Игнатий Потапенко
Игнатий Потапенко
Милый Серж
Милый Серж
I.
I.
II.
II.
—————————————————-
Милый Серж, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1913
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Уже месяца два Серж Петрунцев являет собою печальное зрелище. Ходит как-то неохотно, лицо у него вытянутое, говорит лениво, сквозь зубы и вообще все делает так, как будто его за какие-то деяния присудили жить на земном шаре.
Единственное занятие, которому он еще предается охотно, это — игра в бридж и то ему почему-то чертовски не везет, и каждый вечер он непременно хоть пустяки какие-нибудь проиграет.
И всем ужасно жаль Сержа, потому что все его любят, а любят его за то, что он удивительно мил и симпатичен.
И всем хочется, чтобы это состояние Сержа как-нибудь поскорее кончилось, потому что нет приятнее человека, чем Серж, когда он в хорошем настроении.
Но достигнуть этого никак нельзя. Причина плохого настроения у Сержа прямо, можно сказать, непреоборимая: у него плохи денежные дела.
То есть это вовсе не значит, что Серж бедняк или что у него не хватает денег на квартиру и стол. Ничего подобного. У Сержа есть вполне обеспеченных рублей шестьсот в месяц, а, ведь, он один, у него нет ни жены, ни детей и никаких старых родственниц, которых он должен был бы содержать.
И у него премиленькая квартирка на Фурштадтской улице, обставленная красиво и уютно, служит ему лакей Иван, который знает его с пеленок и обожает и исполняет все его капризы.
Кухни он не держит, да и не к чему: он завтракает в ресторане на Морской улице, а обедает у своих друзей Меркутовых.
Он большой поклонник балета и постоянное кресло в абонементе оплачено им еще в начале сезона. Что же еще? На извозчиков, на театры, на сигары — на все это у него хватает вполне. Он не чувствует недостатка в средствах на будничные потребности.
Вот разве только бридж, — да, тут случается, что у него не хватает, и он принужден бывает сказать счастливому партнеру, что проигрыш пришлет ему завтра. А на другой день приходится искать какую-нибудь небольшую сумму. Но найти для Сержа совсем не трудно, потому что ему всякий даст. Ведь, он корректнейший человек и исправно платит свои долги.
Нужно знать, что у Сержа Петрунцева есть имение в тысячу с чем-то десятин и не какое-нибудь, а черноземное, в Черниговской губернии.
Имение, правда, заложено, но он таким получил его от предков, а сам как-то в трудную минуту урвал только дополнительную ссуду.
Кончил он правоведение лет десять тому назад и каждый год собирался поступить куда-нибудь на службу, ну, хотя бы для того, чтобы ‘числиться’. У него, ведь, превосходные связи и его примут везде.
Фамилия Петрунцевых не какая-нибудь, а древняя и с разными незабываемыми заслугами в прошлом. Один из Петрунцевых когда-то очень давно даже, как говорили, каким-то образом спас отечество.
Но всякий раз, когда вопрос о службе бывал решен, — а решали это за Сержа другие, желавшие ему добра, — Сержу вдруг становилось скучно. Как подумает, что нужно каждый день к такому-то часу куда-то приходить, что-то такое делать, какие-то исполнять поручения, кого-то обязательно уважать и т. д., то у него пропадала всякая охота.
Да, в сущности, и не к чему. Что прибавит ему это? Какой-нибудь чин? Но — он Петрунцев, это стоит всякого чина.
Жалованье? Но у него тысяча с лишним черноземных десятин…
Так это и не вышло и, должно быть, никогда и не выйдет.
Кроме того, почему-то сложилось общее мнение, что у Сержа слабая грудь — да, вот сложилось такое убеждение и только, и все с особенным вниманием относились к его здоровью. В детстве у него было что-то такое, не то бронхит, не то плеврит, когда он пролежал несколько недель. Вот от этого и пошло мнение.
Сам он никогда не жаловался на грудную боль и вообще пользовался недурным здоровьем, — и тем не менее многие знакомые, когда хотели показать ему особую симпатию, то непременно в числе других вопросов задавали и этот:
— А как ваша грудь, милый Серж?
