Мистика, идеалы и поэзия Русского самодержавия, Черняев Николай Иванович, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Черняев Н. И. Русское самодержавие

М.: Институт русской цивилизации, 2011.

Мистика, идеалы и поэзия Русского самодержавия

Глава I
Мистика русского самодержавия

Мистический элемент в науке, искусстве и истории. — Четверостишие Тютчева и его разбор. — слова Штрауса. — кажущаяся парадоксальность монархических начал. — мистика русского самодержавия в связи с его религиозными основами.

Все, все великое, священное земли имеет мистическую сторону. Мистика составляет принадлежность не только каждой религии, не только таинств, но и науки. Пытливая мысль человека, старающаяся разрешить все ‘проклятые вопросы’, в конце концов неминуемо приходит к вопросу о начале всех начал, к задаче, которая не дается ни умозрительному, ни опытному знанию. Огюст Конт верно подметил, что законы естествознания объясняют только, как происходят те или другие явления, но они не объясняют, почему эти явления происходят так, а не иначе. Таким образом, и у естествознания есть своя мистика — тем более она есть в искусстве. Пушкин в целом ряде стихотворений выразил удивление перед творческой силой, орудием которой он себя считал. Называя вдохновение священной жертвой, а себя избранником Неба, он прибегал не к риторическим прикрасам, а выражал свое убеждение. Творчество представлялось Пушкину чем-то мистическим. Чарскому, пораженному импровизацией заезжего итальянца, тот говорит: ‘Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет резцом и молотом, раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными, однообразными стопами? Никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешней волей, тщетно я сам захотел бы это разъяснить’. Нечто подобное можно сказать об исторических событиях и о государственных учреждениях. История есть своего рода теофания. В судьбах народов сказывается воля и цели Провидения. Слова Гамлета: ‘Есть Божество, ведущее нас к цели’ — с полным основанием можно применить к истории. Цель, к которой ведет Бог Россию и все человечество, неизвестна. История, если смотреть на нее без материалистических предрассудков, окажется исполненной мистики. Много мистического и в нашем самодержавии.

Известно четверостишие Тютчева:

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

В этом глубоком по мысли четверостишии наряду с правдой есть и некоторая односторонность. Россию, конечно, вполне могут понимать только русские люди, живущие ее горем и радостями. Но мы, русские люди, должны не только понимать свою родину, но и верить в нее, однако из этого не следует, что в нее можно только верить. В Россию должны были только верить наши предки, пока еще не существовало русской исторической науки, пока еще не существовало русского самосознания, возведенного в систему. Но во времена Тютчева в Россию уже можно было не только верить, но и обосновать веру в нее на твердых научно-философских данных и обобщениях. Тем более в наше время русское национальное самосознание должно опираться не на одну веру в великое будущее нашей родины, но и на ясное понимание как ее минувших судеб, так и ее особенностей. Тем не менее и теперь можно сказать, что

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить…

Дело в том, что одним умом России нельзя понять. Россия представляет такое колоссальное явление, что для всестороннего уразумения ее мало ума и науки, а нужно и искусство и воображение. Вера в Россию, как и любовь к ней, должны и могут быть основаны на разумных основаниях, но они находят у каждого русского опору и в безотчетном, инстинктивном чувстве, опоэтизированном нашими писателями, художниками, композиторами, живописцами, ваятелями, зодчими и т. д.

Что сказал Тютчев о России, он с полным убеждением мог бы сказать и о русском самодержавии. Наши оговорки, сделанные только что относительно четверостишия Тютчева, могут быть всецело отнесены и к русскому самодержавию. Самодержавие нужно понимать, но в него должно и верить, ибо одним умом его нельзя обнять, да и аршином общим его нельзя измерить. В русском самодержавии есть много мистического, но и мистика его должна быть, насколько возможно, выяснена только русским политическим самосознанием.

Рационалист Штраус, которого уж, конечно, никто не вправе был обвинять ни в религиозном, ни в политическом мистицизме, в 1872 году в книге ‘Der alte und der neue Glaube’ указывал на мистическую сторону монархических начал как на великий соблазн для антимонархистов, как на всегдашний предлог для них требовать замены монархического режима республиканским и уверять, что монархии, желающие спастись от крушения, должны окружить себя республиканскими учреждениями.

Перечислив слабые стороны режима и культуры Швейцарии и Северо-Американских Соединенных Штатов, Штраус говорит:

‘На нас, немцев, умственное развитие этих республик производит впечатление чего-то грубо реалистического и прозаически-тощего, попадая в их атмосферу, чувствуешь, что нам недостает того тончайшего духовного воздуха, которым мы дышим в нашем Отечестве, да, сверх того, мы находим, что в Северной Америке воздух заражен таким гниением господствующих классов, подобное которому встречается только в самых запущенных частях Европы. И так как мы убеждены, что эти недостатки находятся в тесной связи, кроме отсутствия национальности, с сущностью республиканской государственной формы, то мы далеко не можем признать за нею несомненное превосходство над монархическою.

Нельзя не признать, конечно, одного: устройство республики, даже большой, проще, понятнее, чем устройство хорошо организованной монархии. Союзное управление Швейцарии, не говоря уж об отдельных кантонах, относится к английскому управлению, как речная мельница к паровой машине, как вальс или песня к фуге или симфонии. В монархии есть что-то загадочное, даже, по-видимому, несообразное, но именно в этом и заключается тайна ее превосходства. Всякое таинство кажется нелепостью, и, однако же, таинство непременно есть во всем, что глубоко и в жизни, и в науке, и в государстве.

