Мертвый город, Д-Аннунцио Габриеле, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Габриэле Д’Аннунцио.
Мертвый город

Трагедия

Перевод Ю. Балтрушайтиса

0x01 graphic

Действующие лица:

Александр.

Леонард.

Анна.

Бианка-Мария.

Кормилица.

Действие — в ‘жаждующей’ Арголиде, у развалин ‘богатых золотом’ Микен.

Акт I

Анна сидит на верхней ступени лестницы, ведущей на террасу, она прислонилась головой к колонне и молча слушает, как читает Бианка-Мария. Ниже, у ног слушающей, сидит Кормилица, неподвижная, как терпеливая рабыня. Бианка-Мария прислонилась, стоя, к другой колонне. Она одета в простую тунику, имеющую вид пеплума. В руках у нее раскрытая книга — ‘Антигона’ Софокла. Она читает тихим и вдумчивым голосом, который то и дело вздрагивает от неопределенного беспокойства, не ускользающего от Анны. Чувства беспокойства и тревоги все более и более овладевают ее вниманием.

Сцена I

Большая ярко освещенная комната с дверью, открытой на террасу с перилами, которая обращена к древнему городу Пелопидов. Уровень террасы выше пола комнаты на пять каменных ступеней, расположенных в виде усеченной пирамиды, подобно тому, как это бывает у входа в храм. Архитрав поддерживают две дорические колонны. В открытую дверь виднеется Акрополь с его удивительными циклопическими стенами и Львиными воротами. В каждой из боковых стен по два выхода, ведущих во внутренние комнаты и на лестницу. Большой стол завален книгами, чертежами, заставлен статуэтками и вазами. Вдоль стен, в свободных местах, всюду — собрания слепков со статуй, барельефов, надписей, скульптурных обломков: свидетельства отдаленной жизни, следы погибшей красоты. При неподвижном утреннем свете собрание всех этих белых предметов придает комнате ясный, строгий, как бы могильный вид.

Бианка-Мария (читает).

Эрос, Бог всепобеждающий,

Бог любви, ты над великими

Торжествуешь, а потом,

Убаюканный, покоишься

На ланитах девы дремлющей,

Пролетаешь чрез моря,

Входишь в хижину убогую.

Ни единый в смертном племени,

Ни единый из богов,

Смерти чуждых, не спасается,

Но страдают и безумствуют,

Побежденные тобой.

Ты влечешь сердца к преступному

И к неправедному, праведных,

Вносишь в мирную семью

Ты губительную ненависть,

И единый взор сияющий

Меж опущенных ресниц,

Юной девы, полный негою,

Торжествует над законами

Вековечными богов,—

Потому что все живущее,

Афродита вечно юная,

Побеждаешь ты, смеясь!

Ныне и мы, старики,

Царскую волю нарушили,

Слез удержать не могли.

Смотрим и плачем от жалости:

Видим: невеста не к брачному —

К смертному ложу грядет.

АНТИГОНА

Видите, граждане: ныне последний

Путь совершаю, смотрю на последний

Солнца вечернего свет.

Света мне больше не видеть вовеки:

К чуждым брегам Ахерона, в могильный,

Всех усыпляющий мрак

Смерть уведет меня полную жизни,

Смерть приготовит мне брачное ложе.

Свадебный гимн пропоет.

Бианка-Мария тяжело дыша, прерывает чтение. Книга дрожит у нее в руках.

Анна. Вы устали читать, Бианка-Мария?

Бианка-Мария. Немного, пожалуй… К концу этой весны становится уж так жарко, что устаешь и задыхаешься, как в середине лета… Вы, Анна, этого не чувствуете?

Закрывает книгу.

Анна. Вы закрыли книгу?

Бианка-Мария. Да, закрыла.

Молчание.

Анна. А в комнате очень светло?

Бианка-Мария. Да, очень.

Анна. И терраса уже на солнце?

Бианка-Мария. Солнечные лучи падают уже на колонну, скоро коснутся и вашей головы.

