Записки лазутчика, во время усмирения мятежа в Польше, в 1863 году, Польская_литература, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

OCR Ю.Н.Ш. yu_shard@newmail.ru. Июнь 2005 г.

В фигурные скобки {} здесь помещены

номера страниц (окончания) издания-оригинала.

ЗАПИСКИ ЛАЗУТЧИКА,
ВО ВРЕМЯ
УСМИРЕНИЯ МЯТЕЖА В ПОЛЬШЕ
В 1863 ГОДУ

———

С.-ПЕТЕРБУРГ.

В ТИПОГРАФИИ ГОГЕНФЕЛЬДЕНА И К^о.

(Вас. Остр. 3 л., No 44).

1868.
Дозволено цензурою. С.-Петербург, 28 января 1868 года.

0x01 graphic

Предисловие.

Составитель Записок лазутчика унтер-офицер из дворян Буланцов, поступив в 1863 году охотником в плоцкий военный отдел, оказал необыкновенную смелость, самоотвержение и сметливость. Зная отлично польский язык и местность края, он отправлялся переодетым, нередко один, в самые опасные места, открывал банды, давая возможность истреблять их до последнего человека, содействовал поимке важных преступников, большею частью жандармов-вешателей, отыскивал скрытые мятежниками военные и съестные припасы, одежду и оружие и сообщал весьма полезные сведения.

Не входя в психологический разбор деятельности лазутчика, считаем многие из описанных им случаев весьма любопытными и достойными внимания читателей, желающих ознакомиться с закулисными тайнами польского мятежа 1863 года. {I}

——

Далее помещаю рисунок-иллюстрацию Польского восстания 1863 г., отсутствующую в издании-оригинале. Рисунок взят мною из книги А. И. Герцена ‘Былое и думы’. (Б-ка всемирной литературы, серия вторая, том 74). — Ю. Ш.:

Польское восстание 1863 года.

Акварель неизвестного художника.

1868 г. Государственный литературный музей.

0x01 graphic

Записки лазутчика,
во время усмирения мятежа в Польше, в 1863 году.

I.
Нападение на Плоцк, в ночь с 10 на 11 января 1863 года.

В конце 1862 года, в Царстве Польском, носились слухи о восстании, уже стали появляться в лесах скопища неизвестных людей, но никто в то время еще положительно не думал о возможности явного мятежа. Никому не приходила в голову мысль о такой дерзости, а, между тем, вооружение шло деятельно, поляки готовили оружие, порох, и т. п., почти в каждом семействе шили одежду, конфедератки, щипали корпию. Местная полиция, состоявшая исключительно из поляков, конечно, знала о том, но молчала. Впоследствии обнаружилось, что многие полицейские власти принимали деятельное участие в приготовлении к восстанию и в самом мятеже.

Наши военные, еще с 1861 года, отдалились от поляков и не бывали в их семействах, а {1} потому и не могли знать положительно о приготовлениях к открытому восстанию, хотя все понимали, все чувствовали, что вокруг их готовится что-то недоброе. Поляки в своих действиях и поступках в отношении к русским стали чрезвычайно дерзки, нахальны. Русскому в Польше была жизнь не в жизнь: худо и дома, еще хуже вне его. Дома — русский каждую минуту мог ожидать, что или выбьют стекла его квартиры или устроят кошачью музыку. (Эта музыка состояла в том, что соберутся под окнами квартиры и начнут кричать, как кому вздумается: кто по-собачьи лает, кто мычит, как корова, кто мяукает по-кошачьи и т. д. И это делала толпа иной раз в две или три тысячи человек и более). Вне квартиры русский подвергался неприятности быть избитым или оплеванным. Не буду приводить всему этому примеры: они известны из газет 1861 и 1862 годов. Начальство не приступало к решительным мерам, полагая, что поляки опомнятся, придут в себя, и действовало мерами кротости. Приведу в доказательство следующее наставление военным начальникам покойного наместника князя Горчакова: держать себя с приличною гордостью, не давая вида, что подобное положение дел унижает их значение. Это наставление было объявлено по случаю жалоб на то, что жители-поляки, при встрече на улице с военными, не взирая на звание, проходя мимо, или обгоняя их, нарочно задевали и толкали их, либо {2} харкали и плевали. Все это я упоминаю, чтобы показать, как обходились русские с поляками до мятежа и как поступали поляки с русскими. Всякая мера правительства, клонившаяся к восстановлению спокойствия, тишины и порядка, нарушаемых поляками, выставлялась ими в виде насилия, всякое бесчинство, публичное оскорбление, наносимое русским, оправдывались, по иезуитски, патриотизмом. Словом сказать, смотря по обстоятельствам — из мухи делали слона и из слона — муху.

