МИРАЖЪ.
МИРАЖЪ.
(Разсказъ).
——
——
——
Ек. Нелидова.
‘Міръ Божій’, No 4, 1898
Мираж, Нелидова Екатерина Николаевна, Год: 1898
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Сегодня никто не пошелъ въ гимназію и на дтей надли праздничныя платья. Они ходили изъ угла въ уголъ, ничего не длая, и ждали чего-то особеннаго, что должно было случиться скоро, съ минуты на минуту.
Съ самаго ранняго утра въ комнатахъ поднялась возня, какая обыкновенно бываетъ предъ Рождествомъ или Пасхой. Единственная прислуга, Анисья, мыла и скребла съ невообразимымъ усердіемъ старый облинявшій полъ, окна и двери. Ветхую, оборванную мебель прикрыли суровыми чехлами, которые тоже употребляли только въ большіе праздники, а на преддиванный столъ накрыли красную пеньковую скатерть. Стулья и кресла чинно стояли вокругъ стола и по стнамъ ‘гостинной’, которая въ обычное время: замняла и комнату для занятій и даже спальню маленькаго гимназиста Сережи. Двочки спали съ матерью въ маленькой комнат рядомъ. Изъ этихъ двухъ комнатъ, крошечной полутемной передней и такой же кухни состояла вся квартира.
Изъ кухни въ настоящую минуту несло страшнымъ чадомъ и жаренымъ лукомъ. Очевидно, Анисья проявляла теперь свои кулинарныя способности съ такимъ же рвеніемъ, съ какимъ часъ тому назадъ мыла полы. Она обладала неимоврно крупной фигурой и потому съ трудомъ поворачивалась на крошечномъ пространств между плитой и стной, каждый разъ стукаясь бокомъ то о ту, то о другую. Толчки эти она сопровождала громкой воркотней и нелестными эпитетами по отношенію къ хозяевамъ, устроившимъ такую неудобную кухню. Сегодня, впрочемъ, она такъ прониклась торжественнымъ настроеніемъ окружающихъ, что даже понизила свой зычный голосъ до шепота и замнила засаленный и промасленный передникъ чистымъ, хотя и неглаженнымъ.
— Барышня,— позвала она, пріотворивъ дверь изъ кухни,— барышня, позовите мамашу.
У окна въ гостинной сидла хорошенькая двочка лтъ пятнадцати съ мечтательными карими глазами и длинной темнорусой, шелковистой косой.
— Какъ ты начадила, Анисья,— проговорила она недовольнымъ голосомъ, — неужели ты не можешь жарить, не проливая масла на плиту.
— Опять неладно, — фыркнула совершенно неожиданно Анисья,— стараешься, стараешься — все не потрафишь!
Она сердито хлопнула дверью, продолжая громко ворчать. Двочка пожала плечами и презрительно улыбнулась….
— Совсмъ съ ума сошла,— тихо сказала она.
— Что тамъ случилось?
Въ комнату вошла женщина лтъ тридцати пяти, въ черномъ и потертомъ плать съ кружевной косынкой на свтлыхъ рденькихъ волосахъ. Въ ранней молодости это была, по всей вроятности, очень миловидная блондинка съ нжной блой кожей, мелкими чертами лица и красивыми голубыми глазами. Теперь эти глаза какъ-то выцвли и потухли отъ безсонныхъ ночей и многихъ пролитыхъ слезъ, а лицо пожелтло и мстами на немъ легли морщинки. Старое черное платье висло некрасивыми складками на маленькомъ худомъ тл.
— Опять ты ссоришься съ Анисьей, Нина,— усталымъ голосомъ сказала она.— И что теб за охота…
Въ эту минуту послышался стукъ дрожекъ и кто-то подъхалъ къ крыльцу. Нина вскочила со стула, выглянула въ окно, вся поблднла, потомъ вспыхнула и прошептала замирающимъ голосомъ:
— Пріхалъ…
Сильный дребезжащій звукъ колокольчика огласилъ комнаты. Анна Васильевна вздрогнула и какъ-то съежилась.
— Отопри,— тихо сказала она дочери.
Въ дверяхъ показался высокій пожилой брюнетъ съ роскошной черной бородой съ просдью. Онъ нершительно снялъ шапку съ пышныхъ еще, но уже совсмъ сдыхъ волосъ и стоялъ на порог.