Анна (поднимая руку, прикасаясь к колонне). Смотрите, я уже чувствую солнце. Какой теплый камень! Мне кажется, что я дотрагиваюсь до чего-то живого… Вы на солнце, Бианка? Прежде, когда я поднимала ресницы и устремляла навстречу солнечным лучам свои мертвые глаза, я видела какой-то красный пар, едва заметный, а то иногда я видела сверкание каких-то искр, похожих на те, которые высекают из твердого кремня, сверкание каких-то печальных искр… Теперь уже ничего, кромешная тьма.

Бианка-Мария. Ваши глаза всегда прекрасны и чисты, Анна, а по утрам они полны свежести, словно сон был для них росой.

Анна (закрывает глаза руками, опираясь локтями о колени). Ах, пробуждение каждого утра — какой ужас! Почти каждую ночь мне снится, что зрение чудом вернулось ко мне… А просыпаешься всегда в темноте, всегда во мраке… Если бы я поделилась с вами самой тяжелой из своих печалей, Бианка! Я помню почти все вещи, которые я видела в дни света: я припоминаю очертания их, краски, малейшие их детали, и образы их воскресают для меня в темноте, как только я коснусь их руками. А о себе самой я сохранила одно смутное воспоминание, как об умершей. Ужасная тень упала на мой образ, время заволокло его, как заволакивает оно в нас очертания тех, кого уже не стало. Мой образ исчез для меня, как образы дорогих мне умерших… Всякое усилие тщетно. Если, в конце концов, и удается вызвать в воображении какое-нибудь видение, то я отлично знаю, что оно — не мой образ. Ах, какое мучение! Скажи ты, няня, сколько раз я просила тебя подвести меня к зеркалу. Там, лицом к лицу со стеклом, я силилась припомнить себя, охваченная — я не знаю каким безумным ожиданием… А сколько раз я сжимаю свое лицо, чтобы уловить его черты при помощи своих рук! Ах, как часто мне чудится, что и вправду на моих руках запечатлелась моя настоящая маска, как те гипсовые маски, которые снимают с трупов, но это какая-то мертвая маска.

Она медленно открывает лицо и протягивает свои ладони.

Вы можете понять всю жестокость этой скорби?

Бианка-Мария. Как вы прекрасны, Анна!

Анна. Минувшую ночь я видела странный, невыразимый сон. Внезапная старость сковала все мои члены: на всем своем существе я чувствовала борозды морщин, я чувствовала, как мои волосы падали с головы на колени большими прядями, и мои пальцы запутывались в них, как в размотанном клубке ниток, мои десны опустели, и к ним прилипали мои вялые губы, и все во мне становилось безобразным и жалким… Я делалась похожей на старую нищую, которую я помню, на бедную, слабоумную нищую, которую я видела ежедневно у решетки сада, когда я еще жила в своем доме и когда еще была жива моя мать… Ты помнишь ее, няня? Ее звали Симоной. Она вечно лепетала одну и ту же песню, думая вызвать улыбку на моих устах. Какой странный сон! Он, право, соответствует какому-то мучительному ощущению самой себя, которое я иногда получаю, когда прислушиваюсь к течению жизни… В безмолвии и темноте я не раз слышу, как проходит жизнь, — с таким ужасным гулом, что я предпочла бы умереть, чтобы не слышать его более. Ах, вы не можете понять!

Бианка-Мария. Я понимаю, Анна. Мне самой даже при свете проходящий час внушает иногда невыносимое волнение. Кажется, что мы ожидаем чего-то, что не приходит никогда. Уже давно ничего не является к нам.

Анна. Как знать! Молчание. Я больше не чувствую солнца.

Бианка-Мария (поворачиваясь к террасе и глядя на небо). Туча набежала, легкая золотая тучка в виде крыла. Ежедневно в небесной лазури проносятся тучи: поднимаются снизу, с Арголийского залива, и бегут к Коринфу. Я вижу, как они появляются и исчезают. Некоторые из них удивительны. Иногда они долго висят на горизонте и вечером загораются, как костры. Но ни одна из них еще не проронила ни капли дождя. Вся страна стонет от жажды. Вчера из Карвати отправился крестный ход к часовне Ильи пророка молиться о ниспослании дождя. Засуха всюду, и ветер поднимает пыль гробниц на громадную высоту.

Анна. Вы этой страны не любите, Бианка?

