МОИ ВОЕННЫЕ ГОДЫ.
МОИ ВОЕННЫЕ ГОДЫ.
Отрывокъ изъ автобіографіи
Проф. Андр. Ник. Бекетова.
А. Бекетовъ.
‘Міръ Божій’, No 1, 1894
Мои военные годы, Бекетов Андрей Николаевич, Год: 1894
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Въ 1843 году, лтомъ, я еще былъ студентомъ Петербургскаго университета, а осенью уже вступилъ, какъ говорится, въ ряды россійскаго воинства. Случилось это такъ: когда отецъ нашъ, пріхавъ изъ деревни, сталъ разспрашивать меня о моихъ занятіяхъ, то я, по обыкновенію, разсказалъ ему свои дла съ полною откровенностью. Будучи на восточномъ факультет, я какъ разъ на лекціи арабскаго языка ходилъ всего меньше, да и остальныя посщалъ съ малымъ усердіемъ, хотя ходилъ даже въ публичную библіотеку читать Тацита и Нибура во французскомъ перевод. Экзаменъ изъ всхъ предметовъ, кром арабскаго, выдержалъ блистательно, получивъ по пятерк у профессоровъ Никитенки (русская словесность), М. О. Куторги (всеобщая исторія) и Фишера (психологія), чмъ я былъ обязанъ преимущественно своей памяти, счастью, а также, думается мн, снисходительности профессоровъ. Изъ арабскаго я былъ такъ слабъ, что не хотлъ даже идти на экзаменъ. Тоненькую грамматику уважаемаго и добрйшаго нашего арабиста — Попова,— я, правда, старался изучить, но на лекціи,— на которыхъ упражнялись въ переводахъ изъ хрестоматіи, — не являлся. Мн еще не было тогда и 18 лтъ, а потому я не считалъ для себя несчастіемъ остаться второй годъ на курс. Кто-то изъ товарищей, встртивъ меня на улиц, удивился, что я не иду на экзаменъ. Узнавъ причину моего воздержанія, онъ сталъ меня уврять, что профессоръ въ высшей степени снисходителенъ и что я успю потомъ справиться съ арабскимъ языкомъ.— ‘Да или же скоре, экзаменъ какъ разъ въ ходу’ — говорилъ онъ, и потащилъ меня въ университетъ. Нершительно и робко вошелъ я въ аудиторію, но тотчасъ былъ подозванъ профессоромъ къ столу. Онъ мн сдлалъ отеческое внушеніе, выразилъ увренность въ томъ, что я примусь серьезно за дло, и поставилъ мн удовлетворительный баллъ. Такимъ то-образомъ я перешелъ во второй курсъ восточнаго факультета и все это разсказалъ отцу. Не находя во мн рвенія къ наукамъ, отецъ сталъ уговаривать меня перейти на службу въ гвардію. Въ т времена большинство дворянскихъ дтей стремились туда, и почти вс мои многочисленные двоюродные и троюродные братья были военными. Сначала я держался крпко, а отецъ настаивалъ лишь слегка, онъ даже купилъ мн знаменитую въ то время арабскую грамматику Сильвестра де-Сосси. Я было принялся за нее съ нкоторымъ жаромъ, но лто было прекрасное, прогулки съ отцомъ, котораго мы, братья, сильно любили и который сталъ для насъ теперь, когда мы уже выросли. какъ бы старшимъ братомъ,— все это не особенно способствовало изученію арабскаго языка. Словомъ сказать, я согласился сдлаться гвардейцемъ и 25 сентября 1843 года получилъ, за подписью ректора П. А. Плетнева, увольненіе изъ университета, а 9 октября того же года вступилъ сначала унтеръ-офицеромъ, а затмъ юнкеромъ, лейбъ-гвардіи въ Егерскій полкъ.
Не помню хорошенько, какимъ способомъ мн сшили форменную одежду, но она у меня скоро явилась. То былъ мундиръ съ черными отворотами, киверъ въ вид опрокинутаго вверхъ дномъ ведра, съ шаровиднымъ помпономъ, два черныхъ блестящихъ ремня, перекрещивающихся на груди, на которыхъ сзади вислъ тесакъ и сумка для патроновъ. Все это, съ солдатскимъ ружьемъ на придачу, было довольно-таки тяжело. Сверху была еще срая шинель.