— Смю ли я войти въ этотъ домъ?— немного театрально, съ паосомъ спросилъ онъ, обращаясь къ Анн Васильевн. Та не двигалась съ мста и не произносила ни слова. Десять минутъ тому назадъ она ждала его съ полной готовностью все простить и все забыть, хотла только одного — видть его тутъ около себя, слышать снова его голосъ, видть ласку въ его глазахъ…
Но по его письму она думала встртить несчастнаго, раскаявшагося, измученнаго человка и ей легче было бы видть его такимъ. А онъ все тотъ же, что былъ и тогда — блестящій, самоувренный, изящный… Быстрымъ взглядомъ окинула она его франтоватую, хотя и енотовую шубу и бархатный пиджакъ, и ей какъ-то унизительно и стыдно стало за свою приглаженную и подштопанную нищету.
Она молчала и не двигалась.
Нина со страхомъ смотрла то на отца, то на мать.
— Мама!— воскликнула она, наконецъ, съ отчаяніемъ.— Мама! что же ты молчишь?
Она вся трепетала при мысли, что отецъ удетъ, не дождавшись разршенія войти.
— Ты не можешь меня простить, Аня?— началъ опять тотъ.— Дтей не отнимай у меня… Послдняго утшенія…
Голосъ его дрожалъ и что-то искреннее слышалось въ немъ. Анна Васильевна какъ бы очнулась.
— Иди… Мы тебя ждали…— какъ бы въ оцпенніи произнесла она.
Быстрымъ движеніемъ сбросилъ онъ шубу на сундукъ и всталъ на колни передъ женой.
— Мученица… Святая!.. Прости! Дай припасть къ твоимъ рукамъ, дай отдохнуть на твоей груди!
— Оставь, пожалуйста не надо…— съ брезгливостью сказала Анна Васильевна, отодвигаясь.
Нина съ нмымъ укоромъ смотрла на мать.
Тогда она, наконецъ, пересилила себя, глубоко вздохнула и подала руку мужу.
— Ну, здравствуй, пойдемъ къ намъ, посмотри на насъ. Дтей не узнаешь, выросли безъ тебя.
Грустная, немного насмшливая улыбка мелькала на ея блдныхъ губахъ. Ни разу не вспомнилъ о насъ за пять лтъ, думала она, а теперь пріхалъ, зачмъ? Надолго ли?
Евгеній Николаевичъ осыпалъ поцлуями ея руки.
— Дочка моя милая, сокровище мое, — обратился онъ, наконецъ, къ Нин, которая смотрла на него блестящими, восторженными глазами полными слезъ. Вся пунцовая, трепещущая и радостная бросилась она къ нему на грудь.
— Папа милый, дорогой, ненаглядный… я тебя помню… Я все время думала… Я знала, что ты прідешь…— лепетала она, сбиваясь и путаясь.
— Милая, дточка…— Онъ цловалъ и гладилъ ея голову.— А это Сережа, Надя? Дорогіе мои, крошки, какъ выросли! О какъ, я былъ глупъ и гадокъ!
— Это — папа, дти, поздоровайтесь съ нимъ,— сказала Анигь Васильевна,— подводя двочку лтъ восьми и мальчика, одтаго въ гимназическій мундирчикъ. Оба смотрли изподлобья на незнакомаго имъ человка.
— Не узнали? Ну, вдь, они и не могутъ меня помнить, совсмъ маленькія были.
— Однако, ты вроятно усталъ и проголодался съ дороги? Анна Васильевна ушла, чтобы распорядиться по хозяйству. Черезъ минуту въ комнату вошла Анисья съ кипящимъ самоваромъ.
— Здравствуйте, баринъ, съ пріздомъ,— провозгласила она.
Вс сли вокругъ стола. Волненіе поулеглось и разговоръ продолжался въ боле спокойномъ тон.
Евгеній Николаевичъ много разсказывалъ о своей жизни въ Петербург и путешествіи по Европ.
— Боже, какъ здсь все мертво, тихо, сонно! Тамъ жизнь кипитъ ключемъ, тамъ некогда спать. Нтъ, еще немного и я васъ всхъ перетащу туда. О тогда мы заживемъ! И у меня, бездомнаго скитальца, будетъ опять свой домъ и своя семья! Такъ, вдь, Аня, ты простишь меня? И ты меня, дточка дорогая, простишь? Ты не будешь обвинять своего папу за то, что онъ допустилъ, чтобы вы жили въ этомъ город, въ этой квартир…
Онъ снова со слезами на глазахъ прижалъ къ груди голову Нины.
— О папа!— могла только прошептать двочка.
При послднихъ словахъ мужа Анна Васильевна едва удержалась отъ возраженія. Она не понимала, какъ могъ онъ говорить такъ объ ‘этой квартир’, разсказывать о своихъ разъздахъ и путешествіяхъ и не подумать о томъ, что пять лтъ вся семья была на ея рукахъ и что въ то время, когда онъ путешествовалъ заграницей, его дти могли умереть съ голоду. Но она молчала, потому что ей жаль было нарушить радостное настроеніе дочери. Она еще такъ молода и не можетъ вникать глубоко, притомъ такъ наивно восхищается отцомъ и ужъ, конечно, безусловно вритъ ему.
