С. Елпатьевскій
Менуэтъ.
(Изъ записной книжки земскаго врача).
І.
II.
III.
IV.
Менуэт, Елпатьевский Сергей Яковлевич, Год: 1899
Время на прочтение: 11 минут(ы)
С. Елпатьевскій. Разсказы. Том 2. С.-Петербург. 1904.
— Рекомендую вамъ быть осторожне съ Вороновымъ, — говорилъ мн предсдатель уздной управы, когда я, только что окончивши университетъ, въ конц 70-хъ годовъ, поступалъ земскимъ врачемъ въ одно изъ селъ Н-скаго узда.— Онъ хотя и не гласный, но пользуется въ узд большимъ вліяніемъ. И вы должны знать, что докладъ вашего предшественника о больниц не прошелъ въ собраніи только потому, что старшина Богдановской волости заявилъ, что больница имъ не нужна и населеніе къ доктору не обращается. Вороновъ въ оппозиціи… — съ тонкой улыбкой закончилъ предсдатель.
Въ первый же пріемъ произошла сцена, какъ потомъ оказалось, постоянно повторявшаяся и служившая пріятнымъ развлеченіемъ для фельдшера и стоявшей въ пріемной публики.
— Такъ ты, молодуха, изъ Черемухова?— серьезно и важно спрашивалъ записывавшій больныхъ фельдшеръ.
Фельдшеръ былъ толстый и важный, и такъ какъ давно служилъ въ участк, а доктора постоянно мнялись, пользовался въ округ большимъ уваженіемъ и зналъ въ лицо чуть ли не всхъ мужиковъ и бабъ.
— Изъ Черемухова, Никифоръ Митричъ, изъ Черемухова.
— Тэ-эксъ.
Онъ хочетъ записывать, но кладетъ перо и строго смотритъ на бабу.
— Ровно бы я тебя намедни въ Богдановк въ хоровод видлъ?
Шустрая бабенка пускаетъ глаза въ раскосъ и скороговоркой выкладываетъ:
— И была, Никифоръ, Митричъ, не отпираюсь, была… Сестра у меня въ Богдановк-то отдадена. Чудакъ человкъ! Чать праздникъ былъ,— ну, и пріхала…
Смется глазами шустрая баба, улыбается фельдшеръ, громко смются въ толп.
— Да не томи ты ее, Никифоръ Митричъ…— раздаются голоса мужиковъ.—Чать теб все равно… Изъ Черемухова, такъ изъ Черемухова,— такъ и пиши.
Фельдшеръ доволенъ устроеннымъ представленіемъ и, записывая бабу въ черемуховскія жительницы, благожелательно говоритъ:
— Мн что, молодуха! Тебя же жалю. Гляди,— узнаетъ баринъ,— отберетъ у хозяина землю-то…
Тутъ же, во время пріема, фельдшеръ въ особенности громко и демонстративно объясняетъ мн въ чемъ дло. Оказалось, что богдановскій баринъ запретилъ крестьянамъ своей волости обращаться къ земскому врачу, и лчились они крадучись, записываясь на другія деревни. И дйствительно, я просмотрлъ книги — огромная Богдановка почти вовсе не давала больныхъ. И въ первое время моей службы меня почти никогда не звали туда ‘ни на эпидеміи, ни на роды, ни на несчастные случаи’.
Я скоро понялъ въ какой оппозиціи состоялъ Вороновъ. Онъ не признавалъ ничего изъ того, что произошло съ 62 года. Не признавалъ земства и не баллотировался въ гласные, не позволялъ — теперь это звучитъ дико и нелпо — своимъ крестьянамъ судиться у мирового судьи и лчиться у земскаго доктора, не платилъ въ земство налоговъ за свое огромное имніе.
Богдановка была рядомъ съ моимъ селомъ и все, что длалось въ усадьб полковника гвардіи Воронова, я зналъ даже помимо воли такъ точно и подробно, какъ можно знать о своихъ сосдяхъ, только живя въ деревн. Прислугу онъ держалъ исключительно изъ бывшихъ дворовыхъ и старыхъ крпостныхъ и свои отношенія съ крестьянами умлъ устроить такъ, что они почти не отличались отъ крпостного строя. Землю онъ не сдавалъ въ аренду ни за какія деньги, а только подъ обработку барскихъ полей, при чемъ обработка десятины отъ поднятія пара до ссыпки зерна въ барскіе амбары цнилась въ пять рублей. О поденщин тоже никто не могъ спорить,— въ страду мужикъ съ лошадью получалъ 50 коп. въ день, баба 15 коп., подростокъ 12—13 лтъ, погонявшій лошадей въ молотилк отъ солнца и до солнца, 5 коп. на своихъ харчахъ и такъ дале.