Получивши весь этотъ воинственный снарядъ, я совершенно успокоился, заслъ дома и принялся за прежнее, т.-е. за времяпровожденіе съ товарищами студентами и за чтеніе книгъ, Мн какъ-то въ голову не приходило, что надо бы понавдаться въ полкъ. Такъ прошло недли дв. Но вотъ въ одно утро, когда мы сидли за чаемъ, входитъ егерскій солдатъ въ полной парадной форм съ ружьемъ и объявляетъ мн, что онъ назначенъ ко мн въ дядьки и что меня приглашаетъ явиться къ себ ротный командиръ капитанъ Мандерштернъ.
Дядьками назывались въ т времена солдаты, исполнявшіе при юнкерахъ обязанности деньщиковъ съ тою, однако же, разницею, что они изъ строя не освобождались и завдывали, главнымъ образомъ, юнкерскою аммуниціею. Дядьку моего звали Петряковымъ, онъ былъ изъ старообрядцевъ и оставался при мн до конца.
Облачившись въ мундиръ, отправился я къ своему ротному, жившему въ одной изъ ротъ Измайловскаго полка. Это былъ очень малаго роста, приземистый и сутуловатый офицеръ съ рыжими волосами и усами. Его небольшой орлиный носъ и срые проницательные глаза не служили, однакоже, симптомами суровости нрава. Онъ принялъ меня очень любезно, протянулъ руку, просилъ садиться и, сказавъ’ что мн приходится начать фронтовое обученіе подъ руководствомъ одного изъ отдленскихъ унтеровъ, обратился къ постороннимъ разговорамъ. Оказалось, что онъ занимается съ большимъ увлеченіемъ энтомологіею и вообще чувствуетъ влеченіе къ естественнымъ наукамъ. Во все время, пока онъ былъ моимъ ротнымъ, онъ обращался со мною въ высокой степени доброжелательно, и я сохранилъ объ этомъ превосходномъ, добромъ и высоко образованномъ человк самое теплое воспоминаніе.
Посл Мандерштерна было у меня нсколько ротныхъ командировъ и обо всхъ я храню хорошія воспоминанія, но память о Мандерштерн во мн и до сихъ поръ самая живая.
Посл него былъ Бартоломей, оказавшійся оріенталистомъ. Снисходительность его ко мн была, можно сказать, невроятна, если принять во вниманіе суровость службы тхъ временъ. Какъ теперь помню слдующую сцену: замнивъ Мандерштерна, Бартоломей сдлалъ мн смотръ, т.-е. заставилъ меня продлывать передъ собою ружейные пріемы. Дло было въ казармахъ. Я къ этому времени уже былъ обученъ и продлывалъ эти пріемы какъ говорится tant bien que mal. Но вотъ дошло дло до прицла. Нужно было постепенно и ровно поднять ружье, разумется, съ правой стороны, но именно этого я никакъ не могъ сдлать потому, что у меня правый глазъ былъ уже и тогда почти лишенъ зрнія, на немъ было бльмо. Ружье мое постоянно забирало влво. Командиръ мой началъ уже сердиться и требовать повторенія пріема, но ружье все гнуло влво. Командиръ началъ мн довольно строго выговаривать. Тогда разсердился и я, и опустилъ ружье внизъ.
— Да вдь я же вамъ говорилъ,— сказалъ я не безъ запальчивости,— что у меня правый глазъ не видитъ. Чего же вы отъ меня требуете?
За подобную продерзость во фронт въ т времена легко было угодить въ солдаты куда-нибудь въ отдаленныя мста, но мой ротный просто оставилъ меня въ поко и съ тхъ поръ уже меня и не тревожилъ.
Затмъ былъ не столь снисходительный командиръ, о которомъ у меня осталась въ памяти его охота къ сченію: какъ ни придешь въ казармы, все кого-нибудь порятъ, а ротный приговариваетъ. Впрочемъ, этимъ дломъ постоянно занимался фельдъфебель, не знаю, самъ ли отъ себя или по приказанію. Что же касается до побоевъ, до ручной расправы, то безъ этого не обходились не только фельдъфебель, но и унтеръ-офицеры и всякіе инструкторы… Не стану, впрочемъ, останавливаться на этихъ тяжелыхъ картинахъ — отъ нихъ отдляетъ насъ полвка, и я благодарю судьбу за то, что она дала мн возможность самому быть свидтелемъ тогдашнихъ военныхъ порядковъ, ибо тутъ съ поразительною ясностью и отчетливостью проявился великій прогрессъ, совершившійся съ тхъ поръ въ жизни русскаго народа.
