Мищенко, Апушкин Владимир Александрович, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. А. Апушкинъ.

МИЩЕНКО.
Изъ воспоминаній о Русско-Японской войн.

СЪ РИСУНКАМИ.

Издалъ В. Березовскій
КОМИССІОНЕРЪ ВОЕННО-УЧЕБНЫХЪ ЗАВЕДЕНІЙ. С.-Петербургъ, Колокольная ул., домъ No 14.
1908.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Вмсто введенія: По дорог въ отрядъ.— Первыя впечатлнія

Глава I. Боевая служба отряда. Отъ начала войны до переправы черезъ Ялу

‘ II. Отъ Ялу до Сюяна

‘ III. Отъ Сюяна до Сахотана

‘ IV. 10 іюня 1904 г.— Катастрофа въ Сяньдею

‘ V. Первый день Сахотанскаго боя

‘ VI. На бивак

‘ VII. 11 іюня.— День отдыха

‘ VIII. 12 іюня.— На бивак у Мугуи

‘ IX. 13 іюня.— Второй день Сахотанскаго боя

‘ X. 14 іюня.— Третій день Сахотанскаго боя

‘ XI. 15 іюня.— Конецъ Сахотанскаго эпизода

‘ XII. Слава славнымъ

‘XIII. Въ дни затишья на Шахэ

‘ XIV. Кто онъ?

‘Научная, теоретическая подготовка въ нашемъ военномъ дл, конечно, много значитъ, но если нтъ желанія и стремленія драться, и драться, какъ бы ни пришлось,— цны не иметъ, ну, а со слабой подготовкой, но съ сердцемъ, преисполненнымъ жаждою схватки, съ душою, проникнутою чувствомъ долга,— сдлать можно много’…

Мищенко.

Я не имю въ виду писать ни біографіи генерала Мищенко, хотя она очень характерна для пониманія того, какъ умютъ у насъ разгадывать, понимать и оцнивать людей,— ни исторіи боевыхъ подвиговъ отряда, звавшагося его именемъ на театр войны, за все время кампаніи… Для первой еще не настало время, для второй нужны документы, всей полнотой которыхъ я не обладаю. Я хочу здсь подлиться лишь воспоминаніями о томъ, чему я былъ очевидцемъ, о чемъ слышалъ непосредственно отъ участниковъ и что связано съ именемъ генерала, этого безспорнаго героя минувшей войны, вышедшаго съ незапятнанной репутаціей, съ непомраченной славой изъ тхъ тяжелыхъ испытаній, которыя столь обильно посылала судьба его отряду и всей нашей арміи въ теченіе всей роковой для насъ войны съ Японіей. И я льщу себя надеждой, что въ нихъ читатель найдетъ ключъ къ разгадк того обаянія, которымъ Мищенко пользовался въ арміи, и той популярности, которую онъ пріобрлъ себ во всхъ слояхъ русскаго народа, ставъ воистину народнымъ героемъ. Я покажу его, какимъ видлъ въ дни войны,— и на боевомъ пол, и на бивак.

Это одно изъ немногихъ свтлыхъ воспоминаній недавняго мрачнаго прошлаго.

И воспоминаній бодрящихъ, говорящихъ о томъ, что ‘есть еще порохъ въ нашихъ пороховницахъ’, не изжита еще боевая сила русскаго народа, не изсякла еще исконная доблесть русскаго солдата и офицера и что ‘плохи’ они были тамъ, гд были плохи ихъ начальники…

В. А.

5 августа 1904 г./20 апрля 1907 г.

Ляоянъ — Спб.

ВМСТО ВВЕДЕНІЯ.

По дорог въ отрядъ.— Первыя впечатлнія.

Я прибылъ къ арміи въ то время, когда система ‘терпнія’начала уже входить въ свою силу и проявилась рядомъ кровавыхъ событій. Мы ‘стерпли’ уже Тюренченъ, ‘стерпли’ высадку на Квантунъ японскихъ армій и потерю Цзиньчжоужской позиціи, отрзавшую насъ отъ Портъ-Артура,— ‘стерпли’, наконецъ, и Вафангоу, эту робкую, ученическую попытку наступленія, чтобы протянуть руку помощи осажденнымъ товарищамъ… И теперь мы терпливо ждали, что будетъ дальше длать врагъ, отдавая въ его руки все боле и боле иниціативу дйствій.

Для войскъ, врившихъ еще въ своихъ вождей и въ свою силу, и оскорбленныхъ въ своей старой слав отступленіемъ предъ маленькимъ врагомъ и рядомъ неудачъ, наступило томительное затишье…

Досадно было, боя ждали,

Ворчали старики:

‘Что жъ мы? На зимнія квартиры?

Не смютъ что ли командиры

Чужіе изорвать мундиры

О русскіе штыки’?

О томъ, въ какомъ душевномъ напряженіи, усугубленномъ неизвстностью, откуда и когда ждать врага, жили въ то время наши войска, свидтельствуетъ слдующій, еще кажется, не оглашенный, фактъ.