Бианка-Мария. Она слишком печальна. В иные часы она готова навести на меня ужас. Уже два года, как я впервые прибыла с братом в Микены, это было после полудня в один из жарких августовских дней. Вся Аргосская равнина лежала позади нас, как озеро пламени. Горы были красно-желтого цвета и казались дикими, как львицы. Мы шли в горы пешком, молча, пораженные, боясь дышать, с помраченным взором. Время от времени бесшумный вихрь поднимался внезапно у края тропинки, поднимая столб пыли и сухих трав, он следовал за нами, без шума, как призрак… При виде его приближения я не могла отделаться от инстинктивного страха, словно эти таинственные очертания будили во мне ужас, внушенный мне преступлениями седой старины. Найдя змеиную кожу на краю одного большого рва, Леонард сказал мне в шутку: ‘Она была в сердце Клитемнестры’. И он перевязал ею, как лентой, мои волосы. Ветер колебал перед моими глазами маленький блестящий хвостик, шелестящий как сухая листва. Чудовищная жажда палила мое горло. В низине, под цитаделью, мы нашли Персейский источник. Моя усталость была так велика, что едва я погрузила руки и коснулась губами этой ледяной воды, как лишилась чувств. Когда я пришла в себя, мне показалось, что я очутилась в сказочной стране, за пределами мира, словно за порогом смерти. Ветер бушевал, и столбы пыли гнались друг за другом, убегая в высоту и теряясь в лучах солнца, которое, казалось, поглощало их. Бесконечная печаль запала в мою душу: незнакомая до этого, неизгладимая печаль. Мне представилось, что я пришла в страну изгнания, откуда нет возврата: все вокруг приобрело в моих глазах очертание загробного мира, внушавшее мне, я не знаю, какое мучительное предчувствие… Я никогда не забуду этого часа, Анна! Но Леонард поддерживал меня и увлекал за собой, полный надежды и мужества. Он был уверен, что найдет своих князей Атридов уцелевшими в их затерянных гробницах. Он мне говорил, смеясь: ‘Ты напоминаешь деву Ифигению в то время, как ее вели на казнь’! И все-таки ни его веселость, ни его уверенность не подкрепляли меня… Вы сами видите, Анна, — его ежедневное ожидание не оправдывается. Эта заклятая земля, которую он роет беспрерывно до сегодняшнего дня, принесла ему одну только лихорадку, пожирающую его. Если бы вы могли видеть его, Анна, вы стали бы беспокоиться.

Анна. Это правда. Голос у него иногда — какое-то подавленное пламя. Вчера, коснувшись его высохшей воспаленной руки, я подумала, что он болен. Он был возле меня, когда вы вышли: он вздрогнул, как человек, которым овладел страх. Пока вы там были, я то и дело чувствовала, как он дрожал, как будто ваши слова заставляли его страдать. У меня исключительная способность понимать эти вещи, Бианка. Мои глаза закрылись для души моей, поэтому она слушает. Вчера она подслушала трепет этих бедных фибр: они страдали — и каким мучением! Мне хотелось поговорить с вами об этом, Бианка.

Бианка-Мария (с явным беспокойством). Вы думаете, что мой брат действительно болен?

Анна. Может быть он только устал. Его силы истощены. Его идея гнетет его с силой страсти. Может быть он лишился сна. Он спит, вы это знаете?

Бианка-Мария. Не знаю, Анна. Комнату, смежную с моей, в которой он спал раньше, с некоторых пор он бросил. Прежде я судила о глубине его сна по тому, спокойно ли у него дыхание. Теперь он слишком далеко от меня.

Анна. Должно быть он лишился сна.

Бианка-Мария. Может быть. Веки у него распухли и покраснели. А он все время живет в этой раздражающей пыли, он все время там, не разгибая спины, роется в этих развалинах, ищет этот прах, дышит испарениями гробниц. Ах, какая у него ужасная воля! Я уверена, что он не даст себе ни минуты отдыха, пока не вырвет у земли тайну, которую он ищет.

Анна. Мне кажется, и в нем самом какая-то тайна.

Бианка-Мария. Какая тайна?

Анна. Кто знает!

Молчание.

