МИРЪ
МИРЪ
Жюль Симонъ.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 12, 1893
Мир, Симон Жюль, Год: 1893
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Многіе утверждаютъ теперь категорически: ‘Война неизбжна’.
Я съ своей стороны убжденъ, что не только можно избжать войны, но что даже она представляется неправдоподобною по крайней мр въ ближайшемъ будущемъ.
Знаю, какъ трудно предсказывать что бы то ни было, особенно-же въ вопросахъ войны и мира.
Мн какъ-то разъ пришлось возвращаться съ Эмилемъ Жирарденомъ по выполненіи довольно сложнаго и труднаго порученія, въ которомъ дло шло о дуэли. Жирарденъ везъ меня домой въ своемъ экипаж. Въ то время война была неизбжной, и я ему это высказалъ. ‘Помилуйте, войны ни за что не будетъ,— возразилъ онъ съ увренностью, которая, признаться, совершенно меня очаровала.— Въ Европ не отыщется теперь человка, достаточно безразсуднаго для того, чтобъ сдлать первый выстрлъ, хотя-бы изъ пистолета’. На другой-же день послдовало объявленіе войны и началась Крымская кампанія. Въ качеств философа, я долженъ былъ бы замтить Жирардену, что человческій разумъ иметъ предлы, но у человческаго безумія ихъ нтъ.
Именно по причин этого-то безумія война сама по себ возможна всегда и во всякое время. Естественно, однако, задать себ вопросъ, возростаетъ или-же, напротивъ того, убываетъ ея вроятность?
Въ Европ существуютъ многія побудительныя причины къ войн, главнйшею изъ которыхъ является Эльзасъ-Лотарингія. Эта причина, совмстно съ мене крупными причинами, производящая впечатлніе рубина или изумруда, оправленнаго мелкими брилліантами, сверкаетъ теперь вовсе не сильне, чмъ вообще за послдніе годы. Особыми поводами къ опасеніямъ могли-бы теперь служить разв лишь крайне неудовлетворительное состояніе итальянскихъ финансовъ и комментаріи по поводу колоссальнаго франко-русскаго праздника, длившагося цлыхъ двадцать дней.
Разъ, что рчь зашла о побудительныхъ причинахъ къ войн, можно заняться ихъ классификаціей и распредленіемъ ихъ по категоріямъ. Въ первой категоріи принадлежатъ географическія причины, остающіяся по существу неизмнными, т. е. продолжающія дйствовать до тхъ поръ, пока не измнится сама географія, во второй — политическія причины, которыя зависятъ отъ переживаемыхъ государствами крупныхъ кризисовъ, и къ третьей, случайныя причины, т. е. причины, являющіяся на самомъ дл не причинами, а только поводами,— несуществующія для здраваго смысла, но служащія для сумасбродства самыми частыми и наиболе страшными предлогами къ войн.
Князь Бисмаркъ, мечемъ которому служилъ Мольтке, наградилъ насъ эльзасъ-лотарингскимъ вопросомъ, который самъ по себ является по отношенію въ войн побудительной причиной первой категоріи. Тотъ-же князь Бисмаркъ, придумавъ для обезпеченія мира тройственный союзъ, наградилъ насъ гнетомъ чрезмрныхъ вооруженій и доведенной до изнеможенія Италіей, что составляетъ въ общей сложности солидную причину второй категоріи. Что касается до случайныхъ причинъ, возникающихъ, такъ сказать, изъ ничего, то за ними, вообще говоря, никогда дло не станетъ. При желаніи можно было бы, разумется, воспользоваться въ качеств благовиднаго предлога празднествами, на которыхъ два народа и дв арміи братались впродолженіе двадцати дней, выставляли братски соединенныя знамена, производили смотры и парады, провозглашали тосты и пли патріотическіе гимны.
