Мисс Бронте, ее жизнь и сочинения, Тур Евгения, Год: 1856 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 94 минут(ы)

МИССЪ БРОНТЕ,
ЕЯ ЖИЗНЬ И СОЧИНЕНІЯ.

The Life of Charlotte Brontё by Mistriss Gaskell.

Jane Eyre, Shirley, the Professor, Villette, romances by Correr Bell.

Вроятно, вс еще помнятъ появленіе Дженни Эйра и впечатлніе, произведенное этимъ романомъ на публику. Имя Корреръ Белль, стоявшее на его заглавіи, не было извстно, никто не подозрвалъ въ немъ псевдонима, никто не сомнвался въ томъ, что это произведеніе вышло изъ-подъ мужскаго пера. Когда, спустя нсколько лтъ, имя миссъ Бронте пріобрло извстность, всть о ея преждевременной смерти возбудила всеобщее сожалніе. Теперь появилась книга г-жи Гаскель {Даровитая писательница, авторъ многихъ замчательныхъ романовъ, въ томъ числ извстнаго нашимъ читателямъ романа Сверъ и Югъ.}, въ которой она подробно описала жизнь Шарлотты Бронте, жизнь интересную во многихъ отношеніяхъ и сложившуюся оригинально подъ особыми, исключительными условіями.

Прежде нежели попытаемся, на основаніи многочисленныхъ данныхъ, приведенныхъ г-жею Гаскель, передать нашимъ читателямъ подробный разказъ объ этой замчательной писательниц, намъ хотлось бы познакомить ихъ съ тою отдаленною провинціей Англіи, гд родилась и провела свою жизнь Шарлотта Бронте. Въ наше время желзныя дороги сократили разстояніе, и въ Англіи, меньше чмъ гд-нибудь, можно встртить такой уединенный городокъ или селеніе, въ которомъ нсколько семействъ прозябаютъ въ глуши, безъ интересовъ общественныхъ, безъ просвщенія, даже безъ необходимыхъ потребностей образованной жизни. Не таково было положеніе страны сорокъ лтъ назадъ, въ то время, когда отецъ Шарлотты поселился въ одномъ мстечк Йоркшира, отдаленномъ отъ населенныхъ центровъ, гд не существовало еще дорогъ, и гд часто зимою, застигнутые снгомъ, путешественники должны были жить по цлымъ недлямъ въ уединенномъ трактир, едва не умирая въ немъ съ голоду и ожидая возможности продолжать путь. Деревушка Гевартъ, въ которой г. Бронте былъ пасторомъ, построена на холму и окружена со всхъ сторонъ мелкимъ кустарникомъ и болотами, почва ея такъ неблагодарна, что, несмотря на неимоврные труды земледльца, давала скудную жатву. Печаленъ видъ ея полей, окруженныхъ каменными стнками, между которыми виднются кое-гд высокія трубы выстроившихся въ послдствіи Фабрикъ, трубы эти вчно дымятся, коптятъ воздухъ и распространяютъ смрадъ на бдныя лачуги поселянъ и работниковъ и на полуразвалившіяся старыя Фермы. Картина не заманчива, ничто не прельщаетъ въ ней воображенія, и здсь-то суждено было Шарлотт Бронте провести почти всю жизнь свою. Она родилась въ пасторскомъ дом, построенномъ вн деревни, противъ церкви, на самомъ кладбищ. Кладбище окружаетъ его съ трехъ сторонъ, и только одинъ передній Фасадъ дома обращенъ къ небольшому садику и церкви. Если мстность не иметъ въ себ ничего заманчиваго, то нравы и обычаи ея жителей еще мене привлекательны. Они отличались энергіею, но вмст и грубостію. Это было въ начал ныншняго вка, родовая месть господствовала тогда въ этой глухой мстности въ томъ же самомъ вид, какъ она господствуетъ я теперь на остров Корсик. ‘Положи камень въ карманъ, говоритъ йоркширская поговорка, береги его семь лтъ, ощупывай еще семь лтъ, чтобы быть наготов пустить его во врага, когда онъ подойдетъ къ теб.’ Мщеніе считалось добродтелью и многія выходки не только простаго народа, но и тогдашнихъ джентльменовъ сочлись бы въ наше время преступленіемъ. Пьянство было повсемстно, никто не упускалъ случая предаться ему особенно на похоронахъ. Когда усопшаго опускали въ могилу, вс присутствующіе приглашались въ сосднюю таверну, гд угощеніе не рдко превращалось въ оргію, оканчивавшуюся весьма часто жестокою дракой и кулачнымъ боемъ. Кто не лежалъ на полу мертво пьянымъ, тотъ долженъ былъ принять участіе въ бою, и часто избитый падалъ рядомъ съ пьяными. Все было грубо въ нравахъ и привычкахъ жителей, понятно, что и семейныя привязанности страдали тою же грубостію, непреклонность характера, спартанскій элементъ равнодушной стойкости преобладали въ нихъ.

Отецъ Шарлотты, пасторъ Патрикъ Бронте, былъ тоже человкъ спартанскихъ нравовъ, во всякомъ случа онъ былъ нрава угрюмаго, воли упорной и стойкой. Лишенія, которыя онъ выносилъ съ самой юности, закалили его еще больше, и онъ слдовалъ истинно-спартанскимъ правиламъ въ своихъ отношеніяхъ къ жен и дтямъ. Съ сосредоточенностью Англичанина онъ соединялъ пылкость Ирландца (онъ родился въ Дублин и былъ родомъ Ирландецъ), но умлъ скрывать это послднее свойство и выражалъ свой гнвъ такъ оригинально, что во всякой другой земл могъ бы прослыть за сумашедшаго. Такъ напримръ, разсердившись, онъ уходилъ въ кустарникъ, окружавшій домъ, и стрлялъ тамъ изъ пистолета до тхъ поръ, пока не укрощалъ своего гнва, иногда онъ поступалъ еще странне: кидалъ въ огонь коверъ и спокойно смотрлъ, какъ онъ догоралъ въ камин, распространяя нестерпимый смрадъ по всей комнат, въ другой разъ принимался пилить задки стульевъ, превращая ихъ такимъ образомъ въ табуреты. Единственное его развлеченіе состояло въ дальнихъ прогулкахъ по окружающимъ полямъ, болотамъ и холмамъ, покрытымъ мелкимъ и частымъ кустарникомъ, онъ выходилъ изъ дому не иначе, какъ съ заряженными пистолетами,— эту привычку усвоилъ онъ со вреічени возмущеній рабочихъ и сохранилъ до преклонной старости. Г. Бронте, какъ и другъ его Робертсонъ, былъ на сторон Фабрикантовъ и потому не пользовался общественною любовію. Впрочемъ, нсколько лтъ спустя, при новыхъ смутахъ между работниками и Фабрикантами, ему показалось, что работники были правы, и онъ тотчасъ передался на ихъ сторону, несмотря на вс представленія и просьбы богатыхъ Фабрикантовъ. Мы замтили уже, что г. Бронте управлялъ своимъ семействомъ такъ же неограничено, какъ и прихожанами. Система воспитанія, принятая имъ, была очень строга. Его дти должны были сть самыя простыя кушанья, большею частію только овощи, и одваться больше чмъ просто. Однажды, вошедъ въ кухню, онъ увидлъ передъ огнемъ рядъ ботинокъ, которыя были приготовлены для дтей, собиравшихся гулять, не говоря ни слова, г. Бронте бросилъ ботинки въ огонь, находя что они слишкомъ для нихъ нарядны. Въ другой разъ, жена его забыла на стол своей спальни ключъ отъ комода, въ которомъ берегла подаренное ей шелковое платье, сшить и носить его, она не осмливалась. Сидя внизу, она услышала, что кто-то ходитъ въ ея спальн, вспомнила объ оставленномъ ключ, и опасаясь за свое платье, бросилась на верхъ. Увы,— было уже поздно, платье было изрзано въ мелкіе куски.

Изъ этого не надо заключать, говорятъ г-жа Гаскель и за нею г-нъ Монтегю, авторъ блестящей статьи о Шарлотт въ Revue des deux Mondes, что г. Бронте былъ домашнимъ тираномъ, этотъ суровой и гнвный человкъ былъ добрымъ отцомъ и добрымъ мужемъ, доказательствомъ чему служатъ слдующія слова, произнесенныя умирающею его женой: ‘Не должна ли я быть ему благодарна? онъ никогда не сказалъ мн гнвнаго слова.’ По нашему мннію, слова эти ничего не доказываютъ. Г-жа Бронте была не только покорна, но еще и робка, и мы знаемъ, что она никогда не пыталась бороться или роптать на свое положеніе и исполняла въ точности вс приказанія мужа, не отступая отъ нихъ ни на шагъ. Женщины слабаго характера, задавленныя, сокрушенныя могущественною волей мущины не только не сознаютъ своего рабства, но еще любятъ его, и если называютъ его зависимостью, то совершенно естественною, обыкновенною, мало-того — необходимою. Он не грызутъ своей цпи, и несутъ ее съ тою непонятною покорностію и даже иногда любовію, съ какою преданный своему господину негръ несетъ безсознательно свой собачій ошейникъ. Надо, впрочемъ, прибавить, что если находятся еще женщины, которыя подражаютъ неграмъ и мыслятъ, какъ рабы, доказывая необходимость и прелесть рабства, то число такихъ неразвитыхъ, не сознающихъ своего человческаго достоинства созданій уменьшается всякій день. Какъ бы то ни было, г-жа Бронте не долго выносила свое счастіе и умерла посл семи лтъ замужества, оставивъ мужу пятерыхъ дочерей и сына. Женское хозяйство, женскій надзоръ за малолтними дтьми казался необходимымъ г-ну Бронте, и онъ просилъ сестру своей жены, старую двицу Бренуэль перехать къ нему и поселиться съ нимъ. Она не снискала однако дтской привязанности, и пользовалась только ихъ уваженіемъ, за многія качества своего характера, особенно за свою преданность, кротость и строгое исполненіе долга, для нихъ она должна была покинуть собственное семейство, друзей, небольшой, но пріятной кругъ знакомства, живописную и прелестную природу южной Англіи, чтобы поселиться въ глуши забытаго селенія съ угрюмымъ и эксцентрическимъ зятемъ и маленькими дтьми покойной сестры, въ дом, двери котораго не отворялись ни для одной живой души, гд не знали, что такое семейная радость, что такое удовольствіе или сообщеніе съ людьми. Мудрено ли, что миссъ Бренуэль возненавидла Йоркширъ, вздыхала о юг? И несмотря на то, она осталась врна принятому долгу и провела всю жизнь свою въ Геварт, съ тмъ покорнымъ мужествомъ, которое составляетъ характеристическую черту всего семейства Бронте. Дйствительно жизнь эта была невыносима. Г. Бронте былъ лицо недоступное: онъ никого не принималъ и не былъ знакомъ ни съ кмъ, сидлъ въ своемъ кабинет большую часть дня и даже обдалъ одинъ. Ко всему этому надо прибавить недостаточность состоянія, разныя матеріальныя лишенія, и мы будемъ имть понятіе о той нестерпимой скук, которая царила въ Геварт, тмъ боле что миссъ Бренуэль, несмотря на вс свои домашнія добродтели, была, повидимому, не слишкомъ развита, не обладала ни замчательнымъ умомъ, ни чувствительнымъ сердцемъ, и могла похвастать только тмъ, что была отличная хозяйка. Такимъ образомъ маленькіе Бронте были предоставлены самимъ себ и стали развиваться преждевременно. Въ продолженіе болзни матери, которая длилась очень долго, имъ запрещено было громко говорить, бгать и играть, потому что всякій шумъ могъ потревожить бдную, угасавшую женщину, посл ея смерти привычка сторожить за каждымъ словомъ и движеніемъ сохранилась, и никогда мрачный пасторскій домъ не оглашался дтскимъ звучнымъ смхомъ, или радостною бготней и рзвыми играми. Все было тихо, мрачно, угрюмо какъ самъ хозяинъ, малютки дти сидли тоже за книгами, преждевременно знакомясь съ тоскою безрадостной жизни, и стараясь коротать долгіе часы дня и вечера, въ такіе годы, когда для другихъ дтей время летитъ такъ быстро, что они не могутъ отличить одного года отъ другаго. Какія же книги читали дти и кто выбиралъ ихъ? Никто объ этомъ не заботился. Библіотека, доставшаяся по наслдству, была имъ открыта, она состояла изъ нсколькихъ латинскихъ и греческихъ книгъ, которыя были имъ недоступны, и изъ Фанатическихъ проповдей и разказовъ сектантовъ, полныхъ мрачнаго мистицизма, сверхъ-естественныхъ явленій, ниспосланныхъ свыше для обращенія гршниковъ. Мы можемъ судить о странномъ, скажемъ даже болзненномъ настроеніи дтей Бронте, изъ письма отца ихъ къ г-ж Гаскель, надо замтить, что старшей изъ нихъ было тогда десять лтъ, а меньшой четыре года.

Вотъ отрывокъ изъ этого письма.

‘Я началъ съ самой меньшой, съ Анны, и спросилъ у нея, что въ особенности необходимо ребенку, она отвчала: лта и опытность. Потомъ я обратился къ Эмиліи и спросилъ у ней, что мн длать съ Бренуэлемъ {Имя сына г. Бронте. Въ Англіи Фамилія матери почти всегда прибавляется къ имени сына, данному при крещеніи.}, когда онъ непослушенъ, она отвчала: вразумить его, разсуждая съ нимъ, а если это не поможетъ, то высчь его. Я спросилъ у Бренуэля, какимъ образомъ можно опредлить разницу между умомъ женщины и мущины, онъ отвчалъ: по разниц, которую можно усмотрть въ сложеніи ихъ тла. Я спросилъ у Шарлотты, какая книга всхъ лучше? Она отвчала: ‘Библія’. А посл Библіи? ‘Книга природы’. Я спросилъ у Елисаветы, какое воспитаніе лучше всего для женщины? ‘То, которое научаетъ ее хорошо управлять домомъ’. Наконецъ я спросилъ у старшей дочери Маріи, какое лучше препровожденіе времени? Она отвчала: ‘То, которое приготовляетъ насъ къ вчности’. Быть-можетъ я употребляю не т самыя слова, которыя они употребляли, но увренъ, что въ точности передаю вамъ ихъ мысли и не удаляюсь отъ истины, именно потому, что отвты дтей моихъ сдлали на меня глубокое и сильное впечатлніе. Смыслъ ихъ отвтовъ буквально вренъ.’

Дйствительно эти отвты оригинальны, и каждый изъ дтей выразилъ ими особенность своего характера, по изъ этого не надо заключать, что дти Бронте были одарены необычайными способностями, напротивъ, многіе изъ нихъ, достигнувъ совершенныхъ лтъ, не были особенно замчательны. Такова Анна, умъ которой былъ самый обыкновенный, и взглядъ на вещи самый незатйливый, если судить о ней по ея повсти Агнеса Грей. Вообще, по нашему мннію, раннее развитіе большею частію неестественно и нисколько не служитъ задаткомъ будущаго, очень часто бываетъ оно слдствіемъ уединенія, затаенныхъ страданій и преждевременныхъ заботъ или вчнаго страха наказаній. Въ романахъ прошлаго вка, будто наперекоръ дйствительности, описываютъ дтскіе годы какъ день беззаботнаго смха, невинныхъ радостей и плнительной безпечности, эти картины были также врны дйствительности, какъ и сцены Геспера, гд аркадскіе пастухи и пастушки, вчно молодые, прекрасные и счастливые, плетутъ внки до гробовой доски, съ любезною подругой жизни. Въ эту эпоху жизнь дтей была не завидна, и литература нашего времени, помня старые годы, очень живо воспроизводитъ картины жестокости и съ неукротимымъ негодованіемъ возстаетъ противъ того деспотизма, который тяготлъ надъ воспитаніемъ. Не говоря уже объ англійской литератур, гд съ такимъ искусствомъ и такъ живо описаны эти лта мученій всякаго рода, которыя зовутся счастливыми лтами дтства, не забудемъ и нашу родную литературу, которая представляетъ подобныя же картины и сцены. Но все это давнопрошедшее, и не такова участь ныншняго молодаго поколнія: оно не знаетъ и не подозрваетъ, что оно отчасти обязано своимъ настоящимъ счастіемъ тмъ, кто сошелъ уже въ могилу или еще продолжаетъ, доживая вкъ свой и нося на себ неизгладимые слды рано вынесенныхъ страданій, казнить перомъ и словомъ прежнюю систему воспитанія. Въ нашъ гуманный, просвщенный вкъ не забыта эта сторона жизни, и упрочено быть-можетъ навсегда счастіе и благополучіе дтей. Взглянемъ ли мы на школы? Жестокія наказанія, истязанія всякаго рода, муки физическія и нравственныя, суровый деспотизмъ замнились ласковымъ обращеніемъ, благоразумною свободой и разумнымъ ученіемъ. Заглянемъ ли въ семейства? Просвщенные, или по крайней мр увлеченные общимъ потокомъ, отцы семействъ укротили нравъ свой, и не играютъ роли великаго могола, а ищутъ въ жен и дтяхъ друзей и опору въ старости, жена иметъ голосъ въ семейныхъ длахъ, обладаетъ если не умомъ, то развитымъ сердцемъ, нжность котораго — залогъ семейнаго счастія. Дти растутъ въ семейств свободно и вольно, подъ заботливою снію домашняго крова, гд родители не ломаютъ ихъ во имя произвольныхъ теорій, а только помогаютъ имъ развивать въ себ добрыя наклонности. Если встрчаются исключенія, а они встрчаются везд, то большинство не задумывается осуждать ихъ. Не такова была судьба бдной Шарлотты и сестеръ ея. Если жизнь въ уединенномъ и мрачномъ дом суроваго отца не была завидна, то она сдлалась невыносимою, когда ее помстили вмст съ двумя старшими сестрами въ школу Кауэнъ-Бриджа, пребываніе ея тамъ оставило на ея душ неизгладимыя и тяжелыя впечатлнія, о которыхъ она говорила въ послдствіи съ невольною нервическою дрожью въ тл, и которыя такъ мастерски описаны ею въ Дэюешш Эйръ. Школа Кауэнъ-Бриджа была основана богатымъ пасторомъ Уильсономъ частію на его собственный счетъ, частію по подписк, и предназначалась для воспитатанія дочерей бдныхъ пасторовъ. Г. Уильсонъ былъ человкъ честный, но самопадянный и крайне суровый и холодный. Онъ взялъ на себя вс заботы по школ, и исправляя должность директора, занимался и хозяйственной частію, о которой не имлъ никакого понятія и которую предоставилъ повару, долгое время жившему въ его дом. Онъ требовалъ отъ него самой разчетливой экономіи, и такъ какъ поваръ, соблюдая ее, не забывалъ собственнаго кармана, то результатъ оказался плачевнымъ для дтей. Ихъ кормили испорченнымъ мясомъ, прокисшимъ молокомъ, затхлымъ хлбомъ, самыя тарелки и блюда, пропитавшись этимъ запахомъ, распространяли въ столовой зловоніе и нестерпимую атмосферу. Дти, буквально, едва не умирали съ голоду, кром того холодъ въ комнатахъ былъ ужасный, ихъ вовсе не топили, а дтей одвали очень легко. Дв англійскія мили раздляли церковь отъ школы, и несмотря на дождь, холодъ, или слабое здоровье, дти должны были пшкомъ отправляться туда всякое воскресенье. Ко всему этому надо прибавить, что съ ними обращались грубо и часто жестоко, и желая внушить имъ христіанское смиреніе, внушали имъ только гордость и негодованіе, напоминая имъ безпрестанно, что они воспитываются Христа ради, на счетъ доброхотныхъ дателей и почтеннаго Уильсона. Такимъ образомъ къ физическимъ страданіямъ присоединялись нравственныя униженія. Всего этого было слишкомъ достаточно, чтобы разстроить здоровье дтей, не говоря уже объ искаженіи ихъ ума и сердца, такъ и случилось: въ школ открылась повальная болзнь, которая принудила закрыть ее на нсколько времени. Миссъ Бронте не заразилась ею, но за то дв старшія сестры возвратились домой въ злой сухотк, которая очень скоро свела ихъ въ могилу.

Въ послдствіи, въ своемъ роман Дженни Эйръ, Шарлотта яркими красками изобразила намъ и школу эту и ненавистную ей и всмъ другимъ дтямъ фигуру Уильсона, подъ именемъ Елены Бернсъ она описала страданія сестры своей Маріи, которую особенно притсняла надзирательница, выведенная на сцену въ возмущающемъ душу лиц Миссъ Скечердъ. Мы не можемъ пройдти молчаніемъ описаніе сцены, случившейся между Маріей Бронте и ея притснительницей. Однажды утромъ, едва оправившись отъ недавней болзни, Марія Бронте чувствовала себя особенно слабою и просила позволенія остаться въ постели. Надзирательница не согласилась, и несчастный ребенокъ, дрожа отъ холоду, приподнялся и силился обуться. Надзирательница, недовольная этою медленностію, схватила двочку за руку, стащила ее съ постели на средину комнаты и принялась бить ее кулаками въ бокъ, который былъ растравленъ и еще не зажилъ. Негодованіе и ужасъ Шарлотты были безмрны: двадцать лтъ спустя, она описала эту самую сцену въ Дженни Эйръ, описала со всею страстію, къ которой была способна, и никогда не могла говорить о ней безъ содраганія.

Посл смерти Маріи и Елисаветы, Шарлотта сдлалась старшею въ семейств, и съ этихъ самыхъ поръ, говорятъ вс знавшіе ее, слабый лучь дтской веселости, таившійся въ ней, несмотря на безрадостную жизнь, потухъ навсегда. Мало-по-малу она становится такою, какою мы видимъ ее въ продолженіе всей ея жизни: созданіемъ, страдающимъ съ спокойствіемъ и стойкостію истиннаго героя, съ гордостію и сосредоточенностію Фанатика, исполняющаго непреложный долгъ свой. Она возвращается въ Гевартъ, и долгіе, тяжкіе, невыносимо скучные годы тянутся для нея, она растетъ вмст съ двумя меньшими сестрами и братомъ, безъ всякаго живаго лица, безъ руководителя, безъ учителя, который могъ бы внести одушевленіе въ этотъ унылый домъ, пропитанный воздухомъ могилъ, среди которыхъ онъ построенъ. Могилой пахнетъ и въ нравственной атмосфер семейства, изъ котораго вырастаютъ четыре несхожихъ между собою лица, одинаково запечатлнные трагическимъ характеромъ. Но прежде чмъ мы будемъ говорить о нихъ, намъ хочется сказать нсколько словъ о старой Тобби, служанк, вынянчившей съ нжносгію няни и грубостію крестьянки Шарлотту и сестеръ ея и теперь занимавшей въ пасторскомъ дом различныя должности, отъ домоправительницы до кухарки. Дти растутъ, они ужь вступаютъ въ юношескіе годы, но Тобби попрежнему бранитъ ихъ, ворчитъ на нихъ, и балуетъ едва ли не боле прежняго. Сама Тобби лицо оригинальное, и даже поэтическое: она предана семейству Бронте, считаетъ его своимъ собственнымъ и требуетъ, чтобъ отъ нея не было никакихъ тайнъ. Ей однако мудрено поврять ихъ. Тобби глуха, и Шарлотт приходится кричать на весь домъ, чтобъ успокоить ея ревность и знакомить ее съ семейными длами. Но признанія, сдланныя такимъ образомъ, становились тотчасъ же общимъ достояніемъ, чтобъ избгнуть этого, Шарлотта уводила Тобби въ поляны и болота, и тамъ уже одна одинехонька съ нею могла безъ опасенія передавать ей все то, что возбуждало ея участіе: за то и Тобби въ свою очередь была своего рода сокровище и помогала безрадостно жившимъ дтямъ проводить долгіе зимніе вечера: она мастерски разказывала сказки, исторіи и преданія. Память ея была свжа,— она живо помнила, что и какъ видла въ т поры, когда она была молода, въ то время въ Йоркшир не было еще Фабрикъ, и шерсть пряли не машинами, а руками, тогда въ Черкмойр водились добрыя Феи, Тобби знавала людей, которые ихъ видли сами, своими глазами. Феи покинули Йоркширъ тогда только, когда выстроилась первая Фабрика, и не бродятъ уже теперь, какъ, бывало, бродили прежде, вдоль ручьевъ и по полянамъ и болотамъ при золотистомъ луч мсяца. Да, теперь все не то, все перевелось. Да и не одн Феи, а все старое, все былое. Она сама знавала многихъ людей, которые теперь сгнили въ могил, даже дти ихъ померли, и родъ ихъ перевелся,— она знала подробно всю жизнь ихъ и разказывала дтямъ цлыя трагедіи и драмы, разказывала по своему рзко, энергично, грубо быть-можетъ, но за то оригинально. Тобби врила твердо существованію оборотней, привидній, и смшивая въ своихъ разказахъ были съ небылицами, передавала дтямъ свои впечатлнія и врованія. Страхъ сверхъестественныхъ явленій, мрачное и мистическое настроеніе поражаютъ въ Эмиліи и замтны въ Шарлотт, которая никогда, несмотря на лта, опытность, образованіе, не могла совершенно освободиться отъ нихъ. Больше чмъ кто-нибудь другой, Шарлотта могла бы привыкнуть къ зрлищу смерти и всей обстановк, ее окружавшей, она жила противъ церкви, окна ея комнаты выходили на кладбище: сколько похоронъ видла она въ теченіе года,— но все это только еще больше усилило въ ней невольное чувство страха, и она до конца жизни не могла видть спокойно могилу и гробъ. Однажды посщая съ г-жею Гаскель какой-то соборъ, она едва не упала въ обморокъ, потому что кто-то сказалъ ей, что она ступаетъ по могильнымъ плитамъ. Такимъ образомъ впечатлительность сильно развивалась въ этихъ дтяхъ, и поэтическій элементъ, къ воспринятію котораго он были такъ склонны, воплотился для нихъ въ Тобби, этой живой поэм мрачнаго Геварта. Втобби было материнское къ дтямъ сердце: она одна, несмотря на свою вншнюю суровость, любила ихъ, и была искренно любима ими, слушая ея разказы, дти привыкли записывать ихъ и вести каяідый свой дневникъ. Шарлотта вела его чрезвычайно акуратно и исписывала каждый день огромное количество бумаги. Скоро дневники перестали удовлетворять ихъ, и они затяли нчто въ род журнала, который назвали магазиномъ: они были издатели, авторы и читатели этого журнала, который наполнялся трагедіями, повстями, и сказками маленькихъ Бронте. Г-жа Гаскель даетъ подробной отчетъ объ этихъ дтскихъ сочиненіяхъ и замчаетъ, что главную роль играетъ въ нихъ партія тори. Вс дти и особенно. Шарлотта были яростные тори, такъ же какъ и отецъ ихъ, отъ котораго они конечно заимствовали свои политическія мннія. Шарлотта обожала герцога Веллингтона, онъ былъ ея героемъ въ дтств, и до конца ея жизни остался идеаломъ всего великаго, сильнаго и прекраснаго, предметомъ ея любви и уваженія. Желзный герцогъ играетъ главную роль во всхъ дтскихъ произведеніяхъ Шарлотты, г-жа Гаскель и г. Монтегю придаютъ нкоторое значеніе этому раннему политическому настроенію дтей и говорятъ о ихъ мнніяхъ, какъ о чемъ-то серіозномъ. Мы не соглашаемся съ этимъ. Дти, если только они заключены въ тсную сферу замкнутаго домашняго круга, не имя ни разсянія, ни сверстниковъ, ищутъ исхода для пытливости своего ума, для жажды сердца, изнывающаго въ скук, монотонности, и прилпляются къ чему-нибудь, чтобъ утолить жажду и это броженіе. Понятно, что при этомъ, появленіе ежедневнаго журнала есть происшествіе, чтеніе его — наслажденіе, споры по его поводу — истинная находка. Это не есть убжденіе, не есть и простое влеченіе къ политик, а не боле, какъ исканіе интересовъ, исканіе возможности наполнить чмъ-нибудь дни и вечера, разнообразить монотонную жизнь, нагоняющую скуку. Еслибы политическія мннія серіозно привились къ Шарлотт съ дтства, она бы взросла съ ними, они бы пустили глубокіе корни въ ея сердц, она не была бы равнодушна къ нимъ въ зрлыхъ лтахъ. Кто однажды принялъ истинное, искреннее участіе въ судьбахъ міра или отечества, тотъ навсегда останется связанъ съ ними и съ годами только съ возрастающею страстію будетъ прилпляться къ той или другой партіи. Политическія мннія маленькихъ Бронте жили столько времени, сколько они помогали имъ наполнить ничмъ не наполняемую пустоту и монотонность ихъ жизни. Поздне этотъ интересъ уже не удовлетворяетъ ихъ, и вс, даже жившіе до тхъ поръ одною жизнію, раздляются и избираютъ каждый свою дорогу, Анна, кроткая и тихая, покоряется обстоятельствамъ и смиренно прозябаетъ въ Геварт, выражая изрдка робкое желаніе взглянуть, что длается на Божьемъ свт, и такъ ли живутъ вс другіе, какъ она и ея семейство. Но это не боле, какъ несбыточная мечта, и Анна предается ей какъ мечт, безъ ропота на дйствительность, безъ негодованія на судьбу. Эмилію разгадать трудно, не только въ эту эпоху, но и поздне, когда мы будемъ говорить о ней подробне. Она становится все сурове, все молчаливе, все диче, и принимаетъ привычку бродить одна по окрестнымъ полямъ и болотамъ, самое общество сестеръ тяготитъ ее порою. Бренуэль, напротивъ, тайкомъ отъ отца составляетъ знакомства и связи, и безпрестанно, при первой возможности исчезаетъ въ деревушку Гевартъ, гд по своей веселости, забавному складу ума длается любимымъ гостемъ сосднихъ Фермеровъ, у которыхъ пирушка не можетъ состояться безъ этого живаго, любезнаго юноши. Что сказать о Шарлотт? Шарлотта впадаетъ въ мистицизмъ, въ мрачную тоску и хандру, она придаетъ самымъ незначащимъ обстоятельствамъ какое-то особенное значеніе, сверхъестественный колоритъ, и готова видть какія-то предупрежденія и намеки свыше, для спасенія своей погибающей, гршной души. Вотъ для примра выписки изъ ея журнала.