Бианка-Мария. С некоторых пор он изменился. Бывало, он был так нежен со мной! Я была для него все — я, единственная подруга его молодости. Сколько раз я видела его усталым, но не таким, как теперь! Как дитя, он клал на мои колени всю свою душу. Теперь не то. Когда я подхожу к нему, кажется — он замыкается в себе. Бывало, когда от усилия мысли начинало болеть у него чело, он хотел, чтобы я сжимала своими пальцами его виски, усыпляла это болезненное биение пульса, благодарил меня за это, как за исцеляющее лекарство. Теперь — не то. Кажется, что он избегает меня. Вы мне сказали, Анна, что вчера мои слова заставили его страдать…

Анна. Может быть. Бланка, он чувствует, что в вас переменилось что-нибудь.

Бианка-Мария (в смущении). Во мне?

Анна (с ударением). Может быть он угадывает причину вашей грусти и огорчен этим.

Бианка-Мария. Причину моей грусти?

Анна (пытаясь скрыть резкость своего суждения). Вы не любите этой страны и хотите уехать.

Бианка-Мария. Теперь, как и всегда, я подчиняюсь его желанию.

Анна. А вот опять солнышко! Ваша туча прошла. Как тепло! Солнце прямо жжет. Дайте, пожалуйста, мне руку, Бианка. Помогите мне встать и сойти вниз.

Бианка протягивает ей руку, помогает подняться, ведет ее по ступеням лестницы. Анна, не выпуская ее руки из своей и прижимаясь к Бианке как бы для того, чтобы почувствовать ее трепет, обращается к ней со следующим неожиданным вопросом:

Вы видели сегодня моего мужа до его ухода?

Бианка-Мария (несколько колеблясь). Да, видела. Он был с моим братом.

Анна. Вы не знаете, куда он ушел?

Бианка-Мария. Он оседлал лошадь и уехал по Аргосской дороге один.

Анна. С некоторых пор он больше не любит работать. Он пропадает целыми днями, вернувшись, молчит. Вы помните первые недели после нашего приезда? Вы помните его пыл? И он, как и Леонард, готовился к открытию неизмеримых сокровищ в глубине своей души. Казалось, что эта страна больше, чем всякая другая, обладала способностью возвышать его мысли. Великая волна поэзии кипела почти в каждом его слове. Вы помните? Теперь он молчалив и замкнут.

Бианка-Мария (с некоторым волнением). Может быть, он обдумывает какое-нибудь великое произведение. Может быть, он носит в себе бремя какой-нибудь великой, еще неопределившейся идеи. Может быть, его гений готовится произвести на свет какое-нибудь волшебное творение.

Анна. Он с вами разговаривает охотно, Бианка. Он вам не сообщал ничего?

Бианка-Мария (с легкой дрожью в голосе). Что он мог бы сообщить мне, дорогая Анна, чего еще не сообщил вам? Вы так близки его душе, так близки!

Анна. Я так же близка его душе, как нищая к двери, у которой она стоит. Может быть, ему больше нечего дать мне.

Бианка-Мария (нежно). К чему вы говорите это? Когда он обращается к вам, я всматриваюсь в его глаза. И всякий раз его взгляд утверждает одно: у него нет ничего более дорогого, он не знает ничего более прекрасного… Как вы прекрасны, Анна!

Анна. Вы словно стараетесь утешить меня в утрате чего-то ценного для моей жизни…

Бианка-Мария. Зачем вы это говорите?

Анна (прислушиваясь). Вы не слышали? Александр возвращается. Няня, взгляни с террасы, не едет ли он.

Кормилица, все время безучастно сидевшая на ступенях, встает, выходит на террасу и смотрит.

Кормилица. На дороге не видно никого.

Анна. Мне показалось, что я слышала лошадиный топот. Неужели он еще далеко? Уже поздно.

Бианка-Мария. Из окна моей комнаты можно видеть всю дорогу до самого Аргоса. Я посмотрю, нет ли его на дороге. (Уходит во вторую дверь направо.)

Сцена II

Кормилица подходит к Анне. Анна закрывает лицо руками.

Анна. Мне хочется плакать, няня.

Кормилица (берет ее за руки и целует их). А что у моей девочки на душе?

Анна. Не знаю, что-то давит — затягивается узлом, при этом… какой-то страх…

Кормилица. Страх?

Анна. Не знаю… Помоги мне сесть. Побудь со мной.

Она садится. Кормилица становится у ее ног на колени. Анна неожиданно наклоняет к ней свою голову.