Приблизительно такія же цны стояли и въ округ, въ самомъ центр хлбной Россіи, но боле мелкіе помщики, начинавшіе разоряться уже и въ то время, случалось, соблазнялись и сдавали землю за деньги, тогда мужики пользовались страдой и ‘ломили’ цны. Земли Воронова обнимали почти всю волость, и его крестьянамъ вышедшимъ на волю съ нищенскимъ надломъ, некуда было дться и его воля была всесильна. Волостные сходы длали постановленія о ненадобности для населенія больницы, отказывались отъ участія въ расходахъ на школы, безъ чего, согласно принятому въ томъ земств порядку, школы въ деревняхъ не открывались, и ‘богдановскій баринъ’ оставался почти тмъ же бариномъ, какимъ онъ былъ при крпостномъ прав. Онъ самъ лчилъ крестьянъ бывшимъ тогда въ мод краснымъ, желтымъ и зеленымъ электричествомъ графа Маттеи, самъ разбиралъ возникавшія у крестьянъ тяжбы. Покорныхъ мужиковъ поощрялъ, непокорныхъ заставлялъ длаться покорными, устроилъ у себя богадльню для престарлыхъ, снабжалъ въ случа нужды срубами для избъ и лошадьми, конечно, подъ ту же обработку своихъ полей.
Вороновъ жилъ, какъ король, въ своемъ огромномъ дом въ сорокъ комнатъ и пользовался большимъ вліяніемъ. Одинъ сынъ его служилъ вице-губернаторомъ въ сосдней губерніи, другой состоялъ полковымъ адъютантомъ въ какомъ-то гвардейскомъ полку, а дочь жила за границей съ своимъ мужемъ, ‘подававшимъ надежды’ молодымъ дипломатомъ. Становой дальше передней не проникалъ, исправникъ долженъ былъ предварительно переодваться во флигел въ парадную форму и въ вид особой милости изрдка допускался къ столу, въ помщичьихъ усадьбахъ разсказывали, что вновь назначенную въ губернію важную персону отпустили изъ Петербурга со словами: ‘Не ссорьтесь съ Вороновымъ…’
Должно быть, благодаря этому же вліянію, никто не взыскивалъ съ Воронова земскихъ сборовъ и недоимки копились годами на его имніи.
Какъ-то въ одинъ изъ пріемныхъ дней мимо оконъ лчебницы по направленію къ домику Никифора Дмитріевича прохала одноколка съ сдымъ старикомъ и чрезъ нсколько времени оттуда прибжала босоногая двчонка и что-то шепнула фельдшеру.
— Вороновскій управляющій пріхалъ…— улыбаясь, вполголоса сообщилъ мн фельдшеръ.— Стсняется при народ-то,— просилъ посл пріема зайти. Боленъ что-то…
На фельдшерскомъ диван полулежалъ высокаго роста могучій старикъ съ коротко остриженными сдыми волосами и длинными совсмъ блыми усами, падавшими на гладко выбритый подбородокъ. Онъ попробовалъ-было встать и вытянуться предо мной по военному, но тотчасъ снова опустился на диванъ. У управляющаго оказался сильный жаръ, а такъ какъ въ то время въ моемъ участк былъ широко распространенный сыпной тифъ, занесенный возвращавшимися съ Дуная солдатами, то я счелъ нужнымъ осторожно предупредить его.
— Позжайте-ка вы домой да лягте въ постель, а дня черезъ два пришлите сказать, я пріду.
Старикъ какъ-то сконфузился и, снова попытавшись вытянуться, торопливо заговорилъ:
— Переломаюсь какъ-нибудь… Не извольте безпокоиться, господинъ докторъ! Ноги я промочилъ.. Порошковъ бы посильне…
— Ни за что не пришлетъ…— замтилъ фельдшеръ посл отъзда управляющаго.— Състъ его Вороновъ-то,— даромъ, что братъ!
— Какъ братъ?— удивился я.
