Н. Страховъ
Н. Страховъ
Милль въ своей автобіографіи *).
Милль въ своей автобіографіи *).
Милль в своей автобиографии, Страхов Николай Николаевич, Год: 1874
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Н. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литератур. Книжка третья
С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1887
*) Автобіографія Джона Стюарта Милля. Переводъ съ англійскаго подъ редакціей Г. Е. Благосвтлова. Спб. 1874.
Эта книга составляетъ не столько автобіографію, сколько пространное предисловіе ко всмъ сочиненіямъ Милля, взятымъ въ совокупности. Тутъ разсказана исторія убжденій автора, обстоятельствъ и вліяній, при которыхъ написана каждая его книга. Но все это разсказано отвлеченно, такъ, какъ обыкновенно длается въ ученыхъ предисловіяхъ, гд авторъ не высказываетъ своихъ настоящихъ, живыхъ чувствъ и побужденій, а является чисто въ вид мыслящаго существа, руководимаго одною научною любознательностью, однимъ теоретическимъ интересомъ. Есть однакоже въ автобіографіи Милля нкоторыя мста вполн живыя, и мы укажемъ на нихъ читателямъ, какъ на то, что намъ показалось всего любопытне. Англичане не вс такіе патріоты, какъ мы привыкли думать, и между ними есть вольнодумцы, прогрессивные люди, которые, подобно нашимъ образованнымъ людямъ, смотрятъ на свое отечество съ нкоторымъ презрніемъ и сожалніемъ, завидуютъ другимъ народамъ и берутъ себ въ примръ другія страны. Настроеніе этого рода замтно у Диккенса, Карлейль восхищался Германіею, ея королями, философами и поэтами, Милль же во многомъ предпочиталъ своему отечеству Францію.
Въ 1820 году, слдовательно когда ему было 14 лтъ, онъ цлый годъ гостилъ во Франціи, и вотъ что онъ потомъ занесъ въ свою автобіографію:
‘Величайшую пользу изъ этого пребыванія во Франціи я пріобрлъ оттого, что впродолженіе цлаго года дышалъ свободной, искренной атмосферой континентальной жизни. Хотя я въ то время не сознавалъ и не вполн оцнивалъ эту пользу, но тмъ не мене она была очень значительна. Зная такъ мало англійскую , жизнь и приходя въ столкновеніе до сихъ поръ лишь съ немногими людьми, которые большею частію стремились не къ личнымъ, а къ великимъ общественнымъ цлямъ (здсь Милль разуметъ своего отца, Рикардо, Бентама и подобныхъ людей, среди которыхъ выросъ), я не вращался на низкомъ нравственномъ уровн того, что называется въ Англіи обществомъ, не вдалъ привычки англичанъ подразумвать въ дйствіяхъ каждаго лица непремнно мелкія, низкія побужденія, и отсутствія въ этомъ обществ возвышенныхъ чувствъ, что обнаруживается презрительнымъ осужденіемъ проявленія подобныхъ чувствъ и общей сдержанностію (за исключеніемъ нкоторыхъ религіозныхъ сектъ) отъ заявленія какихъ бы то ни было высокихъ правилъ въ жизни, кром тхъ торжественныхъ случаевъ, когда подобное заявленіе составляетъ необходимую принадлежность требуемыхъ этикетомъ формальностей и мундира. Я не зналъ тогда и не могъ оцнить различія между подобнаго рода существованіемъ и жизнью такого народа, какъ французскій, недостатки котораго, при всей ихъ очевидности, совершенно иного характера. Во Франціи чувства, которыя можно назвать, по крайней мр по сравненію, возвышенными, составляютъ мелкую, ходячую монету, какъ въ книжкахъ, такъ и въ частной жизни. Если иногда эти чувства улетучиваются въ громкихъ фразахъ, все же они живутъ въ масс наши, благодаря постоянному употребленію и питаемому къ нимъ уваженію, такъ что они составляютъ живой, дятельный элементъ существованія громадной массы людей и понятны всмъ и признаны всми. Точно также, я не могъ тогда оцнить общаго развитія ума, происходящаго отъ постояннаго вліянія возвышенныхъ чувствъ и замчаемаго въ самыхъ необразованныхъ классахъ нкоторыхъ континентальныхъ странъ, тогда какъ подобнаго умственнаго развитія нельзя встртить въ Англіи