Въ начал мая подпоручикъ 21-го Восточно-Сибирскаго стрлковаго полка Рзвый, ‘будучи увлеченъ идеей розыска японской арміи’, самовольно ушелъ ее разыскивать вмст съ своимъ встовымъ, Иваномъ Дубиновымъ, и — ‘пропалъ безъ всти’ {Рапортъ командира полка отъ 9 мая 1904 г. No 1816.}…

Жить въ ожиданіи боя въ Ляоян, въ области слуховъ о противник, будничныхъ сплетенъ и дрязгъ, было томительно… Я пресытился ими въ Мукден, гд судьба заставила меня прожить почти дв недли… Хотлось скоре боевыхъ ощущеній, хотлось испытать себя, видть войска и подслушать біеніе ихъ сердца, чтобы знать, что сулитъ намъ грядущее. Хотлось, наконецъ, скоре увидть и врага, этого невдомаго, еще таинственнаго, маленькаго, но дерзкаго заморскаго пришельца.

Но куда хать? Гд можно скоре всего осуществить эти наивныя, горячія желанія новичка?

— Если хотите скоре увидть войну и получить боевое крещеніе,— отвчали мн,— позжайте въ отрядъ генерала Мищенко. Тамъ каждый день дерутся.

Отрядъ генерала Мищенко являлся, такимъ образомъ, уголкомъ той старой ‘Кульневской Россіи’, гд люди вчно жили среди поэзіи и ужасовъ войны. Онъ былъ передовымъ отрядомъ цлой Руси въ дни ея ‘худого мира’ на Дальнемъ Восток, на его долю пришелся первый выстрлъ въ Коре и, ставъ передовымъ отрядомъ манчжурской арміи, онъ оставался имъ до конца войны. И если на долю его выпала львиная доля трудовъ и лишеній, то и львиная доля славы.

Имя генерала Мищенко пользовалось въ арміи уже огромною популярностью. Его произносили съ уваженіемъ и любовью и не безъ гордости говорили:— ‘я былъ въ отряд Мищенко’, ‘нашъ полкъ у Мищенко’.

Солдаты, т въ каждомъ успх готовы были видть руку этого храбраго и умно настойчиваго генерала. Поздне, на бивак войскъ у Дашичао, я подслушалъ такой разговоръ.

Передавались новости, схваченныя на лету, о потопленіи нашею владивостокскою эскадрою японскихъ транспортовъ ‘Садомару’ и другихъ. По солдатской молв, и это сдлалъ Мищенко, который ‘нигд японцу спуска не даетъ’ {Впослдствіи, когда я передавалъ генералу содержаніе этого солдатскаго разговора, онъ разсказалъ мн, что получилъ письмо отъ маленькаго своего племянника.— ‘Напиши, дорогой дядя, много ли вы взяли въ плнъ японскихъ кораблей’… спрашивалъ мальчуганъ, наслушавшійся и ‘во глубин Россіи’ разсказовъ о подвигахъ дяди.}.

Конечно, я послушался добраго совта и первый свой визитъ ршился нанести ему. Къ тому же у меня находился и спутникъ, веселый и остроумный человкъ. Лтъ восемь или девять онъ былъ въ запас, жилъ за границею, хозяйничалъ, служилъ и теперь, призванный въ ряды арміи, покидалъ все это легко и весело, мечтая объ одномъ — скоре попасть въ бой.

Но выбраться изъ Ляояна оказалось не такъ просто. Почтовый поздъ на югъ, съ которымъ мы ршили хать, по расписанію долженъ былъ отойти около 5 часовъ дня. Прошелъ, однако, часъ, другой, третій, четвертый, весь вечеръ, вся ночь, а позда съ свера все не было. Мы провели безсонную, мучительную ночь, слоняясь по тсному, грязному ляоянскому вокзалу. Нсколько усталыхъ офицеровъ вынесли стулья на перронъ, не имвшій для публики ни одной скамейки, и спали тамъ сидя. Мы попробовали было послдовать ихъ примру, но это намъ не удалось — сонъ не шелъ — и мы ршили пойти въ товарный вагонъ, гд, готовыя къ отправк, стояли наши лошади. Но у лошадей не было сна, и намъ не на что было прилечь. Мы прикорнули на тормозной площадк сосдняго товарнаго вагона, но не спали и четверти часа. Стукнулись буфера — и вагоны куда-то покатили. Это были, конечно, обычные маневры, которые принято здсь длать по ночамъ, но мы вовсе не желали очутиться на десятомъ запасномъ пути. Соскочивъ торопливо съ площадки, мы опять поплелись на вокзалъ, опять стали слоняться по его перрону, доказывая другъ другу, что ‘время — деньги’ только въ дни мира: опять стали требовать себ и не допивать стаканы безвкуснаго жидкаго чая и опять тревожить дежурнаго по станціи вопросами: ‘когда же мы задемъ?!’

Это случилось только на другой день, въ восемь часовъ утра 9 іюня, и понятно, что едва мы попали въ вагонъ, какъ пыльныя подушки дивана показались намъ обольстительно роскошными. Мы потянулись къ нимъ — и черезъ мигъ уснули. Спали часовъ пять и проснулись, когда нашъ поздъ подходилъ къ Дашичао.

