Минувшее.
Минувшее.
Чарльза Диккенса.
(Household words.)
‘Современникъ’, т. 40, 1853
Минувшее, Диккенс Чарльз, Год: 1853
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Сознаюсь, не красня, что имю обыкновеніе посщать общую комнату въ гостинниц ‘Синій Голубь’. Нсколько мсяцевъ тому назадъ, сдлано было, подъ предводительствомъ записного франта Скорреля, покушеніе принудить содержателя гостинницы перемнить названіе ‘общей комнаты’, или ‘гостиной’, какъ мы обыкновенно называли ее, въ ‘кофейную комнату’, выбросить изъ нея старинныя скамейки, покрытыя неизносимой волосяной матеріей, замнить ихъ модными виндзорскими стульями, не посыпать боле пола пескомъ и уничтожить на столахъ орудія, служившія для набиванія табачныхъ трубокъ. Я первый обнаружилъ въ этомъ случа сильное сопротивленіе. Другая особа имла дерзость предложить введеніе въ нашей гостинниц политической газеты. Я возсталъ и противъ этого. Короче сказать, я сильно возставалъ противъ всхъ нововведеній и, въ добавокъ, для сохраненія своей самостоятельности, установилъ въ гостинниц такое правило, что тотъ изъ джентльменовъ, посщающихъ общую комнату въ дни клубнаго собранія, кто закуритъ сигару вмсто трубки, подвергается штрафу: изъ чаши пунша, цною въ полъ-кроны.
Въ настоящее время я не имю ни малйшаго прикосновенія къ политик, такъ точно, какъ и самая политика ко мн, но въ чемъ заключается цль моего обращенія къ вамъ? это выскажу я вамъ сію минуту. Возвращаясь домой изъ нашего клуба, я хотя и стараюсь, но никакъ не могу избавиться отъ размышленія о томъ, какъ странно и даже забавно мы умемъ приноровить себя къ перемнамъ, ежедневно совершающимся передъ нашими глазами, какъ одинъ за другимъ наши обычаи и привычки исчезаютъ совершенно, и мы продолжаемъ заниматься своимъ дломъ, какъ будто ихъ никогда и не бывало. Даже юнйшій изъ насъ, если только онъ захочетъ наблюдать и можетъ сохранить въ памяти вс свои наблюденія долженъ имть цлый каталогъ ‘минувшаго’, т. е. минувшихъ обычаевъ, къ которымъ люди издавна привыкли, и которые постепенно вышли изъ употребленія, которые, во время своего существованія, казались почти необходимыми условіями жизни, и которыми въ настоящее время дорожатъ меньше, чмъ испанскими облигаціями. У меня былъ пріятель, человкъ остроумный, котораго единственный недостатокъ состоялъ въ безпрерывномъ опьяненіи, и который обыкновенно говаривалъ, что сущность всякаго дла заключается въ ‘ученіи о круглыхъ числахъ’. Не могу похвастаться своими познаніями въ этой наук, да и ни въ чемъ подобномъ, но полагаю, что пріятель мой подразумевалъ подъ этими словами круглое число выпитыхъ стакановъ грогу, тмъ боле, что, стараясь разъяснить себ, на основаніи вышеприведеннаго ученія, появленіе новыхъ обычаевъ и исчезновеніе старыхъ, потомъ снова появленіе старыхъ, и — vice versa — я начиналъ становиться мутнымъ, разумется, мутнымъ въ моральномъ отношеніи, и наконецъ, приведенный въ отчаяніе, принужденъ былъ отказаться отъ основныхъ правилъ ученія о круглыхъ числахъ.
Въ памяти моей хранится довольно обширная коллекція ‘минувшаго’. Я не цыпленокъ (хотя и не сро-волосая старая кукла, какъ называлъ меня заочно этотъ дерзкій, отъявленный фанфаронъ Скоррель), но еслибъ разсказалъ я вамъ одну только десятую часть моихъ воспоминаній о минувшихъ обычаяхъ, нравахъ и привычкахъ, то, право, самыя поля этой статьи совершенно покрылись бы печатными буквами. Позвольте же мн припомнить немногое,— весьма немногое изъ того, что называю я ‘минувшимъ’.