Наступилъ вечеръ, дти, утомленные тревожнымъ днемъ, легли спать раньше обыкновеннаго. Анна Васильевна и Евгеній Николаевичъ остались вдвоемъ въ гостинной, гд крпко спалъ Сережа.
— Видишь, какъ мы живемъ,— съ грустной улыбкой начала Анна Васильевна. Мн даже негд положить тебя.
— Не безпокойся, дорогая, со мной есть дорожная постель и я прекрасно здсь устроюсь. Скоро, скоро все будетъ иначе, всмъ намъ будетъ хорошо. Ты отдохнешь, бросишь работать.
Онъ придвинулся къ жен и, робко взявъ ее за руку, съ мольбою заглянулъ въ ея глаза.
— Ну, скажи мн, что ты простила… Скажи, что ты еще можешь любить меня…
Анна Васильевна не отнимала руки, слезы одна за другой катились по ея щекамъ.
— Если бы я могла теб врить,— тихо заговорила она,— если бы я могла вычеркнуть изъ памяти эти пять лтъ…
— Но ты не знаешь, что я пережилъ за эти пять лтъ! Сколько подлости и низости людской узналъ я! И какъ я усталъ бороться одинъ. Какъ я стремился душою къ теб — моей нравственной опор! Дай же мн руку, моя чистая голубка, и мы снова вмст пойдемъ въ открытый бой съ жизнью!..
Анна Васильевна съ грустной улыбкой покачала головой.
— Ты все тотъ же,— сказала она.— Было время, когда ты меня покорилъ такими точно разговорами. Но теперь вдь я не семнадцатилтняя двочка и знаю цну словамъ. Ты все забываешь, что ты не на сцен, не передъ толпой, что тебя слушаетъ только твоя жена, которая давно уже знаетъ тебя и давно устала слушать.
Евгеній Николаевичъ трагически опустилъ голову на грудь.
— Я молчу. Я вижу, что время еще не сгладило накипвшую въ теб горечь и потому ты такъ незаслуженно оскорбляешь меня.
— Можетъ быть,— согласилась Анна Васильевна,— ну, а теперь мы оба устали, покойной ночи. Она поцловала мужа въ лобъ и вышла изъ комнаты.
Прошелъ еще день въ праздничномъ настроеніи, затмъ жизнь должна была войти въ свою колею.
Блдный свтъ ненастнаго осенняго утра едва забрезжилъ въ окна, когда Анисья поставила самоваръ на столъ и уже въ третій разъ принялась будить Сережу. Вс, кром маленькой Нади, должны были встать рано и приниматься за работу. Евгеніи Николаевичъ, въ синей суконной тужурк съ бархатнымъ воротникомъ и въ мягкихъ покойныхъ туфляхъ, сидлъ въ кресл и пилъ чай съ серьезно-дловымъ выраженіемъ лица. Еще вчера онъ пристроилъ къ одной изъ стнъ письменный столъ, разложилъ на немъ красивый письменный приборъ и портфель, наполненный рукописями. Надъ столомъ были уже развшаны портреты писателей и ученыхъ, а также и его собственное изображеніе въ живописно задумчивой поз. На стол, въ пунцовой плюшевой рамк, стоялъ портретъ Анны Васильевны съ маленькой Ниной на рукахъ.
— Это бивуаки, — повторялъ онъ нсколько разъ, устраиваясь.— Это только на время, но и на бивуакахъ я долженъ имть около себя все, что мн дорого и мило — иначе я не могу работать.
Анна Васильевна собиралась вмст съ Ниной идти въ гимназію, гд она была классной дамой. Сережа надлъ шубу, ранецъ и подошелъ проститься съ отцомъ.
— Прощай, сынокъ мой дорогой, учись, работай. До свиданія, мои милые. Папа тоже будетъ работать и часы нашей разлуки пролетятъ незамтно.