— Конечно, братъ, да еще младшій, баринъ-то. Наврное знаю…
Всевдущій Никифоръ Дмитріевичъ разсказалъ мн, какъ несомннный фактъ, что управляющій — сынъ отца Воронова отъ дворовой двушки и съ дтскихъ лтъ былъ приставленъ къ законному сыну сначала мальчишкой для компаніи, а потомъ денщикомъ, когда Вороновъ былъ на военной служб. Фельдшеръ утверждалъ, что они оба знаютъ это, но Вороновъ держитъ брата въ черномъ тл, женилъ на дворовой и платитъ ничтожное жалованье, а управляющій никогда не садится въ присутствіи Воронова и цлуетъ барина въ ручку и въ плечико, и пр. и пр.
Фельдшеръ ошибся: на другой же день отъ управляющаго были присланы за мной лошади.
Вороновская усадьба была похожа на крпость. Высокая каменная ограда окружала раскинувшійся на двадцать пять десятинъ паркъ и фруктовый садъ, изъ-за ограды виднлись крыши оранжереи, грунтовые сараи, прорзавшая паркъ во всю длину широкая аллея вковыхъ липъ. Въ глубин двора, окруженнаго такою же оградой, стоялъ старинный каменный домъ, съ длинной, шедшей полукругомъ, затйливой колоннадой, къ одному крылу которой примыкалъ флигель управляющаго, за другимъ тянулись службы, каменныя конюшни коннаго завода, выставлялась красная труба винокурни. Все выглядло солидно, крпко, хозяйственно и отъ всего вяло глубокой стариной. Широкій дворъ заросъ густой зеленой травой,— очевидно колеса экипажей рдко мяли ее,— по двору расхаживалъ великолпный павлинъ съ гордо поднятымъ хвостомъ, босоногія двки бгали изъ сада въ кухню, у крыльца передъ колоннами стояли мужики съ непокрытыми головами. Изъ флигеля прошелъ важный лакей съ сдыми бакенбардами и посмотрлъ на меня строго и неодобрительно.
Управляющаго я нашелъ въ полубезсознательномъ состояніи, сомннія не оставалось никакого, — у него былъ сыпной тифъ и, судя по началу, тяжелая форма.
Я осмотрлъ больного, сдлалъ нужныя распоряженія и готовился ссть въ повозку, когда къ крыльцу флигеля подошелъ тотъ же важный лакей. Онъ по-прежнему строго и неодобрительно посмотрлъ на мою крестьянскаго сукна поддевку, на забрызганные осенней грязью высокіе сапоги, въ которыхъ я здилъ по участку, но съ той почтительностью, которой отличались выдрессированные по старинному лакеи, проговорилъ:
— Его превосходительство просятъ васъ къ себ…
Большой ульмскій догъ зарычалъ при моемъ вход. Вороновъ ждалъ меня за стариннымъ бюро съ безчисленными ящичками, заваленнымъ конторскими книгами, счетами, мшечками съ образцами смянъ, въ огромной комнат нижняго этажа съ выбленными стнами, увшанными фотографіями лошадей и собакъ, ружьями, сдлами, какими-то хлыстами. Я дольше, чмъ слдовало, остановился на лиц Воронова, — онъ былъ поразительно похожъ на своего управляющаго, только не успвшіе посдть волосы какой-то срой гривой поднимались надъ высокимъ лбомъ, да нависшія надъ глазами совсмъ черныя косматыя брови и молодили лицо и длали его боле суровымъ.
— И вы уврены, докторъ, что у моего управляющаго сыпный тифъ?— сухимъ, раздражившимъ меня тономъ говорилъ Вороновъ.
— Да, увренъ…
Я сдерживалъ себя и спокойно объяснялъ, что положеніе больного очень серьезное, и въ виду его возраста, и въ виду особенно злого характера бывшей тогда эпидеміи.
— Скажите!— неопредленно протянулъ Вороновъ.— Мы все раньше думали, горячка, да горячка… Попьетъ человкъ тепленькаго, проваляется съ недльку и встанетъ… Старикъ, вдь, простудился!
Я по-прежнему спокойно объяснилъ, что то, что раньше называлось горячкой, и есть въ большинств случаевъ тифъ, не всегда, конечно, сыпной, и счелъ нужнымъ предупредить, что сыпной тифъ очень заразителенъ и что больного нужно изолировать.