Он благодарил и отвечал, что ничего, мол, крепится. И это общее мнение так незаметно влияло на Сержа, что он и сам как-то жалостливо относился к своей груди и иногда, когда денежные обстоятельства его были очень плохи и он раскисал, — прикладывал руку к груди и слегка даже покашливал.
Однако, можно сказать с уверенностью, что Серж с своею грудью долго проживет на свете и, если умрет — а это, разумеется, когда-нибудь случится, — то едва ли от грудной болезни.
У Сержа была способность привязываться к людям: выберет из среды своих многочисленных знакомых кого-нибудь и привяжется. И уж тут нет границ его дружбы и готовности на самопожертвование.
Такова была его дружба с Меркутовыми. Это было милое семейство. Сам Меркутов был товарищ Сержа по школе, но в школе они не были особенно дружны.
Потом Меркутов женился на очень миленькой Марье Алексеевне, и после этого Серж вдруг подружился с ним.
Может быть, кто-нибудь подумает, что у него было что-нибудь такое по отношению к Марье Алексеевне? Боже сохрани, ничего подобного. Да и тогда он не был бы другом Меркутова, а был бы его врагом.
Нет, просто ему нравилось их маленькое уютное счастье. Ему приятно было смотреть на то, как люди счастливы, и самому греться около этого счастья. Такой он был человек.
Он ухаживал за женщинами и имел у них большой успех. Это понятно, потому что он был неотразимо симпатичен. Но заводить свое гнездо, свое собственное счастье он ни в каком случае не собирался.
Даже и подумать не мог о том, что когда-нибудь вдруг не станет его прекрасной свободы, которою он так мило и красиво пользуется: этой маленькой уютной квартирки на Фурштадтской, свободы завтракать в ресторане на Морской, обедать у знакомых, каждый вечер играть в бридж и пользоваться идолопоклонническим уходом со стороны верного Ивана.
Нет, тогда, ведь, все это будет кончено. И квартира будет большая, и завтракать он непременно должен будет дома, в бридж играть только изредка, а Иван разделит свое идолопоклонение между ним и его женой.
Это был с его стороны невинный эгоизм, вполне простительный для человека, которого в свое время родители носили на руках, возлагая на него надежды в том смысле, что он будет высоко держать герб фамилии Петрунцевых.
Почему-то они воображали, что он пойдет по дипломатической части и будет послом где-нибудь в Париже или в Риме, да, именно, в одном из этих городов, потому что сами они в этих городах просадили кучу денег. Так им грезилось.
Но у Сержа дипломатических способностей было меньше всего. Он был простодушнейший человек и прямо не понимал, как можно быть иным.
Но, осудив себя самого на одиночество, он в то же время питал какое-то непобедимое тяготение к семейной жизни — но к чужой, это было для него не сопряжено ни с каким риском. И такой семьей были для него Меркутовы.
О них он заботился гораздо больше, чем о себе. Заботливость его принимала иногда такие размеры, что Меркутовым даже становилось неловко.
Они были небогаты. Меркутов служил, довольно исправно шел по службе, но, живя одним только жалованьем, разумеется, не мог позволять себе ничего лишнего.
И хорошенькая Марья Алексеевна должна была довольствоваться самыми скромными туалетами, а Серж не мог этого выносить. Он просто страдал от этого, может быть, даже гораздо больше, чем сама Марья Алексеевна.
И он умудрился устраивать ей то платье, то шляпу, то какую-нибудь необыкновенную накидку — под такими искусными соусами, что они не имели права обидеться.
Все это оказывалось по случаю необыкновенно дешево, так что Меркутовым было по средствам. Но, само собою разумеется, огромную разницу Серж платил сам потихоньку от них и ловко заметал следы. Это доставляло ему наслаждение.
А уж нечего и говорить о том, что чуть не каждый день к обеду он приносил то персики, то дыню, то какие-нибудь экзотические фрукты, которым нет и названья. Покупал ложи в театрах, доставлял им деньги для летних поездок на Кавказ и в Крым, а потом сам же под разными предлогами и увертками уплачивал эти деньги.