То, что слепой случай рождения должен возвышать одного человека над всеми другими, делать его распорядителем судьбы миллионов, что этот один, несмотря на возможную случайность ограниченных умственных сил или дурного характера, должен быть владыкою, а множество других, гораздо лучших и разумнейших, — его подданными, что его семья и его дети должны высоко стать над другими, — все это нетрудно находить странным, несправедливым, несогласным с коренным равенством всех людей. Чтобы порицать все это, не нужно большого ума, почему речи такого рода и составляли всегда любимое поприще демократической глупости. Гораздо больше терпения, самоотречения, глубокого внимания и проницательности требуется, чтобы понять, что превосходство монархии заключается в положении одного человека на такой высоте, на которой его не захватывает борьба интересов и партий, ибо он изъят от всякого сомнения в своем полномочии, от всякой смены, кроме естественной, производимой смертью, но и в этом случае он заменяется без выбора и борьбы преемником, наперед определяемым тоже естественными отношениями. Менее видимо с первого взгляда, что именно на этом основываются крепость, благотворность, несравненное превосходство монархии. И однако же, только монархия предохраняет государство от потрясений и язв, неразлучных с повторяющейся через два-три года сменой правящих лиц в государстве. В особенности ход дел при выборе североамериканского президента, неизбежные подкупы, необходимость награждать потом своих пособников местами и затем смотреть сквозь пальцы на их службу, проистекающая отсюда продажность и испорченность именно управляющих классов — все эти глубоко коренящиеся болезни прославленной образцовой республики так резко выступили на свет в последние годы, что стремление немецких клубных ораторов, публицистов и поэтов искать этических идеалов по ту сторону Атлантического океана несколько охладело’ {Страхов. Борьба с Западом. Т. 1. С. 336.}.

Действительно, для человека, зараженного республиканскими и демократическими предрассудками, устройство монархии, которая непредубежденным умам всех народов всегда представлялась наиболее естественной, наиболее простой и наиболее понятной формой правления, должно казаться воплощенным абсурдом. Но и беспристрастный исследователь не может не согласиться, что монархический принцип заключает в себе много таинственного, много такого, что может быть понято и оценено надлежащим образом только путем пытливых размышлений и пристального изучения истории. Беспрекословное повиновение миллионов одному человеку и их преданность монарху представляет явление настолько поразительное, что его нельзя объяснить никакой ‘хитрой механикой’. Неограниченная монархия вообще и русское самодержавие в частности не могут не казаться делом сверхъестественным, которое удовлетворительно объясняется только участием Провидения в судьбах народов. Историк и мыслитель, старающийся найти последовательность между событиями и указать связь, существующую между учреждениями и той почвой, на которой они возникают, не вправе отрицать Бога в истории. Объективная наука, не желающая впадать в произвольные измышления и подкреплять их ссылками на случайности, не может идти вразрез с христианским учением о Промысле. Бог управляет всем миром, Бог управляет всеми людьми, и, следовательно, Бог управляет и жизнью народов. Для верующего христианина поэтому не может быть никакого сомнения, что монархи избираются и поставляются Самим Богом. При этом само собою разумеется, что и русское самодержавие зародилось, окрепло и наложило свой отпечаток на весь русский быт

Не без воли Бога тайной.

Могущество русских монархов и монархический дух русского народа всегда будут для верующих иметь значение веского довода, указывающего на проявление воли Божией в истории России.

Государственное устройство, имеющее религиозную основу, не может не иметь мистического оттенка: его имеет и русское самодержавие, ибо оно построено на убеждении, что Император и Самодержец Всероссийский — Помазанник Божий, что Он получил власть от Бога, что Он Монарх Божиею милостию, что сердце Его в руце Божией.

Мистика русского самодержавия всецело вытекает из учения Православной Церкви о власти и из народных воззрений на Царя как на ‘Божьего пристава’.

Русский монархизм, как народное чувство и народный инстинкт, коренится в той глубокой и таинственной области бессознательного, которое дает начало и опору всем великим проявлениям человеческого духа.

Здесь-то и заключается одна из мистических сторон русского самодержавия.

Глава II
идеалы русского самодержавия

Значение идеалов вообще и политических идеалов в частности. — идеалы русских самодержцев в связи с идеалами удельно-вечевого периода русской истории. — Политическое учение Иоанна Грозного по его переписке с Курбским и завещанию детям. — Нераздельность веры, Царя и Отечества с точки зрения Петра Великого. — Письмо Петра II от 7 мая 1827 года. — манифест Екатерины II от 6 июля 1762 года. — Чин священного коронования императоров и самодержцев всероссийских. — акты настоящего царствования, в которых отразились идеалы самодержавия. — Царь и Правда.

Деятельность людей и народов определяется их идеалами. Идеалы не всегда достигаются и могут быть достигнуты, но они служат для отдельных лиц и целых государств путеводными звездами. Они служат путеводными звездами и для каждой формы правления, сложившейся при тех или других исторических условиях. Для того чтобы понять дух русского самодержавия, необходимо поэтому знать идеалы, к которым оно стремилось и стремится, — идеалы, которые составляли и составляют его движущее начало.

Эти идеалы лучезарно прекрасны, возвышенны и благородны. Поэтому-то они и имеют для русского народа такую притягательную силу. Основные идеалы русских самодержцев — те самые, которые воодушевляли просветителя России Святого Владимира, ‘страдальца за землю Русскую’, Владимира Мономаха и ‘солнце земли Русской’ Александра Невского.

‘А Иоанн Грозный?’ — скажут нам. Но и об идеалах Грозного можно сказать то же самое, что было только что сказано об идеалах русских царей и императоров.