Чем меры правительства были снисходительнее, тем поступки поляков были нахальнее. Когда же, наконец, обнаружилось, с какими людьми довелось нам иметь дело, были приняты меры решительные, но уже было поздно, и со стороны поляков все было готово к открытому восстанию. В конце 1862 года был отдан приказ по войскам: быть постоянно в готовности к действию, усилить патрули, забирать с улиц всех шляющихся по ночам и т. д. Тогда же стали доходить до начальства положительные слухи, что в лесах сбираются толпы неизвестных людей, иные являлись с дубинами, другие — с оружием. С нашей стороны стали посылать отряды для разогнания шаек. При появлении их мятежники разбегались. Со стороны войск никакого насилия делаемо не было. 9 января 1863 года, дали знать в Плоцк о появлении в лесах близ этого города большого скопища неиз-{3}вестных людей. Командир Муромского полка, полковник Козлянинов, сам отправился для увещания и, в случае надобности, для разогнания непокорных. Верстах в 20 от Плоцка, в лесу, настиг он огромную толпу за завтраком, и не думая, чтобы это были отчаянные мятежники, собравшиеся с целью напасть на русских, принял их за сброд праздношатающихся негодяев, собравшихся для какого-нибудь скандала, вроде кошачьего концерта, выбития где-нибудь стекол и т. п. Не думая встретить какое-либо сопротивление, он слез с коня, подошел к толпе и стал убеждать собравшихся людей, чтобы они разошлись, говорил мягко, ласково, не было с его стороны ни одного бранного, оскорбительного для поляков слова, несмотря на дерзкие выходки: убирайся пся крев с своими москалями и казаниями (нравоучениями) и т. п. Слушая своего командира, дивились солдаты его ангельскому терпению. ‘Так бы их шельм и переколотил всех’ говорили они. Больно было видеть, как эти негодяи не умели ценить доброе обращение начальства. Чем снисходительнее, чем мягче говорил Козлянинов, тем нахальнее становились поляки. Наконец, когда он, во имя Бога, во имя совести, со слезами на глазах, стал упрашивать их разойтись: ‘Не хочу, говорил он, употреблять против вас силу, я знаю, что вы послушаетесь меня и подобру разойдетесь. Ну, чего вам нужно, кажется, Царь для вас все делает хорошее, все {4} более и более заботится об улучшении вашего быта, с каждым годом все более и более дает вам прав. Неужели вы не цените этого? Опомнитесь! Что вы делаете? Ради Бога прошу вас разойтись. Верьте мне. Не слушайте вредных, праздных людей, негодяев, они не доведут вас до добра’. Но едва лишь кончил полковник Козлянинов свою речь, как выскочил из толпы один из поляков, с словами: ‘Я тебе дам пся крев, я начальник этих людей’, и одним взмахом топора положил его на месте. Никто из присутствующих там не успел опомниться, как не стало одного из лучших наших военных людей. Настала ужасная минута. Солдаты, не помня себя, бросились на злодеев. Резня была страшная. Полилась кровь за кровь. Пером не выразить того ожесточения, с каким нападали солдаты и казаки на мятежную шайку. Не было криков, только стоны, да молчаливые взмахи прикладов, пальба из ружей, дружный напор на толпу, желание всех отмстить за смерть своего любимого командира. Сам убийца в числе первых был положен на месте. Когда ни одного злодея уже не оставалось в живых, солдаты собрались кругом трупа любимого начальника. Сколько было тут сердечных слез, проклятий убийцам и клятв до смерти мстить за его убийство! Кто знает русского солдата, тот знает его любовь и привязанность к хорошему и доброму командиру, каким был полковник Коз-{5}лянинов. Мир праху твоему, храбрый воин, достойный сын отечества!

