Мнение о двух ‘Записках’ О. А. Пржецлавского
Мнение о двух ‘Записках’ О. А. Пржецлавского
23 марта 1864 г.
Член Совета по делам книгопечатания
И. Гончаров.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мнение о двух ‘Записках’ О. А. Пржецлавского, Гончаров Иван Александрович, Год: 1864
Время на прочтение: 6 минут(ы)
И. А. Гончаров. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах
Том десятый. Материалы цензорской деятельности
СПб, ‘НАУКА’ 2013
Мнение члена Совета по делам книгопечатания Гончарова о двух внесенных в Совет ‘Записках’ г-на тайного советника Пржецлавского:
1) ‘Замечания на рассказ ‘Внезапная любовь’, в журнале ‘Развлечение».
2) ‘Извлечение из ‘Опыта руководства к цензурной практике».
Никто не станет оспаривать, что неосторожное или недобросовестное употребление гласности в деле печати ведет за собой некоторую долю вреда, против которого должны быть приняты меры. Последнее, по возможности, и делается у нас: цензура зорко следит за литературой и энергически ограждает печать от эксцентрических и недобросовестных выходок наших обличителей и юмористов. В доказательство этого стоит только спросить у цензурных комитетов о количестве не допущенных в печать статей и карикатур. Затем если что и происходит или, лучше сказать, и проскакивает в печать, то редко, даже никогда, не оскорбляет никого, потому что ни от кого не поступает жалоб ни в суд, ни цензурному начальству. Это уже благой, искомый и желаемый результат действий цензуры. Добиваться другого, еще большего порядка и простирать цензурную строгость далее — значило бы возвращаться к стеснительным мерам, которых правительство, конечно, не одобрит.
Поэтому, мне кажется, в настоящее время нет достаточного повода вызывать, ни по делам печати вообще, ни относительно сатирического направления в особенности, какую-нибудь общую меру или помышлять об общей подробной инструкции или руководстве при пропуске сатирических произведений, как того желает в своей ‘Записке’ г-н тайный советник Пржецлавский, тем более что все попытки создать руководство, которое бы предвидело все цензурные затруднения, сомнения, вопросы, то есть предвидело бы все пути, краски и оттенки, какие примет мысль и слово, оказались бесплодными. С каждым новым фазисом в науке, с новым видом и формой в искусстве и вообще в литературе встречались бы новые вопросы, новые затруднения в цензуре и приходилось бы делать новые уступки и вызывать новые правила.
Например, самое выражение ‘обличительное направление’, которое употребляет и автор двух означенных ‘Записок’, еще не существовало, когда писались ныне действующие цензурные правила, очень может быть, что, пока пишут против этого направления правила, оно упадет и уступит место другому, как это нередко случается в литературе.
Другой пример: г-н член Совета в ‘Записке’ своей (‘Извлечение из ‘Опыта руководства для цензурной практики») приводит постановление, безусловно запрещающее сатиру на личности, между тем после этого постановления создался целый род в искусстве, органами которого служат более всего юмористические журналы, потом рисунки, статуэтки (шаржи), наконец, сцена, — род, преимущественно направленный на личности. Г-да Камы, Надары, Жоанно, Монье и др<угие>, на которых ссылается и г-н член Совета, не всё рисуют типы: под их перо и карандаш попадают известности, то есть личности, всех родов: государственные люди, ученые, писатели, актеры, финансьеры, женщины, потом ловится на лету всякий слух, дошедший до публики, слово, анекдот, сцена из частной жизни, как скоро о ней проведают, — всё это описывается и рисуется во всеобщее сведение, иногда с принятыми условиями, то есть с сокрытием имен, если дело идет о чести, о добром имени, или с именем или истинным портретом лица, если случай или событие просто занимательны или смешны.
За границей отыскивают права за оскорбление судом, а на простое безобидное или юмористическое обличение принято не обращать внимания.
У нас, как сказано выше, цензура ограждает частные лица от оскорблений, а на простые обличения никто не жалуется.