Вылъ и еще одинъ ротный командиръ, переведенный къ намъ изъ арміи,— очень красивый, но и очень не далекій брюнетъ. Про него разсказывали, что онъ на парадахъ любуется своею тнью. Онъ тоже вздумалъ сдлать мн смотръ, остался недоволенъ и обратился ко мн съ увщательною рчью.
— Вы,— сказалъ онъ въ заключеніе,— хотя и проходили всякія науки и алгебру и даже геометрію, но этого для фронтовой службы вовсе недостаточно, — прибавилъ онъ впрочемъ совершенно справедливо.
Баталіоннымъ моимъ командиромъ былъ полковникъ Степановъ, отличнйшій, очень, притомъ, образованный человкъ, да еще въ высшей степени добрый и доброжелательный. Онъ былъ знатокомъ живописи и коллекціонеромъ картинъ. Отнесся онъ ко мн вполн отечески, что оказалось въ особенности при выступленіи нашемъ въ красносельскій лагерь. Было жарко, шелъ я, разумется, пшкомъ съ ружьемъ и ранцемъ, въ который мой отецъ командиръ наложилъ апельсиновъ. Въ лагер же отвелъ онъ мн чуть ли не свою собственную палатку.
Этимъ лагернымъ временемъ заключился первый годъ моей военной службы. Жилъ я въ продолженіи его скоре студентскою, чмъ юнкерскою жизнью: ходилъ даже въ университетъ и на этотъ разъ не на восточный, а на камеральный факультетъ. Тогда-то я впервые обратился къ естественнымъ наукамъ, увлекался прекрасными лекціями Степана Семеновича Куторги и даже принялся за составленіе записокъ хозяйственной ботаники по Медзгеру, тогдашній экземпляръ книги котораго у меня и до сихъ поръ хранится. Къ несчастью, лекціи могъ я посщать тогда рдко.
Въ этотъ-то годъ я ознакомился хорошо съ жизнью русскаго гвардейскаго солдата. Меня дломъ не затрудняли, даже на дежурствахъ въ казарммъ, даже и солдаты въ обыкновенное время не были завалены ученьями. Но безпрестанные разводы и смотры, вотъ что ихъ донимало. Всего боле страдали новобранцы. Тогдашняя маршировка, особенно знаменитый тихій учебный шагъ, стоили цлую бездну горя деревенской молодежи, попадавшей въ строевую службу. Бывало, смотришь, какъ но цлымъ часамъ какой-нибудь увалень-рязанецъ стоитъ на одной ног, руки по швамъ, а его осматриваетъ со всхъ сторонъ какой-нибудь отдленскій, тыкая кулакомъ то въ одну, то въ другую часть тла, которую, по его соображеніямъ, требуется то подтянуть, то подобрать, то выпятить. Кром кулаковъ, пускались въ ходъ и штыковыя ножны съ мднымъ наконечникомъ, причемъ паціентъ приглашался еще смотрть веселе.
Со своимъ дядькой Петряковымъ я очень сошелся. Онъ былъ отличный служака, а нравомъ тихъ и нсколько суровъ. Спиртнаго въ ротъ не бралъ и, сидя въ казармахъ на своей койк, постоянно читалъ старыя священныя книги.
Въ лагер на мою долю пришлось еще мене работы, чмъ въ город. Тутъ я познакомился со многими товарищами юнкерами изъ другихъ полковъ, которые не мене меня благодушествовали.
На смотрахъ, впрочемъ, я участвовалъ и ходилъ у лваго фланга въ замк, т.-е. сзади. Это, впрочемъ, продолжалось не долго. На одномъ такомъ смотру шли мимо полковника, стоявшаго верхомъ. Я, упустивъ изъ виду односторонность своего зрнія и, задумавшись, сталъ забирать влво все боле и боле, какъ вдругъ надъ моимъ ухомъ раздался громкій и веселый голосъ полковника.
— Вы это куда, господинъ юнкеръ Б., въ поле по горохъ, что ли?
Я почти наткнулся на батальоннаго и къ ужасу увидлъ, что рота моя маршируетъ гд-то въ сторон, а я самъ по себ.
Приключеніе это, впрочемъ, не имло для меня никакихъ послдствій, кром разв того, что меня остерегались брать въ строй.