Смерть Козлянинова вполне убедила начальство, что эти толпы собирались не для какого-нибудь публичного скандала, как это было прежде, а для явного восстания, уже стали доходить положительные слухи, что вся молодежь, вооруженная чем попало, ушла из домов и собирается в огромные массы в лесных местах, и что не сегодня так завтра надлежало ожидать открытого нападения на войска. Войскам было отдано приказание: не спать по ночам, назначены были секретные патрули и т. д.

Вечером с 10 на 11 января особенно заметно было движение в городе, везде около домов шныряли какие-то тени, в различных местах собирались массы людей, в одном месте разогнанная патрулем толпа сходилась в другом, и все это делалось тихо, без шума. Всякому чудилось что-то не доброе, всякий ожидал чего-то опасного. В казармах мы оставались весь вечер вооруженные, в полной амуниции, о сне никому не приходило в голову, между нами ходили различные толки: в одном углу шел подробный рассказ о смерти полковника Козлянинова, да творилось крестное знамение за упокой души умершего, в другом — говорили о каком-то польском главнокомандующем Подлевском, с той стороны Вислы, которого будто бы с часу на час ожидали поляки, и о том, как, несколько дней тому на-{6}зад, какой-то молодой человек в юнкерской форме Смоленского полка ходил по всем нашим кухням и побывал внутри казарм, где тогда было очень мало солдат, потому что некоторые из рот были посланы на усмирение волнующихся жителей, по разным деревням в окрестности Плоцка, говорили, что он обратил на себя внимание всех остававшихся в казармах, тем более, что по-русски он говорил довольно чисто. Впоследствии узнали, что это был начальник мятежнической шайки, отставной юнкер Островский, и что он, по выходе из казарм, заметив, что на дворе под навесом стояли артиллерийские орудия, принял их за действительные, тогда как это были деревянные модели, при которых нижние чины занимались учением. Эта ошибка, как увидим впоследствии, была одною из причин спасения Плоцка. Говорили также о смерти за матушку Россию и повторяли рассказы о героях, положивших свой живот на поле брани за веру отцов своих, да за батюшку Царя православного. Незаметно прошло время до половины двенадцатого, вдруг вбегает дежурный по караулам, говоря что огромные толпы народа едут и бегут мимо казарм. Мы все выскочили на улицу, и действительно в темноте увидали множество экипажей и большие массы народа, тихо входившие в город. (Впоследствии обнаружилось, что у многих из пешеходов подошвы были подшиты телячьею кожею, верх шерстью). Войска сей-{7}час же отправились в назначенные для них, на всякий случай секреты. Я с другим унтер-офицером и с шестнадцатью рядовыми поспешил на городской бульвар, в центре города, где мы стали за деревьями, в ожидании неприятеля. Небо стало покрываться тучками, темнота все более и более сгущалась, северный ветер резал лицо.