Хорошо ли, дурно ли это, что гласность приобретает такую силу, — это вопрос слишком обширный и притом спорный, которому решения еще не предвидится. Теперь, пока одни говорят, что гласность вредит личностям и делает жертвы, а противники возражают, и, может быть, основательно, что гласность ограждает от множества темных дел и преступлений, которые делают гораздо больше жертв. Спор длится, но не кончается.
Обращаясь к возможности составить точное и подробное руководство для надзора за таким изменчивым и неуловимым делом, как литература, замечу, что если бы и была физическая возможность к тому, то вместе с огромным кодексом правил создавалась бы неминуемо, в применении его в практике, целая система стеснений, подозрений, придирок, — словом, сокрушительного влияния власти на всякое, даже и на благонамеренное, проявление слова в печати. Пример недалеко: десяток лет тому назад и далее почти всякое отступление от правил печати было определено особым постановлением, и это установило такой порядок дел, который стал невыносим ни для литературы, ни для цензуры, и порядок этот был отменен. Пришлось возвратиться к тому, что было прежде и что одно только и возможно в предварительной цензуре, то есть к немногим главным правилам, а остальное представлено такту, проницательности и добросовестности ценсоров.
Г-н член Совета Пржецлавский указывает несколько случаев злоупотреблений сатирического и обличительного направлений: по моему мнению, они не довольно важны, ибо не сделали заметного впечатления ни на публику, ни на тех, на кого были направлены, и до цензурного начальства, сколько я помню, жалоб ни по одному из них не доходило.
Рассказ ‘Внезапная любовь’, помещенный в журнале ‘Развлечение’ и приводимый Его превосходительством О<сипом> А<нтоновичем> как описание подлинного события, также, по моему мнению, не подает явного повода ни к каким-нибудь соображениям об общей цензурной мере против обличительного направления и еще менее к выговору или замечанию пропустившему его в печать ценсору.
Если даже допустить, что рассказ этот настолько прозрачен, что ценсор мог бы подозревать, что за героями рассказа кроются невымышленные лица, то и в таком случае, по моему мнению, ценсор, на основании личного подозрения, без других более важных причин, не может налагать ‘veto’ на сочинения. И самый Цензурный комитет нельзя обязывать к тому, чтобы он в сомнительных случаях прибегал к разведыванию или прислушивался к толкам в обществе и ими поверял подлинность или ложность описываемых событий и лиц. Исключениями из этого, конечно, должны служить такие громкие происшествия, слух о которых распространяется повсюду, но описываемое в означенном рассказе событие, кажется, к числу таких не принадлежит. Между тем предполагаемое замечание ценсору легко может поднять эту историю, может быть едва известную, и то в пределах Волоколамского уезда, то есть там, где она случилась и где о ней должны знать и без печатного рассказа, и таким образом придать ей более обширную гласность.
Нельзя также согласиться с рекомендуемою г-ном членом Совета мерою представлять каждую карикатуру и юмористическую статью на рассмотрение Комитета: такое распоряжение могло бы нарушить точность выхода периодических изданий и было бы противно тому правилу Цензурного устава, которым предписывается безотлагательное рассмотрение таковых изданий, преимущественно перед прочими.
В записке ‘Опыт руководства к цензурной практике’ г-н т<айный> с<оветник> Пржецлавский очень подробно и верно определяет значение сатиры и пасквиля и различие между тем и другим. Такое определение принято в эстетической критике, так оно преподается с университетской кафедры, так применяется или применялось в данных случаях и в журнальных рецензиях. Это не может не быть известно и цензорам, людям образованным, и если не по склонности, то по обязанности своей следящим за литературою, поэтому я, с своей стороны, считал бы крайне неудобным сообщать (как, кажется, предполагалось) эту теорию критики, по крайней мере в той полноте и подробности, как она изложена в ‘Записке’, в руководство или для прочтения цензорам. Со стороны Совета, я полагаю, достаточно бы было, подтверждая об осторожном пропуске в печать сатирических произведений, напомнить только о различии между пасквилем и сатирой, не входя в дальнейший критический анализ всем известного предмета.