Начнемъ, напримръ, съ фіакровъ. Мн кажется, я помню ихъ съ тхъ поръ, когда мн минуло двнадцать лтъ, если только еще не ране. Но гд же они теперь? кто думаетъ, кто вспоминаетъ о нихъ? Это были величественныя, окруженныя фальшивымъ блескомъ, издающія затхлый запахъ, нечистыя, старыя машины, созданныя на пользу общества. Изъисканные геральдическіе девизы покрывали ихъ дверцы. Между нами, ребятишками, ходили слухи, что нкогда экипажи эти носили названіе ‘каретъ нобльменовъ’, но, устарвъ, подвергнулись прискорбному изгнанію и перешли во владніе извощиковъ. Они находились прежде подъ бдительнымъ надзоромъ кучеровъ въ ливреяхъ, украшенныхъ безчисленнымъ множествомъ воротниковъ и воротничковъ. Но — увы!— и фіакры принадлежатъ теперь къ числу предметовъ ‘минувшаго’. Впрочемъ, существуетъ еще и теперь одинъ фіакръ,— всего одинъ, сколько мн извстно, который стоитъ на бирж при оконечности улицы Нордъ-Одли, выходящей на улицу Оксфордъ. Я видлъ однажды, какъ этотъ отжившій свое существованіе, этотъ, если можно такъ выразиться, замогильный экипажъ, пролетлъ мимо меня, между кэбами и омнибусами, подобно кораблю-призраку, на четырехъ колесахъ. Имъ управлялъ уже не тотъ полновсный, краснолицый, украшенный воротниками кучеръ: нтъ это былъ блдный, тощій старикашка въ жакетк (замтьте!) и въ веллингтоновскихъ сапогахъ! И самый экипажъ въ наружности своей почти ни въ чемъ не уступалъ возничему. Геральдическіе знаки на дверцахъ стерлись, рессоры скрыпятъ, колеса стучатъ въ своихъ ступицахъ. Желательно бы знать того человка, который иметъ столько твердости духа, что ршается отозвать отъ биржи этотъ экипажъ и разъзжать въ немъ по столиц.
Я сказалъ, что видлъ ныньче всего только одинъ фіакръ, но что же сдлалось съ прочими фіакрами? Неужели ихъ отправили въ Парижъ? Неужели остовы ихъ, какъ старыя кости скелетовъ, сушатся въ мрачномъ сара какого нибудь каретнаго мастера въ квартал Лонгакръ? Неужели, спустя нсколько времени, имъ, поставленнымъ на новыя рессоры, окрашеннымъ заново и заново налакированнымъ, заново испещреннымъ геральдическими украшеніями, съ пышными чехлами на козлахъ и роскошными подушками,— снова суждено везти кого нибудь на выходъ при двор или на народное празднество,— снова суждено заслонять дорогу около зданій, гд происходитъ оперное представленіе или дается блестящій балъ, весело мчаться за свадебнымъ поздомъ къ порталу церкви Сенъ-Джоржъ, на Ганноверскомъ сквэр, или уныло тянуться за похороннымъ шествіемъ къ одному изъ загородныхъ кладбищь?
Куда двались также и старинные кабріолеты, эти легкіе, окрашенные яркой краской, производящіе оглушительный трескъ кэбы, съ зонтомъ надъ головой пассажира и маленькимъ облучкомъ на одной изъ сторонъ его для извощика? Часто, очень часто опрокидывали они стойки яблочниковъ, а еще чаще — своихъ пассажировъ. Ими управляли извощики чрезвычайно расторопные, а возили ихъ лошади чрезвычайно пугливыя. Кто можетъ сказать, гд они теперь? Не красуются ли они, можетъ статься, на улицахъ Сиднея или Санъ-Франциско, или, можетъ быть, тла ихъ давнымъ-давно изрублены на мелкія части и пошли на дрова или на зажигательныя спички?
Въ непосредственной связи съ Джервеями, существовали Марлей, или городскіе стражи. Но и т исчезли вмст съ уличными фонарями, въ которыхъ горло ламповое масло, и вмст съ другими достопримчательностями старины. Подобно извощикамъ, они тоже носили плащи съ безчисленнымъ множествомъ воротничковъ, подобно имъ, ихъ головы покрывались шляпами съ низенькими тулейками, и лица ихъ отличались такой же краснотой. Въ ныншнее время мсто ихъ заступили суровые люди, въ лакированныхъ шляпахъ, съ странными дубинами,— люди, которые ‘терпть не могутъ безпорядка’. Впрочемъ, еще до сихъ поръ существуетъ одна будка, какъ памятникъ давно минувшихъ дней, она, находится гд-то вблизи Портманъ-сквэра, на улиц Орчардъ. Вотъ уже много лтъ, какъ она стоитъ назаперти, и полицейскіе стражи, отправляясь, въ своихъ длиннополыхъ сюртукахъ, на ночной обходъ, бросаютъ на нее тревожный взглядъ. Чего добраго! быть можетъ, за ея источенными червемъ стнами скрываются ночные бродяги, притаивъ въ душ своей преступные замыслы.