Нина смотрла на отца восторженными глазами и ловила каждое его слово. Она помнила и знала его, конечно, больше младшихъ дтей и всегда его образъ былъ окруженъ для нея какимъ-то поэтическимъ ореоломъ. Вмст съ воспоминаніемъ о немъ соединялись и самыя лучшія воспоминанія дтства. Они жили такъ весело, пока не ухалъ папа. У нихъ бывали шумные вечера съ музыкой, пніемъ и танцами и домашіе спектакли, гд отецъ выступалъ въ главныхъ роляхъ, потомъ она помнила его и на настоящей сцен, не разъ слышала, какъ восторгались его талантомъ и потому привыкла считать его необыкновеннымъ человкомъ. Она не понимала и не помнила внезапной причины отъзда отца, но никакъ не могла поврить, что онъ больше не вернется. Вскор они перехали въ другой городъ, взяли маленькую квартирку и распродали почти все, что было. Особенно тяжело жилось, пока мать не имла ни мста, ни уроковъ. Посл долгихъ поисковъ получила она, наконецъ, мсто классной дамы въ гимназіи, куда отдала и Нину. Съ этихъ поръ потянулась однообразная скучная жизнь. Мать была строга и серьезна, нсколько разъ Нина спрашивала ее про отца,— куда онъ ухалъ и скоро ли вернется, но всегда получала лаконическій отвтъ, что онъ ухалъ очень далеко и когда вернется — неизвстно. То, что она не знала, она добавляла фантазіей и такимъ образомъ ея любимая подруга знала, что отецъ Нины великій путешественникъ, отправившійся для изученія неизвстныхъ странъ. Сегодня она могла сообщить ей съ таинственнымъ и торжественнымъ видомъ, что папа вернулся, что онъ писатель и пишетъ теперь большую драму въ стихахъ, что онъ такой красавецъ, какіе бываютъ только въ романахъ и что скоро они вс передутъ въ Петербургъ, гд будутъ играть въ театр папину драму.
При мысли о разлук об подруги прослезились. Но Нина и тутъ нашла выходъ въ своей фантазіи. Она попроситъ папу, чтобы онъ перевелъ отца Ольги тоже въ Петербургъ, тогда он опять вмст будутъ учиться въ гимназіи, а потомъ… Потомъ об поступятъ на сцену!
Тутъ полетъ Нининой фантазіи пріобрлъ такіе необыкновенные размры, что ея, всегда боле положительная, подруга начала высказывать сомннія. Кончилось тмъ, что Нина все-таки убдила ее придти какъ можно скоре, чтобы посмотрть этого необыкновеннаго человка.
За обдомъ въ этотъ день было очень весело. Давно уже маленькая комната не оглашалась такимъ веселымъ смхомъ и громкимъ живымъ разговоромъ, какъ сегодня. Даже Анна Васильевна развеселилась и улыбалась остротамъ мужа и наивному восторгу Нины.
Евгеній Николаевичъ пришелъ въ ужасъ отъ того, что дти ни разу не были въ театр. Ршено было въ ближайшее воскресенье взять ложу. Это ршеніе вызвало продолжительные и шумные восторги дтей.
Вечеромъ Анна Васильевна подошла къ столу, за которымъ обыкновенно занимался Сережа и мучился безуспшно или надъ какой-нибудь головоломной задачей, или надъ латинскими спряженіями.
Теперь онъ съ гордостью объявилъ ей, что папа все ему показалъ и что онъ все хорошо знаетъ.
У Анны Васильевны болзненно сжалось сердце, она боялась того чувства надежды, которое невольно закрадывалось въ ея душу.
— Жена, дти, дорогіе мои! Что за ужасную сцену сейчасъ я видлъ! Боже, какіе нравы!
Евгеній Николаевичъ, не снимая пальто, съ цилиндромъ въ рукахъ, стремительно вошелъ въ комнату жены.
— Подумайте, истязать такъ несчастное животное на глазахъ у всхъ! Нтъ, это невозможно! Это варварство!
Вс вопросительно и съ изумленіемъ смотрли на него.
— Да въ чемъ же дло? Разскажи,— перебила его, наконецъ, Анна Васильевна.
— Ужасно, ужасно! Представь себ, дорогая моя, детъ на извозчик нкій господинъ, весьма прилично одтый, и не обращаетъ ни малйшаго вниманія на то, что его возница хлещетъ и кнутомъ, и кнутовищемъ несчастную ободранную кляченку, которая и безъ того едва ноги волочитъ. Хлесталъ, хлесталъ и дохлестался, наконецъ, до того, что бдное животное упало посреди улицы и тутъ же издохло.
— Ну, я думала все-таки что-нибудь хуже,— со вздохомъ облегченія сказала Анна Васильевна,— вроятно, лошадь была больна, иначе едва ли бы она издохла отъ побоевъ.
— Я не узнаю тебя, Аничка,— воскликнулъ снова Евгеній Николаевичъ.— Гд твое нжное сердце? Или жизнь такъ закалила его, что оно неспособно отзываться на страданія ни въ чемъ неповинныхъ животныхъ. А ты, моя Нина, плачешь? Поди ко мн, дочка моя ненаглядная.— Говоря это, Евгеній Николаевичъ обнималъ и цловалъ Нину.
Анна Васильевна морщилась, смотря на нихъ.
— Напрасно ты поощряешь въ ней эту чувствительность, она и такъ слишкомъ экзальтирована,— тихо сказала она мужу.
