Мнение по поводу поэмы З. Красиньского ‘Ночь на Рождество Христово’
Мнение по поводу поэмы З. Красиньского ‘Ночь на Рождество Христово’
16 января 1864 г.
Член Совета по делам книгопечатания
И. Гончаров.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мнение по поводу поэмы З. Красиньского ‘Ночь на Рождество Христово’, Гончаров Иван Александрович, Год: 1864
Время на прочтение: 8 минут(ы)
И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, ‘НАУКА’ 2013
По представлению Московского цензурного комитета, для газеты ‘День’.
‘Ночь на Рождество Христово’, поэма Красинского.
Вот вкратце содержание поэмы.
В ночь на Рождество Христово к берегам Италии пристает последняя дружина польской шляхты, идущая в храм Петра на последний праздник Рождества Спасителя, который, по словам печального ангела, посланного шляхте, уже не родится и не умрет ни разу более, а будет пребывать с людьми до скончания века. Храм наполнился пилигримами со всех концов земли, от всех народов. Явился Папа, изнеможенный, умирающий: его поддерживает и возводит на трон, в виде кардинала, евангелист Иоанн. При освящении Св. Даров проходит через храм величественная фигура Христа и исчезает, возвестив: ‘Я здесь’.
Иоанн взывает к гробнице Петра, и Петр встает на зов его и, выслушав, что ему, Иоанну, повелено от Бога жить вечно на земле и водворить между людьми царство любви и мира, восклицает: ‘Горе мне’ — и падает опять в могилу.
Тогда храм начинает разрушаться, колонны трескаются, своды колеблются: все в ужасе спешат вон, Иоанн подпирает главой своды до тех пор, пока вышел последний из людей. Одна польская шляхта, с скорбию, но без трепета, смотрит на общее разрушение и, отказавшись, по зову Иоанна, выйти вон, остается умереть с Папой.
Иоанн благословляет Папу и шляхту и выходит из храма, который рушится, за ним рушится Ватикан, народы бегут в ужасе прочь, между ними первые римляне.
Иоанн воссел на холме, на развалинах храма, с книгой, обнял взглядом весь мир и возвестил пребывание Христа на земле и вечное царство мира и любви.
Из этого краткого очерка видно, что поэма есть не что иное, как выражение в поэтических образах и мистической картине политического протеста против папской власти. За это пророчество о падении католицизма, а также об окончательной гибели шляхты, или последних богатырей, как называют ее в поэме все народы, Красинский, по объяснению газеты ‘День’ (No 51), утратил популярность в Польше, как отступник, и поляки стараются препятствовать распространению его поэмы.
На русских читателей пророчество о падении папской власти и польской шляхты, по понятным причинам, тяжелого впечатления, как на католиков и поляков, производить не может, и потому с этой стороны нет препятствия к допущению поэмы в печать.
Московский цензурный комитет также не находит ничего противного цензурным правилам и затрудняется только драматической формой этой мистерии, где действующими лицами являются апостолы Петр, Иоанн и отчасти сам Спаситель.
По моему мнению, это наименьшее из затруднений, которое могло бы помешать поэме появиться в печати на русском языке. В ‘Мессиаде’, ‘Потерянном рае’ и некоторых других произведениях поэзии, допущенных у нас в печать, нередко писатели влагают в уста Бога и святых христианской Церкви речи и выводят их как действующие лица, возвышенные, поэтические представления лиц Бога и святых не только не низводили их с высоты Божественного величия, но приводили в такое же высокое настроение читателей, в какое приводят слушателей исполнение духовных ораторий Гайдна, Генделя, Бетховена.
Красинский в этом отношении не погрешил против благоговения, подобающего апостолам и Спасителю, выведенным в поэме, напротив, изображения его исполнены силы и величия, и самый стиль и строй поэмы, напоминающий Данте, достоин своего предмета.
Скорее, ценсура могла бы задуматься над таким местом (стр<,аница>, 9), где восставшее из гроба тело апостола Петра после возвещения воли Божией остаться Иоанну на земле и водворить царство мира и любви, провозгласило: ‘Горе мне’ — и с страшным шумом, как будто в пропасть, упало в могилу, то есть как будто погибло.