Толпы идущих и едущих более и более стали мелькать перед глазами, в различных местах появлялись кучки народа, то расходившиеся, то опять сходившиеся, везде движение, какой-то глухой шум, мы не знали, что делать, что думать. Рассеянная нами в одном месте толпа, собиралась в другом. Патрули беспрестанно переходили с одного места на другое, всюду, где собиралась толпа. В окнах домов была совершенная темнота, ни одного огонька. Вдруг в отдалении показалась белая тень, она подходила все ближе и ближе, наконец, мы ясно могли различить какую-то белую фигуру на коне, которая, поравнявшись с нами, выстрелила вверх. Этот выстрел привел нас в сильное недоумение. Мы не знали, что делать: задержать всадника мы не успели, потому что он пролетел мимо нас во всю скачь, да и не смели мы сойти без приказания с указанного нам места. Оставалось ждать у моря погоды. А между тем, движение все более и более усиливалось, народ стекался со всех сторон на площадь к гауптвахте и костелу. Наконец, наши патрули стали соединяться, явился {8} офицер и мы уже в числе шестидесяти человек стали на бульваре, в ожидании дальнейших распоряжений. Явился унтер-офицер с приказанием коменданта — не допускать сборища народа в одном месте, по команде офицера, мы тотчас образовали цепь на улице, идущей к означенной площади и преградили путь идущим и едущим. Внезапно раздался звон, который сначала мы приняли за призыв к какому-нибудь молебствию, но потом догадались, что это имело иную цель. Странен был услышанный нами звон, то ударят в один колокол, резко, протяжно, как звонят за упокой, то зазвонят во все колокола, чаще и чаще, то в один за другим вперемешку. Тут слышалось вместе и погребальное поминовение, свадебное торжество, и печаль, и радость. Никогда, во всю жизнь, не слыхал такого звона. Сказывали нам после, будто бы такой звон был придуман ксендзами для возбуждения мятежников и для подания им знака к вырезанию всех русских в городе. Но велик Бог земли русской! Он не допустил восторжествовать злодеям! Вслед за звоном мы услышали ружейные выстрелы и несколько минут спустя прибежал к нам унтер-офицер с приказанием спешить на площадь, говоря: ‘что там видимо невидимо народу, что поляки напали на гауптвахту и уже убили часового’, вслед за тем, взлетела спущенная с гауптвахты ракета, и мы стрелой бросились на площадь. Дым, пальбу, крик, визг, страшную давку: вот что {9} мы застали на площади. С криком ура! бросились мы навстречу мятежной толпе. Пошла перестрелка, дым был так густ, что нельзя было видеть ничего в нескольких шагах. Напирая дружно на толпу, мы вскоре добрались до костела, куда уходили стесненные войском поляки и польки. Заняв главный вход костела, мы преградили к нему доступ, а между тем подоспело войско из-за города, перестрелка на площади мало-помалу утихла и толпа на площади стала редеть. Между тем в костеле происходили возмутительные сцены: ксендз благословлял свою паству на открытый мятеж, говорил буйные речи, ругал Россию и русских, называл нас злодеями, варварами и т. п. Слышны были стоны раненых мятежников, ушедших с площади в костел, плач и вопль напуганных женщин, и, к довершению всего, когда казаки уже заняли боковые входы костела, в одного из них выстрелили из ризницы. Это заставило нас принять более решительные меры. Все поляки, бывшие в костеле, были оттуда выведены и обысканы, почти при всех, даже у многих женщин, было найдено оружие: кинжал, револьвер, пистолет и т. п. Стало рассветать, площадь опустела, войско вполне овладело местом битвы, несмотря на то, что его было в десять раз меньше числа поляков. Мятежники, однако же, все еще появлялись и совершенно оставили площадь уже в десятом часу утра. Более двухсот человек было заарестовано. Когда костел {10} опустел, мы его заперли и отправились в казармы, по дороге зашли на гауптвахту и там нашли труп бывшего на часах нашего товарища. Пораженный смертельно пулею, он, падая, вскрикнул: караул, вон! и отдал Богу душу. Так до смерти остался верен своей присяге, истинный русский солдат! Лежал он, как живой, еще с незапекшейся кровью. Говорили тогда, что когда начался звон, толпы мятежников с криками: ‘виват’ бросились к гауптвахте и стали стрелять. Возле часового, у будки, горел висячий фонарь, и потому все выстрелы были направлены на погибшего солдата, остальные же люди на гауптвахте, по распоряжению коменданта, были поставлены в тени, так что мятежники не могли их видеть. На гауптвахте всего было шестнадцать человек, а нападающих, как говорили тогда, до трех тысяч, казалось, гибель остальных шестнадцати была неминуема и мятежники могли овладеть гауптвахтой, где содержалось под арестом до семидесяти поляков, и впоследствии городом, если бы не помешало тому присутствие духа, выказанное в решительную минуту комендантом Плоцка полковником Позняком, который, находясь в то время на гауптвахте, первый отвечал на пальбу мятежников выстрелом из револьвера и сам собственноручно пустил ракету, что привело поляков в замешательство и заставило их думать, что мы приготовились к отпору. Мятежники сочли ракету выстрелом из орудия, {11} вообразили, что на площади уже находится артиллерия (Островский известил их, что в казармах есть пушки), и вместо того, чтобы атаковать гауптвахту, оставались в нерешимости, пока пришли на площадь войска, стоявшие в городе, а потом и прочие. С нашей стороны пал только один рядовой, раненых не было, со стороны же мятежников убито до полусотни,