Первая изъ упомянутыхъ побудительныхъ причинъ въ войн, постоянная причина — Эльзасъ-Лотарингія — остается неизмнной, такъ какъ германской имперіи все еще не удалось достигнуть ‘нравственнаго завоеванія’ покоренной области.
Независимо отъ германской имперской политики, желающей обладать двумя неприступными крпостями на французской границ, императоръ Вильгельмъ II иметъ два побудительныхъ и до извстной степени личныхъ повода въ удержанію на вчныя времена областей, завоеванныхъ у Франціи. Первымъ изъ этихъ доводовъ является имя его отца, бывшаго главнымъ виновникомъ завоеванія, а вторымъ — то обстоятельство, что въ результат завоеванія получилась особая имперская область, подчиненная императору боле непосредственнымъ образомъ, чмъ прочія германскія государства, какъ упраздненныя, такъ и пользующіяся еще номинальной независимостью.
Въ Германіи обыкновенно говорятъ, что миръ зависитъ отъ самихъ французовъ и что если Франція откажется отъ помышленія о реванш, то это повлечетъ за собою общее разоруженіе, за которымъ начнется эра грандіознаго благоденствія. ‘Вы сами вдь признаете,— говорятъ нмцы французамъ,— что реваншъ для васъ въ настоящую минуту неосуществимъ и долго еще останется неосуществимымъ! Время между тмъ работаетъ въ пользу Германіи, обусловливая сліяніе Эльзасъ-лотарингцевъ съ германскими нмцами. Вмст съ тмъ оно съ каждымъ днемъ придаетъ новыя силы германской арміи и увеличиваетъ ея сплоченность. Упрямство ваше вызывается лишь гордостью, безпомощной и безсильной гордостью. Германія разсудительне васъ и боле проникнута чувствомъ патріотизма, но она на вашемъ мст подписала бы реверсъ и пріобрла бы себ славу умиротворенія Европы’.
Чтобы отвтить на эти соображенія, я не стану ссылаться на чувства чести и справедливости, не дозволяющія намъ добровольно подтвердить отреченіе, которое было насильственно вырвано у насъ въ 1871 году. Отвчу языкомъ боле понятнымъ для нашихъ противниковъ, что мы не можемъ играть подобной комедіи, такъ какъ намъ не дозволятъ этого ни Лотарингія, ни Эльзасъ, ни Франція.
Императору Вильгельму говорили какъ-то о желательности преобразовать Эльзасъ-Лотарингію въ нейтральное государство, создать изъ нея между Франціей и Германіей нчто врод буфера, устраняющаго поводы къ столкновеніямъ. Он возразилъ: ‘Не пройдетъ и пятидесяти лтъ, какъ это нейтральное государство сольется съ Франціей’. Заявленіе это иметъ характеръ невольнаго сознанія въ учиненной несправедливости и выставляетъ въ истинномъ свт настроеніе умовъ населенія ныншней имперской области. Ввиду такого положенія длъ Франція не можетъ хлопотать сама о томъ, чтобъ отторженіе отъ нея Эльзаса-Лотарингіи стало окончательно безповоротнымъ. Ей остается до поры до времени сохранять за собой свободу дйствій и ждать.
Сравнивая 1893 годъ съ годами, непосредственно слдовавшими за отторженіемъ Эльзаса-Лотарингіи, усматриваемъ двоякую разницу, рзко бросающуюся въ глаза: негодованіе населенія насильственно присоединенной въ Германіи области и раздраженіе французовъ отчасти утратили прежнюю ожесточенность, но, съ другой стороны, Франція привела себя въ состояніе боевой готовности. Она была бы теперь въ состояніи помриться силами съ Германіей на поляхъ сраженій. Удачная война могла бы возвратить французамъ утраченныя области и прежнее преобладаніе въ Европ. Окажется ли, однако, война удачной? Было бы нелпо отвчать на этотъ вопросъ сантиментальными громкими фразами, тмъ боле, что ныншнее преобразованіе войны въ шахматную партію подрываетъ само собою почву подъ ногами у патріотическаго бахвальства. Каковы бы ни были союзы, на которые могутъ опереться Германія и Франція, исходъ войны между обими этими державами останется все таки сомнительнымъ.