При изучении ‘Посланий Грозного к Курбскому’ прежде всего бросается в глаза взгляд Иоанна на происхождение царской власти. Он смотрел на себя как на Помазанника и законного наследника ‘победоносной хоругви и Креста Честнаго’, данных Богом Императору Константину и всем ‘православным царям и содержателям Православия’. Божественное происхождение царской власти и ее религиозное оправдание составляют краеугольный камень политического учения Иоанна Грозного. Его первое послание начинается словами: ‘Бог наш Троица, Иже прежде век сый, ныне есть, Отец и Сын и Святый Дух, им же Царие царствуют и сильнии пишут правду’ (Притч 8:15). Убеждением, что цари царствуют Богом и Богом же узаконяют правду, проникнуты оба послания Грозного к Курбскому. Он с благоговением говорил о своем царском служении, ибо смотрел на себя прежде всего как на христианского государя (Сказания князя Курбского. Изд. Н. Устрялова. 1833. Т. П. С. 20), как на государя Божией Земли (II, 90) или, как выражается Курбский, Святорусской земли. Указав на преемственную связь всех православных царей и ‘содержателей’ Православия, он относит происхождение своего ‘скипетродержания’ к той эпохе, когда ‘искра благочестия’ дошла наконец из Византии до России. Он говорит, что ‘православное, истинное, христианское самодержавство’ началось в русском царстве Божиим изволением от ‘Великого Князя Владимира, просветившего всю Русскую землю святым крещением’, и от ‘Великого Царя’ Владимира Мономаха, воспринявшего от греков высокодостойнейшую честь, и от ‘Великого Государя’ Александра Невского, одержавшего победу над безбожными немцами, и от ‘Великого Государя’ Дмитрия, одержавшего ‘за Доном великую победу над безбожными агарянами’. Далее Грозный вспоминает ‘мстителя неправдам’, своего деда Иоанна III, и ‘обретателя прародительских земель’, отца своего Василия III, а потом, переходя к себе и как бы делая вывод из своих исторических справок, прибавляет, что ‘самодержавство’ досталось ему ‘Божиим изволением и благословением родителей и прародителей’. Иоанн Грозный смотрит преимущественно с религиозной точки зрения и на свое ‘самодержавство’, и на свои права, и на обязанности своих подданных. Вот почему в его посланиях на каждом шагу делаются ссылки на Священное Писание и на ветхозаветную историю, чередующиеся со ссылками на историю Византии.

Тот резкий тон, который употребляет местами Иоанн Грозный с князем Курбским, называя его холопом, а своих подданных — рабами, неоднократно подавал повод некоторым из наших историков утверждать, что Грозный относился к народу с точки зрения деспота, взирающего на подданных как на свое ‘быдло’. Ничего подобного не было в действительности, и в этом легко убедиться, если вникнуть внимательно в переписку Иоанна с Курбским и строить свои выводы не только на тех местах, в которых Грозный под влиянием гнева и оскорбленного чувства своего достоинства старается унизить Курбского, но и на всех других местах, где Иоанн высказывает свой взгляд на подвластных и отданных ему ‘в работу людей’.

Взгляд свой на подданных Иоанн Грозный выразил еще в начале своего царствования в знаменитой речи, произнесенной с Лобного места ко всех чинов людям, собранным в Москву. Начало этой речи показывает нам, как смотрели московские государи на своих подданных. ‘Люди Божие и нам дарованные Богом! молю вашу верность и к нам любовь!’ Вот какими словами начал Иоанн Грозный свое всенародное покаяние и торжественный обет принять бразды правления в свои руки. Иоанн твердо помнил, что люди, ‘дарованные ему Богом’, были прежде всего Божиими людьми, и смотрел на свои отношения к ним не как на отношения тирана к подавленным рабам, а как на отношения, в основе которых должны были лежать верность и любовь. Как трогательно звучали для слушателей Иоанна эти задушевные, исполненные кротости и смирения слова: ‘Молю вашу верность и к нам любовь’! Иоанн, уподобляя подданных своим рабам, вместе с тем требовал от них сыновнего послушания, а себя сравнивал с их отцом. В его политическом учении патриархальные воззрения играют не последнюю роль. Он называл подданных рабами, не придавая этому слову оскорбительного оттенка, а желая только оттенить полноту своей власти.

Переписка Курбского с Грозным вполне подтверждает все сказанное. Она доказывает, что Грозный желал иметь в подданных не запуганных и бессловесных рабов, а доблестных патриотов, сознательно и самоотверженно преданных Царю и Отечеству, — не таких рабов, которые делают все из страха, а таких рабов, каким был хотя бы библейский раб Авраама, преданный своему господину и пользовавшийся его неограниченным доверием и любовью.

Для правильного понимания политических идеалов и политических убеждений Иоанна Грозного нужно иметь в виду не только его переписку с Курбским, но и его завещание детям. В этом завещании, впервые напечатанном в примечаниях к десятому тому ‘Истории государства Российского’ Карамзина, находим несколько политических наставлений и афоризмов, проникнутых глубокою, истинно христианской мудростью и показывающих, какое возвышенное понятие имел Грозный о задачах и значении самодержавия.

‘Знайте Православную веру, — учил он своих сыновей, — крепко за нее страждите и до смерти, а сами живите в любви, — а воинству, поелико возможно, навыкните. А как людей держати и жаловати, и от них беречися, и во всем их умети к себе присвоивати, и вы бы тому навыкли же. Всякому делу навыкайте, и Божественному, и священническому, и иноческому, и ратному, и судейскому, и житейскому всякому обиходу, и как которые чины ведутся здесь и в иных государствах… как кто живет, и как кому пригоже быти: тому бы есте всему научены были, ино вам люди не указывают, а вы станете людям указывать. И хотя по грехом что и на ярость приидет в междоусобных бранях, и вы бы, дети мои, творили правду по Апостолу Господню, и равнение давайте рабом своим, послабляюще прещения… во всяких опалах и казнях, как где возможно по разсуждению… яко долготерпения ради от Господа милость приимите, яко инде речено есть: подобает убо Царю три сия вещи имети: яко Богу не гневатися и яко смертну, не возноситися, и долготерпеливу быти к согрешающим’.