даже въ такъ называемомъ образованномъ обществ, за исключеніемъ рдкихъ людей, которые, благодаря очень чувствительной совсти, постоянно напрягаютъ свой умъ къ разршенію вопросовъ о добр и зл, справедливомъ и несправедливомъ. Я не зналъ, что у большинства англичанъ чувства и умственныя способности потому именно остаются неразвитыми, или развиваются односторонне и ограниченно, что они не интересуются всмъ, не касающимся ихъ личнаго интереса, за исключеніемъ очень рдкихъ спеціальныхъ случаевъ, и не только не говорятъ другимъ, но и не размышляютъ много сами о томъ, что дйствительно ихъ интересуетъ, вслдствіе этого они, какъ умственныя существа, ведутъ какую-то отрицательную жизнь. Все это я понялъ гораздо позже, но и тогда чувствовалъ, хотя и смутно, разительный контрастъ между откровенной общительностью и добродушной любезностью французской частной жизни и порядками, существующими въ англійскомъ обществ, гд каждый дйствуетъ такъ, какъ будто вс остальные (за очень рдкими исключеніями, или такія исключенія бываютъ) — враги или наввающіе скуку болезни. Правда, во Франціи дурныя и хорошія черты отдльныхъ личностей и національнаго характера скоре обнаруживаются въ ежедневныхъ столкновеніяхъ, чмъ въ Англіи, но, по общему обычаю, французы выказываютъ дружеское чувство ко всякому и ожидаютъ того же отъ всякаго, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда существуютъ положительныя причины для непріязни. Въ Англіи можно сказать тоже лишь въ отношеніи самыхъ образованныхъ людей въ высшихъ классахъ или въ высшемъ сло среднихъ классовъ (стр. 57—60).’
Вотъ характеристика, если и не полная, то все-таки очень врная. Въ отношеніи къ англичанамъ она содержитъ черты, которыя нсколько напоминаютъ намъ нашъ собственный народный характеръ, у насъ такая же сдержанность, подозрительность. грубость развитія, а вмсто презрительнаго осужденія чувствъ насмшливость, равняющаяся этому осужденію. Но можетъ быть Милль не совсмъ правъ, не видя за этими дурными чертами какихъ нибудь положительныхъ чертъ своего народа, можно предполагать, что, по закону полярности или контраста, въ душ англичанъ таятся свойства глубокой чувствительности, сильнаго энтузіазма, т свойства, съ которыми мы знакомы по Шекспиру, Диккенсу и пр. Не даромъ же англійскій народъ обнаруживаетъ такое могущество, оно должно имть нравственное основаніе.
Изъ приведенныхъ словъ Милля видно вообще, какъ сильны были его симпатіи къ Франціи. Он отразились и въ его образ мыслей, французскіе политическіе дятели и мыслители, соціализмъ, позитивная философія — имли на него вліяніе. По складу своего ума онъ не увлекся ничмъ до конца, но вошелъ, такъ сказать, въ искусные компромиссы со всми этими вліяніями.
Выпишемъ еще одинъ интересный отзывъ Милля объ англійской жизни:
‘Свтская жизнь въ современной Англіи’, говоритъ онъ, ‘до того безцвтна и приторна даже для тхъ, ‘которые придаютъ ей торжественный характеръ, что ее поддерживаютъ по какой угодно причин, но только не изъ удовольствія. Всякое серіозное обсужденіе вопросовъ, по которымъ существуютъ различныя мннія, считается неприличнымъ, а національный недостатокъ живости и общительности мшаетъ развитію искусства пріятно болтать о пустякахъ, въ чемъ достигли такого совершенства французы прошлаго столтія, поэтому единственная прелесть того, что называется обществомъ, заключается для людей, еще не достигшихъ верхней ступени общественной лстницы, въ надежд найти средство подняться на эту ступеньку, тогда какъ для стоящихъ на верху свтская жизнь только привычка и предполагаемое необходимое условіе ихъ положенія. Для всякаго человка, одареннаго способностями умственными и нравственными хоть не много превосходящими очень низкій современный уровень, подобное общество должно быть чрезвычайно непривлекательно (стр. 240)’.