Видлъ я въ это время и разгулъ и буйное веселье, въ которыхъ самъ вовсе не принималъ участія — почему, не умю себ хорошенько объяснить. Думаю, впрочемъ, что меня очень оберегали семейныя традиціи, скажу даже прямо — семейное начало. Безъ отца, безъ братьевъ, съ которыми мы всегда были горячими друзьями, мн какъ-то плохо жилось, я еще былъ почти ребенкомъ-мальчикомъ, несмотря на мои 19 лтъ. Это проявилось, между прочимъ, ребяческою шалостью, благодаря которой я чуть не сжегъ всего лагеря. Мн какъ-то вздумалось устроить у себя въ палатк фейерверкъ, къ которому у меня была слабость еще въ гимназіи. Для этого набралъ я какъ можно больше пороху и устроилъ громадную римскую свчу. Укрпилъ я ее на средин палатки, зажегъ и сталъ любоваться огненнымъ фонтаномъ, бившимъ до самаго верха, и все это въ совершенномъ одиночеств. Но когда фонтанъ не унимался, и дымъ наполнилъ всю палатку, я выскочилъ вонъ и въ ужас ожидалъ, что вотъ придутъ и потянутъ меня къ отвту. Но никто даже и не замтилъ этой продлки, только Петряковъ откуда-то явился и сдлалъ мн отеческій выговоръ.
Дло въ томъ, что въ лагер въ это вечернее время отдыхали, а мстами бражничали и веселились. У офицерскихъ палатокъ стояли мстами псенники и музыканты: раздавался ухорскій хоръ, топотъ трепака угощенныхъ отцами-командирами солдатъ, бубны и т. д. Въ этотъ же вечеръ, помнится, солдаты одной роты съ криками ура! носили на рукахъ своего ротнаго, знаменитаго тогда въ полку капитана Ридигера. Этотъ храбрый офицеръ былъ весь, въ шрамахъ и орденахъ, былъ душа-человкъ, но любилъ разгулъ.
Кончился и лагерь. Усталый полкъ возвращался подъ вечеръ въ пыльный городъ. Подходя къ казармамъ, я былъ пораженъ видомъ необыкновеннаго метеора. Низко, почти что надъ крышами пронесся огромный огненный шаръ. Я закричалъ: ‘смотрите, смотрите!’ — но никто на мой крикъ не отозвался, усталыя головы были понурены, глаза опущены въ землю, и, повидимому, никто не обратилъ вниманія на это великолпное явленіе.
Такъ-то и въ людской жизни проносятся иногда блестящіе метеоры, не замчаемые толпою и безслдно пропадающіе. Второй годъ моей военной карьеры имлъ совершенно другой характеръ. Приходилось приготовляться къ офицерскому экзамену. Для этого я поступилъ въ приготовительное заведеніе артиллериста, капитана Александрова, у котораго и жилъ. Это былъ человкъ съ высокими достоинствами, старавшійся всми силами передать нужныя и солидныя знанія, учившимся въ его дом юнкерамъ всхъ оружій. Самъ онъ преподавалъ тактику, а остальные предметы были поручены по большей части преподавателямъ тогдашней школы гвардейскихъ подпрапорщиковъ. Преподаватели эти получили, безъ сомннія, значительную плату, и злые языки говорили, что вся суть дла именно въ томъ и состояла, и что вс, безъ сомннія, выдержатъ экзаменъ, такъ какъ благоволеніе экзаменаторовъ обезпечено заране. Не знаю, какъ состоялся экзаменъ, мн не довелось до него добраться, но знаю однако, что преподаватели исполняли свое дло превосходно и что отъ доброй воли господъ юнкеровъ зависло научиться весьма многому: стоило только слушать прекрасно излагаемыя лекціи и приготовляться къ репетиціямъ. Но, увы! не такъ понимало дло большинство обучавшихся, изъ которыхъ только немногіе жили въ самомъ дом. Остальные помщались на сторон, вели свтскую жизнь, были по большей части богаты или тароваты и спшили пользоваться молодою жизнью. Полная свобода была предоставлена и тмъ, которые жили въ стнахъ пансіона. Лекціи происходили по вечерамъ, такъ какъ утро должно было посвящаться военнымъ упражненіямъ въ казармахъ или въ манеж.
Итакъ, вечеромъ собиралась въ просторной и хорошо освщенной комнат порядочная и пестрая толпа молодежи: кто въ темнозеленыхъ мундирахъ съ красными отворотами, кто въ блыхъ колетахъ и т. д. Тутъ было много молодцовъ блиставшихъ здоровьемъ и жаждавшихъ радостей жизни, но не познаній.
