Михаилъ Матвевичъ Петровъ, ветеранъ 1812 года.
Михаилъ Матвевичъ Петровъ, ветеранъ 1812 года.
М. де-Пуле.
Михаил Матвеевич Петров, ветеран 1812 года, Де-Пуле Михаил Федорович, Год: 1861
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Воронежская Бесда на 1861-й годъ.
Санктпетербургъ, 1861.
Герои достославной отечественной войны съ каждымъ годомъ вымираютъ. Все рже и рже встрчается типъ ветерана того времени, все рже и рже попадается на глаза медаль 12-го года, которую съ особенною гордостію носилъ на груди своей каждый, причисляющій себя къ густымъ рядамъ воителей той знаменитой эпохи. Вымирающая жизнь первой четверти нашего вка достойна того, чтобы собрать вс мелкія черты, составляющія ея характеристику, чтобы уловить и спасти отъ забытія все то, чмъ жилъ и волновался русскій человкъ того времени, опредлить его умственный кругозоръ, идеалы, которые онъ преслдовалъ, надежды, которыми онъ питался, — вотъ задача исторіи литературы. Но наша исторія литературы, по крайней мр при современномъ ея состояніи и разработк, не въ силахъ отвчать на многіе запросы пытливаго ума, это особенно можно примнить къ исторіи литературы XIX-го столтія: ограниченная сферою преимущественно эстетическою, бдная мемуарами, она далеко не вполн отражаетъ въ себ вс стороны нашей духовной дятельности, полное и всецлое воспроизведеніе ея не только въ эпоху Наполеоновскихъ войнъ, но даже въ двадцатыхъ и тридцатыхъ годахъ, еще ждетъ своего историка. Пока весьма важны подготовительныя работы для его труда: изъ произведеній нашихъ писателей до сороковыхъ годовъ немного добудешь чисто историческихъ матерьяловъ: слдовательно, для полученія ихъ надобно обратиться къ чему — нибудь другому. Изданіе мемуаровъ и знакомство съ личностями, принадлежащими къ числу дятелей нашего прошлаго, вотъ единственное средство, которыми добываются подобные матерьялы. Говоря строго, у насъ нельзя пожаловаться на бдность мемуаровъ, по крайней мр, на бдность безотносительную: кажется, можно надяться на то, что число ихъ со временемъ будетъ увеличиваться. Русскій человкъ прежняго времени вообще, а Екатерининскаго и, тмъ боле, ветеранъ 12-го года въ особенности, врилъ въ свои силы и придавалъ высокое значеніе своей дятельности, отсюда раждалось самодовольство и увренность, что такое же наслажденіе получатъ и другіе, познакомившись съ его личностію, — отсюда и желаніе взяться за перо и поговорить о самомъ себ. Какъ бы то ни было, но мы благодарны нашимъ отдамъ и ддамъ за ихъ дтскую наивность, за ихъ ребяческое самохвальство. Разсчитывая на безсмертіе въ потомств, авторы мемуаровъ, конечно, не предполагали, что потомство поблагодаритъ ихъ за все то, что они называли мелочами, о чемъ едва упоминали, что безсмертіе не такъ-то легко дается, что скупое потомство но всегда назоветъ подвигомъ то, что казалось такимъ добродушному писателю.— Съ однимъ изъ такихъ составителей мемуаровъ мы намрены познакомить читателей. Воронежскаго Сборника, При этомъ приносимъ нашу искреннюю благодарность В. И. Веретенникову, обязательно предложившему въ полное наше распоряженіе записки Петрова. Считаемъ долгомъ сказать, что покойнаго М. М. Петрова мы не только не знали лично, но даже никогда не видали.— Имя его стало извстнымъ всему Воронежу только въ 1858 году, по поводу значительнаго пожертвованія (2,060 руб. серебр.), сдланнаго имъ на сооруженіе памятника Петру 1-му, въ слдующемъ году онъ уже скончался.— О покойномъ ветеран мы можемъ, слдовательно, сказать только то, что представляютъ его записки, т. е., что онъ самъ говоритъ о себ.
Записки полковника Петрова составляютъ тетрадь въ 67 листовъ, разгонистаго письма, раздленную на дв неравныя части. Первая носить названіе разсказовъ, числомъ 39, вторая — Воспоминаній на досуг уединенной моей жизни въ деревн Петровской 1839 года. Эта послдняя часть, состоящая изъ 9 листовъ, иначе называется авторомъ — о благоустройств Германіи. Записки М. М. Петрова писаны въ 1840 году для друзей его, Воронежскихъ потомственныхъ почетныхъ гражданъ И. Д и К. Д. Веретенниковыхъ, отца и дяди теперешняго владльца записокъ, И, И. Веретенникова. Слдовательно, он не предназначались авторомъ для печати. Покойный Петровъ питалъ самую нжную привязанность къ семейству г.г. Веретенниковыхъ. ‘Я любилъ и люблю,’ говоритъ онъ въ посвященіи друзьямъ своимъ, ‘быть въ семейномъ обществ вашемъ, какъ прямо душный, нелицемрный солдатъ. Радостно раздляю бесды наши и вашу радушную хлбъ — соль, какъ священное предложеніе дружбы и пріязни.’ Всего лучше объ этой пріязни свидтельствуетъ коротенькое предисловіе автора, предшествующее посвященію. Вотъ оно:
‘Посл 26 лтней полевой военной службы Государю и отечеству, возвратясь на родину, я написанные мною отдльными статьями разсказы о всемъ испытанномъ мной и виднномъ передаю ихъ семейству любезныхъ мн Веретенниковыхъ, по особенно благопріятному чувству къ памяти сосдства моихъ предковъ съ потомками Спиридона Игнатьевича Веретенникова, служившихъ споспшниками кораблестроительной верфи Воронежской, Успенскаго берега рки Воронежа, право сохранить о мн намять, о мн, инвалид, любящемъ весь родъ — племенъ Веретенниковыхъ, отъ первыхъ лтъ моей юности, до теперешней старости и крайняго престарнія и померцанія силъ жизни, одолвавшихъ нкогда вс свирпыя невзгоды и враговъ, противустоявшихъ на боевомъ пол.’ —
Посвящая друзьямъ свои разсказы, начертанные, по выраженію автора, солдатскою рукою, дружною боле со шпагою, нежели съ перомъ, покойный Михаилъ Матвевичъ проектъ г.г. Веретенниковыхъ положить и сохранить ихъ для долгихъ временъ. ‘Ваши дти, ваши правнуки въ послдующія времена, можетъ быть, взглянувъ на труды мои, воззовутъ существо мое изъ глубокой вчности. Я предстану имъ тмъ-же живымъ военнымъ духомъ моимъ, я расторгну завсу времени прошедшаго и представлю имъ, какъ представляю вамъ нын, славу любезнаго нашего отечества, носившую насъ отъ каменистыхъ дебрей Финскихъ до угрюмыхъ таинственныхъ хребтовъ Балканскихъ и Алпійскихъ и водрузившую, наконецъ, рукою нашею побдоносную, священную хоругвь свою на вершин, попраннаго стопами нашими, Монмартра. Они услышатъ меня и благословятъ намять души моей, наслднымъ отъ васъ, свтлымъ привтомъ ихъ, и Господь пошлетъ на нихъ благодать свою за доброе чувство ихъ къ памяти усерднаго воина, искони ближняго предковъ ихъ сосда.’ — Военный духъ стараго инвалида можетъ теперь предстать изъ вчности раньше, чмъ надялся.—
Дворянскій родъ Петровыхъ происходитъ отъ осаднаго головы Воронежскаго стрлецкаго стана, начальника окоповъ и маяковъ, едора Петрова и сына его, Стрлецкаго разряда капитана, Андрея едоровича. Два родныхъ брата отца нашего героя служили въ военной служб, Матвй же Ивановичъ, родитель его, по причин увчья, ‘принужденъ былъ вступить въ статскую службу, удовлетворяя ревности противу родныхъ братьевъ его надеждою — предать военному полевому служенію всхъ насъ четырехъ сыновъ своихъ,.’ Домъ Петровыхъ находился въ город Воронеж, близь адмиралтейскаго Успшнаго Собора, недалеко отъ домика Петра 1-го, этого божественнаго святилища, по выраженію автора записокъ, находящагося на одномъ изъ острововъ рки Воронежа, въ 200 саженяхъ отъ, помянутой церкви, на томъ самомъ мст, гд теперь находится шерстомойка г.г. Капканщиковыхъ.— Михайло Матвевичъ Петровъ родился въ 1780 году. Покойный ветеранъ, щедрый на разсказы, касавшіеся до боевой его физики, очень скупъ на подробности о своемъ дтств. По свидтельству его, Матвй Ивановичъ Петровъ, знавшій въ раннія лта своей молодости многихъ современниковъ Петра Великаго, часто приводилъ дтей своихъ на упраздненную верфь и къ уединенному домику покойнаго Императора, разсказывая ямъ, что гд и какъ, тамъ все было, и говоря слдующее наставленіе. ‘Дти! вы родились на священныхъ слдахъ Великаго Петра, трудившагося тутъ и приносившаго въ этомъ храм молитвы царю царей, повергая въ нихъ подъ благословленіе Его свои думы государственныя и горести сердца, терзаннаго изчадіями крамолъ и застарлыхъ суеврій и изуврствъ. Ежели и простой случай далъ намъ названіе Петровыхъ, то вы и тогда примите его святынею по имени Великаго Петра. Идите путемъ военной чести отечества своего, любите просвщеніе (?), будьте прямодушны, не бойтесь говорить правду по присяг, ибо правд невидимо помогаетъ Богъ!’ Если врить искренности этого разсказа, то нельзя не сознаться, что это наставленіе, это раннее посвященіе въ рыцари не осталось безплоднымъ и, въ числ другихъ причинъ, имло огромное вліяніе на юныя души слушателей и на послдующее ихъ развитіе. Слишкомъ рано началось приготовленіе молодыхъ Петровыхъ къ будущему пути военной чести: мальчиковъ стали пріучать къ утомительнымъ трудамъ ружейною стрльбою и рыбною ловлею по ркамъ Воронежу, Уемони и Тамлыву ‘между многочисленныхъ, заглохшихъ давно, полевыхъ окоповъ Русскихъ и дремотствующихъ многіе вка могилъ Татарскихъ, подъ бурями и дождями, безъ сна, не рдко въ холод и голод.’ — Прибытіе въ домовой отпускъ родныхъ дядей и возвращеніе на родину, въ отставку, двоюроднаго, Поручика Алтухова, ршило судьбу молодыхъ Петровыхъ. Поручикъ Алтуховъ, израненный герой семилтней войны, безъ праваго глава, съ проткнутыми скулами и оторваннымъ ухомъ, мастерски разсказывалъ о разныхъ сраженіяхъ, въ которыхъ принималъ участіе, какъ во время Прусской, такъ и во время Турецкой войны, подъ начальствомъ графовъ Миниха и Румянцова. Это боевое краснорчіе, но свидтельству автобіографа, производило чарующее впечатлніе на юныхъ Петровыхъ, изъ которыхъ младшему было только 7 лтъ. Румянцевскій инвалидъ, проживая въ деревн своей Никоновой, въ 35 верстахъ отъ Воронежа, часто прізжалъ въ городъ лечиться и надолго оставался гостить въ семейств Петровыхъ. Но увлекательные разсказы его далеко не одушевляли всхъ: въ дом Петровыхъ находилось существо, котораго они возмущали. Существо это было — мать Михайлы Матвевича: ‘Но мать наша,’ говоритъ онъ: ‘внимая тому и смотря на исковерканное чело кума своего и почтеннаго брата, часто вздыхала и уходила прочь утирать слезы.’ Бдная женщина, принадлежащая по рожденію своему къ купеческому сословію, не могла понять этого рыцарскаго настроенія, которымъ проникнуты были въ ту эпоху Петровы и люди ихъ закала. Ех-купчих казались странными подобные аргументы.
— Ежели судьба, — говаривалъ сшей супруг Матвй Ивановичъ, видя ее горько плачущею, при мысли о будущей участи ея дтей: — сдлала тебя, купеческую дочь, женою дворянина, которыхъ сословіе не платитъ за себя никакихъ податей государственныхъ деньгами, то та должна понимать, что въ замнъ того, и въ заплату за почесть, но не оспоримой справедливости и даже но одной доброй совсти, дти наши обязаны, на ряду съ другими, заплатить за свое почетное названіе дворянское, т. е. рыцарское, потоками крови на пол чести и, можетъ быть, утратою котораго-нибудь изъ нихъ жизни, иначе же они были бы чистые тунеядцы, могущіе размноженіемъ себ подобныхъ, задушить свое отечество, а не защитить, что отъ нихъ ожидается. Въ цломъ свт дворянскія поколнія пользуются правомъ высшаго уваженія отъ всхъ иныхъ сословіи, но за то они, истаивая въ военныхъ трудахъ и огняхъ боевыхъ, защищаютъ и прославляютъ свои государства и себя въ роды родовъ.’
Бдная мать не только должна была покориться неизбжной участи, но даже была принуждена, съ затаенною грустію въ сердц, войти въ чуждые ей интересы я, по поламъ съ слезами, имъ симпатизировать. Въ Март 1188 года въ дом Петровыхъ совершилось радостное событіе: Матвй Ивановичъ принесъ изъ Воронежскаго депутатскаго собранія грамоту о дворянств, кажется, долго оспариваемомъ. Старикъ не приминулъ сказать жен и дтямъ слдующее поученіе:
— Посмотрите, вотъ данная намъ на дворянство грамота. Ея пергаментъ обложенъ кругомъ рисовкою, но большой части полковыми знаменами, штандартами и боевымъ военнымъ оружіемъ, и вотъ атласъ, ее прикрывающій, прикрпленный золотымъ снуркомъ висячей большой царской печати, означаетъ, огненно-кровавымъ цвтомъ своимъ, уплату за эту честь огнемъ и кровію войнъ, подъ знаменами и штандартами полковъ и флагами кораблей, съ боевымъ оружіемъ въ рукахъ, во славу отечества и всемилостивйшей Государыни Императрицы нашей.’