Рассеянные мятежники отправились к выходу из города, близ Вислы, тут находились казачьи казармы, в которых было только двенадцать казаков, наполовину больных. Мятежникам вздумалось сжечь эти казармы, чтобы истребить стоявших в них казаков. С этою целью поляки стали носить к зданию солому. Казаки, обреченные явной гибели, открыли пальбу из ружей по мятежникам, и так метко, что ни одна пуля не пропала даром. Неприятели, в числе трехсот человек, четыре раза подходили к казармам и каждый раз, встречаемые смертоносными казачьими пулями, возвращались назад. Впрочем, неизвестно, какой исход имел бы неравный бой, если бы в это самое время войска, шедшие в город, не обратили в бегство мятежную шайку. Часть ее рассеялась в окрестностях города, прочие же повстанцы скрылись в реформатской церкви и были там захвачены войсками. {12}

II.
Лазутчик в должности надзирателя при передаче белья и одежды мятежникам в Плоцкой тюрьме во время мятежа. Тюремные комитеты. Различные козни поляков в тюрьме.

Нападение на Плоцк и на другие города, в одно и то же время, ночью с 10 на 11 января, имело последствием появление в лесах вполне сформированных вооруженных банд, доходивших в некоторых местах до 3 000 человек и более, во всей стране, молодые люди как будто исчезли, несколько наших офицеров польского происхождения и нижних чинов перебежало в банды мятежников: все это обнаружило правительству всю важность заговора и убедило, как вредно дать поляку какую-либо поблажку. Варварские же поступки мятежников выказали их непримиримую ненависть к России и русским и полную извращенность их нравственных понятий иезуитизмом, для которого хороши все средства к достижению цели. Поляку, воспитанному в иезуитской школе, ничего не значило содрать кожу с {13} живого человека, даже брата-поляка, вонзить кинжал в сердце мирного гражданина, отца семейства, или отравить его ядом. Ксендзу, служителю алтаря Господня, проповедующему с кафедры о человеколюбивом учении Христа, ничего не значило самому убить какую-нибудь беспомощную женщину в глазах ее детей, повесить беззащитного старца или отравить не внемлющего их богопротивному учению. И за что же все это? А за то, что они, по их понятию, изменники отчизне, верны москалям, которые будто бы непримиримые их враги, угнетающие их душу и тело, морально и физически, а они, убийцы,— спасители, восстановители моральной и физической свободы, избавители Польши от варваров москалей, и т. п. И эти люди будто бы ратующие за свободу убеждений, за свободу совести, убивают и отравляют своего же брата-поляка — за его совесть, за его убеждения, им противные. Как назвать таких людей? Можно ли дать им имя восстановителей свободы, спасителей отчизны? и т. п. Это пусть решит сам читатель, я скажу только, что подобные варварские поступки поляков, во время прошлого мятежа, в глазах всего света, в девятнадцатом веке, будут позорным, неизгладимым пятном для них в истории человечества.

Правительству нашему нужно было много мужества, много нравственной силы, чтобы подавить это зло, тем более что пронырливые поляки, при начале мятежа, очень ловко умели вооружить об-{14}щественное мнение всей Европы против России, выказывая свои поступки и действия русских в искаженном виде. Но нет худа без добра, говорит пословица. Мятеж вполне открыл глаза правительству и показал, как нужно действовать ему в отношении поляков и Польши.

В это время, тюрьмы, с каждым днем, более и более наполнялись арестованными поляками. Начальство учредило особых временных комендантов над тюрьмами, в коих содержались политические преступники, и выбрало надежных унтер-офицеров для наблюдения за арестованными, в число последних попал и я. В Плоцке было два тюремных здания: одно из них выстроено было пред самым началом мятежа и отличалось от прежнего своим особым устройством. Оно и было отведено для политических преступников, т. е. для мятежников. Особое устройство его состояло в том, что в нем не было общих казематов, а одиночные, устроенные так, что все они были видны с средины коридора, один часовой стоя на месте, мог наблюдать над сотнею арестантов. Тюрьма состояла из трех этажей и одного коридора в самом нижнем этаже, второй же и третий этажи устроены были в виде хоров. Посредине коридора находилось возвышение и на нем стоял алтарь. Тут в праздничные и воскресные дни, ксендз совершал богослужение. Алтарь и ксендз были видны всеми арестованными, которые, однако же, не могли видеть {15} друг друга: такое устройство тюрьмы, во время мятежа, было весьма удобно в том отношении, что арестованные не имели никакой возможности сговариваться между собою, и к тому же не требовалось многочисленной стражи в такое время, когда каждый солдат был на счету. Мне, кроме секретного наблюдения над арестованными, поручено было смотреть за их бельем. Обязанность моя состояла в следующем: 1) при поступлении арестованного в тюрьму, осмотреть его, и если на нем оказывалось грязное или ветхое белье, то такое переменить, 2) принимать вещи, платье и белье от попечительницы комитета и раздавать их арестантам, и 3) принимать платье, белье и съестные припасы для арестантов от родственников их и раздавать их по принадлежности. Что же касается до снабжения их пищею, то это было поручено начальнику караула.