Не знакомясь съ Дашичао, уже пріобртавшимъ въ эти дни извстность и значеніе, какъ главная квартира дйствующей арміи, мы отправились отыскивать обозъ 1-го Читинскаго полка, чтобы узнать, есть ли тамъ ‘оказія’ въ отрядъ Мищенко и когда она пойдетъ.

Обозъ стоялъ на скат высокой горы, у подножія которой лежитъ Дашичао, на вершин ея былъ наблюдательный постъ и торчала сигнальная вха.

Подъ ‘обозомъ’ въ данномъ случа не слдуетъ разумть повозокъ. Обозъ, это — пунктъ, замняющій полку штабъ-квартиру, гд на время выхода полка въ лагерный сборъ или на маневры остается офицеръ съ командами слабосильныхъ и мастеровыхъ.

Такъ и тутъ. Въ палатк жилъ офицеръ, и подъ его надзоръ собирались выписанные изъ госпиталей казаки и высланные изъ полка на отдыхъ слабосильные люди и лошади. Онъ исполнялъ разныя порученія полка — получалъ, закупалъ и отправлялъ въ полкъ все, что на долю полка приходилось и что ему было нужно.

‘Обозъ’ напомнилъ мн лермонтовскія строки изъ ‘Валерика’:

Кругомъ блются палатки,

Казачьи тощія лошадки

Стоятъ рядкомъ, повся носъ…

Всюду груды ящиковъ и пачекъ прессованнаго сна. Казаки бродили по обозу, варили чай, спали, читали обрывки газетъ и справляли свои длишки.

Хозяина обоза въ палатк не было, но на земл, подостлавъ подъ себя бурку, сладко спалъ другой офицеръ.— Урядникъ объяснилъ намъ, что именно это ‘ихъ благородіе’ что спитъ, и детъ въ полкъ сегодня. Это былъ полковой адъютантъ, подъесаулъ Иванъ Федоровичъ Шильниковъ.

Жалко было намъ его будитъ, но длать нечего.— Казакъ потянулъ ‘его благородіе’ за ногу, и оно сейчасъ же открыло глаза. Мы извинились, представились, познакомились и черезъ минуту намъ уже казалось, что съ Иваномъ Федоровичемъ мы были вкъ знакомы.

Есть люди, до которыхъ поговорка о пуд соли не относится. Это хрустальной чистоты и искренности люди. Иванъ Федоровичъ Шильниковъ сразу показался намъ простымъ, искреннимъ человкомъ, деликатнымъ, хорошимъ товарищемъ, скромнымъ, но дльнымъ боевымъ офицеромъ — и мы не ошиблись, ничего не взяли потомъ назадъ изъ этой характеристики и ничего къ ней не прибавили, такъ какъ ничего другого и не слыхали.

Явился и хозяинъ обоза, гостепріимный сотникъ Измайловъ и, сдлавъ Ивану Федоровичу дружескій упрекъ за то, что тотъ не воспользовался его койкою, а спалъ на земл,— сталъ готовить намъ чай въ черномъ отъ копоти большомъ мдномъ чайник.

Напившись чаю и узнавъ въ штаб арміи, гд въ данный моментъ можетъ находиться отрядъ, постоянно двигающійся, постоянно мняющій мста своихъ стоянокъ, мы стали готовиться въ путь и выступили въ шесть часовъ вечера.

Нашъ маленькій отрядецъ составляли: подъесаулъ И. Ф. Шильниковъ, корнетъ В. К. Шнеуръ, кадетъ хабаровскаго кадетскаго корпуса Миша Бодиско, бойкій, славный мальчуганъ, пріхавшій на каникулы въ армію къ отцу, чтобы ‘побывать на войн’, и потому не разстававшійся съ большою и тяжелою для его лтъ пхотною винтовкою, которую онъ таскалъ на ремн за плечомъ и которая набивала ему его хрупкія дтскія плечи,— я и шесть человкъ казаковъ.

Двое изъ нихъ высланы были впередъ, какъ дозорные и вожатые.

Мы шли не по дорог, а напрямикъ, черезъ вспаханную и уже зазеленвшую равнину, къ высившимся впереди голубоватымъ горамъ.

Вечеръ былъ чудесный, тихій, теплый,— и Божій міръ былъ такъ хорошъ, что исчезало представленіе о войн, и самому себ казалось страннымъ, что дешь воевать, видть смерть другихъ и встртить ее гд-нибудь для себя.

Мы перескали обширную долину, замкнутую съ двухъ сторонъ цпями горъ,— воздланную, зеленвшую, съ разбросанными тамъ и сямъ группами деревьевъ, отдльныхъ фанзъ и селеній.

Тысячелтнимъ мирнымъ трудомъ вяло отъ этихъ полей₎которыя теперь, по праву войны, безжалостно топтали наши кони. Длинный рядъ поколній хозяевъ этихъ полей утучнилъ ихъ почву своимъ потомъ при жизни и своимъ прахомъ по смерти. Объ этомъ молчаливо свидтельствуютъ передъ нами небольшіе холмики-могилки, осненные листвою нсколькихъ деревьевъ, а тамъ, гд холмъ ослъ — маленькіе каменные столбики и плиты.