Коснувшись длиннополыхъ сюртуковъ, нельзя не сказать, что и эти предметы подходятъ подъ категорію ‘минувшаго’. У насъ теперь есть пальто (названіе, боле всхъ другихъ употребляемое), есть пончосы, бурнусы, сильфиды, плащи-зефиры, честерфильды, лламы, пиджаки, бизуники и цлый рой другихъ одяній, боле или мене соотвтствующихъ употребленію длиннополаго сюртука. Но куда же двался самый этотъ сюртукъ, этотъ длинный, громадный, широкополый костюмъ, изъ коричневаго или каштановаго сукна, достигающій почти до самыхъ пятъ и обладающій безчисленнымъ множествомъ кармановъ: кармановъ для бутылокъ, кармановъ для сандвичей, потайныхъ кармановъ для ассигнацій и боковыхъ кармановъ для звонкой монеты? Это почтенное одяніе имло капюшонъ, которымъ, въ дождливую или снжную погоду, вы, отправляясь въ путешествіе снаружи дилижанса, закрывали свою голову. Вашъ родитель носилъ его до васъ, и вы сами скрывали отрадную надежду передать его своему старшему сыну. Отъ времени до времени въ немъ длались торжественныя поправки, попечительныя возобновленія пуговицъ и снурковъ. Сооруженіе новаго сюртука становилось событіемъ,— событіемъ достопамятнымъ, случающимся не боле одного раза въ теченіе человческаго вка.
Кром фіакровъ съ ихъ замчательными извощиками и кром длиннополыхъ сюртуковъ, найдется множество другихъ экипажей и другихъ одяній, которые также должно отнести къ минувшему. Гд, напримръ, коротенькія почтовыя станціи? Куда двались т дни, когда мы, подобно цыганамъ, вели кочевую жизнь и въ настоящихъ почтовыхъ карстахъ перезжали изъ Флоурпота въ улицу Бишопгэтъ, въ Эппингскій лсъ, въ Кенсингтонъ или въ недоступный Гампстэдъ? Употребляемаго въ ту пору на эти незабвенныя поздки времени теперь весьма достаточно для того, чтобъ перенестись въ Брайтонъ, отстоящій отъ Лондона на добрыхъ пятьдесятъ-дв англійскія мили. И гд теперь прежній брайтонскій дилижансъ, съ его четверкой породистыхъ коней, съ дйствительнымъ баронетомъ, который содержалъ ихъ?
Къ минувшему мы отнесемъ пріятный видъ Лондона, представлявшійся съ Шутерсъ-Хилла, съ домами, окаймляющими берега мутной Темзы, и величественнымъ куполомъ церкви св. Павла, едва виднющимся сквозь туманъ, смшанный съ дымомъ. Что сталось съ великой сверной дорогой? Она носитъ теперь одно только названіе большой дороги, но въ наше время экипажи тснились на ней какъ на улицахъ Лондона, и можно сказать, что она была большой дорогой Соединенныхъ Королевствъ. Гайгэтъ процвталъ въ ту пору, а теперь и не узнаешь даже, гд было это мсто. Я не такъ давно былъ тамъ,— и что же? лошадей больше не видно, водопои исчезли, содержателей почтовыхъ лошадей не существуетъ. Однакожь, при всемъ томъ, изъ окна Гайгэтскаго трактира я видлъ, какъ по направленію къ сверу тянулось тринадцать постоялыхъ дворовъ. Но эти дворы, какъ и самая улица, давно опустли, кром оборванныхъ ребятишекъ и грязныхъ поросятъ, оспоривающихъ другъ у друга добычу, открываемую въ грудахъ мусора, вы почти не видите другихъ живыхъ созданій. Я терялся въ догадкахъ о томъ, кто и съ какой цлью поддерживалъ эти дворы. Я живо представлялъ себ, что краны у бочекъ тамъ давно уже заржавли, и что портерныя кружки потускли. Мн становилось жаль несчастныхъ содержателей дворовъ, которые, какъ я себ представляю, въ глубокомъ отчаяніи, отъ недостатка постителей, получали пиво для собственнаго своего употребленія другъ отъ друга и, для развлеченія, по вечерамъ переходили курить трубки отъ одного сосда къ другому. Углубленный въ размышленія, я прошелъ подъ сводомъ высокихъ воротъ, отъ которыхъ мстность эта получила свое именованіе,— дошелъ безъ всякой цли до шоссейной заставы и тамъ — увы!— увидлъ плачевное поясненіе трудности ныншнихъ временъ въ лиц сборщика шоссейной пошлины, который по необходимости принужденъ былъ принимать эту пошлину натурой: пропуская разнощика съ фруктами, онъ бралъ съ него фруктами, пропуская телгу съ зеленью, онъ получалъ пригоршню зелени, съ маленькаго мальчика, который пробирался въ Эйлингтонъ, онъ взялъ обломанный черенокъ перочиннаго ножика.