Он говорил себе: ‘я трачусь на семейное счастье, — положим, не свое, но это все равно. Я думаю, что мне это стоит дешевле’.
И если у Сержа теперь было кислое лицо и подавленный вид, так это именно от того, что он мог удовлетворять только свои маленькие обыденные потребности и не имел возможности делать ничего лишнего, ‘для семейного счастья’.
Вообще он был того мнения, что в жизни приятно только лишнее. Если же человек располагает всем тем, что положено для каждого, — то это только скучно.
И произошло все это от того, что минувшим летом в Черниговской губернии был слишком хороший урожай. Но если бы только в Черниговской, а в том-то и дело, что везде, по всей России.
У Сержа в деревне было намолочено несметное количество всякого хлеба, но так как и в других местах его было множество, то он страшно упал в цене.
Часть ему пришлось продать, потому что надо было платить проценты в банк. Другую же часть, главную, друзья решительно запретили ему продавать. Он, конечно, продал бы, но на него прямо напали, особенно Меркутовы и даже сама Марья Алексеевна.
‘Не смейте, Серж, да и только’. И он подчинился.
Теперь вот март был уже на исходе. Из деревни управляющий писал, что нужно, мол, сделать то и то, на все требовались деньги, а он ничего не мог послать.
Из своих ежемесячных шестисот рублей, он, конечно, не выделить ни капли. Пусть там в деревне делают что хотят, но он не может же лишить себя завтрака на Морской, бриджа и тех маленьких удовольствий, которые он доставляет Меркутовым.
И когда наступило лето, Серж с грустным лицом простился с своими друзьями и уехал в деревню.
Лето прошло и наступил новый зимний сезон.
Обычный многочисленный круг знакомых Сержа удивлялся, что вот уже октябрь, а его в столице не видно. Даже беспокоились, потому что при прощании в конце мая у него было такое грустное лицо.
Вспомнили о его слабой груди и спрашивали: не заболел ли он? Серж был такое приятное явление. Его присутствие доставляло всем удовольствие и вот его недоставало.
Даже Меркутовы очень мало знали о нем. Он им писал, конечно, но он вообще не умел да и не любил писать писем. Мыслей у него всегда было много и фактов рассказать хотелось миллион, но сядет за стол, погрызет перо и напишет:
‘Милый друг, у нас тут отвратительная погода, но не могу выехать, дела задерживают’ …
А потом думает, думает и прибавить: ‘обнимаю тебя и целую ручки Марьи Алексеевны’. Да этим и ограничится.
Но в начале ноября он появился в Петербурге. Но что это было за лицо: его узнать нельзя было.
Он ни капли не походил на того кислого подавленного господина, которому даже двигаться не хотелось Я он как бы все делал по принуждению.
С горящими от радостного волнения глазами, он рассказывал всем знакомым и друзьям, что в то время, как во всех других местах часть хлеба не взошла, а другую часть попортили дожди, в его губернии, а особенно у него, был великолепный урожай, который весь удалось как нельзя лучше собрать.
И вот он сидел и ждал, пока цены поднимутся и они, наконец, поднялись, да как! Прямо бешено. А у него, кроме нового хлеба, оказался еще большой запас прошлогоднего.
Сейчас он продал весь свой хлеб и карманы его трещат от денег. Что-то баснословное. Шестьдесят тысяч, что ли. Проценты в банк заплачены, разные дыры заткнуты и свободных денег осталась еще куча.
И Серж прямо обезумел. Эти свободные деньги точно раскачивали его во все стороны и требовали от него энергических действий. У него чесались руки. Казалось, что обладание десятками тысяч, которые он так счастливо заработал на хлебе, обременяло его и единственным его желанием было, как можно скорее их истратить.
В его ошалелой голове родился план: они все трое, то есть он и, конечно, Меркутовы — ведь, это же был его семейный очаг, — едут в Париж, там проводят неделю — другую, затем покупают автомобиль и — в Ниццу, Монте-Карло, Венецию, Рим, Неаполь.