‘Странное происшествіе случилось у насъ 22 іюня 1830 года. Папа былъ нездоровъ, лежалъ въ постели и былъ такъ слабъ, что не могъ приподняться безъ посторонней помощи. Тобби и я, мы сидли вдвоемъ въ кухн, когда въ 9 ¹/₂ часовъ поутру, услышали стукъ въ наружную дверь. Тобби вышла и отворила ее. Въ ней появился старикъ и, не переступая черезъ порогъ, спросилъ у насъ: здсь ли живетъ пасторъ?

Тобби. ‘Да.

Старикъ. ‘Я желаю видть его.

Тобби. ‘Онъ боленъ и лежитъ въ постели.

Старикъ. ‘У меня есть къ нему посланіе (message).

Тобби. ‘Отъ кого?

Старикъ. ‘Отъ Господа!

Тобби. ‘Отъ кого?

Старикъ. ‘Отъ Господа. Онъ приказываетъ мн извстить его, что женихъ грядетъ, и что мы должны быть готовы принять его, канаты порваны, золотой сосудъ разбитъ, и чаша лежитъ У ручья.

‘Онъ окончилъ рчь свою этимъ словомъ и исчезъ. Когда Тобби затворила за нимъ дверь, я спросила ее, знаетъ ли она, кто онъ такой? Она отвчала, что никогда его не видывала, и никого, кто бы былъ похожъ на него. Хотя я была уврена, что это былъ какой-нибудь энтузіастъ и Фанатикъ, человкъ быть-можетъ безвредный, но уже наврное незнакомый съ настоящимъ благочестіемъ, я однако не могла удержать слезъ при мысли о странныхъ словахъ его и особенно въ такую минуту.* Это мистическое настроеніе было однако нсколько пріостановлено перемною жизни Шарлотты. Ей было пятнадцать лтъ, и отецъ ршился еще разъ послать ее въ школу,она, конечно, знала многое, прочла не мало книгъ, но въ то же время была невжда въ такихъ вещахъ, которыя знакомы десятилтнимъ дтямъ. Къ счастію, въ этотъ разъ Шарлотта попала въ добрыя руки, директорша школы миссъ Вуллеръ, была добрая и милая женщина, которая искренно любила небольшое число своихъ воспитанницъ, и обращалась съ ними дружески, вскор она особенно привязалась къ Шарлотт и посл разлуки вела съ нею постоянную переписку. Утро было занято уроками, а вечеръ былъ посвященъ прогулкамъ, въ продолженіе которыхъ миссъ Вуллеръ разказывала своимъ молодымъ спутницамъ разныя мстныя легенды, происшествія и старинныя были. Она была одарена замчательнымъ талантомъ разказа и будто назначена судьбою дополнить для Шарлотты свднія, почерпнутыя отъ Тобби, о жизни прежнихъ сквайровъ, объ устройств первыхъ Фабрикъ, о страданіяхъ народа во время Французской имперіи, о мятежахъ и возстаніяхъ работниковъ. Миссъ Вуллеръ не забыла и о томъ знаменитомъ въ лтописяхъ Йоркшира Робертсон, о которомъ упоминается въ начал этой статьи, о томъ, какъ Фабрика нкоего Картрейта была, въ буквальномъ смысл, осаждаема народомъ. Все это не было потеряно для Шарлотты, и мы увидимъ въ послдствіи, какъ она искусно воспользуется этимъ матеріаломъ. Пока перемна мста и жизни была во всхъ отношеніяхъ благодтельна для Шарлотты. Она не только могла значительно усовершенствовать свое воспитаніе, но еще нашла то, о чемъ не имла ни малйшаго понятія, и лишеніе чего кладетъ особенную печать на всякое лицо: мы разумемъ общество. Шарлотта не была нечувствительна къ нему, и заманчивая прелесть дружескихъ связей стала ей знакома. Она сошлась со многими двицами и подружилась съ одною изъ нихъ, которая играетъ главную роль въ переписк Шарлотты и означается въ ея біографіи буквою Е. Эта переписка съ нею, не слишкомъ частыя свиданія и тсная дружба длились до самой смерти Шарлотты. Все въ эту пору жизни Шарлотты улыбалось ей,— самая природа была здсь свжа и живописна, и Шарлотта могла бродить по окрестнымъ рощамъ и полямъ, вспоминая поэтическія ихъ легенды, сильно волновавшія ея живое воображеніе.

Не надо однако заключать, чтобы Шарлотта, очутясь въ обществ молодыхъ двушекъ, тотчасъ сблизилась съ ними и искала бы съ жадностію въ ихъ обществ удовлетворенія потребностямъ ума и сердца. Думать такимъ образомъ значило бы вовсе не понимать склада ея характера, на которомъ въ 15 лтъ отъ роду легла уже печать прошлой томительной жизни. Шарлотта однако не была искажена ею совершенно и если вначал не искала общества сверстницъ, то и не удалялась отъ него съ упорствомъ и ничмъ непобдимою дикостію. Вотъ какъ г-жа Гаскель описываетъ Шарлотту въ это время. ‘Пятнадцати лтъ, говоритъ она, Шарлотта была такою, какою осталась на всю жизнь, она была не задумчива, а молчалива и угрюма, любила уединеніе по привычк и по выбору, а не по склонности и влеченію. Гнетъ обстоятельствъ надломилъ уже ее, и когда въ послдствіи въ ней стали пробуждаться мечты и думы, въ нихъ было что-то грустное и жалобное, что-то надрывающее душу. Она была не хороша собою, мала ростомъ, но сложена правильно и красиво. Темные волосы ея были мягки и густы, свтлокаріе глаза были хорошо прорзаны, ихъ обыкновенное выраженіе было спокойное созерцаніе, но лишь только что нибудь трогало Шарлотту, какъ они загорались и блистали яркимъ огнемъ, что внезапно освщало всю ея физіономію. Никогда не видла я такого выраженія ни у кого другаго. Что касается до остальныхъ чертъ ея лица, то он были не красивы, неправильны и несоразмрны. Руки и ноги ея были необычайно малы, одвалась она всегда просто, но безукоризненно, пріемы ея были тихи и плавны, полны того достоинства, которое мы замчаемъ въ старинныхъ портретахъ древнихъ венеціанскихъ фамилій. Она усвоила себ эти пріемы съ дтства, съ тхъ самыхъ поръ, какъ смерть Маріи и Елисаветы, оставивъ ее старшею въ семейств, наложила на нее долгъ занимать но возможности мсто матери для сестеръ и брата.

Окончивши свое воспитаніе въ школ г-жи Вуллеръ, Шарлотта отправилась домой и должна была воротиться опять въ школу въ должности надзирательницы и привести съ собой Эмилію, которая въ свою очередь должна была окончить тамъ свое образованіе Это приведено было въ исполненіе, но Эмилія осталась только три мсяца въ школ г-жи Вуллеръ, и мы воспользуемся этимъ случаемъ, чтобы сказать о ней нсколько словъ. Изъ всхъ дтей Вройте, Эмилія кажется намъ наиболе страстною и оригинальною, на ней отразилось сильне, чмъ на другихъ, та страшная судьба, которая тяготла надъ всмъ семействомъ Бронте. Къ сожалнію, до насъ дошло мало свдній о внутренней жизни и склад ума Эмиліи, и чтобы дать нкоторое понятіе о ней, мы должны пользоваться не только разрозненными Фразами изъ переписки Шарлотты, но даже и романомъ ея Шерли, въ которомъ, по собственному признанію, она очертила сестру свою въ лиц героини.

Данныя эти весьма неудовлетворительны, и не всегда врны, потому что Шарлотта обожала Эмилію, и говоря о ней, всегда находилась подъ вліяніемъ этого чувства, такъ же какъ и г-жа Гаскель, которая въ свою очередь, составляя біографію Шарлотты съ неимоврною любовію, смотритъ на многое, почти на все, глазами своей умершей пріятельницы. Эмилія училась не много, да и то урывками и безъ всякой послдовательности. Она любила мечтать и бродить и была одарена воображеніемъ, необузданнымъ, мрачнымъ, дикимъ, доказательствомъ чему служитъ ея повсть Высерингскія высоты, о которой въ послдствіи мы поговоримъ подробне. Любимое чтеніе Эмиліи, исключая поэзію, были книги сектантовъ, полные ненависти къ земл, стремленія къ другой жизни и сверхъестественныхъ о ней откровеній, словомъ всего того, что пугаетъ юное воображеніе, и что во всякомъ случа даетъ ему уродливое направленіе. Жажда дятельности пожирала ее, и такъ какъ ей не было исхода въ тихомъ и скучномъ Геварт, то потребность ея страстной души обратилась на нее самою и нанесла послдній ударъ ея уже и такъ искаженной натур. Такимъ образомъ гордая и страстная Эмилія, подъ гнетомъ окружающихъ ее обстоятельствъ, не борется съ ними, а сама помогаетъ имъ подавить въ себ все живое, все дятельное, и тратитъ свою энергію не на разумную и достойную уваженія борьбу, а на терзаніе самой себя. Она какъ-то умышленно, за одно съ обстоятельствами и жизнію, подавляетъ въ себ всякое проявленіе воли и чувства. Она создаетъ для себя какія-то странныя правила, какую-то неумолимую теорію, вслдствіе которой въ уединенномъ Геварт находитъ средство уединиться еще боле, и не позволяетъ ни сестрамъ, ни даже любимому брату заглянуть въ жизнь своего ума и сердца, Она страдаетъ одна въ гордомъ молчаніи, страдаетъ до тхъ поръ, пока не падаетъ подъ бременемъ, съ истинно стоическимъ величіемъ, совершенно впрочемъ безполезнымъ. Этотъ же самый стоицизмъ длаетъ ее рзкою, суровою и вскор эгоистичною. Безжалостная къ себ, она безжалостна и къ другимъ, вся любовь ея сердца тратится на привязанность къ мсту, къ этому мрачному и унылому Геварту и его болотамъ, а первоначальная нжность и изліянія, такъ свойственныя молодой женщин, двушк, не обращаются на сестеръ, достаются на долю животныхъ. Всякій разъ какъ Эмиліи приходится покидать Гевартъ, она сохнетъ и таетъ и принуждена немедленно возвращаться домой, привязанность къ мсту, доходящая до такихъ предловъ, нестественна, носитъ на себ печать болзненности и походитъ на привязанность краснокожихъ къ дымному, непривлекательному вигваму. Въ эту привязанность не входитъ чувство красоты природы, это нчто въ род привычки, граничащей со страстью, привычки, составляющей отличительную черту всхъ дикихъ племенъ. Такова Эмилія, она не развита, умъ ея бродитъ, воображеніе работаетъ безплодно, разумъ блуждаетъ во мрак изуврства, софизмовъ и разныхъ нелпыхъ теорій. Она не замчаетъ даже и того, что стоицизмъ и сила ея духа вовлекаютъ ее, мало-по-малу, въ безпощадный эгоизмъ. Она внушаетъ сестрамъ столько же страха, сколько и любви, сама же она не выказываетъ любви ни одному изъ членовъ семейства, вс привязанности ея сосредоточились на болотахъ, окружающихъ родной домъ, да на страшной огромной собак. Собака эта была изъ свирпой породы бульдоговъ и называлась Киперъ. Если съ ней обращались кротко и ласково, она была смирна, но лишь только ей угрожали, какъ она бросалась съ яростью на горло противника и старалась задушить его. Киперъ взялъ привычку приходить на верхъ, въ спальню миссъ Бронте, и ложиться на ихъ чистыхъ, блыхъ постеляхъ. Привычка эта приводила въ ужасъ и старую щепетильную двицу Бренуэль, тетку миссъ Бронте, и Тобби, на постоянныя, краснорчивыя ихъ жалобы Эмилія объявила однажды, что въ первый разъ, какъ Киперъ расположится на постел, она берется положить конецъ этому и отвчаетъ, что это уже не возобновится. Вскор посл того, Тобби явилась въ гостиную и вполовину торжествуя, вполовину дрожа отъ страха, сказала Эмиліи, что страшный Киперъ опять улегся на ея постел. Эмилія поблднла, глаза ея загорлись, сжатыя губы были искажены тою странною улыбкой, которая по словамъ Шарлотты придавала лицу ея суровость, неподвижность и безчувственность камня. Выраженіе это было таково, что ни одна изъ сестеръ не осмлилась сказать ей ни слова. Волнуемыя страхомъ, поспшили он за Эмиліей, которая пошла прямо на верхъ. Шарлотта, Анна и Тобби остались въ темномъ корридор, который былъ въ эту минуту еще темне отъ наступавшихъ сумерекъ. Скоро он увидли, что Эмилія сходитъ съ лстницы и тащитъ за собою Кипера, который упирается изъ всхъ силъ, скалитъ зубы и рычитъ неистово, подъ сильно сжимающею его горло рукою. Шарлотта и Тобби не осмлились произнести ни слова, боясь, чтобъ Эмилія не взглянула на нихъ, и тмъ не отвлекла своего вниманія отъ разсвирпвшаго животнаго. Сойдя съ лстницы, Эмилія выпустила изъ рукъ собаку, и не давая ей времени опомниться, принялась бить ее изъ всхъ силъ кулакомъ по голов и морд. Собака пыталась защищаться, но удары сыпались на нее съ быстротою молніи, и вскор животное, полоумное отъ боли, полуослпшее отъ текшей по глазамъ крови, покорилось и поползло къ госпож своей, ласкаясь и моля о пощад. Съ этихъ поръ Киперъ безпрекословно повиновался Эмиліи, которая страстно любила его и имла обыкновеніе, сидя на немъ верхомъ, класть руку на его широкую грязную морду. Но не одного Кипера любила Эмилія, вс сильные и свирпые зври пользовались ея симпатіей, но за то она не обращала ни малйшаго вниманія на добрыхъ и тихихъ. Часто, видя бгущую мимо дома собаку, съ повисшею внизъ головой и поджатымъ хвостомъ, собаку, которую можно было заподозреть въ бшенств, Эмилія выходила и подносила ей воды. Однажды, гуляя одна, она была укушена такою собакой, все заставляло думать, что она была бшеная. Эмилія не сказала никому ни одного слова, но поспшила въ кухню, и холодно и спокойно прижгла себ рану добла накаленнымъ желзомъ. Единственное удовольствіе Эмиліи состояло въ прогулк, она бродила цлые дни по болотамъ, окружавшимъ Гевартъ, и по чахлымъ кустарникамъ, покрывавшимъ окрестные холмы. Когда отецъ послалъ ее въ школу миссъ Вуллеръ, она отдалялась отъ всхъ, томилась и молча изнывала въ тоск по полямъ и болотамъ Геварта. Вотъ что пишетъ объ этомъ Шарлотта. ‘Всякое утро, лишь только она просыпалась, воображеніе рисовало ей отцовскій домъ, родные кустарники и поля, и это видніе омрачало ей весь день. Никто кром меня не зналъ, что волновало ее, за то я знала это слишкомъ хорошо. Въ борьб этой, здоровье ея сильно страдало, она худла, блднла, силы ея гасли, и все заставляло опасаться близкой катастрофы. Я чувствовала, что она умретъ, если не возвратится домой, и обратилась къ отцу, у котораго выпросила для нея это позволеніе.’

Такимъ образомъ все семейство Бронте опять соединяется въ Геварт, но въ этотъ разъ не надолго. Средства г-на Бронте были скудны, онъ не могъ поддерживать свое семейство, и вмст съ тмъ дать приличное воспитаніе сыну, который ужь выходилъ изъ дтства. До сихъ поръ молодой Бренуэль жилъ безвыздно въ Геварт, и учился кое-какъ съ помощію отца, пользовался нкоторою свободой, и велъ короткое знакомство съ сосдними фермерами. Бренуэль былъ любимецъ всей семьи, любимецъ тетки и Тобби, идолъ сестеръ. Могло ли быть иначе? Тамъ, гд сфера тсно замкнутая, гд женщины заключены, гд нтъ мущинъ, или находится только одинъ мущина, будь онъ братъ или мужъ, будь онъ даже постороннее лице, все равно, лишь бы онъ былъ мущина, онъ сдлается предметомъ обожанія и поклоненія. Объ немъ будутъ мечтать, будутъ видть въ немъ идеалъ, на него возложатъ лучшія надежды и построятъ для него, и для себя у ногъ его, блестящую будущность, принесутъ ему въ жертву собственную жизнь и въ даръ лучшее достояніе своего сердца. Положеніе такого лица въ семейств очень опасно, и крпокъ тотъ, кто выдетъ чистъ и невредимъ изъ такого испытанія, чья голова не закружится отъ иміама, кто не оступится и не упадетъ въ бездны, прикрытыя цвтами. Слушая безпрерывныя похвалы, кто не повритъ имъ наконецъ? Постоянное увреніе въ блестящей будущности, кого не пріучитъ считать ее за дйствительность? Вчное удивленіе достоинствамъ, вчное обожаніе, вчное поклоненіе кого не растлитъ и не разслабитъ? Сосди, будто сочувствуя сестрамъ Бренуэля, баловали его точно также,— но сосди были или фермеры или небогатые торговцы и даже крестьяне, стоявшіе гораздо ниже Бренуэля и по воспитанію и но понятіямъ, очаровать ихъ было не трудно, и еще легче самому унизиться до ихъ понятій, привычекъ и вкусовъ. Такъ и случилось. Въ 18 лтъ Бренуэль ужь втянулся въ такой образъ жизни, которічй долженъ былъ въ послдствіи горько отозваться ему. Сестры знали, что Бренуэль посщаетъ таверны, пируетъ съ сосдями, и скрывали отъ отца эти весьма простительныя, по ихъ мннію, шалости, свойственныя всмъ молодымъ людямъ его лтъ. Неопытныя и незнакомыя съ жизнію, он не могли понять, что если юнош пирушка позволительна съ равными себ по образованію и понятіямъ, то она опасна съ низшими, потому именно, что обмнъ мыслей, даже самое остроуміе изгнаны тамъ, гд одно грубое пьянство и низкія шутки находятъ себ мсто, что пировать съ равными себ значитъ веселиться, а съ низшими только унижаться и привыкать къ грубости и невоздержанію. Скоро сестры Бренуэля не могли не замтить слдствій такого общества, привычки, выраженія, самыя чувства Бренуэля огрубли, но он продолжали потворствовать ему и говорили, что онъ въ этомъ похожъ на всхъ молодыхъ людей его лтъ. У Бренуэля нё было ни серіозныхъ занятій, ни даже цли въ жизни, онъ былъ преданъ праздности и скук, мудрено ли, что онъ искалъ развлеченія и укорачивалъ долгіе вечера и безконечные дни въ безпрерывныхъ пирахъ? Прізжалъ ли купецъ или родственникъ къ фермерамъ, тотчасъ посылали за Бренуэлемъ, и онъ являлся, случалось ли путешественнику захать въ эту глушь и остаться тамъ дольше, чмъ онъ хотлъ, трактирщикъ говорилъ ему о Бренуэл, какъ о Феникс округа, разговоръ котораго сократитъ для него долгій зимній вечеръ, и Бренуэль опять являлся. Однажды онъ поразилъ одного изъ прозжихъ своимъ удивительнымъ знаніемъ всхъ закоулковъ Лондона и на вопросъ его, долго ли онъ жилъ тамъ, отвчалъ: никогда. Дйствительно, желаніе Бренуэля оставить Гевартъ и вмст съ тмъ праздность его были такъ велики, что онъ изучилъ до малйшихъ подробностей карту Лондона, такъ что всякій переулокъ дальняго предмстій былъ знакомъ ему. хать въ Лондонъ,— вотъ что было цлью Бренуэля,— хать въ Лондонъ и вступить въ академію искусствъ, къ которымъ онъ чувствовалъ нкоторую склонность, которую сестры поспшили счесть за призваніе и талантъ. Он ршились немедленно помочь ему въ осуществленіи этого плана, и Шарлотта и Анна съ этою цлію оставляютъ отцовскій домъ и длаются гувернантками. Эмилія остается съ старымъ отцемъ, помогать тетк и Тобби въ трудахъ по хозяйству. Что сказать о жизни Шарлотты въ чужихъ домахъ, въ должности гувернантки? Въ ней накипло такъ много горечи въ продолженіи этого времени, что не одна страница ея романовъ будетъ въ послдствіи пропитана ею. Мы приведемъ одну изъ нихъ, чтобъ изобразить ея тогдашнее положеніе.

‘Вы говорили мн прежде, что хотите быть гувернанткой, но вы помните, моя милая, что я никогда не одобряла этого намренія. Я сама была гувернанткой долгое время въ моей жизни, и мои испытанія были тяжки и жестоки. Я не желала бы, чтобы вы вытерпли что-нибудь подобное. Случай привелъ меня въ семейство съ большими претензіями на аристократическое происхожденіе и образованность, оно было убждено, что на немъ лежитъ печать особенныхъ даровъ неба. Мн дали замтить съ перваго раза, что я имъ не ровня и не могу слдовательно разчитывать на ихъ симпатію. Отъ меня нисколько не скрывали, что я была лишнимъ бременемъ и стсненіемъ въ ихъ обществ, мущины смотрли на меня, какъ на парію, которой нельзя было не оказать услугъ, требуемыхъ ея поломъ, но тмъ не мене было какъ-то неловко ихъ оказывать. Женщины не скрывали, что я для нихъ просто скучна, слуги, разумется, ненавидли меня, за что? я никогда не могла понять хорошенько. Мн высказали очень ясно, что дти, какъ бы ни были они расположены ко мн, какое бы я ни принимала въ нихъ участіе, не могли однако сдлаться мн друзьями. Мн дали замтить, что я должна жить одиноко и никогда не переступать той неопредленной, но тмъ не мене рзкой черты, которая отдляла меня отъ всего семейства. И я влачила жизнь сидячую, уединенную, безъ радостей, въ невол и безпрерывномъ труд. Упадокъ духа, чувство одиночества и тоски — непремнное слдствіе такого натянутаго положенія — произвело на меня обычное дйствіе,— я сдлалась больна. Тогда хозяйка дома замтила мн очень холодно, что я страдаю отъ уязвленнаго самолюбія,— совтовала мн переломить неразумную строптивость, не роптать противъ предопредленія Божія, привыкать къ своему скромному положенію. Она предрекала, что въ противномъ случа во мн разовьется болзненное самолюбіе, которое погубило многихъ мн подобныхъ, и мн придется окончить свои дни въ какомъ-нибудь заведеніи для ума лишенныхъ.

‘Я ничего не отвчала на это, но передала нсколько скромныхъ замчаній по этому поводу ея старшей дочери.

‘Положеніе гувернантки конечно тягостно, отвчала она мн, въ немъ, безъ сомннія, есть своя доля испытаній, но это должно быть. Она не предвидла, не надялась даже, не желала никакихъ измненій въ этомъ положеніи, потому что англійскіе обычаи, чувства и предразсудки не могутъ допустить этого. Гувернантокъ надо держать въ одиночеств, ибо это единственный способъ сохранить то разстояніе, которое должно отдлять ихъ отъ благородныхъ семействъ, среди которыхъ он живутъ.

‘Я вздохнула, молодая двушка это замтила и строго сказала:

‘— Я боюсь, что вы въ высшей степени пропитаны страшнымъ грхомъ падшихъ натуръ — гордостью. Вы горды и стало быть неблагодарны. Маменька платитъ вамъ хорошее жалованье, и еслибы вы были благоразумны, то хотя вамъ непріятно и тягостно переносить многое, все-таки вы должны были бы оставаться за это благодарны, какъ скоро это вамъ приноситъ такое хорошее вознагражденіе.

‘Миссъ Гартманъ была благоразумная молодая двица, обладавшая различными талантами. Аристократія ршительно классъ привелигированный: онъ умственно и морально и физически превосходитъ вс другіе, и я какъ тори сознаюсь въ этомъ, и потому не могу вамъ описать достоинство, выражавшееся въ манер и голос двушки, когда она говорила со мною, это не мшаетъ мн думать, что она была очень себялюбива. Я вспоминаю еще другія замчанія той же двицы, которыя она высказывала очень величественно. Намъ, говорила она, полезны ошибки, заблужденія, безумныя увлеченія и даже преступленія многихъ отцовъ семействъ, это жатва, снабжающая насъ гувернантками. Дочери купцовъ, какъ бы хорошо выучены он, не были, никогда не будутъ воспитаны, и такимъ образомъ не могутъ быть годны для жизни подъ нашею кровлею, еще мене для того, чтобы воспитывать умъ нашихъ дтей, и учить ихъ приличнымъ пріемамъ. Мы всегда будемъ предпочитать тхъ гувернантокъ, которыя происходятъ отъ хорошихъ фамилій и родились и воспитались при тхъ же условіяхъ и съ такою же изысканностію, какъ мы сами.