Конечно, образованный читатель не смутится этим, вспомнив, что автор католик и что в фантазии своей может допустить, с падением власти Папы, по убеждению католиков наместника Св. Петра, и падение власти апостола.
Впрочем, если выключить слова ‘Горе мне’ и ‘как будто в пропасть’, то место это, кажется, не представит цензурных затруднений, ибо с этим уничтожится намек на гибель Петра.
Далее может остановить на себе внимание цензуры последняя картина, где грандиозный образ Иоанна возвещает, что Христос более не умрет и не родится, а пребудет с людьми до скончания века.
Это уже не католическая фантазия: она противоречит общему христианскому догмату, по которому Спаситель явится на землю только в день Страшного Суда.
Наконец, эпиграфами к поэме выбраны изречения из 21-й главы от Иоанна, с значительными пропусками, что придает им отличный от подлинного текста и загадочный смысл. Эти эпиграфы должны быть приведены вполне или исключены вовсе.
Если б поэма ‘Ночь на Рождество Христово’ предназначалась к печати на русском языке в собрании прочих сочинений автора, то цензура могла бы, по моему мнению, разрешить пропуск ее, несмотря даже на появление в ней Спасителя на земле ранее назначенного Евангелием срока. Это появление можно, между прочим, объяснить аллегорическим воцарением Христа или наступлением царства мира и любви вслед за истреблением зла, порожденного римским католицизмом. Это, кажется, поэт и хотел изобразить в своем сказании.
Немало на русском языке обращается в народе сказаний, снов, видений, отчасти в печати, заимствованных из Священного Писания и значительно измененных, иногда даже искаженных, поэтому едва ли бы могло смутить русских читателей появление фантазии католического поэта, где действующими лицами являются святые Церкви.
Но появление такой поэмы в газете могло бы произвести странное впечатление на массу разнообразных читателей не только содержанием, но даже одним только актом появления в печати. Газета ‘День’ еще более других имеет повод поместить подобную поэму на своих столбцах как протест против вредного влияния католицизма и против польского восстания, так как она настойчивее и сильнее прочих газет ратует против того и другого и вся, можно сказать, состоит из ряда подобных протестов во всех видах и формах, следовательно, и этот протест, притом со стороны поляка и католика, был бы там более кстати, нежели где-нибудь. Но и в таком случае, то есть если бы Совет по делам книгопечатания счел возможным разрешить ей напечатать эту поэму, то, по моему мнению, редакция должна бы была сделать это не иначе как с присовокуплением от себя объяснительной статьи о цели и значении статьи в отношении к католицизму и польскому восстанию.
16 января 1864а г<,ода>,.
Автограф: РГИА, ф. 774, оп. 1, No 10, л. 2-4.
Впервые опубликовано: Евгеньев-Максимов 1937. С. 15—16, с существенными пропусками и неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к цензурному прохождению поэмы З. Красиньского ‘Ночь на Рождество Христово’, предназначавшейся для публикации в газете ‘День’, где она не была напечатана.
Зыгмунт Красиньский (Krasinski, 1812—1859), польский поэт-романтик, большую часть жизни провел за пределами Польши, оставаясь чуждым националистическим движениям на родине. В 1835 г. анонимно опубликовал прозаическую драму ‘Небожественная комедия’ (‘Nie-Boska komedia’), в которой изобразил борьбу старой аристократии, последней носительницы рыцарских идеалов, с наступающими демократическими силами, и хотя первая исторически обречена на поражение, автор отдает ей моральное и эстетическое предпочтение, а вождя демократии заставляет преклониться перед Христом. В последние десятилетия жизни Красиньский развивал ре-лигиозно-мессианистские идеи, однако в ином, чем то свойственно полонизму, направлении, призывая к единению шляхты и народа перед лицом грядущей революции (‘Przedswit’, ‘Psaimy przysiosci’), что вызвало резкую критику со стороны поляков и многих католиков вне Польши. В русле позднего творчества возникла в 1840-е гг. и прозаическая поэма ‘Trzy mysli pozostaie po s. p. Henryku Ligenzie zmariym w Morreale, 12 kwietnia 1840 roku’. Третья часть ее, ‘Legenda’, и представляет собой текст, названный в русском переводе ‘Ночь на Рождество Христово’, о котором идет речь в документе. Именно в ней господству апостола Петра и его наместника Папы Римского противопоставляется эсхатологическое торжество ‘Иоаннова христианства’.