Куда двалась Кранбурнская аллея? Гд этотъ очаровательный лабиринтъ грязныхъ, узкихъ, маленькихъ переулковъ, ведущихъ съ Лэйсестерскаго сквэра въ переулокъ С.-Мартинъ? Я помню, тамъ находился длинный рядъ модныхъ магазиновъ, въ запыленныхъ окнахъ которыхъ вывшены были полинялые куски бархата и шерстяныхъ матерій, и у дверей которыхъ всегда стояли женщины, весьма неопрятныя по наружности, но одаренныя необыкновенной способностью заманивать покупателей. Мужчина ли былъ этотъ покупатель, женщина, или ребенокъ, для нихъ все равно: если только имъ показалось, что вы желаете купить шляпку, то такъ или иначе, но вы должны были купить ее, если только природа не одарила васъ рдкимъ могуществомъ противостать изступленнымъ убжденіямъ, переходившимъ очень часто въ страшную угрозу. По сію пору еще въ народ обращается множество жалкихъ, но вмст съ тмъ и забавныхъ исторій насчетъ слабодушныхъ старыхъ джентльменовъ, которые вылетали изъ этого квартала, едва переводя духъ, подъ бременемъ безчисленнаго множества дамскихъ шляпокъ, но зато облегченные отъ бумажника съ деньгами, отъ часовъ и брильянтовыхъ украшеній, оставшихся въ томъ квартал въ замнъ товара, который они купили, или, врне сказать, принуждены были купить. Въ ту пору не была еще выстроена Аркада Лоутеръ, въ Кранбурнской алле, кром модныхъ магазиновъ, находилось очень много игрушечныхъ лавокъ, лавокъ съ дешевыми галантерейными вещами и магазиновъ съ бездлушками различнаго рода. Кром всего вышеприведеннаго, въ Кранбурнской алле существовалъ Гамлетъ,— не тотъ Гамлетъ, съ которымъ познакомилъ насъ Шекспиръ, но Гамлетъ — серебряныхъ длъ мастеръ! О, сколько разъ, бывало, отправляясь въ семинарію мистера Вакербарта, гд молодые джентльмены получали первоначальное образованіе, я останавливался передъ грязными окнами мастерской Гамлета! Устремляя взоры въ непроницаемый мракъ, и усматривая, наконецъ, груды гигантскихъ серебряныхъ блюдъ, гекатомбы серебряныхъ ложекъ и вилокъ, безчисленное собраніе призовыхъ кубковъ и разной утвари, я считалъ Гамлета настоящимъ синонимомъ несмтнаго богатства, неистощимаго кредита, погашенія государственныхъ долговъ,— словомъ сказать, олицетвореннымъ величіемъ коммерческой Британіи! Гамлетъ и Кранбурнская аллея — эти два имени для меня останутся незабвенными. А между тмъ Кранбурнской аллеи и Гамлета давнымъ-давно не существуетъ: вотъ уже много лтъ, какъ и они внесены въ списокъ минувшаго.
Въ мелочныхъ лавкахъ этого квартала продавались нкогда предметы, которые въ числ прочихъ давно уже уплыли по рк Лет въ страну забвенія. Что, напримръ, сдлалось съ трутницей, съ этой маленькой, аккуратненькой коробочкой, которую, при всемъ нашемъ желаніи, въ настоящее время нигд не отъискать,— а если бы и отъискали, то трутъ не сталъ бы горть, огниво и кремень не дали бы намъ ни одной искры, даже и тогда, еслибъ мы истощили все наше терпніе и оторвали отъ нашихъ пальцевъ кусочки кожи и тла. А между тмъ Бэконъ писалъ свой ‘Novum Organum’ и Блакстонъ свои ‘Комментаріи’ при свт лампъ, огонь для которыхъ брался изъ трутницы…. Да, нтъ теперь уже этой благодтельной трутнинцы, мсто ея заступили миніатюрные осколочки дерева, которые при малйшемъ треніи о песчаную бумажку производятъ адскій пламень и удушающій дымъ. Впрочемъ, надобно отдать справедливость этимъ спичкамъ: он дйствуютъ гораздо врне кремня и огнива и воспламеняются съ магическою быстротой. Вс, безъ исключенія, употребляютъ ихъ, а потому и я принужденъ также прибгнуть къ нимъ.