Вот как смотрел Иоанн Грозный на обязанности царской власти! Какой политический мыслитель не подписался бы обеими руками под его мудрыми и прекрасными словами? Не гордость, не произвол, не своекорыстие, не суровое и презрительное отношение к народу внушал Иоанн Грозный своим детям, а чисто христианские воззрения на власть и ее призвание. Он считал главными добродетелями царей нравственную выдержку, чувство справедливости, отсутствие заносчивости, правительственный такт и разумное, спокойное отношение к человеческим слабостям и прегрешениям. Не беспечальную жизнь, а неустанный труд и неусыпные заботы о благе Церкви и государства заповедал Иоанн Грозный своим сыновьям. Настаивая на том, что цари должны быть царями не только по названию, но и на самом деле, Иоанн Грозный считал для них необходимыми обширные и разносторонние познания, обширный и разносторонний правительственный опыт и поэтому советовал своим детям прежде всего учиться, учиться и учиться, чтобы освоиться со всеми сторонами государственной деятельности и знать нужды страны и народа. Нельзя не отметить при этом, чего Иоанн Грозный требовал от русских царей, он настаивал на необходимости не только изучения быта, порядков и потребностей Московского государства, но и основательного знакомства с бытом и порядками иноземных государств. Недаром Петр Великий смотрел на Иоанна Грозного как на своего предшественника и отзывался о нем с уважением и сочувствием.

Иоанн Грозный, как видно из его переписки с Курбским, считал себя ответственным не только за свои личные прегрешения, но и за прегрешения своих подданных, если он имел возможность их предупредить.

На политических идеалах Грозного необходимо было остановиться с особенной подробностью для того, чтобы пока зать, что даже у Иоанна Васильевича, исстрадавшаяся и бурная душа которого так часто искажалась и перетолковывалась историками, драматургами, романистами, живописцами и скульпторами, принимавшими без достаточной проверки известия таких людей, как изменник Курбский и перебежчики Таубе и Крузе, были идеально-возвышенные воззрения на самодержавие. Но ведь дела Иоанна резко расходились с его идеалами, скажут нам. Во-первых, не все дела Иоанна расходились с его идеалами (он совершил много великого и прекрасного), а во-вторых, теперь идет речь не о подвигах и заслугах русского самодержавия, но о его идеалах, которые, конечно, не могли и не могут не отражаться на деятельности русских монархов, они отражались и на некоторых делах Грозного. Например, на его всенародном покаянии, на созвании Стоглавого собора, на его Судебнике, на покорении Казани, на поддержке, оказанной Ермаку, на любви к образованности, на желании сблизить Московское государство с Западом, на стремлении к морю и т. д.

Если политические идеалы были прекрасны даже у Иоанна Грозного, то само собою разумеется, что они были прекрасны у царей и императоров, жизнь которых не шла вразлад с их убеждениями и словами.

Идеалы русских государей петербургского периода нашей истории можно изучать по многим источникам и, между прочим, из всенародных манифестов, намечавших правительственную программу, из чина Священного коронования, составляющего плод совместного труда наших монархов и наших архипастырей, а также вообще из молений, возносимых в русских православных храмах об Императоре и Самодержце Всероссийском.

Кому не известны прекрасные слова, вошедшие в приказ Петра Великого, данный в день Полтавской битвы?

‘Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за Православную нашу веру и Церковь!’

Вот как смотрел наш первый Император на свои интересы! Он отождествлял их с интересами народа и с уважением к его святыням. С такой же точки зрения смотрели на себя все его преемники.

Император Петр II 7 мая 1727 года немедленно вслед за восшествием на престол написал своей сестре, Великой Княжне Наталье Алексеевне, следующее письмо: ‘Богу угодно было назначить меня в столь юных летах Государем Российским. Первым долгом моим будет приобресть славу доброго монарха и управлять народом моим справедливо и богобоязненно. Я буду стараться покровительствовать и помогать несчастным, буду оказывать пособие бедным, внимать гласу невинно угнетенных и, следуя примеру императора Веспасиана³, никого с печалью не отпускать от себя’.

Сам ли Петр II написал это письмо или оно ему было внушено кем-нибудь (Остерманом, например) — во всяком случае оно было навеяно духом нашего самодержавия и сжато формулировало все то, что говорилось при короновании русских государей в речах, к ним обращенных, митрополитами и патриархами.

В Манифесте Императрицы Екатерины II от 6 июля 1762 года говорится, что она ‘наиторжественнейше обещала просить Бога денно и нощно, да поможет подняти скипетр в соблюдение Православного Закона, в укрепление и защище-ние любезного Отечества, в сохранение правосудия, в искоренение зла и всяких неправд и утеснений и, наконец, чтобы узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного Отечества в своей силе и надлежащих границах течение свое имело так, чтобы каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всем порядка’.

Выражая свой политический идеал в немногих словах, Екатерина II в Манифесте от 14 декабря 1766 года говорила: ‘Наше первое желание есть видети наш народ счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольствие может на сей земле простираться’.

Екатерина II не раз упоминала в устных беседах и в торжественных обращениях к народу о своей материнской любви к нему и о своих матерних о нем попечениях. То же самое делали и другие императрицы-самодержицы. Народ не удивлялся тому, ибо издавна привык к выражениям царь-батюшка и матушка-царица.

