‘Русская Мысль’, кн. IX, 1886
Мертвая нога.- Роман в Кисловодске. В. Буренина. Спб., 1886 г, Буренин Виктор Петрович, Год: 1886
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Мертвая нога.— Романъ въ Кисловодск. В. Буренина. Спб., 1886 г. Писаніе ‘по-габоріовски’ можно до извстной степени оправдывать большою матеріальною нуждой авторовъ, снискивающихъ себ и своей семь пропитаніе издліемъ романовъ по заказу. Пишущій эти строки близко видлъ и всю тяжесть такой нужды, и всю унизительную безсмысленность подобныхъ литературныхъ заказовъ, и, уже, конечно, не броситъ камня въ несчастнаго собрата, такъ или иначе доведеннаго до крайности писать по заказу ‘уголовные романы’. Но съ тмъ большимъ осужденіемъ считаемъ мы себя въ прав отнестись къ такимъ произведеніямъ, какъ два вышеназванныя повствованія г. Буренина, появленіе въ свтъ которыхъ нельзя оправдать никакой крайностью. Первое повствованіе, Мертвая нога, есть пошлая и нисколько не остроумная пародія на уголовное дло объ убійств Сарры Беккеръ и непристойный пасквиль на существующій у насъ судъ. О томъ, насколько остроумно это произведеніе, читатель составитъ себ вполн опредленное понятіе по слдующимъ его первымъ строкамъ: ‘Залъ суда ломился отъ многочисленной публики, собравшейся на интересный процессъ. Воздухъ въ зал былъ до такой степени сгущенъ, что многія дамы, любительницы уголовныхъ длъ, совершенно спокойно клали на него свои легкія шляпки, вспотвшій представитель обвинительной власти повсилъ галстухъ, снятый имъ для большей свободы преній, а старшина присяжныхъ (изъ корелъ) даже свои сапоги, отъ которыхъ онъ облегчилъ себя съ любезнаго дозволенія предсдателя суда…’ На слдующей страниц рчь идетъ о знаменитомъ адвокат Опереткин, прославившемся своими ‘необыкновенными позами’. ‘Бывали случаи,— говоритъ авторъ, — когда Опереткинъ, увлекшись во время произнесенія рчи, вдругъ становился на голову и хлопалъ приподнятыми вверхъ ногами пятка о пятку’. Любопытно бы знать, для какой публики это писано? Въ такомъ-то лакейски-увеселительномъ тон написана вся повсть о томъ, какъ въ квартир двицы Папильоткиной была найдена женская нога, обутая въ чулокъ и туфлю хозяйки, а самой хозяйки нигд не оказалось. При производств предварительнаго слдствія пропала важная улика: куль, повидимому, содержащій въ себ трупъ. ‘Опытный слдователь по особо-важнымъ дламъ’ приказалъ куль положить на окно, откуда его стащилъ неизвстно кто. Во время слдствія явилась двица Путаница и объявила, что изъ ревности убила Папильоткину. Ну, и пошла путаница на 80 печатныхъ страницахъ. Судъ спрашиваетъ свидтеля шкипера Калевалу: ‘Вы шкиперъ?— Киперъ.— Вы пьете?— Ливку? Не… не пью.— Не сливки. Русскую водку пьете?— О, да, русски водка пью,— Сколько рюмокъ въ день?— Не рюмка. Таканъ пью.— Сколько стакановъ въ день?— Ринадцать таканъ…’ и т. д.— дв страницы чухонскаго остроумія. Дале слдуютъ свидтели: Содержапцевъ 1, Содержанцевъ 2, Канкановъ, баритонъ потшнаго театра Кинь рубль, ихъ показанія — сплошная грязь. Вся эта дрянь кончается такимъ приговоромъ суда: ‘Отставнаго коллежскаго совтника Акакія Клубнику, виновнаго въ обладаніи скверной клубничной рожей и убійств дамы, пріятной во многихъ отношеніяхъ, Берты Папильоткиной, на основаніи всмъ извстной статьи улож. о наказаніяхъ, сослать въ каторжныя работы на ‘пятнадцать съ четвертью лтъ. Двицу Перепетую Путаницу, на основаніи той же статьи и согласно полному отсутствію здраваго смысла, считать по суду оправданною… Даму, пріятную во многихъ отношеніяхъ, Берту Папильоткину, считать по суду убитой’. ‘Да я жива’,— кричитъ Папильоткена изъ публики и объясняетъ, что мертвую ногу принесъ къ ней студентъ-медикъ изъ амфитеатра и обулъ для шутки въ ея, Берты, чулокъ, она же, Берта, узжала по дламъ въ Ригу и только что вернулась.— ‘А вашъ трупъ?— спрашиваетъ предсдатель.— Вашъ трупъ, что былъ завязанъ въ кульк и похищенъ у слдователя?’ — ‘Въ кульк была свиная туша…’
Дло о мертвой ног этимъ не кончилось. ‘Оно пошло на кассацію въ высшую инстанцію. Высшая инстанція кассировала приговоръ суда по отношенію къ подсудимымъ Клубник и Путаниц, но признала правильнымъ установленіе факта убійства дамы пріятной во многихъ отношеніяхъ. Такъ что Берта Папильоткина хотя и жива, даже больше, чмъ жива,— даетъ жизнь другимъ, но, все-таки, считается по суду убитой’. Такъ кончается этотъ непристойный пасквиль-фарсъ во вкус заведеній ‘для продажи распивочно и на выносъ’.