Сказавъ о спичкахъ и упомянувъ о дым, я не могу не коснуться еще одного предмета минувшаго. Въ ныншнее время, милостивый государь, нигд вы не увидите ничего подобнаго глиняной трубк, употреблявшейся въ наши времена. Англійскіе джентльмены курятъ теперь всякую всячину. Часто слышу я теперь о новоизобртенныхъ трубкахъ Мило и Бориса, о наргиляхъ, чубукахъ, мершаумахъ, гукахахъ, кальянахъ, папиросахъ, пахитосахъ и безчисленномъ множеств другихъ нововведеній для испусканія табачнаго благоуханія. Но, скажите на милость, гд мн отъискать теперь старинную, первоначальную альдермановскую трубку — неподмшанный ‘ярдъ глины’, какъ она называлась въ нашу пору,— трубку, которую, прежде чмъ начнется изъ нея куренье, должно было смочить пивомъ, и которая, будучи закурена, курилась до конца, за которой съ наслажденіемъ можно было просидть нсколько часовъ? Но долго ли можетъ просидть человкъ за новйшими выдумками, которыя онъ называетъ трубками? Да, глиняная трубка исчезла навсегда! Правда, неясная, неопредленная тнь ея является иногда въ тавернахъ старинныхъ городовъ. Однажды я встртился съ ней въ бирмингемскомъ трактир Буллъ-Рингъ, въ другой разъ слышалъ о ней въ Честер, но это уже исключеніе. Она давно лишилась своей популярности, и между прочими предметами ее должно причислить къ предметамъ минувшаго.
Куда двались такъ называемые франки? Этимъ словомъ я не намекаю на воинственное племя норманновъ, отъ которыхъ, во время управленія Фарамона, Франція получила свое названіе, не подразумваю также подъ нимъ тхъ лицъ, которыя, имя счастіе называться Францисками, пожелаютъ принять уменьшительное имя Франка. Я хочу выразить этимъ т сложенные листки почтовой бумаги, которые, будучи подписаны какимъ нибудь перомъ или членомъ Парламента, освобождались на почт отъ всовыхъ денегъ. Въ прежнія времена существовали настоящія гончія за подобными франками — люди, которые не хуже всякой охотничьей собаки умли чутьемъ отъискивать такого члена Парламента, который не усплъ еще выпустить въ свтъ опредленное число франковъ. Они неутомимо преслдовали свою добычу, настигали ее и, посл непродолжительной борьбы, принуждали ее разстаться съ заготовленными франками. Да и дйствительно, въ ту пору, когда всовыхъ до Эдинбурга платилось боле шиллинга, хоть кому такъ стоило заняться этой охотой. Но давно исчезли эти франки,— исчезли вмст съ процессіей почтовыхъ каретъ, совершаемой каждое первое мая, они уступили свое мсто маленькимъ изображеніямъ золотой монеты соверена, намазаннымъ на обратной сторон конверта клейкою жидкостью, и члены Парламента давно уже лишились права пускать въ обращеніе франки.
Не могу я вспомнить о франкахъ безъ грустнаго воспоминанія о другомъ быломъ предмет — о человк, который, въ старину, стоялъ на ступенькахъ почтовой конторы въ квартал Сенъ-Мартинъ-ле-Гранъ, съ листомъ картузной бумаги, и который извстенъ былъ мн подъ названіемъ ‘выходитъ’.
‘Извольте видть — говаривалъ онъ безпрерывно — вотъ теперь выходитъ жокейская фуражка, а вотъ выходитъ дверь, вотъ рогожка, пароходные кожухи, треугольная шляпа’, и, говоря это, онъ складывалъ бумагу во что-то имющее весьма отдаленное сходство съ тмъ предметомъ, о которомъ упоминалъ. Исчезъ и этотъ человкъ, исчезли и лоскутки той бумаги, изъ которой мы, будучи еще школьниками, выдлывали коробочки для шолковыхъ червей, лодочки и треугольныя шляпы. Даже самый секретъ этого искусства мн, кажется, навсегда погибъ въ ныншній вкъ просвщенія, онъ затерянъ подобно секрету, какимъ образомъ выдлывать венеціанскій безоардъ или окрашивать стекла для оконъ.