При самом начале мятежа в городе, с дозволения нашего начальства, был устроен жителями комитет для вспомоществования нуждающимся арестантам. Польза и необходимость такого комитета были очевидны. Мятежники, большею частью, попадали в тюрьму прямо из лесу, будучи захватываемы, или в самом сражении, или во время бегства, после разбития банды. При этом, с рассеянием банды, терялись и запасы белья и проч., находившиеся при бандах, мятежники, по нескольку месяцев, бродили в лесах, не переменяя белья, и потому часто случалось видеть приводимых в {16} тюрьму арестантов без белья, в лохмотьях, вместо сапог, они обтягивали ноги древесною корою, одним словом, им было и голодно, и холодно. Жалко было смотреть на них, и притом они попадались ежедневно, особенно в начале мятежа, в таком множестве, что весьма часто не доставало места в тюрьме и приходилось отводить для помещения арестантов другие здания. Платье и белье для содержащихся в тюрьмах полагаются в столь ограниченном количестве, что едва лишь восьмая часть арестантов могла ими пользоваться. Что же могло бы быть с остальными, если б не было заботящихся о них, комитетов? Тюремное начальство положительно не имело возможности иметь в запасе нужного количества белья, как по неимению денежных средств, так и по недостатку времени, иногда в одни сутки поступало в тюрьмы полтораста и более мятежников. Учреждение комитетов было необходимо. Не одна тысяча поляков должна быть благодарна, как начальству за дозволение учредить комитеты, так и учредителям их.

ЧтС кажется проще, естественнее, как учреждение комитета для вспомоществования своим несчастным братьям? Что может быть спасительнее, нравственнее, человеколюбивее, как исполнение одной из заповедей Христа: одеть нагого, посетить болящего и находящегося в темнице. Но и тут воспитанники иезуитов, в учреждении комитета, прежде всего, видели одно из средств {17} для достижения своей цели — как можно более вредить правительству. Тут главная цель комитета состояла не в том, чтоб исполнить христианский долг, помочь своим братьям, он только старался мешать правительству в разоблачении козней заговора, возбуждать в заключенных ненависть к правительству, обманывать их мнимою близостью падения русского владычества в Царстве Польском и своего торжества, он доставлял им в тюрьму вымышленные сведенья об успехах мятежа, заставляя арестантов скрывать известные им действия и намерения мятежников, не показывать верных сведений о местах, где находились: порох, оружие, одежда, типографические станки и другие орудия мятежа, и о лицах, руководивших восстанием, а, напротив того, доставлять комитету сведенья о тех местах, где были скрыты эти припасы, по случаю разбития или рассеяния какой-либо банды, для этого комитетом употреблялась всякого рода переписка: зашивались записочки и маленькие карандаши в швы белья и в одежду, так искусно, что нужно было иметь весьма опытный глаз, чтоб открыть их, прокалывались на тонком белье мелкие буквы, которые видеть можно было только сквозь свет, запекались записки в хлебное тесто, либо искусно вкладывались в куски свечей, мыла, кроме того, было много и других способов. Но не всегда удавались им такие хитрости, и далее иногда подобная замысловатая передача сведений обращалась во вред {18} злоумышленникам, давая начальству возможность узнавать сокровеннейшие их тайны. Весьма естественно, что выбор членов комитета должен был со стороны поляков производиться с большою осторожностью, с большим тактом. Нужно было, чтоб члены были: 1) самые закоренелые мятежники, отличающиеся особою ненавистью к России и к русскому правительству, 2) опытнейшие из опытнейших, иезуиты из иезуитов, 3) чтоб они не были прежде замечены правительством в сочувствии к мятежу, и 4) чтоб они были люди с весом в польском обществе. И, действительно, лица, состоявшие в комитете, были таковы, что и правительство не считало их для себя вредными, и поляки были уверены в их преданности: так ловко они умели вести свое дело. Будучи иногда в числе первых организаторов мятежа, они считались правительством самыми благонамеренными людьми.