Зато не подлежитъ ни малйшему сомннію, что такая война была-бы сама по себ страшнымъ бдствіемъ. Точно также несомннны и ужасающія послдствія, которыя имла бы для Франціи неудачная война.
До сихъ поръ еще толкуютъ о войн такимъ-же тономъ, какъ во времена первой имперіи, когда арміи въ сто тысячъ человкъ считались уже многочисленными. Теперь, въ 1893 году, сто тысячъ человкъ представляются безконечно малою величиною. Бонапартъ шелъ во глав стотысячной или двухсоттысячной арміи, а Европа, чтобы противодйствовать ему, поставила подъ ружье четыреста тысячъ человкъ. Друзья мира приходили въ ужасъ и кричали: ‘На что это похоже? Какая страшная затрата людей и имущества. Какое жестокое раззореніе для народа!’
Все это было только, какъ говорится, цвточками. Прошли уже времена рекрутскихъ наборовъ! Все населеніе идетъ теперь на войну. Каждый, въ возраст отъ двадцати до пятидесяти лтъ, долженъ быть солдатомъ. Кто сметъ теперь говорить объ освобожденіи отъ воинской повинности? Отъ нея будутъ освобождены лишь слпые, да калки, потому что они служили-бы только помхой въ арміи. Разв можетъ быть рчь объ освобожденіи единственныхъ сыновей у вдовъ, когда извстно, что черезъ какихъ-нибудь два мсяца матери сплошь и рядомъ останутся безъ сыновей, а жены безъ мужей? Пришлось-бы въ такомъ случа давать льготу ршительно всмъ и каждому. Вамъ-бы хотлось оставить какого-нибудь молодца за плугомъ? Другой нуженъ вамъ, чтобъ мсить хлбы и сажать ихъ въ печь? Кажется неловкимъ оставить больныхъ безъ врача и хирурга? Успокойтесь! Врачъ и хирургъ понадобятся въ арміи, гд имъ не дадутъ сидть сложа руки. Печь-же хлбы, мсить тсто, или собирать зерно въ житницы боле не придется. Нивы гибнутъ подъ ногами сотенъ тысячъ лошадей и милліоновъ пхотинцевъ! Земля становится безплодной! Родъ человческій исчезаетъ и не возрождается боле! Пламя пожаровъ, зажженыхъ по всмъ правиламъ науки генералами и инженерами, пожираетъ человческое знаніе, искусство и промышленность. Когда, наконецъ, война прекратится, она не оставитъ за собою ни фабрикъ, ни мастерскихъ, ни плуговъ, ни книгъ. Везд будутъ одн только кладбища! Вотъ какова ныншняя война, передъ которой войны временъ имперіи оказываются только дтскими играми. Не знаю, будетъ-ли побдителямъ легче чмъ побжденнымъ. Правда, что къ концу военныхъ дйствій у побдителей останется нсколькими батальонами больше, но этими инвалидами нельзя будетъ замстить страшный недочетъ въ рабочихъ на поляхъ и мастерскихъ. Въ магазинахъ и складахъ не окажется товаровъ, на судахъ не будетъ матросовъ, а въ школахъ — учениковъ. У побдителя не останется ни дтей въ домахъ, ни бодрости въ сердцахъ, ни денегъ въ сундукахъ. Контрибуція, которою они обложатъ побжденныхъ, окажется фиктивной по той простой причин, что тамъ, гд нтъ ничего, нечего и взять. На нтъ, какъ говорится, и суда нтъ.— Вы знали до сихъ поръ только войну армій противъ армій. Неугодно-ли будетъ теперь познакомиться съ войной всхъ противъ всхъ,— войной вооруженныхъ народовъ, съ массовымъ избіеніемъ и окончательнымъ общимъ раззореніемъ!