‘Миссъ Гартманъ воображала, что она лучше всхъ другихъ, и хотя она была богомольна, но религія ея походила на религію фарисея, который благодарилъ Бога за то, что онъ не похожъ на другихъ людей, нисколько не похожъ на мытаря.’

Кажется довольно, картина полна, ярка, и въ ней нтъ ничего ни смягченнаго, ни утаеннаго, прибавимъ только къ этому одно происшествіе, описанное на этотъ разъ уже не въ роман Шарлотты, а въ ея біографіи. Въ одномъ изъ домовъ, гд жила она, занимая должность, составлявшую нчто среднее между должностью няньки и гувернантки, съ нею обращались съ безцеремонностію и грубостію, возможными только въ класс нажившихся фабрикантовъ, къ которымъ принадлежало это семейство. Однажды Шарлотт поручили трехлтняго мальчика и приказали ей ни подъ какимъ видомъ не пускать его въ конюшню. Старшій братъ, не смотря на вс увщанія Шарлотты, повелъ его туда, а когда они пошла за ними, упрашивая ихъ и приказывая имъ воротиться, они стали кидать въ нее камнями и разскли ей високъ. На другой день, мать дтей замтила рану Шарлотты и спросила у ней о томъ.’Это ничего, отвчала Шарлотта, это случилось невзначай.’ Великодушный отвтъ этотъ сблизилъ дтей съ нею, привязалъ ихъ къ ней, и она сама начинала любить ихъ. Однажды, меньшой, въ припадк дтской нжности, воскликнулъ, сжимая руки Шарлотты: ‘Ахъ миссъ Бронте! какъ я люблю васъ!’ Мать тотчасъ остановила его и въ присутствіи самой Шарлотты сказала сухо и презрительно: ‘Фи! мой милый, любить гувернантку!’ Легко можно вообразить себ, какое впечатлніе сдлали на Шарлотту грубыя слова эти, и какое вліяніе имла на нее вообще жизнь въ чужихъ домахъ при такихъ, условіяхъ. Она признавалась въ послдствіи г-ж Гаскель, что чувствовала, какъ хорошія свойства души ея погибали, какъ зло, зависть и ненависть охватывали ея душу. Шарлотта возвратилась домой и исключая поздки къ пріятельниц своей Е*, случавшіяся очень рдко, провела восемь лтъ въ Геварт, почти безвыздно. Какъ же прошла жизнь ея въ продолженіи этихъ долгихъ лтъ’? Признаемся, что мы рдко слыхали или читали описанія, которыя бы могли сравниться съ описаніемъ существованія Шарлотты. Дйствительно, ничего не можетъ быть тоскливе и тяжеле этой жизни. Одинъ день походитъ на другой, поутру сестры заняты хозяйствомъ и помогаютъ Тобби готовить обдъ, потомъ ходятъ гулять но мрачнымъ тундрамъ и болотамъ, урывками он читаютъ безъ разбора всякаго рода книги: романы, поэты, исторію и наконецъ особенно опасныя при такой обстановк, книги духовнаго содержанія, писанныя фанатиками, исполненныя страсти и убжденія, но вмст съ тмъ и разительныхъ заблужденій разума. Посл молчаливаго и незатйливаго обда, он садятся за работу и шьютъ или чинятъ блье до самаго вечера. Въ 9 часовъ, посл ранняго чая, старикъ отецъ и тетка ложатся спать, а сестры, принужденныя соблюдать во всемъ самую строгую экономію, тушатъ свчи и бродятъ взадъ и впередъ но темной комнат, едва освщенной пламенемъ потухающаго камина, или лучомъ мсяца, который озаряетъ могилы кладбища противъ ихъ гостиной. Въ эти минуты повряютъ он другъ другу, не надежды сбои, а только заботы. Откуда взять надежду въ этомъ забытомъ углу старой Англіи, въ этомъ дом, гд нтъ ни средствъ, ни денегъ, гд, что еще хуже, нтъ ни материнской любви и попеченій, ни отцовской заботливости, ни друзей, и гд самая дружба, связующая сестеръ, отзывается чмъ-то холоднымъ и не допускаетъ ни нжныхъ словъ, ни ласкъ, смягчающихъ душу и вызывающихъ на глаза накипвшія на сердц слезы? Нтъ, надежды нтъ и не будетъ никогда въ этомъ дом, который обходятъ и радости житейскія и радости семейныя: сестры повряютъ другъ другу одн заботы свои да кое-какіе планы, чтобы помочь брату выхать изъ Геварта, и сдлать карьеру. Не только роптать, но и выражать сознаніе тягостнаго бремени жизни никогда не дозволяютъ себ сестры. Он мужественно борятся съ тоскою, скукою, лишеніями и трудами, меньшая сестра Анна своею покорностію жребію и обстоятельствамъ напоминаетъ невиннаго, незлобиваго агнца, влекомаго на закланіе. Немногія стихотворенія, оставшіяся посл нея, состоятъ изъ постоянныхъ воззваній къ Богу, вс они — одна молитва къ нему. Анна не имла голоса въ семейств и смиренно брела за сестрами, любя ихъ въ тиши, не смя роптать на суровую Эмилію, еще мене на холодность тетки и эгоизмъ отца. Одна изъ зимъ, проведенныхъ ими въ Геварт, была особенно тяжка. Холодъ стоялъ чрезмрный, и снгу было такъ много, что дороги, были буквально засыпаны имъ, и даже прогулка сдлалась невозможною. Втеръ вылъ, и его заунывные звуки, похожіе на вопли, наполняли собою всегда-безмолвный пасторскій домъ, и нагоняли томительную тоску на его обитателей. Скоро непогода и холодъ породили повальныя болзни въ округ, и по цлымъ днямъ унылые звуки церковнаго колокола возвщали о новомъ погребеніи, подъ окнами комнатъ сестеръ Бронте, разверзались новыя могилы, и часто визгъ пилы о надгробный камень, будилъ ихъ по утру, или пугалъ ихъ вечеромъ, прерывая ихъ разговоры. Эти могилы прибывали со всхъ сторонъ, жались около дома, тснили его и будто грозили войдти и въ него и изъ него сдлать кладбище. Казалось бы, что эта жизнь въ дом, стоящемъ на кладбищ, противъ церкви, изъ которой постоянно выносили гроба, это зрлище погребеній должно было обратиться въ привычку и пріучить миссъ Бронте смотрть на все это хладнокровно и равнодушно. Но хладнокровіе и особенно равнодушіе не лежало въ ихъ характерахъ, хотя он и создали себ неисполнимую задачу казаться такими, напротивъ чувствительность ихъ доходила до болзненности,— она просила себ пищи, и до истомленія, жадно пили сестры смертельные соки, которые конечно могли всхъ имъ преждевременно свести въ могилу. Самый воздухъ Геварта считался крайне нездоровымъ:— испаренія могилъ должны были рано или поздо оказать свое дйствіе на сложеніе несчастныхъ миссъ Бронте и разрушить ихъ здоровье. Что же сказать о нравственной атмосфер, окружавшей ихъ? Сердце чахнетъ, характеръ искажается, умъ извращается, и все существо человка надрывается при такой удушливой атмосфер. Натура Шарлотты крпка, но и она не выдерживаетъ такой жизни, и въ ней развивается мучительная болзнь духа, анализъ ея достигаетъ до чудовищныхъ размровъ и безпрестанно терзаетъ ея болзненно настроенную совсть. Она сочиняетъ себ, какъ и Эмилія, теорію поведенія, создаетъ какой-то идеалъ, до котораго силится достигнуть во что бы то ни стало.

Какая же это теорія? что за идеалъ? Странная вещь, эта молодая 19-лтняя двушка хочетъ дойдти до совершеннаго самоотреченія и вылчитъ себя отъ любви, привязанности, дружбы. Въ сухости и отреченіи отъ всякаго чувства она видитъ единственное возможное на земл счастіе и нравственное совершенство, и хочетъ жить и дйствовать во имя одного сухого долга. Въ слдствіе такого ршенія она твердо отнимаетъ у себя послднюю отраду въ жизни, перестаетъ посщать друзей своихъ, стараясь убить въ себ любящую способность души, уничтожить въ себ всякій порывъ страсти и замнить его холодностію и равнодушіемъ.

Быть-можетъ католическій монахъ (бдная Шарлотта конечно и не подозрвала этого, она, заклятой врагъ католицизма,) былъ бы какъ нельзя боле доволенъ такимъ настроеніемъ, оно, если мы не ошибаемся, было превознесено не въ одной католической книг. Но натура Шарлотты была необычайно сильна, она была одарена къ тому же великимъ сердцемъ, которое не могло быть совершенно подавлено, ни уродливыми умствованіями, ни ложными мученіями, порожденными нравственною болзнію. Сердце, кажется оно одно, боролось и возставало противъ нелпыхъ требованій искаженнаго разума, создавшаго безумную теорію въ минуты невыносимой тоски всего существа, которое билось и рвалось и погибало въ тюремномъ заключеніи Геварта. Эта борьба имла бы весьма печальный исходъ и вроятно окончательно сокрушила бы Шарлотту, еслибы сама судьба не послала ей страшныхъ испытаній, страшныхъ несчастій, которыя потрясли до основанія все существо ея, и быть-можетъ тмъ самымъ спасли ее отъ нравственной смерти. Но объ этомъ посл, скажемъ теперь только то, что, благодаря этимъ заблужденіямъ ума и воли, въ 22-лтней Шарлотт мы видимъ преждевременно устарвшую женщину, совсть которой смущена, внутренняя жизнь которой безрадостне вншней, и существованіе ея въ эту эпоху можетъ по всей справедливости назваться непрестанною жестокою пыткой. Бдная Шарлотта терзается, что она погибла для будущей жизни, что душа ея опутана въ грховныхъ стяхъ, что адъ ожидаетъ ее, какъ давно обреченную ему жертву. Письма Шарлотты краснорчиво свидтельствуютъ объ этомъ нравственномъ страданіи и внушаютъ горестное чувство сожалнія всякому, кто только поставитъ себ цлію проникнуть въ бездны безвыходныхъ, безплодныхъ и добровольныхъ мученій, наложенныхъ ею на себя. Ея изобртательность въ этомъ отношеніи изумительна, она мучитъ себя съ какимъ-то ожесточеніемъ отчаянія, съ какою заботливостію ловитъ она чуткимъ ухомъ малйшее біеніе еще не отжившаго сердца, чтобъ обвинить себя въ преступленіи и доказать себ, что она отвержена собственнымъ судомъ, точно также какъ и судомъ Божіимъ. Она поступаетъ съ собою немилосердно, какъ въ бездлицахъ, такъ и въ важныхъ вещахъ, и написавъ однажды письмо къ пріятельниц, гд позволила себ назвать ее душенькой, проситъ замарать это слово, какъ ненужное и лишнее. Это даетъ намъ понятіе о той суровости, холодности отношеній, которыя, несмотря на самую нжную привязанность, разрознили сестеръ, заставляя каждую изъ нихъ страдать одиноко, повторяемъ, между ними не было ни изліяній, ни ласки, ни слезы, и стихъ Пушкина:

Обнявшись плакали он

не имлъ бы смысла, въ мрачномъ Геварт.

Между тмъ денегъ становилось меньше и меньше, а здоровье начинало измнять сестрамъ, Анна была уже очень плоха, Эмилія, пытавшаяся завести школу въ Галифакс, возвратилась домой, посл шестимсячнаго отсутствія, и тоже не могла, равно какъ и Шарлотта, похвастать здоровьемъ. Литературныя попытки Шарлотты и ея брата, о которыхъ мы будемъ говорить поздне, не удались, и были оставлены, какъ ни къ чему не ведущія. Слдовало ршиться на что-нибудь, было очевидно, что отецъ не можетъ содержать своими скудными средствами такое огромное семейство. Бренуэль взялъ мсто учителя въ одномъ богатомъ англійскомъ семейств, а Шарлотта была готова на все и не была разборчива. Вотъ что пишетъ она, по этому поводу, къ своей пріятельниц Е*.

‘Я бы не хотла быть ни нянькой, ни горничной, и еще мне компаньйонкой, портнихой или модисткой, но очень охотно возьмусь за должность служанки, на которой лежитъ черная работа. Въ самомъ дл, вдь я ищу какого-нибудь мста, какъ ищутъ его служанки, очутившіяся на улиц. Къ тому я недавно открыла въ себ особенный талантъ чистить камины, месть комнаты, убирать постели…’

Наконецъ въ 1841 году представился благопріятный случай устроиться выгодне и притомъ не разлучаясь другъ съ другомъ. Школа миссъ Вуллеръ продавалась, и Шарлотта ршилась пріобрсть ее, тмъ боле, что тетка ссужала ее своимъ небольшимъ капиталомъ. Но тутъ встртилось опять препятствіе, ни Шарлотта, ни сестры ея не знали понмецки и едва понимали пофранцузски, слдовательно имъ было бы затруднительно и почти не возможно управлять школой, гд особенно требовалось знаніе языковъ. Но сдлаться директрисой школы было любимою мечтой Шарлотты, и она ршилась на все, чтобы достичь этой цли. Было положено, что Шарлотта и Эмилія отправятся за границу, на деньги, взятыя взаймы у тетки, и тамъ вступятъ въ пансіонъ для основательнаго изученія французскаго языка. Въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ он собирали свднія о континентальныхъ пансіонахъ, и наконецъ выборъ ихъ остановился на брюссельскомъ пансіон Г-жи Эже, въ которомъ самая плата согласовалась какъ нельзя больше съ тощимъ кошелькомъ миссъ Бронте.

Шарлотта и Эмилія отправились, перехали проливъ и очутились на континент. Новая природа, путешествіе, новыя лица и наконецъ многолюдное общество въ пансіон, гд кипла молодая жизнь, гд 200 воспитанницъ, возрастомъ отъ 12 до 13 лтъ, жили и учились вмст, гд наконецъ сходились каждый день учители и надзирательницы, должна бы была подйствовать благотворно на унылыхъ миссъ Бронте, такъ долго глохшихъ въ своемъ затишь. Увы! и здсь оказалось великою истиной не довольно оцненное слово: въ пору да къ стати. Что могло быть благодтельно для сестеръ, что могло спасти ихъ нсколько лтъ назадъ, то теперь только раздражило ихъ, возбудило въ нихъ неразумную ненависть и совершенное отчужденіе отъ всхъ Он какъ улитки, вошли въ свою раковину. Словомъ, было уже поздно. И однако въ этотъ разъ миссы Бронте не могли пнять на судьбу и людей, въ первый разъ она будто улыбнулась имъ, а люди протянули имъ руку. Г-жа и въ особенности г. Эже являются въ отношеніи ихъ боле чмъ благосклонными, они просятъ посщать ихъ вечеромъ и предлагаютъ вс зависящія отъ нихъ средства для того, чтобы разсять и пріятно занять двушекъ, Два англійскія семейства приглашаютъ ихъ къ себ на вечера, и тогда только перестаютъ утруждать ихъ, когда замчаютъ, что эти приглашенія не только не доставляютъ имъ удовольствія, но еще невыразимо тяготятъ ихъ. Въ продолженіи цлаго года,— можно ли поврить этому?— Эмилія на произнесла ни съ кмъ ни одного слова, кром отвтовъ учителю въ классахъ, да необходимыхъ да и нтъ, въ отвтъ на какой-нибудь вопросъ двицъ и надзирательницъ. Гордостью дикарки, нетерпимостью фанатика, непреклонностію затворницы, глубокимъ презрніемъ чистой Англичанки ко всему тому, что не старая Англія, отличалась Эмилія. Если присоединить къ этому неловкости и странные пріемы, усвоенные въ Геварт, которые должны были отталкивать всякія попытки на сближеніе и поражать непріятно свободныхъ, веселыхъ и счастливыхъ двицъ, оканчивавшихъ свое воспитаніе въ школ, то намъ станетъ понятно, почему Эмилія бродила одна по заламъ пансіона, какъ бродила одна въ гостиной Геварта. Для массы воспитанницъ она должна была казаться или смшною или странною, и за насмшки платила съ своей стороны презрніемъ и сознаніемъ собственнаго превосходства, выражавшимся впрочемъ въ холодномъ и гордомъ молчаніи. Сама Шарлотта, которую мы видли въ школ г-жи Вуллеръ, если не сообщительною, то доступною, и не отвергающею руку, протянутую ей во имя симпатіи, является здсь похожею на католическую монахиню, преслдуетъ враждой и ненавистью не только религію, устройство, нравы страны, гд живетъ, но еще, преувеличивая легкость и втренность молодыхъ двицъ, лность двочекъ, клеймитъ печатью глупости, тупости и разврата всю брюссельскую молодежь. Прочитавъ письма Шарлотты изъ Бельгіи, и особенно два ея романа Биллетъ и Профессора, можно подумать, что она живетъ среди крайне развращеннаго общества и, что еще печальне, развращеннаго систематически съ дтства, словомъ на основаніи взгляда Шарлотты на Брюссель, можно длить все тамошнее юношество только на два разряда:— на развратныхъ и на тупоумныхъ, то же самое даетъ она разумть и объ остальномъ обществ. Человкъ, незнакомый съ Бельгіей, могъ бы получить о ней совершенно превратное понятіе изъ странныхъ описаній Шарлотты. Есть ли однако возможность вообразить, чтобъ изъ двухсотъ лицъ, находившихся въ пансіон Эже, не нашлось ни одного достойнаго если не уваженія и любви, то по крайней мр сочувствія и участія двухъ сестеръ? Шарлотта не скрываетъ своихъ чувствъ, она высказываетъ ненависть и отвращеніе ко всему окружающему ее такъ прямо, что лица наиболе къ ней расположенныя охладваютъ къ ней. Это особенно замтно въ отношеніяхъ къ ней г-жи Эже, которая была ревностная католичка и не могла видть спокойно страстную ненависть Шарлотты къ католицизму. Что касается до Эмиліи, то она была въ этомъ случа еще сильне Шарлотты, или лучше сказать еще закоснле, она даже не выражала словами своего негодованія и презрнія, единственная отрада сестеръ заключалась въ рдкихъ посщеніяхъ одного англійскаго семейства, состоявшаго изъ матери и двухъ дочерей, старшей сверстницы Шарлотты и меньшой, пятнадцатилтней двочки. Живая, веселая и бойкая, она успла снискать благосклонность двухъ гевартскихъ дикарокъ и не затрогивала въ нихъ болзненнаго чувства нетерпимости, которое заставляло ихъ весьма часто преслдовать какъ порокъ самую веселость молодости и смшивать столь естественную легкость ума съ легкостію правилъ и характера. Марта, такъ звали молодую Англичанку, была любимицей Шарлотты, которой случалось оживляться на вечерахъ ея матери, что ршительно никогда не случалось съ Эмиліей. Но и тутъ нельзя упустить изъ виду одну характеристическую черту. Г-жа Гаскель разказываетъ, что когда Шарлотта ршалась говорить, то она длала это не иначе, какъ отворотивъ голову отъ своего собесдника и такъ искривись на стул, что ему приходилось видть одинъ ея затылокъ.

Надо замтить, что достоинства ума и характера Шарлотты должны были быть, безъ сомннія, велики, если, несмотря на эти странности, такъ смшныя для всякаго посторонняго лица, не посвященнаго въ тайну внутреннихъ страданій и болзненнаго развитія, она могла заслужить всеобщее уваженіе въ пансіон, а въ Геварт не разъ привлекать на себя вниманіе мущинъ. Еще въ 1839 году, одинъ изъ сосднихъ пасторовъ, человкъ суровой и ееріозный, сватался за Шарлотту и подучилъ отказъ, потому, говоритъ она, что я видла, что онъ не любитъ меня, а только уважаетъ, и по всей вроятности не подозрваетъ той страсти, каторую вложила въ меня природа. Вскор посл этого, молодой Ирландецъ, тоже пасторъ, прстилъ отца ея и былъ увлеченъ оригинальностію и умомъ Шарлотты. На этотъ разъ нчто похожее на любовь замшано въ дло сватовства, но Шарлотта находитъ другую причину отказа. Оставляемъ говорить ее самою, такъ разказъ ея оригиналенъ и вмст съ тмъ такъ живо обрисовываетъ ея собственный нетерпимый и строгій характеръ.

‘Этотъ джентельменъ, г. Б молодой ирландской пасторъ, только что вышелъ изъ Дублинскаго университета. Пріхавъ къ намъ въ первый разъ, онъ, какъ прилично Ирландцу, былъ какъ у себя дома, и скоро высказался весь въ своемъ разговор. Это былъ умный, живой, страстный человкъ, лишенный однако того чувства собственнаго достоинства и тхъ пріемовъ, обличающихъ самообладаніе, которые такъ свойственны всмъ Англичанамъ. Когда я дома, то я разговариваю, вы знаете это, очень охотно, я даже не слишкомъ застнчива, потому что не чувствую гнета ложнаго стыда, который давитъ меня въ гостяхъ. Итакъ я разговорилась съ Ирландцемъ, которой шутилъ и заставлялъ меня смяться, и хотя я видла вс его недостатки, но извиняла ихъ, потому что онъ забавлялъ меня своею оригинальностію. Несмотря однако на это, мн пришлось къ концу вечера сдлаться холодне, когда я замтила, что онъ приправляетъ разговоръ свой со мною ирландскою лестію, которая мн очень не понравилась. Онъ ухалъ, и я ужь позабыла о немъ, когда спустя нсколько дней посл его отъзда получила письмо, адресъ котораго смутилъ меня: почеркъ былъ мн совершенно незнакомъ. Я однакожь распечатала и прочла письмо. Это было объясненіе въ любви и Формальное предложеніе руки и сердца отъ молодаго, проницательнаго Ирландца, написанное съ приличною ему горячностію.— Я надюсь, что вы посметесь отъ всего сердца. Не правда ли, что это приключеніе какъ нельзя больше соотвтствуетъ моему характеру! А по моему такъ оно могло случиться разв только съ нашею Мартой. Что до меня, то я осуждена остаться старою двой, что за важность? Разв я не привыкла къ этой мысли съ двнадцатилтняго возраста!’

По истеченіи года, Шарлотта получила письмо отъ отца, въ которомъ онъ увдомлялъ ее о болзни тетки, это принудило обихъ сестеръ тотчасъ оставить Брюссель. Он поспшили въ Гевартъ, и были встрчены встью о смерти тетки, она оставляла имъ небольшое наслдство, надежды достичь цли и устроить школу въ самомъ Геварт, чтобы не покидать ни отца ни хозяйства, заставляютъ Шарлотту принять предложеніе г. Эже, и опять хать въ Бельгію. Предложеніе это заключалось въ томъ, что она могла безплатно окончить свое изученіе языковъ, если съ своей стороны согласится принять на себя преподаваніе англійскаго языка въ пансіон. На этотъ разъ Шарлотта предпринимаетъ одна путешествіе въ Бельгію, которую такъ ненавидитъ. Нельзя не надивиться ея мужеству и сил въ достиженіи своей цли. Несмотря на внутреннія страданія, на раздраженіе, на совершенное отъ всхъ отчужденіе, она работаетъ изо всхъ силъ, исполняя двоякую обязанность ученицы и учителя. Ея нетерпимость, ея ненависть къ католицизму возрастаютъ такъ, что самъ г. Эже, являвшійся до сихъ поръ ея покровителемъ и другомъ, становится холодне и повидимому отдаляется отъ нея, это огорчаетъ и раздражаетъ ее еще больше. Вотъ что пишетъ она между прочимъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: ‘Ныньче воскресенье, я сижу здсь одна, пока вс он отправились къ своей идолопоклоннической обдн’. Она не ограничивалась письмами и явно во всеуслышаніе высказывала свои мысли, что окончательно всхъ отдалило отъ нея. По цлымъ днямъ сидла она одна, или бродила по бульварамъ незнакомаго ей города, гд толпа людей, шумвшая около нея, еще больне напоминала ей о ея одиночеств. Этотъ многолюдный городъ былъ въ отношеніи къ ней пустыней. Марта умерла почти скоропостижно, а мать ея и старшая сестра поспшили оставить Брюссель, такъ что Шарлотта не имла даже и этого единственнаго ей знакомаго дома, гд бы она могла пріютиться, гд бы могла отдохнуть въ минуты нестерпимой тоски. Чмъ кончилось бы такое страшное положеніе, предвидть нельзя, но судьба взялась и не развязала, а однимъ взмахомъ съ плеча разскла узелъ, въ который обстоятельства запутали Шарлотту. Письма изъ Геварта становились все печальне и страшне. Старый отецъ мало-по-малу слпнулъ, а Бренуэль, этотъ идолъ сестеръ, начиналъ внушать имъ опасенія и страхъ. Поведеніе его было загадочно и все боле и боле тревожило сестеръ. Шарлотта не колебалась — она опять простилась съ г-мъ и г-жею Эже и воротилась въ Англію, гд нашла полуослпшаго отца и полусумашедшаго брата. Оставить ихъ не было никакой возможности, точно такъ же какъ не было возможности пытаться устроить школу въ Геварт при такихъ условіяхъ, такимъ образомъ долго преслдуемая цль не была достигнута Шарлоттою, и планъ ея рушился. Ей впрочемъ было уже не время думать обо всемъ этомъ, а приходилось опять собрать все свое мужество, ходить за больными или заглядывать въ темное, грязное будущее. Но что же сдлалось съ Бренуэлемъ? Исторія его не сложна и обыкновенна, едва ли есть юноша, не испытавшій на своемъ вку чего-нибудь подобнаго, но едва ли другая исторія любви могла разыграться боле трагически, чмъ исторія любви Бренуэля. Мы уже говорили о томъ, какія привычки взялъ онъ, живя въ Геварт, преданный праздности, скук и монотонной жизни. Он-то по нашему мннію развили въ немъ способность отдаться страсти съ увлеченіемъ, отдаться ей безусловно, безъ надежды на спасеніе, если что-нибудь порвется въ ней. Намъ кажется страсть особенно опасною, когда она захватываетъ человка, у котораго еще не сложилось ни опредленныхъ интересовъ, ни убжденій, ни цли. Тогда она становится безпощадна, всемогуща и ведетъ человка къ гибели, высасывая какъ вампиръ всю кровь его сердца, всю силу души, вс его благородныя стремленія и чувства. Таковъ былъ Бренуэль: все его прошлое, все его воспитаніе, вся его жизнь подготовили его къ воспринятію какой-нибудь одной страсти, которая должна была убить его. Онъ былъ натура страстная, ничмъ не руководимая. У сестеръ его были религіозныя убжденія: он были проникнуты строгостію протестантскаго ученія и почерпнули въ немъ руководящія правила для жизни. Бренуэль не имлъ ихъ. Сестры его стремились къ цли и работали безустанно, вся цль несчастнаго Бренуэля состояла только въ желаніи видть Лондонъ. Мы видли, что уже и въ Геварт онъ поддавался грубымъ, не слишкомъ заманчивымъ удовольствіямъ, которыя представлялись ему у сосднихъ фермеровъ. Не то предложила ему жизнь, лишь только онъ вступилъ въ нее. Какъ было ему устоять противъ нея, ему, невооруженному и слабому характеромъ! ..