Мн нравится этотъ китайскій народный обычай: погребать человка въ той земл, которую онъ воздлывалъ при своей жизни,— отдать ей и по смерти вс свои соки, свою плоть и кровь. Онъ трогателенъ, этотъ обычай, онъ практиченъ, ибо создаетъ необычайную въ народ ‘крпость земл’ — идеальное единеніе съ нею человка.

И вотъ мы добрались до горъ, втянулись въ лабиринтъ ихъ и кажется, что затеряемся въ немъ, въ этомъ хаос голыхъ вершинъ, каменистыхъ глубокихъ ущелій и переваловъ, по которымъ узкой лентой вьется наша дорожка. На вершин ихъ, въ благодарность ли чуждому намъ богу за благополучный путь, въ умилостивленіе ли его, кто-то настроилъ эти кумирни,— маленькіе домики, похожіе подчасъ скоре на скворешники, изъ оконъ и дверей которыхъ выглядываетъ грубое, страшное лицо божества. Предъ нимъ маленькая чашечка, когда-то полная риса. Но рисъ растащили птицы, а втеръ занесъ ее до краевъ срой пылью.

Мы вызжаемъ снова на равнину, минуемъ бивакъ пхотнаго полка,— шумный, говорливый, полный жизни и движенія,— минуемъ тихую китайскую деревню, въ которой все, кажется, вымерло, и снова втягиваемся въ широкое на этотъ разъ ущелье. День былъ близокъ къ концу — и дали уже были неясны. Навстрчу намъ отъ срой горы отдлилась фигура и, подойдя, приложила руку къ козырьку фуражки.

— Вы что тутъ подлываете?— спрашиваемъ мы его, пожимая руку.

— Да вотъ стою здсь на застав съ полуротою. Хунхузы, говорятъ, тутъ водятся. На-дняхъ семерыхъ нашихъ солдатъ на посту ночью вырзали. Ну, и поставили полуроту. Стою цлыя сутки. Скука. Одинъ. Съ солдатами наговорился, папиросы вс выкурилъ, не одолжитъ ли кто-нибудь изъ васъ? Приходится обирать прозжающихъ,— говоритъ онъ, смясь.

Ему сейчасъ же отсыпали десятка полтора.

— А вамъ не пора ли спустить часового внизъ?— спрашиваетъ дловитый Иванъ Федоровичъ, кивая головой на часового, фигура котораго рзко проектировалась съ вершины сопки на фон неба, тогда какъ подошва ея тонула уже въ сумрак.

— Да, пора. Теперь совсмъ смерклось.

И поручикъ, слегка свистнувъ въ сторону часового, махнулъ ему рукою идти внизъ. Мы распрощались, пожелали ему спокойной ночи и похали.

Мракъ сгущался. Сливались въ одну сплошную стну очертанія безлсныхъ горъ, громоздившихся въ безпорядк, безжизненныхъ, безмолвныхъ. Только топотъ нашихъ коней, только шумъ скатившагося изъ-подъ ногъ ихъ камня нарушаетъ тишину этой ночи въ горахъ. Мы подавлены ею, демъ гуськомъ и молчимъ. Каждый думаетъ про себя свою думу. Какъ загадочна жизнь человка! Какъ играетъ судьба имъ! Какіе неожиданные и прихотливые узоры вышиваютъ Парки, прядущія нить жизни по ея канв! Кто могъ бы изъ насъ думать, что судьба заброситъ насъ въ глушь этихъ горъ, подъ это чуждое небо… Мы кажемся себ оторванными отъ всего міра, отъ всего, чмъ жили раньше — семьи, родины, друзей, обычнаго труда… Оторваны настолько, что, что бы тамъ ни случилось, какъ ни нужна была бы нашимъ близкимъ наша помощь, мы безсильны помочь имъ… И они намъ также… И если завтра, въ бою, или отъ пули хунхуза, пущенной откуда-нибудь, изъ-за выступовъ этихъ темныхъ и голыхъ камней, мы падемъ — никто намъ не дастъ ‘послдняго цлованія’…

Гонишь прочь отъ себя эти мысли и начинаешь усиленно слушать цикадъ, что звенятъ кругомъ по горамъ и ущельямъ. Кони пошли осторожне. Начинается спускъ, узкій, крутой и извилистый. Спустились въ лощину,— пошли веселе. Рысимъ… Кажется, близко селеніе. Да, вотъ деревья, вотъ фанзы, и въ одной — огонекъ. Это странно. Китайцы въ деревняхъ безъ огней вечеряютъ. Должно быть, постъ летучей почты. Такъ и есть! Вотъ темная фигура часового.

— Далеко ли до Танчей?

— Версты четыре.

И мы рысимъ дальше по извилистымъ улицамъ деревни. У запертыхъ воротъ одной фанзы странныя темныя пятна. Вглядываемся пристальне,— это китайцы. Собрались, присли на корточки, притаились, сидятъ и молчатъ. Головы намъ вслдъ не повернули. Застыли, какъ изваянія. О чемъ они думаютъ? О чемъ говорили они до тхъ поръ, какъ услыхали топотъ нашихъ коней? О чемъ заговорятъ теперь, когда мы исчезнемъ изъ вида?