Понятно, что никто не хочетъ такой войны за исключеніемъ тхъ, кто, какъ говорится, совсмъ уже притиснутъ къ стн. Въ такомъ положеніи оказывается теперь во всякомъ случа не Франція.
Намъ иногда приходитъ охота рисовать свое положеніе въ самомъ, что называется, мрачномъ свт. Мы увряемъ себя тогда, будто у насъ нтъ личной свободы и безопасности, будто мы сидимъ безъ работы,— стуемъ, что торговля наша пришла въ застой,— что у насъ нтъ ни денегъ, ни нравственности.
Нтъ ничего легче, какъ ругать другихъ и самого себя. Въ дйствительности у насъ, французовъ, личная свобода достигла весьма широкой степени развитія. Мы пользуемся свободой гласнаго и печатнаго слова и свободой ассоціацій. Если съ чисто правовой точки зрнія свобода ассоціацій нсколько стснена, то фактически ея ограниченія являются только призрачными. Т, кто жалуются такъ громко на отсутствіе всяческой свободы, сами же первые требуютъ строжайшей цензуры или даже запрещенія газетъ, сходокъ и ассоціацій. Подобные казусы у насъ не рдкость, такъ какъ мы отличаемся изумительной способностью переходить отъ одной крайности въ другой. Говорятъ, будто теперь не для всхъ хватаетъ работы, и торговля находится въ засто. Въ этомъ никоимъ образомъ нельзя уже обвинить недостаточность покровительства національному труду и коммерціи. Мн лично кажется, что самымъ надежнымъ средствомъ влить въ нихъ новую жизнь было бы — открыть вс пограничныя заставы.— Вы предпочитаете вмсто того удвоить число этихъ заставъ и запереть ихъ двойными замками? Ну, что-жь, ваша воля! Только ни на кого уже и не пеняйте за послдствія. Тмъ не мене, слдуетъ признать, что главнйшею причиной нашего обдннія, являющагося, впрочемъ, всеобщимъ, а не исключительно только французскимъ раззореніемъ, служитъ ныншній вооруженный миръ.— Откуда, спрашивается, онъ взялся? Что именно высасываетъ жизненные соки изъ нашихъ мастерскихъ и торговыхъ конторъ? Что заставляетъ наши корабли гнить въ портахъ? Что опустошаетъ наши сундуки и подрываетъ нашъ кредитъ? Что побуждаетъ насъ ежегодно вотировать прежніе налоги и ломать себ головы надъ придумываніемъ новыхъ источниковъ государственнаго дохода?— Это война — война собственной своей персоной! Не довольствуясь тмъ, что раззорила уже насъ всхъ въ первый разъ, она помышляетъ теперь только о томъ, какъ бы продлить и усугубить наше раззореніе!
Вооруженный миръ все равно, что изобртенная Максенціемъ пытка:
Mortua quinetiam jungebat corpora vivis,
Infandum!
Трупъ, т. e. война, убиваетъ жизнь, т. е. миръ. Болзнь, о которой вы толкуете, существуетъ, но она обусловлена только этой причиной. Устраните эту причину и въ ныншнемъ нашемъ положеніи останется на поврку только одно хорошее. Нтъ ни малйшаго основанія поэтому упражняться въ пессимистическихъ громкихъ фразахъ. Надо только выбрать себ девизомъ: ‘война войн!’ Это давно уже нашъ девизъ. Франція давно уже требуетъ: ‘Разоружьтесь, разоружьтесь!’
Повсемстно въ Европ отвчаютъ на это требованіе маневрами крупныхъ военныхъ массъ. Французы устроили у себя подобные же маневры. Естественно, что они не могли одни разоружиться. Пусть германскіе нмцы начинаютъ первые.