Такъ обличаетъ Милль свою родину. Въ немъ очевидно сказывалось довольно сильно то чувство недовольства своимъ, которое намъ такъ хорошо знакомо.
Самая живая страница въ автобіографіи Милля конечно, та, гд онъ разсказываетъ, какъ онъ мучился непонятною тоскою и какъ наконецъ открылъ тайну истиннаго счастія.
‘Начиная съ зимы 1821 года’, говоритъ онъ, ‘когда я впервые прочелъ Бентама, и особенно съ начала изданія Вестминстерскаго Обозрнія, я имлъ цль въ жизни — быть реформаторомъ всего міра. Мое понятіе о личномъ счасть сливалось совершенно съ этой цлью. Я не жаждалъ другаго сочувствія, какъ сочувствія моихъ сотрудниковъ въ великомъ дл преобразованія человчества. По дорог я не отказывался отъ нкоторыхъ удовольствій, но полнымъ, совершеннымъ удовлетвореніемъ моихъ желаній могло быть только стремленіе къ этой цли, и поздравляль себя съ прочнымъ счастіемъ съ жизни, такъ какъ мой идеалъ счастья быль такъ далекъ, что постоянно можно было подвигаться къ нему, но никогда его не достичь. Подобнымъ образомъ я существовалъ нсколько лтъ, и моя жизнь повидимому достаточно была одушеи, лена сознаніемъ, что на свт происходятъ постоянныя улучшенія и я участвую въ борьб для достиженія этихъ улучшеній. Но пришло время, когда я какъ бы очнулся отъ сна. Это было осенью 1826 года. Я находился въ мрачномъ настроеніи духа, какъ случается со всякимъ, нервы мои были разстроены и неспособны ощущать никакого удовольствія, — однимъ словомъ, я находился въ такомъ настроеніи, когда все кажется пошлымъ, непріятнымъ и на все смотрится равнодушно, въ такомъ положеніи, я полагаю, находятся методисты, когда ихъ впервые посщаетъ внутреннее сознаніе грха. Въ это время мн пришла въ голову мысль предложить себ слдующій вопросъ: если вс твои цли въ жизни осуществятся, еслибъ въ настоящую минуту могли произойти вс перемны въ человческихъ учрежденіяхъ, и мнніяхъ, которыхъ ты добиваешься, то составило ли бы это для тебя величайшую радость и полное счастье?’ ‘Непреодолимый голосъ совсти прямо отвчалъ: ‘нтъ!’ Сердце мое дрогнуло. Я ставилъ все свое счастье въ постоянномъ стремленіи къ одной цли, эта цль потеряла для меня свою обаятельную силу, къ чему же было боле къ ней стремиться? Къ чему же было доле ‘жить?’ (стр. 137—9).
Такое состояніе продолжалось полгода. Наконецъ оно стало проходить, и Милль вспоминаетъ, что при излеченіи отъ отчаянія ему помогали и сильно на него дйствовали нкоторыя художественныя впечатлнія, именно одна трогательная сцена въ мемуарахъ Мармонтеля, музыка Веберовской оперы ‘Оберонъ’, и стихи Вордсворта. Вслдствіе этого онъ въ первый разъ понялъ, какое важное значеніе вообще иметъ искусство, но вмст онъ ршилъ для себя и вопросъ, въ чемъ состоитъ и какъ достигается истинное счастіе человческой жизни.