О войн, конечно. О войн, нарушающей тысячелтній покой ихъ Китая,— о войн, гонящей ихъ изъ насиженныхъ гнздъ, обращающей въ ничто эти прекрасныя, плодоносныя пашни и въ пепелъ ихъ фанзы.

Кого они винятъ въ своемъ несчастій, ихъ или насъ? Мы совсмъ не знаемъ психологіи этого народа. Онъ чуждъ намъ языкомъ, міровоззрніемъ, бытомъ. А факты жизни такъ разнорчивы. Вотъ китайцы, сигнализирующіе въ бою японцамъ. Вотъ китайцы, стрляющіе въ русскаго солдата или офицера безъ всякаго повода съ ихъ стороны, подстерегающіе ихъ на сопкахъ, на дорогахъ. И вотъ китайцы, безкорыстно выводящіе нашихъ отсталыхъ на наши аванпосты. Вотъ китайцы, сами несущіе нашимъ казакамъ чумизную кашу и хлбъ. Вотъ китайцы, наконецъ, прячущіе отъ японцевъ нашихъ раненыхъ и выносящіе ихъ по ночамъ въ нашъ отрядъ!

Танчи — не то небольшой городокъ, не то большая деревня. Жизнь здсь еще не замерла. Кое-гд въ лавчонкахъ торгуютъ. По кривымъ, грязнымъ и тснымъ улицамъ двигаются люди, освщая себ путь большимъ бумажнымъ фонаремъ. Людей не видать за ними, они слились со мракомъ, и кажется, что только эти свтлые шары катятся по темнымъ улицамъ.

— Дальше дорога мн не совсмъ хорошо извстна,— говоритъ Иванъ Федоровичъ.— Есть участокъ — ущелье одно, гд легко можно сбиться. Надо взять проводника.

— Эй ты, ходя!— кричитъ онъ китайцу и, когда тотъ подошелъ, кидаетъ ему нсколько фразъ по-китайски.

Китаецъ машетъ рукой и, болтая что-то по-своему, ведетъ нашъ отрядъ за селеніе. Выведя насъ на широкую песчаную равнину, онъ останавливается передъ мелкимъ и узкимъ ручьемъ и, видимо, не хочетъ идти дальше.

Но отказываться уже поздно. Повелъ,— веди до конца. И Иванъ Федоровичъ грозитъ ему нагайкой. Китаецъ длаетъ рукой смшные и жалкіе жесты. Его подталкиваютъ впередъ, и онъ ступаетъ въ воду.

Перейдя ручей, онъ снова останавливается. Все напрасно. Тогда онъ оборачивается въ сторону темнющихъ Танчей и что-то кричитъ на своемъ непонятномъ намъ язык.

Черезъ нсколько времени въ темнот вырастаетъ предъ нами фигура другого китайца.

— Это — братъ мой. Онъ васъ поведетъ, онъ знаетъ дорогу. Я — купецъ, мн домой надо, мн въ лавку надо,— объясняетъ китаецъ ломанымъ русскимъ языкомъ.

Мягкій, добрый Иванъ Федоровичъ на этотъ разъ неумолимъ.

— Ты умешь мало-мало по-русски говорить, а твой братъ знаетъ дорогу — вотъ и хорошо. Вы оба насъ и поведете,— сказалъ онъ спокойнымъ, не допускавшимъ боле возраженій, голосомъ и приказалъ казаку взять упиравшагося китайца за косу и двигаться съ нимъ впереди. Нечего длать — пошли наши проводники, но долго еще одинъ изъ нихъ причиталъ: ‘Капитанъ! шанго капитанъ! моя нога болитъ, моя ходи не можетъ’.

И онъ плакалъ и хромалъ. Но это была уже явная симуляція, и потому, не обращая боле вниманія на его причитанія, мы двигались впередъ по широкой долин, залитой теперь луннымъ свтомъ.

— Вы знаете, они ужасные притворщики и хитрецы, эти китайцы,— говоритъ Иванъ Федоровичъ, придерживая коня, чтобы поравняться со мною.— Помню одинъ такой случай. Съ разъздомъ пришли мы въ одну деревушку, зашли въ фанзу и просимъ китайца быть нашимъ проводникомъ. Общаемъ хорошо заплатить. Да они и сами знаютъ, что безъ платы мы ихъ услугъ не принимаемъ. Китаецъ отказывается. Пригрозили тогда полушутя, полусерьезно, что заставимъ вести себя его старуху мать. Это подйствовало. Какъ добрый сынъ, онъ соглашается и идетъ съ нами — до перваго ущелья… А тамъ юркнулъ въ него, какъ мышь, и исчезъ въ темнот. Знаемъ только, что гд-нибудь тутъ притаился, поблизости. Но пойди, разыщи его въ этой тьм кромшной. Опять ршаемся тогда воздйствовать на его сыновнее чувство. Отправляемъ казаковъ взять и силою привести къ намъ старуху. Т, конечно, черезъ десять минутъ приволокли ‘бабушку’. Объясняемъ ей, что такъ какъ сынъ ея насъ обманулъ, то поведетъ насъ она. Пусть зоветъ сына на выручку. Старуха завопила, но пошла. Добрую четверть часа кричала она безъ перерыва одно какое-то слово, пронзительно, жалобно, слезно… Сына ли звала, насъ ли проклинала — не знаемъ. Но сынъ не откликался, не шелъ. Зналъ, каналья, что мы не японцы и не умемъ быть строгими до конца. Они бы старуху повсили, а мы прогнали ее черезъ дв версты къ чорту!