Мать нашего героя перекрестилась и поцловала вензель Императрицы, ‘а упадшіе на пергаментъ слезы ея,’ говоритъ автобіографъ — сынъ: ‘скрпили священный обтъ отца нашего, сдланный по чистой совсти дворянина.’ — Дорого стоили, надобно думать, эти слезы бдной женщин: выпроводивъ на службу двухъ меньшихъ дтей своихъ, изъ которыхъ Михаилу Матвевичу было только 16 лтъ, она скончалась въ томъ же 1797 году. Плачущій образъ ея, представлявшійся во всю жизнь воображенію меньшаго ея сына, имлъ, мы уврены, самое благотворное вліяніе на его душу: все, что было нжнаго въ этой аскетической натур, конечно, обязано своимъ существованіемъ теплому материнскому вліянію. Глубокимъ чувствомъ дышатъ слдующія строки, посвященныя нашимъ авторомъ воспоминанію о матери, спустя 43 года посл ея смерти. ‘Боже милосердый! и нот, въ послдніе дни угасающей жизни моей, еще молю тебя: не лиши души ея водворнія въ свтлой обители неба, уготованной праведнымъ за исполненіе закона Твоего во многомъ. Она, бывъ матерью, научила насъ прежде всего выговаривать Святое имя Твое и потомъ познавать безмрное Твое величество и милосердіе. И, какъ преданнйшая и покорнйшая дочь отечества, не пощадила сердца своего, вопіявшаго душ ея, благословила всхъ насъ служитъ ему на пол боевомъ, въ пламени военномъ, по долгу своему отринувъ сожалніе о самой себ, до конечной утраты всей жизни.’ Не меньшимъ чувствомъ проникнуты слдующія слова, служащія продолженіемъ того же воспоминанія, которыя мене трогаютъ потому только, что въ нихъ слишкомъ ярко рисуется крупная личность самаго автора. ‘Благодарю, благодарю тебя, мать священная! Вотъ и я, меньшой твой, возвратился на родину мою и къ милому мн праху твоему, украшенный свтлыми, чистыми знаками отличій, дарами отъ щедротъ царскихъ, и двумя ранами, принятыми въ бояхъ, по благословенію твоему, за славу отечества. Покланяйся теб и молюся о теб здсь, на могил твоей и во храм Успнія Присно-Двы, на слдахъ Петра Великаго, единственнаго Святителя Русскаго царства.’ —
Два старшіе брата Михайлы Матвевича, Алексй и Николай, отправлены были въ военную службу въ начал 1789 года, первый 19-ти, второй 16-ти лтъ, черезъ 8 лтъ, въ Феврал 1797 года, были опредлены въ Смоленскій Мушкетерскій полкъ, расположившійся, но окончаніи Турецкой войны, на постоянныя квартиры въ г. Смоленск, Иванъ и Михаилъ Матвевичи Петровы, Итакъ 16-ти лтній юноша, покинувъ родительскій домъ, вступилъ въ дйствительную жизнь уже съ зародышами тхъ элементовъ, изъ которыхъ сложилась впослдствіи оригинальная его личность, которые возникли на почв боеваго краснорчія изувченнаго инвалида, упражненій съ отроческихъ лтъ въ ружейной стрльб, подъ руководствомъ отставныхъ солдатъ, и въ утомительной охот, на почв, презирающей женскую слезу и нжное проявленіе чувства.—
Само собою разумется, что вступленіе въ дйствительную службу (младшіе Петровы давно уже были записаны сержантами въ Смоленскій полкъ) должно было произвести громадное вліяніе на впечатлительную душу Михайлы Матвевича: ‘тамъ впервые,’ говоритъ онъ: ‘засверкало и зазвучало на раменахъ моихъ желанное отъ души, прелестное украшеніе дворянина — боевое военное оружіе, врученное мн священнымъ отечествомъ на охраненіе его. Голову мою покрыла Гренадерская каска, съ высокимъ, блымъ волосянымъ плюмажемъ, оснявшимъ большой, сіяющій арматурный гербъ царскій. У лваго бедра сдружилась со мною говорливая подруга — острая сабля гренадерская, на кольцахъ, крюкахъ и гайкахъ, при бленыхъ ремняхъ, размахивавшаяся вслухъ. Тамъ, подъ знаменемъ полковымъ, произнесъ я впервые клятву въ обязанностяхъ воина, долженствующаго приносить всеподданнически въ жертву спокойствіе, кровь и жизнь свою во охраненіе царскаго трона, отечества и святой вры Христовой.’ ‘Полученіе’ самаго блистательнаго для юношества прапорщичьяго чина ‘случившееся ровно черезъ годъ но вступленіи въ дйствительную службу (въ Феврал 1798),’ привело его въ неописанный восторгъ. Тогда же младшіе Петровы переведены были въ Псковскій Гарнизонный полкъ. При имени Пскова авторъ вдается въ историческія воспоминанія, при чемъ останавливаетъ свое вниманіе на мощахъ Князя Довмонта — Гавріила, или лучше сказать, на подшей: ‘чеши моей никому не отдамъ,’ совтуя благословлять родителямъ и законоучителямъ юношество дворянскаго сословія образками святыхъ, подобныхъ Довмонту и Александру Невскому ‘съ упованіемъ, что родные ихъ и духовные чада будутъ искать случая нападать на злыхъ враговъ отечества, по долгу рыцарскаго ихъ званія.’
Въ Ноябр того же года Мих. Матв. сдланъ былъ полковымъ адъютантомъ. Авторъ записокъ очень хвалитъ какого то Псковскаго гражданина Томша и шефа своего полка, полковника Липинскаго, обратившихъ на юнаго прапорщика особенное вниманіе. Послдній желалъ, что бы онъ въ свободное отъ службы время вознаградилъ недостатки домашняго своего воспитанія, съ этою цлію прапорщикъ Петровъ сталъ братъ уроки у городовыхъ учителей (!) танцованія и ‘другихъ познаній, нужныхъ офицеру,’ — какихъ, онъ не говоритъ. Но къ несчастію, судьба, въ образ шефши, помшала этимъ занятіямъ. Въ Псковскомъ полку находился 12-ти лтній избалованный мальчикъ, нмецъ Форетъ, родной братъ М-me Липинской. Этотъ Форетъ наушничалъ зятю на всхъ офицеровъ, исключая Мих. Матв., котораго онъ очень любилъ и угощалъ конфетами и фруктами. Разъ этотъ Форетъ наговорилъ грубостей Поручику Звягину, пріятелю Мих. Матв., стоявшему на караул. Звягинъ выдралъ уши шаловливому мальчишк. Форетъ расплакался и побжалъ къ сестр. На другой день Липинскій, придравшись къ ка- кой-то караульной неисправности Звягина, арестовалъ его. Петровъ вступился за пріятеля слишкомъ горячо: по собственному сознанію, ему слдовало бы посредствомъ того же Форета умилостивить шефа и шефшу, но онъ, ‘по безразсудству моему, того же дня, не утая моего прискорбія, вытолкалъ въ зашей любящаго меня Форета изъ канцелярій. Форетъ, завизжавъ, побжавъ вверхъ къ сестр своей и зятю, и меня, безразсуднаго друга, того же лта пропустилъ шефъ въ аттестаціи на ваканцію въ поручики.’ Впрочемъ, какъ видно, Мих. Матв., усплъ скоро заслужить расположеніе своего начальника, выхлопоталъ у него Звягину и брату своему Ивану Матв., откомандировку въ Италію въ армію Графа Суворова, откомандировку, которою тотъ, вроятно, очень дорожилъ. Мих. Матв., провожалъ любимаго брата съ горькими слезами. Но эта печаль разлуки нсколько вознаградилась совершенно неожиданнымъ свиданіемъ, хотя только трехъ часовымъ свиданіемъ, посл десятилтней разлуки, (осенью того же года) съ другимъ братомъ, Алексемъ Матв., которыя халъ въ Россію курьеромъ изъ арміи Суворова. Братья Петровы питали другъ къ другу самую нжную, родственную пріязнь, по этому понятенъ тотъ восторгъ, который обнаружили при этомъ свиданіи самый старшій и самый юнйшій изъ братьевъ, къ первому изъ нихъ судьба была теперь особенно благосклонна: на пути въ Россію, за Ольмюцемъ, онъ встртилъ колонну, въ которой находился Иванъ Матвевичъ. Братья не узнали другъ друга и едва было не разъхались, если бы не узналъ старшаго изъ нихъ одинъ изъ офицеровъ, находившійся въ задней части колонны. Петровы бросились въ объятія другъ къ другу и плавали на взрыдъ отъ радости.— ‘Два Австрійскихъ офицера, бывшихъ при этомъ чувствительномъ случа, крайне были тронуты, даже смшали свои слезы съ русскими слезами, пролитыми на земл нмецкой, а по прибытіи въ Мюнхенъ, припечатали этотъ анекдотъ, описанный искуснымъ перомъ, отъ добраго германскаго сердца.’ — Черезъ 10 мсяцевъ Иванъ Матвевичъ возвратился въ полкъ. Частая смна шефовъ, въ особенности же слабость послдняго Подполковника Бестужева, ‘имвшаго привычку заливать тупой умъ свой излишнимъ куликаньемъ,’ заставила нашего героя перейти во фронтъ. Въ то время онъ былъ уже поручикомъ.— По вступленіи на престолъ Императора Александра I, въ 1801 году, младшіе Петровы были переведены въ Елецкій мушкетерскій полкъ, расположенный квартирами въ Нарв и Ямбург. Такъ прошло 4 года службы, четыре лучшіе года жизни, оставивъ въ воспоминаніи нашего ветерана такіе, едва замтные слды. Впрочемъ, не надобно забывать, что полковникъ Петровъ писалъ свои записки въ 1840 году, 60-ти лтнимъ ветераномъ, смотрящимъ на прошлую свою жизнь съ своеобразной точки зрнія. Къ чести его мы не хотимъ думать, чтобы и въ то время аскетизмъ ветеранства уже пустилъ въ немъ такіе глубокіе корни. Мы уврены, что онъ прощался съ горькими слезами не съ однимъ Томинымъ и прочими ‘любезными пріятелями,’ но и съ тмъ любящимъ женскимъ существомъ, о которомъ онъ позволяетъ себ, 40 лтъ спустя, выражаться такимъ образомъ.’ ‘Душа моя, наполненная геройскими замыслами, оспорила и повела пылающее мое сердце изъ плна обожаемой мною семнадцатилтней двицы Александры Матвевны Копьевой, дочери Заслуженнаго маіора и кавалера, Псковскаго жителя. Тщетно сердце мое твердило мн о ея красот и разум, напрасно пріятели мои и ея внушали міг о выгодахъ богатства, удленнаго ей роднымъ братомъ ея отъ огромнаго выигрыша. Я возражалъ на каждое обольщеніе себ и искреннимъ моимъ: мн 22 года отъ роду и пятый годъ въ служб, я дворянинъ, не испытавшій военной славы на пол брани и не принесшій должной жертвы этому обожаемому въ свт звучному Кумиру. Любовь моя свтла…. на-лво кругомъ! Маршъ!
Lustig leben die Soldaten,
Meine Alten — die Kauiraden,
Ander Stdtchen,
Ander Mdchen.
Елецкій полкъ, куда вступилъ Михаилъ Матвевичъ находился подъ командою полковника Варника, шефомъ полка былъ Генералъ-Маіоръ Яфимовичъ, командиромъ батальона, въ которомъ числились Петровы, Левъ Аятиповичъ Тургеневъ, старый, изстрлянный служака. Михаилъ Матвевичъ очень хвалитъ прежнее образцовое состояніе полка, которымъ онъ былъ обязанъ французскому энциклопедисту Де-Ламберту и Гатчинскому гвардейцу Витовтову. Яфимовичъ, обремененный, по словамъ автора записокъ, молодою женою, кучею малыхъ дтей и неугомонною страстію къ азартной игр, поглощавшей у него время службы и почти вс средства къ существованію полка, не могъ поддержать прежней его славы, хотя, черезъ протекцію Князя Волконскаго, ему многое сходило съ рукъ. Имя счастіе получать неоднократные подарки отъ самаго Государя, не разъ бывшаго у него кумомъ, Яфимовичъ получаемое’ тогда же продавалъ и все шло туда же, а полковая аммуниція и тягости исправлялись кое-какъ и кое-кмъ, съ грхомъ пополамъ.’
Посщая каждую осень сверную столицу, гд обратила на себя особенное его вниманіе академія художествъ, М. М. Петровъ теперь уже самъ почувствовалъ всю недостаточность своего домашняго воспитанія и пожелалъ, по собственному выраженію, ‘сорвать съ себя грубую оболочку покрывавшую меня отъ младенчества моей жизни въ Украинской глуши тогдашняго времени, при недостаткахъ состоянія родителей.’ Конечно, только недостаточность состоянія попрепятствовала молодому человку осуществить свое желаніе, а ‘не строгая служба близь лица Государя, гд требовалась крайняя дятельность къ выполненію всего, возложеннаго на офицеровъ, часто своими очами самаго Императора повряемаго.’
Въ 1802 году умеръ старикъ — Петровъ. Въ 1808 году шефомъ Елецкаго полка былъ сдланъ Генералъ-Маіоръ Сукинъ 2-й — обстоятельство, имвшее очень важное вліяніе на судьбу нашего героя и его товарищей. Сукинъ былъ переведенъ изъ батальонныхъ командировъ Лейбъ-Гвардіи Измайловскаго полка. По словамъ Мих. Матв., это былъ человкъ придворный, очень богатый и образованный. Онъ состоялъ прежде при нашихъ посольствахъ при Германскихъ дворахъ, во Франціи и Турціи, въ совершенств зналъ Нмецкій и Французскій языки, математику и исторію. Будучи формалистомъ на служб, требующій знанія всхъ мелочей фронтоваго ученья, Генералъ Сукинъ, вн ея отличался самымъ деликатнымъ обращеніемъ съ своими подчиненными, которые очень его любили. Въ подтвержденіе своего мннія о Сукин, Петровъ приводитъ нсколько фактовъ, дйствительно характеризующихъ и эту личность и его современниковъ. Во первыхъ, поступокъ его съ Яфимовичемъ.
По самымъ умреннымъ разметамъ, Сукину слдовало получить съ Яфимовича, при сдач полка, 9300 рублей. Яфимовичъ, не имй денегъ, далъ Сукину росннску, общаясь уплатить по ней тотчасъ, по полученіи оброка изъ какой-то своей вотчины. У Сукина каждый день обдали почти вс офицеры полка. Разъ возвратившись къ себ передъ обдомъ отъ Яфимовича и заставъ обычныхъ своихъ постителей, Генералъ съ непритворною радостію сказалъ имъ:
— Ну, слава Богу! я съ Матвемъ Николаевичемъ (имя Яфимовича) разсчитался во всемъ начисто, и получивъ отъ него все, что слдовало мн, выдалъ ему квитанцію.
‘И деньги, Ваше Превосходительство, вс сполна получили спросилъ бывшій тутъ-же батальонный командиръ Тургеневъ.’
— Не вс хоть наличными, да онъ мн далъ — вдь это все равно!— росписку въ 9300 рублей и честное слово въ скорости заплатить по ней, какъ получитъ оброкъ изъ вотчины.
‘Да по этой расписк, ваше в—ство, возразилъ Тургеневъ, — вы можете только получить на томъ свт угольями сполна, а на этомъ ни копйки.’
— Эй что вы говорите, Левъ Антиповичь! воскликнулъ Сукинъ.
‘Поврьте, ваше в—ство, что я говорю вамъ истинную правду, ибо, ежели не боле, то ужъ не мене двухъ сотъ бумагъ получено въ полку отъ разныхъ присутственныхъ мстъ, требующихъ съ него заплати по векселямъ и актовымъ роспискамъ.’
— Ну, спасибо же, что вы мн это сказали, отвчалъ Сукинъ,— онъ вотъ сейчасъ придетъ ко мн обдать, и я это дло переиначу.
Яфимовичъ пришелъ. Сукинъ встртилъ его очень ласково словами:
‘Матвй Николаевичъ! мн, право, совстно что я взялъ съ васъ расписку въ деньгахъ: какъ будто недостаточно одного вашего слова. Вдь вы мн эти деньги и безъ письменнаго обязательства скоро уплатите.’
— Поврьте, Александръ Яковлевичъ, честію божусь вамъ, что тотчасъ по полученіи…
‘Ну, довольно, Матвй Николаевичъ, одного вашего уврительнаго слова, при бывшихъ вашихъ подчиненныхъ. И такъ, вотъ ваша росписка, — При этихъ словахъ Сукинъ разодралъ росписку и, отдавая се Яфимовичу, прибавилъ: — ну, кончено! Милости просимъ хлба-соли кушать, сядемте за столъ.’ —
Посл этого Сукинъ никогда и никому не говорилъ ни о Яфимович, ни о его долг.
Сукинъ обращалъ особенное вниманіе на молодыхъ офицеровъ и, если, говоритъ авторъ записокъ, замчалъ ихъ въ обращеніи съ ненадежными Гражданами (?), то такихъ всегда ловилъ къ себ на свой роскошный обдъ, возилъ съ собою по гостямъ, на вечера и тмъ возвращалъ ихъ на путь благонравія,’ Въ доказательство особеннаго расположенія Сукина къ его подчиненнымъ, намъ авторъ приводитъ слдующій разсказъ:
Сукинъ былъ сорокалтній холостякъ, не имвшій при себ никого, чтобы могло привести въ соблазнъ его подчиненныхъ, а жившій по словамъ его, на подножномъ продовольствіи красотъ мірскихъ. Добродушный Генералъ часто разсказывалъ въ дружеской бесд, какъ и гд отбивали у него молодые Прапорщики любовницъ, а особенно въ Одесс гречанокъ: — бываю, говорилъ онъ: — только что подумаешь ну вотъ, теперь я буду безъ заботъ, на надежномъ кредит. Захлопочешься по дламъ службы…. Фить! глядишь, она ужъ очутится за тридевять земель, въ узд у какого нибудь прапорщика.— Въ Нарв Сукинъ свелъ лакомую интригу съ одною молоденькою и знатною вдовушкою.
