Ирвин Шоу.
Мой бутончик
Ирвин Шоу.
Мой бутончик
———————————————————————————
Мой бутончик, Шоу Ирвин, Год: 1939
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Моллой отпер дверь своей квартиры и тихонько вошел в гостиную. Он осторожно положил сверток на маленький столик светлого дуба, рядом с аккуратной стопкой старых номеров ‘Католического стража’. С минуту он любовно смотрел на сверток, распустив в улыбку свое морщинистое лицо. Он снял шляпу, как полагается порядочному человеку, и голосом, пронзительным, как трамвайный звонок, закричал на все пять комнат:
— Бесси! Бесси!
Бесси выбежала из спальни в домашнем туалете, ее не стянутая корсетом грудь тряслась под капотом, седые волосы развевались на бегу.
— Что случилось? — отозвалась она, еще не видя Моллоя. — Что с тобой, Винсент?
— Милочка моя Бесси, — сказал Моллой. Он подошел к ней и крепко обнял ее. — Мой бутончик. — Она отстранилась, и поцелуй пришелся в правый глаз.
— Ну и несет же от тебя, — холодно сказала Бесси, отталкивая его руки. — Нечего сказать!
— А ты знаешь, какой сегодня день? — Моллой опять обнял ее.
— Суббота, — сказала Бесси, подталкивая его к креслу. — То-то от тебя и несет по-субботнему.
— Сегодня, — торжественно произнес Моллой из глубины кресла, — сегодня как раз тот день, когда мы с тобой поженились, четырнадцатое мая, счастливый день. Поцелуй меня, Бесси. Мой бутончик. Как раз двадцать шесть лет сегодня, четырнадцатого мая. Моя непорочная невеста. Помнишь, Бесси?
— Помню, — сурово сказала Бесси. Потом смягчилась. — Так ты все-таки вспомнил, Винсент, — сказала она ласково, целуя его в лысину и приглаживая растрепанные седые волосы. — Вот это был денек. — Она опять поцеловала его в лысину.
Винсент нежно взял ее за руку. — А погляди-ка на стол, Бесси. Что там такое, прямо на тебя смотрит. — Свободной рукой он сделал широкий жест, указывая па круглый столик. — Это тебе за двадцать шесть лет. Ну-ка, разверни!
Бесси поцеловала его еще раз и, подойдя к столу, развернула сверток.
— Четыре розы! — вскрикнула она, подняв бутылку к свету. — Какой ты внимательный, Винсент.
Винсент просиял.
— Целая кварта, — сказал он. — Лучше этого ничего за деньги не купишь. Смесь самых крепких сортов.
Бесси торопливо принялась откупоривать бутылку. — А я-то лежала в спальне и грустила о том, что годы уходят, — говорила она, энергично отвинчивая металлическую пробку. — Вот это меня утешит. — Закрыв глаза, она с наслаждением понюхала бутылку.— Удивительно все-таки, из горлышка так приятно пахнет, а изо рта у мужчины так противно. В самом деле, Винсент, как это мило с твоей стороны, что ты обо мне вспомнил. Вот верный муж.
Моллой подошел ближе и любовно обнял Бесси за талию, слегка ущипнув ее дряблый и обвисший бок.
— Сегодня, моя старушка, — сказал он, — мы с тобой самая счастливая парочка во всем Бруклине. — Он взялся за бутылку.
— Ах, Винсент, — прошептала Бесси, — не так уж плохо мы с тобой прожили эти двадцать шесть лет. Что ты, из бутылки?! Из бутылки неприлично, Винсент. Пойдем, сядем на кухне, там светлей.
Рука об руку они пошли на кухню, Моллой благоговейно нес бутылку. Бесси достала два чайных стакана и села за кухонный стол, напротив Моллоя. Она улыбалась мужу, старательно отмерявшему виски поровну.
Они подняли стаканы.
— За вечную любовь, — с чувством сказал Моллой и прослезился.
— За нашу с тобой любовь, — мигая, ответила Бесси.
Они выпили, улыбнулись друг другу, и Моллой налил по второму стакану.
— Вот это виски, — сказал он. — Юбилейное виски. В день нашей свадьбы старое оверхольтовское виски лилось рекой. К шести часам утра веселье было еще в самом разгаре. — Он покачал головой, предаваясь воспоминаниям, и налил себе еще.
— Да, — сказала задумчиво Бесси, — и гости были все веселый народ. Пятеро из них просили моей руки, и все они пели и плясали, ну просто были в отчаянии.
— В то время, — сказал Моллой, — ты была самая хорошенькая мордашка во всем Бруклине. Этого уж не отнимешь. Мой бутончик. — Он опорожнил стакан, запрокинув голову. — Мне повезло. Здорово повезло. — Он засмеялся, наливая себе и Бесси еще по стакану. — Боже ты мой, как это хорошо, когда тебе двадцать лет. Боже ты мой, как хорошо!