— Но разв проявленіе добраго чувства — экзальтація?
— Когда оно такъ выражается, то да. Я понимаю, что можно пожалть животное, даже возмутиться всмъ этимъ, но плакать и бросаться другъ другу въ объятія — по моему, лишнее.
— Мы никогда не поймемъ другъ друга,— сухо сказалъ Евгеній Николаевичъ, отстраняя Нину и поднимаясь со стула.
Нина сердито взглянула на мать.
— Ты всегда обижаешь папу,— сказала она.— Нельзя же требовать, чтобы вс были такъ спокойны и хладнокровны, какъ ты.
— Перестань, ты ничего не понимаешь!
— По твоему, я никогда ничего не понимаю. Но что же тутъ дурного, что папа пожаллъ несчастную лошадь?
— Я и не говорила, что это дурно. Я сказала только, что нужно немного сдерживать свои чувства.
Анна Васильевна возражала дочери, но въ душ упрекала себя за то, что обрушилась такъ на нее и на мужа. Какая я стала нетерпимая, корила она себя, ну что же длать, если ужъ онъ такой, и Нина, врно, въ него пошла.
Евгеній Николаевичъ сидлъ у своего стола и что-то писалъ, дти разошлись по угламъ и приготовляли уроки, въ комнатахъ была тишина, прерываемая только тиканьемъ часовъ, да скрипомъ пера по бумаг.
Маленькая Надя соскучилась сидть на одномъ мст съ своими куклами и пробжала на цыпочкахъ, чтобы не мшать пап, въ кухню къ своему неизмнному другу — Анись. Тамъ она пробыла до тхъ поръ, пока не услыхала разговоръ и смхъ отца.
За чаемъ Евгеній Николаевичъ прочелъ статью, которую онъ только что написалъ для мстной газеты. Въ яркихъ краскахъ изобразилъ онъ смерть заморенной лошади отъ побоевъ и голода, взывалъ о состраданіи къ безсловеснымъ созданіямъ и предлагалъ проектъ общества покровительства животнымъ на подобіе столичнаго.
— Ну, какъ ты находишь, Аня?— обратился онъ къ жен по окончаніи чтенія.
Анна Васильевна смутилась и покраснла. Она никакъ не ожидала этого вопроса, думая, что мужъ еще сердится на нее и теперь почувствовала живйшую благодарность къ нему за то, что онъ забылъ ссору.
— Прекрасно, прекрасно, Женя,— поспшила она одобрить, называя его въ первый разъ этимъ именемъ.— Дйствительно, на это слдуетъ обратить вниманіе, вдь нельзя же допускать, чтобы безнаказанно мучили животныхъ. И ты такъ хорошо написалъ это, что, наврное, произведешь впечатлніе.
— Наконецъ-то я вижу мою прежнюю Аню, милую, добрую, сердечную.
Евгеній Николаевичъ взялъ руку жены и нсколько разъ нжно поцловалъ ее.
— Ну, дти, теперь будемъ веселиться,— обратился онъ къ дтямъ.— Малютка, ползай ко мн на колни и давай декламировать стихи.
Надя только и ждала этого приглашенія. Быстро вскарабкавшись къ отцу на колни, она начала тоненькимъ голоскомъ и захлебываясь произносить цлый монологъ изъ ‘Бориса Годунова’. Затмъ декламировали по очереди Нина и Сережа и, наконецъ, самъ Евгеній Николаевичъ. Потомъ онъ началъ загадывать загадки, говорить куплеты, разсказывалъ смшные анекдоты, такъ что дти смялись до упаду, не отставала и Анна Васильевна.
Она вообще за послдніе дни повеселла, ожила и даже какъ будто помолодла. Сегодня въ первый разъ, посл прізда Евгенія Николаевича, произошло между ними маленькое недоразумніе, въ которомъ собственно она обвиняла себя, кром самой нжной предупредительности къ себ и дтямъ, ничего она не видала отъ мужа. Мало-по-малу она даже начала врить въ возможность возрожденія семейнаго счастія. Въ самомъ дл, думала она, Евгеній ужъ не молодъ, страсти поулеглись, ему самому хочется мирной семейной жизни, надоло мыкаться по меблированнымъ комнатамъ и жить среди чужихъ людей. Къ дтямъ онъ, повидимому, очень привязался, возится съ ними все свободное время, а они, бдняжки, не избалованы вниманіемъ, конечно, она любила ихъ не мене отца, но горе наложило отпечатокъ на ея характеръ и она весьма рдко была привтлива и ласкова съ ними. Теперь, можетъ быть, все измнится и всмъ будетъ хорошо, невольно повторяла Анна Васильевна фразу, которую не разъ уже слышала отъ Евгенія Николаевича. Изъ деликатности она еще не ршалась заговаривать о его матеріальномъ положеніи и только изъ его разсказовъ заключала, что послднее время онъ не нуждался и достаточно зарабатывалъ — вроятно, сотрудничествомъ въ какомъ-нибудь журнал или газет. Сцену онъ, очевидно, уже бросилъ и объ этомъ Анна Васильевна не жалла: не надежный семьянинъ — актеръ. Миръ и спокойствіе царили въ ея душ въ этотъ вечеръ, когда она, простившись съ дтьми и крпко поцловавъ мужа, ложилась спать. Давно не спала она такимъ здоровымъ и хорошимъ сномъ.