Въ первые дни все шло довольно чинно, но мало-по-малу ряды начали разстраиваться. Пили чай, разносимый во время самыхъ лекцій лакеемъ, уходили въ сосднюю комнату покурить и даже побалагурить… все это, разумется, не способствовало ни тишин, ни порядку и не служило къ ободренію преподавателей.
Химію началъ было читать проф. Александръ Абрамовичъ
Воскресенскій. На первой лекціи производился опытъ добыванія кислорода изъ красной окиси ртути. Лампа Берцеліуса, нагрвавшаяся на ней реторта, весь составъ снаряда живо меня заинтересовалъ. Профессоръ просто и ясно излагалъ свой предметъ, но, должно быть, непривычный для него звонъ шпоръ, довольно шумное чаепитіе и разговоры, хотя и въ полголоса, навели на него нкоторый страхъ. На слдующей лекціи появился, вмсто него, горный инженеръ Ивановъ, впрочемъ, очень хорошій преподаватель.
Остальные не смущались: читали, не обращая вниманія на окружающее. А лекціи, право, были преинтересныя. Тутъ я выслушалъ и прошёлъ курсъ политической экономіи у Соколовскаго, новой исторіи — у Тимаева, фортификаціи, тактики и пр. Отъ отвтовъ по большей части уклонялись, но если, бывало, кто согласится отвчать, то преподаватель, такъ сказать, вцплялся въ него, и не отпускалъ до конца.
За многія изъ пріобртенныхъ мною тогда свдній я благодаренъ и до сихъ поръ: они несомннно дополнили мое общее образованіе. Мн, напр., никогда бы не пришло въ голову заняться военными науками и уставами, а между тмъ, познакомившись съ ними, хотя и въ элементарномъ вид, я въ большимъ пониманіемъ, а слдовательно, и съ большимъ интересомъ могу читать историческія сочиненія, въ род хоть бы прекрасной исторіи итальянскихъ суворовскихъ походовъ Д. А. Милютина, за которую авторъ получилъ отъ С.-Петербургскаго университета степень почетнаго доктора исторіи {Въ этомъ присужденіи участвовалъ и я, какъ членъ университетскаго Совта.}.
Но вотъ приближался ршительный моментъ: передъ экзаменомъ изъ наукъ предстояло явиться на смотръ передъ начальникомъ гвардейскаго корпуса, которымъ былъ въ то время Самъ Наслдникъ Престола, Его Высочество Александръ Николаевичъ. Смотръ этотъ состоялся въ Михайловскомъ манеж. Были собраны вс пхотные юнкера. Насъ выстроили въ одну шеренгу и тщательно изслдовали наше снаряженіе.
По приход Наслдника смотръ начался ружейными пріемами. Сначала все шло порядочно, но вотъ скомандовали: на плечо. Я съ импотомъ метнулъ свое оружіе, оно выскочило изъ моей руки и полетло вверхъ. Обими руками поймалъ я его на лету и помстилъ-таки въ должное положеніе. Къ счастью, Наслдникъ не замтилъ этой продлки, но ее замтили генералы, бывшіе въ свит Его Высочества, особенно дивизіонный командиръ нашъ, генералъ Афросимовъ.
Посл ружейныхъ пріемовъ появился цлый Преображенскій батальонъ. Онъ былъ раздленъ на мелкіе отряды, изображавшіе собою батальоны и роты. Юнкера должны были исполнять должности ротныхъ командировъ. Стоя на флангахъ, они казались пигмеями передъ Преображенскими гигантами, казавшимися еще выше въ своихъ высокихъ волосатыхъ каскахъ.
Скомандовано было построеніе колонны, чуть ли не колонны къ атак по одной изъ нормъ.
Тотчасъ оказалась полная неурядица. Импровизованные командиры выходили не въ свое время, становились кто какъ хотлъ: одинъ спиною, другой лицомъ къ фронту, третій вовсе не трогался съ мста. Командовать начали вдругъ не въ свою очередь и т. д., Всего же любопытне было то, что преображенцы, зная и безъ команды, что имъ длать, пришли въ движеніе и стали производить маневръ съ непоколебимою точностью, не обращая вниманія на попадавшихся имъ подъ ноги и спасавшихся отъ нихъ командировъ-юнкеровъ… Словомъ, произошла кутерьма невообразимая.