Посмотри, няня, не найдешь ли у меня седых волос. Кое-где у меня уже должны быть седые волосы. Посмотри хорошенько, няня: здесь, на висках, и здесь, на затылке. Нашла? Да? Один? Много? Много их?

Кормилица (перебирая пальцами волосы Анны). Ни одного!

Анна. Седого ни одного? Правда? Ты мне правду сказала?

Кормилица. Седого ни одного.

Анна. Я еще молода? Скажи, я выгляжу еще молодой? Скажи мне правду.

Кормилица. Ты еще совсем молода.

Анна. Говори мне правду.

Кормилица. К чему я стала бы тебя обманывать! Ты бела, как эти статуи. Белее тебя нет никого…

Анна. Это — правда. Это мне сказал и Александр, когда говорил со мной первый раз, давно-давно. Ах, поэтому-то я и слепа, как эти статуи… А что Бланка недавно говорила о моих глазах? Посмотри мне в глаза, няня. Разве они не похожи на два темных камня?

Кормилица. Твои глаза чисты, как два драгоценных камня.

Анна. Они — мертвые, няня, зрения в них нет. Ты не вздрагиваешь от ужаса, всматриваясь в них? Они тебя не пугают. Скажи мне правду!

Кормилица. Ах, замолчи! Они живут, они еще живут. Бог милостив. Когда-нибудь твои глаза вдруг заискрятся светом, который погас в них.

Анна. Никогда! Больше никогда!

Кормилица. Когда-нибудь, неожиданно, может быть даже завтра…

Анна. Никогда! Больше никогда!

Кормилица. Кто знает волю Всевышнего? К чему Создатель наделил бы тебя столь прекрасными глазами, если бы Он не хотел зажечь в них свет снова?

Анна. Никогда!

Кормилица. Если бы надежда действительно уже умерла, к чему стало бы трепетать мое сердце каждое утро, когда ты зовешь меня? Зачем все с одним и тем же ожиданием стала бы я оглядываться на тебя, каждое утро, когда я открываю окна твоей комнаты, чтобы впустить в нее свет?

Анна (с глубоким трепетом). Если бы это могло быть!

Кормилица. А ты сама — разве тебе не снится каждую ночь, что зрение вернулось к твоим зрачкам?

Анна. Ах, эти сновидения!

Кормилица. Верь сновидениям! Верь сновидениям!

Анна. Вот и Бианка! Ступай, ступай, няня!

Кормилица целует ее руки, встает и уходит во вторую дверь налево с тихой молитвой на устах.

Сцена III

Бианка возвращается.

Анна. Александр едет?

Бианка-Мария. На дороге к Аргосу не видно никого. Вдали поднялось, было, облако пыли, но это было стадо коз… Может быть, он возвращается в объезд, полем. А может быть он свернул к Персейскому источнику.

Она поднимается по лестнице — и с террасы в промежутке между двумя колоннами смотрит на солнце.

Работа кипит на площади. Вчера нашли пять могильных столбов: верное указание. Громадное облако пыли поднимается от стен. Пыль красновато-серого цвета, она как будто пылает на солнце. Ах, кажется, она должна проникать в кровь как яд!.. Леонард, наверное, там на четвереньках собственными руками роется в земле. Он боится, чтобы хрупкие предметы не рассыпались от удара заступом.

Поворачивается к слепой.

Если бы Вы видели, с какой осторожностью он извлекает из приставшей земли каждый обломок! При виде его можно было бы подумать, что он очищает драгоценный плод и боится потерять малейшую каплю его сока…

Молчание. В полосе солнечных лучей она спускается к слепой, охваченная неожиданной нежностью.

Вы стали бы, Анна, есть душистый апельсин? Вы хотели бы очутиться теперь в каком-нибудь сицилийском саду?

Анна (делает в воздухе движение, как бы стараясь привлечь к себе девушку). Какой странный голос звучит теперь на ваших устах, Бланка! Он кажется новым: голосом, который дремал и пробуждается неожиданно…

Бианка-Мария. Вы удивляетесь моему желанию? А вы не хотели бы держать на коленях корзину с плодами? Ах, с какой жадностью я стала бы есть их! В Сиракузах мы бродили по апельсиновой роще. Сквозь чащу древесных стволов виднелось сверкающее море, на ветках висели зрелые плоды и новые цветы, лепестки их падали нам на головы, как душистый снег, и мы ели сочную мякоть плодов, как едят хлеб.