Гончаров, видимо весьма заинтересованный в том, чтобы это произведение не попало на страницы газеты И. С. Аксакова, не ограничился служебным отзывом о поэме Красиньского и разъяснил свой взгляд на нее в неофициальном письме к товарищу министра внутренних дел Александру Григорьевичу Тройницкому (1807—1871):
‘…Прошу покорнейше извинения, что представляю прилагаемые при сем общие заключения о журналах за шесть месяцев двумя днями позже назначенного срока. Я хотел представить их к прошедшему четвергу, но в то самое время получил другое поручение от Вашего превосходительства, и именно поспешил представить мнение о поэме Красинского ‘Ночь на Рождество Христово’.
Кстати, позвольте мне частным образом прибавить два слова к моему официальному рапорту об этой поэме, которые я хотел сказать изустно, полагая, что в четверг будет заседание Совета. В рапорте своем я не выразил положительно своего мнения о том, что поэма не может быть напечатана в газете, полагая, между прочим, что Совет, ознакомившись с ее содержанием, придет неминуемо к этому решению, если бы Совет решил противное, то я долгом бы счел сообщить одно замечание или, лучше сказать, догадку, которую не решился включить в рапорт именно потому, что она догадка. Поэма своими мистическими образами, аллегориями, фантастическим колоритом и торжественным языком подает повод к разнообразным, даже противоречащим одна другой, догадкам, и никто, я думаю, не возьмется отыскать настоящий ключ к ее истинному значению и намерениям автора. Одному читателю покажется, что автор предсказывает только падение римского католицизма и папской власти, другой, напротив, заподозрит, что автор подрывается под католичество вообще, говоря, что Христос не будет ни рождаться, ни умирать, а пребудет вечно с людьми и что настанет царство мира и любви, и таким образом как будто рисует будущее по ренановскому взгляду, без догматической христианской религии, с одними только евангельскими нравственными истинами, преподанными великим человеком.
Ни подтвердить, ни опровергнуть этих догадок положительно невозможно, но нельзя сомневаться, что те и другие будут приходить в голову читателям, и потому помещение такой поэмы, по одной этой причине, в газете я считаю совершенно неудобным.
Не написал я в рапорте своем об этом еще и потому, что подозрение на автора может заставить подозревать и редакцию газеты в желании напечатать поэму с дурным умыслом, чего, я убежден, ей в голову не приходило…’
(РГИА, ф. 774, оп. 1, No 10, л. 5-6 (копия), впервые опубликовано: Евгеньев-Максимов 1937. С. 16, с существенными пропусками и неточностями.)
Говоря в этом письме о могущем возникнуть у читателей подозрении, что ‘автор подрывается под католичество вообще’, Гончаров, несомненно, допускает оговорку, — он хотел сказать: ‘под христианство вообще’ — и тем самым указать на недопустимый с цензурной точки зрения характер поэмы. Отсылая к ‘ренановскому взгляду’, Гончаров имел в виду, что французский историк и филолог Жозеф Эрнест Ренан (Renan, 1823—1892) в своих сочинениях ‘Vie de Jsus’ (1863) и ‘Histoire des origines du christianisme’ (Paris, 1863. Vol. 1) рассматривал Иисуса Христа как историческую личность, совершившую моральный переворот в развитии человечества, который не нуждался ни в религиозно-мистическом обосновании, ни в церковных формах его осуществления. Разумеется, такая отсылка к Ренану была уместна лишь как современное Гончарову истолкование поэмы, замысел которой у Красиньского возник в 1839 г. — до начала научной деятельности Ренана.
Данный отзыв Гончарова о поэме Красиньского собирался опубликовать (видимо, в 1930-е гг.) филолог В. Г. Чернобаев. Однако эта публикация не состоялась, отзыв был опубликован в 1937 г. В. Е. Евгеньевым-Максимовым. В сопроводительной статье Чернобаев, характеризуя творчество польского поэта и преимущественно ‘Легенду’, указывал на связь ее с романом Жорж Санд ‘Спи-ридион’, с творчеством Жан-Поля, Новалиса, он также высоко оценил литературно-критические достоинства гончаровского отзыва (см.: Чернобаев В. Отзыв Гончарова о ‘Легенде’ Красинского: По неопубликованным материалам Архива цензуры // ИРЛИ, p. I, on. 5, No 643).