По чину Священного коронования Императоров и Самодержцев Всероссийских первенствующий архиерей читает три чудные молитвы. Две первые из них предшествуют коронованию, а последняя, благодарственная, следует за ним.

Первая молитва: ‘Господи Боже наш, Царю царствующих и Господи господствующих, иже чрез Самуила пророка избравый раба Твоего Давида, и помазавый его во царя над людом Твоим Израилем: Сам и ныне услыши моление нас, недостойных, и призри от святаго жилища Твоего, и Вернаго Раба Твоего Великаго Государя, Его же благоволил eси поставити Императора над языком Твоим, притяжанным честною Кровию Единороднаго Твоего Сына, помазати удостой елеом радования, одей Его силою с высоты, наложи на главу Его венец от камене честнаго и даруй Ему долготу дней, даждь в десницу Его скипетр спасения, посади Его на престоле правды, огради Его всеоружием Святаго Твоего Духа, укрепи Его мышцу, смири пред ним вся варварские языки, хотящие брани, всей в сердце Его страх Твой, и к послушным сострадание, соблюди Его в непорочней вере, покажи Его известнаго хранителя святыни Твоея кафолическия Церкви догматов, да судит люди Твоя в правде и нищая Твои в суде, спасет сыны убогих, и наследник будет небеснаго Твоего царствия. Яко Твоя держава, и Твое есть царство и сила во веки веков’.

Вторая молитва: ‘Тебе единому Царю человеков, под-клони выю с нами, Благочестивейший Государь, Ему же земное царство от Тебе вверено: и молимся Тебе, Владыко всех, сохрани Его под кровом Твоим, укрепи Его царство, благо-угодная Тебе деяти всегда Его удостой, возсияй во днех Его правду и множество мира, да в тихости Его кроткое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Ты бо еси Царь мира, и Спас душ и телес наших, и Тебе славу возсылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков’.

А вот существенная часть третьей молитвы, произносимой первенствующим архиереем, как и две предшествующие, от лица всего народа:

‘Се изобильно исполняеши веселия и радости сердца наша, оправдав над нами царствовати возлюбленнаго Тобою Раба Твоего, Благочестивейшаго, Самодержавнейшаго, Великаго Государя нашего, Императора всея России: умудри убо и настави Его непоползновенно проходити великое сие к Тебе служение, даруй Ему разум и премудрость, во еже судити людем Твоим в правду, и Твое сие достояние в тишине и без печали сохранити. Покажи Его врагом победительна, злодеем страшна, добрым милостива и благонадежна, согрей сердце Его к призрению нищих, ко приятию странным, к заступлению нападствуемых. Подчиненные же Ему правительства управляя на путь истины и правды и от лицемерия и мздоимства отражая, и вся от Тебе державе Его врученныя люди в нелицемерной содержа верности, сотвори Его отца о чадех веселящагося, и да удивиши милости Твоя на нас’.

Еще яснее выражаются идеалы русского самодержавия в молитве, которая при короновании читается вслух с коленопреклонением Императором и Самодержцем Всероссийским:

‘Господи Боже отцев и Царю царствующих, сотворивый вся словом Твоим и премудростию Твоею устроивый человека, да управляет мир в преподобии и правде! Ты избрал мя еси Царя и Судию людем Твоим. Исповедую неизследимое Твое о Мне смотрение и, благодаря, Величеству Твоему, покланяюся. Ты же, Владыко и Господи Мой, настави Мя в деле, на неже послал Мя еси, вразуми и управи Мя в великом служении сем. Да будет со мною приседящая Престолу Твоему премудрость. Послию с небес Святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима и что есть право в заповедех Твоих. Буди сердце Мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных Мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово, милостию и щедротами Единороднаго Сына Твоего, с Ним же благословен еси со Пресвятым и Благим, и Животворящим Твоим Духом, во веки веков, аминь’.

О возвышенности и чистоте идеалов русского самодержавия, торжественно возвещаемых и подтверждаемых из царствования в царствование в течение веков, не может быть двух мнений. Эти идеалы сводятся к исповеданию Православия, к защите Церкви, к любви к народу, к попечениям о его благе, к социальной справедливости, к поддержанию порядка, к насаждению образованности, к поддержанию всякого доброго начинания.

На народное благо как на движущее начало самодержавной власти было указано и в Манифесте Императора Александра III от 29 апреля 1881 года и в Речи Императора Николая II, произнесенной 17 января 1895 года в Николаевской зале Зимнего дворца к депутациям, прибывшим для принесения поздравлений их Императорским Величествам Государю Императору и Государыне Императрице по случаю Их бракосочетания.

Посвящая все свои силы на благо народа, русские монархи в его же интересах утверждают и сохраняют самодержавную власть от всяких на нее поползновений.

Этим и определяются идеалы русского самодержавия.

Сошлемся еще на некоторые исторические факты недавнего прошлого, имеющие важное значение в деле выяснения той путеводной звезды, которой направляется русское самодержавие.

В одобрение правил, выработанных Святейшим Синодом для руководства при рассмотрении и решении вероисповедных дел о бывших греко-униатах Холмско-Варшавской епархии, Государем Императором были собственноручно начертаны в 1898 году следующие слова:

‘Поляки безвозбранно да чтут Господа Бога по латинскому обряду, русские же люди искони были и будут православными и вместе с Царем своим и Царицей выше всего чтут и любят родную Православную Церковь’.