Проводники наши шли теперь рядомъ и перебрасывались короткими фразами, изъ которыхъ мы уловили слова ‘ибенъ’ (японцы), ‘Артуръ’, ‘Ляоянъ’. Рчь шла, очевидно, о войн, и такъ какъ характеръ ея, тонъ и значеніе намъ были непонятны, то имъ и приказано было молчать. Видя, что на нихъ обратили вниманіе, китаецъ опять затянулъ: ‘капитанъ… капитанъ… капитанъ’… и опять сталъ хромать. Ему погрозили нагайкой.

Мы шли теперь широкою долиною. Справа скаты горъ покрыты были лсомъ, а слва были голы и только тамъ и сямъ вершины ихъ внчали то башня, то кумирня. Луна взошла высоко и лила свой тихій, мягкій свтъ на живописную долину.

Ночь обворожила насъ своею прелестью, своею тишиною, а мрный шагъ коней, мрное покачиваніе въ сдл убаюкивали наши думы. И уже не острое, жуткое чувство одиночества и безсилія, а тихая, сладкая грусть закрадывалась въ сердце.

Я и корнетъ далеко опередили отрядъ. Усталые проводники не поспвали за нашими лошадьми. И совсмъ забывъ, что мы ‘на войн’, корнетъ заплъ тихимъ голосомъ старый, знакомый романсъ, полный смысла и. значенія, полный стараго очарованія въ этой манчжурской дали.

Разстались мы…

Но завтрашній день могъ быть послднимъ — и пережитое, вся эта гамма чувствъ, остывшихъ и кипящихъ, въ феерической обстановк этой дивной лунной ночи, на фон этой оригинальной природы съ памятниками чуждаго быта, получала какое-то особое значеніе и волновала насъ обоихъ, какъ сладкій сонъ, какъ волшебная, страшная сказка, конца которой мы не знаемъ, и не знаемъ, близокъ онъ или далекъ.

Къ намъ подскакалъ Иванъ Федоровичъ, чтобы сказать, что часъ уже поздній, лошади пріустали, а до бивака отряда осталось верстъ двнадцать.

— Не лучше ли заночевать въ ближайшей деревн?

Не все ли это было равно людямъ, жившимъ душой въ этотъ мигъ такъ далеко отъ войны и Манчжуріи…

Прошли еще версты три, перевалили небольшой хребетъ и стали спускаться въ низину. Пахнуло сыростью. Въ лощин горли огни и надъ нею стояла пелена тумана — неясный гулъ бивака. Длинные ряды повозокъ, длинныя коновязи, гурты скота, ряды палатокъ, тамъ и сямъ дымящіеся костры и вокругъ нихъ черные силуэты людей. Это ночевалъ какой-то обозъ.

Лавируя среди повозокъ, людей и лошадей, мы выбрались въ деревню Кутятцзы.

— Есть тутъ хорошая фанза?— спрашивали мы проводника-китайца.

— Ю — односложно отвтилъ онъ и повелъ въ какую-то улицу.

Остановились передъ каменной оградой, ворота которой были заперты. Стали звать — не отвчаютъ, стучать — не открываютъ. Попробовали вышибить ворота — не поддались. Но бойкій мальчуганъ-кадетъ нашелъ лазейку-щель и смло забрался во внутрь, чтобъ снять засовы.

Общими, соединенными усиліями ворота растворили. Мы въхали во дворъ, слзли съ коней и пошли въ фанзу, изъ которой навстрчу намъ шли уже хозяева. Они не выражали протеста и, видимо, покорились факту нашествія въ ихъ домъ.

Казаки тащили уже откуда-то пучки гаоляна лошадямъ, разсдлывали ихъ, варили себ чай, а мы, назначивъ выступленіе въ пять часовъ утра, укладывались спать на каны.

— Вы знаете,— говорилъ мн неугомонный корнетъ,— война насъ освжитъ. Сонъ въ грязной китайской фанз, лишенія походной жизни, голодъ, мучительная жажда, свистъ пуль, все это вернетъ намъ вкусъ къ жизни и цну ея благъ. Долго и безпрепятственно пользуясь ими, мы утратили пониманіе ихъ цнности. Все стало обычно и пошло. Все извдано и все прілось. Но теперь, проболтавшись мсяца три на войн, побывавъ по предыдущей своей дятельности въ разныхъ передрягахъ, поголодавъ и поскучавъ другою скукою, я опять начинаю любить жизнь. Я хочу вернуться цлымъ, но съ крестомъ, конечно, съ мечами и бантомъ, двумя, тремя крестами, чмъ больше, тмъ лучше. И я ихъ заслужу. Безъ ‘номера’ я не уду. Война — славная школа характеровъ. И я хочу взять отъ нея все, пережить вс труды, вс лишенія, вс опасности. Они мн не страшны, ибо я знаю, что страшне ихъ пресыщеніе жизнью,— ибо я врю, что если живъ останусь, то міръ, и люди и вся жизнь покажутся мн краше прежняго.