Разъ, на какомъ-то городовомъ бал, случилось слдующее событіе: Вдовушку ангажировалъ на танецъ Штабсъ-Капитанъ Шеншинъ, она дала слово. Но прізжій изъ Петербурга, молодой Генералъ Геррартъ, явился соперникомъ Шеншину, вдова общала и съ нимъ танцовать, а Шеншину подошла сказать, что она съ нимъ будетъ танцовать слдующій танецъ. Шеншина это самовольство взорвало до того, что онъ наговорилъ ей тысячу поносительныхъ грубостей и насмшекъ, которыми не переставалъ осыпать е во все время бала, ею рано покинутаго. Шефъ нашъ былъ тутъ, но сохранилъ строгій, даже молчаливый нейтралитетъ.’ — Михайло Матвевичъ очень хвалитъ Сукина за то, что въ бывшемъ на другой день ученьи, онъ остался доволенъ ротою Шеншина, за что и отдалъ ему въ полковомъ приказ благодарность. Даже и въ послдствіи времени Шеншинъ пользовался особеннымъ расположеніемъ своего начальника.
Часто по вечерамъ, за чайнымъ ‘толомъ, въ квартир Сукина происходила дружеская, оживленная бесда. Веселыми разсказами и остротами отличались: отставной Екатерининскій бригадиръ Польманъ, котораго Полковникъ Петровъ называлъ ученымъ Ювеналомъ, Маіоры: Тургеневъ, Англичанинъ Вельдовъ и Штабсъ-Капитанъ Шеншинъ. Однажды разговоръ коснулся гнва Государя на карточныхъ разбойниковъ, по случая) какихъ-то весьма безнравственныхъ происшествій, случившихся въ Петербург, Маіоръ Вельденъ сказалъ иронически:
— Если бы Государь зналъ ненависть къ картежникамъ нашего Льва Антоновича, то, сдлавъ его патрульнымъ полиціймейстеромъ всей Имперіи, могъ бы скоро истребить этихъ дневныхъ разбойниковъ.
Сукинъ пожелалъ знать причину ненависти къ картамъ своего батальоннаго командира, Тургеневъ началъ такъ:
— Это случилось въ 1774 году. Я служилъ Прапорщикомъ въ Брянскомъ пхотномъ полку, гд, былъ полковымъ Коммиссаромъ, имлъ у себя трехъ повозочныхъ лошадей я одну верховую. И какъ полкъ квартировалъ въ Крыму, около Карасу-Базара, то я, по давней моей родовой страсти, держалъ дв своры борзыхъ собакъ, одну лягавую и нсколько хорошихъ охотничьихъ ружей. Тутъ произвели меня въ Подпоручики въ Елецкій волкъ. Полковые картежники, видя, что я узжаю отъ нихъ богачемъ, поддлались ко мн вздохами объ утрат моего милаго имъ, сотоварищества и, заманивъ меня въ маленькую игру банка, проиграли мн рублей до пяти сотъ. Вотъ я взвился помыслами моими и, казалось, осязалъ уже звонкій и блестящій рокъ мой, думая, что пріду въ новый полкъ мой знатнымъ герцогомъ. Куй желзо цока горячо! Подумалъ я, и заслъ съ ними въ генеральную схватку, въ которой они облупили меня, какъ блочку, выигравъ у меня: повозку, всхъ лошадей, собакъ, ружья и все, даже мундиръ съ плечъ, такъ что я остался въ одномъ камзол, въ которомъ, отъ стыда, выступилъ ночью въ осмисотверсгный походъ до Кременчуга съ моимъ отцовскимъ старымъ слугою, который на всемъ пути этомъ грызъ неумолкаемо талъ мой лихою бранью отъ всей, умирающей голодною смертію, утробы его. И подлинно, мы были въ близкомъ подданств голодной смерти, отъ которой спасло насъ милосердіе чумаковъ, возчиковъ соли, которые кашею и помшкою еле удержать успли нашу душу въ тл. Посл этого, карты мн такъ опротивли, что я, смотря и на гранъ-пасьянсъ, чувствую морозъ по спин моей, и въ ушахъ моихъ отдается брань усерднаго слуги моего. О, поврьте, ваше в—ство, заключилъ Тургеневъ: — я скоре пощадилъ бы какого нибудь головорза, нежели картежниковъ.’
Въ 1805 году Елецкій мушкетерскій полкъ отправился въ походъ въ Силезію. Поручикъ Петровъ исправлялъ во время этого похода то должность квартирмейстера, то Генеральнаго адъютанта. При первомъ вступленіи на. германскую почву, молодой Поручикъ былъ пораженъ дотол невиданнымъ имъ зрлищемъ, о которомъ онъ разсказываетъ слдующее: — Между прочими окрестными видами вдругъ предстало глазамъ моимъ въ правой сторон какое-то, отдльное отъ всхъ загородныхъ форверковъ, особенное строеньице, стоящее на бугорк, шагахъ во ста отъ дороги, съ пятью столбами изъ кирпича, стоящими на высокомъ кругломъ цокол и съ перекладинами на нихъ. Я спросилъ проводника колонны: что это такое?
— Это вислица отвчалъ онъ.
‘Отъ затылка моего до пятъ дрожь пробжала по всему тлу, и тоскливое изумленіе, какъ черный воронъ, простерлось и объяло душу мою уныніемъ.— Какъ! Думалъ я: — я шелъ съ благоговніемъ въ божественную для меня Германію, къ народу, казавшемуся мн благоизбранныхъ нравовъ, и на первомъ шагу моемъ къ нимъ, встрчается вислица!’
Волненіе молодаго человка замтилъ Генералъ Сукинъ и вотъ какими философемами старался его успокоить:
— Перемни только точку зрнія твоего на этотъ предметъ, сказалъ онъ Петрову: — и ты уразумешь, что оттого они и благонравны. Видишь ли ты, молодой поручикъ: вислица эта пуста, но она стоитъ на бугорк, между дорогъ, сходящихся къ судебному и торговому мсту. Она далеко видна и страшна, вотъ ее многіе и боятся. Возьми эту точку зрнія, и ты уразумешь сильныя средства здшняго правительства.
Въ послдствіи времени Михаилъ Матвевичъ дйствительно проникнулся этимъ художественно-дидактическимъ значеніемъ вислицы въ Германіи и говоритъ что: ‘вредный артистъ уничтожается весь, не оставляя потомству ремесла своего, а у насъ уклончивый злодй переживаетъ сотни честныхъ людей, ихъ разорявшихъ, размножая изчадія ремесла своего и соблазняя избытками своими, а иногда и почестями, иныхъ поду злодевъ сдлаться полными злодями не возбранно, но еще съ рукоплесканіями имъ.’
Пребываніе Елецкаго полка въ Силезіи продолжалось только до Февраля 1806 года. Авторъ разсказовъ очень скупъ на событія, относящіяся до этой эпохи его жизни. Онъ только говоритъ, и то очень коротко, о богатомъ бенедиктинскомъ монастыр Лейбус, находящемся на правомъ берегу Одера, о его духовной академіи, съ двумя стами учащихся, о тучныхъ и развратныхъ монахахъ и о безнравственности женщинъ ближайшаго къ монастырю селенія Лейбусъ.— По возвращеніи въ Россію, Елецкій полкъ расположился на новыхъ квартирахъ въ Пернов и его окрестностяхъ. Жизнь въ Пернов шла тмъ же путемъ: вн службы офицеры полка сходились у Сукина на его роскошныхъ обдахъ, пуншевыхъ угощеніяхъ и танцевальныхъ вечерахъ, въ которыхъ мста дамъ занимали офицеры. Въ Пернов до этого квартировалъ Пермскій полкъ. Думая видть въ Сукин Генерала Тучкова, шефа этого полка, державшагося особилкомъ отъ своихъ подчиненныхъ, аристократы Перновскіе просили шефа Елецкаго полка не лишить ихъ своей пріязни, подобно его предмстнику. На это Сукинъ отвчалъ имъ длинною рчью, которая оканчивалась словами:
— Простите мою откровенность и извините меня, ради Бога, въ томъ, что я не могу и не долженъ разлучить себя съ офицерами, для васъ, любезнйшихъ и почтеннйшихъ гражданъ, ибо считаю это тяжкимъ грхомъ, могущимъ омрачить душу мою скорбію.
‘Граждане Перновскіе, замчаетъ нашъ автобіографъ: уразумли его военную душу и пребыли съ высокимъ почтеніемъ къ нему во веб время пребыванія нашего въ Пернов.’
Въ Половин Августа 1806 года Елецкій полкъ выстудилъ изъ своихъ квартиръ въ Ригу и поступилъ въ дивизію Генералъ-Лейтенанта Графа Остермана — Толстаго, а изъ Риги отправился онъ за границу, въ армію фельдмаршала Каменскаго. Михаилъ Матвевичъ Петровъ, будучи въ это время Штабсъ-Капитаномъ, командовалъ первою мушкетерскою ротою. Мы имемъ право заключить, — по слдующему факту, что герой нашъ пользовался любовію своихъ подчиненныхъ. Во время похода велно было довольствовать людей ротнымъ командирамъ. Содержаніе, по общей сложности всхъ полковъ, каждаго солдата опредлялось въ 95 коп. серебромъ въ сутки, но Петровъ въ продолженіи Ноября издержалъ только по 12 коп. на человка. Шефъ полка, по его показанію, выдалъ во вс роты по ровну, по 20 коп. серебромъ на солдата. Артельщики принесли своему ротному командиру оставшіяся деньги, которыя онъ приказалъ раздать людямъ по разсчету. Тронутая такою честностію, рота прислала къ Штабсъ Капитану Петрову отдленныхъ унтеръ-офицеровъ съ предложеніемъ: не угодно ли ему будетъ взять хотя часть этихъ денегъ? Поблагодаривъ роту и показавъ посланнымъ кошелекъ съ деньгами, Михайло Матвевичъ прибавилъ:
— У меня есть достаточно денегъ. Если я буду убитъ, то пусть и эти, заслуженныя у Государя деньги, раздлятъ по себ и помнятъ, что я никогда не желалъ себ ничего, мн не слдующаго.
Мы не имемъ никакого права сомнваться въ этой рыцарской честности.
Декабря 12-го герой нашъ въ первый разъ былъ въ дл — въ сраженіи при Насельск. ‘Тутъ душа моя говорилъ онъ, приняла первое испытаніе своей сущности. Тутъ-то я разсматривалъ самъ себя и благодарилъ Провидніе, что оно даровало ма право достойно называться дворяниномъ, служащимъ въ бою, подъ военною хоругвію моего отечества. Пять часовъ битыхъ, ядра, гранаты и картечь рвали и разрывали ряды обихъ сторонъ. Свинцовый градъ визжалъ и щелкалъ то въ насъ, то въ оружіе наше, но мы отступили къ Пултуску.’ — Авторъ записокъ съ особенною подробностію описываетъ сраженіе при Прейсишъ-Эйлау, особенно схватку съ корпусомъ маршала Ожеро, потерпвшаго пораженіе. ‘Въ этомъ пораженіи, говорить Михаилъ Матвевичъ: и я, съ военными чадами моей роты совершалъ мщеніе ожесточеннаго сердца моего необычною до того войною на сугробахъ (дло происходило 27-го Января, при страшномъ снг, лпившемъ глаза и заставившемъ Ожеро зайти въ уголъ нашей позиціи), но военный гнвъ мой скоро померкъ, когда разъяренные солдаты наши стали разрывать штыками костры пораженныхъ, ища подъ ними скрывшихся живыхъ. Я это видлъ, о Боже!’ — Въ этомъ сраженіи Петровъ былъ раненъ пулею въ правую щеку. Изъ 118 человкъ его роты уцлло только 47 рядовыхъ.— Посл битвы при Фридланд, Елецкій полкъ поступилъ подъ команду Петрова, который, по заключеніи Тильзитскаго мара, и привелъ его въ Россію. Сукинъ, лишившійся лвой ноги при Фридланд и выдержавшій тяжелую операцію, оставилъ службу. Тургеневъ, взятый въ плнъ въ той же битв, но заключеніи Тильзитскаго мира, получилъ свободу и, возвратившись въ Россію, принялъ отъ Петрова командованіе Елецкимъ полкомъ, въ чин подполковника.. Изъявивъ глубокое сожалніе о любезномъ, деликатномъ и внимательномъ шеф, герой нашъ неблагосклонно отзывается о новомъ своемъ начальник Тургенев, занимавшемся кое-чмъ казеннымъ очень прытко, но не перенявшій ничего боле (?) у Сукина.
По возвращеніи въ Перновъ зимою 1808 года, съ Михаиломъ Матвевичемъ случилась маленькая непріятность: за участіе въ дуэли Штабсъ КапитанЭі Шеншина, у котораго онъ былъ секундантомъ, съ подпоручикомъ Рдкинымъ, его обошли чиномъ. Петровъ такъ былъ опечаленъ этимъ обстоятельствомъ, что сказался больнымъ и ршился въ Сентябр мсяц выдти въ отставку. Это намреніе онъ, быть можетъ, и исполнилъ бы, еслибы не отсовтовалъ ему Генералъ Лавровъ, дистанціонный начальникъ при Балтійскомъ порт, куда отправился Петровъ въ Август того же года съ своимъ батальономъ для обороны русской эскадры противъ Англо-Шведскаго флота.
— По всему видно, что ты офицеръ съ прямою военною честію, уговаривалъ нашего героя Лавровъ: стало быть, встртившееся съ тобою побочное неудовольствіе не должно удалять тебя отъ военной службы, гд со всякимъ наилучшимъ офицеромъ можетъ случиться нердко подобная проруха, но она далеко не пойдетъ, ибо о ней посудятъ военные твои начальники но своему военному сердцу — и только. Но въ отставк ужели ты думаешь найти пріятности и общее уваженіе! Нтъ, не обманывай себя, капитанъ. Ты посмотри, что тамъ длается! Ты тамъ, съ знаками отличія твоего, будешь какъ бльмо на глазу. Я, сдавъ Кяхтинскую линію, возвратясь въ Петербургъ, былъ, но просьб моей, уволенъ Государемъ на годъ въ отпускъ, для устройства моихъ домашнихъ длъ въ Орловской губерніи, да я тамъ жизнь свою проклялъ было!—
За участіе въ экспедиціи противъ Ангіо-Шведовъ М. М. Петровъ получилъ чинъ капитана. Въ исход 1808 года онъ былъ переведенъ въ Гренадерскій Графа Аракчеева полкъ, куда еще прежде перешелъ братъ его Иванъ Матвевичъ. Полкъ Аракчеева стоялъ въ Петербург.
Годъ жизни въ сверной столиц, которую герой нашъ называетъ на своемъ оригинальномъ язык театромъ всего блистательнаго, прошелъ для него ничмъ незамченнымъ: только съ начала 1810 года, продолжаетъ Михайло Матвевичъ свой разсказъ. ‘Я и братъ мой Иванъ Матвевичъ говли на первой недли великаго поста, говоритъ онъ: въ субботу у обдни, въ полковой церкви, не задолго предъ причащеніемъ Св. таинъ, слышу я за собою, нашъ молодой офицеръ подпоручикъ Елгозинъ, пришедшій только что въ церковь, шепчетъ другому офицеру:
— Меня сей-часъ призывалъ генералъ Сказинъ и уговаривалъ хать съ нимъ въ дунайскую армію адъютантомъ.
‘Что же ты! согласился?’
— Да, какъ же! онъ отъ рожденія не нюхалъ пороху-то, а я и подавно, тутъ велика выгода въ адъютантств!
‘И то правда.’
Посл причащенія Михаилъ Матвевичъ имлъ слдующее объясненіе съ Елгозинымъ.
— Не стыдно ли вамъ, сказалъ капитанъ Петровъ: желавшему быть военнымъ, но не идти на войну!
‘Да, велика находка, возразилъ Елгозинъ: небывалому идти на войну съ небывалымъ! Я думаю и вы, бывалый, по моему попятились бы назадъ.
— Напротивъ, на войну я пойду со всякимъ для опыта, или какъ случится — на удачу.
‘Позвольте мн увдомить Сказина о томъ?’ спросилъ Елгозинъ.