Весь сонмъ уличныхъ искусствъ и уличныхъ искусниковъ давно уже обртается въ стран минувшаго. Гд, напримръ, танцующій медвдь, съ его печальной коричневой мордой и странными, неуклюжими поворотами и ухватками? Гд горбатый верблюдъ? Гд канатные плясуны? Гд скороходы на ходуляхъ? Куда они двались? Пожалуста, не говорите, что новые полицейскіе законы уничтожили ихъ. Хотя эти законы и принудили замолкнуть колокольчикъ мусорщика и воспретили пирожнику выкрикивать на улиц о сдобныхъ своихъ произведеніяхъ, но вы повсюду встртите шарманщиковъ съ обезьянами и безъ нихъ, повсюду услышите звуки шотландской волынки и везд увидите акробатовъ. Фанточини, эти милыя маріонетки, давно уже вывелись, и, мн кажется, такая же участь скоро постигнетъ и Понча, нашего національнаго полишинеля. Все это прекрасно, мра эта справедливая и, безъ всякаго сомннія, необходимая. Пляшущіе медвди и верблірды, обезьяны и маріонетки — увеселенія въ высшей степени безполезныя, это неоспоримо, но посмотрлъ бы я, какъ обойдется британская нація безъ Понча.
Продавецъ угля по мелочи давно тоже покинулъ насъ. Слпецъ и его собака сдлались rarae ones. Засаленнаго турка въ грязномъ тюрбан и съ коробочкой ревеню теперь рдко гд можно встртить. Мсто его заступилъ краснокожій ласкарь въ бломъ одяніи, подъ которымъ онъ дрожитъ какъ осиновый листъ, его занятіе состоитъ въ продаж брошюрокъ, которыя онъ часто мняетъ на порцію джину. Вкъ, прихоть, поощреніе всего новенькаго давнымъ-давно очистили лондонскія улицы отъ предметовъ, украшавшихъ ихъ съ незапамятныхъ временъ.
Я не намренъ возставать противъ безпрерывно измняющейся моды на одежду. Я безъ всякаго сожалнія вспоминаю о тхъ широкихъ рукавахъ дамскаго платья, которые носили въ тридцатыхъ годахъ, ни за что на свт не стану требовать возобновленія китайскихъ рукавовъ, этихъ широкихъ, неуклюжихъ частей одежды, которыя въ толп народа зачастую сплющивались какъ лепешка или блинъ, а за обдомъ окунывались въ тарелку съ супомъ. Я навсегда отрекаюсь отъ чудовищныхъ лекгорнскихъ шляпъ, отъ капотовъ съ высокими таліями, отъ казацкихъ шараваровъ, отъ яркихъ галстуховъ, которыми мы украшали себя во времена Георга IV, но позвольте мн уронить одну слезу, позвольте мн вздохнуть съ грустнымъ чувствомъ сожалнія въ память косичекъ и гессенскихъ сапоговъ.
Какъ т, такъ и другіе давно вышли изъ употребленія. Есть еще, впрочемъ, одна одинокая косичка, но и та замтно вянетъ въ одномъ изъ отдаленныхъ земледльческихъ округовъ Британіи. Она является въ Лондонъ во время лтняго сезона, и я имлъ удовольствіе видть ее на Новой Бурлингтонской улиц. Гессенскіе сапоги можно еще видть на икрахъ Чужеземца въ комедіи Коцебу, подъ тмъ же именемъ, и еще при входахъ въ мастерскія сапожниковъ старинной школы. Но гессенскихъ сапоговъ, которые украшали наши ноги въ дни нашей молодости, давно уже не существуетъ. Не существуетъ уже боле свтлыхъ какъ зеркало, граціознаго покроя, съ шолковыми кисточками гессенскихъ сапоговъ, даже подошвы которыхъ мистеръ Бруммель подводилъ подъ лакъ, и при яркомъ блеск которыхъ какой-то щеголь, восптый мистеромъ Варденомъ, брилъ свою бороду какъ передъ зеркаломъ.