Повидимому мой собесдникъ не обратилъ особеннаго вниманія на мое предупрежденіе и прежнимъ тономъ выговорилъ:
— А не находите вы, докторъ, что сажать больного въ такомъ жару въ холодную ванну нсколько, какъ бы сказать…
Я очень врилъ въ лченіе тифа прохладными ваннами и съ нкоторымъ увлеченіемъ разсказывалъ Воронову, что у меня накопился уже нкоторый опытъ, что въ тхъ пятидесяти слишкомъ деревняхъ, охваченныхъ тифомъ, я примнялъ тотъ же методъ, только замняя ванны обертываніями въ мокрыя простыни. И остался очень доволенъ результатами, говорилъ объ университетской клиник, которую я только что покинулъ и гд примнялся тотъ же методъ.
— Но вдь ваша медицина, докторъ, такъ часто говоритъ…
Теперь я понялъ тонъ моего собесдника и выраженіе срыхъ глазъ, смотрвшихъ на меня изъ-подъ нависшихъ черныхъ бровей. Я не далъ ему кончить и со всмъ пыломъ только что покинувшаго университетскую скамью двадцати-трехлтняго врача не особенно логично, но зато категорически, не допускавшимъ возраженія тономъ сказалъ:
— Моя медицина, полковникъ, велитъ мн всегда одно и то же,— лчить только тамъ, гд безусловно исполняютъ мои предписанія.
Должно быть, я былъ великолпенъ въ эту минуту. Я всталъ съ своего стула предъ стариннымъ бюро съ тмъ чувствомъ, съ какимъ раньше выходилъ на кулачки… Сдые усы Воронова дрогнули, онъ тоже всталъ и заговорилъ любезно и предупредительно.
— О, конечно, докторъ! Вы не поняли меня. Я только хотлъ узнать, въ чемъ дло, — мн жаль моего старика, онъ преданный слуга. И потомъ мн хотлось познакомиться съ вами,— онъ любезно пожималъ мою руку,— о васъ такъ много говорятъ, вы такъ ревностно…
Вороновъ сдлался необыкновенно любезенъ, наговорилъ мн кучу лестныхъ словъ по поводу моей борьбы съ тифомъ и закончилъ просьбой позавтракать у него.
— Очень обяжете… А пока мы завтракаемъ, позвольте послать въ деревню за моей нянькой, — что-то хвораетъ старуха. Я не задержу васъ.
Мы вели политичный разговоръ о войн въ Малой Азіи, откуда я незадолго предъ тмъ возвратился, о генерал, въ отряд котораго мн пришлось состоять и который оказался старымъ товарищемъ Воронова и ни однимъ словомъ не обмолвились ни о земств, ни о хозяйств, ни о медицин.
— Позвольте, докторъ, познакомить васъ съ моей бабушкой.
Я оглянулся кругомъ, такъ какъ въ столовой, куда мы перешли, никого не было.
Вороновъ подвелъ меня къ старинному креслу съ высокой рзной спинкой и, наклонившись, громко выговорилъ:
— Бабушка! Нашъ докторъ! Земскій докторъ…
Только тутъ я разсмотрлъ въ глубин кресла маленькій комочекъ человческаго тла, одтый въ темный капотъ какого-то невиданнаго мною фасона. Крошечное личико съ ввалившимися губами и выдвинувшимся впередъ подбородкомъ еле выглядывало изъ покрывавшаго почти голую голову благо кружевного чепца и высокаго, подпиравшаго шею, мягкаго ворота капота. Мелкія морщинки тонкой стью, словно паутина, покрывали высохшее пергаментное личико. Странное существо осталось неподвижно.
Я въ полномъ недоумніи стоялъ передъ кресломъ.
— Садитесь, докторъ… Она спитъ…
Хозяинъ слъ къ столу, исполнивши, очевидно, разъ навсегда принятую формальность.
— Ваша бабушка? невольно выговорилъ я.
— Бабушка…
Мой собесдникъ улыбался.
Я смотрлъ на его сдющіе волосы, вспомнилъ сына вице-губернатора и сына адъютанта и съ тмъ же изумленіемъ спросилъ:
— Сколько же ей лтъ?
— Да вотъ, если доживетъ до Екатеринина дня, — сто пять исполнится, — немного помолчавши, отвтилъ онъ. — По матери мн приходится… Знаете? — онъ назвалъ фамилію извстнаго тогда государственнаго дятеля,— сынъ ея, мой дядя…
Мы продолжали начатый въ кабинет военный разговоръ.