Неудобно бы было предлагать эту теорию в руководство и потому, что примеры Грибоедова, Гоголя и др<угих>, на которых ссылается г-н член Совета, пришлись бы не по вкусу современным сатирикам: типы, требуемые для сатиры Его превосходительством, создаются первоклассными талантами, следовательно, цензорам, исполняя строго инструкцию, приходилось бы отвергать все произведения талантов низших разрядов и таким образом положительно не давать литературе развиваться.
Да и те первоклассные таланты, несмотря на художественность своих произведений, в свое время также встречали остановку со стороны цензуры: всем известны препятствия, какие встретило ‘Горе от ума’, потом Гоголь, даже Пушкин, а теперь им поклоняются и даже цензура ставит их в образец.
Эта изменчивость взгляда на одни и те же произведения должна служить опытом и указанием, какая внимательность и осторожность должна руководствовать цензурою в ее запрещениях, чтобы не наносить существенного вреда развитию литературы, из этого же мы можем почерпнуть новое убеждение в невозможности точного, подробного и постоянного руководства или инструкции в цензурном деле.
23 марта 1864 г<ода>.
Автограф: РГИА, ф. 774, оп. 1, No 15, л. 12—15.
Впервые опубликовано: Евгеньев 1916 СЗ. С. 141—144, с неточностями.
В собрание сочинений включается впервые.
Печатается по автографу.
Документ относится к обсуждению в Совете министра внутренних дел по делам книгопечатания двух служебных ‘Записок’ О. А. Пржецлавского.
Осип Антонович Пржецлавский (Przeclawski, 1799—1879) был членом Совета в 1863—1865 гг. О своей деятельности на цензурном поприще написал мемуарный очерк ‘Цензура. 1830—1865’ (PC. 1875. No 9). Гончаров неоднократно отвергал его предложения по строгой регламентации цензорского надзора, по усилению ‘запретительной системы’ в цензуре и карательным мерам. Так, 30 января 1864 г. он возражал против мнения Пржецлавского о запрещении печатать русский перевод книги Милля ‘О свободе’, 6 февраля оспаривал его требование назначить ‘хороших цензоров’ для борьбы с распространением учений материализма в печати (Никитенко. Т. 2. С. 402, 406).
С. 98. 1) ‘Замечания на рассказ ‘Внезапная любовь’, в журнале ‘Развлечение». — На рассмотрении Совета находился рассказ ‘Внезапная любовь, или вопрос: Как тот называется, кто от слов своих отрекается? Сентиментальное сказание в 3-х главах. Составил из свежих преданий Семен Борона’. Рассказ был напечатан в журнале ‘Развлечение’ (1864. No 8. С. 121 — 126). Семен Борона — псевдоним прозаика и стихотворца Семена Никаноровича Кафтырева (1843—не ранее 1903). Пржецлавский усмотрел в рассказе нарушение цензурных требований на том основании, что в нем изображаются ‘неблаговидные’ происшествия в семействе ‘одного честного русского барина’. Однако возражения Гончарова оказались убедительнее для Совета, и никаких карательных мер в отношении автора и пропустившего рассказ цензора не последовало.
С. 99. Г-да Камы, Надары, Жоанно, Монье… — Кам (Cham) — псевдоним французского карикатуриста Амедея де Ноэ (No, 1819— 1884), прозванного ‘le Paul de Kock du crayon’ (‘Поль де Кок карандаша’), он сотрудничал в сатирическом журнале ‘Charivari’ как создатель карикатурных обозрений, был автором около сорока тысяч рисунков. Надар (Nadar) — псевдоним французского писателя, журналиста, фотографа и карикатуриста Гаспара Феликса Турнашона (Tournachon, 1820—1910), основателя журнала ‘La Revue Comique’, он помещал свои многочисленные карикатуры в этом и других изданиях. Жоанно (Johannot) — фамилия французских художников, братьев Альфреда (1800-1837) и Тони (1803-1852). Жан Лоран Монье (Mosnier, 1746—1808) — французский художник, во время Великой французской революции приехал в Россию, где и работал преимущественно в жанре портрета.