В состав комитета, кроме членов, входили особые попечители и попечительницы. Они были в качестве посредников между комитетом и тюрьмою. Белье, платье и все прочее из комитета в тюрьму шло чрез их руки. Они собирали сведенья о нуждающихся в тюрьме и потом докладывали о них комитету, который, согласно такому докладу, распоряжался, выдачею требуемых вещей, и потому попечители и попечительницы были хорошо знакомы тюремному начальству. Вообще же из состава их можно было заключить, {19} что выбор в попечители и попечительницы производился еще с большею осмотрительностью, чем выбор членов: кроме качеств, необходимых для члена комитета, они должны были еще обладать особою ловкостью и уменьем пользоваться обстоятельствами, знать качества и характер тюремных начальников и подчиненных им унтер-офицеров и служителей, как имеющих особый надзор за арестованными, и вследствие того искусно разыгрывать различные роли для достижения вышеизложенных целей комитета. На их обязанности лежало, приводить в действие секретные пружины комитета, и, действительно, некоторые из них очень ловко вели свои дела, особенно же попечительницы, так что нехотя иногда вспоминалась пословица: ‘баба и черта проведет’. У нас в тюрьме попечительницею была госпожа Бу….ская, одна из ярых поборниц мятежа, женщина очень ловкая, умная, умевшая пользоваться всеми возможными обстоятельствами, и при всем этом весьма хороша собою. Такой искусной актрисы я в жизнь свою не видал, с каждым она говорила и вела себя иначе, видела насквозь каждого, а потому с одним была серьезна, с другим шутлива, с одним говорила о священных обязанностях солдата, осуждала действия поляков, говорила о евангельской любви к ближнему и т. п., другому рассказывала какие-нибудь веселые анекдотики: и в том и в другом случае, она имела целью расположить к себе всякого, {20} чтобы лучше достигнуть возложенной на себя обязанности — приводить в движение тайные пружины комитета, что в иных случаях ей и удавалось. Опутает человека, да и ведет его куда хочет. Сначала ей позволяли иметь свидания с заключенными: много, я думаю, она тогда наделала вреда правительству и много пользы своему комитету. Впоследствии, по подозрению ее в неуместных переговорах и в тайной передаче писем, ей запрещены были свидания, так что она не имела доступа дальше комендантской канцелярии. Там она выказала весь свой талант и, вполне оправдав доверие мятежнического польского общества, показала, что ксендзы недаром трудились над воспитанием полек. Каждый день она посещала тюрьму, приносила белье и платье и справлялась о нуждах арестантов. На другой день по вступлении в должность надзирателя за бельем, я встретил Бу…скую в тюремном коридоре, и она, узнав о моей должности, остановила меня и стала расспрашивать о белье для заключенных: довольно ли его? И сколько его еще нужно доставить? И кто особенно нуждается? Потом стала расспрашивать о моей службе: как давно я в Царстве Польском, где служил прежде, давно ли в Плоцке, откуда родом, женат ли? Далее — стала говорить о несчастиях поляков, проклинать тех, кто начал этот мятеж. ‘И чего, кажется, им нужно было, говорила она, ели, пили хорошо, нет! Мало им всего этого, просто с жиру бе-{21}сятся, да хоть бы сами пошли в леса, а то заманили с собою молодежь, совратили ее с истинного пути и заставляют теперь бедняжек терпеть понапрасну. Ведь многие из них, о Иезус, Иезус, без белья скитаются по лесам, и холодные, и голодные, без крова и без пищи, и за что? А за то, что послушались этих негодяев. А ведь какая славная эта молодежь, народ честный, правдивый! Как они всегда хорошо отзывались о русских, особенно о военных. Да ведь мы с военными всегда жили дружно и очень приятно проводили время. Какие все они милые, простые, незлобивые!’ и проч. и проч. А кто харкал, плевал при встрече на улице, толкал их, а иногда и наносил им побои, давал кошачьи концерты, бил окна их квартир, и т. п. — возражал я на слова польской барыни. ‘О! это все делал простой класс, мы все были против этого и всегда осуждали этих негодяев’. — ‘О! нет, не простой класс, а паны и паньи, я сам был тому свидетелем’, — возражал я. ‘Ну это все люди малообразованные и притом подстрекаемые негодяями. Порядочный человек никогда этого не делал, я всегда осуждала подобные действия, всегда говорила: перестаньте глупить, а то будет худо, будете после каяться, да поздно, нет — не послушались, вот теперь и плачут. Это сам Бог наказывает их. Вот дожили до какой беды. Но, впрочем, Бог не без милости: Он карает, Он и милует. Поляки опомнятся, и Царь сжа-{22}лится над ними. И чего они хотят? Ведь не глуп ли народ? Не рассудят того, что он только и может благоденствовать под ведением русского правительства, особенно под властью такого Царя, как Александр Николаевич’. Много она говорила мне на этот лад, наконец, свернула на другое, стала говорить о том, как русские не злопамятны, какой они добрый народ, сказала, ‘что, несмотря на все то, что сделали поляки, русские обращаются с заключенными человеколюбиво, и потом, заплакав, добавила: ‘Бог заплатит вам за это. А мы всегда вам будем благодарны’. Далее, обращаясь собственно ко мне, стала говорить, что она уже слышала о мне много хорошего, что я человек честный, добрый и ласково обращающийся с арестантами, потом прибавила: ‘Делайте так, и Бог вас не оставит, и комитет также будет вам благодарен. Вот он мне за ваши труды велел передать вам’, и при этом вынув из кармана какую-то ассигнацию, хотела отдать мне. Но я отклонил это предложение, говоря: ‘много благодарен комитету, но денег не возьму, потому что нужды ни в чем не имею, и все, что мне нужно, имею от Царя, и все делаю, как присягал, согласно воле начальства, а потому будьте благодарны не мне, а начальству’. — ‘Да это, конечно, так, но ведь вы много трудитесь, а жалованье получаете небольшое’.— ‘Не понимаю, каким образом вы можете заключать о моем труде, тогда как я здесь еще {23} и суток не пробыл’. — ‘Ну да ведь человека можно узнать по наружности’. Ну, думаю, с этою бабой не скоро сладишь, верно, ей нужно, что-нибудь от меня, что она так разговорилась, да и деньги еще предлагает. Это недаром. Прикинусь дурачком, простеньким, посмотрю, что будет дальше, а хорошо бы поймать ее на удочку, верно — пришла с каким-нибудь поручением от комитета. Во всяком случае, нужно узнать, что ей нужно от меня. — ‘Мне известно — сказал я польской барыне, что на вашей обязанности лежит помочь бедным арестованным своим падшим братьям, что вы, по доброте своей, хлопочете о них, а потому я всегда рад разделить труд ваш, сколько могу’. — ‘Вот сейчас и видно, что вы добрый человек, спасибо вам’ — при этом она взяла меня за руку и со слезами на глазах, сильно пожала ее. Ну, думаю, бес баба, ты расчувствовалась недаром, а тебе хочется

ЗАПИСКИ ЛАЗУТЧИКА, ВО ВРЕМЯ УСМИРЕНИЯ МЯТЕЖА В ПОЛЬШЕ В 1863 ГОДУ

Предисловие.

Записки лазутчика, во время усмирения мятежа в Польше, в 1863 году.

I. Нападение на Плоцк, в ночь с 10 на 11 января 1863 года.

II. Лазутчик в должности надзирателя при передаче белья и одежды мятежникам в Плоцкой тюрьме во время мятежа. Тюремные комитеты. Различные козни поляков в тюрьме.

Читайте также:

ЗАПИСКИ ЛАЗУТЧИКА,
ВО ВРЕМЯ
УСМИРЕНИЯ МЯТЕЖА В ПОЛЬШЕ
В 1863 ГОДУ

Записки лазутчика,
во время усмирения мятежа в Польше, в 1863 году.

I.
Нападение на Плоцк, в ночь с 10 на 11 января 1863 года.

II.
Лазутчик в должности надзирателя при передаче белья и одежды мятежникам в Плоцкой тюрьме во время мятежа. Тюремные комитеты. Различные козни поляков в тюрьме.