— Согласенъ, отвчалъ Петровъ: и прошу васъ прибавить къ тому по справедливости, что я буду ему адъютантомъ лучше васъ, потому что былъ уже въ тринадцати огняхъ военныхъ, не безъ отличія въ нкоторыхъ.
Вечеромъ того же дня герой нашъ былъ уже у Сказина.
Дло очень легко устроилось. Впрочемъ, главная помха заключалась въ бдномъ состояніи Петрова, затруднявшемъ отправленіе новой его должности. Это затрудненіе было устроено Сказинымъ такъ:
— Если вы соглашаетесь, сказалъ онъ: раздлить со мною военные труды и опасности, то значитъ ли что нибудь съ моей стороны подлиться съ нами состояніемъ моимъ, на надобности ваши въ войн.
Петровъ поклонялся Генералу, возблагодаря его за общанную помощь, и черезъ пять дней покинулъ Петербургъ, направивъ свой путь къ Слободзеи, гд тогда, находилась наша армія, подъ начальствомъ Графа Каменскаго 2-го. Въ первые дна мсяца, по прибытій на мсто военныхъ дйствій, М. М. Петровъ не имлъ ни какихъ занятій, свободное время онъ употреблялъ на осмотръ Балканскихъ высотъ, о формаціи которыхъ онъ особенно распространяется. Во время блокады Рущука Генералъ Сказинъ былъ боленъ, оставшись безъ всякаго дла, Капитанъ Петровъ вызвался участвовать въ экспедиціи Генералъ-Маіора Кульнева, наряженной противъ трехбунчуждаго паши Кушанцъ-Али, стоявшаго предъ Тарновымъ, на. окраин малыхъ Калкановъ. Михаилъ Матвевичъ вступилъ въ должность разъзднаго адъютанта къ Кульневу. Здсь онъ очутился лицемъ къ лицу съ волонтеромъ, изъ адъютантовъ Князя Багратіона, истиннымъ пвцомъ той эпохи и еще боле того завала людей, къ которому принадлежалъ Петровъ, съ Денисомъ Васильевичемъ Давыдовымъ. Но пусть лучше сямъ Петровъ разскажетъ намъ объ этомъ знакомств:
‘Между восннихъ подвиговъ славнаго Кульнева были иногда часы, когда мы, мчась съ приказаніями но линіи отъ пхоты къ гусарамъ и отъ гусаръ къ казакамъ, соединялись у нашего начальника, любезнаго всмъ Якова Петровичи Кульнева, пость кашицы и шашлыковъ, или попить съ нимъ чайку и душнику. Тутъ Денисъ Васильевичъ острою своею бесдою, въ живыхъ шуткахъ изливалъ пріятную прохладу утомленнымъ войною душамъ нашимъ. Онъ пилъ, какъ гусаръ въ войн, но не темную, а любилъ для шутки выставить себя горькимъ. Выпивъ первую чарку, онъ всегда бывало кряхнетъ и поведетъ рукою но груди къ животу. И какъ однажды Генералъ спросилъ его: — что, Денисъ, пошло по животу?— Онъ отвчалъ: ‘Нтъ. Пошло какъ слдуетъ, — ни уголькамъ.’
‘Въ отечественную войну я видлъ его нсколько разъ, когда онъ наконецъ, бывъ примрнымъ начинщикомъ партизанской войны, крутился съ своею партіею между становищъ непріятельскихъ, въ виду, иногда и въ сношеніи, часто, съ нашимъ авангардомъ. Въ Декабр 1812 года нашъ 1-й егерскій полкъ, отъ корпуса Милорадовича присплъ къ его партіи въ городъ Гродно, занятый нить подъ этотъ день.
‘Посл Люценскаго сраженія, на третій день, отступая къ Дрездену, за Фраубургомъ, арріергардъ нашъ остановился но утру рано, 23 Апрля, на позиціи, ожидая приступа непріятеля. Я похалъ осмотрть лвую сторону нашего мста, чтобы знать его ситуацію на случай военнаго дйствія, а генералъ Карисшшвъ, командиръ нашего полка, остался яри колонн, чтобы сторожить непріятеля. Отправляя меня, онъ сказалъ: — Прізжайте скоре, я потороплю здсь всхъ своихъ, чтобы намъ не опоздать пость что-нибудь до наступи непріятельскаго.
Я похалъ, осмотрлъ низину мста къ рк Мюльд и потомъ поднялся на нагорный половой подлсокъ, замчая мста. Вдругъ вижу я, предо мною, подъ кустомъ дубняка, лежащаго размтавшагося въ крпкомъ сн, русскаго человка, въ красной александринской рубашк съ косымъ ворогомъ, безъ верхняго наряда, съ бородою черною, но небольшею, не окладистою. Недалеко отъ него, на меж пашни, четыре казака, сидя у огня, что-то варили, а еще подале, у кустовъ стояли биваками гусары и козаки, числомъ до двухъ сотъ, тоже стряпавшіе обдъ. Я остановился надъ спящимъ и, всматриваясь въ него, узналъ въ немъ удалаго нашего партизана-поэта.— Денисъ Васильевичъ! Денисъ Васильевичъ! закричалъ я, спрыгнувъ съ лошади.— Онъ проснулся и протянулъ мн руку.— Что вы это тутъ разлеглись? Разв вы не чуете душею своею, что близь насъ находятся любящіе васъ давніе товарищи?— Онъ, сидя на земл, сказалъ мн, что весь вчерашній день и всю прошлую ночь бродилъ съ партіею его для открытія непріятельскихъ преднамреній и только что предъ свтомъ этого утра прибилъ къ своимъ, на это мсто отдохнуть. Тутъ я сказалъ ему: — Видите ли вы вонъ тамъ т два высокія дерева на краю этого поля и при нихъ дымокъ?— Вижу, сказалъ онъ, сидя еще на земл.— Тамъ варится котелъ славной каши, и Карпенковъ ждетъ насъ съ готовою чарою вина и ложками.— Денисъ Васильевичъ, услыша это, вскочилъ съ земли я, какъ былъ безъ верхняго платья, съ подтяжками на плечахъ, благимъ матомъ вспрыгнулъ на коня, и мы поскакали,въ Карпенкову сть кашу и смачивать угольки и пепелища въ геройскихъ грудяхъ нашихъ. Между дою и питьемъ мой Задунайскій и Карпенкова Финляндскій товарищъ, говорилъ много умнаго о войн, настоящей кампаніи и читалъ намъ новые свои стихи: Наказъ зефирамъ летть къ отчизн дорогой и Приглашеніе Бурцева собутыльника на темную опять.’
Во время сраженія при сел Батин, 26-го Августа 1810 года, Михаилъ Матвевичъ Петровъ чувствовалъ себя очень нездоровымъ: это былъ промежуточный день лихорадки, которою страдалъ онъ. По окончаніи сраженія, утомленный тревогами дня и хлопотливымъ отправленіемъ своей должности, онъ прилегъ отдохнутъ на трав. Въ нсколькихъ шагахъ отъ него находился большой Турецкій обозъ, но близости котораго стояло около 800 вьючныхъ верблюдовъ. Лежа на бугорк, герой нашъ любовался оживленною картиною, которую представляло расхищеніе этой военной добычи нашими солдатами. ‘Сквозь самое страданіе мое,’ говоритъ онъ: ‘весело было смотрть мн на эти благополучныя суеты солдатъ побдителей и иныхъ сопутниковъ нашего торжества.’ Но вскор сниманіе Михаила Матвевича обратили на себя Турецкія фуры, покрытыя буйволовыми кожами. Какое-то непонятное чувство заставило его приподняться съ земли и опрометью броситься къ фурамъ, герой нашъ увидлъ, что он были наполнены боченками и мшками пороха. Можно представить себ весь ужасъ Петрова: подл фуръ солдаты ужъ успли разложить огонь и готовились варить кашу. Благодаря дятельности и распорядительности Михаила Матвевича, огонь былъ потушенъ и пороховой паркъ, такъ нужный для арміи, спасенъ.
Но окончаніи кампаніи 1810 года, Петровъ, вслдъ за своимъ генераломъ, отправился въ Петербургъ. Путь его лежалъ черезъ Псковъ, дорогое для него мсто но воспоминаніямъ юности. Прибывъ въ этотъ городъ и желая встртиться съ кмъ нибудь изъ знакомыхъ, Михайло Матвевичъ отправился прямо въ Итальянскій клубъ. Войдя въ залу клуба, герой нашъ хотлъ сохранить строгое инкогнито, которое, впрочемъ не удалось.
Первая узнала его старушка Рагозинская, родная сестра бывшаго Екатерининскаго вельможи Ланскаго.
— Что ты отъ насъ прячешься, сказала она: — ты думаешь мы тебя забыли, не узнаемъ? Нтъ, ступай-ка сюда, мы вс тебя помнимъ.
Старушка усадила нашего героя на диванъ. Вокругъ него составился кружокъ лицъ знакомыхъ и незнакомыхъ. Пошли распросы. Вс съ любопытствомъ смотрли на человка, только что возвратившагося съ театра военныхъ дйствій. Михайло Матвевичъ былъ героемъ вечера. Онъ увлекся ‘во весь размахъ военной души моей,’ по собственному выраженію, и увлекалъ слушателей, которые ахали и вздрагивали отъ изъясненій не фасонистыхъ кровопролитныхъ сценъ.
— Охъ, пожалуй-ста, вскричала старушка Рагозинская: говори ты посмирне, а то ты такъ разсказываешь, что ально наши головушки черезъ мочь на плечахъ держатся, пощади ихъ: вдь он не басурманскія!
Въ числ слушателей Михаила Матвевича находился исправляющій въ то время должность Псковскаго губернатора Фишеръ, сынъ котораго служилъ также въ Дунайской Армія.!’то обстоятельство заставило Фигнера познакомиться съ нашимъ героемъ. Молодой Фигнеръ, по словамъ Михаила Матвевича, былъ украшеніемъ русской арміи. Повствуя о его подвигахъ М-me Фигнеръ, также находившейся въ клуб, герой нашъ тронулъ ея материнское сердце: ‘слезы катились по дородному и еще прекрасному’ лицу ея. Чтобы осушить эти слезы, онъ сказалъ ей:
— Послушайте, сударыня! или я сказалъ валъ что-нибудь горестное!
‘Нтъ, отвчала она: — это слезы радостнаго сердце матери, изливающіяся въ благодарность Богу.
По возвращеніи въ Петербургъ, капитанъ Петровъ изъ Аракчеева полка перешелъ въ 1 егерскій полкъ, по, обольщенію славными длами въ Финляндской войн командира его, полковника Карпенкова. Полкъ этотъ стоялъ на Прусской границ было съ нашимъ героемъ въ теченіе 1811 года, — мы не знаемъ: дальнйшіе разсказы его начинаются съ 12 года. Въ Феврал 1811 года онъ, по экзамену, получилъ маіорскій чинъ. Отъзжая къ арміи на Прусскую границу, маіоръ Петровъ зашелъ проститься съ бывшимъ своимъ начальникомъ генералъ-лейтенантомъ Сукинымъ. Это было въ воскресенье. Генералъ жилъ съ своею родною сестрой, пожилой и глухой двушкой. Сукинъ съ восторгомъ встртилъ стараго сослуживца: сестра его была въ это время у обдни. Генералъ упросилъ Петрова остаться съ нимъ обдать, а пока пригласилъ его съ собою кататься. Когда они возвратились домой, Генеральская сестра уже пріхала отъ обдни.— Гд ты была сестра такъ долго? спросилъ се генералъ.
‘Въ Невскомъ монастыр у обдни, отвчала она: служилъ митрополитъ и самъ проповдь говорилъ.
По поводу этого, Сукинъ пустился въ плоскія шутки. По видимому, Михаилу Матвевичу не нравились эти шутки: онъ тихонько сказалъ генералу.
— На что вы это, ваше в—ство, нападаете на божественную кротость вашей сестрицы?
‘Не думаешь ли ты, возразилъ генералъ: — что слова мои длаютъ ей что-нибудь непріятное? Нтъ, она мой единственный другъ, воспитанная вмст со мною, а потому и не ханжа. Вдь она здитъ въ эти мста отъ нечего длать, глядя на другихъ, какъ двка старая и отъ малолтства глухая, а молится она усердно дома.’
Прощаніе старыхъ друзей было самое трогательное. Обнимая и крестя Петрова, Сукинъ сказалъ ему: — Прости, мой любезный товарищъ! Будь на теб Божіе и мое гршное благословеніе! Я проливаю и буду проливать слезы отъ скорби, завидуя судьб вашей: вы идете, какъ герои, еще сражаться за славу и благоденствіе нашего отечества. И ежели суждено умереть кому изъ васъ, то вы умрете завидною для меня, почтенною, геройскою смертію, — на нол чести, подъ священными знаменами отечества своего, а я околю {Курсивъ принадлежитъ подлиннику.} здсь, какъ горемычная баба, на постели, въ душныхъ стнахъ этихъ.’
‘За такое, говоритъ Михаилъ Матвевичъ убдительное нравоученіе, я насильно поцловалъ руку моего стараго шефа и дивизіоннаго начальника и удалился, не видвъ его боле до конца его жизни.’ — Сукинъ умеръ I іюня 1837 года въ Петербург, въ чин поддато генерала, въ званіи Коменданта Петропавловской крпости.
Въ половин мая 1812 года Государь прибылъ въ Гродно для осмотра войскъ, стоящихъ по Нману. Маіоръ Петровъ былъ дежурнымъ почетнаго караула. По своей обязанности, онъ безпрестанно поврялъ пасты, наружные и внутренніе, до самой спальни Императора. 18-го числа Государь приказалъ разбудить себя въ 5 часовъ утра. Еще до восхода солнца М. М. Петровъ пошелъ въ комнату, находящуюся породъ спальней Императора, чтобы посмотрть часовыхъ унтеръ-офицеровъ, Гофъ-камердинеръ готовилъ платье Его Величеству. Вниманіе Михаила Матвевича обратили на себя онучки, сдланныя имъ толстаго полотна, какое употребляется ни солдатскія рубашки. Любопытство, которое возбудилъ этотъ предметъ въ Петров, было удовлетворено камердинеровъ, объяснявшемъ, что Императоръ, для спасенія отъ мозолей, уже три года носитъ онучки, что Его Величество сначала не умлъ въ нихъ обуваться, но что потомъ одинъ гвардейскій солдатъ научилъ его, такъ употреблять ихъ въ дло.’ Я взялъ себ, говоритъ М. М. Петровъ въ заключеніи 14-го разсказа, носящаго названіе: обувь мои въ онучки вмсто чулокъ, это обуваніе во всегдашнее средство успокоенія заслуженныхъ солдатскихъ ногъ моихъ,’
При открытіи кампаніи 1812 года, 1-й Егерскій полкъ находился въ авангард Дорохова. Быстрымъ движеніемъ Наполеона, отъ Ковно къ Вильн, онъ, вмст съ другими полками, былъ отрзанъ отъ 1-й арміи, корпусъ маршала Даву не допускалъ его до соединенія со 2-ю, только съ неимоврными усиліями удалось спастись отъ неизбжной погибели. Присоединившись къ арміи Кн. Багратіона, полкъ, въ которомъ служилъ нашъ герой, поступилъ подъ начальство атамана Платова, командовавшаго арріергардомъ отступающихъ нашихъ армій. Въ знаменитый день Бородинскаго сраженія, 26 августа 1812 года, 1-й Егерскій полкъ защищалъ переправу черезъ рку Калочь, впадающую въ Москву. Маіоръ Петровъ командовалъ въ это время первымъ батальономъ своего полка. Непріятель уже перешелъ на правый берегъ Калочи, вслдъ за лейбъ-егерскимъ полкомъ, защищавшимъ этотъ постъ съ ранней зари и почти истребленнымъ. Полковникъ Карпенковъ съ 1-мъ батальономъ полка, занявъ мсто лейбъ-егерцевъ, бросился въ штыки и истребилъ непріятельскую колонну. Въ тоже время 8-й батальонъ 1-го Егерскаго полка, также участвующій въ дл, бросился на пловучій мостъ, очистилъ предмстіе и, соединившись съ батальономъ Петрова, прогналъ непріятеля въ улицы села Бородина, По окончаніи этого дла, прискакавшій къ мостамъ, Начальникъ Главнаго Штаба, генералъ-маіоръ Ермоловъ приказалъ оставить занятіе Бородина и заняться совершеннымъ истребленіемъ мостовъ на Калочи. Полковникъ Карпенковъ поручилъ это дло маіору Петрову, который, подъ сильнымъ непріятельскимъ огнемъ, успшно исполнилъ это приказаніе, разломавъ пловучій и сжегши надводный мосты. Въ остальное время этого знаменитаго дня маіоръ Петровъ защищалъ батарею Раевскаго, на лвомъ берегу ручья Стонца. За бородинскіе подвиги М. М. Петровъ получилъ орденъ Св. Георгія 4-й степени.