— Я тебя помню, — сказала Бесси, дотрагиваясь до его руки через фаянсовую доску стола, — у тебя были рыжие усы, как у кавалериста, а лицо совсем молодое, ты чокался с каждым, кто только хотел, а с девушками шутил и похлопывал их по спине, красивый, как король, и голова тогда у тебя была отчаянная, ты весь мир готов был перевернуть. Да, да, вот это был денек! — Она вздохнула и выпила.
— Да, мир еще стоит на своем месте, — трезвым голосом сказал Моллой. — За эти двадцать шесть лет Винсент Моллой ничего плохого ему не сделал. — Он налил себе. — А помнишь, как я сказал тебе, что буду мэром города Нью-Йорка?
— Помню, — мирно ответила Бесси, отхлебнув глоток. — Я каждому твоему слову верила.
— И вот я женился, — Моллой угрюмо посмотрел в свой стакан и взболтал остатки виски на дне. — Поступил служить на почту. А того ли можно было ждать, — сказал он с горечью.
— По правде сказать, Моллой, — заметила Бесси, — женатый или холостой, ты все равно служил бы на почте.
— Тяжело это слышать, — сказал с достоинством Моллой. — Очень тяжело. От собственной жены. А кто говорил: сиди дома, занимайся с детьми, когда мне следовало бывать в барах и политических клубах и заводить выгодные знакомства? Кто это говорил? — он залпом выпил свой стакан.
— Ты и заводил бы знакомства со всякой рванью, — выпрямившись, сказала Бесси. — Самые были бы тебе подходящие друзья.
— Что это за разговор для такого торжественного дня, — сказал Моллой. — Когда надо радоваться и веселиться.
— Дай-ка мне бутылку, — сказала Бесси. Моллой подвинул ей бутылку, и она налила им обоим. — Ты был такой муж, за которым нужен глаз да глаз.
— Ну, что это за разговор, Бесси.
— Мэр города Нью-Йорка. Избран одними женщинами.
— Ты придираешься, Бесси, — захныкал Моллой, утирая мокрый подбородок. — Несправедливая ты женщина. Винсент Моллой все двадцать шесть лет своей семейной жизни был тебе верен, свидетель бог.
— А рассказать тебе, что я знаю? — задирала его Бесси.
— Что ж, рассказывай, — сказал Моллой, храбро стукнув по столу кулаком. — Рассказывай все, что знаешь. Называй имена. Разоблачай факты. Я всем своим будущим пожертвовал ради жены. И вот награда. В день годовщины. О боже мой, боже мой.
— А скажи-ка, что у тебя было с Розой Боуэн, — начала Бесси,— и с миссис Слоон, и с женой Джона Галлагера — это еще в 1922 году.
Моллой весь вспыхнул, у него покраснел даже череп под редкими волосами.
— Враки! — закричал он. — Прямо в лицо тебе скажу, что враки! Все это выдумали сплетницы, разные богомольные старушонки! Да!
— А с миссис Пиловски? Тоже ничего не было — с миссис Пиловски, в то лето, когда я была в Нью-Джерси? — Бесси дрожащей рукой поднесла стакан ко рту и опрокинула его. — Скажешь, нет?
— Вот я сижу здесь, — начал Моллой со слезами на глазах, — и чувствую, что люблю тебя все так же, как и двадцать шесть лет назад, сижу и пью с тобой самое лучшее виски, какое можно купить за деньги, а ты вдруг вздумала копаться в этих сплетнях. Постыдилась бы, право, постыдилась бы. — С минуту он пил молча, потом заговорил необыкновенно веско, наклонившись над столом вперед и стуча кулаком для пущей убедительности. — Почему ж ты ничего не говорила в 1922 году? Почему ж ты молчала, когда приехала из Нью-Джерси, если заметила что-нибудь такое? Ну-ка, отвечай! — прогремел он.
— Из-за детей, — кротко сказала Бесси. — Из-за ни в чем неповинных малюток, которым ты отец. — Она всхлипнула и утерла нос фартуком, висевшим на краю стола.
— Замолчи, — сказал Моллой. — Придержи язык. Слушай, когда муж говорит.
— Бедные деточки. — Вспомнив про детей, Бесси положила голову на стол и зарыдала. — Ангельские душеньки, и жили бок-о-бок с таким грешником, с таким развратником!
— Это ты про кого? —заорал Моллой, вскакивая с места, и жилы у него па шее вздулись и покраснели. — Я тебя спрашиваю, это ты про кого говоришь?
— Отец у них такой, что и в церковь-то не заглядывал с самой войны. Безбожник, нечестивец, погибший человек.