Черезъ нсколько дней статья была возвращена изъ редакціи и въ этотъ же день Евгеній Николаевичъ узналъ, что сдокомъ злополучнаго извозчика, былъ никто иной, какъ самъ издатель газеты. Снабдивъ статью добавочными комментаріями, Евгеній Николаевичъ послалъ ее въ одну изъ столичныхъ газетъ. Но тамъ она тоже почему-то не была принята. Евгеній Николаевичъ былъ очень огорченъ этимъ обстоятельствомъ и объяснялъ отказъ тмъ, что статья прислана издалека и недоброжелательные члены редакціи постарались устранить ее подальше отъ глазъ редактора. Тотчасъ же по прізд въ Петербургъ онъ долженъ выяснить этотъ фактъ. Во всякомъ случа теперь ему было не до того: уже нсколько дней онъ готовился къ чтенію публичной лекціи о современной поэзіи. Евгеній Николаевичъ собирался разгромить символистовъ и декадентовъ, указать на упадокъ вообще въ области искусства, на вялость общественной жизни, привести все это въ зависимость отъ уродливаго воспитанія дтей въ семь и школ, и затмъ закончить горячимъ призывомъ общества къ борьб съ застарлыми традиціями и предразсудками и къ дятельности, которая должна вывести людей изъ мрака къ свту.
Громкая тэма и подробная программа лекціи должны были заинтересовать и привлечь много народу. Былъ взятъ залъ дворянскаго собранія и пущено въ продажу до пятисотъ билетовъ. Цлую недлю до лекціи въ дом наблюдалась тишина, дти старались какъ можно меньше мшать отцу. Евгеній Николаевичъ съ утра садился за письменный столъ, или ходилъ по комнат съ нахмуреннымъ и сосредоточеннымъ лицомъ. Затмъ онъ каждый день куда-то узжалъ, и возвращался иногда вмст съ юркимъ молодымъ человкомъ, который съ изысканной любезностью подходилъ къ ручк Анны Васильевны, погружался на нкоторое время въ какія-то вычисленія и соображенія вмст съ Евгеніемъ Николаевичемъ, попутно разсказывалъ дтямъ смшной анекдотъ и узжалъ, очаровавъ всхъ своимъ веселымъ нравомъ. Въ назначенный день вся семья была въ напряженно-торжественномъ состояніи. Наконецъ, наступилъ вечеръ. Анна Васильевна и дти робко вошли въ ярко освщенный залъ и сли сбоку около каедры. Молодой человкъ, во фрак и съ голубой розеткой распорядителя, встртилъ ихъ у входа и, предложивъ руку Анн Васильевн, провелъ ихъ на мста. Публика собиралась медленно. Первые начали входить гимназисты и гимназистки старшихъ классовъ, занимая мста въ послднихъ рядахъ. Появилось еще нсколько молодыхъ учителей и учительницъ, нсколько военныхъ прогремли шашками, сопровождая парадно одтыхъ дамъ, которыя сли въ первыхъ рядахъ, тмъ дло и кончилось. Въ восемь часовъ, когда Евгеній Николаевичъ вошелъ на каедру, залъ былъ наполовину пустъ. Дамы навели лорнеты на интереснаго лектора и остались довольны его наружностью. Жиденькіе и вялые апплодисменты раздались изъ рядовъ гимназистовъ посл заключительныхъ словъ Евгенія Николаевича. Начали расходиться также вяло и апатично, какъ собирались. Нина, дрожащая и красная отъ волненія, съ отчаяніемъ и негодованіемъ оглядывалась на публику. Она не понимала, какъ могли отнестись холодно къ такой интересной и блестящей лекціи. О какіе они вс безчувственные и глупые! Она чуть не плакала, выходя изъ зала.
Грустные и разочарованные вернулись они домой. Евгеній Николаевичъ вернулся нсколько поздне съ мрачнымъ недовольнымъ видомъ. Сборъ не покрылъ расходовъ. Вс молча пили чай. Анна Васильевна старалась быть какъ можно ласкове, предупредительне съ мужемъ.