Большіе маневры происходили въ Англіи, Германіи, Италіи, Австріи и Россіи. Не то что какой-нибудь милліонъ солдатъ, а цлыхъ четыре готовы по первому сигналу приняться за взаимное избіеніе и лечь, какъ говорится, костьми. Стоитъ только свиснуть и шаспо станутъ стрлятъ сами! Невольно припоминается при этомъ извстный докладъ: ‘Не угодно-ли полюбоваться ваше….ство дальнобойностью этихъ орудій? Вотъ, напр., маленькій стволикъ, который самъ по себ одинъ можетъ легко уложить тысячу человкъ. Надо только какъ слдуетъ его наводить, заряжать и позаботиться о томъ, чтобъ у него не оказалось недостатка въ патронахъ’.
Грхъ было-бы упрекать насъ въ томъ, будто мы пороху не выдумаемъ. Напротивъ того, у насъ каждый день изобртаютъ и придумываютъ новый порохъ, новыя пушки и ружья! Попавъ на эту благодарную стезю, наше творческое воображеніе не останавливается и не истощается. Въ свою очередь германскій императоръ не можетъ удовлетвориться смотрами однхъ только собственныхъ своихъ войскъ. Онъ разъзжаетъ на смотры вмст съ императоромъ Францемъ-Іосифомъ и съ королемъ Гумбертомъ. Онъ съ удовольствіемъ-бы, вроятно, прокатился въ Шалонъ вмст съ президентомъ Варно. Жаль, что это оказывается неудобоосуществимымъ! Театромъ большихъ маневровъ для своей арміи онъ выбираетъ именно Лотарингію и Эльзасъ, гд будетъ безпрерывно сновать изъ Меца въ Страсбургъ и изъ Страсбурга въ Мецъ. Планъ этихъ маневровъ давно уже выработанъ: предполагается вторженіе во Францію. Германскій монархъ возитъ съ собою неаполитанскаго принца, наслдника итальянскаго престола, въ доказательство того, что тройственный союзъ признаетъ отнятіе двухъ французскихъ провинцій дломъ совершенно законнымъ, берется покровительствовать совершившемуся факту и, такъ сказать, гарантируетъ его. Спрашивается, отчего только императоръ Вильгельмъ не прихватилъ съ собою кстати и наслднаго эрцгерцога? Этого только и не хватало для полноты эффекта!
Посл того, какъ на всхъ большихъ европейскихъ сценахъ сыграна была пьеса осеннихъ маневровъ, во Франціи поднялся занавсъ надъ спектаклемъ совершенно иного рода. Спектакль этотъ былъ давно уже объявленъ и подготовленъ. Вс мста оказались распроданными заране. Одинъ только парижскій муниципальный совтъ ассигновалъ 300.000 франковъ. Полагаютъ, впрочемъ, что ему пришлось затратить вдвое большую сумму вслдствіе надбавокъ по статьямъ обыкновеннаго бюджета. Тулонъ и Марсель тоже не ударили въ грязь лицомъ. Вс французскіе города и граждане не поскупились ни на деньги, ни на сердечныя чувства. Праздникъ оказался поэтому чудно хорошимъ! Это былъ лучшій праздникъ въ мір со времени праздника федераціи въ 1790 году, потому что на этотъ разъ, какъ и сто лтъ тому назадъ, французская семья обнаружила полное единодушіе!