И, пожелавъ мн спокойной ночи, онъ натянулъ на себя короткое лтнее пальто, свернулся калачикомъ и черезъ минуту спалъ безмятежнымъ сномъ человка, разгадавшаго смыслъ и цль жизни.

Иванъ Федоровичъ и кадетъ, т давно уже спали. Надо было и мн засыпать, но множество новыхъ пережитыхъ ощущеній роилось въ голов, мшалось съ прошлымъ, и я уснулъ съ послднею мыслью, что завтра начнется что-то новое, великое, грозное, важное…

Между тмъ этотъ новый для насъ завтрашній день,— для отряда, въ который мы хали, былъ только новымъ звеномъ въ длинной цпи пережитыхъ имъ боевыхъ испытаній. У отряда было уже большое прошлое, съ которымъ мы теперь и познакомимъ читателя, пока нашъ небольшой караванъ ночуетъ въ грязной фанз затерянной въ горахъ китайской деревушки.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Боевая служба отряда. Отъ начала войны до переправы за Ялу ¹).

¹) Настоящій очеркъ составленъ на основаніи краткой лтописи о служб и боевыхъ дйствіяхъ 1-го Читинскаго полка забайкальскаго казачьяго войска, составляющаго ядро отряда Мищенко и по разсказамъ офицеровъ отряда. Остальныя части его — аргунцы, верхнеудинцы, уссурійцы — входили въ его составъ и выходили, одни только читинцы пережили неразлучно съ генераломъ Мищенко весь тяжелый первый періодъ кампаніи — и въ ореол славы, окружающей отрядъ и его достойнаго вождя, имъ принадлежитъ наибольшее количество лучей. Мы видимъ этотъ полкъ во всхъ длахъ отряда: на Ялу, подъ Чончжу, Уулаассой, Сюянемъ, Сахотаномъ, Судзяпудзой. На долю полка и его офицеровъ выпали самыя опасныя и важныя развдки. Вотъ почему, слдя за однимъ только этимъ полкомъ, мы познакомимся со службою и всего отряда.

Война застала части отдльной забайкальской казачьей бригады (1-й Верхнеудинскій и 1-й Читинскій полки) въ разныхъ мстахъ. Верхнеудинскій полкъ стоялъ въ Таліенван, и съ нимъ 29 января генералъ Мищенко выступилъ на соединеніе съ читинцами. Ко дню мобилизаціи (27 января) Читинскій полкъ расквартированъ былъ по разнымъ мстамъ: 4 сотни его стояли въ Фынхуанчен, одна въ Шанхайгуан и одна въ Мукден. Весь полкъ былъ въ уменьшенномъ состав, имя во взводахъ, вмсто установленныхъ 16 рядовъ, по четырнадцати. Да и эти 14 были неполны. Много людей было въ командировкахъ, такъ что сотни выступили въ походъ въ состав отъ 80 до 100 человкъ, при 17 офицерахъ. Только 3 февраля, когда полкъ уже стоялъ въ Шахедзахъ, прибыли въ него на укомплектованіе 204 молодыхъ казака, совершенно необученные. Въ Шахедзы полкъ выступилъ въ состав 4-хъ сотенъ, вмст съ 1-й забайкальской казачьей батареей, 30 января. Но еще 28 числа, рано утромъ, 1-я сотня пошла къ границамъ Кореи. Въ Шахедзы подошли и остальныя сотни, изъ Мукдена и Шанхайгуаня. Полку поставлено было задачей: стоя въ Шахедзахъ вмст съ 1-й забайкальской казачьей батареей и охотничьей командой 15 Восточно-Сибирскаго стрлковаго полка, наблюдать двумя сотнями рку Ялу и побережье отъ Кулуцзы до деревни Татунгоу (120 верстъ), захватить на рк вс перевозочныя средства и произвести развдку въ Корею, по возможности до Пеньяна.

1 же февраля три офицерскихъ разъзда — поручика Святополкъ-Мирскаго, хорунжаго Ланшакова и подхорунжаго Назорова — были высланы въ Корею.

4 февраля получена была телеграмма о сформированіи передового коннаго отряда подъ командою генералъ-маіора Мищенко, въ состав 1-го Читинскаго полка, 1-го Аргунскаго, охотничьей команды 15-го Восточно-Сибирскаго стрлковаго полка и 1-й забайкальской казачьей батареи {Поздне въ составъ его вошелъ и Уссурійскій казачій полкъ.}. Верхнеудинскій же полкъ оставленъ былъ въ Дагушан для охраны побережья отъ Бицзево до Дагушаня, на протяженіи двухсотъ слишкомъ верстъ.