При отступленіи къ Москв, 1-й Егерскій полкъ замыкалъ арріергардную колонну Графа Остермана Толстаго. Вотъ какъ описываетъ это отступленіе Михайло Матвевичъ:
‘Смятеніе народа было ужасно и трогательно, даже твердымъ душамъ воиновъ. Сердца наши обливались кровію, при вид злополучія народа нашего. Одинъ Вогь, тайно предвщавшій намъ за бдами нашими благодать свою, былъ утшеніемъ и подкрпленіемъ нашей бодрости, сохранившей полки наши отъ разрушенія ихъ, ибо отступательное движеніе арріергарда въ этотъ (2 Сентября) и слдующій день, сопровождено было представленіями, отъ которыхъ сердца наши пришли въ тяжкое смятеніе. Тутъ старцы, согбенные тяжестію лтъ и болзней, едва живые, брели спотыкаясь, тамъ родители, обремененные ношами своего порожденія и самаго нужнаго имъ имущества, подавленные изнеможеніемъ съ воплемъ падая шагъ за шагомъ, ускоряли уходъ свой отъ страшнаго врага своего. Стороны дороги покрыты были толпами воющихъ скитальцевъ, сидящихъ при огняхъ въ отчаяніи и неимющихъ ничего къ отрад своей въ душахъ, кром собственнаго вопля своего предъ Господомъ.
‘Да, други мои! Я видлъ какъ Москва пылала! Видлъ счастливыхъ чрезъ два вка обитателей, съ воплемъ бродящихъ по стогнамъ ея и бгущихъ куда зря, въ отчужденіи себя отъ мирныхъ жилищъ своихъ. Тяжко мн и теперь еще досказать вамъ: я видлъ несчастныхъ младенцевъ, въ бдахъ родителями утраченныхъ, на пути давимыхъ скачущими на уходъ колесницами!
‘Когда 4 Сентября къ ночи арріергардъ нашъ пробрался тайно съ Рязанской на Калужскую дорогу, стадъ на ночлегъ, безъ бивачнаго огня, на нравомъ, высокомъ берегу Москвы рки, около селенія Никитскаго, то съ горнаго этаго мста видны были огромныя гряды живыхъ пламенныхъ взмаховъ огня, пожиравшаго Москву, гд триста церквей и четырнадцати тысячъ домовъ содлались жертвою хищниковъ, потерявшихъ свою религію и истинное понятіе о геройской слав, которой въ недавнее время предки ихъ изучали отъ великихъ героевъ отечества ихъ — Конде и Тюреня. ‘
Во время пребыванія нашей арміи при сел Тарутин, М. М. Петровъ здилъ въ Калугу къ сестр своей Марь Матвевн, бывшей за мужемъ за Гаврилой Михайловичемъ Шуваевымъ. Но сестры своей онъ не засталъ дома: ‘они, по его выраженію, по женской тактик спряталась отъ непріятеля въ воронежскіе родные ухожи!’ Зять Михаила Матвевича принялъ новаго своего родственника, прежде никогда имъ невиданнаго, съ необыкновеннымъ радушіемъ.
О преслдованіи непріятеля до Вязьмы, Михаилъ Матвевичъ говоритъ очень кратко. въ этомъ город онъ въ первый разъ былъ пораженъ картиною французскаго вандализма. ‘Тамъ, говоритъ онъ: гд съ благоговніемъ покланялся народъ Создателю свта и въ олтаряхъ священныя эвхаристіи, обращенныхъ въ конскія стойлища, — святыя иконы повержены въ срамныя нечистоты, а стны исчерчены гнусными изображеніями. Тутъ лежали падалища и трупы самихъ разрушителей всего божественнаго людямъ, а тамъ — о, ужасъ! образъ святыя Присно — Двы лишенный очей, и ты, небесный Искупитель нашъ, изъязвленъ въ лиц твоемъ, поругательно, оружіемъ давно осатанлыхъ героевъ!’
Во время преслдованія непріятеля отъ Дорогобужа, 1-й Егерскій волкъ поступила, въ авангардъ, подъ команду генералъ-маіора Юрковскаго. До 25 октября погода стояла теплая и ясная. Въ полдень этого дня подулъ сверный втеръ, набжали тучи, повалилъ снгъ. 26-го числа было уже 5 мороза, къ утру 27-го небо прояснилось, но реомюръ показывалъ 10.— Картина бгущаго и мерзнущаго непріятеля была ужасна! ‘Какія страшныя представленія, говорить намъ автобіографъ, являлись намъ на пути этомъ, о Боже! Тамъ у изнемогшихъ, у огня лежавшихъ, отгорали руки, или ноги. Въ иныхъ мстахъ упадшіе оканчивали жизнь, длая страшныя кривлянія, и, вмсто стоновъ, испущали изъ устъ клокотаніе замерзающей пны. Какъ ни велики были злодянія Французовъ, содланныя въ ндрахъ нашего отечества, но мра страданія ихъ превзошла и превозмогла справедливую къ нимъ ненависть и священное мщеніе за отечество нашихъ воиновъ, которые, смотря на ихъ тартарное мученіе съ сердечною скорбію, желали уже простертъ не пагубу оружія своего, а руку помощи отъ христіанской души своей, но никто не находилъ и не придумалъ средствъ къ спасенію ихъ: ибо селенія, на большое разстояніе по сторонамъ дороги, истреблены были до основанія, а хлба, просимаго ими, мы почти и сами не имли, по причин поспшнаго марша, отдалившаго насъ отъ идущихъ за нами провіантскихъ фуръ. Однако, нельзя не вспомнить съ благоговніемъ святое незлобивое умиленіе нашихъ воиновъ, отдававшихъ послдній свой хлбъ страдающимъ отъ голода врагамъ своимъ. О, эти крупинки благотворенія изъ послдняго!… Всевышній отецъ благословитъ на будущія времена въ изобиліи ихъ жизни!’
Стараніемъ М. М. Петрова, была исправлена Соловьевская переправа черезъ Днпръ. Перешедъ черезъ эту рку, 1-й Егерскій полкъ присоединился къ отряду казачьяго генерала Грекова 1-го. По поводу этой переправы, Михаилъ Матвевичъ очень хвалитъ офицеровъ своего полка за то, что они не тронули сокровищъ, брошенныхъ непріятелемъ на лвомъ берегу Днпра, у Соловьевской переправы, предоставивъ ихъ нижнимъ чинамъ и отовсюду стекающимся поселянамъ.
Слдуя къ Орш, въ отряд Платова, по правому берегу Днпра 1-й Егерскій полкъ собиралъ шайки разбредшихся Французовъ, иныя числомъ боле тысячи. Узнавъ, что въ тылу его показалась четырехтысячная французская колонна, предводимая маршаломъ Неемъ, разбитымъ 6 ноября при Красномъ, атаманъ Платовъ отправилъ значительную часть своего корпуса подъ начальствомъ полковника Кайсарова, адъютанта Кутузова, навстрчу Французамъ. Въ этой экспедиціи, кончившейся неудачно, участвовалъ и 1-й Егерскій полкъ. М. М. Петровъ не одобряетъ ни самонадянности Донскаго атамана, мечтавшаго такъ легко справиться съ знаменитйшимъ изъ Наполеоновскихъ маршаловъ, ни заносчивости полковника Кайсарова. 10-го Ноября 1-й Егерскій полкъ оставленъ былъ въ Орш для очищенія этого города отъ мертвыхъ тлъ, для приведенія въ извстность отбитыхъ у непріятеля пушекъ, ружей, понтоновъ, холста и разнаго рода* фуръ и, наконецъ, для отправленія во внутрь Имперіи плнныхъ, которыхъ набралось при полку боле трехъ тысячъ. 1-й Егерскій полкъ пробыть въ Орш, до 16-го Ноября. Въ промежутокъ этого времени Михаилъ Матвевичъ удостоился видть Великаго Князя Константина Павловича, вотъ какъ онъ разсказываетъ объ этомъ происшествіи:
‘За три часа до спта, 14-го Ноября, вдругъ, нечаянно и неожиданно, Его Высочество Цесаревичъ Константинъ Павловичъ, слдуя изъ Петербурга въ главную квартиру арміи, по необходимости на протяжныхъ лошадяхъ, набранныхъ кое-гд, прибылъ прямо въ домъ, занимаемый полковникомъ Карпенковынъ. Вошедъ въ комнату, гд снялъ полковникъ, по общему военному обыкновенію того времени и уже по привычк аванпостной, въ мундир, имя огонь при часовомъ въ боковой каморк, Великій Князь началъ кликать:
— Карпенковъ, Карпенковъ! Великій Князь къ теб пріхалъ.
‘Такія слова, неожиданно въ темнот услышанныя, изумили бы и не спавшаго предъ тмъ, почему полковой командиръ спросилъ съпросонья: — какъ это? Почему это извстно?— тогда Великій Князь повторилъ: — вставай, Моисей Ивановичъ, Великій Князь съ тобою говоритъ.
‘Полковой командиръ, удивленный такимъ неожиданнымъ случаемъ и снисхожденіемъ, всталъ поспшно, прося Высочайшаго прощенія въ безпорядочномъ принятіи Высочайшей его особы, но Великій Князь отвчалъ ему на это:
— Ничего, ничего! Нтъ твоей вины, полковникъ: ибо всякому трудившемуся, какъ ты, въ войн этой, впереди арміи, можно и должно успокоиться.— На что полковникъ отвчалъ:
— Но не тогда, когда Высочайшая особа Ваша въ безпокойствіи находится.— Служители полковника, услыша разговоръ, прибжали съ огнемъ. Великій Князь отказался отъ почетнаго караула и ординарцевъ, а равно ничего не пожелалъ кушать, кром чаю и то своего, говоря:— Я тебя попотчую моимъ чаемъ, у тебя нтъ такого.
‘Кушая чай, Великій Князь раскрашивалъ полковаго командира о послднихъ длахъ войны, бывшихъ посл Малоярославецкаго. При этомъ случа полковникъ не умолчалъ сказать о достоинств офицеровъ арміи нашей вообще, представляя многіе, еще недавніе, примры ихъ честолюбія и ревности, при чемъ, Великій Князь, выслушавъ его рчи, сказалъ:
— ‘Знаю, знаю. Они ужъ слишкомъ стремительны къ отличіямъ: ибо несоразмрная, противу нижнихъ чиновъ, утрата ихъ, ясно это показываетъ.’
Посл этого Великій Князь спросилъ полковника нашего:
— ‘Что это я видлъ у тебя за дворами, въ лвой сторон къ Днпру, — горитъ такъ жарко?’
И когда полковой командиръ доносъ Цесаревичу, что это горятъ тла Французовъ, числомъ, 1700, съ присоединеніемъ трехъ сотъ лошадиныхъ падалицъ, укладеннихъ на костры, по затрудненію убрать ихъ иначе, Великій Князь, обрадованный этимъ извстіемъ, сказалъ:
— Славно, славно! Знаешь ли, полковникъ, ты эту мысль выхватилъ изъ души моей. Я донесу объ этомъ Государи, и скажу свтлйшему Главнокомандующему, и ты увидишь, — везд начнутся подобныя твоему всесожженія.
‘Тутъ полковой командиръ представилъ Цесаревичу меня, возвратившагося съ объзда загородныхъ постовъ. Великій Князь обратилъ ко мн многіе вопросы о войн и служб моей и, бывъ доволенъ моими отвтами, удостоилъ меня лестныхъ привтствій своихъ.’
‘Къ утренней зар лошади Великаго Князя были выкормлены и запряжены, ибо онъ халъ, какъ выше было сказало, отъ нкотораго мста пути своего, за долгихъ, въ одной коляск, безъ свиты, съ двумя служителями. На разсвт Его Высочество изволилъ выхать изъ Орши въ главную квартиру Копысъ. Полковникъ Карпенковъ и я, на верховыхъ лошадяхъ, проводили чрезъ городъ и за городъ своего нечаяннаго, незабвеннаго гостя.’
Выйдя изъ Орши, 1-й Егерскій полкъ долженъ былъ наблюдать за движеніемъ польской дивизіи Домбровскаго. 18-го ноября полкъ имлъ ночлегъ въ деревн Киселяхъ. Предъ выступленіемъ его въ походъ ‘случилось нечаянное приключеніе,’ но пусть объ этомъ приключеніи разскажетъ самъ Михайло Матвевичъ:
‘Поутру, по пробитіи генеральнаго марша, полковникъ Карпенковъ призвалъ къ себ провіантскаго чиновника, чтобы согласить его отпустить изъ заготовленнаго количества трехсуточную пропорцію сухарей на полкъ нашъ. Провіантскій чиновникъ на это не соглашался, представляя свои резоны, нкоторымъ образомъ и справедливые. Въ этой же комнат, въ противуположномъ входу конц, сидлъ я у стола, занимаясь повркою вдомости вещей своего батальона, требованной къ скорой подачи.’ ‘Споръ вилковаго командира съ провіантскимъ чиновникомъ прерванъ былъ слдующимъ: отворилась корчма и вошелъ въ нее извстный въ полку своею храбростію, наилучшимъ поведеніемъ и искусною стрльбою, охранительный въ сраженіяхъ особы полновато командира, гренадеръ-егерь Алексевъ. Подступя къ полковому командиру, Алексевъ донесъ: Ваше высокоблагородіе! я сыскалъ двухъ рекрутиковъ нашего полку, запаснаго батальона. Они два брата, наемщики этого села, были спрятаны у ихъ матери въ гумн, въ солом.
‘Гд эти бездльники! подавай ихъ сюда.’
— Они здсь въ сняхъ, ваше в—діе, и съ матерью.
‘ Сказавъ это, Алексевъ растворилъ дверь и ввелъ бглецовъ въ корчму, при которыхъ была и мать, они одты были въ мужицкихъ балахонахъ.
‘Полковой командиръ, желая ихъ усовстить и постращать ихъ мать началъ говорить имъ: — такъ-то вы, охочіе наемщички, отслужили Государю, которому присягали, цлуя крестъ Господень и евангеліе! Взяли съ нанявшихъ вагъ денежки, да и бжали съ ними къ родной матушк въ гумно, на службу въ полкъ мышей да крысъ! А ты, старая скотина, такъ-то благословляла дтокъ своихъ въ наемщики на службу Царскую, по присяг предъ животворящимъ крестомъ! Тотчасъ приняла бглецовъ клятвопреступниковъ въ домъ свой и спрятала, чмъ бы, напомни имъ присягу и Божій гнвъ за нарушеніе, клятвы, послать ихъ явиться въ полкъ! Вотъ они бы, за справедливость твою и молитвы о нихъ, по Божьей милости, отслужа Царю врою и правдою, возвратились къ теб на радость твоей старости, съ крестами и медалями на груди, — вотъ съ такими, какъ у него (показывая на Алексева), а теперь, знаешь ли, до чего ты дожила? Ихъ за то, что они взяли наемныя деньги служить по присяг Государю и бжали съ ними къ теб, родной матушк, вотъ, при твоихъ же глазахъ, поставятъ спина съ спиною, вотъ такъ….’
Сказавъ это, онъ столкнулъ бглецовъ спинами одного къ другому.— И чтобы не тратить лишней пули, однимъ выстрломъ положатъ ихъ въ могилу, вотъ ты и плачься вкъ сама на себя!