Здсь не было ничего подобнаго большимъ маневрамъ,— не было арміи, фиктивно-раздленной на два враждебныхъ войска, врод того, какъ это длается на балахъ въ пансіонахъ благородныхъ двицъ, гд половин барышень приходится повязывать себ руки платками и разыгрывать роль кавалеровъ. Нтъ, тутъ дло шло о русской и французской арміяхъ, которымъ передъ тмъ доводилось стоять другъ противъ друга, лицомъ въ лицу. Подъ Севастополемъ было не до шутовъ! Война велась тамъ въ античномъ вкус! Об стороны старались превзойти другъ друга мужествомъ и каждый отдавалъ должную справедливость доблестямъ своего противника. Французскіе солдаты и офицеры больше чмъ кто-либо восхищались геройствомъ русскихъ, но вмст съ тмъ сражались съ ними такъ, что наврядъ-ли кто нибудь могъ мужественне сражаться. Впослдствіи об арміи объединились узами солидарности великаго жизненнаго для ихъ націй интереса. Если имъ будетъ суждено сражаться вновь, то он окажутся уже на одной сторон,— въ союз другъ съ другомъ. Русскіе и французы не разыгрывали примрныхъ сраженій ни въ Кронштадт, ни въ Тулон! Теперь у нихъ праздникъ братства и единенія, гд слышатся одни только заздравные клики, но не раздается никакихъ оскорбительныхъ возгласовъ. Никто даже и не упоминаетъ объ отсутствующихъ. Вс переполнены радостью счастливаго свиданія. Какова-же, спрашивается, подкладка этихъ празднествъ? Ихъ, очевидно, нельзя признать оффиціальными, показными и притворными! Выдающаяся роль въ нихъ безспорно принадлежитъ сердцу. Какъ-же это могло случиться?
Когда король Гумбертъ пригласилъ въ Римъ всю Европу на праздникъ двадцатипятилтней годовщины столь счастливаго брачнаго своего союза, тамъ много говорили о Франціи и празднествахъ, подготовлявшихся ею въ отвтъ на кронштадтскія торжества. Много рчи о нихъ было и въ Мец, куда позволилъ себя привезти неаполитанскій принцъ. Задавали вопросъ о значеніи этихъ празднествъ и отвчали на него сами: ‘это война. Франціи и Россіи празднуютъ ‘канунъ боя’.
Какъ, неужели эти балы, банкеты, иллюминаціи и поцлуи — предвстники войны! Съ другой стороны, неужели сотни тысячъ солдатъ, мобилизаціи, примрное повтореніе катастрофъ 1871-го года, воинственныя рчи и създы государей тройственнаго союза должны считаться предвстниками мира?
Я не имю въ виду истолковывать ихъ непремнно въ смысл войны. Мн извстно, что императоръ Вильгельмъ хочетъ мира. У него было два средства дли обезпеченіи мира: усиленное вооруженіе, или-же разоруженіе.
Ахъ! Насколько врне было бы второе изъ этихъ средствъ и — смю сказать на основаніи нкоторыхъ личныхъ наблюденій — боле достойно императора! Въ качеств искуснаго воина онъ любитъ войну, но, какъ отецъ своихъ подданныхъ,— любитъ миръ и желаетъ мира. Онъ создалъ тройственный союзъ съ единственною цлью устранить возможность войны. Франціи могла-бы, пожалуй, вызвать Германію на поединокъ и выйти изъ него побдительницей, но, безъ сомнній, она не рискнетъ одновременно завязать борьбу съ Германіей, Италіей и Австро-Венгріей. Миръ оказывался поэтому обезпеченнымъ, или по крайней мр сохраненіе его зависло исключительно отъ самого императора.
Могла-ли Франціи полагаться на его миролюбіе? Былъ-ли, кром того, и самъ императоръ Вильгельмъ II облеченъ безусловно неограниченной властью? Не угрожала-ли ему, наконецъ, опасность смерти? Съ другой стороны, разв можно признать положеніе державы, вынужденной въ миру, приличествующимъ великой націи? На самомъ дл положеніе это не удовлетворяетъ ни чувству національнаго достоинства, ни требованіямъ государственной безопасности. Необходимо замтить, что и дли Россіи тройственный союзъ создавалъ какъ-разъ такое-же положеніе.