‘Я нисколько не сомнвался’, пишетъ онъ, ‘въ правильности своего прежняго убжденія, что счастье — мрило всхъ жизненныхъ правилъ и цль существованія, но я теперь полагалъ, что этой цли можно было достигнуть только тогда, когда она будетъ поставлена на второй планъ. Т люди только счастливы, думалъ я, которые ставятъ себ цлью въ жизни какой либо другой предметъ, а не свое собственное счастье, напримръ счастье другихъ, усовершенствованіе человчества, какое нибудь искусство или предпріятіе. Такимъ образомъ, стремясь къ чему либо иному, они находили свое счастіе, такъ сказать, на пути. По моей новой теоріи, въ жизни было достаточно наслажденій для приданія ей обаятельной силы, или мы беремъ ихъ en passant, не придавая имъ значенія главной цли нашего существованія. Придайте имъ такое значенье — и они тотчасъ окажутся недостаточными и не выдержатъ строгаго анализа. Спросите себя, счастливы ли вы, — и вы перестанете быть счастливыми. Единственная возможность достигнуть счастья заключаются въ томъ, чтобы считать не счастье, а что-либо другое цлью въ жизни. На служеніе этой цли употребите все свое самосознаніе, всю свою способность къ анализу, и, если другія обстоятельства нашей жизни удачно сложатся, то вы будете счастливы, вдыхая въ себя счастье вмст съ воздухомъ, а не думая о немъ, не анализируя его. Эта теорія стала теперь основой моей философіи жизни, и я до сихъ поръ считаю ее лучшей теоріей для всхъ, которые обладаютъ умренной впечатлительностію и такой же умренной способностію къ наслажденію, то-есть для большинства человчества (стр. 148—9)’.
И такъ передъ нами лучшая теорія счастья, — плодъ не однихъ размышленій, но и жизненнаго опыта. Но странно, — эта теорія похожа скоре на какую-то загадку, она вся состоитъ изъ противорчія, ничмъ необъясненнаго. Уже и въ прежнемъ отрывк не могутъ не поразить слова: ‘я поздравлялъ себя съ прочнымъ счастіемъ въ жизни, такъ какъ никогда не могъ достигнуть своего идеала’. Милль радовался, что идеалъ его очень далекъ! Теперь же онъ признаетъ теорію еще боле поразительную. Счастье, говоритъ онъ, есть ‘мрило всхъ жизненныхъ правилъ и цль существованія’. По чтобы достичь его, не нужно къ нему стремиться, нужно стремиться къ чему-нибудь другому, а о счастіи не думать. Какъ же это сдлать? Вдь мы знаемъ, что стремленіе къ счастію есть самое сильное и общее стремленіе всхъ существъ, и конечно на этомъ основаніи Милль призналъ счастіе за мрило и цль жизни. И такъ, мы должны отказаться отъ самаго сильнаго и общаго своего стремленія, то есть мы должны отречься отъ жизни, не думать о ея радостяхъ, достичь въ этомъ отношеніи равнодушія и спокойствія. И тогда, какъ общаетъ намъ Милль, мы по пути, незамтно, не думая, вмст съ воздухомъ — вдохнемъ въ себя и счастье. Очевидно условіе отреченія отъ жизни есть условіе невыполнимое для большинства. Оно можетъ быть слдствіемъ только такого полнаго отчаянія, какое пережилъ Милль въ теченіе полугода, и такъ, кто хочетъ счастья, тотъ долженъ сперва впасть въ совершенную безнадежность и тоску, потомъ получить равнодушіе, и наконецъ, уже не думая о счастьи, чмъ нибудь заняться, — все равно чмъ, ‘усовершенствованіемъ человчества, какимъ-нибудь искусствомъ, или предпріятіемъ’. Счастье прійдетъ само собою. Такова лучшая теорія.
Эти противорчія, намъ кажется, ясно показываютъ, что Милль не развязалъ узла и не достигъ тхъ понятій, которыя хоть сколько нибудь опредляютъ назначеніе человка. Совтуя быть равнодушнымъ къ счастію и не думать о немъ, онъ долженъ былъ бы однакоже чувствовать, что есть вещи, которыя выше такъ называемаго счастья.