— Напрасно ты такъ огорчаешься, Женя, — начала она,— разв ты не знаешь наше общество, многіе ли согласятся пропустить карточный вечеръ для самой интересной лекціи?
— О, да, это медвжій уголъ, въ которомъ можно задохнуться! Но нтъ, я знаю, что это значитъ, это не одно равнодушіе общества, это интриги и зависть здшнихъ мелкихъ людишекъ, бумагомарателей! О какъ я ихъ ненавижу и презираю! Скоре, скоре отсюда, здсь нтъ воздуха, нечмъ дышать!
— Папа, удемъ въ Петербургъ, тебя здсь никто никогда не пойметъ,— восторженно воскликнула Нина.
— Да, да, дочка, мы удемъ… Правда, тяжело здсь, мракъ кругомъ…
Евгеній Николаевичъ быстро ходилъ по комнат и въ волненіи ерошилъ свои густые серебристые волосы. Анна Васильевна молча и съ грустью смотрла на него. Никому бы не сказала она, о чемъ думала въ настоящую минуту, даже и сама испугалась бы, если бы кто-нибудь сказалъ ей вслухъ ея мысли. Старыя, старыя думы откуда-то выползли и грызли ее. Ненадолго она отъ нихъ отдлалась, не долго было ослпленіе, голая правда опять встала передъ глазами. Не то, что не удалась лекція мучило ее, а то, что она увидала и въ этой лекціи и во всемъ, что длалъ ея мужъ, прежнее мелкое тщеславіе, громкую фразу и рисовку — да рисовку. Какъ иначе назвать эти трагическія позы, жесты и выраженія? Нтъ, все въ немъ осталось прежнее и по прежнему. Молча убрала она посуду, приготовила постели и ушла къ себ. Старая рана открылась и болла.
Нсколько дней прошло посл непріятной исторіи, а Евгеній Николаевичъ все еще былъ мраченъ. Онъ почти не разговаривалъ, ходилъ изъ угла въ уголъ по комнат и не обращалъ вниманія ни на жену, ни на дтей, какъ бы обвиняя ихъ во всемъ случившемся.
Выбитый изъ колеи, Сережа началъ очень плохо учиться. Пока отецъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа, онъ разсчитывалъ на его заступничество передъ матерью, а теперь какъ-то всмъ было не до него. Наконецъ, одинъ разъ, когда онъ принесъ три двойки, Анна Васильевна вышла изъ терпнія и довольно сурово выбранила его.
— Какъ можно такъ жестоко относиться къ ребенку?— неожиданно вступился Евгеній Николаевичъ. Затмъ онъ разразился грозной филиппикой противъ учителей, которые преслдуютъ дтей. Анна Васильевна мягко возразила, что въ данномъ случа виноватъ Сережа, такъ какъ все послднее время онъ ничего не длалъ и что не слдуетъ пріучать его сваливать свою вину на другихъ.
Евгеній Николаевичъ ничего не отвтилъ, но надулся и весь вечеръ угрюмо просидлъ у своего стола, не говоря ни слова. Анна Васильевна ршилась переговорить съ нимъ, когда дти легли спать.
— Послушай, Женя,— сказала она, подходя къ нему,— неужели ты сердишься на меня за то, что я возразила теб? Разв я не права, что не слдуетъ распускать Сережу, когда онъ началъ лниться?
Евгеній Николаевичъ съ отчаяніемъ замоталъ головой и испустилъ что-то въ род подавленнаго стона.
— Не то, не то, Аня! Разв я сержусь? разв я могу сердиться? Но я скорблю, дорогая моя, глубоко скорблю. Я вижу, что ты не только не простила меня за мою почти невольную вину, но ты хочешь мстить мн за нее, ты не вришь мн сама и внушаешь недовріе дтямъ. Вс эти дни я хотлъ поговорить съ тобой и не ршался. Я вижу, что ошибся, что совмстная жизнь наша теперь, пока ты такъ относишься ко мн, невозможна. Я долженъ опять быть бездомнымъ скитальцемъ.
— Что ты говоришь,— начала Анна Васильевна, но вдругъ голосъ ея оборвался, она опустила голову и крпко стиснула похолодвшіе пальцы.
Внезапная мысль промелькнула у нея въ голов и она почувствовала всмъ своимъ существомъ то страшное оскорбленіе, какое наносилъ ей снова мужъ. Она поняла, что онъ искалъ только предлога, чтобы ухать, ему уже надоло жить въ семь и онъ уже началъ скучать.
— Такъ ты хочешь опять ухать?— ледянымъ голосомъ спросила она Евгенія Николаевича.