Не представлялось возможнымъ надлить Россію, или Францію всемогуществомъ, какое приписала себ Германія договорами тройственнаго союза. Тмъ не мене об великія націи, соединившись вмст, могли отнять у этого союза и его вождя упомянутое чрезмрное могущество, которое они оказывались не въ силахъ присвоить себ. Тройственный союзъ уравновшивается франко-русскимъ союзомъ, не утрачивая, однако, возможности вооруженнаго сопротивленія. Онъ иметъ задачей насиліе, тогда какъ франко-русскій союзъ представляется лишь возстановленіемъ попранныхъ правъ. То, что было отнято у Франціи тройственнымъ союзомъ, возвращается ей русскою дружбой. Подъ эгидою тройственнаго союза сохраненіе мира обезпечивалось лишь волей императора Вильгельма, тогда какъ теперь, благодаря франко-русской дружб, миръ ограждается равенствомъ вооруженныхъ силъ и общимъ для всхъ интересомъ — избгать войны.
Дйствительно, вс народы заинтересованы въ сохраненіи мира. Для самой Германіи война могла-бы понадобиться лишь въ томъ случа, еслибъ Франція замышляла теперь же вернуть себ утраченныя ею области. Ничего подобнаго теперь нтъ! Фактъ этотъ заслуживаетъ, однако, боле обстоятельнаго разъясненія.
Необходимо прежде всего напомнить, что война при ныншнихъ ея условіяхъ оказывается до такой степени ожесточенной и бдственной, что ршительно ничто въ мір, не исключая и самой побды, не въ состояніи вознаградить за тяжкія катастрофы, цною которыхъ побды эти будутъ куплены. Предпославъ это и говоря затмъ исключительно только уже о Франціи, я утверждаю, что она воодушевлена величайшимъ миролюбіемъ.
Инцидентъ въ Aigues Mortes имлъ характеръ чисто мстнаго столкновенія. Французское правительство отказалось отъ всякой солидарности съ этимъ инцидентомъ, и правительство короля Гумберта признало искренность этого отказа. Тутъ не было, слдовательно, ни малйшаго повода къ международному конфликту. Тмъ не мене самый инцидентъ разъяснилъ до извстной степени настроеніе умовъ какъ въ Италіи, такъ и во Франціи. Въ Италіи обнаружилось состояніе чрезмрнаго возбужденія, способное, безъ всякихъ серьезныхъ причинъ, вызвать вдругъ совершенно неожиданную сильную вспышку. Во Франціи, напротивъ того, проявилось величайшее желаніе покончить какъ можно скоре всю исторію путемъ миролюбиваго соглашенія.
Французское правительство не можетъ помшать ссорамъ на фабрикахъ и мастерскихъ близъ итальянской и бельгійской границы республики. Этихъ ссоръ, вроятно, не могли бы устранить никакія человческія силы и никакія дипломатическія соглашенія. Итальянцы берутся работать по боле дешевымъ цнамъ, чмъ французскіе рабочіе. Эти послдніе протестуютъ. Вся суть здсь въ заработной плат и конкурренціи. Французская нація сожалетъ о такихъ прискорбныхъ столкновеніяхъ. Нельзя не признать также, что она принимаетъ энергическія мры къ огражденію свободы труда. Французы всегда любили Италію и старались жить съ нею въ братскихъ отношеніяхъ! Я не одобряю политики, постоянно попрекающей итальянцевъ французскими побдами подъ Сольферино и Маджентой и говорю теперь объ этихъ побдахъ не для того, чтобъ выставлять насъ освободителями, а единственно лишь, чтобы напомнить о братств по оружію. Что касается до общности итальянскихъ и французскихъ интересовъ, то она не подлежитъ сомннію. Сама Италія должна была убдиться въ этомъ цною горькаго опыта! Какъ бы ни было, но каждый разъ, когда Италія обнаруживаетъ намреніе сблизиться съ нами, вся Франція искренно радуется. Это расположеніе въ Италіи сохранилось, не смотря на тройственный союзъ и кампанію, начатую посл эгмортскаго инцидента,— кампанію, пріостановленную, но все таки не вполн пресченную благоразуміемъ итальянскаго правительства. Примкнувъ къ Франціи, Италія стала бы съ нами равноправной, тогда какъ въ союз съ Германіей она останется всегда въ подчиненномъ положеніи.