‘Сказавъ это, полковникъ отвернулся отъ бглецовъ, и какъ тогда былъ протину глазъ его провіантскій чиновникъ, то онъ зачалъ опять уговаривать его на выдачу полку сухарей. Этимъ временемъ Алексевъ съ бглецами и матерью ихъ вышелъ изъ корчмы. Провіантскій чиновникъ, оспоря полновато командира нашего, пошелъ къ себ. Послдній, кропочась на несговорчивость его, ходилъ по корчм взадъ и впередъ. Вдругъ на улиц, передъ корчмою раздался ружейный выстрлъ. Полковникъ изумился говоря:
— Чтобы это такое было?— Я отвчалъ ему: — Это значитъ, что Алексевъ исполнилъ свято ваши командирскія слова.
‘Неужели онъ, дьявольскій сынъ, это сдлалъ? Изба ни его Богъ? Я, чортъ знаетъ, что съ нимъ сдлаю!’
‘Тогда я, вставши съ мста моего, сказалъ ему: Господинъ полковникъ! Избави васъ Богъ, если вы хотя видъ гнва вашего покажете атому храброму гренадеру, имющему святую довренность ко всякому вашему командирскому слову.
— Да я вдь только стращалъ этихъ бглецовъ и мать ихъ.
‘А онъ будто зналъ, что у васъ на ум! Какъ бы то ни было но я умоляю васъ, господинъ полковникъ, быть и въ этомъ случа великодушнымъ, какъ и въ бояхъ съ непріятелями, оставляя во всякомъ случа за собою добрую славу надежныхъ словъ вашихъ для подчиненныхъ, не опасался никакихъ худыхъ послдствій отъ этого неумышленнаго… При этихъ словахъ моихъ вошелъ въ корчму гренадеръ Алексевъ и сказалъ:
— Исполнилъ, ваше в—діе.
‘Полковникъ спросилъ его робко: — обоихъ?’
— Точно такъ, какъ изволили ваше в—діе показывать: одною пулею.
‘Тутъ полковникъ сквозь прохлынувшія слезы спросилъ: — а мать ихъ?’
— Она войтъ надъ ними.
‘Ступай въ свое мсто, — сказалъ ему полковой командиръ.’
‘Алексевъ певернулся лихо и вышелъ изъ корчмы бодро, какъ ни въ чемъ не бывало.
‘Тутъ полковой командиръ, погруженный въ глубокую горесть, всплеснувъ руками, сказалъ:
— Всевышній отецъ! прости мн нечаянное осужденіе и казнь неожиданную малодушныхъ преступниковъ клятвы и страданіе безразсудной матери ихъ, страданіе вчное!
‘Но длать было нечего. Полковой командиръ немедля написалъ письмо къ корпусному командиру своему, графу Остерману-Тодстому, извстя его подробно о происшедшемъ въ полку, прося себ и гренадеру Алексеву прощенія отъ вышняго начальства, которое письмо тогда же и отправилъ къ нему съ адъютантомъ Фроловымъ, а самъ тотчасъ выступилъ въ походъ и удалился съ полкомъ отъ того- мста, на которомъ, могущественный рокъ, какимъ-то уродливымъ извтомъ своимъ, повергъ нечаянно двухъ малодушныхъ преступниковъ клятвы, воздымивши виновную кровь ихъ на мст рожденія, при взорахъ преступной ихъ матери, въ урокъ многимъ!’
‘Черезъ четыре дня полковой командиръ получилъ отъ графа Остермана слдующее предписаніе: ‘храброму, усердному гренадеру Алексеву вручитъ отъ меня приложенные здсь пять червонныхъ, и если нтъ никакихъ особыхъ препятствій, то произвести его въ унтеръ-офицеры.’ Что было тогда же исполнено.
При дальнйшемъ преслдованіи непріятеля, 1-й Егерскій полкъ сначала шелъ одинъ вверхъ но правому берегу Днпра, а потомъ составлялъ передовой отрядъ корпуса Милорадовича, шедшаго но слдамъ партизана Д. В. Давыдова. 15 Декабря онъ прибылъ въ Гродно. Здсь 17 числа Карпенконъ, получившій чинъ генералъ-маіора за Бородино, сдлалъ полковой парадъ въ честь бывшаго шефа полка, полковника Давыдовскаго, умершаго отъ ранъ въ Гродно. Посл обычныхъ церемоній, на могилу умершаго былъ положенъ лавровый внокъ, и полковой командиръ со всми присутствующими поклонился до земли праху Давыдовскаго. По окончаніи парада, въ квартир генерла Карпенкова, былъ обденный столъ, ‘при чемъ, говоритъ Михаилъ Матвевичъ полные бокалы бушевавшаго вина были выпиты въ славную память падшаго героя.’
Въ корпус Милорадовича 1-й Егерскій полкъ отправился за границу, находясь постоянно въ авангард. Въ отряд генерала Карпенкова находилось тогда три полка. Первымъ Егерскимъ командовалъ Михайло Матвевичъ Петровъ. Въ сраженіи при Бауден герой нашъ дрался на лвомъ фланг арміи, удерживая одну изъ высотъ Кюневальдскихъ горъ. Въ этой битв онъ получилъ рану пулею въ лвый бокъ, близь спинной кости. Михайло Матвевичъ очень хвалитъ геройство Карпенкова и превозноситъ подвиги своего корпуснаго командира, графа Остермана-Толстаго. Посл этого дла, М. М. Петровъ, вмст съ другими ранеными офицерами своего полка, отправился въ Силезію. Прибывъ въ маленькій городокъ Бригъ на Одер, наши раненые остановились на городской площади и потребовали какого-нибудь лекаря, или фельдшера, для неувязки ранъ. Тугъ къ ихъ фургонамъ подошли три дамы, хорошо одтыя, и спросили по русски, какого они корпуса. Можно судить объ изумленіи и радости нашихъ раненыхъ соотечественниковъ! Полуживъ отвтъ, что они 4-го корпуса, дамы назвались маркитантскими женами и общались сходить за лекаремъ. Но герой шинъ не поврилъ инкогнито ‘любезныхъ Божіихъ ангеловъ Русской земли,’ по его выраженію. Онъ тугъ же началъ упрашивать ихъ ‘продать, уступить страдающимъ отъ язвъ благополучіе побесдовать съ милыми Россіянками,’ Дв дамы били молоденькія.— Косовъ! гд ты? обратился Михайло Матвевичъ къ одному изъ своихъ товарищей: — куда важное дло, что нтъ руки у тебя! Вдь ты у насъ авангардный волокита, чичизбей, подступи-ка къ нимъ: вдь тутъ рука бездльная вещь.— Дамы засмялись и поспшили скрыться. Въ это время прибжалъ на площадь адъютантъ графа Остермана, Лаптевъ и объявилъ, что корпусный командиръ, считавшій нашего героя умершимъ, очень обрадовался, узнавъ отъ графини, что М. М. Петровъ живъ.— Отъ какой графини? спросилъ послдній. Оказалось, что три маркитантки были ни кто иныя, какъ графиня Осторманъ и ея племянницы, княжны Туркестановы. Михаилъ Матвевичъ струхнулъ порядкомъ.
— Не безпокойтесь, поспшилъ успокоить его Лаптевъ: — графиня сказывала съ удивленіемъ о всхъ вашихъ рчахъ и графъ радостно отвчалъ ей: — Да вотъ видишь, графиня, и раненые-то каковы они у меня. А вы чаяли, не бось, что они отъ ранъ должны разохаться, какъ бабы, пожалуйста и не думай впередъ этого. Вотъ кабы вы не ушли отъ нихъ, то не диво и то, что они бы васъ, маркитантокъ, прибрали къ геройскимъ рукамъ. Ну вотъ теперь знайте и помните, что воинъ и на краю могилы его — все герой.’
Получивъ нужное облегченіе отъ графскаго доктора, тотчасъ явившагося посл этого разговора, наши спутники разстались: товарищи Михаилы Матвевича, но приказанію графа, подарившаго имъ но десяти червонцевъ, отправились въ Ченстохово, а самъ онъ присоединился къ своему корпусному командиру, который похалъ лечитъся въ крпость Нейсъ, Три недли пробылъ Петровъ въ Нейс, въ обществ графа и его семейства. По прошествіи итого времени, онъ возвратился къ своему полку, стоящему на кантониръ-квартирахъ близъ Ландсгута. въ городк Волкенгейм. Но раны еще не закрылись, а потому Михаилъ Матвевичъ, вмст со своимъ генераломъ и другими офицерами, пользовался минеральными подами до Ноябри 1813 года въ мстечк Вармбрун, близь Силезскаго города Гирсберга, у подошвы Богемскихъ горъ.— Живя въ Вармбрун, наши раненые проводили время очень весело — въ замк владтельнаго графа Шавкочъ. Графиня Шавкочъ, придворная дама, но старая, опытная кокетка, сначала оскорбила вашихъ соотечественниковъ гордымъ и даже надмннымъ своимъ обращеніемъ. Михаилъ Матвевичъ ршился проучить дерзкую. Разъ, сидя за картами, графиня, подъ вліяніемъ отличной игры, сдлалась разговорчиве. Она похвасталась, что ей не въ первый разъ обыгрывать Русскихъ и что она никогда не забудетъ игры на бал у министра Гаугвица въ Бреславл, въ 1805 году. Михаилъ Матвевичъ остановилъ графиню, онъ сказалъ, что былъ на этомъ бал, вмст съ своимъ генераломъ Сукинымъ. М—me Шавкочъ изъявила сожалніе, что не замтила его, но что генерала помнитъ. Тутъ маіоръ Петровъ началъ описывать ‘Генералъ-Лейтенанта Сукина, со многими орденами, при двухъ звздахъ на груди, вовсе не такимъ, какимъ онъ былъ на самомъ дл. Простодушная графиня только поддакивала, но сардоническая улыбка нашего героя вскор объяснила все дло. Графиня смирилась, герой нашъ торжествовалъ, противники сдлались друзьями.
Излечившись отъ ранъ, наши больные отправились въ армію. Прозжая Эйзенахъ, гд на каждомъ обывательскомъ дом былъ прикленъ листъ бумаги съ надписью по русски: ‘земля Марьи Павловны,’ они осмотрли замокъ Вартбургъ. Михайло Матвевичъ очень подробно описываетъ убжище Лютера, котораго онъ называлъ ‘счастливымъ поединщикомъ, подобнымъ отроку Давиду, ставшему противъ исполина Голіаа.’ Изъ множества надписей, покрывавшихъ стны замка, вниманіе его остановили имена: Гте, Шиллера, Лафатера и Стерна. Рано утромъ 14-го Ноября наши путники съ восторгомъ увидли величественный Рейнъ. На берегу его они присоединились къ главной арміи. 1-й Егерскій полкъ состоялъ въ это время при осьмомъ корпус, подъ командою графа Сенъ-Пріе, и былъ расположенъ на нравомъ берегу Рейна, противъ Кобленца.— Штабъ 1-го Егерскаго полка квартировалъ въ маленькомъ городк Тал. Михаилъ Матвевичъ жилъ въ дом лсничаго, барона Тротта. Семейство Тротта состояло изъ двухъ дочерей, изъ которыхъ меньшая, m—lle Аннета, ех-фрейлина герцогини Нассауской, кажется, покорила себ сердце нашего ветерана: но прошествіи 26-ти лтъ, онъ еще съ любовію вспоминаетъ о ней, называетъ ее умнымъ своимъ другомъ и говоритъ, что письма ея до сихъ поръ остаются для него безцнными памятниками ея дружбы, — честь рдкая, которой Михаилъ Матвевичъ удостоиваетъ, въ своихъ запискахъ, весьма не многихъ! Но пребываніе въ Тал осталось памятнымъ Михаилу Матвевичу не но одному воспоминанію объ Аплет: для него была особенно знаменательна ночь новаго 1814 года. Мы забыли сказать, что въ это время герой нашъ уже былъ подполковникомъ. Новый годъ Михаилъ Матвевичъ встртилъ въ кругу добродушныхъ нмцевъ, въ семейств Тротта. Веселье было самое непритворное. Русскіе были, очевидно, героями вечера. Но когда одинъ изъ товарищей Петрова потребовалъ шампанскаго, хозяинъ вышелъ изъ себя: — ‘какъ! сказалъ онъ: — чтобы я, старинный дворянинъ Германскій, сталъ угощать дорогихъ гостей своихъ этикъ холопскимъ пойломъ Франціи, этимъ винишкомъ паршивой Шампаньи! Ни за что!— При этомъ онъ заплъ патріотическую псню съ слдующимъ припвомъ:
Am Rhein, am Rhein!
Da wachset unser Reben,
Da blht unser Glck.
Willkommen, willkommen,
Unser Rettern Russan,
Fr uns Gste sss an!
Впрочемъ, Михаилъ Матвевичъ не могъ встртить новаго года въ этой веселой компаніи, оживленной присутствіемъ фрейленъ — Аннеты: въ самую полночь онъ долженъ былъ участвовать въ переправ осьмаго корпуса черезъ Рейнъ и въ занятіи Кобленца. Все это должно было совершиться въ глубокой тайн, подъ прикрытіемъ ночной темноты. За нсколько минутъ до начатія дла, Михаилъ Матвевичъ покинулъ добродушную компанію, сказавъ, что отправляется къ полковому командиру. Пробилъ урочный часъ. Батальонъ Петрова былъ въ авангард. Чудную картину представляло это ночное, таинственное плаваніе на гребныхъ судахъ, управляемыхъ искусными кормщиками! Чудную картину представлялъ сіяющій праздничными огнями въ ночной темнот Кобленцъ!
Мы лишены возможности узнать, что думалъ герой нашъ въ эту торжественную, поэтическую минуту!
Непріятель отступилъ отъ города, и колонна Карпенкова, имя во глав батальонъ Петрова, съ музыкою вошла въ Кобленцъ. Жители высыпали изъ домовъ съ зажженными свчами въ рукахъ и восторженно привтствовали освободителей. На главной площади города, ярко облитой освщеніемъ, размстились полки, участвовавшіе въ экспедиціи, заиграла музыка и танцы продолжались до свту.
По 11-е Февраля 1814 года подполковникъ Петровъ участвовалъ въ блокад Майнца, а 27-го числа того же мсяца онъ былъ начальникомъ штурмовой колонны при взятіи города Реймса, Большая часть гарнизона этого города, ушла въ Оуасеонъ, а остальная, частію была истреблена, частію взята въ плнъ. По взятіи города, полки расположились но квартирамъ. М. М. Петровъ, вмст съ любимцемъ своимъ, поручикомъ Роговцовымъ, занялъ домъ одного купца, близь самаго собора. Мы съ особеннымъ удовольствіемъ останавливаемъ вниманіе читателей на благородномъ поступк нашего героя. Хозяинъ и хозяйка, прекрасная брюнетка, не очень были рады прибытію нежданныхъ гостей. На предложеніе послднихъ, чтобы дали имъ что-нибудь позавтракать, хозяева подали на столъ какую-то дрянь, извиняясь военнымъ временемъ. Раздосадованный подобнымъ пріемомъ, Михаилъ Матвевичъ отправился бродить по городу. Вступивъ вмст съ Роговцовымъ въ какой-то глухой переулокъ, Михаилъ Матвевичъ увидлъ предъ собою страшную картину убійства, грабежа и опустошенія, производимыхъ прусскими ландверами надъ беззащитными жителями Реймса, и такъ уже жестоко пострадавшими отъ войны. Опрометью бросились Петровъ и Готовцовъ на помощь несчастнымъ, пославъ одного стрлка, бывшаго при нихъ, за своими егерями. Прибывшіе егеря помогли благородному длу. Но въ одномъ изъ домовъ, въ который бросился М. М. Петровъ съ своимъ товарищемъ, послдній едва не сдлался жертвою своего участія къ судьб несчастныхъ. Ворвавшись вмст съ поручиковъ Роговцовымъ въ одинъ бдный домишко, откуда раздавать крики о помощи, Михаилъ Матвевичъ увидлъ прусскаго ландвера, бьющаго старика хозяина и загнавшаго его семейство въ уголъ. Негодяй требовалъ денегъ и грозилъ переколота всхъ штыкомъ. Михаилъ Матвевичъ вырвавъ у него ружье, ударилъ грабителя прикладомъ: ‘но курокъ, говоритъ онъ: сорвался со взвода и ружье бацнуло. Нуля царапнула, по воротнику шинели моего Готовцева. Я обернулся и, въ пороховомъ дыму усмотрвъ его, едва поврилъ глазамъ своимъ, что онъ живъ и что вчное сожалніе о немъ не оковало души моей раскаяніемъ въ добромъ стремленіи ея въ помощь несчастнымъ.’ — За такой подвигъ Михаилъ Матвевичъ былъ вознагражденъ благодарностію жителей и ласковою встрчею своихъ негостепріимныхъ хозяевъ и превкуснымъ обдомъ, который авторъ разсказовъ называетъ Наивкуснйшимъ обдомъ въ моей жизни.