9 апреля 1900 года, в первый день праздника Пасхи, был дан на имя московского генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича следующий рескрипт:

‘Ваше Императорское Высочество! Горячее желание Мое и Государыни Императрицы Александры Феодоровны провести с детьми Нашими дни Страстной недели, удостоиться приобщения Святых Тайн и встретить Праздник Праздников в Москве, среди величайших Святынь, под сенью многовекового Кремля, милостию Божиею осуществилось.

Здесь, где нетленно почивают угодившие Богу Святители, среди гробниц венценосных собирателей и строителей земли Русской, в колыбели самодержавия, усиленно возносятся молитвы к Царю царствующих, и тихая радость наполняет душу в общении с притекающими в храмы верными чадами нашей возлюбленной Церкви.

Да услышит Господь эти молитвы, да подкрепит верующих, да удержит колеблющихся, да воссоединит отторгнувшихся и да благословит Российскую державу, прочно покоющуюся на незыблемой истине Православия, свято хранящего вселенскую правду любви и мира.

В молитвенном соединении с Моим народом я почерпаю новые силы на служение России для ее блага и славы, и Мне отрадно именно сегодня выразить Вашему Императорскому Высочеству и через Вас дорогой Мне Москве одушевляющие Меня чувства. Христос Воскресе!’

В тот же день был дан высочайший рескрипт на имя митрополита Московского Владимира. Напоминаем первую половину его:

‘Благолепие служения в Неделю Ваий в первопрестольном Всероссийском храме, Московском Большом Успенском соборе, величавая красота древних напевов в умилительном исполнении синодальным, бывшим патриаршим, хором и пережитые Нами в Московском Кремле дни Страстной Седмицы навсегда оставят в Нас неизгладимую по себе память’.

Итак, идеалы русского самодержавия, идеалы всего того, что оно творит в области внутренней и внешней политики, сводятся к созданию истинно христианской монархии и к утверждению христианских начал в жизни государственной, общественной и семейной в духе Вселенской Правды, Мира и Любви. То, что написал Тютчев о Царе и о Правде в 1870 году, не утратит своего значения, доколе будет существовать русское самодержавие:

Хотя б она сошла с лица земного —

В душе Царей для правды есть приют.

Кто не слыхал торжественного слова?

Века векам его передают.

О, этот век, воспитанный в крамолах,

Век без души, с озлобленным умом,

На площадях, в палатах, на престолах —

Везде он правды личным стал врагом!

Но есть еще один приют державный,

Для Правды есть один святой алтарь:

В твоей душе он, Царь наш православный.

Наш благодушный, честный Русский Царь!

Так думает и народ. ‘Где Царь, там и правда’, — говорит русская пословица. То же самое начинают сознавать ныне и на Западе, припоминая внешнюю политику Императора Александра III и его Преемника, по чьей инициативе была созвана Гаагская конференция.

Глава III
поэзия русского самодержавия

Поэзия и монархизм. — Русское искусство и самодержавие. — ‘Жизнь за Царя’ Глинки. — музыка П. И. Чайковского. — Русское самодержавие и русская художественная литература. — Поэтические моменты в истории царской власти. — грандиозность ее целей и деяний. — Поэтические воззрения народа на русское самодержавие.

Граф А. К. Толстой в одном из писем к жене, говоря о своих политических убеждениях, заметил, что он поэт и потому не может не быть монархистом.

Всеобщая история литературы свидетельствует, что поэты всех времен и народов могли бы сказать о себе то же самое, ибо их любимыми героями были цари и царицы, а любимыми сюжетами — воспроизведения подвигов, успехов и несчастий монархов. Чем объясняется такое тяготение поэтов к носителям монархических начал? Тем, что эти начала исполнены поэзии. Эта поэзия чувствовалась и сознавалась и нашими лириками, и нашими политическими мыслителями. С особенной ясностью о ней говорили Гоголь и Белинский.

Изучать русский монархизм, оставляя в стороне русскую лирическую поэзию и вообще русскую поэзию, значило бы лишать себя возможности понять русское самодержавие и то влияние, которое он оказывает на умы и сердца. Иной стих Пушкина или Жуковского объясняет цель и сущность русского самодержавия гораздо лучше, чем может объяснить ученый трактат. Проявление русского монархизма в нашей художественной литературе могло бы быть предметом интересного и поучительного сочинения.

Русское самодержавие вдохновляло не только поэтов, но и композиторов. Достаточно указать на ‘Жизнь за Царя’ Глинки, достаточно напомнить, что наша первая национальная опера воспела мученический подвиг Сусанина и истолковала звуками тот душевный процесс, который приводит людей такого типа, как Сусанин, к решимости жертвовать собою за Веру, Царя и Отечество. Глинка не случайно остановился на сюжете, подсказанном ему Жуковским и обработанном бароном Розеном, а потому, что этот сюжет находил отклик в душе гениального композитора. Этот сюжет всегда будет вдохновлять русских поэтов, композиторов, живописцев и скульпторов. Заметим, кстати, что он вдохновлял и Рылеева. Много говорили по поводу того, что либретто ‘Жизнь за Царя’ было написано обрусевшим немцем. Но обрусевший немец был лишь орудием Жуковского и Глинки. Он разработал тему, предложенную ему Глинкою и Жуковским, и руководился их указаниями. Вот почему либреттист не помешал да и не мог помешать Глинке осуществить свои новаторские замыслы. Подробный разбор ‘Жизни за Царя’ не только с музыкальной, но и с политической точки зрения, — дело будущего. Он выяснил бы лучше отвлеченных рассуждений поэзию русского монархизма как государственного строя и душевного настроения, делающего из русских людей — героев, возвышающего их до подвигов самоотречения, не уступающих высшим проявлениям античной доблести.