Прізжая домой повидаться съ семействомъ, Бренуэль удивлялъ сестеръ быстрыми измненіями нрава, онъ переходилъ отъ неестественной веселости къ мрачному настроенію, порою смялся какъ дитя, порою впадалъ въ отчаяніе, которое высказывалъ какъ-то безсвязно. Онъ упрекалъ себя въ нарушеніи долга, въ черной измн, въ преступленіи. Испуганныя сестры слушали слова эти съ ужасомъ и трепетомъ, и не знали чему приписать ихъ, но Бренуэль оставался дома недолго и спшилъ къ предмету любви своей. Мать его воспитанниковъ, женщина зрлыхъ лтъ, страстно влюбилась въ него и увлекла его за собою во вс страданія и жгучія наслажденія преступной страсти. Онъ вполн раздлялъ ее, но не былъ счастливъ и тогда, когда еще не существовало иныхъ преградъ для его любви, кром тхъ, которыя возникали въ его нравственномъ чувств. Что же сталось съ нимъ, когда обманутый мужъ узналъ истину и немедленно отказалъ ему отъ дому! Онъ воротился въ Геваргь убитый и уничтоженный, но влюбленный больше чмъ когда-нибудь. Разлука, препятствія только раздражали несчастную его страсть. Скоро причина, отчаянія Бренуэля стала извстна его семейству, и въ тотъ день, когда оно узнало вс подробности преступной любви его, гостиная пасторскаго дома представляла тяжелое зрлище. Отецъ, не имвшій силъ проклясть сына, обратилъ все свое негодованіе и гнвъ на женщину, его увлекшую, и проклиналъ ее въ присутствіи страстно любившаго ее молодаго человка. Сестры горько рыдали, закрывъ лицо руками, он плакали надъ нимъ, какъ плакали Евреи, сидя на обломкахъ оскверненнаго храма. Пусть простятъ намъ это сравненіе, навянное библейскимъ характеромъ домашней сцены Геварта. Въ глазахъ непреклонныхъ, гордыхъ и неопытныхъ миссъ Броате, этотъ нкогда обожаемый братъ былъ теперь нераскаянный гршникъ, человкъ погибшій и потерянный, осужденный какъ ими, такъ и Богомъ. Он не сумли подать ему въ эту минуту руку помощи и не нашли въ сердц своемъ ни одного слова любви, он только плакали надъ нимъ какъ надъ умершимъ, смшивая проступокъ и вину съ конечною гибелью и грязью разврата. Он плакали теперь не столько надъ нимъ самимъ, сколько надъ падшимъ идеаломъ, надъ идоломъ, который разбился, и въ этой горькой для нихъ утрат, забывали живое лицо, котораго одно спасеніе было въ участіи и любви. Христіанки, дочери пастора, не умли протянуть руку падшему, по еще не погибшему созданію — брату во Христ, брату по плоти и крови! Это было своего рода преступленіе, и судьба въ лиц этого самаго брата жестоко покарала ихъ.

Бренуэль поселился въ Геварт. Онъ, конечно, не искалъ участія у сестеръ, не приходилъ поврять имъ свои муки и безысходное, томительное страданіе, смшанное съ укорами совсти. Эти-то укоры и говорятъ намъ о томъ, что Бренуэль не погибъ, а только блуждалъ, что ему нужна была дружеская рука, и что руки этой онъ не нашелъ около себя. Онъ жилъ въ сред семейства и былъ одинъ, между имъ и ими лежала теперь непроходимая бездна, каменная стна раздляла ихъ. Въ воспоминаніяхъ любви искалъ Бренуэль возможности переносить настоящее, и безпрестанно перечитывалъ письма, которыя получалъ отъ нея. Его еще поддерживала надежда, мужъ любимой имъ женщины былъ опасно боленъ, онъ могъ умереть, и Бренуэль надялся на возможность брака съ нею. Надежды эти отчасти осуществились,— мужъ дйствительно умеръ, и Бренуэль собирался уже хать, когда прибылъ посланный, который украдкою вызвалъ его изъ родительскаго дома для свиданія въ трактир деревушки Гевартъ. Бренуэль цлый часъ говорилъ съ нимъ, запершись въ комнат, и когда посланный вышелъ оттуда, сперва длилось мертвое, страшное молчаніе, какъ будто въ той комнат все вымерло, а посл раздался страшный стукъ, на который бросились вс случившіеся на эту пору въ трактир. Несчастный Бренуэль лежалъ на полу въ страшныхъ конвульсіяхъ.

Бренуэль узналъ, что мужъ его возлюбленной сдлалъ завщаніе, по которому оставлялъ все свое состояніе жен, съ условіемъ, не только не возобновлять никакихъ отношеній съ Бренуэлемъ, но еще и не видать его. Она прислала сказать ему, что должна навсегда отказаться отъ него, чтобы не потерять состоянія.

Этотъ ударъ былъ послдній, и Бренуэлю не суждено была перенести его. Прежнія его привычки возобновились съ небывалою силою. Не имя мужества переносить свои страданія, несчастный искалъ забвенія въ вин и опіум, ему перестали давать деньги,— онъ кралъ ихъ у отца и сестеръ и съ необычайною хитростію умлъ достать себ опіуму изъ ближайшихъ городовъ. Скоро такая жизнь разрушила его здоровье, онъ впалъ въ сумашествіе и въ припадкахъ безумія часто говорилъ отцу, что которому-нибудь изъ нихъ суждено умереть въ теченіи ночи. Напрасно дочери умоляли отца не спать съ безумнымъ сыномъ, отецъ не соглашался на это, и он по цлымъ ночамъ, испуганныя, полуодтыя, прислушивались къ тому, что происходило въ страшной спальн, иногда ихъ слухъ былъ поражаемъ глухою борьбою, въ другой разъ щелканье взведеннаго курка ясно долетало до нихъ, потомъ наступало молчаніе, которое едва ли не было страшне борьбы и шума. На другой день опомнившійся братъ говаривалъ имъ: ‘Какая ужасная ночь! Бдный отецъ длаетъ, что можетъ — но для меня все кончено, все кончено! Это ея вина, да, ея вина!’ Эти слова не возбуждали ни особеннаго сожалнія, ни особеннаго участія въ сестрахъ: такъ по крайней мр можно судить изъ писемъ Шарлотты. Он перешли отъ крайняго ни на чемъ не основаннаго обожанія брата къ крайнему презрнію, если сожалли о немъ, то холодно, если ходили за нимъ, какъ за больнымъ, то подолгу. Но не будемъ подражать г-ж Гаскель. Она безпощадно, безжалостно казнитъ предметъ страсти Бренуэля, не будемъ въ свою очередь казнить сестеръ его, которыя несмотря на то, что были одарены чувствительнымъ сердцемъ и многими неоцненными женскими качествами, остались мужественно безчувственны къ страданіямъ брата. Сердце ихъ молчало. Печальный примръ извращенія и преувеличенія понятій, нетерпимости, закаленной одиночествомъ и особенною настроенностію ума. Несчастныя миссъ Бронте страдали по своему, и страдали быть-можетъ не меньше брата, который, уничтоженный, задавленный и безумный, медленно умиралъ подл нихъ, отравляясь виномъ и опіумомъ. Г-жа Гаскель оканчиваетъ эту страшную повсть слдующими замчательными словами:

‘Эту исторію должно разказывать. Я бы, можетъ-быть, умолчала о ней, но не говоря уже о томъ, что она извстна очень многимъ лицамъ и, такъ сказать, сдлалась достояніемъ общества, разказъ долгой пытки, позорныхъ привычекъ и преждевременной смерти-сообщника этой женщины, разказъ о долгой и глубокой скорби его семейства пробудитъ, можетъ-быть, чувство раскаянія въ душ этой несчастной. Она не только пережила его, но еще теперь извстна въ лондонскомъ свтскомъ кругу, какъ любезная, модная и еще цвтущая вдова…. Въ этомъ случа не женщина, а мущина сталъ жертвою, и она до сихъ поръ еще, безъ угрызеній совсти, блистаетъ въ самомъ лучшемъ обществ! Я читаю имя ея между именами дамъ патронессъ, при учрежденіи баловъ во время Рождества, я слышу имя ея въ лондонскихъ кругахъ. Теперь пусть она прочтетъ разказъ не только о страданіяхъ ея сообщника, но еще описаніе тхъ мученій, которыя достались, благодаря ей, на долю невинныхъ жертвъ, преждевременные гробы которыхъ могли бы быть по всей справедливости выставлены у дверей ея дома.’ Горечь этихъ словъ можетъ быть извинительна разв только необычайной дружб г-жи Гаскель къ Шарлотт Бронте, и станетъ вполн понятна тогда только, когда мы скажемъ, что г-жа Гаскель принадлежитъ къ строгой и неумолимой сект квакеровъ.

Мы не станемъ также, слдуя за г-жею Гаскель, разказывать подробно ходъ болзни Бренуэля. Въ такихъ натурахъ, какъ натура Шарлотты, любовь не переживаетъ уваженія, и какъ мы видли, замняется даже не христіанскимъ состраданіемъ, а только сухимъ исполненіемъ родственнаго долга, состоящаго въ заботахъ о Физическомъ благосостояніи больнаго. Мы не желаемъ останавливаться на этой черт характера Шарлотты, она не симпатична, человческое чувство громко протестуетъ противъ такой несвойственной женщин суровой непреклонности. Съ другой стороны, какъ бросить камень въ несчастную, вполн добродтельную двушку! Поспшимъ лучше впередъ по тернистой дорог ея жизни, испытанія ея только что наступили, и удары судьбы слдуютъ одинъ за другимъ, спасая ее, въ этотъ разъ, отъ самой себя. Она помимо воли своей перестаетъ терзать себя и окончательно искажать свою душу и умъ. Но прежде, чмъ мы будемъ говорить о несчастіяхъ, постигшихъ Шарлотту, посмотримъ, какъ прожила она эти страшные безконечные четыре года, въ продолженіи которыхъ длилось сумашествіе и медленная, постепенная смерть Бренуэля. Здоровье всхъ сестеръ было чрезвычайно плохо, а ихъ нравственное состояніе еще хуже здоровья, сердца ихъ, уже измученныя внутренними бурями, теперь исполнились мрачною безнадежностію и спокойствіемъ смерти. Между тмъ, имъ не было времени думать о себ и заниматься собою. Зрніе отца ихъ слабло не по днямъ, а по часамъ, скоро онъ не могъ уже читать, что было его необходимою, насущною потребностію, потомъ онъ не могъ уже безъ посторонней помощи всходить на каедру, куда его должны были приводить. Его тусклые глаза, вперенные на одну точку, когда онъ говорилъ проповдь, ясно доказывали совершенную потерю зрнія. Шарлотта должна была ходить за нимъ, какъ за ребенкомъ, и въ то же время заниматься хозяйствомъ, Тобби долго лежала въ постели съ сломанною ногою, да и выздороввъ и принявшись за прежнюю должность оказалась такъ стара и слаба, что ей необходима была помощница, которую она впрочемъ отвергла съ негодованіемъ, не соглашаясь допустить въ домъ другую служанку. Шарлотта была принуждена приходить въ кухню и тайкомъ помогать Тобби, чистить овощи, готовить кушанья, которыя она по сложности ихъ не могла сносно приготовить. Эмилія пекла хлбы, убирала комнаты, она тоже какъ и Тобби, не желала имть въ дом служанку. Она предпочитала трудиться сама и даже исполнять всю черную работу дома, лишь бы не видать въ дом чужаго лица. Эта боязнь чужихъ дошла въ ней до того, что выходя гулять, она обходила деревню, лишь бы не встртить окрестныхъ поселянъ и не быть вынужденною обмняться съ ними нсколькими словами или простымъ привтствіемъ. Еще при жизни тетки, дло шло о томъ, чтобъ удалить Тобби и взять въ домъ другую женщину, сдлать это было тмъ легче, что Тобби имла небольшой капиталъ и могла жить безбдно и спокойно у родной сестры своей. Миссъ Бронте не соглашались однако на это, и высказавъ однажды свое мнніе объ этомъ отцу и тетк, он повидимому покорились ихъ вол, но упорное молчаніе въ продолженіи цлыхъ дней, и отказъ сть за обдомъ доказывали противное. На этотъ разъ г. Бронте уступилъ дочерямъ, и Тобби осталась въ Геварт. Несмотря на эти прозаическія занятія, на сердечную истому и крайнюю усталость, надо было подумать и о будущемъ. О школ нечего было помышлять при такой обстановк — при больномъ сумашедшемъ брат и слпомъ отц. Шарлотта снова принимается за литературу. Надо замтить, что если въ первой юности сестры писали повсти, драмы и поэмы, и читали ихъ другъ другу, то все это было давно оставлено ими, вмст съ другими привычками дтства. Каждая изъ нихъ, принимаясь теперь за перо, писала тайно отъ другой: Шарлотта въ надежд заработать деньги своими литературными трудами, а Эмилія и Анна безъ опредленной цли, быть-можетъ изъ потребности высказать избытокъ угнетавшихъ ихъ душу чувствъ. Изъ писемъ Шарлотты въ эту эпоху ея жизни видно, что эти матеріальныя заботы, что глубокая рана, нанесенная ея сердцу болзнію и смертью брата и слпотою отца, дйствуютъ на нее, страшно сказать это, благодтельно. Она не иметъ времени думать о себ, перестаетъ предаваться суеврному страху о погибели души своей, отвлекается мало-по-малу отъ болзненнаго анализа, которымъ умла только мучить себя безплодно и обезсиливать вс свои способности. Теперь она входитъ въ боле нормальное душевное состояніе. Она не надаетъ духомъ, мужественно идетъ противъ судьбы и стойко сноситъ ея удары, она безустанно предается литературнымъ трудамъ, въ которыхъ ищетъ развлеченія, утшенія, отдохновенія, и на которыхъ, вмст съ тмъ, строитъ планы своей будущей независимости. Однажды, совершенно нечаянно, ей попадается въ руки манускриптъ стихотвореній Эмиліи, которыя кажутся ей достойными печати. Но какъ подойдти къ Эмиліи? Какъ ей признаться въ этомъ? Эмилія не сообщительна, ни одна изъ сестеръ не пользуется ея совершенною довренностью, и она ни подъ какимъ видомъ не позволяетъ имъ заглядывать во внутреннюю жизнь свою. Шарлотта ршается однако попытать счастія и въ этихъ видахъ повряетъ сестрамъ, что она сама пишетъ стихотворенія, что заставляетъ Анну признаться въ этомъ же. Эмилія смягчается и позволяетъ Шарлотт отправить въ Лондонъ рукописи, подъ тремя выдуманными именами: Эллисъ Белля (Эмиліи Бронте), Актонъ Белля (Анны Бронте) и Корреръ Белля (Шарлоты Бронте). Рукопись была принята и напечатана.

Не одна скромность и страхъ общественнаго суда побудили миссъ Бронте скрыть имена свои подъ мужскими псевдонимами, напротивъ — господствующее въ нихъ чувство сказалось и здсь, чувство непреклонной гордости, составлявшее основу всего нравственнаго существа ихъ. ‘Мы сознавали, говоритъ Шарлотта, что на женщинъ-авторовъ смотрятъ съ предубжденіемъ, мы замтили, что критики, отзываясь о нихъ неблагосклонно, стараются затронуть ихъ личность, а въ противномъ случа только льстятъ имъ.’ Книга стихотвореній появилась въ 1841 году и не была замчена ни публикой, ни критиками, но миссъ Бронте избрали уже дорогу, и въ ихъ характер не лежало свойство скоро унывать и перемнять путь при первомъ препятствіи. Правда, стихотворенія не имли успха, но зато были напечатаны, и это дало имъ силу продолжать. Он, по общему согласію, принялись за прозу. Витерингскія высоты, повсть Эмиліи, Агнеса Грей, повсть Анны, и Профессора Шарлотты были отправлены въ Лондонъ, но долго переходили изъ рукъ въ руки, отъ одного издателя къ другому, наконецъ первыя дв были приняты однимъ изъ нихъ, что же касается до романа Шарлотты Профессоръ, то онъ единогласно былъ везд забракованъ. Шарлотта не упала духомъ, она отослала его опять въ Лондонъ къ другимъ издателямъ гг. Смиту и Эльдеру, которые, вмсто сухаго отказа въ дв строки, написали ей длинное письмо, заключавшее тотъ же отказъ, но отказъ вжливый, смягченный совтами и разборомъ романа. Издатели объясняли Шарлотт недостатки ея произведенія, говорили о требованіяхъ публики и не отказывались въ будущемъ просмотрть со вниманіемъ и напечатать другое ея произведеніе, если оно будетъ боле сообразно со вкусомъ публики. Спустя мсяцъ, Шарлотта отправила къ Смиту свой романъ Дженни Эйръ.

Успхъ этого романа былъ огромный, онъ былъ таковъ во всхъ странахъ Европы и даже въ Россіи. Съ самаго начала, появленіе его въ рукописи произвело не мало впечатлнія. Издатель просилъ одного изъ своихъ сотрудниковъ прочесть его, тотъ былъ такъ пораженъ оригинальностію произведенія и выразилъ свои впечатлнія съ такимъ жаромъ, что г. Смитъ не могъ не посмяться надъ нимъ. ‘Вы такъ увлечены, сказалъ онъ ему, что я ужь не знаю, что думать объ этомъ произведеніи.’ Не довряясь этимъ похваламъ, онъ отдалъ его другому, умному, но холодному и разсудительному критику, родомъ Шотландцу, который, по собственному признанію, просидлъ всю ночь за чтеніемъ, не будучи въ силахъ оторваться отъ поэтическаго вымысла. Смитъ въ свою очередь, прочитавъ романъ, сознался, что похвалы ему не были преувеличены и тотчасъ отдалъ его въ типографію.

Успхъ былъ огромный, похвалы сыпались отовсюду, и критики, и литературные круги, и публика были равно довольны. я Во всей Англіи, говоритъ г-жа Гаскель, пытались узнать имя автора и терялись въ догадкахъ, было очевидно, что авторъ житель Сверной Англіи, судя по описаніямъ природы и по выведеннымъ на сцену характерамъ, но общее любопытство должно было удовольствоваться этими незначительными данными, которыя далеко не удовлетворяли его. Въ самомъ Геварт только Эмилія и Анна знали, кто былъ настоящій авторъ. Когда успхъ романа не подлежалъ никакому сомннію, Шарлотта ршилась сказать это отцу, и вотъ разговоръ ихъ, переданный намъ г-жею Гаскель.

Папа, я написала книгу.

— Въ самомъ дл, другъ мой!

— Да, въ самомъ дл, и желала бы, чтобы вы прочли ее.

— Я боюсь, мой другъ, за мои больные глаза.

— Но вдь это не рукопись, это печатная книга.

— Другъ мой, какъ же ты не подумала о расходахъ, напечатать книгу обошлось дорого, а на успхъ тутъ разчитывать нечего, ибо кто же купитъ твою книгу? Твое имя никому неизвстно.

— Ну нтъ, папа, убытка не будетъ: вы успокоетесь на этотъ счетъ, если позволите мн прочесть вамъ дв или три журнальныя критики.

Шарлотта взяла обозрнія и сама прочла отцу нкоторые отрывки изъ критическихъ статей по поводу Дженни Эйръ, потомъ дала ему экземпляръ самой книги, выписанный собственно для него, и оставила его одного. Когда онъ пришелъ вечеромъ пить чай съ дочерьми, онъ сказалъ имъ:

— Дти, знаете ли, что Шарлотта написала книгу, и что это гораздо лучше, чмъ можно предполагать отъ такого рода сочиненій.

Нельзя не упомянуть, что публика была вовсе сбита съ толку: Дженни Эйре заставила ее обратить вниманіе на повсти Эллисъ и Актонъ Белль, и подала ей поводъ думать, что эти три лица въ сущности одно лицо, и что повсти Анны м Эмиліи были не больше, какъ первые опыты Шарлотты. Одинъ американскій книгопродавецъ даже объявилъ, что скоро появится новый романъ автора Дженни Эйръ и Витерингскихъ высотъ. Посл этого объявленія, другой американскій книгопродавецъ, купившій у Смита право перепечатки будущаго романа Корреръ Белль, принесъ ему на это свою жалобу. Г. Смитъ самъ не подозрвалъ о существованіи трехъ сестеръ писательницъ и обратился къ Шарлотт, прося ее разъяснить ему эту путаницу. Шарлотта не могла отказать и отвчала, что авторъ Дженни Эйръ никогда не писалъ другихъ романовъ и не иметъ ничего общаго съ авторомъ Агнесы Грей и Витеритскихъ высотъ. Увренія эти были напрасны, Смитъ не поврилъ имъ, и тогда сама Шарлотта ршилась хать въ Лондонъ, съ сестрой своею Анной. Г. Смитъ не только не зналъ, кто такой Коррерь Белль, онъ даже не зналъ, что подъ этимъ именемъ скрывается женщина и писалъ къ Шарлотт Бронте какъ къ -лицу, служившему посредникомъ между имъ и Корреръ Беллемъ. Удивленію его не было границъ, когда онъ увидлъ передъ собою двухъ худенькихъ, маленькихъ и не красивыхъ собою женщинъ, съ ногъ до головы одтыхъ въ черное, одна изъ которыхъ подала ему собственныя его письма къ Корреръ Беллю.

— Откуда вы достали ихъ? спросилъ онъ у нея.

Шарлотт стоило не малаго труда уврить его, что она и сестра ея Анна, извстны публик подъ псевдонимомъ Корреръ и Актонъ Белля. Открывъ такимъ образомъ свое настоящее имя, уполномочивъ его объяснить публик о существованіи трехъ сестеръ-писательницъ, он однако, исполняя волю Эмиліи, которая ни подъ какимъ видомъ но хотла снять маску псевдонима, взяли слово съ Смита хранить въ глубокой тайн ихъ настоящія имена. Несмотря на вс свои усилія заставить Шарлотту перемнить это намреніе, Смитъ долженъ былъ покориться ея вол и ограничиться истинно дружескимъ, радушнымъ пріемомъ, который длаетъ честь англійскимъ издателямъ и ихъ отношеніямъ къ писателямъ. Смитъ спшитъ познакомить Шарлотту и сестру ея со всмъ своимъ семействомъ, которое приглашаетъ ихъ къ себ и предлагаетъ имъ ложи въ оперу и театры. Ничто не даетъ такого понятія о чрезмрной застнчивости Шарлотты, какъ первое ея появленіе въ опер. Блескъ свчъ, великолпіе декорацій, разряженная толпа, лорнеты мущинъ, остановившіеся на минуту на лож, гд появились скромно., одтыя, не слишкомъ красивыя женщины, такъ смутили Шарлотту, что она судорожно сжала руку г. Смита, который вводилъ ее въ ложу.

— Что съ вами? спросилъ онъ ее съ изумленіемъ.

— Я такъ непривычна ко всему этому, отвчала ему совершенно растерявшаяся Шарлотта.

Несмотря на упорные отказы Шарлотты, г. Смиту удалось однако уговорить ее присутствовать на одномъ изъ его вечеровъ, гд собирались литераторы, и немногочисленное, но образованное общество, состоявшее изъ друзей и короткихъ знакомыхъ семейства. Шарлотта пріхала, но молчала цлый вечеръ, надо замтить, что Шарлотта была самая храбрая изо всхъ сестеръ, и можно себ представить, что стало съ бдною Анной, посреди гостиной, наполненной незнакомыми ей лицами. Вс т, которые въ этотъ вечеръ видли миссъ Браунъ (он явились у Смита подъ этимъ новымъ псевдонимомъ, чтобы скрыть свое имя), приняли ихъ за глупенькихъ провинціальныхъ барышень, и само собою разумется, не имли никакого помышленія о томъ, что передъ ними явился впервые тотъ Корреръ Белль, о которомъ не переставала говорить и печатно и изустно вся Англія.

Шарлотта пробыла въ Лондон только три дня и спшила въ Гевартъ, печальное зрлище послднихъ страданій Бренуэля ждало ее тамъ. Вотъ что пишетъ она по прізд своемъ туда: ‘Бренуэль все тотъ же, его здоровье совершенно разрушено, и вс мы проводимъ безъ сна страшныя ночи.’ Черезъ два мсяца посл этого письма Бренуэль умеръ. Въ минуту его смерти Шарлотта повидимому нсколько примирилась съ нимъ! вотъ что пишетъ она:

‘ Онъ теперь въ рукахъ Божіихъ, Онъ всемогущъ, но и милосердъ. Мысль, что Бренуэль успокоился посл своей жизни, полной заблужденій, страданій и страстей, успокоиваетъ и меня. Послднее съ нимъ прощаніе, видъ его блднаго трупа заставили меня испытывать такія мученія, которыхъ возможности я не предполагала. Я забыла о его порокахъ и помнила только его страданія.’

Приближеніе смерти будто разбудило падшую, униженную душу Бренуэля, онъ со слезами просилъ прощенія у родныхъ, и духъ, общій всему семейству, выказался въ немъ въ послднія минуты. Онъ веллъ поднять себя, желая умереть стоя, въ силу того правила, что пока въ человк есть искра жизни, воля должна быть сильне тла. И стоя умеръ онъ, хотя жилъ, глубоко упавъ подъ бременемъ страсти, которая пришлась ему не подъ силу и уничтожила его совершенно.

‘, Онъ умеръ, говоритъ г-жа Гаскель, а она жива еще! Вроятно Эвмениды умерли въ тотъ день, когда раздался всмъ извстный вопль: ‘Великій Панъ скончался!’ Какъ не сожалть о ихъ смерти, мн кажется, что намъ гораздо легче обойдтись безъ Великаго Папа чмъ безъ грозныхъ сестеръ, бичь которыхъ могъ бы пробудить заснувшую совсть!’

Лишь только Бренуэль сошелъ въ могилу, какъ здоровье Эмиліи совершенно разстроилось. Смерть вошла въ пасторскій домъ Геварта и ршилась собрать въ немъ богатую жатву, безрадостная вереница годовъ, выпавшихъ на долю семейства Вройте, не была слишкомъ длинна. Несмотря на болзнь Эмиліи, Шарлотта должна была оставить домъ и хать съ совершенно-ослпшимъ отцомъ въ Манчестеръ, гд онъ имлъ намреніе посовтоваться съ докторами. Они ршили, что ему слдуетъ сдлать операцію, которая кончилась очень счастливо. Старикъ отецъ просилъ Шарлотту не отходить отъ него, и такимъ образомъ она должна была быть свидтелемъ операціи.

‘Папа, пишетъ она сестрамъ, показалъ такъ много терпнія и твердости духа, что самъ операторъ былъ удивленъ этимъ. Я была во все время подл него и, разумется, не смла ни двинуться, ни произнести слова, когда все было-кончено, я чувствовала, что не могу еще выговорить ни слова, ни съ папа, ни съ хирургомъ. Теперь онъ лежитъ въ постели, въ темной комнат….’

И черезъ нсколько дней:

‘Папа все еще въ постели, онъ очень терпливъ, но конечно все еще слабъ. Вчера ему позволили взглянуть въ первый разъ, онъ видитъ, но еще смутно. Доктора очень довольны и говорятъ, что операція совершенно удалась.’

Дйствительно, черезъ нсколько недль Шарлотта и отецъ ея, совершенно излченный, возвратились въ Гевартъ и нашли Эмилію въ очень плохомъ состояніи.

‘ Кашель Эмиліи, пишетъ Шарлотта, не прекращается. Она блдна и страшно худа, ея сосредоточенность и постоянное молчаніе составляютъ мое мученіе,— было бы напрасно спрашивать, что съ нею? Она не хочетъ отвчать. Еще напрасне было бы предлагать лкарства, она никогда не согласится принять ихъ. Я не могу не видть, что и здоровье Анны очень плохо, а сложеніе ея крайне слабо.’