Нет, это не совсем так, он вносит поправку: автомобиль покупается здесь, сейчас же. К чему тащиться в Париж по железной дороге, когда можно в автомобиле? Ведь, это такое наслаждение…
Меркутовы отговаривают. Им приходится прямо защищаться от настойчивости Сержа.
С какой стати он будет бросать на них такие деньги? Не лучше ли, если он положит их в банк на текущий счет или обратить в ценные бумаги? Ну, хорошо, теперь так счастливо вышло, что у него урожай, тогда как в других местах ничего не выросло, но в будущем может быть и наоборот.
Но Серж рассматривает это, почти как оскорбление. Как? Думать о будущем? Он, Серж Петрунцев, станет думать о будущем? Да разве он лавочник какой-нибудь, купец или фабрикант?
Он — Петрунцев, Петрунцевы никогда не думали о будущем. За них это делала судьба, которая отлично знает, что у них всегда должны быть деньги.
Нет, он настаивает на своем плане. Он, наконец, ставит вопрос о дружбе. Если они считаются с ним, значит — не доверяют его полной искренности, а из этого он имеет право заключить, что его дружба им ни на что не нужна. В таком случае, он, разумеется, не станет навязываться.
Словом сказать, Серж начал плести вздор, но вздор дружеский и такой, который приятно было слушать.
В сущности, Меркутовым очень нравился план Сержа. Поехать в Париж на автомобиле, потом Ницца, Ривьера, Рим и так далее. Ведь это же заманчиво.
Меркутов может взять отпуск, ему всегда дадут. А особенно Марью Алексеевну это приводило в восторг.
Конечно, искренняя любовь к Сержу заставляет их отказываться. Они хотят, чтобы у него сохранились деньги. Но если Серж докажет им…
А он доказывал изо всех сил и, наконец-таки, доказал.
И пошла горячка покупки автомобиля. Ездили по городу и за город, пробовали, испробовали два десятка машин, пока, наконец, не остановились на самой лучшей.
— Но, слушайте, Серж, — говорили ему благоразумные люди, — если уж вы так решили, зачем же вам покупать автомобиль в Петербурге, когда вы можете купить его в Париже? Ведь, здесь вы заплатите за ту же самую машину вдвое дороже…
— Как? А путешествие в Париж на автомобиле? Вы этого не учитываете? Ведь это же такое наслаждение, от которого нельзя отказаться, за это можно заплатить тройную сумму…
Это возражал Серж, — явно неосновательно. Но его не убеждали, а просто махнули на него рукой. Что поделаете с Петрунцевым? Они все были такие. Недаром же из восемнадцати тысяч десятин земли у них осталась для Сержа всего какая-нибудь тысяча с лишним.
Но, однако же, нельзя не согласиться, что это красиво…
И посмотрите, какая трогательная дружба у него с Меркутовыми… Может быть, не совсем бескорыстная… У Марьи Алексеевны такие славные глазки. Ну, так что же, — Серж так симпатичен и мил… И в конце концов, это так красиво…
И состоялся отъезд на автомобиле в Париж. Многочисленные знакомые собрались за заставой, откуда должно было начаться отбытие.
Навезли цветов и вина. Шумно откупоривались бутылки, подымались бокалы, произносились тосты. Можно было подумать, что совершается какое-то важное и торжественное событие.
Серж был неподражаемо мил в спортсменской куртке. Бесконечно изящна была также Марья Алексеевна.
Конечно, дамы шептали друг дружке на ухо кой-какие соображения насчет Сержа и Марьи Алексеевны. Но разве можно было сказать что-нибудь громко, когда с ними ехал муж…
Все трое уселись в автомобиль. Шофер дал ход машине, и она тронулась. Вслед им раздались приветствия.
— Серж, хорошенько запахните куртку: берегите вашу грудь! — крикнула ему особенно симпатизирующая дама.
И Серж машинально запахнул полы своей дорожной меховой куртки.
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение’, No 14, 1913 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.