Моллой опорожнил бутылку и сел пошатываясь. — Ну, и ядовитая же ты баба. Ты всю мою жизнь загубила, так дай хоть последние годы прожить в покое.
— A какой пример для деточек? Чему ты их учил? — причитала Бесси, раскачиваясь взад и вперед. — Смеялся над законами божескими и человеческими, внушал детям постыдные и греховные мысли…
— Скажи, какие? — вспылил Моллой. — Скажи, какие я мысли внушал моим детям? Назови хоть одну!
— А младшую дочку, самую любимую, довел до погибели…
— И в этом я виноват? — завопил Моллой, — И это ты на меня сваливаешь? Отвечай, да или нет? — Он встал, покачиваясь.
— Кэтрин, деточка моя, какой он тебе отец, он обманщик…
— Обманщик! Берегись, жена, я ведь не погляжу, что нынче годовщина…
— Милочка моя Кэтрин, самая ласковая, самая хорошенькая из всех дочерей. Мое утешенье на старости лет. И вышла замуж за протестанта! — Бесси раскачивалась взад и вперед, горько, неудержимо рыдая.
У Моллоя словно язык отнялся, он стоял, все пуще разгораясь гневом, и только губы у него судорожно дергались. Наконец он взял себя в руки и заговорил ледяным тоном:
— Так, по-твоему, я виноват, что она вышла за этого лютеранина? Говори прямо, старая пьяница, по-твоему, это я отдал ее за протестанта?
— Да! — крикнула Бесси. — И скажу! Смеялся и издевался над истинной верой, в церковь и носу не показывал, да еще снял в гостиной башмаки, когда священник к нам пришел…
— Ты это всерьез? — негромко спросил Моллой. — В самом деле так думаешь?
— Вот уж может сказать отцу спасибо наша Кэтрин, что на всю жизнь связалась с протестантом, — подняв голову, сказала Бесси.
Моллой потряс бутылку, проверяя, нет ли в ней виски, и хватил Бесси по голове. Кровь, смешанная с виски, потекла по лицу Бесси, она тихо качнулась раз, другой и беззвучно сползла на пол.
— Ну, вот, — довольным тоном сказал Моллой, садясь на место с разбитой бутылкой в руке и хладнокровно глядя на Бесси, которая лежала на полу, уютно свернувшись, а от ее головы уже, расползались темные струйки, словно пальцы от ладони.
Немного погодя Моллой встал и подошел к телефону. —Пришлите мне санитарную машину, — сказал он телефонистке, повесил трубку, опять сел к кухонному столу и уснул, положив на него голову.
Когда в комнату вошел санитарный врач, Моллой проснулся и с интересом наблюдал, как он перевязывает голову Бесси. Она была в сознании, но еще ничего не понимала и молча сидела на полу.
Врач перевязывал ее, а Моллой время от времени говорил соседям, столпившимся у дверей:
— Бутылка свалилась ей на голову. Замечательная женщина. Только вот бутылка ей на голову свалилась.
Кончив возиться с перевязкой, молодой врач посмотрел на Бесси, потом — с сомнением — на Моллоя.
— Пожалуй, лучше взять ее в больницу, — сказал он шоферу. — Давайте, положим ее на носилки.
Шофер принялся было развертывать носилки, но Моллой широким жестом остановил его. — Ничего подобного, мой милый, — сказал он. — Ничего подобного. Мою жену не понесут на носилках из моего дома.
— Послушайте, — начал врач.
— Нет и нет, мой милый, — сказал Моллой. — Это же замечательная женщина. И ее не понесут из моего дома напоказ всем соседям. Бесси, Бесси! — позвал он, — вставай-ка на ноги. — Он ухватил ее подмышки, и она встала, еще ничего не соображая. — Вот это молодцом, — сказал Моллой. — В нашей семье все крепкий народ. Замечательная женщина. Берите ее, доктор.
Доктор покачал головой и, поддерживая Бесси под руки, повел ее вниз с третьего этажа.
Моллой стоял на верхней площадке и смотрел им вслед. Когда они скрылись из виду, он обратился к соседям:
— Замечательная женщина. Держится молодцом. А ведь уже бабушка. Поверите ли, сегодня двадцать шестая годовщина ее свадьбы. И с характером. Во всем Бруклине не было девушки красивей двадцать шесть лет тому назад. Сегодня годовщина. Я бы всех вас пригласил выпить по этому случаю, да, кажется, бутылка разбилась. Да и много ли там, в кварте.
Он торжественно переступил порог и захлопнул дверь перед носом у соседей, потом уселся к кухонному столу, положил на него голову и уснул.
Текст издания: журнал ‘Интернациональная литература’, 1941, No 3. С. 84—86.