Делались попытки развенчать память Сусанина. Беспристрастная история не может отвергнуть его подвига. Он подтверждается не одними преданиями, но и грамотою Царя Михаила Феодоровича. Скептицизм Костомарова не находит оправдания ни в критике источников русской истории XVII века, ни в соображениях, касающихся русского быта и русской народной души. Сусанин был один, но люди его типа всегда бывали и будут на Руси. Погибая, Сусанин знал, что он жертвует собою для спасения жизни Царя Михаила Феодоровича, но капитан Миронов и Иван Игнатьевич, из ‘Капитанской дочки’ Пушкина, без всяких колебаний обрекали себя на смерть — единственно для того, чтобы сохранить верность Императрице Екатерине II, верность долгу и присяге. Известно, что подвиг капитана Миронова и кривого поручика не был вымышлен Пушкиным: Пушкин узнал о нем из архивов. Лучший русский роман и первая национальная опера вполне подтверждают слова Белинского, что ‘повиновение царской власти есть не одна польза и необходимость наша, но и высшая поэзия нашей жизни, наша народность’.

Одним из ярких подтверждений этой истины служит и кантата, исполнявшаяся на парадном обеде, в день венчания на царство Е. И. В. Государя Императора Александра Александровича — ‘Москва’. Эта чудная кантата, написанная А. Н. Майковым и положенная на музыку П. И. Чайковским, составляет один из крупных памятников проявления русского монархизма в искусстве. ‘Москва’ может быть названа одним из самых законченных и вдохновенных произведений Майкова. В лице Чайковского она нашла композитора, достойного увековечения памяти важного исторического дня. Чайковский обладал всеми данными, чтобы справиться с выпавшею на его долю задачею. У него был не только крупный творческий дар, у него было и истинно русское отношение к самодержавию. В коронационной кантате он воспел московских царей, в симфонической картине, предшествующей последнему акту ‘Мазепы’, — Полтавский бой, а следовательно — и самодержавие Петра Великого, в конце сцены бала в ‘Пиковой даме’ — прибытие Императрицы Екатерины II, а в ‘Тысяча восемьсот двенадцатом году’ — борьбу России с иноземными завоевателями, или, другими словами, самодержавие Александра I.

Можно составить целую книгу из стихотворений русских поэтов, воспевавших русское самодержавие. В этом сборнике были бы напечатаны стихотворения Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Майкова, Тютчева, Мея, гр. А. К. Толстого, — словом, всех гениальных, крупных и выдающихся русских поэтов. Русское самодержавие вдохновляло и таких поэтов, которые не считаются монархистами. Рылеев написал в день рождения Великого Князя Александра Николаевича (впоследствие Александра II) оду, напоминающую знаменитое послание Жуковского ‘К Великой Княгине Александре Феодоровне’ (по случаю рождения Великого Князя Александра Николаевича в Москве). Некрасов, в поэме ‘Русские женщины’, с благоговением говорит об Императоре Николае I и об его письме к графине Волконской, укрепившем ее решимость ехать в Сибирь за мужем-декабристом. То, что было сейчас сказано о Рылееве и Некрасове, можно сказать и о некоторых из наших поэтов-прозаиков, причисляемых обыкновенно ‘к крайней левой’ нашей художественной литературы. В романах и повестях графа Л. Н. Толстого можно найти обильный материал для изучения русского монархизма как чувства и настроения. Его можно найти и у В. Гаршина. Вспомним царский смотр войскам из ‘Записок рядового Иванова’. Картины этого смотра и все, что говорит о нем рядовой Иванов, имеют автобиографическое значение и представляют поэтому весь интерес мемуаров, как один из документов ‘человеческой жизни’ и — вместе с тем — как один из документов русской жизни.

Но может ли быть поэзия у той или другой формы правления? Конечно, может. Кто не заучивал в детстве повествований об античной доблести, порожденной республиканским строем Древней Греции и Древнего Рима? Русское самодержавие тоже исполнено поэзии. Это видно, между прочим, из истории, из нашей народной поэзии, из веками слагавшихся молений о Царе, из веками слагавшагося Чина Священного Коронования, из неотразимого впечатления, производимого на народ появлением Членов Династии.

История русского самодержавия изобилует поэтическими моментами всенародного ликования, всенародной благодарности монархам и полного единения народа с государями. Нужно ли перечислять такие моменты? Они всем известны.

Разве не был исполнен поэзии тот день, когда Владимир Святой принял крещение? Разве не был исполнен поэзии тот день, когда он крестил киевлян? А Куликовская битва? А свержение татарского ига? А взятие Казани? А присоединение Малороссии? А Полтавский бой? А радость Петра Великого и его сподвижников по случаю заключения Ништадтского мира? А день объявления Манифеста 19 февраля? Такими вопросами можно наполнить несколько страниц, ибо почти вся история России сводится к истории русских монархических начал. Если вычеркнуть из нее истории русских монархов и их биографии, она сделается неузнаваема, обмелеет до чрезвычайности. Все, что сделала Россия, она сделала под руководством своих государей. Есть ли поэзия в истории России? Если она есть в истории России, она есть и в истории русского самодержавия, исполненной грандиозных идей и грандиозных замыслов, великих целей и великих дел. Что такое русское самодержавие? Олицетворение, в образе одного человека, материальной и нравственной мощи русского народа и созданного его потом и кровью его государства. Поэтому самодержавие, как движущее начало всей Империи, не может не иметь того поэтического оттенка, которым характеризуется все великое и священное для народов. В нашей народной поэзии ярко сказалась непоколебимая преданность русского народа его самодержавным монархам, одних из них он чтил больше, чем других, но он себя не считал их судьями, повиновался им, как Помазанникам Божиим.