Анна (снова протягивает руки, чтобы привлечь к себе Бианку, которая остается еще несколько в стороне). Вы там хотели бы жить? Там, это там — страна радости! Все наше существо требует радости, нуждается в радости. Ах, каким блеском должна цвести теперь ваша молодость! Жаждой жизни пышет от вашего существа, как жаром от костра. Позвольте я погрею свои бедные руки!

Бианка подходит к ней и садится у ее ног на низенькую скамейку. Когда Анна дотрагивается до ее щек, явная дрожь пробегает по ее телу.

Бианка-Мария. Отчего руки у вас такие холодные, Анна?

Анна. Все ваше лицо бьется каким-то лихорадочным пульсом.

Бианка-Мария. Солнце жгло меня. Там, у своего окна, я смотрела вдаль на самое солнце. Камень подоконника раскален. И здесь вся комната теперь залита солнцем. Полоса света протянулась туда, до самого подножия статуи Гермеса. Мы сидим на берегу золотого потока. Нагнитесь немного, Анна!

Анна (проводя руками по ее лицу, волосам). Как ты любишь солнце! Как ты любишь жизнь! Я слышала — Александр как-то говорил тебе, что ты похожа на Победу, развязывающую свои сандалии. Помнится… В Афинах… Я видела порывистую, тонкой работы, фигуру из нежного, как слоновая кость, мрамора, внушавшую жажду полета, жажду какого-то воздушного бесконечного бега… Я помню, ее маленькая головка выделялась над изгибом крыла. Александр сказал, что нетерпение лететь разлито по всем складкам туники и что нет другого образа, который живее выражал бы дар божественного порыва… И некоторое время мы жили очарованием ее юношеской грации. Мы ежедневно приходили в Акрополь любоваться ею… Правда, Бианка, что вы похожи на эту статую?

Бианка-Мария (смущенная странными движениями слепой, не перестающей дотрагиваться до нее). У меня нет крыльев. Вы их у меня ищете тщетно!

Анна. Как знать! Как знать! Неосязаемые крылья — это те, на которых улетают дальше всего. Каждая дева может быть вестницей…

Молчание. Она продолжает касаться пальцами Бианки-Марии. Последняя делает невольное движение, как бы желая высвободиться из ее рук.

Мое прикосновение мучительно для вас? Я чувствую как вы прекрасны, и мне хотелось бы увидеть вашу красоту. Разве мои руки вам противны?

Бианка-Мария (берет ее за руки и целует их). Нет, нет, Анна!.. Но я только не умею передать вам ощущение, которое они внушают. Мне кажется, что ваши пальцы видят… Я не знаю: это какой-то взгляд, упорный, настойчивый… Каждый ваш палец — как ресница, которой вы прикасаетесь ко мне… Ах, кажется, что вся ваша душа перелилась в кончики ваших пальцев и тело утратило свою человеческую природу. Окраска этих вен невыразима…

Дрожа, она прижимается губами к ладони левой руки Анны.

Вы не чувствуете, что мои уста касаются вашей души?

Анна (с подавленным отчаянием). Они жгут, Бианка-Мария. Они так тяжелы, как если бы в них были собраны все богатства жизни. Ах, как ужасно должны искушать твои губы! В них должны быть скрыты все обещания и все чары убеждения.

Бианка-Мария. Вы меня смущаете… Моя жизнь замкнута в тесном круге и, может быть, навсегда. Я недавно читала вам Антигону. И не раз мне казалось, что я читаю свою судьбу. Я также посвящена своему брату, и я — связана обетом.

Анна (с пламенной и беспокойной нежностью). Сила твоей жизни слишком велика для того, чтобы исчерпаться жертвой. Жизнь нужна тебе, дорогая душа, тебе нужна радость, тебе необходимо есть плоды, рвать цветы. Мне кажется, я чувствую в тебе разгорающееся пламя. Вся твоя кровь таким странным образом бьет ключом в жилах твоего лица… Ах, я еще не знала такого могучего биения! А твое сердце, твое сердце!..