Изъ этого отрывка письма Шарлотты легко угадать, чего она опасалась, и не безъ причины. Дйствительно, чахотка пожирала Эмилію, которая больше чмъ когда-нибудь, врная себ, гордая и независимая до безумія, не хотла слышать о пособіяхъ медицины и переносила жестокія страданія съ безполезнымъ, но не мене того удивительнымъ стоицизмамъ. Ни слова, ни взгляда, ни даже простой перемны въ образ жизни, почти до послдней минуты, она помогала сестрамъ въ хлопотахъ по хозяйству, и дрожащею рукой, едва держась на подкашивавшихся ногахъ, чистила овощи, подавала блюда и убирала комнату. Она упорно отказывалась видть доктора, съ энергіей и увы! съ невжествомъ старыхъ англійскихъ сквайровъ и всякихъ другихъ въ глуши живущихъ лицъ, незатронутыхъ цивилизаціей, не имющихъ понятія о могуществ науки, она говорила: ‘никакой отравитель докторъ не пойдетъ ко мн!’ Не задолго до ея смерти, Шарлотта обошла вс окрестныя поля я болота, чтобъ отыскать для Эмиліи ея любимые цвты, пора была поздняя, и Шарлотта съ большимъ трудомъ отыскала только одну полу-поблекшую втку какого-то болотнаго растенія которое такъ любила Эмилія, что тосковала объ немъ всякій разъ, какъ оставляла Гевартъ. Она принесла его и положила на постель Эмиліи. Много лтъ посл, Шарлотта разказывала съ трепетомъ всего существа своего, при одномъ этомъ воспоминаніи, какое нестерпимое чувство боли и жалости схватило ея душу, когда потухающіе глаза Эмиліи обратились на когда-то любимые ею цвты,— и не узнали ихъ, или, быть-можетъ, взглянули уже равнодушно на одинъ изъ немногихъ предметовъ своей исключительной нжности. Несмотря однако на этотъ упадокъ физическихъ силъ, и на равнодушіе ко всему и всмъ, духъ Эмиліи былъ бодръ и несокрушимъ. Никто не зналъ, что пережила, что выстрадала несчастная двушка, эта жертва уродливаго развитія, подавленныхъ страстей и невозможности найдти исходъ для богато-одаренной натуры. Эмилія умирала какъ жила,— молча, и сознавая, что это молчаніе быть-можетъ убило ее, она еще гордилась тмъ, что умла молчать и скрывать. Все, что она чувствовала въ теченіе краткой, но горькой жизни, осталось тайной между нею и Тмъ, кто создалъ ее: Эмилія до послдней минуты не допускала до себя даже сестеръ, он не смли говорить съ ней ни о чемъ, что могло коснуться собственно до нея, не могли даже помогать ей въ самыхъ простыхъ вещахъ обыденной жизни, какъ напримръ встать съ постели, одться. Она хотла все длать сама и одна. Она жила одна, она хотла и умереть одна. Въ самый день своей смерти, она встала, одлась, сла на обыкновенное свое мсто и принялась за обыкновенную свою работу, за шитье блья. Обезумвшія отъ страха Шарлотта и Анна, а также и горничныя, смотрли молча и съ ужасомъ на эту полумертвую женщину, которая силилась выдергивать иголку и почти ужь не могла дышать. Ея кашель, потухавшіе глаза, прерывавшееся дыханіе составляли ужасающее противорчіе съ ея поступками. Въ полдень ей стало такъ худо, что она едва могла прошептать: ‘Если вы ужь хотите непремнно, то пошлите за докторомъ.’ Но было поздно, черезъ два часа посл этого она уже не существовала. Старикъ отецъ и дв пережившія ее сестры шли за гробомъ Эмиліи, когда ее выносили въ церковь, за нимъ же шелъ и Киперъ, врный спутникъ, единственный и ближайшій другъ Эмиліи, онъ вошелъ въ церковь вмст съ другими, и стоялъ тихо у гроба во все время службы. Потомъ онъ проводилъ остатки Эмиліи до могилы, воротился домой съ семействомъ, легъ у порога ея комнаты и въ продолженіе многихъ дней и ночей вылъ на весь домъ, нагоняя невыносимую тоску на погруженное въ глубокую скорбь семейство.

Слабое здоровье Анны, давно уже разстроенное, не вынесло этого новаго потрясенія, и она въ свою очередь стала приближаться къ могил. Анна не противорчила семейству, и къ ней тотчасъ призвали доктора, который нашелъ, что болзнь ея уже развилась и чрезвычайно опасна, онъ однакоже не отказался лчить ее. Несмотря на ея кротость и покорность его приказаніямъ, скоро оказалось, что было уже поздно, болзнь возрастала, и Анна медленно таяла на глазахъ своей несчастной, полуубитой сестры, и стараго угнтеннаго судьбою отца. Конечно, въ эту тяжелую эпоху испытаній, надо удивляться, какіе крпкіе корни пустили въ сердц Шарлотты покорность Провиднію и жребію. Хотя изъ-за нихъ проглядываетъ пронзающее душу чувство безнадежности, слившееся съ ея натурой, для которой страданіе стало привычкой, но сердце ея не притупилось: нтъ, она все еще сильно чувствуетъ, жестоко страдаетъ! каждое ея слово запечатлно какимъ-то отреченіемъ отъ себя, будто только страданіе, потери, несчастія достались на ея долю на земл! Самое выраженіе скорби Шарлотты не только просто, но какъ-то холодно, мысль, что въ ея судьб тат должно, таш, обыкновенно, не позволяетъ ей предаться изліянію мученій, откровенности страданія. Шарлотта падаетъ подъ бременемъ безнадежности, скорби, и у нея нтъ ни жалобы, ни мира для себя самой и своей жестокой судьбы. Еще мене укоровъ. Она закаляется въ своей безнадежности, не хочетъ никого видть.

‘Уединеніе и одиночество убиваютъ меня, и однако я не хочу видть никого изъ моихъ друзей, пишетъ она. Я не хочу, чтобы кто бы то ни было, даже ты, раздлили со мною скорбь, которою исполненъ домъ нашъ. Это было бы невыносимою для меня мукой — Твердость духа, конечно, вещь хорошая, но когда и она лопнула, намъ это полезно, мы узнаемъ тогда, до какой степени мы слабы.’ Несмотря на эту странную Фразу, мы узнаемъ, что Шарлотта иногда облегчала свое наболвшее сердце обильными слезами. Она плакала объ Анн съ самою Анною, которая знала, что скоро умретъ, она старалась утшить сестру свою. Анна не боялась смерти и смотрла на нее, какъ на зорю новой, лучшей жизни. Послдніе стихи, написанные ею, дышатъ религіознымъ чувствомъ и любовію и покорностію къ Богу. Вотъ они.

‘Я надялась, что моя задача въ жизни будетъ задачею всхъ смлыхъ и твердыхъ, что и я буду.работать вмст съ озабоченною толпой для достиженія высокой и чистой цли.

Но Господь назначилъ мн другую судьбу, и мудро Его опредленіе! такъ говорила я въ тотъ день, когда скорбь впервые охватила меня, и сердце мое обливалось кровію.

‘О Боже! Ты, который взялъ у насъ наше счастіе, отнялъ и сокровище надежды, Ты осудилъ насъ плакать ночью и стенать днемъ!

‘Не напрасно я вынесла эти дни устали и скорби, эти мрачныя ночи, обурваемыя непогодами страданія, не напрасно я ихъ вынесла, если только мн позволено возвратиться къ Теб!

‘Я научилась съ терпніемъ переносить удары Твоей руки, научилась почерпать мужество изъ страданія, чистоту и надежду изъ несчастія.

‘Во имя ихъ дозволь мн служить теб всмъ моимъ сердцемъ, какая бы ни была судьба моя, должна ли я идти къ Теб теперь, или остаться еще здсь на земл.

‘Еслибы возможно было возвратить мн жизнь, я была бы еще смиренне, еще благоразумне: да, я сдлалась бы еще сильне для борьбы и еще радостне преклонилась бы передъ Тобою!

‘Если жь смерть стоитъ ужь у моего порога, я точно также буду врна обту, но какая бы ни была судьба моя, дозволь мн, о Господи, служить Теб еще и теперь!’

При наступленіи весны Анна отправились съ Шарлоттой и одною пожилою пріятельницей на берега моря, въ Скарбироу, городъ извстный по своему цлебному воздуху. 1849 года, 24 мая, Анна простилась съ отцомъ и оставила родной домъ, а 28 мая, четыре дня спустя, она ужь не существовала. Смерть ея была такъ же тиха и спокойна, какъ вся жизнь ея. Вотъ что пишетъ о ней пріятельница Шарлотты:

‘Въ семь часовъ поутру она (Анна) встала и одлась сама, безъ посторонней помощи, это было ея желаніе и сестра уступала ей, находя, что настоящая привязанность состоитъ именно въ томъ, чтобы не навязывать своихъ услугъ, пользуясь слабостію больной. Въ 11 часовъ она сказала, что ей осталось жить очень недолго, что она чувствуетъ это, и спросила, успетъ ли она дохать до дому? Мы послали за докторомъ, она говорила съ нимъ совершенно спокойно и просила его сказать ей, сколько времени она можетъ еще прожить, ему не слдуетъ, говорила она, скрывать отъ нея правду, потому что она не боится смерти. Докторъ очень не охотно объявилъ ей тогда, что смерть уже близка. Она поблагодарила его за то, что онъ не скрылъ отъ нея истины, сложила руки и начала молиться и просить благословенія Божія вонервыхъ для сестры, потомъ для своей пріятельницы, которой сказала: ‘Заступите мое мсто, будьте ей сестрою. Не оставляйте Шарлотту, на сколько это вамъ возможно.’ Потомъ она благодарила обихъ за ихъ нжную къ ней привязанность.

‘Вскор посл этого началась агонія, ее положили на диванъ, и когда у нея спросили, лучше ли ей, она посмотрла на насъ благодарными глазами и сказала:— Вы не можете дать мн спокойствія и мира, но скоро я буду наслаждаться ими по благости Спасителя. Спустя нсколько минутъ, видя, что сестра не можетъ совладть съ своею скорбію, она сказала ей: — будь мужественна, Шарлотта, будь мужественна. Вра въ благость Божію не оставляла ея ни на минуту, глаза ея потухали, и въ два часа пополудни она, даже безъ вздоха, отошла изъ этого міра въ вчность. Въ спокойствіи, которое доступно лишь однимъ врующимъ, прошли послдніе часы ея. Не нужно было просить посторонней помощи, не было ни минуты волненія и страха. Докторъ нсколько разъ входилъ въ комнату и выходилъ изъ нея, хозяйка дома знала, что она при смерти, но присутствіе этой умирающей и горе тхъ, которые оплакивали горестную свою утрату, никого не потревожило, такъ что въ ту минуту, когда Шарлотта закрывала глаза умершей сестры, дверь отворилась, и ей сказали, что кушанье на стол.’

Это простое описаніе смерти Анны длаетъ особенно тяжелое впечатлніе. Эта едва замтная самимъ присутствующимъ смерть, эта нмая скорбь пережившей, этотъ послдній актъ долгой трагедіи, которую переживала Шарлотта, проходящій такъ незамтно, что даже не прерываетъ обычнаго часа обда, кажется намъ поразительне, страшне отчаянія и громкихъ рыданій. Въ смерти Анны, въ скорби Шарлотты есть тупая покорность жребію, которая болзненно сжимаетъ сердце.

Шарлотта поспшила распорядиться похоронами, чтобы не дать времени старику отцу поспть къ нимъ, и увдомила его о смерти Анны тогда уже, когда он были окончены. Въ отвтъ на письмо ея, отецъ проситъ Шарлотту не возвращаться къ нему и остаться нсколько времени на берегу моря, или хать дальше, предпринять небольшое путешествіе для возстановленія силъ нравственныхъ и Физическихъ. До сихъ поръ старикъ Бронте былъ постоянно въ тни, теперь онъ выходитъ на первый планъ и вмшивается въ дла дочери. Повидимому недавнія утраты такъ потрясли его, что онъ измняетъ своему эгоистическому равнодушію и силится сохранить свое послднее, еще уцлвшее отъ смерти дитя. Въ этотъ разъ онъ впервые забываетъ о себ и проситъ Шарлотту хать дальше, не возвращаться еще къ-нему въ этотъ страшный, вымершій Гевартъ, гд остался онъ одинъ, переживъ пятерыхъ дтей своихъ. Шарлотта сама боится возвращенія и въ продолженіи мсяца странствуетъ по берегамъ моря. Съ этихъ поръ Шарлотта, переживъ всхъ спутниковъ своего дтства и юности и оставшись одна, начинаетъ новую жизнь и новую карьеру, въ которой Корреръ Белль весьма часто, почти всегда, заслоняетъ собою Шарлотту Бронте.

II.

Возвращеніе Шарлотты домой было ужасно. Ее ждалъ больной сокрушенный горемъ отецъ, и старая Тобби, которая едва бродила, удрученная дряхлостію и болзнями. Сама Шарлотта была очень нездорова и, несмотря на это, должна была вновь принять на себя двоякую должность хозяйки дома и сестры милосердія. Но она не падаетъ духомъ, и въ этомъ смысл письмо ея къ Е** очень замчательно. Разказавъ въ чемъ состоятъ ея Физическія страданія, она продолжаетъ такъ:

‘Жизнь моя именно такова, какъ я предполагала. Иногда, когда я просыпаюсь и говорю себ, что одиночество, воспоминаніе прошлаго и тоска должны быть моими неразлучными и единственными спутниками въ продолженіе цлаго дня, что они останутся со мною и тогда, когда я лягу въ постель вечеромъ, что и на другой день я проснусь съ ними, то,— сердце мое, Нелли, сжимается и готово разбиться. И однако существо мое не сокрушено еще, нтъ, еще не сокрушено. Я еще не лишена возможности подняться, не лишена ни надежды, ни дятельности. Во мн есть еще сила, чтобы выдерживать житейскую битву. Я сознаю, что среди моихъ страданій, я не лишена утшеній, что Богъ ниспослалъ мн благословеніе, и я благодарна Ему. Да, я могу еще идти впередъ, но молю Бога, и надюсь, что ни ты, и никто изъ тхъ, кого я люблю, не будетъ въ такомъ положеніи, какъ я. Сидть здсь, въ этой пустой комнат, слушать монотонный тикъ такъ стнныхъ часовъ, раздающійся въ этомъ безмолвномъ дом и думать объ этомъ протекшемъ год, принесшемъ мн столько потрясеній, страданій, утратъ, о, это слишкомъ тяжкое испытаніе! Я пишу теб совершенно откровенно, знаю, что ты поймешь меня, не станешь безпокоиться и не будешь судить меня строже, чмъ я того заслуживаю.’

Изъ этихъ строкъ, и многихъ другихъ подробностей жизни Шарлотты, видно, что и самое несчастіе не сблизило ее съ отцомъ Какъ прежде, какъ и всегда, до конца своей жизни, Шарлотта является преданною и покорною дочерью, но какъ и прежде, отецъ ея, несообщительный и сосредоточенный, отдленъ отъ нея неизмнною привычкой жить особнякомъ. Шарлотта, страдаетъ одна, такъ же какъ и онъ, каждый сидитъ въ своей комнат, они не говорятъ другъ другу ни слова утшенія. Въ опредленные издавна часы они сходятся вмст, но не надолго, остальную часть дня и почти цлый вечеръ Шарлотта остается одна. Нервы ея разстроены и напряжены, она боится сверхъестественныхъ видній и испытываетъ тотъ паническій страхъ, который такъ мастерски описала еще прежде въ Дженни-Эйръ, и которому она была подвержена въ теченіе всей своей жизни. Несмотря однако на все это, она съ какою-то страстію желаетъ видть умершихъ сестръ, и въ этомъ томительномъ ожиданіи проходятъ для нея длинные, одинокіе вечера и безсонныя ночи. Порою у ней не хватаетъ силъ на эту борьбу съ воспоминаніями, тоскою и одиночествомъ. Довольно капли, чтобы переполнить и такъ уже полную до края чашу, положеніе Шарлотты было таково, что самое ничтожное обстоятельство могло вызвать на ея сухія глаза обильныя слезы, и подвергнуть ее нервному припадку. Однажды Маріа, служанка взятая въ домъ помогать Тобби, занемогаетъ. Шарлотта, обладавшая рдкимъ мужествомъ и закрывшая глаза послдней сестр своей, не можетъ безъ истерики перенести болзнь горничной. Она, совершенно растерявшись, падаетъ на стулъ и заливается слезами. Въ этой несчастной двушк нтъ струны, которая бы не была потрясена, нтъ Фибры, которая бы не болла и не ныла. Всегда тихій и скучный Гевартъ теперь сдлался еще тише, еще уныле. Онъ превратился въ пустыню, гд все вымерло. Неизвстно, что бы сталось съ Шарлоттой, еслибъ талантъ не спасъ ея. Если ‘гущины писатели могли избавляться отъ несчастной страсти, отъ неотвязной мысли и сердечнаго недуга, изливая на бумагу переполнявшую ихъ сердце скорбь, то на женщину дйствуетъ еще благодтельне неоцненный даръ влагать въ образы, созданные воображеніемъ, свои мученія, нестерпимую боль сердца и томительную тоску. Он высказываются вполн въ своихъ сочиненіяхъ и вносятъ въ нихъ всю страсть души, вс сомннія и колебанія ума. Для женщинъ, сломанныхъ Жизнію, карьера писателя открываетъ новый горизонтъ, даетъ имъ новую жизнь, если дйствительность отказала имъ въ чемъ-нибудь, или что еще хуже, если она безжалостно вырвала у нихъ лучшее достояніе ихъ души и сердца, он возсоздадутъ ее, осуществятъ свои мечты въ вымышленныхъ лицахъ романа. Переживая такимъ образомъ вновь утраченныя радости и скорби, он уничтожаютъ или покрайней мр смягчаютъ и умряютъ свои личныя страданія.

Это больше чмъ утшеніе, это своего рода вознагражденіе, возрожденіе всего существа. Женщины, одаренныя талантомъ, бросаются на этотъ путь, очертя голову, съ страстію съ порывомъ истино неодолимымъ. Это ихъ послднее убжище отъ золъ и страданій жизни, отъ недочетовъ ея. Женщинъ упрекаютъ обыкновенно въ чрезмрномъ авторскомъ самолюбіи: быть можетъ этотъ упрекъ справедливъ отчасти, но какъ не взять въ разчетъ, что он именно потому чувствительне мущинъ къ своимъ произведеніямъ, что писали ихъ сердцемъ, его слезами, его кровью? Шарлотта испытала все это и принявшись за окончаніе своего романа Шерли, вылила въ немъ вс чувства своей души. Глава, написанная ею въ это время, носила грустное названіе долины смерти и исполнена личныхъ впечатлній, воспоминаній и скорби объ утраченныхъ. Можно сказать утвердительно, что талантъ спасъ Шарлотту и животворно подйствовалъ на нее, жизнь автора поглащаетъ въ себ съ этихъ поръ жизнь женщины, измняетъ совершенно не только ея внутреннюю, но. и вншнюю жизнь. Несмотря на желаніе Шарлотты оставаться неизвстною подъ покровомъ непроницаемаго псевдонима, тайна открывается. Одинъ изъ жителей Геварта незадолго переселившійся въ Ливерпуль, прочитавъ Шерли, нашелъ столько извстныхъ ему лицъ въ лицахъ этого романа, что сталъ пріискивать, кто бы изъ всхъ знакомыхъ его могъ такъ врно изобразить жителей Геварта и его окрестностей, подозрнія пали на Шарлотту Бронте, и онъ спшилъ подлиться съ публикой этимъ интереснымъ открытіемъ, и напечаталъ свои догадки въ одномъ изъ ливерпульскихъ журналовъ. Когда въ Геварт узнали, что знаменитый Корреръ Белль, авторъ Дженни-Эйръ и Шерли, авторъ, описавшій такъ превосходно многихъ жителей Йоркшира, не кто другой, какъ миссъ Шарлотта, дочь пастора,— волненію, удивленію и восхищенію не было границъ. ‘Гжели дочь пастора? Ужели миссъ Шарлотта? ‘восклицали жители Геварта, спавшіе до тхъ поръ такъ мирно посреди болотъ своихъ. И что жь? Несмотря на то, что признанные всми портреты были сдланы рукой строгою, рзкою и ужь никакъ неблагосклонною, никто не вооружился противъ Шарлотты. Не только жители Геварта, но всего Йоркшира гордились, что посреди ихъ родился и живетъ талантливый живописецъ, такъ мастерски изобразившій нравы, обычаи и происшествія ихъ округа. Эта благосклонность къ Шарлотт общества, котораго она не пощадила, можетъ служить назидательнымъ примромъ для всхъ тхъ, что преслдуютъ несчастныхъ писателей за малйшій намекъ и съ злымъ умысломъ ищутъ непремнно портретовъ тамъ, гд и нтъ ихъ.

Вотъ какъ Шарлотта, не оставшаяся равнодушною къ восторгу своихъ сосдей, описываетъ впечатлніе, которое произвело чтеніе ея романовъ на жителей и сосдей Геварта.

‘Г-нъ***, окончивъ чтеніе Дженни Эйръ, требуетъ неотступно другой романъ мой, г-нъ*** окончилъ Шерли и въ восхищеніи отъ него. Жена’Джона думала, что мужъ ея помшался, когда увидла, что онъ одинъ одинехонекъ Хохочетъ и топаетъ ногами, читая мою книгу. Онъ непремнно хотлъ самъ прочесть сцену пасторовъ папеньк. Марта (горничная) пришла ко мн третьяго дня, раскраснвшись и запыхавшись:— Какія новости! воскликнула она. ‘Что такое?’ — Да что вы написали дв книги, да какія! Самыя лучшія на свт! Мой отецъ слышалъ объ этомъ въ Галифакс, T’, М* и Г* въ Бредфорт. Въ механическомъ институт будетъ митингъ, тамъ хотятъ сообща выписать ваши книги’. Ну, хорошо, Марта, перестань болтать и ступай себ. На мн выступилъ холодный потъ, Г’, М* и Т* будутъ читать Дженни Эйре! Господи помилуй и спаси меня!….’

И въ другомъ письм:

‘Жители Геворта ршительно помшались на Шерли и продолжаютъ восхищаться этимъ романомъ. Когда кто-нибудь изъ членовъ возьметъ его изъ библіотеки механическаго института, вс другіе недовольны и положили законъ, вслдствіе котораго романъ отдается на домъ только на два дня. Кто продержитъ его доле, тотъ платитъ штрафъ. Я не буду повторять, что говорятъ о моихъ романахъ — это значило бы показать тщеславіе и неразуміе.’

Напрасно однако Шарлотта боялась мистеровъ Т’, Г* и М’. Кто узналъ себя, тотъ благоразумно молчалъ, одинъ изъ пасторовъ, выставленный въ Шерли не совсмъ въ благопріятномъ свт, не замедлилъ придти въ гости къ отцу Шарлотты, и когда она дрожащей рукой подала ему чашку чая, онъ поспшилъ ободрить ее дружескимъ разговоромъ. Вс вообще гордились Шарлоттой, будто на каждаго изъ ея сосдей падала частица той славы, которая окружала одного изъ любимыхъ романистовъ Англіи.

Иностранцы, по выраженію Шарлотты, то есть люди другихъ округовъ и провинцій, прозжая черезъ Гевортъ старались увидть Шарлотту, и церковный сторожъ собралъ порядочно денегъ за то, что указывалъ имъ ее, когда она входила въ церковь. Многіе богатые и знатные сосди искали ея знакомства. Баронетъ Шетльвортъ пріхалъ съ женою въ бдный домъ сельскаго пастора и убдительно просилъ Шарлотту постить ихъ въ Лондон. Надо замтить къ чести Англіи, что нигд таланты не пользуются такимъ почетомъ, вс наперерывъ искали знакомства бдной дочери пастора и спшили предложить ей развлеченія и увеселенія столицы, и Шарлотта часто покидала Гевортъ и здила въ Лондонъ, гд, не смотря на свою застнчивость, пріобрла много новыхъ знакомствъ и являлась въ общество. Самъ отецъ неотступно просилъ ее оставлять и его и Гевортъ какъ можно чаще, въ этой заботливости, столь ему несвойственной, виднъ тайный страхъ потерять послднее оставшееся ему дитя. Не смотря однако на новый родъ жизни, Шарлотта была больна всякій разъ, какъ возвращалась въ Гевортъ, и не безъ борьбы соглашалась на просьбы оставить его. Дйствительно, эти поздки въ Лондонъ, посщенія замковъ новыхъ знатныхъ знакомыхъ, эта всеобщая внимательность, участіе и уваженіе, все это достается Шарлотт и дорого и, что еще хуже, поздно. Она не пользуется всмъ этимъ вполн, безъ заднихъ мыслей, съ полнымъ удовольствіемъ. Она длается подозрительна и крайне щепетильна, и безпрестанно мучитъ себя то тмъ то другимъ. Такъ напримръ въ одну изъ своихъ поздокъ въ Лондонъ, ей вдругъ чудится, что семейство Смитъ смотритъ на нее съ какимъ-то предчувствіемъ чего-то недобраго. Бдная Шарлотта сломана уже жизнію — она напугана, и въ ту минуту, когда жизнь улыбается ей и сыплетъ вокругъ нея лучшіе, для многихъ такъ завидные, цвты свои, Шарлотта боится ее, не вритъ ей и продолжаетъ мучиться. Ко всему этому присоединяется прежняя, ничмъ непобдимая застнчивость. Г-жа Гаскель разказываетъ, что на одномъ вечер дв молодыя двушки пли шотландскія мелодіи, подъ вліяніемъ чувства Шарлотта встала, ршилась перейдти гостиную и просила ихъ спть еще что-нибудь. Об сестры, желая доставить ей удовольствіе, пригласили ее къ себ, общаясь пть для нея одной, именно то, что ей наиболе понравилось. На другой день, вмст съ г-жего Гаскель, Шарлотта отправилась къ нимъ, но подъхавъ къ дому, никакъ не ршалась войдти и не смотря на вс убжденія и просьбы г-жи Гаскель, воротилась домой.

Когда появился въ печати новый романъ ея Вильетти, Шарлотт прислали слдуемыя ей деньги, безъ письма отъ издателей. Это чрезвычайно ее встревожило, она вообразила себ, что издатели не пишутъ ей потому, что романъ крайне плохъ, что они кром убытка ничего не получатъ отъ него, и ршилась сама хать въ Лондонъ для объясненій, когда запоздавшее на почт письмо разсяло наконецъ ея опасенія. Однажды въ Лондон одинъ изъ писателей сказалъ ей шутя:— Вы знаете, миссъ Бронте, что вы и я, мы написали дурныя книги. Уже и прежде Шарлотта мучилась тмъ, что многіе говорили, будто Дженни Эйръ книга безнравственная, эта фраза только подтверждала ей это мнніе. Шарлотта перепугалась и помучивъ себя вдоволь ршилась спросить у мистриссъ Смитъ, которую уважала, правда ли, что романы ея безнравственны. Можно себ представить, какъ при такой впечатлительности и подозрительности дйствовали на Шарлотту критики журналовъ. Друзья ея, хорошо знакомые съ ея необычайной раздражительностію и чувствительностію, заботливо берегли ее и скрывали отъ ней т критики, которыя могли бы слишкомъ ее опечалить. Вотъ между прочимъ что разказываетъ г-жа Гаскель.