Романъ въ Кисловодск тоже не безъ пасквильныхъ пошибовъ, только въ нсколько иномъ род, тутъ пасквиль легонькій, и не онъ собственно составляетъ основу повсти, а является, такъ сказать, эпизодически въ вид каррикатуры на лица. Тутъ главная суть въ томъ, что авторъ (разсказъ ведется отъ перваго лица) встртилъ въ Кисловодск хорошенькую женщину, поссорившуюся съ мужемъ и ухавшую отъ него развлекаться на водахъ. За Ниной Павловной вс ухаживаютъ, но ухаживаютъ плохо, а разскащикъ начинаетъ ухаживать особеннымъ образомъ, очень ловко. Большой онъ мастеръ этого дла. Онъ повелъ свои маневры такъ мастерски, что на третій, либо на четвертый день разговоровъ ‘по душ’ съ хорошенькою барынькой она… укусила его за губу!… Укусила, а потомъ разрыдалась. Еще дня черезъ два герой и героиня уединились въ какое-то пустынное мсто, и тамъ ‘ея руки крпко обвились вокругъ моей шеи, — повствуетъ разскащикъ,— она приникла ко мн съ молчаливымъ, долгимъ, жгучимъ поцлуемъ’. И уже больше, кажется, не кусалась. Еще черезъ нсколько дней, или недль,— не разберешь хорошенько,— Нина похала съ героемъ на Бермамутъ, залзла на какую-то скалу и ни съ того, ни съ сего умерла отъ разрыва сердца. Конецъ роману въ Кисловодск. Такова канва повсти, и на ней-то авторъ выводитъ разные разводы каррикатурно-пасквильнаго рода про нкоего романиста Антрекотова, похваляющагося своею дружбой съ Эмилемъ (Золя), съ Мопассаномъ, Ришпеномъ и др. парижскими знаменитостями, про Пимена Неопалимскаго, писателя народника, который ради всесторонняго изслдованія крестьянскаго быта ‘самъ таракановъ лъ, чтобы изобразить’… про какого-то ‘лохматаго’, по фамиліи Несуразова, который ‘въ Олонецкой губерніи по шею въ болот семь часовъ сидлъ… репетицію длалъ, чтобы пріучить себя къ земноводному существованію на всякій случай’ и т. д., въ томъ же кабацки-юмористическомъ дух.
Съ голоду человкъ можетъ и таракановъ сть, и, ради снисканія пропитанія, колесомъ ходить, какъ клоунъ, и всякую дрянь писать для увеселенія кабацкой публики, но, сколько намъ извстно, г. Буренинъ такой крайности пока еще не испытываетъ и, слдовательно, продлываетъ свои литературно-клоунскія упражненія только изъ любви въ этого рода искусству. И что всего обидне, такъ это то, что г. Буренинъ, человкъ съ талантомъ, человкъ несомннно остроумный, совсмъ утратилъ чувство литературнаго достоинства и растрачиваетъ талантъ и остроуміе на непристойности врод Мертвой ноги и Романа въ Кисловодск.