Она ищет на груди область сердца и прислоняется, чтобы слушать его. Более тихим и каким-то таинственным голосом произносит следующие слова.

Твое сердце ужасно! Кажется, что оно жаждет для себя вселенной. От этого желания оно безумно…

Бианка-Мария. Ах, Анна!

Она дрожит и ежится в объятиях слепой, как от медленной пытки, которая обессиливает и изнуряет ее.

Анна. Не дрожи! Я — как твоя умершая воскресшая сестра. Было время, и моя кровь билась таким же образом, и мое желание было безгранично, влекло меня к неизменному простору жизни. Я знаю, о чем ты мечтаешь, о чем страдаешь, чего ты ждешь… Есть, есть счастье на земле! Над каждой человеческой головой обозначится час счастья. Ты с преданностью следуешь за своим братом, который живет среди развалин и роется в гробах, но у тебя не хватит сил отказаться от своего часа. Повелительная сила поднялась вдруг из глубины твоего существа, и тебе уже нельзя подавить ее. И если тебе и удастся преодолеть ее, ее корни дадут тысячи новых побегов. Тебе нельзя не уступить ей.

Бианка-Мария прячет лицо в коленях Анны и, вся дрожа, остается в этом положении.

Перестань дрожать! Я — как твоя умершая сестра, которая смотрит на тебя из-за пределов жизни. Я для тебя, может быть, — простая тень. Я принадлежу другому миру. Ты видишь то, чего я не вижу. Я вижу то, чего ты не видишь. Поэтому ты чувствуешь себя отделенной от меня целою бездной. И ты не можешь приникнуть своей душой к моей, как припадаешь своей головой к моим коленям. Не так ли?

Она кладет руки на волосы склонившейся к ней девушки и ласкает их, затем погружает в них свои руки.

Сколько волос! Сколько волос! Они нежат мои пальцы, как теплая струящаяся вода. И сколько же их! Сколько! Они — удивительны. Если бы я распустила их, они одели бы тебя до самых ног. Ах, вот они распускаются!

Распустившиеся волосы рассыпаются по плечам девушки и пышной волной падают на платье слепой. Анна водит руками по ним.

Это — целый поток. Они тебя покрыли всю. Доходят до земли. Они и меня заливают. Сколько волос! Сколько волос! Они душисты… в них тысячи запахов… Переполненный цветами поток!.. Ах, ты вся прекрасна, ты одарена всеми дарами!

Она водит руками по вискам, по щекам, как-то судорожно, с беспокойным движением, с чувством растерянности. Ее голос становится загадочным.

Как мог бы отказаться от тебя тот, кто любит тебя? Как ты могла бы остаться в тени — ты, существо, созданное, чтобы расточать радость? Какая-то часть тебя дремала в глубине твоего существа — она теперь проснулась. Теперь ты узнала себя, не правда ли? Я как-то прислушивалась к твоим шагам. Ты движешься, словно следуешь за звуками какой-то знакомой внутренней мелодии… Ах, Бианка-Мария, если бы мои уста могли произнести для тебя слово счастья!

Бианка-Мария рыдает, закрытая своими волосами, задыхаясь.

Ты плачешь?

Старается отыскать под волосами ее ресницы, чтобы почувствовать слезы.

Ты плачешь! Плачешь! Ах, Боже, сжалься над нами!

Молчание. Бианка рыдает, все в том же положении. Анна с беспокойством смотрит на одну из дверей. Глубокое волнение отражается на ее лице, потому что со стороны лестницы слышны быстрые шаги.

Вот и Александр!

Бианка-Мария вскакивает с лицом, спрятанным в волосах, которые закрывают ее всю. В испуге она дрожит, залитая потоком солнечных лучей.

Сцена IV

Через первую дверь направо входит Александр, несколько запыхавшийся и разгоряченный. В руках у него связка диких цветов. Заметив Бианку-Марию в этом виде, он приостановился в явном смущении.

Анна (успокоившимся нежным голосом). Откуда ты. Александр? Мы тебя заждались. Бианка-Мария смотрела из окон на Аргосскую дорогу, думая увидеть твою лошадь, но тебя не было видно. Откуда ты?