Проходя чрезъ Шалонъ-на-Марн, Михаилъ Матвевичъ узналъ отъ бывшаго своего задунайскаго товарища, флигель-адъютанта кн. Меньшикова 1-го, о намреніи союзныхъ армій овладть Парижемъ. Въ это время генералъ Карпенковъ былъ боленъ. Михаилъ Матвевичъ послалъ къ къ нему письмо съ извстіемъ объ этомъ событіи и съ мольбою возвратиться къ своей бригад. ‘Помыслите, генералъ,’ между прочимъ писалъ онъ: ‘сколько будетъ прискорбно вашимъ подчиненнымъ, которыхъ мы сопровождали на отличія въ битвахъ предъ Москвою и везд, не имть васъ своимъ командиромъ въ смлой борьб у стнъ Парижа, въ битв ршительной, достославной, а можетъ быть и послдней въ этой шин и даже въ жизни нашей.’ Но Карпенковъ не внялъ призыву своего подчиненнаго: онъ остался въ Реймс, послушавшись совта лечившагося въ этомъ город генералъ-маіора Бистрома 2-го, уврившаго его въ несбыточности извстія, сообщаемаго Петровымъ. А между тмъ, этотъ Бистромъ, въ ту же ночь, тайно отъ Карпенкова, ускакалъ въ армію и принялъ подъ свою команду его бригаду. Только черезъ сутки узналъ Карпенковъ о продлк Бистрома, онъ поскакалъ въ Парижъ, но… ужъ столица Франціи была въ рукахъ союзниковъ!
М. М. Петровъ былъ свидтелемъ вступленія союзныхъ Государей въ столицу Франціи. Онъ вмшался въ ихъ свиту, а потому могъ разсмотрть вс подробности картины. Онъ не скупился на эти подробности, но картина эта уже не разъ описывалась перомъ искуснйшимъ, чмъ то, которымъ владлъ нашъ воронежскій ветеранъ. Картина эта, какъ и слдуетъ, должна была сильно поразитъ его воображеніе. ‘Когда придетъ,’ говоритъ онъ: ‘послдній часъ мой, настанетъ остатняя минута моей жизни, душа моя, прощался со свтомъ міра, еще и тогда съ восторгомъ помянетъ это торжество хоругви отечества моего на берегахъ Сены, давшее міръ и благоденствіе народамъ, купленное и моею кровію въ битвахъ.’ — Эта картины, но сознанію автора, представляются какимъ-то роскошнымъ, очаровательнымъ сномъ. Онъ съ особенною подробностію говоритъ о восторг Французовъ, съ какимъ они привтствовали Императора Александра I-го: они окружали его ‘тсною толпою, какъ нкогда своего благословеннаго Генриха IV, падшаго отъ руки изверга Равальяка, кричали: виватъ! ура! цловали ноги его и даже прекраснаго блоснжнаго коня Марса. Наконецъ, чтобы доказать свою приверженность къ нашему Государю, вошедшему въ свою квартиру, они Французы, ринулись съ воплемъ отъ Тайлеранова дома на Вандомскую площадь и тамъ, стоящую на монументальной колонн, статую Наполеона, опутавъ кругомъ шеи канатными арканами, принялись тащитъ долой на землю, ревя яростно всякія поношенія ему.’ Но статуя была спасена, благодаря вмшательству Императора Александра I-го.
На другой день по взятіи Парижа, 1-й Егерскій полкъ, находясь въ отряд генерала Эммануэля, прибылъ въ Сенъ-Клу, гд остановился на привал. Генералъ Эммануэль, со многими штабъ и оберъ-офицерами, отправился осматривать Сенклудскій дворецъ, оставленный за два дня предъ тмъ Императрицею Маріей-Луизою и Королемъ Римскимъ. Описывая богатство дворца, Михаилъ Матвевичъ съ особенною подробностію останавливался на картин, изображающей семейный бытъ Наполеона, держащаго на колнахъ своего сына. Лице младенца, но его словамъ, ни нжно, ни выразительно, а даже тупо. На кругломъ столик, подл изображенія Маріи-Луизы, разбросаны дтскія игрушки — ‘солдатики, пушечки, домикъ. На полу стоитъ большой на колесахъ конекъ, осдланный параднымъ строевымъ сдломъ со звздами на чепрак.’ — Пройдя Сенъ-Клу, 1-й Егерскій полкъ остановился въ Ариижон. Отсюда Михаилъ Матвевичъ отправился въ Парижъ, ‘чтобы,’ какъ говоритъ онъ, ‘воспользоваться случаемъ видть его достопамятности.’ Онъ прямо похалъ въ квартиру Карпенкова въ улиц Тампль. Этотъ генералъ встртилъ своего подчиненнаго почти со слезами отъ сожалнія, что не поврилъ его извстію, такъ дружески имъ сообщенному. Михаилъ Матвевичъ во все время пребыванія своего въ Париж жилъ въ дом Карпенкова, куда каждый день прізжалъ Иванъ Матвевичъ Петровъ, стоявшій за Парижской заставой, по Фонтенеблосской дорог. Все замчательное не только въ Париж, по и въ окрестностяхъ его: въ Версал, Сенъ-Жермен, Мальмезон, Сенъ-Винцент и въ аббатств Св. Діонисія было осмотрно, даже но нскольку разъ, нашими егерями. Герой нашъ раздляетъ жизнь парижанъ на семь круговъ, или небесъ, такимъ образомъ: объяденіе, опивство, любострастіе, корыстолюбіе, любомудріе, хищность и крамола. По его словамъ, ‘наша военная братія большею частію досягала до третьяго парижскаго небеси. Правда, какъ послдствія показали, были и такіе, которые завлечены были на седьмое парижское небо, но они сокрушились на первыхъ ступеняхъ его.’ — Мы не имемъ возможности судить о томъ, въ чемъ состояло, изобиліе всего роскошнаго и пріятнаго для душъ и сердецъ,’ которое нашелъ Михаилъ Матвевичъ въ Париж: общественная ли его жизнь, о которой онъ почта ни слова не говоритъ, и которая, вроятно, ему, какъ не знающему французскаго языка, била недоступна, или же т духовныя и эстетическія наслажденія, которыя испыталъ онъ, обозрвая достопамятности Парижа? Думаемъ, что послднее, ибо Михаилъ Матвевичъ объ этихъ достопамятностяхъ говоритъ съ такою подробностію, которую мы у него рдко гд встрчаемъ. Онъ два раза былъ въ Бюффоновомъ кабинет Натуральной исторіи съ находящимся при немъ Ботаническимъ садомъ и десять разъ въ музеум живописи и скульптуры, кром того, онъ постилъ Тюльерійскій и Дуврскій дворцы, Императорскую библіотеку, магазинъ механическихъ моделей и машинъ, домъ инвалидовъ, большую оперу, французскій театръ и т. п.— Для образчика вотъ оригинальное, но тмъ не мене справедливое сужденіе нашего героя о групп Даокоона: ‘Въ этой групп, первйшей въ свт по сочиненію, выраженію и отдлк, выраженіе лицъ и спазмы всхъ тлъ мучающихся, отца и дтей его, такъ вылегли на мрамор, что, стоя передъ нею въ десятк шаговъ, кажется, будто слышишь шипніе змй, стоны погибающихъ и даже, хрустніе костей ихъ, стиснутыхъ чудовищами, а взоры сыновъ къ лицу отца, отцовы — къ кебу и конвульсивное положеніе нагихъ тлъ ихъ можно назвать набатомъ природы человческой. Зрителю, имющему чувствительное сердце, надобно скоре удаляться отъ этой группы, а но то тяжко стснится грудь его.’ — Судя но тому сочувствію, съ какимъ описываетъ нашъ ветеранъ вс виднные имъ предметы, въ особенности относящіеся до изящныхъ искусствъ, мы никакъ не можемъ врить искренности того сожалнія, которое онъ высказываетъ въ заключеніи своихъ Парижскихъ очерковъ: оно, безъ сомннія, принадлежитъ позднйшему времени, эпох окончательнаго развитія ветеранства, Михаилъ Матвевичъ стуетъ, что великому Суворову помшали добраться до Парижа съ русскими штыками его чудо — богатырей. ‘О, тогда изчезло бы съ лица земли это гнздилище распутствъ и горнило крамолъ!’ восклицаетъ нашъ воронежскій ветеранъ. Говоря о великодушіи Императора Александра 1-го въ отношеній Французовъ, прославившихся своимъ варварствомъ въ Россіи, Михаилъ Матвевичъ замчаетъ, что тогда же, т. е. во время пребыванія нашихъ войскъ въ Париж, ‘въ семидесяти парижскихъ масонскихъ, т. е. якобинскихъ, ложахъ, съ помощію трехъ сотъ отборнйшихъ прелестницъ высшаго круга, брошенныхъ на шеи безумныхъ нашихъ сластолюбцевъ, замаслено пагубное воздаяніе Благословенному и всей Россіи.’ Это воздаяніе, по словамъ автора, приводилось и теперь приводится въ исполненіе сильною французскою арміею гувернеровъ и гувернантокъ, модныхъ торговокъ и т. п. Парижскія воспоминанія нашего героя окончивается словами принца Де-Линя: ‘А Суворова другаго не будетъ: ибо судьба разбила ту форму, въ которую вылитъ былъ вдохновенный Геній, усердный благодтель человчества, Александръ Діогеновичъ Суворовъ.’ —
Обратный путъ въ отечество оставилъ въ душ нашего героя слдующія воспоминанія: 22-го апрля 1814 года онъ, вмст съ полкомъ своимъ и генераломъ Карпенковымъ, прибылъ въ Мангеймъ. Городъ готовился къ торжественной встрч Императрицы Елизаветы Алексевны, начальникомъ почетнаго караула былъ назначенъ подполковникъ Петровъ. По прибытіи Ея Величества въ городъ, Императрица милостиво разговаривала съ генераломъ Карпенковымъ и М. М. Петровымъ, представленными графомъ Витгенштейномъ, сопутствующимъ Ея Величеству. Государыня была очень довольна какъ торжественнымъ пріемомъ жителей, такъ и почетнымъ карауломъ. Участвующія въ ономъ лица получили богатые подарки отъ Ея Величества, подполковникъ Петровъ получилъ золотую табакерку съ богатою эмалью, цною въ 500 рублей.— Пребываніе въ Мангейм корпуса графа Ланжерона, въ которомъ находился 1-й Егерскій полкъ, продолжалось по 18 Іюня. Лучшее время года, чудныя картины природы и превосходный театръ длали жизнь въ Мангейм необыкновенно пріятною: Михаилъ Матвевичъ, весьма пристрастный къ нмцамъ, не нахвалится радушіемъ и благонравіемъ мангеймцевъ.
Выступивъ изъ Мангейма, 1-й Егерскій полкъ, въ отряд генералъ-лейтенанта Паскевича, отправился но дорог въ Вюрцбургъ, составляя какъ бы арріергардъ гвардіи и гренадерскаго корпуса.— Приближаясь къ Іен, Михаилъ Матвевичъ, за отсутствіемъ Карпенкова, отправившагося впередъ въ этотъ городъ, принялъ начальство надъ полковой колонной. Городъ былъ въ виду. хавши передъ первымъ дивизіономъ полка, Михаилъ Матвевичъ услышалъ позади себя звукъ почтоваго рожка. Онъ оглянулся назадъ и ‘что-же,’ говоритъ онъ: ‘увидлъ я! кого же узналъ въ почтовой коляск!— своихъ Великихъ Князей Николая Павловича и Михаила Павловича, единокровныхъ братьевъ Государя, предводителя нашего за предлы побдъ орловъ древняго Рима!’ — Ихъ Высочества, сопровождаемые генераломъ Ламсдорфомъ, были одты во фракахъ и въ круглыхъ шляпахъ.— Въ ряды! въ ряды! закричалъ подполковникъ Петровъ, и веллъ бить въ барабаны скорый маршъ. Коляска Великихъ Князей остановилась съ лвой стороны дороги, у загородныхъ сельскихъ домиковъ, Великіе Князья вышли изъ экипажа. ‘Я’ говоритъ Михаилъ Матвевичъ, пошелъ мимо Ихъ Высочествъ съ музыкою, параднымъ скорымъ маршемъ, скомандовавъ глаза налво.’ — Вслдъ за этимъ, онъ поспшилъ дать знать Паскевичу о прозд Великихъ Князей. Паскевичъ встртилъ Ихъ Высочества на почтовомъ двор.— За внимательность и порядокъ во время марша полка Михаилъ Матвевичъ получилъ лично благодарность отъ генераловъ Паскевича и Карпенкова, ‘но чувства мои,’ говоритъ онъ: ‘были тогда преданы высшей радости о томъ, что я видлъ своихъ Великихъ Князей, путешествующихъ по благоустроенной Германіи для того, чтобы везд добро сбирать. ‘
Проходя 11-го Іюля черезъ Галле, герой нашъ постилъ ‘знаменитаго писателя, каноника Августа Лафонтена.’ Онъ жилъ, по словамъ Михаила Матвевича, какъ философъ и каноникъ, впрочемъ никакихъ подробностей объ образ жизни Каноника — Лафонтена авторъ записокъ но сообщаетъ.— 19-го Іюля отрядъ Паскевича былъ уже въ Потсдам. Не смотря на кратковременное пребываніе въ этомъ город, наши герои успли осмотрть гробъ Фридриха II и Сансуси. И тотъ и другой предметы (великолпные предметы для военныхъ сердецъ, по выраженію Петрова) привели въ ршительный восторгъ нашего ветерана.— ‘Да, но истин,’ говоритъ онъ о Сансуси: ‘это мсто священно не токмо для соотечественника, но и для чужеземца: ибо тутъ жилъ и пребывалъ духомъ великій военачальникъ, проницательный судья, неутомимый домоводъ и — всего этого знамените — деспотъ надъ самимъ собою! Ходя во многія войны по Пруссіи, мы видли тогда многихъ старцевъ, помнящихъ его лично и неумющихъ безъ слезъ священныхъ говорить о немъ.’ 20-го Іюля отрядъ Паскевича прибылъ въ Берлинъ, гд оставался двое сутокъ, въ Берлин же 1-й Егерскій полкъ возвратился въ прежнюю свою дивизію генерала Чеблокова, бывъ во все время войны въ откомандировк есть нея.— Въ Тильзит вс полки гренадерскаго корпуса стали биваками но обоимъ берегамъ рки Нмана. Здсь корпусный командиръ, графъ Милорадовичъ, далъ великолпный балъ на Царскій счетъ, на которомъ присутствовали вс офицеры корпуса и все городское общество. Изъ Тильзита 1-й Егерскій волкъ отправился чрезъ мстечко Таурогенъ на постоянныя свои квартиры въ Ревель. На границ Россіи совершено было благодарственное молебствіе съ колнопреклоненіемъ. Вотъ какъ въ немногихъ словахъ высказываетъ герой нашъ чувства, волновавшія его душу при взгляд на родимую сторону, посл долгаго изъ нея отсутствія: ‘Хотя замолкли громы войны и затихли стоны пораженныхъ въ бояхъ, но сердца наши не затихли и не замолкли въ желаніи прославить и отлицевать тебя, наше милое отечество!’ 11-го Октября 1814 года 1-й Егерскій полкъ прибылъ въ Ревель- Боевая жизнь нашего героя кончилась.—
Послдняя глава разсказовъ М. М. Петрова носитъ названіе: Прощаніе съ храбрымъ товарищемъ. Дло идетъ о поручик Роговцов, котораго очень любилъ Михаилъ Матвевичъ, и о храбрости и ‘о его высокомъ, военномъ честолюбіи’ онъ отзывается съ большою похвалою. Не смотря на три тяжелыя раны, Роговцовъ везд сопутствовалъ нашему герою въ его военныхъ подвигахъ, и Михаилъ Матвевичъ недаромъ называлъ его своимъ Телеманомъ. Готовцова вс офицеры полка очень любили. Генералъ Карнейковъ, также расположенный къ храброму офицеру, не разъ представлялъ его къ наградамъ, но всегда безуспшно. Возвратившись въ отечество, Готовцевъ подалъ въ отставку за увчьемъ. Товарищи его, кром установленнаго свидтельства, дали ему еще другое, въ которомъ просили каждаго, во всякомъ мст его пребыванія, почтить въ немъ, въ поручик Готовцов, храбрйшаго офицера арміи, не имющаго знаковъ отличія на груди своей единственно потому, что представленія его къ наградамъ, по причин военною времени, терялись во множеств бумагъ.— М. М. Петровъ послалъ это представленіе отъ себя въ Варшаву, къ Фельдмаршалу Барклай-де-Толли при письм, въ которомъ, между прочимъ, говоритъ слдующее:
‘Ему (Готовцеву), удаляющемуся нын отъ службы, штабъ и оберъ-офицеры полка нашего дали особенное свидтельство, такое, которое должно защищать военную честь его въ родномъ кругу и обществ дворянъ, но какъ онъ служилъ и изувченъ въ военныхъ длахъ арміи вашего сіятельства, то я, отобравъ отъ него эту аттестаціонную бумагу, представляю ее, судьбу Готовцева и мое дерзновеніе великодушной военной воли вашего сіятельства.’ — Ходатайство Михаила Матвевича возъимло надлежащее дйствіе: Готовцевъ получилъ чинъ штабсъ-капитана и два ордена, Анны 8-й и Георгія 4-й степени. Гадость его, по словамъ нашего героя, походила на изступленіе. Въ послдствіи времени Теленокъ Петрова получилъ отъ комитета раненныхъ двойной пенсіонъ и мсто полиціймейстера въ Уф. При разлук съ храбрымъ товарищемъ, Михаилъ Матвевичъ написалъ въ альбомъ его слдующіе прощальные стихи, которыми оканчиваются разсказы нашего героя:
На пол брани я съ тобою
Безстрашно лавры пожиналъ,
А въ тихи дни моей рукою
Отъ стрлъ амура сохранялъ
Тебя, герой мой незабвенный!