‘Въ тотъ самый день, который былъ назначенъ для прогулки по окрестностямъ Лондона, въ газет Times появилась весьма сирогая критика на Шерли. Шарлотта знала, что въ этомъ журнал должна была въ очень скоромъ времени появиться критика на ея книгу и тотчасъ догадалась, отъ чего, въ это утро, ей не подали журнала. Мистрисъ Смитъ согласилась, что догадки ея были врны, и просила отложить чтеніе статьи до возвращенія съ прогулки, представлявшей столько удовольствія. Шарлотта однако настаивала, и мистрисъ Смитъ принуждена была уступить ей, и старалась, съ работой въ рукахъ, не глядть на Шарлотту, въ то время какъ она читала критическую статью, закрываясь огромными листами Times. Не смотря однако на все это, мистрисъ Смитъ не могла не замтить крупныхъ слезъ, которыя текли по щекамъ Шарлотты и скатывались на грудь ея. Первое слово, сказанное Шарлоттой, было выраженіе ея опасенія, чтобы подобная критика не повредила продаж и тмъ не нанесла убытка издателямъ. Посл обда Теккерей пришелъ навстить Шарлотту и она тотчасъ заподозрила его въ желаніи узнать, какъ она выноситъ нападки на ея романъ. Она сдлала надъ собою усиліе и разговаривала совершенно свободно. Теккерей тогда только узналъ, что она прочла статью въ Times, когда самъ спросилъ ее объ этомъ. Эта подозрительность обращалась иногда на лучшихъ ея друзей и на лица наиболе къ ней расположенныя. Больше всхъ пострадалъ отъ ней Льюизъ, который, по общему отзыву, былъ человкъ лично привязанный къ Шарлотт, и безпристрастный судья всхъ ея произведеній. При появленіи Дженни Эйръ, незная еще лично Шарлотты, онъ написалъ въ Fraser’s Magazine критику и вмст съ тмъ послалъ частное письмо къ Корреръ Беллю, въ которомъ выражалъ свое восхищеніе и вмст съ тмъ подавалъ нкоторые совты, они не понравились Шарлотт. Она отвчала ему и защищалась горячо, съ горечью едва прикрытой вжливостію формы. Льюизъ говорилъ ей, что онъ будетъ строгъ къ ней въ своей критик. Она отвчаетъ: ‘Такъ что же? Я постараюсь извлечь для себя пользу изъ этой строгости, и если что-нибудь заднетъ меня слишкомъ заживо, если что-нибудь слишкомъ огорчитъ меня, я отложу вашу статью до тхъ поръ, пока не почувствую, что могу безъ страданія дочитать до конца вашъ обо мн отзывъ.’

При появленіи Шерли переписка возобновляется. Г. Льюизъ пишетъ Шарлотт, что онъ берется написать критику въ Edinburgh Review, она отвчаетъ ему, высказывая свои требованія на счетъ этой критики. Прежде всего проситъ она не говорить о ней, какъ о женщин, а относиться только къ автору. Статья вскор появляется подъ заглавіемъ: Женская литература, умственное равенство мущинъ и женщинъ. Миссъ Бронте приходитъ въ негодованіе, схватываетъ перо и въ порыв досады, пишетъ слдующія строки: ‘Я могу защитить себя отъ враговъ, но сохрани меня Боже отъ друзей!’

Вскор посл этой записки, она опять пишетъ къ Льюизу длинное письмо, въ которомъ упрекаетъ его въ томъ, что онъ не сдержалъ своего общанія. Спустя нсколько времени посл того, она встртилась съ нимъ въ Лондон, и однажды сказала ему, оканчивая длинный и дружескій разговоръ:— Мы теперь разстаемся друзьями, неправда ли?— Разв мы когда нибудь переставали быть друзьями? возразилъ Льюизъ.— Конечно, отвчала Шарлотта такимъ тономъ, который ясно далъ ему понять, что она еще не забыла прежняго своего неудовольствія.

Нчто подобное этому разказываетъ г-жа Гаскель о разрыв Шарлотты съ миссъ Мартино, съ которою она находилась въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ и посщала не рдко ея прелестный замокъ. Постоянно мучась мыслію, что въ Дженни-Эйръ были страницы, не совсмъ приличныя женскому перу, Шарлотта просила ее прочесть свой новый романъ Вильеттъ и указать ей на т мста, которыя по ея мннію не были совершенно согласны съ приличіемъ. Миссъ Мартино общалась это сдлать, но высказала мысли свои по этому поводу печатно въ стать, помщенной въ Daily News Шарлотта разсердилась и приняла замчанія за брань. По нашему мннію она нсколько права. Она просила сдлать указанія ей, а не публик, и была пораяшна, когда вмсто того, чтобы высказать свое мнніе лицомъ къ лицу, миссъ Мартино взяла въ повренные все общество. При этомъ нельзя не замтить, что Шарлотта была двушка и при томъ въ высшей степени пуританка. Обвиненіе, что она описываетъ то, что не прилично женскому перу, могло не только огорчить, но еще и испугать ее. Вообще, намъ кажется, что критикъ въ писател долженъ какъ можно мене выставлять женщину — это связываетъ и мысль и ея выраженіе. Тотъ, кто беретъ критическое перо, долженъ забыть о пол писателя, о его положеніи, и высказывать свободно лишь мнніе о произведеніи, появившемся на судъ публики. Да и самый авторъ, не отказываясь совершенно (да и какъ бы могъ онъ отказаться?) отъ женской скромности, не можетъ однако связывать себя и перо свое слишкомъ строгою сдержанностію, иначе въ его произведеніи не будетъ ни страсти, ни искренности, ни задушевности, а эти достоинства едва ли не составляютъ главную прелесть женскаго пера и не восполняютъ собою то, чего недостаетъ ему въ энергіи, сил и глубин. Женское перо тогда только симпатично, когда оно не слишкомъ сковано вншними, фальшивыми условіями. Вообще намъ всегда казалось странно, что отъ женскаго романа требуютъ какого-то пуризма въ описаніи любви и страсти, будто онъ предназначенъ для чтенія только однимъ пансіонеркамъ или чопорнымъ дочкамъ великосвтскихъ матушекъ, которыя боятся самаго слова любовь. Женщина развитая, женщина писатель не откажется никогда отъ свойственной ей везд и всегда воздержанности, сальныя сцены сами собой не напросятся на перо, но подъ предлогомъ приличія требовать пуританизма въ описаніи и робости очерковъ, нелпо, и еслибы необходимо было слдовать всмъ этимъ требованіямъ, то не лучше ли ужь сразу изломать перо и не выходить на судъ образованной публики съ произведеніемъ преднамренно изуродованнымъ.

Въ литературномъ мір Лондона Шарлотта познакомилась съ лицами всхъ партій, съ людьми различныхъ мнній и сходилась только съ тми, кто возбуждалъ въ ней симпатію, не заботясь о ихъ литературныхъ, политическихъ и религіозныхъ мнніяхъ. Такимъ образомъ она была дружна въ одно и тоже время и съ миссъ Мартино, матеріалисткой по убжденію и по складу ума, и съ г-жею Гаскель, ревностной протестанткой. Связи Шарлотты не ограничивались только литературнымъ кругомъ: она познакомилась со многими знатными семействами, и кром своихъ поздокъ въ Лондонъ и окрестные замки, была въ Шотландіи и на Вестморландскихъ островахъ, вс эти небольшія путешествія, никогда не длившіяся боле мсяца, помогали ей выносить монотонную жизнь въ печальномъ Геварт. Она присутствовала на публичныхъ лекціяхъ Теккерея, что доставило ему случай указать на нее своимъ знакомымъ и друзьямъ. Шарлотта перепугалась, когда увидла, что вс лорнеты направлялись въ ея сторону. Къ счастію Теккерей началъ лекцію и всеобщее вниманіе обратилось на него одного. Шарлотта чрезвычайно цнила вс романы Теккерея и съ жадностію слушала его лекціи. Увидвъ его въ первый разъ, она такъ смутилась, что не могла вымолвить ни слова, но въ послдствіи, познакомившись съ нимъ короче, ршилась высказать ему свое мнніе о недостаткахъ его произведеній. Теккерей защищался жарко, но не убдилъ Шарлотты. ‘Онъ защищался, какъ Турокъ, пишетъ она, какъ язычникъ, но его возраженія оказались гораздо хуже, по моему, чмъ недостатки его произведеній.’ Не смотря на это, Шарлотта не перестаетъ любить автора, удивляться ему: еще прежде знакомства съ нимъ она посвятила ему Дженни-Эйръ, это-то посвященіе и послужило первымъ поводомъ къ ихъ сближенію.

Четыре года проходятъ такимъ образомъ для Шарлотты, годы отдыха, удовольствій, и законно удовлетвореннаго самолюбія. Шарлотта могла бы быть совершенно счастлива въ это время, еслибы жизнь не надломила уже въ ней прежде всего существа, не изсушила той свтлой струи, изъ которой часто до глубокой старости человкъ почерпаетъ свойство наслаждаться безъ опасеній тмъ, что жизнь предлагаетъ ему. Не смотря однако на все это, четыре послдніе года въ жизни Шарлотты Бронте, могутъ назваться относительно счастливыми. Между тмъ въ Геворт исчезаютъ мало помалу слды прежней жизни. Старый Киперъ, единственное живое воспоминаніе о существованіи Эмиліи, умираетъ, за нимъ слдуетъ и Флесси, небольшая собаченка, вчная подруга Кипера. Этимъ любимцамъ сестеръ своихъ Шарлотта удляетъ невольный вздохъ, и признается, что Гевартъ становится еще мрачне и пустынне.

Не смотря на это жизнь продолжаетъ улыбаться Шарлотт, и въ этотъ разъ одною изъ самыхъ сладкихъ улыбокъ своихъ. Давно уже, въ теченіи нсколькихъ лтъ, Шарлотта была любима Артуромъ Никольсомъ, викаріемъ Геворта, помощникомъ отца ея. Она начинаетъ сочувствовать Никольсу и сближеніе между ними совершается быстро и непредвиднно. Артуръ ршается говорить съ Шарлоттой, и вотъ какъ сама она описываетъ эту первую сцену любви въ своей жизни.

Однажды посл чаю, Шарлотта по обыкновенію удалилась къ себ, оставивъ своего отца въ обществ викарія. Вдругъ она услышала, что кто-то стучится въ дверь ея кабинета. ‘Какъ молнія меня озарила мысль, пишетъ она, о томъ, что должно было случиться. Онъ вошелъ. Онъ стоялъ передо мною. Какія слова сказалъ онъ, это вы легко можете угадать, его осанку и пріемы я не берусь описать вамъ ихъ, но я ихъ никогда не забуду. Я вполн поняла тогда, чего стоитъ мущин признаться въ своихъ чувствахъ, когда онъ сомнвается въ отвт…. Видъ этого человка, обыкновенно столь холоднаго и неподвижнаго, а теперь взволнованнаго, трепещущаго, совершенію поддавшагося одному чувству, поразилъ меня. Я могла только просить его оставить меня и общала ему дать отвтъ на другой день. Я спросила у него, говорилъ ли онъ съ моимъ отцемъ. Онъ сказалъ, что не ршился на это. Кажется, я была принуждена вывести, или лучше вытолкнуть его изъ моей комнаты.’

Какъ скоро Артуръ Никольсъ оставилъ Шарлотту, она отправилась къ отцу и все разсказала ему. Старикъ Бронте всегда былъ противникъ всякихъ браковъ, и постоянно говорилъ противъ нихъ, въ настоящихъ обстоятельствахъ онъ нетолько не далъ своего согласія, но еще не могъ вынести мысли, что Никольсъ смлъ влюбиться въ его дочь. Шарлотту испугало волненіе отца, который только что оправлялся отъ недавней болзни, и она поспшила объявить ему, что завтра же Никольсъ получитъ формальный отказъ. Викарій прислалъ тотчасъ свою отставку и удалился изъ прихода, и здоровье его пострадало отъ этого разрыва. Шарлотта знала это и однако должна была, или лучше принудила себя выслушивать постоянныя нападки своего отца на несчастнаго викарія. Это пронзало ея сердце, и она съ удовольствіемъ воспользовалась приглашеніемъ мистрисъ Смитъ и отправилась въ Лондонъ, гд гораздо мене прежняго посщала общество, и занялась осматриваніемъ тюремъ и городскихъ рдкостей. Она возвратилась въ Гевортъ съ своей пріятельницей Е.

Въ это время появился Вильеттъ, и былъ принятъ публикой съ восхищеніемъ. Изъ письма Шарлотты мы видимъ, что она была довольна этимъ и что даже неприступной и суровой отецъ ея радовался новому успху дочери. Этотъ успхъ былъ однако отравленъ для Шарлотты статьею миссъ Мартино, о которой говорено выше, она глубоко оскорбила ее, тмъ боле, что Шарлота была искренно привязана къ миссъ Мартино. Вскор появились другія критики, и не вс он были въ пользу новаго романа. Шарлотта обращается съ просьбой, къ своимъ издателямъ, Смиту и Коми. и проситъ ихъ не скрывать ихъ отъ ней. ‘Если я люблю показывать отцу моему вс благопріятныя для меня критики, пишетъ она, то должна читать сама т, которыя не въ мою пользу. Въ нихъ я изучаю мннія публики. Избгать того, что намъ непріятно, кажется мн недостойною трусостію, я всегда желаю знать то, что есть въ самомъ дл, и невдніе этого, только еще боле меня разстраиваетъ.’

Грустно прошла зима для Шарлотты: она была больна, да и отецъ ея не чувствовалъ себя слишкомъ хорошо. Никольсъ, оставивъ Гевортъ, не подавалъ никакихъ встей о себ, покрайней мр о немъ не упоминаетъ ниразу г-жа Гаскель во все продолженіе этого времени. Въ сентябр она посщаетъ Шарлотту и вотъ какъ она описываетъ ея жизнь въ Геворт.

‘Я думаю, что я никогда не видала дома, содержаннаго такъ чисто, это самый миловидный изъ всхъ домовъ. Жизнь течетъ въ немъ съ точностію часовой стрлки. Ни одинъ человкъ не посщаетъ его, ничто не смущаетъ глубокаго молчанія, въ которое онъ погруженъ. Едва ли слышенъ въ немъ когда нибудь звукъ человческаго голоса. Вы можете уловить монотонный звукъ часовъ въ кухн, жужжанье мухи въ гостиной раздается по всему дому. Миссъ Бронте, посл завтрака, который подаютъ въ кабинет ея отца, уходитъ къ себ и остается одна въ гостиной. Она занимается хозяйствомъ посл чаю, я вмст съ нею ходила гулять по окрестнымъ болотамъ. Верески, побитые недавно грозой, превратились въ темно-коричневые изъ яркокрасныхъ. Какъ эти болоты мрачны, унылы, дики! Это настоящее царство безмолвія! Мы возвращались домой въ два часа, къ самому обду. Мы обдали вдвоемъ, а г. Бронте обдалъ одинъ въ своемъ кабинет. Та же самая скромная чистота и простота замчалась въ приготовленіи обда, и въ томъ, какъ его подавали. Посл обда мы садились у камина и разговаривали, климатъ Геворта суровъ, и яркій огонь камина разливалъ пріятную теплоту и колеблющійся свтъ по всей комнат. Гостиная убрана вновь, съ тхъ поръ, какъ литературные успхи миссъ Бронте позволили ей употребить на это небольшую сумму денегъ. Всякая вещь сообразна въ ней съ скромностію сельскаго пасторскаго дома, жители котораго пользуются весьма умренными средствами къ жизни. Господствующій цвтъ въ комнатахъ красный, и на немъ отдыхаетъ глазъ, утомленный холоднымъ темно-срымъ колоритомъ окрестностей. Тутъ виситъ ея собственный портретъ, также какъ и портретъ Теккерея, а по обимъ сторонамъ стариннаго высокаго и узкаго камина, въ углубленіяхъ стны, находятся наполненные книгами шкафы, книги эти или подарены ей, или куплены ею, вс он свидтельствуютъ о ея личныхъ вкусахъ и ни одна изъ нихъ не выставлена на показъ. Она худо видитъ и не можетъ ничего работать, исключая вязанья.в

Здсь г-жа Гаскель разказываетъ, какъ въ первой юности, Шарлотта испортила свое зрніе, потому что долго копировала пунктами самые мелкія и тонкія гравюры.

‘Но возвратимся, продолжаетъ она, къ нашему безмятежному послобденному отдыху. Я скоро замтила, что привычка къ порядку была такъ вкоренена въ ней, что она не могла продолжать разговора, если одинъ изъ стульевъ не стоялъ на своемъ обыкновенномъ мст. Всякая вещь стояла въ стройномъ порядк. Мы говорили о ея дтскихъ годахъ, объ ея старшей сестр Маріи, такъ схожей съ Еленой Борнео въ Дженни-Эйръ, о страшныхъ, мучительныхъ годахъ, проведенныхъ ею въ школ, объ ея желаніи, доходившемъ до страсти, высказаться какимъ-бы то ни было образомъ, или въ литератур, или въ живописи.’ Шарлотта очень подробно разказываетъ своей пріятельниц всю жизнь свою, и любитъ особенно говорить о сестрахъ. Она не можетъ наговориться вдоволь объ Эмиліи и называетъ ее послднею отраслью титаническихъ натуръ, праправнукой богатырей, которые когда-то населяли землю. Она показываетъ г-ж Гаскель портреты своихъ сестеръ, сдланные неискусною рукой ея брата. Портреты эти представляли 16 и 13-лтнихъ двушекъ, съ остриженными волосами и грустными, задумчивыми глазами.

‘Передъ чаемъ, продолжаетъ г-жа Гаскель, мы опять уходили гулять, въ половин девятаго читали молитву, а въ девять часовъ вс домашніе, кром насъ двухъ, уже были въ постели. Мы сидли вдвоемъ слишкомъ до десяти часовъ, потомъ я уходила къ себ, и долго слышала, какъ миссъ Бронте ходитъ взадъ и впередъ по гостиной.

‘Мы были такъ счастливы вмст, и принимали такое участіе въ судьб другъ друга. День казался намъ слишкомъ коротокъ, чтобы все разказать и выслушать одна другую. Я лучше поняла жизнь ея, увидя т мста, гд протекла она, гд она любила и страдала. Г. Бронте былъ хозяинъ любезный, и когда онъ бывалъ съ нами, (поутру мы завтракали въ его кабинет, а вечеромъ онъ пилъ чай въ гостиной Шарлотты), онъ широкими и мткими чертами описывалъ старое время, нельзя было въ эти минуты не замтить его рзкой физіономіи. Онъ никогда не могъ отказаться отъ мысли, что Шарлотта дитя, которымъ надо управлять и руководить, и онъ такъ и обращался съ нею, она съ своей стороны покорялась ему съ такою спокойною кротостію, что меня и удивляло и забавляло это. Но лишь только Шарлотта оставляла комнату, какъ онъ высказывалъ всю свою отцовскую гордость, говоря о ея талант и ея слав. Онъ любилъ слушать, когда я ему разказывала объ восхищеніи, которое возбудили въ публик ея произведенія. Онъ просилъ меня повторить ему опять и опять, многіе слышанные мною о ней разговоры, какъ будто онъ хотлъ ихъ запечатлть навсегда въ своей памяти.

‘Мы разстались съ Шарлоттой, обмнявшись общаніемъ посщать другъ друга и тмъ возобновлять удовольствіе быть вмст. Мы условились, что когда ей захочется движенія и шуму, она прідетъ ко мн, а когда мн нужно будетъ спокойствіе, я пріду къ ней.

‘Я знала, что въ это время, она жестоко мучилась нравственно, знала и причину этихъ мученій и съ глубокимъ уваженіемъ смотрла на терпніе и покорность, которыя выражались въ ея отношеніяхъ къ отцу’.

Какъ скоро г-жа Гаскель оставила Гевортъ, Шарлотта ухала къ миссъ Вулеръ, гд провела время свое очень пріятно.

Прошла еще зима, которую Шарлотта разнообразила, по своему обыкновенію, небольшими поздками къ той или другой пріятельниц, наступила весна, и внесла большой переворотъ въ жизнь Шарлотты.

Вотъ письмо самой Шарлотты.

‘Милая миссъ Вуллеръ, пишетъ она, искреннее участіе, которое вы принимаете въ моихъ семейныхъ длахъ, заставляетъ меня сообщить вамъ раньше чмъ бы слдовало, ршеніе того вопроса, о которомъ я такъ часто говорила съ вами. Я должна сказать вамъ, что еще прежде моего послдняго къ вамъ письма, мнніе отца моего мало-по-малу измнялось и онъ наконецъ принялъ ршеніе противоположное прежнему. Посл обмна нсколькихъ писемъ и посл того, какъ г. Никольсъ постилъ насъ, было положено, что онъ поселится въ нашемъ дом и займетъ прежнее свое мсто викарія, лишь только теперешній помощникъ моего отца пріищетъ себ другое мсто.

‘Не могу вамъ высказать, какъ я рада тому, что мой отецъ, однажды ршившись, глядитъ на это дло съ удовольствіемъ. Во всемъ домашнемъ устройств, его вкусы и его привычка къ уединенію будутъ взяты въ особенное вниманіе. Г. Никольсъ искренно желаетъ угождать ему и успокоить его въ его преклонныхъ лтахъ. Судя по характеру г. Никольса, это не есть съ его стороны минутное увлеченіе, а только непреложное исполненіе долга, въ которомъ онъ суметъ соединить всю нжность совмстную съ твердостію. Судьба, которую благое Провидніе ниспосылаетъ мн, не покажется никому, я знаю это, блистательной, но я врю, что найду въ ней задатки истиннаго счастія, чувство и долгъ, эти основы жизни, будутъ соединены въ предполагаемомъ брак. Г. Никольсъ желалъ бы, чтобы свадьба наша была назначена лтомъ, онъ намекаетъ на іюнь мсяцъ, но мн кажется, что это ужь было бы слишкомъ рано’.

Итакъ Шарлотта наконецъ достигла своей цли, отецъ соглашался на свадьбу ея, и она принялась заботливо приготовлять свое скромное приданое, и отдлывать самый домъ. Изъ одной пустой комнаты сдланъ былъ кабинетъ для ея будущаго мужа, другія комнаты красили и оклеивали новыми бумажками. Г. Бронте, такъ долго не соглашавшійся на бракъ дочери, смотрлъ съ удовольствіемъ на вс эти приготовленія, и даже торопилъ ихъ. 29 іюня 1854 года назначенъ былъ день свадьбы. Г-жа Гаскель и миссъ Вулеръ пріхали наканун въ Гевортъ, гд однако согласно съ желаніемъ Шарлотты никому не было извстно о предстоящей церемоніи. Въ назначенный день, когда невста должна была идти въ церковь, г. Бронте вдругъ объявилъ, что она можетъ идти одна, но что онъ останется дома. Вс присутствующіе знали, что просьбы были бы безполезны, и затруднялись только тмъ, кто бы могъ вручитъ невсту. Послали за церковными книгами, къ счастію въ нихъ сказано было просто: ‘нвсту подводитъ къ пастору или отецъ, или другъ семейства’. Не было ни слова о пол этого друга, и потому свадьба могла состояться: миссъ Вулеръ, прежняя наставница Шарлотты, подвела ее въ церкви къ пастору.

Какъ ни скрывали отъ жителей Геворта дня свадьбы, слухъ о ней прошелъ въ деревн, и когда Шарлотта подошла къ церкви, она увидла многихъ добрыхъ деревенскихъ женщинъ, которымъ не разъ помогала въ ихъ нуждахъ. ‘Это подснжникъ’, воскликнули он, взглянувъ на нее, она была одта въ блое кисейное платье, съ блою мантильей, въ блой шляпк, украшенной зелеными листьями, что можетъ быть и подало поводъ этимъ женщинамъ къ такому странному сравненію.

Тотчасъ посл свадьбы Шарлотта ухала съ мужемъ въ Ирландію, гд жили его родные. Вотъ что пишетъ она оттуда, нсколько времени спустя. ‘Я люблю моихъ новыхъ родныхъ. На родин своей, мой милый мужъ явился мн въ-новомъ свт. Не разъ слышала я съ глубокимъ чувствомъ всеобщія ему похвалы. Нкоторые изъ старыхъ слугъ или приближенныхъ къ его семейству говорили мн, что я счастливая женщина, потому что нашла и взяла себ лучшаго изъ джентльменовъ всей страны… Я чувствую вполн, сколько должна благодарить Бога за то, что онъ позволилъ мн сдлать достойный выборъ, я прошу Его позволить мн заплатить какъ должно за нжную любовь этого правдиваго, благороднаго человка.’

‘ Съ тхъ поръ, прибавляетъ г-жа Гаскель съ трогательнымъ умиленіемъ, священныя двери дома (of home) и семейной жизни затворились за Шарлоттой, мы, преданные друзья ея, стояли за ними, и только иногда могли уловить случайный проблескъ, или мирный и веселый шепотъ, говорившій намъ о ея лучезарномъ счастіи, мы, друзья ея, обращались другъ къ другу и говорили:— Посл суровой и долгой борьбы, посл столькихъ заботъ и горькихъ печалей, она теперь познакомилась съ счастіемъ! ‘

Но судьбы Божіи-неисповдимы!

Шарлотта вскор возвратилась съ мужемъ изъ Ирландіи въ Гевортъ, гд мужъ ея былъ принятъ прихожанами чрезвычайно радушно. Вс любили его, и это трогало Шарлотту невыразимо. Она разказываетъ между прочимъ, что одинъ изъ поселянъ провозгласилъ тостъ за здоровье ея мужа и прибавилъ: ‘настоящаго христіанина и добрйшаго джентльмена! я Эти слова глубоко ее растрогали. Бдная Шарлотта не была избалована любовію окружающихъ, она жила одна, а отецъ ея не пользовался ничьею привязанностію, и оттого она была такъ чувствительна къ выраженію любви всего ихъ окружавшаго. Она радовалась и тому, что мужъ ея, замнивъ ея отца въ исполненіи всхъ пасторскихъ обязанностей, избавляетъ его отъ усталости и хлопотъ столь утомительныхъ въ его лтахъ. Замужство подйствовало на Шарлотту весьма благодтельно.

‘Я такъ занята, пишетъ она, какъ никогда не бывала, и не имю времени задуматься. Я принуждена быть дятельною, потому что мой милый Артуръ человкъ практическій, аккуратный и даже большой методистъ. Онъ каждое утро до половины одиннадцатаго проводитъ въ національной школ, гд учитъ дтей закону Божьему, посл обда почти всякій день онъ посщаетъ самыхъ бдныхъ изъ прихожанъ. Очень часто ему случается просить жену сдлать то или это, и я надюсь, что она не безъ удовольствія помогаетъ ему. Я думаю, что для меня не безполезно то, что онъ человкъ практическій, преданный полезной для ближнихъ дятельности, и не склоненъ къ созерцательной жизни и литературнымъ трудамъ. Что касается до его внимательности и привязанности ко мн, то не мн слдуетъ говорить объ этомъ, хотя они не уменьшаются и не измняются ни сколько.’

Черезъ нсколько времени г. Никольсу предложили боле выгодное и несравненно пріятнйшее мсто въ другомъ приход, но онъ наотрзъ отказался отъ него, не находя возможности оставить. Гевортъ до тхъ поръ, пока г. Бронте былъ живъ еще.

Вотъ что пишетъ Шарлотта въ ноябр.