Первоначально передовому конному отряду поставлена была смлая задача: отыскать и разбить японскую кавалерію. Во исполненіе этой задачи на другой же день, 5 февраля, въ Корею высланы были на соединеніе съ ране ушедшею туда 1-ю сотнею Читинскаго полка еще 3-я и 4-я сотни, которыя подъ общею командою войскового старшины Куклина составили авангардъ передового отряда.

6 февраля разъзды этихъ сотенъ захватили въ Ичжу шесть японцевъ и трехъ японокъ. Это были маіоръ Того-Тацузиро съ женой, служанкою и пятью солдатами. Маіоръ былъ командированъ на Ялу для наблюденія за движеніемъ нашихъ войскъ черезъ рку. Но пробылъ онъ въ Ичжу всего нсколько дней, былъ нами схваченъ и отправленъ въ Иркутскъ.

8 февраля въ Ичжу пришла 5-я сотня и заняла этотъ городъ, а 10-го числа и остальныя сотни полка съ батареей и охотничьей командой прошли чрезъ Ичжу въ Корею. На другой день, 11-го, къ отряду присоединился 1-й Аргунскій полкъ.

Съ прибытіемъ аргунцевъ весь передовой конный отрядъ былъ въ сбор и черезъ Коджу и Аньчжу двинулся дале къ Пеньяну, въ глубь Кореи.

Пеньянъ, эта древняя столица Кореи, какъ пунктъ, на который опирался лвый флангъ операціонной базы японцевъ, имлъ, конечно, весьма важное значеніе. Къ тому же въ немъ, какъ въ крупномъ торговомъ центр, открытомъ и для иностранной торговли, перекрещивались лучшія дороги: на сверъ — въ Манчжурію, на югъ — въ Сеулъ и на сверо-востокъ — въ Гензанъ.

Самый городъ расположенъ на правомъ, командующемъ берегу рки Тайдолганъ (Тидонганъ, Татонгъ), представляющемъ волнистое плато съ болотистою почвою, на которомъ тамъ и сямъ попадаются углубленія, наполненныя стоячею зеленою водою, это — разсадники болзней. На противоположномъ берегу на югъ и юго-востокъ разстилается верстъ на пятьдесятъ долина съ цпью холмовъ на далекомъ горизонт, а съ свера и запада подходятъ къ городу господствующія надъ нимъ, поросшія лсомъ высоты, у подошвы которыхъ и протекаетъ рка Тайдолганъ. Она судоходна только для сравнительно небольшихъ судовъ, въ половодье иные морскіе пароходы доходятъ и до самаго Пеньяна, обыкновенно же они останавливаются верстахъ въ шести отъ города. По Тайдолгану въ Пеньянъ везутъ изъ двухъ провинцій, Пхіонъ-ань-до и Хоанъ-хадо, желзную руду, золото, каменный уголь, шкуры, строительный лсъ, хлопокъ, бобы и продукты шелководства.

Въ Пеньян теперь тысячъ тридцать жителей, а до войны съ Японіей Китая ихъ было вдвое больше. Городъ, это — лабиринтъ узкихъ грязныхъ улицъ и переулковъ, это куча 12,000 домовъ, лпящихся одинъ возл другого въ безпорядк. Онъ обнесенъ высокой каменной стной, представляющей въ план видъ растянутаго многоугольника, периметромъ въ шесть верстъ. Стна прекрасно сохранилась. Въ сверной части города, наиболе возвышенной, есть цитадель, также старинной постройки. Для передовой же обороны этой части города природа создала три гряды холмовъ, на которыхъ китайцы въ 1894 году имли шесть полевыхъ укрпленій. И корейцы, и китайцы всегда сознавали выгоду мстоположенія Пеньяна въ стратегическомъ отношеніи и всегда его укрпляли. Такъ, въ 1894 году, когда японцы брали Пеньянъ у китайцевъ, общее число фортификаціонныхъ построекъ доходило до 27 на фронт въ 10 верстъ длиною. Отъ нихъ кое-что уцлло донын.

Дорога отъ Ичжу черезъ Аньчжу на Пеньянъ, по которой вслдъ за передовыми сотнями двинулся отрядъ генерала Мищенко, иметъ восемь шаговъ въ ширину и проложена по твердому каменистому грунту — на возвышенностяхъ и по глинистому — въ долинахъ, гд во время дождей онъ длается вязкимъ, труднымъ для движенія. Послднее обстоятельство относится, впрочемъ, къ части дороги до Аньчжу, идущей среди рисовыхъ полей. За Аньчжу дорога затрудняется семью очень крутыми и длинными перевалами. Такъ, только на одномъ и

В. А. Апушкинъ.

МИЩЕНКО.Изъ воспоминаній о Русско-Японской войн.

ВМСТО ВВЕДЕНІЯ.

По дорог въ отрядъ.— Первыя впечатлнія.

Боевая служба отряда. Отъ начала войны до переправы за Ялу 1).

Читайте также:

МИЩЕНКО.
Изъ воспоминаній о Русско-Японской войн.

Боевая служба отряда. Отъ начала войны до переправы за Ялу ¹).