И тамъ, на родин твоей,
Какъ другъ судьбы благословенной,
Ты вченъ для души моей.
Опять, коль честь суду предстанетъ,
Въ привычномъ пламени войны
Раскатами громовъ бой грянетъ
И поколеблетъ вс страны, —
Цвтя, мужаясь подъ громами,—
Тебя мы станомъ вспоминать,
И ангелъ быстрыми крылами
Влетитъ въ мечт тебя воззвать….
Твое ретивое забьется,
И, будто быстрою стрлой,
Ко мн во битвы принесется
Побды раздлять со мной.—
И такъ вотъ все, что можно было выбрать и предложить вниманію читателей изъ записокъ полковника Петрова. Эти записки никакъ не могли быть напечатаны вполн: все, отброшенное нами, составляетъ особеннаго рода лиризмъ, котораго только блдные образчики приводятся выше, особенную, чудовищную риторику, которую всего приличне назвать барабанной, заимствуя этотъ эпитетъ у самаго автора, называвшаго имъ не въ одномъ мст разсказовъ, свою душу и сердце. Но и выбранныя нами мста, можетъ быть, немного говорятъ въ пользу своего интереса, по рапсодическому изложенію, сухости и односторонности ихъ содержанія. Человкъ партіи, касты, Петровъ отличается узкостію взгляда и ршительною неспособностію пониманія того, что нсколько выходило изъ того заколдованнаго кружка, въ которомъ онъ вращался, вн котораго ему было и душно и тсно. Великая эпоха двнадцатаго года блдно рисуется въ его запискахъ, изъ-подъ пера его не встаютъ, какъ живые, ея вожди и передовые люди, въ совершенномъ безразличіи остается самый фонъ картины — русскій народъ, такъ громко заявившій о своемъ существованіи въ отечественную войну. Правда, нельзя отказать запискамъ Петрова въ нкоторомъ относительномъ интерес, состоящемъ въ разбросанныхъ, тамъ и здсь, чертахъ, характеризующихъ тхъ людей, которые были и зрителями и дйствователями великой народной борьбы, но этихъ чертъ слишкомъ не много для того, чтобы дать запискамъ незаслуженную честь печатной извстности. Впрочемъ, какъ намъ кажется, эпоха, предшествующая отечественной войн, выступаетъ въ запискахъ Петрова нсколько ярче и выпукле. Но, несмотря на бдность историческаго интереса, записки Петрова намъ кажутся замчательными но той художественной дльности, съ которою возникаетъ, но прочтеніи ихъ, крупный образъ самаго автора: вотъ причина, по которой мы ршились предложить ихъ благосклонному вниманію читателей.
Нтъ надобности собирать т черты, которыми рисуется этотъ образъ: черты эти до такой степени рзки, что достаточно немногихъ, чтобы судить о немъ. Личность Петрова принадлежитъ къ числу вымирающихъ личностей. Назовемъ ли мы его ветераномъ, инвалидомъ ли 12-го года, какъ онъ самъ себя величаетъ, или какъ-нибудь иначе, дло въ томъ, что современная жизнь ужо не иметъ тхъ элементовъ, изъ которыхъ могло бы сложиться что нибудь похожее на, эту личность. Петровское ветеранство, какъ и всякое ненормальное нравственное явленіе, требуетъ особенной почвы, нуждается въ особенной атмосфер. Авторъ записокъ представляетъ намъ и эту почву и эту атмосферу. Читатель видлъ, до какой степени та и другая были исключительны. Узкость интересовъ, замкнутость кружка, въ которомъ вращалась жизнь, добровольное отчужденіе отъ остальнаго міра, на который смотрлось сквозь чудовищное, все извращающее стекло, презрительный взглядъ на все не наше, — могла ли подобная жизнь произвести что-нибудь нравственно здоровое, годное для дальнйшаго существованія! Продукты подобной жизни, правда, не рдко отличаются вншнимъ здоровьемъ и почти постоянною матеріальною силою: если духъ ничмъ не возмущается, ничто не препятствуетъ грубому матерьялизму лезть въ ширь и поражать міръ своимъ процвтаніемъ. Но во всякомъ ненормальномъ духовномъ развитіи уже таится источникъ мукъ, благодтельная сила нравственнаго возмездія, — если только эта ненормальность будетъ удломъ немногихъ, если цлое общество идетъ прямымъ путемъ прогресса. Горе тому, кто, или но слабости духовныхъ силъ, или но недостаточности воспитанія, но властенъ вырваться изъ оковъ заколдованнаго кружка, не можетъ порвать цпей его! Петровъ былъ ветеранъ всецлый, первобытный и, само собою, разумется наивный до высшей степени. Ни воспитаніе, ни окружающая его жизнь, ни долгое пребываніе за границей (что, впрочемъ, еще боле способствовало къ окрпленію въ немъ ветеранства) не пошатнули въ немъ еще съ дтства сложившихся убжденій, но разорвали пелены, закрывавшей глаза его. Грустное явленіе представлялъ этотъ человкъ, человкъ, во всякомъ случа, очень не глупый, еще въ пор зрлаго мужества запершійся въ своей деревушк, осудившій себя на одиночество, на суровую, чуждавшуюся всего въ мір, жизнь! Тридцать пять лтъ прожилъ онъ въ этой пустын, и остался все тмъ-же русскимъ человкомъ больше XVIII, чмъ даже начала XIX вка. По-крайней мр, изъ записокъ, писанныхъ въ 1840 году, не видно ни малйшаго на него вліянія идей выработавшихся въ нашемъ обществ въ два предшествующія десятилтія. Тмъ боле не могъ онъ измниться въ послдніе старческіе годы своей жизни. Мы читали послднее его письмо къ В. И. Веретенникову отъ 28-го Февраля 1858, писанное уже дрожащею, старческою рукою — тотъ же взглядъ на вещи, тотъ же не угаснувшій паосъ. По словамъ В. И. Веретенникова, Петровъ отличался рыцарскою честностію и благородствомъ характера. Онъ высоко цнилъ дружескую пріязнь и военную славу. Уваженіе его къ Петру I-му и Суворову доходило до обожанія, до фанатизма. Въ послднемъ письм своемъ къ г. Веретенникову онъ называетъ Петра лучезарнымъ божествомъ Воронежа и всею русскаго Царства, великимъ полубогомъ Россіи, взглядъ его на Суворова читатель видлъ выше. Каждый годъ, не смотря ни на какую погоду, въ полной парадной форм, отправлялся старый полковникъ на могильный склепъ Веретенниковыхъ, отца и дда теперешняго владльца записокъ, въ день ихъ кончины, служилъ по душ ихъ панихиду, но окончаніи которой зазжалъ провдать внуковъ и правнуковъ своихъ друзей. Разсказы и воспоминанія о прошломъ, естественно, были всегдашнимъ и единственнымъ утшеніемъ старика, а видть въ Воронеж памятникъ великому преобразователю и умереть посреди всхъ военныхъ доспховъ, которые имлъ онъ на себ въ знаменитый день 26-го Августа 1812 года было — самымъ пламеннымъ его желаніемъ. Къ осуществленію первой мысли, приведенной въ исполненіе бывшимъ Воронежскимъ губернаторомъ г. Синельниковымъ, покойный Петровъ, какъ сказано, способствовалъ значительнымъ пожертвованіемъ, но послднее желаніе его, къ несчастію, не исполнилось. Нельзя не сочувствовать положенію одинокаго старика: каковы бы ни были его осуществленные и неосуществленные идеалы, они ему дороги потому, что угасающая жизнь уже ничего не сулитъ впереди и лишаетъ послднихъ надеждъ. Но Петровъ былъ такимъ старикомъ и въ ранней молодости, въ эпоху служебной своей дятельности, и на 43 году, когда онъ вышелъ въ отставку, и въ 60 лтъ, когда писалъ свои записки, т. е. когда, надо думать, сохранялъ, еще полную свжесть силъ! А между тмъ это былъ человкъ далеко не дюжинный, хотя и не получившій научнаго образованія, но человкъ бывалый, нахватавшій, такъ сказать, на лету много такихъ свденій, которыя, по крайней мр въ его время, не всми выносились и изъ школы. Здсь мы считаемъ умстнымъ познакомитъ читателя съ содержаніемъ небольшой статьи его О благоустройств Германіи, которая въ цломъ и гама по себ, уже но одной своей давности и но ршительному отсутствію критики, не представляетъ никакого интереса, но но отношенію ко взглядамъ автора весьма замчательна.
Въ стать О благоустройств Германіи авторъ говоритъ о слдующихъ предметахъ: о грамотности, о судахъ, чиновникахъ, о государственныхъ доходахъ и расходахъ, о сельскомъ хозяйств, о городахъ, торговл, фабрикахъ, о сословіяхъ, о просвщеніи, религіи, законодательств, благоустройств и благочиніи, о нравахъ, о дикихъ звряхъ и о собираніи винограда. Ко всему этому авторъ относится съ безусловною похвалою. Но въ числ другихъ предметовъ, о которыхъ онъ отзывается съ особеннымъ сочувствіемъ, особенно замчательны слдующіе: 1) Апелляціонные Суды, о которыхъ авторъ говоритъ, между прочимъ, слдующее: ‘Аплелляціонные Суды германскихъ земель расположены но удобству между десятью и боле округами. Они разсматриваютъ и оканчиваютъ дла, неутучняя ихъ приложеніями своими, а только кладутъ окончательные, приговоры или ршенія но законамъ, которые у нихъ вмщаетъ въ себ книга не боле русскаго часослова. 2) Крестьяне: ‘Ихъ нравы просты, но не грубы, понятія изощрены чтеніемъ Слова Божія, краткой исторіи древнихъ временъ, земледльческихъ и художественныхъ трактатовъ, а всего боле газета. У нихъ есть сельскія библіотеки, наполненныя порядочными сочиненіями при энциклопедическихъ лексиконахъ, существующихъ въ Германіи уже боле осмидесяти лтъ. 3) Духовенство: ‘Проповдуя слово Божіе но Евангелію и завдывая сельскими школами, оно печется вести народъ путемъ свтлыхъ истинъ, разгоняя мглу, слпящую вжды, извлекая свое благополучіе изъ добродтелей трудолюбивыхъ прихожанъ, а не изъ пороковъ, смущающихъ совсть и распутствъ, ищущихъ омовеній душамъ не рдко въ грозныхъ и смрадныхъ источникахъ Пасторши въ Германіи на счету образцовыхъ женщинъ по ихъ благонравію, ибо тамъ нердко услышишь въ разговорахъ, что когда хвалятъ нравы какой женщины, то иныя отвчаютъ: — Еще бы ей не быть такою! вдь она пасторская дочь!’ Въ разсказ религіозныхъ обрядовъ по поводу похоронъ, авторъ высказываетъ слдующее замчаніе: ‘тамъ нтъ ни десятинъ, ни сорочинъ, ни полу-и-полныхъ годовщинъ, стсняющихъ не то что скудныхъ, но и посредственнаго состоянія людей какъ въ издержкахъ, такъ и отвлеченіяхъ отъ житейскихъ занятій для мнимаго спасенія душъ, отлетвшихъ въ глубокую, не досягаемую вчность.’ — Ограничиваемся этими выписками, хотя мы могли бы привести еще нсколько замтокъ, свидтельствующихъ о наблюдательности автора, о его симпатіяхъ къ отраднымъ явленіямъ германскаго быта о его, быть можетъ, идеал общественной жизни. Онъ въ восторг отъ всего германскаго, онъ называетъ благосостояніе нмцевъ восхитительнымъ для себя и послднія строки его записокъ выражаютъ сожалніе о томъ, что, но недостатку образованія, онъ не можетъ публично пожелать Германскаго благоустройства любезному для сердца моего отечеству.
Эти и подобные взгляды ясно свидтельствуютъ, что человкъ, высказавшій ихъ, но натур своей, не былъ способенъ къ застою, что безъ вліянія суроваго идеала онъ если бы и не пошелъ дале по пути развитія, то не очерствилъ бы души своей холоднымъ безучастіемъ къ явленіямъ окружающей его жизни, для которой онъ былъ мертвецомъ, въ теченіи почти цлаго человческаго вка. А интересы сельско- хозяйственные, а положеніе Петрова, какъ помщика, чего, кашъ и многихъ другихъ привлекательныхъ сторонъ его характера не видно въ его запискахъ, и о чемъ, слдовательно, вы и не можете, и не имете права судить! возразятъ намъ друзья покойнаго ветерана.— Дйствительно, мы не можемъ судить о характер Петрова, какъ человка, но не имнію нужныхъ для итого данныхъ. Мы смотримъ на него, какъ на одинъ изъ типовъ нашего добраго прошлаго времени, какъ на такой типъ, который отличается боле другихъ изумительною долговчностію. Мы сами глубоко сожалемъ о томъ, что лишены возможности взглянуть на него, какъ на общественнаго дятеля въ томъ кра, который онъ такъ нжно любилъ. Выла, пора, въ которой онъ, горячій патріотъ, могъ бы заявить о своей дятельности во время засданій комитета по крестьянскому длу въ нашемъ — город, но о Петров тогда ничего не было слышно.— Повторяемъ, грустно становится за человка, когда ему ничего не остается длать, какъ питаться воспоминаніями прошлаго, тшиться лиризмомъ, потерявшимъ отъ времени своей букетъ, не понимать смысла мимо несущейся жизни бжать отъ ея криковъ и, чтобы не слышать ихъ, закалить себя до несокрушимой силы, готовой какъ бы на великій подвигъ, какъ бы на борьбу съ цлимъ міромъ! Къ подобнаго закала людямъ принадлежалъ Петровъ. Но…. судьба, дйствительно, разбила ту форму, въ которую выливались подобные люди. Жалть-ли, читатель, объ этомъ и стовать- ли о измельчаніи теперешнихъ поколній, не способныхъ на благородные подвиги?