— Я долженъ, Аня. Ты гонишь меня, мн нтъ мста подъ, однимъ кровомъ съ тобою…
— И скоро ты дешь?— прервала Анна Васильевна, не дослушивая его.
— Да, я долженъ торопиться, дла въ Петербург призываютъ меня.
— Хорошо… Я такъ и скажу завтра дтямъ… до свиданія…— отрывисто проговорила она и вышла изъ комнаты.
Поздъ скрылся изъ глазъ, увозя Евгенія Николаевича, не перестававшаго махать то шапкой, то платкомъ, то зонтикомъ провожавшей его семь. Молча и грустно побрели они домой. Все небо было обложено бловато-свинцовыми тучами, шелъ снгъ, но таялъ тотчасъ же и превращался въ жидкую грязь. Было уже темно, когда они пришли, но никто не зажигалъ огня. Нина какъ пришла, такъ легла въ постель, отвернувшись къ стн лицомъ. Надя и Сережа забрались на диванъ и о чемъ-то шептались., но въ конц концовъ поссорились, Надя расплакалась и, не найдя сочувствія у матери, убжала въ кухню къ Анись. Сережа вскор, заснулъ на диван.
Стало совсмъ тихо, только по временамъ слышались подавленныя рыданія Нины.
Анна Васильевна подошла къ постели.
— Будетъ плакать, Ниночка,— ласково сказала она.
— Ты, ты виновата!— съ неожиданной злостью вдругъ вырвалось у Нины.
Анна Васильевна остолбенла.
— Какъ? Я?..— Тихо проговорила она.
— Да, да, конечно, ты. Зачмъ ты не хотла простить папу? Онъ добрый, хорошій… А ты все не могла забыть… Теперь мы опять безъ отца… И опять будетъ такъ скучно, пусто…
Нина вся билась въ истерическихъ рыданіяхъ.
Обвиненіе дочери было слишкомъ неожиданно для Анны Васильевны, нсколько минутъ она не могла придти въ себя.
Наконецъ, видя, что Нина не перестаетъ плакать, она принесла воды, намочила ей голову и дала выпить какихъ-то капель.
— Постарайся успокоиться,— сказала она,— а завтра мы съ тобой поговоримъ, можетъ быть, ты поймешь…
Нина поймала ея руку и прижала къ губамъ. Очевидно, она уже раскаивалась въ своихъ словахъ.
Анна Васильевна сла около нея на постели и молча гладила ее по голов, пока та не успокоилась.
Долго сидла она такъ, не выпуская руку дочери. Нина уже уснула и только продолжала нервно вздрагивать и всхлипывать во сн, а Анна Васильевна какъ застывшая сидла все въ той же поз. Какіе-то обрывки мыслей и воспоминаній пробгали въ ея утомленномъ мозгу. Порой ей казалось, что это не Нина, а она сама, такъ горько оплакивала свои золотыя мечты. Потомъ ей было жалко и себя и Нину, какъ-то нераздльно. Слезы тихо катились по ея щекамъ, она не вытирала ихъ и не двигалась съ мста. Ей хотлось теперь только одного — чтобы ее подольше не трогали и не призывали къ жизни, а дали бы такъ сидть и плакать, плакать безъ конца.
Анисья принесла сонную Надю, раздла ее и уложила въ кроватку. Потомъ она разбудила Сережу, который тоже уснулъ не раздваясь, приготовила постель ему и Анн Васильевн. Она нсколько разъ подходила и смотрла на нее, качая головой.
— А вы будетъ ужъ, ложились бы спать,— сказала она, наконецъ, смягчая, насколько возможно, свой грубый голосъ.
Анна Васильевна не обратила вниманія за ея слова, Анисья покачала еще разъ головой и ушла въ кухню.
Здсь она излила свое сердце на кастрюляхъ и горшкахъ, которые только звенли, когда она энергично перетирала ихъ чуть не въ десятый разъ и швыряла за полки.
— Шаромыжники, дьяволы!— съ ожесточеніемъ ворчала она,— вс они одинаковы.
Грузно переваливалась она между плитой и стной, безпрестанно стукаясь боками, и посылая попутно проклятія и плит, и стн, и хозяину. Наконецъ, все было перетерто и перемыто и сердце Анисьи мало-по-малу успокоилось. Крестясь и вздыхая, улеглась она на старую деревянную кровать, скрипвшую при каждомъ движеніи.
Вскор все стихло въ маленькомъ домик. Анна Васильевна встала, потянулась, какъ посл долгаго сна, и подошла къ окну.
Отдаленный лай собаки да колотушка сторожа нарушали почной покой.
— Такъ скучно, такъ пусто…— тихо повторила Анна Васильевна слова Нины.
Тихо, беззвучно, большими вялыми хлопьями падалъ мокрый свгъ на мокрую землю…