С. 75. …по объяснению газеты ‘День’ (No 51) ~ и поляки стараются препятствовать распространению его поэмы. — И. С. Аксаков в передовой статье No 51 газеты ‘День’ от 21 декабря 1863 г. в заключение своих рассуждений о возможном разрешении русско-польской коллизии писал: ‘Не можем здесь кстати не вспомнить поэмы польского поэта Красинского, — поэта мессианизма, последователя Товианско-го, — Красинского, автора ‘Адской комедии’ (т. е. ‘Небожественной комедии’ ), пользующегося такой огромной известностью и авторитетом у поляков. Он действительно обладает огромным поэтическим даром и может считаться талантливейшим представителем того мистического отношения польской мысли к судьбам Польши, которое и теперь составляет едва ли не главную нравственную силу восстания. Красинский во всех своих произведениях, воспевая подвиги шляхты, называл ее не иначе как святою, призванною пострадать за человечество, — обетованной мессией народов. Но под конец своей жизни он написал небольшую поэму в прозе, под названием ‘Ночь на Рождество Христово’, за которую поляки назвали Красинского отступником, апостатом, и которой распространению стараются мешать всеми способами, особенно же в настоящее время’. Именно последнее названное Аксаковым обстоятельство побудило его перевести поэму для публикации в своей газете. Текст поэмы ‘Trzy mysli pozostale po s. p. Henryku Ligenzie zmarfym w Morreale, 12 kwietnia 1840 roku’ впервые вышел отдельным изданием в Париже в 1840 г.
С. 75. В ‘Мессиаде’, ‘Потерянном рае’… — ‘Мессиада’ (1751 — 1773) — поэма Ф.-Г. Клопштока, ‘Потерянный рай’ (1667) — поэма Дж. Мильтона.
С. 75. …духовных ораторий Гайдна, Генделя, Бетховена. — Имеются в виду оратория^ ‘Сотворение мира’ (1798) австрийского композитора Франца Йозефа Гайдна (Haydn, 1732—1809), оратория ‘Мессия’ (1742) немецкого композитора Георга Фридриха Генделя (Hndel, 1685—1759), оратория ‘Христос на Масличной горе’ (1803), ‘Торжественная месса’ (1823) немецкого композитора Людвига ван Бетховена (Beethoven, 1770—1827).
С. 76. …что Христос более не умрет и не родится, а пребудет с людьми до скончания века. ~ противоречит общему христианскому догмату… — Это представление, выступающее как еретическая доктрина у гностика Керинфа и его последователей, в том числе эбиони-тов, получило позднее не еретическое, но апокрифическое воплощение в христианском хилиазме (учение о тысячелетнем царстве Христа на земле), не находившемся в прямом догматическом конфликте с католицизмом, который в Средневековье не признавал, но и не осуждал это учение. Борьба Реформации с ‘антихристом’, воссевшим на римский престол, способствовала возрождению хилиастических идей, что, возможно, нашло отзвук у Красиньского, хотя гораздо большее влияние на него оказали идеи итальянского аббата, богослова Иоахима Флорского (Joachimus Florensis, Gioacchino da Fiore, ок. 1132—1202).
Центральные идеи иоахимизма о неизбежной смене церковно-исторических эпох и смене жизненных форм христианства, глубоко воспринятые Красиньским, впоследствии развивал Ф. М. Достоевский. Кроме интеллектуального усвоения этих идей у обоих писателей есть общий пункт художественного их выражения. У Красиньского в ‘Легенде’ и у Достоевского в ‘Легенде о Великом Инквизиторе’ кульминацией религиозно-нравственного сюжета становится явление Христа в критический момент — на границе двух периодов истории человечества: старой эпохи Петровых преемников, подчинивших церковь земным целям, и грядущей эпохи свободного принятия человеком идеалов любви и истины (подробнее см.: Котельников В. А. Теология истории Иоахима Флорского в рецепциях Ф. Достоевского и З. Красиньского // Вопросы философии. 2011. No 4). Достоевский мог быть знаком с ‘Легендой’ Красиньского по упомянутому выше неопубликованному переводу Аксакова.