Александр (ясным и оживленным голосом, с простыми и умеренными модуляциями в нем, выражающими силу его непринужденного и глубокого чувства ко всему, о чем он говорит). Я ехал полем без всякого определенного направления. Пересек Инакос, в нем не осталось ни одной капли воды. Поля все усеяны крошечными дикими умирающими цветами, пение жаворонков наполняет все поднебесье. Ах, что за чудо! Мне никогда не приходилось слышать такого раздольного пения. Тысячи жаворонков, бесчисленное множество… Они вспархивали со всех сторон, взвивались к небесам с силой брошенного из пращи камня, с неистовством какого-то безумия, и бесследно терялись в лучах, словно песня растворяла их, как будто солнце поглощало их… Один из них тяжелым камнем вдруг упал к ногам моей лошади и лежал уже мертвый, пораженный своим опьянением, чрезмерной радостью своего пения. Я его поднял. Вот он.

Анна (протягивая к нему руку за жаворонком). Ах, да он еще теплый! Какая у него мягкая и нежная шейка! Он только что пел… Посмотрите, Бианка-Мария!

Бианка-Мария робко приближается, окутанная прядями своих волос.

Вы дрожите… Она стыдится своих волос, Александр! Она только что сидела возле меня, и они распустились под моей рукой и так и засыпали меня… Вот чудо! Она может укрыться в них вся. Ты только посмотри на нее, посмотри. Вы на солнце, Бианка-Мария? Отдай ей свои цветы, Александр, отдай!

Бианка-Мария хочет собрать свои волосы и наскоро уложить их на затылке.

Александр (пораженный, смущенный, но улыбаясь, приближается к девушке). Возьмите эти цветы, Бианка-Мария.

Собрав кое-как свои волосы, Бианка-Мария протягивает свои руки и открывает лицо, на котором еще заметны следы слез.

Вы плакали?

Анна. Она мне читала Антигону. Ею овладело вдруг чувство сострадания…

Александр. Вы плакали над судьбой Антигоны!

Анна. Она стояла на ступенях террасы, видела, как столбы пыли подымались от площади, и мысль о брате взволновала ее…

Александр. Вы читали рассказ стража? Никогда Антигона не была так прекрасна, как под ураганом этой раскаленной пыли, среди засохшей равнины, как в то мгновение, когда она разражается рыданиями и проклятиями над обнаженным трупом своего брата. Не правда ли? Сидя на холме против ветра, чтобы избежать запаха разложившегося трупа, стражи ожидают с закрытыми глазами, пока пройдет эта ослепляющая гроза, а она, бесстрашная среди этого грозного пламени, набирает пригоршни пепла и сыплет его на труп… Ах, я всегда ее вижу такой! Когда она ведет за руку Эдипа или когда она идет на казнь, она не так прекрасна и величественна. Не правда ли? Я хотел бы, Бианка-Мария, быть при вашем чтении. Я никогда не слышал, как вы читаете.

Анна. Отчего вам не прочесть еще несколько страниц?

Бианка-Мария. У меня нет книги.

Анна. Вы ее оставили у себя на подоконнике?

Бианка-Мария. Я ее оставила… я не знаю, где оставила ее, Анна!

Александр. Вы мне почитаете как-нибудь?

Бианка-Мария. Если захотите, почитаю.

Александр. Мне хочется, чтобы вы как-нибудь почитали мне ‘Электру’ Софокла в тени Львиных ворот.

Анна. Ах, это взывание к свету!

Александр. Я как-нибудь попрошу вас прочесть одну из моих поэм.

Анна. Какую?

Александр (в нерешительности). Какую?

Молчание. С открытой террасы доносятся неясные крики. Бианка-Мария быстро поднимается по лестнице и смотрит в сторону Акрополя.

Бианка-Мария (воодушевляясь). Это — рабочие на площади. Они кричат от радости. Должно быть открыли гробницу, может быть, они нашли прах Царя… Леонард! Леонард!

Александр (поднимаясь к ней). Вы увидели Леонарда?

Бианка-Мария. Нет, его не вижу… Пыль окутывает все, ветер усилился. Он должно быть там, на коленях в пыли… Леонард!

Александр. Ваш голос не долетит до него. Он не может слышать вас.

Бианка-Мария. Кричать пер

Габриэле Д’Аннунцио. Мертвый город