Я не хочу произносить ни малйшей жалобы на уничтоженіе зданій, монументовъ и улицъ. Меня не интересуетъ уже безлюдная пустыня на поверхности Лейсестерскихъ полей, съ ея измятыми желзными ршотками, съ ея цвтниками, посщаемыми однми только кошками, съ ея песчаными дорожками, заросшими травой, въ которой прыгали лягушки. Мн лучше нравится теперь Великій Глобусъ мистера Билла, устроенный на этомъ мст. Я могу обойтись безъ лошадиныхъ колодъ, поставленныхъ у Чарингъ-Кросса, и безъ досчатаго забора, окружавшаго ихъ и покрытаго сверху до низу афишами и объявленіями,— могу обойтись безъ этого забора, хотя въ старину я очень любилъ его, потому что первая афиша первой театральной пьесы, которую я видлъ, была прилплена на немъ. Теперь мн лучше нравится Трафалгарская площадь, особливо, когда фонтаны на ней бываютъ заперты. Я охотно уступаю страшную коллекцію грязныхъ навсовъ, разбросанной зелени, изломанныхъ корзинокъ, которые наполняли Фаррангдонскую улицу, называемую Флотскимъ рынкомъ. Со вздохомъ отрекаюсь я отъ Флотской тюрьмы, соглашаюсь отдать преимущество Новой Оксфордской улиц предъ улицею Сентъ-Джэйльзъ и улиц Викторіи предъ Вестминстерской улицей, полной грязи и неряшества. Но, завсмъ тмъ, позвольте мн тяжелымъ вздохомъ выразить свое сожалніе о Кингсъ-Кросс, объ этой неправильной площадк, на которой сосредоточивалось множество улицъ, и которая украшалась множествомъ монументовъ. Между прочимъ тамъ находилось гранитное чудовище, алмазный Гай-Фоксъ. Ребятишки, отправляясь въ школу, часто собирались вокругъ этого гигантскаго монумента и на его пьедестал часто начертывали мломъ латинскіе стихи, только что вытверженные ими наизусть, кондукторы омнибусовъ и извощики, прозжая мимо, каждый разъ указывали на него пальцемъ, съ тмъ громкимъ восклицаніемъ, которымъ выражается радость при встрч съ старымъ знакомымъ. По истин, это была великая статуя. И чтоже? ее взяли прочь, вмст съ Сыпнымъ лазаретомъ, и хотя воздвигнули другую какую-то статую, хотя Сыпный лазаретъ учредили гд-то въ другомъ квартал, но оставшіеся на ихъ мст станція Великой Сверной желзной дороги и пьедесталъ съ тремя огромными газовыми фонарями поражаютъ мой взоръ весьма непріятно и невольнымъ образомъ заставляютъ пожалть о той плнительной наружности, какою отличались въ старину Кингъ-Кроссъ и но сосдству съ нимъ, мостъ Батль.
Смитфильдъ теряетъ свое существованіе. Тибурнъ потерялъ его. Ярмарка Бартоломю тоже. Гриничской ярмарки скоро не будетъ. Ярмарка Чалкъ-Фэрмъ представляетъ изъ себя грустное искаженіе веселости. Позвольте мн сдлать еще нсколько вопросовъ, и тогда вы можете смло считать мою статью перешедшаго въ область минувшаго.
Куда двались туманы, которыми такъ славится наша столица? Въ декабр мсяц я вижу, какъ легкіе мглистые пары скопляются надъ Лондономъ, но все же это не туманы моей юности. То были оранжевые, вещественные, осязаемые туманы, которые можно было рзать ножомъ или закупорить въ бутылку для будущаго разсмотрнія. Въ т туманы корабли на Темз безпрестанно сталкивались другъ съ другомъ, на факельщиковъ было большое требованіе, экипажи не только зазжали на тротуары, но часто упирались дышлами въ окна магазиновъ, и въ счетной контор торговаго дома подъ фирмою гг. Бинго, Мандинго и Фламинго, гд я, будучи еще мальчикомъ, занимался перепискою бумагъ, мы, въ теченіе цлаго дня, жгли свчи въ ржавыхъ, старыхъ, грязныхъ подсвчникахъ. Правда, однажды, отправляясь по желзной дорог въ Соутамптонъ, мн удалось видть настоящій туманъ, но онъ былъ срый и скоре давалъ мн понятіе о воздушномъ путешествіи, но отнюдь не о туман de facto.