В своих исторических песнях народ как бы отожествляет даже Иоанна IV с идеей самодержавия:

Зачиналась белокаменна Москва,

Зачинался в ней и Грозный Царь.

В одной из олонецких былин Грозный Царь говорит:

Есть чем царю мне похвастати:

Я вынес царенье из Царяграда,

Царскую порфиру на себя надел…

В других вариантах:

Повынес я порфиру царскую из Царяграда…

Царский костыль себе в руки взял,

И повыведу измену с каменной Москвы.

Рыбников¹

¹ Романович-Славатинский А. В. Система русского государственного права. 3.

Народ инстинктивно понимал и понимает поэзию русского самодержавия, что и засвидетельствовал в целом ряде песен о наших царях и императорах. Он давно опоэтизировал историю нашего самодержавия с такою глубиною понимания минувших судеб России, какой могут позавидовать весьма многие историки, обладающие несомненной эрудицией. Вот, например, приговор, произнесенный народом над Иоанном Грозным по случаю его смерти:

Уж ты, батюшка, светел месяц,

Что ты светишь не по-старому,

Не по-старому, не по-прежнему:

Из-за облачка выкатаешься,

Черной тучей закрываешься?..

У нас было на святой Руси,

На святой Руси, в каменной Москве,

В каменной Москве, в золотом Кремле,

У Михайла у Архангела,

У Собора у Успенского,—

Ударили в большой колокол:

Раздался звон по всей матушке-сырой земле.

Съезжалися все князья, бояре,

Собиралися все люди ратные

Во Успенский Собор Богу молитися.

Во Соборе-то во Успенскиим,

Тут стоял нов кипарисов гроб,

Во гробу-то лежит православный царь,

Православный царь Иван Грозный Васильевич…

В головах у него стоит животворящий крест,

У креста лежит его царский венец,

Во ногах его вострый грозный меч:

Животворящему кресту всякий молится,

Золотому венцу всякий кланяется,

А на грозный меч взглянет — всяк ужохнется.

Вокруг гроба горят свечи восковыя,

Перед гробом стоят все попы, архиереи:

Они служат, читают — память отпевают,

Отпевают память царю православному,

Царю грозному, Ивану Васильевичу.

Народ чтил и чтит память Иоанна Грозного, несмотря на его казни и опалы. Народ смотрит на покорителя Казани как на сурового, но мудрого монарха и инстинктивно понял его историческое значение не хуже С. М. Соловьева.

Если народ опоэтизировал мрачный облик Иоанна Васильевича, то он, конечно, должен был опоэтизировать и величавый образ великого Преобразователя России. И он действительно опоэтизировал его. В памяти народа доселе сохранилась песня о рождении Петра I:

А что светел, радошен на Москве

Благоверный царь Алексей, царь Михайлович:

Народил Бог ему сына царевича, Петра Алексеевича,

Первого императора по земле…

Все-то русские как плотнички-мастеры

Во всю ноченьку не спали — колыбель-люльку делали

Они младому царевичу,

А нянюшки, мамушки, сенныя красныя девушки

Во всю ноченьку не спали — одеялицо вышивали

По белу рыту бархату оне красным золотом,

Бояре тюрьмы все, с покаянными, все распущали,

А погребы царские они все растворяли.

У царя благоверного еще пир и стол на радости:

А князи сбиралися, бояре съезжалися и дворяне сходилися —

А все народ Божий…

На пиру пьют, едят, прохлаждаются:

Во веселье, в радости не видали, как дни прошли

Для младого царевича Петра Алексеевича,

Первого императора.

Эта песня показывает, как высоко ценил народ труды и подвиги первого Императора и как искренно он откликался на семейные радости своих государей.

Всем сердцем он откликался и на их утраты. Когда в 1670 году скончался 16-летний сын Царя Алексея Михайловича, Царевич Алексей Алексеевич, народ так оплакал его безвременную смерть:

Погасла свеча местная,

Упадала звезда поднебесная,

Померкало на Руси красно солнышко:

Не стало у нас молодого царевича!

Лежит наш царевич — не двигнется,

Порасправлены его руки белыя,

Позакрылися его очи ясныя,

Призамолкнули его уста алыя…

Ты восстань, восстань, царевич млад!

Изрони слово жемчужное,

Что жемчужное слово ласковое…

Не вставать, видно, солнышку от запада —

Не вставать из гроба царевичу!

Царевич Алексей Алексеевич ничем не заявил себя и ничего не сделал для народа, да ничего и не мог сделать по молодости лет, но он был сыном Царя, членом династии, и народ проливал искренние слезы, когда узнал, что его уже нет.

Могла ли бы существовать такая преданность монархам и Царствующему Дому, если бы русское самодержавие не было осенено в представлении народа ореолом высокой поэзии?

Очевидно, что политическая лирика Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Тютчева, А. Майкова и т. д., и т. д., воспевавшая и выражавшая преданность русского человека Престолу и Отечеству, русскому самодержавию, русским самодержцам и династии, имеет чисто народную основу.

КОММЕНТАРИИ

Публикуется по первому изданию: Черняев Н. И. Мистика, идеалы и поэзия русского самодержавия // Мирный труд. 1904. No 1(подп.: Semper idem (Н. Черняев). С. 25—30, No 2. С. 1—10, No 3 (подп.: Н. И. Черняев). С. 1—7.

Мистика, идеалы и поэзия Русского самодержавия

Глава IМистика русского самодержавия

Глава IIидеалы русского самодержавия

Глава IIIпоэзия русского самодержавия

Читайте также:

Глава I
Мистика русского самодержавия

Глава II
идеалы русского самодержавия

Глава III
поэзия русского самодержавия