‘….Артуръ звалъ меня гулять, мы не хотли идти далеко, но когда отошли на милю отъ дому, Артуръ подалъ мн мысль взглянуть на водопадъ, который долженъ былъ быть прекрасенъ, посл недавно растаявшаго снга. Я давно уже желала видть его во всей его зимней краси могуществ, и потому мы пошли туда. Онъ дйствительно былъ прекрасенъ, потокъ стремился и падалъ со скалъ, пнясь и бушуя! Пока мы любовались имъ, сталъ накрапывать дождь, и мы воротились домой подъ совершеннымъ ливнемъ. Несмотря на это, я вполн насладилась прогулкой и ни за что бы не соглашалась упустить такого зрлища.’

Съ этой самой прогулки, здоровье Шарлотты разстроилось совершенно, она не вынесла злой простуды, которую получила пройдя 8 миль, подъ проливнымъ дождемъ. Несмотря на это, она еще выходитъ на Рождество и посщаетъ вмст съ мужемъ бдныхъ поселянъ Геворта, въ начал новаго 1855 года отправляется въ сопровожденіи мужа къ баронету Шетлеворту, гд остается три дня, и еще разъ, гуляя въ сырую погоду, простужается очень сильно. Она возвращается домой и, несмотря на всю твердость духа, чувствуетъ себя все слабе и хуже, и наконецъ ложится въ постель.

Въ это самое время къ довершенію всхъ бдъ умираетъ бдная Тобби, которой здоровье давно уже было разрушено, быть можетъ, страхъ пережить послднее дитя, оставшееся у ней отъ всхъ тхъ, которыхъ она выняньчила въ этомъ дом, ускорилъ ея кончину. Молоденькая Марта ходила за Шарлоттой, помогая несчастному ея мужу, выбившемуся изъ силъ. Длинные дни, полные страданій и тоски, смнялись длинными безсонными ночами. Въ конц марта болзнь принимаетъ дурной поворотъ, страшный бредъ уничтожаетъ послднія силы Шарлотты. Когда, опомнившись отъ забытья, она замтила на лиц своего мужа выраженіе мучительной скорби, и разслышала, что онъ лепеталъ молитву, чтобы Богъ пощадилъ ее, она воскликнула: ‘Ужели я умираю? Нтъ! Онъ не захочетъ разлучить насъ, мы были такъ счастливы!’

На другой день рано утромъ, 31 марта, церковный колоколъ Геворта призывалъ всхъ жителей его на похороны той, которую они знали съ дтства. Скорбь отца, пережившаго всхъ дтей своихъ, и скорбь несчастнаго мужа, овдоввшаго посл девяти мсячнаго супружества, не можетъ быть описана. На похороны Шарлотты сошелся весь Гевортъ, одна молодая двушка особенно горько плакала, это была поселянка, еще очень недавно нашедшая въ Шарлотт покровительницу и друга. Она была обольщена и Шарлотта ходила за нею, какъ за сестрой, въ то ужасное для нея время, когда она сдлалась матерью. Въ послдніе годы своей жизни, Шарлотта ужь не та строгая, немилосердая пуританка, какою она является въ отношеніи къ брату, жизнь стала ей знакома, она вошла въ боле тсныя сношенія съ людьми и тмъ пріобрла ту снисходительность, при которой должно было развиться все доброе ея сердце. Другая слпая двочка упросила еосдей довезти ее до Геворта (она жила за четыре отъ него мили), чтобъ и ей дозволено было бросить горсть земли на свжую могилу Шарлотты, и она, какъ многіе другіе, оплакивала преждевременную смерть ея, лишившую бдныхъ помощника и друга. Да, счастіе, сближеніе съ людьми научило Шарлотту любить несчастныхъ, не судить строго проступковъ и по мр того, какъ Шарлотта подвигалась впередъ, она становилась все непреклонне къ себ, и все снисходительне къ другимъ. Признакъ души великой и благороднаго сердца!

Г-нъ Монтегю, при разбор сочиненій Шарлотты Бронте, говоритъ, что талантъ ея результатъ жизни, результатъ тхъ странныхъ обстоятельствъ, подъ вліяніемъ которыхъ она сложилась. Мы совершенно противнаго мннія. Конечно, всякій талантъ носитъ на себ печать, наложенную на него жизнію автора, и его произведенія не что иное, какъ плоды этого древа жизни. Но вникнувъ въ характеръ миссъ Бронте, прочитавъ со вниманіемъ ея біографію и ея произведенія, едвали не выведемъ мы обратнаго заключенія… Жизнь отчасти исказила талантъ Шарлотты, а не развила его, также точно эта самая жизнь, осудивъ Шарлотту на безплодную работу заблуждавшагося въ мистическихъ сумеркахъ ума, не позволила ей выработать въ себ яснаго, сознательнаго взгляда на жизнь. Кром этого, вс романы Шарлотты — романы слишкомъ личные, рамка ихъ тсна, такъ тсна, что написавъ только четыре романа, въ двухъ изъ нихъ Шарлотта повторяется, а четвертый (Профессоръ) есть не боле какъ передлка одного изъ этихъ двухъ романовъ. Это не есть въ Шарлотт признакъ бдности таланта но и только слдствіе слишкомъ бдной жизни. Мы убждены, что ея произведенія были бы несравненно выше, разнообразне, еслибы жизнь ея не была такъ замкнута и такъ монотонна, еслибъ умъ ея былъ боле развитъ, еслибы сильная душа ея не задыхалась въ болзненной атмосфер Геворта, а широкое сердце, не суживалось и не сжималось отъ навязанныхъ и ему не свойственныхъ сухихъ правилъ фанатически понятаго долга. По нашему мннію, правильное развитіе свойствъ ума и сердца зависитъ отъ правильнаго хода жизни, то есть отъ такой жизни, которая не поставлена въ слишкомъ особенныя странныя условія, а отъ развитія ума и сердца и отъ правильнаго хода жизни, зависитъ и совершенное, всестороннее развитіе таланта. При такихъ условіяхъ въ немъ будетъ больше разнообразія, больше полноты, больше правды, основанной на житейскомъ опыт, больше силы, исходящей изъ крпкихъ съ самой душою сросшихся убжденій. Несомннно, что ширина рамы произведеній, слдственно ихъ разнообразіе, зависитъ отъ разнообразія столкновеній въ жизни, отъ постояннаго сообщества съ людьми и близкихъ отношеній съ многими изъ нихъ. Талантъ безъ опыта, безъ общественныхъ отношеній, безъ воспоминаній, безъ дтскихъ привязанностей, окрпнувшихъ въ тсную дружескую связь, или лопнувшихъ въ послдствіи, это растеніе, выросшее на камн, безъ плодоносной почвы, что-бы питать его: такое растеніе не даетъ пышнаго цвта и богатаго плода. Читая жизнь миссъ Бронте, надо удивляться сил даровъ Божіихъ, которые, запавъ въ энергическую натуру, не глохнутъ при самыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ, не уничтожаются вопреки обстоятельствамъ жизни, а берутъ свое, и высказываются рано или поздно, если не вполн, то хотя частію. Есть много истинъ, о которыхъ мы привыкли твердить не разсуждая, есть много словъ, которыя мы повторяемъ не обдумавъ глубокаго смысла, въ нихъ заключеннаго. Таковы слова: правильное развитіе, въ свое время, въ пору. Ни одного изъ этихъ словъ нельзя приложить къ несчастной Шарлотт. Развитіе ея было не только неправильно, но уродливо, все пришло къ ней или не въ пору, или поздно. Неправильность и недостаточность развитія замтна во всхъ произведеніяхъ Шарлотты, но для того, чтобъ объяснить ясне эту мысль, намъ надо сказать, что мы понимаемъ подъ словомъ: развитіе. Оно есть воспитаніе того, что лежитъ въ зародыш на дн души нашей, инстинктъ добра, возведенный въ сознательный принципъ, темное влеченіе, выработанное въ разумное правило, пониманіе всхъ великихъ идей, и умнье и желаніе провести ихъ въ жизнь, пониманіе себя и другихъ, пониманіе принциповъ, во имя которыхъ мы дйствуемъ.

Правильнымъ развитіемъ, мы назовемъ постепенный, никмъ не стсненный и не искаженный ходъ этой внутренней работы, этого уразумнія, ходъ, стремящійся впередъ и всё себ разъясняющій. Въ этомъ смысл правы т, которые сказали, что человкъ воспитывается до самой старости. Правильное развитіе идетъ осторожно, медленно, ему также опасенъ застой въ идеяхъ, отчужденіе отъ нихъ, невденіе ихъ, какъ и раннее воспринятіе такихъ, которыя молодой разумъ и сердце вполн понять еще не могутъ. Слишкомъ раннее, преждевременное развитіе ведетъ къ умственному младенчеству. Всё ршено, всё сказано, всё подведено подъ извстный результатъ, который не выработался, а взятъ цликомъ, этотъ результатъ удовлетворяетъ молодаго человка и умъ его засыпаетъ не мучимый никакими сомнніями. Но если бдствія жизни застигнутъ такого человка въ расплохъ, если жизнь коснется хотя одного изъ дешево добытыхъ имъ убжденій, то какой хаосъ возникаетъ въ голов его! Гд выходъ? чему врить, чему не врить? Куда идти теперь? онъ предается или отчаянію, или скептицизму, или равнодушію, или изуврству. У него нтъ опоры, чтобы поддержать себя, нтъ почвы, чтобы стать на нее твердо и смло, вынести борьбу жизни съ принципами, грозу столкновенія вчныхъ истинъ съ преходящими, случайными несостоятельностями, которыя порождаетъ общество. Уже не предпочесть ли этимъ скоросплкамъ, этимъ безполезнымъ и слабымъ личностямъ людей неразвитыхъ, и такихъ, къ которымъ развитіе пришло поздно и не могло уже пустить корня? Природный умъ ихъ сложился, благодаря урокамъ жизни, и способенъ хотя на практическую дятельность, которая можетъ принести обществу нкоторую, ограниченную конечно весьма тсною сферою, пользу.

Можно развиться правильно и безъ помощи руководителя, быть-можетъ, такое развитіе будетъ тверже и прочне какъ всё, что добыто собственными, усильными трудами, но для достиженія этого необходимы два условія: жизнь посреди людей и чтеніе. Чужая жизнь подл нашей жизни даетъ намъ мрку для сравненія и приложенія, она изощряетъ нашу наблюдательность и обогащаетъ насъ опытомъ. Чтеніе знакомитъ насъ съ сокровищами мысли, научаетъ мыслить насъ самихъ, даетъ намъ взглядъ на вещи и людей, и наконецъ знакомитъ насъ съ великими идеями и вчными истинами. Совершенное уединеніе гибельно для молодаго ума и воспріимчиваго сердца, при такихъ условіяхъ чтеніе становится если не опаснымъ, то по крайней мр несовсмъ полезнымъ. Книги — мертвая буква, когда он становятся единственнымъ проводникомъ жизни, он тогда только дйствуютъ благодтельно, когда человкъ живетъ посреди людей и въ книгахъ почерпаетъ идеи, но не въ нихъ учится жизни, а только прилагаетъ эти идеи къ жизни. Уединеніе при чтеніи порождаетъ превратное понятіе о жизни и людяхъ, это первый источникъ чистосердечной аффектаціи. Пусть слова эти, такъ повидимому странно склеенныя вмст, не пугаютъ читателя. Опытъ, если мы только привыкли наблюдать и изучать, доставитъ намъ яркіе примры для подтвержденія этой мысли. Да, есть чистосердечная аффектація, какъ есть головная любовь, и это идетъ почти всегда рядомъ, рука объ руку. Человкъ воображаетъ, что любитъ и мучится, страдаетъ дйствительно. Точно также, вслдствіе преувеличенныхъ понятій, дурно понятыхъ положеній человкъ становится аффектированнымъ, не подозрвая этого. Пояснимъ это. Мысль, напримръ, что есть люди холодные, неспособные любить, что любовь есть неоцненный перлъ нашей природы, что это лучшій изъ даровъ неба, справедлива. Но тотъ, кто преувеличиваетъ всякую мысль, увлекается и этой, и доходитъ до крайности. Везд, всегда, онъ начинаетъ выказывать, что онъ далеко не холоденъ, что у него есть горячее сердце, и въ этомъ выказываніи не замчаетъ, что не истинное чувство руководитъ имъ, а поддльное чувство, чувство, сочиненное, такъ сказать, подъ наитіемъ этой мысли. Такое чувство выдаетъ само себя, и для всхъ другихъ кажется аффектаціей, хотя человкъ и не притворяется, изъ самомъ дл чувствуетъ нчто подобное тому, что выказываетъ. Когда мы говоримъ: человкъ, мы относимъ все сказанное нами больше къ женщинамъ, чмъ къ мущинамъ, потому именно, что жизнь ихъ больше замкнута и располагаетъ ихъ къ воспринятію ложныхъ складокъ въ ум, ложныхъ впечатлній при развитіи сердца. Такова особенно Эмилія, такова въ начал своего существованія и Шарлотта. Въ послдствіи, познакомившись съ жизнію, она измняется къ лучшему.

Мы уже видли, что г-жа Гаскелль, основываясь на словахъ и мнніяхъ Шарлотты, называетъ Эмилію натурой титанической, праправнукой богатырей, когда-то населявшихъ землю, г. Монтегю идетъ дальше и оплакиваетъ смерть Эмиліи, смерть, которая будто бы прескла предстоявшую ей великую карьеру — карьеру писателя, одареннаго необычайнымъ талантомъ. По его мннію. Эмилія сильне и талантливе Шарлотты. Мы думаемъ совершенно противное. Эмилія уже потому слабе Шарлотты, что, находясь въ совершенно одинаковыхъ условіяхъ, не устояла и погибла, уже потому она слабе, что уродливе и что въ ней вс дары природы исказились или потухли, не давъ пламени, не освтивъ этой преждевременно заглохшей души. Сила лежитъ именно въ способности не гибнуть, не искажаться, даже не засыпать въ непробудимой апатіи, и этою-то силой обладаетъ Шарлотта. Правда, Эмилія оригинальне Шарлотты, въ ней больше страсти, больше непреклонности, она не согнется какъ Шарлотта подъ тяжестію бремени и не понесетъ его до истощенія силъ, нтъ, она будетъ стоять подъ нимъ, въ безмолвномъ отчаяніи, въ совершенномъ бездйствіи, пока не упадетъ и не погибнетъ. У Эмиліи больше воображенія чмъ у Шарлотты, но за то какъ оно уродливо! Читая Витерингскія высоты, лучшее изъ двухъ оставшихся посл Эмиліи сочиненій, нельзя усомниться въ томъ, что дары природы совершенно искажены въ ней. Едвали найдется сочиненіе боле странное. Въ немъ мало, или даже вовсе нтъ дйствительности, и много болзненно настроеннаго воображенія, и какъ всё мрачно, дико, рзко, даже грубо! Характеры неестественны, нравы отвратительны, самые разговоры дотого грубы, что непріятно поражаютъ читателя. Вся повсть пропитана безотрадною тоскою, мрачнымъ отчаяніемъ, и Фантастическій элементъ, играющій не малую въ ней роль, довершаетъ общее впечатлніе: это болзненный бредъ, произведеніе разстроеннаго мозга, которому грозитъ, быть-можетъ, помшательство. Есть сцены, написанныя съ неподдльною страстію, и рядомъ съ ними цлыя страницы, въ которыхъ видно совершенное невдніе человческаго сердца, незнакомство съ жизнію и страстями. Если характеръ Эмиліи можно угадать, читая біографію Шарлотты, то эти догадки становятся убжденіемъ при чтеніи Витерингскухб высотъ. Надо однако замтить, что многія страницы нечужды политическаго элемента, который особенно замченъ въ картинахъ и сравненіяхъ, слогъ энергиченъ, рзокъ и оригиналенъ. Но за то почти вс характеры созданы по одному образцу, гордые, непреклонные, страстные, рзкіе до грубости — ужь не угадать ли въ нихъ лицо самаго автора? Даже т изъ лицъ повсти, которыя противопоставлены первымъ и являются въ начал повсти мягкими до слабости, нжными до приторности и слезливости или ничтожными до глупости, не выдерживаютъ навязанной имъ роли и становятся вдругъ мстительны, круты и страстны. Таковы Изабелла и Эдгаръ. Ненависть — вотъ почва, на которой построена вся повсть, мщеніе — ея пружина, самая любовь является подъ формой какого-то недуга, и запечатлна нестерпимымъ, возмущающимъ душу эгоизмомъ. И что за міръ составляютъ эти лица, безъ всякаго человческаго понятія, неподозрвающія, что такое добро, что зло, преданныя грубымъ страстямъ! Что за мрачная картина и природы и людей! Бдная Эмилія! что должна она была вынести, если люди, жизнь, страсти и наша прекрасная земля являются ей такими! Понятно, что она желала смерти, и умерла, не сожаля о жизни. Шарлотта была поставлена въ т же условія, но она мужественно боролась съ ними и не поддалась имъ совершенно, повторяемъ, она сильне сестры своей и г-жи Гаскелль, выражающейся о Шарлотт совершенно несправедливо въ такихъ словахъ:

‘Она не была знакома съ надеждой, говоритъ она, и неразчитывала на будущее. Уединеніе и тоска слишкомъ тяжко легли на нее, и она ниразу не попыталась даже приподнять это бремя.’

Эти слова относятся скоре къ Эмиліи, Шарлотта, напротивъ, несла свое бремя. Всякій разъ, когда она могла завязать знакомство, дружескую связь, она не отказывалась отъ нихъ, какъ Эмилія, и старалась разнообразить унылую монотонность жизни постоянною перепиской съ друзьями, а въ послдствіи частыми поздками къ нимъ и въ Лондонъ. Надо замтить при этомъ, что ни біографія Шарлотты, ни даже дружеская переписка ея, не даютъ полнаго о ней понятія: надо прочесть вс ея произведеніями тогда только ея прекрасная, симпатичная личность сдлается вполн знакома читателю. Мало того, не только сама Шарлотта оживетъ и предстанетъ передъ нимъ, но и отецъ ея, сестры и многія другія лица. Въ переписк Шарлотта не высказывается, но въ своихъ романахъ она открываетъ вполн всю свою душу. Талантъ Шарлотты сильный, симпатичный и оригинальный, какъ и сама она. Творческаго дара, въ полномъ, въ лучшемъ смысл слова, мы неможемъ признать за Шарлоттой — у ней положительный недостатокъ фантазіи. Способность творить, создавать не уживается съ дйствительно-случившимися происшествіями, только то живо и ярко рисуется перомъ писателя, одареннаго творчествомъ, что создала его Фантазія, хотя она создаетъ только то, что могло бы случиться: словомъ, фантазія строитъ свои вымыслы, на дйствительномъ и возможномъ, нисколько не подчиняясь дйствительно случившемуся и не копируя его рабски. По весьма странному устройству натуръ, одаренныхъ творчествомъ и Фантазіей, разказъ какого-нибудь дйствительнаго случая или происшествія оставляетъ ихъ холодными, рдко одушевляетъ ихъ. Этотъ случай остается для нихъ чуждымъ, мертвымъ, они ничего не извлекутъ изъ него для постройки своего вымысла, разв только приклеятъ его какъ интересную подробность. Напротивъ то, что создала ихъ Фантазія, живетъ для нихъ полною, яркою жизцію, такою жизнію, что, по собственному ихъ сознанію, разв только малйшая часть этой жизни проглянетъ въ ихъ произведеніи. Не смотря на это, созданные ими лица живутъ, движутся, мыслятъ, чувствуютъ, заставляютъ читателя переживать вмст съ собою вс свои страсти и волненія. Кто не дивился въ произведеніяхъ великихъ писателей врному, полному воспроизведенію человческой природы и жизни? Богъ создалъ свтъ изъ ничего, такъ и поэтъ создаетъ свои образы, строя ихъ однако на дйствительномъ и возможномъ. ‘Пснь зарождаетъ души глубина’, сказалъ поэтъ.

Эту способность творчества, доставшуюся на долю немногимъ, и далеко не въ равной степени, мы не видимъ въ Шарлотт. Въ церкви Св. Петра, вримъ, есть великолпная картина представляющая Св. Сикста, колоритъ ея ярокъ, рисунокъ безукоризненъ, гармонія красокъ поразительна. Многіе останавливаются передъ ней, дивятся ей и идутъ дальше, въ полной увренности, что она написана масляными красками, т же, которые вглядываются въ нее пристальне, замчаютъ съ изумленіемъ, что это превосходный мозаикъ. Шарлотта изящный, до совершенства дошедшій мозаистъ. Съ какимъ искусствомъ подбираетъ она дйствительно случившіяся происшествія, и группируетъ ихъ вмст, съ какимъ изяществомъ вставляетъ она къ мсту небольшія, но ярко характеризующія ея лица подробности, взятыя изъ своей или чужой жизни! Портреты Шарлотты такъ живы, что отсутствіе творчества вовсе незамтно въ нихъ. Она уметъ очищать ихъ отъ противорчій, свойственныхъ человческой натур. Ни въ одномъ изъ ея романовъ нтъ поэтическаго вымысла, и всякое лицо взято цликомъ изъ дйствительности. Завязка въ Дженни Эйръ не боле, какъ извстное въ околотк происшествіе, случившееся съ одною гувернанткой, которая была обманута старшимъ сыномъ того семейства, гд жила она. Онъ влюбился въ нее и женился на ней, отъ живой, но сумашедшей жены, существованіе которой скрывалъ отъ всхъ. Миссъ Скечердъ, Елена Борисъ, самый Джонсъ фанатикъ-миссіонеръ, лица дйствительныя. Сама Дженни-Эйръ до того походитъ на Шарлотту, что иметъ съ ней не только одинаковый характеръ, но даже одинаковое лицо, талію, манеры. Это самый врный и нисколько не преувеличенный и не идеализированный портретъ ея самой. Въ Вильетт является та же самая Дженни-Эйръ или Шарлотта, поставленная въ другія обстоятельства, Профессоръ есть не боле какъ сколокъ съ Вильетта, Профессоръ не былъ принятъ издателями, и Шарлотта передлала его въ Вильеттъ. Описаніе пансіона, самыя лица, любовь одной ученицы къ учителю остались т же. Она измнила только окончаніе и вставила эпизодъ: Миссъ Феншау. Оба эти романа запечатлны особенною узостію взгляда въ отношеніи къ Бельгіи и другимъ странамъ материка, а потому, не смотря на ихъ огромное литературное достоинство, они мене другихъ симпатичны. Изъ жизни Шарлстты видно, откуда она почерпнула свой ошибочный взглядъ на общество. Что касается до Шерли, то онъ носитъ на себ иной характеръ: онъ не такъ мраченъ, какъ Дженни-Эйръ, не такъ исключителенъ, какъ Вильеттъ и Профессоръ, иметъ притязаніе на добродушную сатиру и иронію. Мы должны однако признаться, что не въ этомъ лежитъ сила и прелесть пера Шарлотты. Оно тогда только становится пламенно-краснорчивымъ и мужественнымъ, когда руководитъ имъ возмущенная несправедливостію и-угнетеніемъ душа Шарлотты. Шерли, въ которомъ есть много поэтическихъ картинъ, тонко очерченныхъ характеровъ, интересныхъ положеній, богатство и разнообразіе лицъ, основанъ опять на происшествіи, случившемся въ округ. Въ самой Шерли, героин романа, Шарлотта описала сестру свою Эмилію, такъ какъ она понимала и видла ее. Кром того, вс лица пасторовъ, сосдей, самая г-жа Пріоръ были извстны въ околотк Геварта. Каролина Гельстонъ напоминаетъ Анну Бронте, а самъ Гельстонъ, въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія, походитъ чрезвычайно на г. Бронте, отца Шарлотты. Еслибы мы стали продолжать перечень лицъ романовъ Шарлотты, то едва ли найдется хотя одно изъ нихъ, которое бы не явилось или въ ея собственной жизни или въ разказахъ Тобби и миссъ Вуллеръ. Это пристрастіе къ лицамъ, дйствительно существующимъ, прямо говоритъ за отсутствіе Фантазіи. Постройка каждаго романа Шарлотты довольно проста, за исключеніемъ Дженни-Экри, который по мннію, многихъ критиковъ и читателей, сбиваетъ на мелодраму. Это происходитъ именно отъ того, что его завязка основана на истинномъ происшествіи, уже слишкомъ исключительномъ въ жизни, безконечно разнообразной, бываютъ такіе случаи, такія странныя стеченія обстоятельствъ, такія непредвиднныя катастрофы, что любая мелодрама поблднетъ передъ ними. Но это не можетъ служить извиненіемъ, или оправданіемъ, искусство строже жизни. Мало ли что есть въ природ, или, лучше, чего нтъ въ ней? Не все можетъ пригодиться для искусства. Въ природ есть разногласія, противорчія, уродливости, въ природ все это хорошо, потому что она безконечно разнообразна, для силъ ея нтъ предловъ, почти нтъ невозможнаго, но искусство ограниченно, и потому, воспроизводя жизнь, оно должно переработать ее, и тогда она предстанетъ передъ читателемъ въ стройныхъ образахъ, или явится въ потрясающей драм, которую никакъ уже нельзя будетъ заподозрить въ сходств съ мелодрамою.

Взамнъ фантазіи, Шарлотта одарена пламеннымъ перомъ, у нея есть не только стиль (что такъ рдко встрчается у женщинъ писательницъ), но еще стиль этотъ необычайно характеренъ, даже рзокъ. Нтъ мягкости и щеголеватости въ ея фраз, но за то она энергична, сжата и строга. Кром того, какъ вс люди, надленные большимъ талантомъ, она обладаетъ страннымъ, чуднымъ свойствомъ угадывать, дополнять то, чего не дала ей жизнь и опытъ. Можно смло сказать, что Шарлотта скоре угадала жизнь, чмъ жила сама, или видла, какъ живутъ другіе, ей довольно было немногихъ данныхъ, чтобы угадать и прослдить дальнйшій ходъ дла, дальнйшее развитіе характера и страсти. Человческое сердце Шарлотта изучила на себ да быть-можетъ еще на брат, въ ея глазахъ погибшемъ отъ безумной страсти.