Вмст съ туманами не видать уже боле и свтильщиковъ, этихъ дерзкихъ, наглыхъ плутовъ, которые въ мрачную ночь осаждали васъ съ своими фонарями, не видать серьзныхъ, почтенныхъ, съ важной, осанкой и очень часто съ серебряными значками факельщиковъ, которые совершенно прибрали къ своимъ рукамъ монополію дверей Оперы и домовъ знатныхъ людей, у которыхъ давались балы и блестящія собранія. Я знавалъ одного человка, который имлъ привычку присутствовать въ аристократическихъ собраніяхъ не по праву приглашенія, но благодаря своему собственному нахальству и по милости факельщиковъ. Бальный нарядъ, безстыдное выраженіе лица, крона, брошенная факельщику, служили врнымъ средствомъ къ тому, чтобы заставить провозгласить его имя и титулъ швейцару, швейцаръ передавалъ это лакею, лакей — камердинеру, камердинеръ спокойно докладывалъ о новоприбывшемъ гост хозяйк или хозяину дома, а наконецъ и эти почтенныя особы, несмотря на то, что имя новоприбывшаго гостя было совершенно для нихъ незнакомо, въ ту же минуту ршали, что, вроятно, они приглашали и его, ласково принимали дерзкаго нахала и, вовсе не подозрвая въ немъ обманщика, предоставляли ему право наравн съ другими танцовать, говорить любезности прекрасному полу, играть въ карты съ почтенными особами и въ заключеніе всего превосходно поужинать. Уже много лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ исчезли бгущіе лакеи съ пылающими факелами, одни только закоптлые гасильники, вывшенные на желзныхъ ршоткахъ, около немногихъ старинныхъ домовъ на Гросвеноръ-Сквэр напоминаютъ намъ теперь объ ихъ существованіи. Вмст съ факелами исчезли также и носилки, исчезли и пьяные ирландцы, носившіе ихъ, и старыя двы, любительницы виста, которыя всегда съ особеннымъ удовольствіемъ помщались въ этихъ носилкахъ. Я, впрочемъ, видлъ disjecta membra — почтенныя руины прежнихъ носилокъ въ Бат, Челтенем и Брайтон, но и тамъ на нихъ смотрятъ, какъ на предметъ, существовавшій столтія тому назадъ.
Старинные предметы мебели, къ которымъ я такъ былъ привязанъ, тоже перешли въ минувшее. Зеркало, съ его шишковатой золоченой рамой и двумя прутиками для подсвчниковъ, съ глинянымъ орломъ на вершин итакой неровной поверхностью, что отраженіе лица принимало чрезвычайно странныя, необыкновенно уродливыя формы, нмой лакей, безобразный и весьма полезный, старинный шпинетъ, на которомъ тетушка Софи любила разъигрывать трогательныя и часто плачевныя музыкальныя пьесы, старинная шифоньерка, горка для книгъ, дамская рабочая шкатулка, съ изображеніемъ на крышечк брайтонскаго павильона, глиняная посуда съ Тонбриджскихъ минеральныхъ водъ (вывозимая оттуда на память и замненная въ настоящее время прекрасными, даже, можно сказать, артистическими бирмингамскими издліями изъ папьемаше). Все, все это исчезло, и исчезло навсегда.
Даже въ то время, какъ я пишу эти строки, мимо меня пролетаютъ толпы предметовъ ‘минувшаго’, о которыхъ я не имю времени говорить съ вами, да и вы, вроятно, не будете имть столько терпнія, чтобы слушать меня. Скороходы, голландскія моськи, лакеи изъ чернаго племени, пошлина на окна улетаютъ въ ‘минувшее’ одно за другимъ! Не знаю, кто и что стоитъ теперь на очереди мчаться туда же? темпльскія ли ворота, торжественный ли день избранія лондонскаго лорда-мэра, или недавно появившійся въ свтъ ‘Журналъ Джентльмена’?
Но я увренъ, что все это творится къ лучшему. Вс эти ничтожныя вещи, о которыхъ я такъ сильно разболтался, исчезли, какъ осенній листъ, какъ тающій снгъ, какъ погибшія надежды и какъ подавленное честолюбіе, какъ умершіе милые сердцу друзья и какъ разорванная дорогая сердцу дружба. Я спокойно и даже съ удовольствіемъ сажусь на поверстный камень при окраин большой дороги и, покуривая трубку, буду ждать, когда промчится мимо меня колесница жизни, когда пыль изъ подъ ея колесъ ублитъ сдиной мою голову: тогда… тогда и моя наступитъ очередь присоединиться къ числу предметовъ ‘минувшаго’.