Его Высочество махнулъ рукой и отвернулся. Батальону скомандовано: ‘вольно’. Вокругъ Наслдника собралась вся свита. Посл непродолжительнаго разговора вполголоса, Наслдникъ удалился скорыми шагами, только этимъ однимъ виразивъ свое неудовольствіе. Вслдъ за нимъ исчезла вся свита, а при насъ остался полковникъ Семеновскаго полка Швабсъ. Онъ выстроилъ насъ въ 2 шеренги, и подъ его командою мы учились еще часа 2 или 3. Это было непріятно, но мы, помнится, особой усталости не почувствовали и посл этого ученья. Намъ объявлено было, что мы имемъ ежедневно являться въ казармы Семеновскаго полка, гд будемъ учиться подъ начальствомъ полковника Швабса. Такъ и произошло. Полковникъ оказался требовательнымъ, училъ насъ подолгу, но велъ себя съ нами вполн джентльменомъ.
Лекціи у капитана Александрова шли своимъ чередомъ. Наконецъ весною, чуть ли не въ ма мсяц, въ одно прекрасное утро намъ велно собраться на площадк передъ Зимнимъ Дворцомъ для второго смотра.
Когда я въ своей форм и съ ружьемъ сталъ выходить на площадку, тамъ-уже было нсколько юнкеровъ и генералы. Но только-что я сталъ приближаться, какъ раздался сердитый голосъ генерала Афросихова.
— Вонъ, вонъ!— кричалъ этотъ голосъ.
Въ недоумніи, не зная, къ кому относится этотъ привтъ, я сдлалъ еще шагъ впередъ, но скоро долженъ былъ убдиться, что генералъ иметъ ввиду именно мою особу.
Этимъ собственно заключилась моя военная карьера. Я повернулъ назадъ и черезъ Дворцовый мостъ направился къ брату Николаю Николаевичу, жившему тогда на Петербургской сторон, въ нмецкой семь лицейскаго воспитателя Грандиссона.
Я не только не чувствовалъ никакого унынія, но мн даже стало очень радостно, такъ какъ я не только въ теоріи, но и на практик убдился, что военная служба не по мн. Не вс же будутъ ко мн такъ великодушны и добры, какъ Наслдникъ престола!
Къ брату Николаю я явился во всеоружіи, разсказалъ ему свои приключенія, и мы много смялись. Я тотчасъ же написалъ отцу обо всемъ происшествіи, испрашивая у него позволенія выйти въ отставку и снова поступить въ университетъ.
Все это — да и самая отставка — затянулось очень долго, а я все еще считался въ полку и отъ времени до времени долженъ былъ туда являться.
Но вотъ однажды утромъ является ко мн Петряковъ въ состояніи великаго возбужденія. Незадолго до того выражалъ онъ мн желаніе почитать творенія св. Димитрія Ростовскаго и очень сожаллъ, что негд ихъ достать. Я ему разсказалъ про Публичную Библіотеку и посовтовалъ туда сходить. Сначала такое предпріятіе показалось ему весьма продерзостнымъ, однако, пораздумавъ немного, онъ ршился и вскор получилъ желаемое.
— Вчера,— разсказывалъ мн Петряковъ съ волненіемъ, — былъ у насъ смотръ, а на смотръ пожаловалъ Великій Князь Михаилъ Павловичъ. Кончился смотръ, Великій Князь вдругъ громко говоритъ: ‘Рядовой такой-то роты, Петряковъ!’ Я выхожу впередъ, а Его Высочество изволитъ говорить: ‘Рядовой Петряковъ былъ въ Публичной Библіотек, читалъ житіе св. Димитрія Ростовскаго и велъ себя добропорядочно. Не наказывать его!..’
— Ну такъ что же, — говорю я Петрякову,— чего же ты боишься?
— А то, баринъ, что когда все кончилось, стали меня разспрашивать, какъ я попалъ въ Библіотеку, и кто мн туда дорогу показалъ. Я сказалъ, что какой-то штафира, что стоялъ у Гостинаго Двора, а кто онъ таковъ, знать не знаю, вдать не вдаю.— Такъ ужъ вы, баринъ, такъ и знайте, коли до васъ доберутся, не то еще вамъ попадетъ…
Никто, однакожъ, изъ-за этой исторіи не тревожилъ ни меня, ни Петрякова, и на этомъ именно эпизод обрываются мои полковыя воспоминанія.
Наступили иныя времена, иныя впечатлнія, заволокшія, какъ туманомъ, эти мои военные годы, которые такъ неожиданно перескли мой истинный путь, ступивъ на него, я съ тхъ поръ неуклонно оставался ему вренъ.