мендл первым нарушил тишину.
— Ой, как хорошо, ой, как правильно! Правильно! — громко вскрикнул и рассмеялся он. К нему присоединились остальные.
Все так громко и безудержно стали хохотать, что продолжать чтение невозможно было. Жена Мейера решила, что высмеивают ее мужа. Со слезами на глазах обратилась она к нему и сказала:
— Он еще смеется. Он еще прав… Менахем-Мендл мой. Ты смеешься? Ох, горе твоему смеху…
— Он правильно пишет, этот насмешник, этот Шолом-Алейхем,— громко перебил ее Менахем-Мендл, катаясь со смеху.
Поэтические образы Шолом-Алейхема заполнили мою жизнь с юных лет. Часто после тяжкого трудового дня отец собирал нас и читал нам детские рассказы Шолом-Алейхема. С большим нетерпением ждал я эти счастливые минуты, когда у отца появлялась возможность почитать нам произведения любимого писателя. Герои этих рассказов — наивные, сердечные, трогательные юноши и девушки — стали моими товарищами. Я всегда думал о них, подражал им. С детских лет началась моя нескончаемая любовь к великому Шолом-Алейхему — одному из близких мне писателей, чье творчество питает меня на протяжении всей моей жизни.
Я помню, как по праздникам собиралась вся наша многочисленная семья и все внимательно слушали чтение произведений Шолом-Алейхема, боясь пропустить хоть одно слово. Читал отец долго. Любил читать веселые и грустные рассказы. Чтение часто прерывалось общим смехом. Иногда смех вызывал вздохи и слезы. ‘Без слез я не могу слушать Шолом-Алейхема’,— говорила моя мама, простая, сердечная женщина.
Я хорошо помню старого книгоношу, больного Хайкла (почти реб Алтен из ‘Мазлтов!’), который давал на прокат тоненькие книжечки из ‘Семейной библиотеки’. Его клиенты, проживавшие с нами в одном дворе, заставляли меня по нескольку раз подряд перечитывать засаленные книжки ‘смешного писателя’, в которых они чувствовали правду, щемящую сердце.
Я любил всматриваться в их лица, следить за тем, как они меняются, слушая Шолом-Алейхема. Среди моих слушателей был наш сосед извозчик, боготворивший Шолом-Алейхема. Слушая рассказы, он либо громко хохотал своим громовым голосом, или, качая головой, вздыхал: ‘Ой, горе мне, ой, горе мне… Ой, здоровья ему, дай бог ему здоровья, пусть руки его будут здоровы, чтобы они писали для нашего брата…’
Помню еще одного человека, горячего поклонника Шолом-Алейхема, хромого сапожника Элю. Он читал по складам и после каждой прочитанной фразы почесывал голову, щелкал языком и громко восторгался автором…
Перед моими глазами веселый бедняк, портняжка Аншл, большой специалист по заплаткам. Это типичный персонаж из ‘Неунывающих’ Шолом-Алейхема. Он никогда не падал духом. Своими шутками и поговорками, заимствованными из рассказов Шолом-Алейхема, он веселил всех.
— Скажите на милость, откуда меня знает Шолом-Алейхем? Мою семью, мою жизнь? — спрашивал он.— Точно с меня написано,— говорил он.
Аншл говорил книгоноше Хайклу:
— Что вы мне даете?.. Мне не нужна литература, дайте мне Шолом-Алейхема!..
И еще один эпизод, на мой взгляд, очень характерный.
Май 1915 года. Разгар империалистической войны. Царские генералы приказывают выдворить из прифронтовых городов и местечек еврейское население в течение двадцати четырех часов. Однако ‘расторопные’ царские железнодорожные чиновники не подали вагонов. Много дней люди находились под дождем у ‘малого вокзала’ нашего городка. А к вокзалу тянулись выдворенные из окружающих местечек женщины с детьми. Люди, убитые горем, мокли под дождем, а тем временем их квартиры пустовали. На наших глазах умирали больные, старики, дети. Мертвецы лежали рядом с живыми, их запретили хоронить. Женщины рожали на виду у всех, над всеми довлели ужас и страх, слезы и плач… А неподалеку от меня слышен был громкий смех. Подхожу и вижу: ‘неунывающий’ читает своим случайным соседям Шолом-Алейхема.
В этих жутких обстоятельствах по-особому звучало слово писателя. Униженные, голодные, измученные, несчастные в эту кошмарную ночь обратились к своему любимому писателю и нашли у него утешение…
1941
Опубликовано в альманахе ‘Советиш’. М., 1941, No 12.
Зускин Вениамин Львович (1899—1952) — еврейский советский актер, народный артист РСФСР.