Кром всего этого у Франціи имется серьезная и весьма могущественная причина не желать войны съ Италіей. Война эта неизбжно повлекла бы за собой войну съ Германіей. Наученные горькимъ опытомъ мы не хотимъ больше воевать безъ необходимости и безъ соблюденія надлежащихъ мръ благоразумной предосторожности! Мы можемъ заявить съ сознаніемъ собственнаго достоинства, что не уклонились бы отъ войны съ тройственнымъ союзомъ, еслибъ она намъ была навязана, но съ тмъ же чувствомъ собственнаго достоинства присовокупляемъ, что признаемъ дерзновеннымъ и даже преступнымъ накликать на себя столь грозную опасность. Прежняя рыцарская война замнена теперь научной войною, для которой необходимо столько же мужества, но мужества иного рода. Первымъ правиломъ научной войны — сообразоваться съ собственными силами и не выходить на бой, не принявъ предварительно всхъ мръ предосторожности, какія только можетъ подсказать благоразуміе. Надо сравнить выгоды, ожидаемыя вслуча успха съ бдствіями, какія можетъ повлечь за собой пораженіе,— опредлить, во что обошлась бы побда, и какова вроятность ее одержать. Мы убждены въ необходимости придерживаться этихъ азбучныхъ правилъ и впродолженіе двадцати лтъ сообразуемъ съ ними свое поведеніе. Наше спокойствіе и благоразуміе убдили наконецъ вс иностранныя правительства въ миролюбіи Франціи! Тмъ не мене народныя массы за границей, увлекаемыя страстями и мене знакомыя съ истиннымъ положеніемъ длъ, все еще склонны судить о насъ на основаніи прошлаго и не хотятъ видть, что прежняя наша вчная молодость наконецъ таки миновала.
Между тмъ мы только что представили два очень серьезныхъ доказательства недавно пріобртенной нами мудрости. Мы совершенно хладнокровно отнеслись къ вызовамъ изъ Меца по нашему адресу. Наврядъ-ли отыщется въ исторіи любого народа большое число образчиковъ такого самообладанія. Мы ощутили оскорбленіе, но не отвтили на него. Обидчикъ, не желавшій, какъ и мы сами, вызывать войну, зашелъ достаточно далеко для того, чтобъ сдлать для насъ до чрезвычайности труднымъ такое самообладаніе, но все-же недостаточно для того, чтобъ прямо выказать себя зачинщикомъ. На дипломатическомъ поприщ намъ приходится имть дло съ противникомъ столь-же грознымъ, какъ и на театр военныхъ дйствій.
Другимъ доказательствомъ нашего самообладанія является поведеніе нашего правительства и народа впродолженіе франко-русскихъ празднествъ. За это время на парижскихъ улицахъ постоянно толпилось по меньшей мр двсти тысячъ человкъ сверхъ обыкновеннаго комплекта и, несмотря на это, не раздалось ни одного воинственнаго возгласа. Въ уличныхъ рчахъ восхваляли миръ, Россію и Русскаго Императора. Никто не упоминалъ ни про Германію, ни про Италію. Мы какъ-будто вознеслись настолько высоко въ предвидніи свтлаго будущаго, что не могли уже снизойти до гнва и мщенія.
Я былъ заране увренъ въ благоразуміи Франціи и въ мудрости ршеній, на которыхъ она остановится, но, признаться, все-таки побаивался разногласія между партіями и проявленій безразсудства со стороны отдльныхъ личностей. Богъ уберегъ насъ и отъ этого. Счастье обыкновенно отличается непостоянствомъ, но на этотъ разъ, впродолженіе всего посщенія нашихъ русскихъ друзей, оно служило намъ, какъ говорится, врой и правдой…