Огромная комната, въ которой мы сидли, должно быть, служила раньше танцовальнымъ заломъ и только недавно была обращена въ столовую и, очевидно, въ нее собрали изъ другихъ комнатъ все то, что хотли постоянно видть и имть подъ руками. По одной стн высоко вверху шли хоры для музыкантовъ, въ простнкахъ виднлись большія зеркала въ потемнвшихъ бронзовыхъ рамахъ, съ потолка спускалась такой же темной бронзы люстра. Изъ тяжелыхъ дубовыхъ рамъ смотрли со стнъ вытянувшіеся въ струнку военные люди, съ высокими воротниками и узкими фалдочками старинныхъ мундировъ, игравшій табакеркой важный и благосклонный сановникъ въ штатскомъ, со звздою на груди, жеманныя дамы съ томными глазами и зачесанными на щеки волосами, и между ними громадная фигура державшагося за саблю толстаго запорожца, въ красномъ кунтуш, съ оселедцемъ на голой голов и выпученными глазами на налитомъ кровью багровомъ лиц. Комната была переполнена мебелью. Кругомъ стнъ шли развалистыя краснаго дерева кресла, съ вычурными ручками, ютились столики съ бронзовыми инкрустаціями, на тоненькихъ ножкахъ, удивительной формы и служившіе для неизвстныхъ цлей, въ одномъ углу стояло фортепіано палисандроваго дерева, съ золочеными ножками, а въ другомъ высился высокій футляръ старинныхъ часовъ и маятникъ, словно глухо вздыхая, монотонно отсчитывалъ удары.
Вороновъ взглянулъ на стрлку часовъ, подходившую къ двнадцати, и громко два раза хлопнулъ въ ладоши. На зовъ вошелъ лакей съ сдыми бакенбардами.
— Почему кашку не несутъ? — сердито закричалъ на него Вороновъ.— Скоро двнадцать…
Почти тотчасъ же вошла въ столовую и встала съ кастрюлечкой въ рукахъ, рядомъ съ кресломъ, старая горничная съ тонкимъ прекраснымъ лицомъ, какія умли выбирать себ встарину помщики изъ крпостныхъ, назначавшихся ‘состоять въ комнатахъ’.
Часы начали бить, изъ стараго футляра послышались хриплые, дребезжащіе звуки какой-то мелодіи,— и тутъ я увидлъ удивительное зрлище.
Лежавшій въ кресл комочекъ заволновался и задвигался. Лицо складывалось въ странныя гримасы, губы открывались и беззубый ротикъ улыбался, и изъ капота показались маленькія дтскія ручки,— он поднимались и опускались и словно къ кому-то протягивались. Куча стараго платья зашевелилась и принимала удивительныя позы.. А въ открытый ротикъ совали ложки съ манной кашей, каша проглатывалась и ротикъ снова улыбался и въ него снова совали манную кашу. Часы перестали играть и маленькое тльце сдлалось неподвижно и крошечная головка безжизненно повисла.
Это было такъ необыкновенно и фантастично, что я сидлъ, какъ истуканъ, и не врилъ своимъ глазамъ.
— Что же это такое?— вырвалось у меня.
— Часы менуэтъ играютъ… Старушка обыкновенно въ забытьи, — улыбаясь пояснилъ мн мой собесдникъ, — а какъ часы заиграютъ, такъ…— онъ на минуту остановился,— она и танцуетъ… Ну, и приходится пользоваться, не глотаетъ въ другое-то время.
Сдые усы Воронова раздвигались въ улыбку, и на лицо легло мягкое выраженіе.