Онъ, по всей вроятности, обогатилъ ее многими чертами для созданія страннаго, но необычайно интереснаго лица Рочестера въ Дженни-Эйръ. Во всхъ произведеніяхъ Шарлотты нтъ ни одного въ строгомъ смысл слова идеальнаго лица, хотя есть много лицъ весьма благородныхъ и симпатичныхъ, это именно происходитъ отъ того, что вс лица ея не боле какъ портреты. Врность анализа, глубокое нравственное чувство, живое изображеніе лицъ и характеровъ, яркими красками переданныя сомннія ума и страданія сердца, вотъ неотъемлемыя свойства таланта Шарлотты. Прибавьте къ этому энергію выраженія, неподдльную искренность и пламенный протестъ противъ предразсудковъ общества, и самаго его устройства, и вы будете имть понятіе о тхъ притягивающихъ умъ и сердце сторонахъ ея таланта, которыя доставили ей такую громкую и заслуженную извстность. Мы сказали: протестъ, но казалось бы, протестъ не бываетъ безъ правильнаго развитія и убжденій, а мы отказали Шарлотт въ первомъ, разсмотримъ, были ли у нея послднія, и писала ли она, слдуя имъ везд и всегда. Къ сожалнію, мы должны сказать, что, по нашему мннію, въ сочиненіяхъ Шарлотты нтъ руководящей нити, нтъ послдовательности, нтъ убжденій. Она дошла до протеста не путемъ убжденія, а путемъ безсознательно возмущеннаго чувства, которое заставляло ее высказывать такія мысли, въ которыхъ она сама не отдавала себ отчета. Она даже оскорблялась, когда ея сочиненіямъ приписывали общественное, соціальное значеніе. Шарлотта писала, какъ поютъ птицы, безъ заданной темы, боле того — безъ желанія передать убжденія, У нея ихъ не было, исключая убжденій религіозныхъ, которыя помогли ей нести тяжкое бремя безрадостной жизни. Что касается до убжденій политическихъ, то она не примыкаетъ ни въ какой партіи, не интересуется никакою борьбой въ обществ. Она очень спокойно выслушивала вс мннія и знакомилась, даже сближалась съ людьми всхъ партій. Г-нъ Монтегю удивляется этой терпимости и восклицаетъ: ‘умренность, разумность и терпимость ея таковы, что она сближается съ людьми всхъ партій, это длаетъ ей честь. Никогда у нея не вырвется слова неудовольствія, она никогда не выставляетъ впередъ мнній своихъ, а потому не наживаетъ себ недруговъ въ тхъ, съ кмъ сошлась однажды.’ Дале г. Монтегю развиваетъ мысль, что Шарлотта закоренлый тори, и что никакія возраженія неспособны поколебать ея политическихъ врованій. Такое заключеніе намъ кажется совершенно ложно. По нашему мннію, Шарлотта отличается нетерпимостію, а просто равнодушіемъ. Только у того не вырывается слова не удовольствія, только тотъ не высказываетъ своихъ мнній, кто вовсе не иметъ ихъ, кто апатиченъ или равнодушенъ. Вотъ что пишетъ сама Шарлотта къ своей пріятельниц: ‘Я очень забавляюсь интересомъ, который возбуждаетъ въ васъ политика, по моему, вс министерства и вс оппозиціи стоятъ другъ друга.’ Вотъ какъ говоритъ одинъ изъ героевъ ея романа, лицо, пользующееся симпатіей самой Шарлотты и на столько идеальное, на сколько перу ея удаются подобныя лица: ‘Что касается до гостей, которыхъ приглашаетъ Гонсденъ, то яс они изъ Бирмингема или изъ Манчестера, это люди положительные, поглощенные одною мыслію, не говорящіе ни о чемъ другомъ, кром свободы торговли. Другое дло чужеземные постители: они политики! Горизонтъ ихъ гораздо шире: прогрессъ Европы, распространеніе либеральныхъ идейна материк. Въ голов ихъ начертаны яркими буквами имена Франціи, Австріи и папы! Я выслушивалъ ихъ мннія, я присутствовалъ при ихъ разноязычныхъ преніяхъ, въ старой выкрашенной подъ дубъ гостиной Гонсдена. Когда эти ршительные умы развивали свои воззрнія на деспотизмъ свера и суевріе южной Европы, много, много слышалъ и французской и нмецкой болтовни…. Но лучше не говорить объ этомъ! Самъ Гонсденъ выказывалъ только нкоторую благосклонность къ этимъ сумасброднымъ теоретикамъ, что касается до тхъ практическихъ людей, онъ былъ связанъ съ ними душею и тломъ.’

Такой отзывъ намъ кажется уже слишкомъ презрителенъ, хотя бы дло шло только о политик другихъ націй, истинно образованное лицо принимаетъ участіе въ судьб другихъ націй, и никакъ не позволитъ себ говорить съ ироніей о патріотизм сосда. Кто самъ патріотъ, кто самъ иметъ убжденія, тотъ не позволитъ себ глумиться надъ убжденіями другихъ. Къ тому же изъ всей жизни Шарлотты видно очень ясно, что она не была одарена терпимостію, напротивъ. Откуда же эта терпимость къ одной политик — собственнаго отечества? Нтъ, это не терпимость, а только равнодушіе, и если мы въ чемъ-нибудь позволимъ себ упрекнуть Шарлотту, то именно въ этомъ. Горячій протестъ, слово невольнаго негодованія могутъ конечно повредить въ обществ, прибавить число враговъ, по уже никакъ не могутъ быть сочтены за недостатокъ и проступокъ. Не такова Шарлотта и въ своихъ произведеніяхъ относительно другихъ вопросовъ, дорогихъ ея сердцу. Она высказываетъ сострастію, нетерпимостію, часто съ ненавистью свою благородную, но столь много страдавшую, душу. Прочтите только ея жесткія выходки противъ семейнаго эгоизма, цпей неравнаго брака, спси купцовъ, чванства аристократовъ: о нтъ! тутъ она не умренна, не разумна, не спокойна! Вся душа ея, возмущенная до дна, высказывается съ стремительностію неподдльной страсти! вотъ отчего она не умерла безвстною дочерью сельскаго пастора, а разнесла и его и свое имя по всей Европ. Если же она умренна и разумна посреди лицъ, представителей той или другой партіи, то потому только, что она не развита въ этомъ отношеніи, что въ ней спитъ элементъ политическій, и что этихъ убжденій въ ней нтъ и не было. По нашему мннію, равнодушіе къ внутренней политик отечества, занимающейся разршеніемъ великихъ вопросовъ внутренняго устройства и благосостоянія, преступно для всякаго, еще преступне для писателя, который, по своему положенію, занимаетъ одинъ изъ передовыхъ постовъ въ своемъ отечеств. Пусть не думаютъ, что мы навязываемъ женщин, хотя бы она и была женщина-писательница, смшную роль политика и дятеля на великомъ пол отечественныхъ учрежденій. Эта мысль далека отъ насъ, и мы не признаемъ возможности такой дятельности для женщины. Мы говоримъ только о сочувствіи женщины къ той или другой партіи, къ тмъ или другимъ мнніямъ, словомъ о сочувствіи ея къ общему длу ея отечества. Безъ этого сочувствія, доходящаго часто до страстной любви или ненависти, мы не можемъ вполн представить себ женщину какъ жену и мать, и еще мене можемъ понять ее, какъ женщину-писательницу. При отсутствіи горячаго сочувствія къ тмъ или другимъ политическимъ дятелямъ, она будетъ въ частной и семейной жизни лишена одной изъ самыхъ живыхъ струнъ для пониманія мужа, сына, брата. Она не будетъ въ состояніи быть ихъ утшителемъ и опорой въ дни бдствій и невзгодъ. Еще мене будетъ она способна подать руку соучастія, симпатіи, нжности, своему другу, другу своего семейства. А въ женской дружб это-то именно и дорого, въ этомъ-то и заключается одна изъ лучшихъ ея особенностей. Если недостатокъ этого сочувствія къ общему благу, такъ замтенъ въ обыкновенной женщин, то какъ не сказать, что въ женщин-писательниц онъ еще замтне и часто налагаетъ печать узости на многія ея воззрнія, вноситъ проблы въ ея произведенія, и мшаетъ ей описать живо многія стороны жизни. Мы уже сказали, что Шарлотта дошла до протеста не путемъ мышленія, а одного чувства, оттого-то въ ея произведеніяхъ встрчаются безпрестанныя противорчія, оттого въ нихъ нтъ и руководящей нити. Принимаясь за перо, сильная тмъ, что ея никто не знаетъ, за маской псевдонима, Шарлотта высказывалась подъ наитіемъ чувства. Предаваясь ему, она позабывала многое, самыя правила, усвоенныя ею съ дтства, по крайней мр т изъ нихъ, которыя были слишкомъ узки, и укрпились въ ней подъ вліяніемъ фанатически-понятаго долга, или другихъ общественныхъ предразсудковъ и предубжденій. Строгая, недоступная миссъ Бронте заслоняется тогда Корреръ-Беллемъ, широкая и богатая натура котораго безсознательно разрываетъ гнилыя тенета, наложенныя узкою жизнію и страннымъ воспитаніемъ. Конечно, Шарлотта не усвоила себ широкаго взгляда на жизнь, не уяснила себ многихъ вопросовъ, конечно, ничто не ясно ей, она ни въ чемъ не отдаетъ себ отчета, но за то все ясно для читателя. Корреръ-Белль описываетъ свои чувства, страданія, свое безвыходное положеніе, а дальновидный читатель разсматриваетъ, откуда вытекли вс эти бдствія, и заключаетъ, что въ нихъ виновато общество и его устройство. Это одинъ изъ тхъ рдкихъ случаевъ, гд читатель развите автора, но за то авторъ чувствуетъ такъ сильно, что за нимъ остается несомннная заслуга навести мысль читателя на многіе общественные вопросы. Чувство автора такъ сильно, что силой его онъ восполняетъ недостатокъ пониманія, и, не смотря на это, все-таки приходитъ къ тмъ крайнимъ результатамъ, которые часто пугаютъ тхъ, кто обладаетъ полнымъ сознаніемъ. Въ примрахъ не будетъ недостатка, стоитъ-только развернуть любой изъ романовъ Шарлотты Бронте, мы съ своей стороны постараемся указать на явное разногласіе ея сочиненій съ ея жизнію и такимъ образомъ пояснимъ одними другую.

Шарлотта доводитъ до крайности дтскую покорность отцу, мало того, ни въ одной строк ея писемъ мы не видимъ намека и даже простой жалобы на его эгоизмъ, сухость и холодность. Она почти вовсе не говоритъ объ отц и ограничивается краткими фразами въ род слдующей: ‘Папа, слава Богу, здоровъ’, или: ‘Папа попрежнему чувствуетъ себя хорошо’. Когда отецъ не позволяетъ ей, сорокалтней дочери, выйдти замужъ за отличнаго человка, который уже восемь лтъ привязанъ къ ней, она, не произнеся ни слова, безмолвно покоряется. Такова ли Шарлотта, скрывающаяся за Корреръ-Беллемъ? Въ Шерли описано чрезвычайно оригинальное лицо, въ которомъ собраны многія, быть-можетъ вс черты старика Бронте, котораго съ такою заботливостію и Шарлотта и сама г-жа Гаскелль оставляютъ въ тни. Вотъ что пишетъ Корреръ-Белль, изображая Гельстона.

‘Натура не создала Гельстона добрымъ человкомъ, особенно въ отношеніи къ его кроткой жен, онъ думалъ, что если женщина молчитъ, то ничто не безпокоитъ ее, и что она слдственно не чувствуетъ никакихъ потребностей. Если она не ропщетъ на совершенное уединеніе, значитъ она не тяготится имъ, какъ бы продолжительно оно ни было. Если она не высказывается и не выражаетъ симпатіи или отвращенія къ тому или другому лицу, то значитъ нтъ подобности сообразоваться съ ея вкусами и влеченіями. Онъ вообще не имлъ претензіи понимать женщинъ и уже никакъ не сравнивалъ ихъ съ мущинами. Женщины, по его мннію, были созданія инаго и весьма низкаго разряда. Жена, по его мннію, не могла быть подругой мужа, еще мене довреннымъ лицомъ его, близкимъ другомъ и опорой. Черезъ годъ или два посл женитьбы Гельстона жена его не имла для него никакого значенія, когда онъ увидлъ, но его мннію внезапно, хотя вс другіе давно это видли, что она покидаетъ и его и жизнь, что на брачномъ лож остался когда-то прекрасный, а теперь холодный и блдный образъ, назначенный сойдти въ лоно земли, онъ наконецъ почувствовалъ свою утрату. Но кто скажетъ, до какой степени онъ ее почувствовалъ? Онъ былъ однимъ изъ тхъ лицъ, которыя, быть-можетъ, чувствуютъ боле, чмъ это кажется, у которыхъ печаль не легко извлекаетъ слезы изъ глазъ.

‘Его сухіе глаза и благоразумное сожалніе возбуждали негодованіе въ пожилой экономк и горничной, которыя ходили за мистриссъ Гельстонъ во время ея болзни. Об он лучше знали ее, чмъ онъ, и давно оцнили ея способность чувствовать и любить. Сидя около ея тла, об он толковали между собою объ ней и разказывали случаи, быть-можетъ преувеличенные, изъ которыхъ можно было заключить о дйствительной или воображаемой причин ея болзни. Об он возбуждали другъ друга противъ этого суроваго человка, который въ другой комнат разбиралъ бумаги, не подозрвая, что онъ былъ для обихъ женщинъ предметомъ ненависти.’

Каждая строка этого отрывка напоминаетъ отношенія г. Бронге къ жен и поясняетъ ихъ, не слышится ли въ нихъ смси жалости и невольнаго желанія оправдать отца, сложивъ всю вину его на его особенный, исключительный взглядъ на женщинъ вообще, и на крайнюю сосредоточенность характера? Но это только начало, Корреръ-Белль слишкомъ искрененъ, въ душ его слишкомъ много накипло горечи, онъ не остановится на полудорог и пойдетъ дальше, развивая характеръ. Вотъ другая выписка, дополняющая приведенный отрывокъ.

‘Каролина Гельстонъ (его племянница) была чрезвычайно застнчива съ нимъ, хотя и прикрывала эту застнчивость видомъ спокойствія, она была послушна, но не откровенна. Когда г. Гельстонъ окончилъ чтеніе второй вечерней молитвы, она по обыкновенію подошла къ нему.

‘— Добрый вечеръ, дядюшка.

‘— А! тебя не было цлый день дома. Все въ гостяхъ — обды, визиты, и что еще?

‘— Я была только въ сосднемъ коттедж.

‘— Брала свой урокъ?

‘— Да.

‘— И училась шить мужскія рубашки?

‘— Какже, я начала одну изъ нихъ.

‘— Хорошо вотъ это хорошо, шей, учись шить рубашки, платья, печь пироги, и наврно сдлаешься умною женщиной. Ну, поди спать, мн надо еще заняться.

Все это не боле какъ очеркъ характера, скоро однако этотъ холодно, по видимому, нарисованный портретъ воодушевитъ Шарлотту и внушитъ ей слдующія горячія строки, гд она выскажетъ нчто боле, чмъ простой абрисъ характера,

‘Посмотрите на множество двушекъ въ этомъ околотк. Братья ихъ заняты торговыми или другими длами, что касается до сестеръ, то он не имютъ на земл другаго занятія, кром кухни да шитья, не имютъ другихъ удовольствій, кром пустыхъ визитовъ, и никакой надежды на лучшее въ будущемъ. Это утомительное однообразіе въ жизни разрушаетъ ихъ здоровье, и заражаетъ ихъ понятія и умъ необычайною узостью. Единственное желаніе, величайшая цль ихъ жизни — выдти замужъ, но большая часть изъ нихъ не достигнетъ даже и этого, он до конца будутъ влачить такое же существованіе, какъ и теперь. Он франтятъ, кокетничаютъ, прибгаютъ къ хитростямъ, все для одного и того же, чтобы поймать себ мужа. Мущины надъ ними смются, но это нисколько ихъ не останавливаетъ. Отцы сердятся, когда замчаютъ ихъ уловки, и принуждаютъ ихъ сидть дома. Но что же длать дома? Вамъ отвтятъ: шить, заниматься кухнею. Вотъ ихъ существенное, постоянное, неизмнное занятіе, какъ будто он не имютъ способностей ни для чего лучшаго, какъ будто и сами отцы ихъ живутъ только для того, чтобъ сть приготовленныя ими блюда и носить сшитое ихъ дочерьми блье! Не тяготитъ ли такая жизнь самихъ мущинъ? Безпрерывно указываютъ на Лукрецію, которая въ полночь прядетъ посреди своихъ служанокъ, и на добродтельную жену Соломона, какъ на недосягаемые образцы женскаго совершенства. Можетъ-быть Лукреція была въ самомъ дл весьма достойная женщина, но мн кажется, что она слишкомъ долго не давала спать своимъ служанкамъ. Я бы не желала находиться въ числ ихъ. Что же касается до добродтельной жены Соломона, то конечно она занималась хозяйствомъ своимъ даже и въ полночь, но развлеченія ея состояли не въ одной пряж: она ткала тонкое полотно, занималась земледліемъ, покупкою земли и разводила виноградники. Она была вполн, что называется, дловою женщиной. Въ сущности она нравятся мн несравнено боле, нежели Лукреція. Доблесть и честь были ея достояніемъ, сердце ея мужа безопасно доврялось ей. Съ мудростью открывала она свои уста, нжностью были пропитаны слова ея, дти ея, вставая, называли ее благословенною, и мужъ дорожилъ ею,’ О царь Израиля! Супруга твоя была дйствительно образцомъ женщинъ! Но можемъ ли мы въ нашъ вкъ сравниться съ нею? Жители Йоркшайра, уврены ли вы, что ваши дочери достигнутъ этого идеала? Способны ли он его достигнуть? Дадите ли вы имъ средства для этого, приготовите ли вы имъ достойную почву для ихъ нравственнаго усовершенствованія? Взгляните на вашихъ бдныхъ дочерей, изнывающихъ въ тоск вокругъ васъ, или что еще хуже, длающихся старыми двами, злыми, завистливыми, сплетницами, потому что жизнь была для нихъ пустынею, или, еще хуже, занятыхъ недостойными и унизительными уловками, чтобы достигнуть черезъ замужство того положенія, которое не возможно для нихъ въ двической жизни. Отцы! Можете ли вы измнить это положеніе? Обратите на него вниманіе, обсудите его со всхъ сторонъ — не отвергайте эту мысль, отзываясь о ней презрительною шуткой или грубымъ оскорбленіемъ. Если хотите гордиться своими дочерьми, а не краснть за нихъ, то доставьте имъ занятіе, найдите пищу ихъ уму и сердцу, которая возвысила бы ихъ надъ обычнымъ уровнемъ пошлости. Поврьте, что до тхъ поръ, пока вы будете держать въ тискахъ ихъ умъ, он будутъ для васъ бременемъ и скорбію. Развивайте ихъ, укажите имъ достойную цль, и он сдлаются для васъ нжными подругами въ счастіи, достойными спутницами въ гор, надежною опорою въ преклонныхъ лтахъ.’

Эти строки, начавшіяся картиною нравовъ, жалобою на злую судьбу, кончились жаркимъ протестомъ, въ которомъ задтъ одинъ изъ самыхъ сложныхъ вопросовъ общества: положеніе и воспитаніе женщины. Очевидно, что Шарлотта Бронте не имла никакого притязанія поднять вопросъ этотъ, и заключила свою мысль въ боле тсную рамку. Очевидно, что близкое, тсное, личное знакомство съ судьбою взрослыхъ двушекъ въ дом отца, внушило ей эту горячую страницу, въ которой слышится и иронія, и страданіе, и негодованіе. Ола обращается къ жителямъ Йоркшайра, но разв все это не можетъ относиться къ отцамъ-эгоистамъ всхъ націй?

Мало того, что жизнь Шарлотты стала въ разрзъ съ ея произведеніями, т же противорчія встрчаются въ нихъ самихъ,— ясное доказательство тому, что теорій, убжденій, выработанныхъ и установившихся, нтъ, въ ея романахъ.

Вотъ два другіе отрывка.

‘Новйшія французскія повсти не въ моемъ вкус, ни въ теоретическомъ, ни въ практическомъ отношеніи. Какъ ни малъ былъ опытъ моей жизни, я имлъ однажды случай видть вблизи примръ того, что производитъ романическій элементъ, проникнувшій въ семейство. Не было ничего обольстительнаго въ этомъ примр. Онъ представился мн во всей своей голой дйствительности, и я увряю васъ, это было отвратительно. Я видлъ человка, развращеннаго софизмами страсти, преступнымъ самообольщеніемъ, человка, на которомъ отразилось все вліяніе его порочной души. Долгое время страдалъ я отъ этого зрлища, но я не жалю объ этихъ страданіяхъ, ибо при одномъ воспоминаніи они дйствуютъ на меня, какъ спасительное противоядіе. Они утвердили во мн увренность, что незаконное наслажденіе, нарушающее право другаго, есть отрава, которая не насыщаетъ страсти въ минуты упоенія, жестоко мучитъ посл нихъ и окончательно развращаетъ человка навсегда.’

Какъ! Проступокъ, какъ бы великъ онъ ни былъ, развращаете навсегда. Это уже слишкомъ! Отъ софизмовъ страсти душа становится порочною. Но гд жь тогда искать добродтели? Не каждый ли изъ людей пылкихъ и страстныхъ испыталъ на себ искушенія и софизмы страсти? Уже ли отъ того онъ сталъ навсегда пороченъ? Не значитъ ли это понимать жизнь, страсть и ея треволненія, слишкомъ узко? Съ этими строками совершенно противорчатъ многія другія строки романовъ Шарлотты и самое лицо Рочестера, такъ мастерски очерченное. Рочестеръ одно изъ лучшихъ лицъ, созданныхъ Шарлоттой, оно задумано глубоко, взглядъ автора на него широкъ, разуменъ и благороденъ. Рочестеръ лицо не только пожившее, но уже нсколько отжившее, предававшееся вполн и страстямъ и, что еще хуже, порокамъ, но умвшее на дн души сохранить чистую искру, которую сперва любовь, а потомъ и самое вліяніе любимой женщины раздуваютъ въ пламя, уничтожающее все злое и дурное, нанесенное жизнію. Рочестеръ не боле какъ раскаявшійся гршникъ, или, проще, человкъ посл многотрудной, разсянной и неправильно протекшей жизни, благополучно достигающій пристани, съ помощію молодаго и невиннаго существа, прикосновеніе котораго дйствуетъ благодтельно на его полуразрушенную натуру. Говоря объ Рочестер, описывая его, Шарлотта нисколько не сомнвается въ возможности спасенія для того, кто вкусилъ отравленнаго плода незаконной страсти.

Посмотримъ теперь, какъ смотритъ она на бракъ и невозможность расторгнуть его:

‘Франциска была для меня хорошею и доброю женою, потому что я самъ былъ для нея хорошимъ и врнымъ мужемъ. Другой вопросъ, что бы изъ нея вышло, еслибы мужъ ея былъ человкъ недостойный, развратный, пьяница, или тиранъ. Однажды въ разговор я представлялъ ей эту возможность, и вотъ что посл нкотораго молчанія она отвчала мн:

‘— Я попыталась бы бороться съ моимъ несчастіемъ и облегчить его, когда и то и другое оказалось бы невозможнымъ, я немедленно покинула бы своего мучителя.

‘— А еслибы насиліе или законъ привлекли тебя опять къ нему.

‘— Какъ? Опять къ пьяниц, распутному и грубой у сумасброду?

‘— Да.

‘— Я испытала бы снова, нтъ ли какого лкарства моему и его несчастію, и еслибы все оказалось безполезнымъ, я снова ушла бы отъ него. Потомъ помолчавъ съ минуту, она продолжала серіознымъ тономъ:

‘— Если женщина по своей натур антипатична тому, съ кмъ ей суждено жить вмст, то бракъ становится рабствомъ. Вс мыслители возстаютъ противъ рабства. Свобода необходима для женщины, хотя бы она должна была достигнуть ея цною мученій, хотя бы она могла пройдти къ ней только черезъ врата смерти. Я боролась бы до тхъ поръ, пока у меня хватило бы силъ, еслибы не стало ихъ, смерть избавила бы меня отъ гнета несправедливыхъ законовъ’.

Узостью нельзя заподозрить такого взгляда, и скоре можно сказать, что здсь цль не достигнута и перейдена, что это своего рода крайность. Религіозная до Фанатизма Шарлотта, религіозный и нравственный Корреръ-Белль выражаютъ, что самоубійствомъ можно избавиться отъ неровнаго брака Не слишкомъ ли ужь это? Но оставимъэ тотъ посторонній вопросъ и заключимъ этотъ рядъ выписокъ, выразивъ мысль, что не только у Шарлотты нтъ твердыхъ, окрпнувшихъ воззрній, но что еще она пишетъ подъ впечатлніемъ минуты. Если чувства ея возвышенны, благородны и нравственны, то потому только, что сама она такова. Всякій разъ, какъ врожденное чувство правды, оскорбленное окружающею ее средой, заговоритъ въ ней, перо ея, подъ вліяніемъ страсти и негодованія, принимается чертить пламенныя строки, гд трогательное краснорчіе, пронзающая жалоба, и взрывы ненависти возбуждаютъ неодолимую симпатію. Тогда она затрогиваетъ вс стороны ума, подымаетъ вс жизненные вопросы, потрясаетъ вс струны сердца у читателей. Но лишь только она поддается слишкомъ личнымъ впечатлніямъ, частнымъ воспоминаніямъ и случайностямъ собственной жизни, какъ тотчасъ сбивается съ толку, переходитъ цль, или выражаетъ слишкомъ узкій взглядъ на жизнь. Не рописходитъ ли это отъ смутности понятій и воззрній, отъ незрлости мышленія, отъ недостаточности развитія и отсутствія твердыхъ убжденій?

Вс произведенія Шарлотты до такой степени личны, до такой степени суть не боле, какъ проявленіе души и сердца ея, что въ нихъ выражаются вполн вс ея личныя привязанности. Ни въ одномъ изъ своихъ самыхъ задушевныхъ писемъ (и какъ мало такихъ!) не говоритъ она о Эмиліи такъ, какъ въ слдующихъ строкахъ:

‘Въ эти минуты раздумья, Шерли схватилась бы за перо, еслибъ она не была неопытнымъ и безсознательнымъ существомъ, она постаралась бы уловить эти виднія и образы, пока они еще были живы въ ея памяти. Она взяла бы листъ чистой бумаги и исписала бы его своимъ оригинальнымъ, четкимъ почеркомъ, разказывая навянное на нее воображеніемъ происшествіе, наптую ей Фантазіей псню, и такимъ образомъ облегчила бы себ трудъ творчества. Но она была беззаботна и лнива, и не знала сколько оригинальности въ ея мысляхъ, сколько особенности въ ея впечатлніяхъ, она не знала, не знаетъ и не будетъ знать, умретъ не узнавши настоящей цны этого яснаго, свжаго источника, который бжитъ въ ея сердц и сохраняетъ его вчно юнымъ.’

Въ этихъ строкахъ столько граціи, затаенной нжности и обожанія, что, читая ихъ, нельзя усомниться въ томъ, что сосредоточенность Шарлотты, сложившаяся благодаря ея жизни, и укоренившаяся благодаря превратно понятымъ правиламъ, была ей не подъ силу, и ей надо было высказаться, хотя бы въ роман. Безъ сомннія, частью извстности, озарившей послдніе годы жизни Шарлотты своимъ блистательнымъ ореоломъ, она обязана той задушевности, которою проникнуты вс ея произведенія. ‘Сердце сердцу всть подаетъ’, говоритъ одна изъ прекрасныхъ русскихъ пословицъ, и она какъ нельзя больше идетъ къ произведеніямъ Шарлотты. Сколько сердецъ во всей Европ откликнулось на ея жалобы, сомннія, страданія, негодованіе! Сердце самой Шарлотты бьется и трепещетъ въ каждой страниц ея сочиненій и притягиваетъ сердца всхъ читателей. Кто что ни говори, а такъ-называемые субъективные таланты, особенно симпатичны этимъ свойствомъ своимъ, они больше говорятъ сердцу, чмъ уму, и слава Богу. Троньте сердце человка, и онъ близокъ къ исправленію и перемн, троньте сердце людей, и будьте уврены, что вы дйствуете уже благодтельно, и что голосъ, вашъ не есть голосъ, раздающійся въ пустын. Хвала и тому писателю, который хотя на минуту смягчилъ черствое сердце, или пролилъ отраду и утшеніе въ то, которое растерзано, блаженъ тотъ, кто вызвалъ на сухіе до тхъ поръ глаза отрадныя, облегчающія слезы умиленія, сожалнія или даже скорби. Такова именно была одна изъ заслугъ Шарлотты Бронте.

Евгенія Туръ.

‘Русскій Встникъ’, т. 18, 1856

МИССЪ БРОНТЕ,ЕЯ ЖИЗНЬ И СОЧИНЕНІЯ.

Читайте также:

МИССЪ БРОНТЕ,
ЕЯ ЖИЗНЬ И СОЧИНЕНІЯ.