— Знаменито танцовала бабушка въ молодости… При двор, при покойник Павл Петрович… Менуэтъ любила. И не видитъ вотъ, бдная, и голосъ потеряла, а заиграютъ часы,— будто и оживетъ на минутку…
Мы кончили завтракать. Вороновъ закурилъ трубку съ длиннымъ черешневымъ чубукомъ,— онъ хлопнулъ три раза въ ладоши, вбжавшій казачокъ поднесъ огонь къ трубк,— и началъ длинный разсказъ о поход противъ Шамиля, въ которомъ онъ участвовалъ вмст съ моимъ генераломъ, тогда еще молодымъ офицеромъ, а я все смотрлъ на неподававшее признаковъ жизни маленькое тльце и покрытое стью мелкихъ морщинъ, высохшее личико, смотрлъ на эту потемнвшую, покоробившуюся, потерявшую краски мебель и выцвтшіе старые портреты, на казачка, на черешневый чубукъ полковника и на громадныя, переросшія самихъ себя, дуплистыя липы у балкона, наполнявшія комнату сумракомъ, — и мн начинало казаться, что дйствительность уходитъ отъ меня, и какая-то срая паутина опустилась надъ старымъ заломъ, надъ старыми лицами, и почудился какой-то особенный душный запахъ отъ старой кожи креселъ, отъ старой мебели, отъ старыхъ жизней…
Снова захрипли часы, снова ожило, задвигалось и заволновалось тамъ подъ кучей платья въ глубокомъ. кресл съ рзной спинкой…
Вороновъ вышелъ на крыльцо провожать меня. Мужики все стояли безъ шапокъ. Когда я садился въ повозку, до меня долетли мужичьи голоса:
— Явите милость… Вы наши отцы… Какъ Богъ, такъ и вы…
Такъ славно бился въ лицо осенній дождь. Галки большимъ обществомъ горячо обсуждали событія дня, весело и оживленно болталъ колокольчикъ. Такъ легко и глубоко дышалось въ широкомъ пол, окутанномъ, какъ туманомъ, полосами мелко сющаго дождя…
Недолго танцовали менуэтъ въ богдановской усадьб. Мн пришлось вскор ухать на два мсяца изъ своего участка, а когда я вернулся, домъ стоялъ пустой и заколоченный. Управляющій выздоровлъ, но тифъ перебралъ всю дворню, должно быть, отъ стараго лакея заразился самъ Вороновъ и умеръ въ Москв, куда отвезли его больного. Управляющій разсказалъ мн, что бабушка не дожила до Екатеринина дня и какъ-то во время менуэта закрыла ротикъ и перестала глотать кашку, а старая горничная все ждала съ ложкой у высокаго кресла. Часы хрипли и играли старинную мелодію, но маленькое тльце больше не танцовало. Скоро посл смерти Воронова имніе было заложено для уплаты долговъ сына-адъютанта.
Мн часто приходилось потомъ бывать въ Богдановк у больныхъ, которыхъ вдругъ оказалось тамъ великое множество, и я видлъ, какъ быстро таяла богдановская усадьба: проданы были лошади, куда-то исчезла каменная ограда, прилегавшая къ деревн, отдирались доски отъ оранжереи, рубилась вковая липовая аллея, купленная какимъ-то иконостасникомъ. Пріхалъ изъ-за границы отъ дочери Воронова, къ которой перешло имніе, ученый тиролецъ въ зеленой куртк и зеленой шляп и вздумалъ было заводить травосяніе и улучшенную породу скота, но оказалось, что старые, испытанные пріемы помщичьяго хозяйства были врне и надежне, и его скоро смнилъ русскій управляющій изъ хозяйственныхъ мужичковъ. Онъ возвратился къ старымъ методамъ, но прежняго авторитета полковника уже не было,— мужики распустились и стали не только лчиться и судиться, но и примнять ‘свои средствія’. Пришлось платить, кром процентовъ въ банкъ, и накопившіяся за много лтъ земскія недоимки. Старое гнздо расползалось по всмъ швамъ, а рядомъ съ нимъ выросъ новенькій, крпенькій, крашеный домикъ съ мезониномъ, гд поселился старикъ-управляющій, получившій по духовному завщанію кусокъ земли и лсу на постройку и арендовавшій у наслдницы винокуренный заводъ. Дла управляющаго шли прекрасно, хозяйство онъ велъ несложное, — скупалъ по зимамъ отощавшихъ крестьянскихъ лошадей, отпаивалъ ихъ бардой и продавалъ за хорошую цну по весеннимъ ярмаркамъ. Здоровенный парень, сынъ его, шнырялъ по узду, раздавалъ деньги подъ рожь и скупалъ ‘клинья’ и ‘пустоши’, — въ округ заговорили, что у старика открылись большія деньги.
Мн часто приходилось бывать въ крашеномъ домик,— посл выздоровленія отъ тифа управляющій почувствовалъ большое уваженіе къ земской медицин и постоянно открывалъ у себя многочисленныя заболванія,— и предо мной снова вставалъ уголокъ стараго богдановскаго дома.
Вечеромъ старикъ садился въ глубокія кресла и курилъ изъ длиннаго черешневаго чубука полковника, поблескивало бронзовыми инкрустаціями старинное бюро съ безчисленными ящичками, со стны новаго бревенчатаго дома сердито смотрлъ красный пузатый запорожецъ, къ которому, какъ оказалось, старикъ питалъ особенную симпатію, а старые часы глухо вздыхали и дребезжащимъ голосомъ играли менуэтъ, и снова вздыхали, словно тамъ, въ высокомъ темномъ футляр, кто-то жаловался и монотонно повторялъ, что старое прошло и больше не воротится.