Мажордом
Мажордом
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Мажордом, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1931
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Большое имение на Волге, только что купленное именитым московским купцом Мамоновым, готовилось к празднику. На первый день Пасхи назначено было ‘освящение’ и торжественный обед.
Обширный дом и собственная церковь в усадьбе. Имение старинное, прежних вельмож, у каменной террасы — пушки времен Екатерины Второй. Хозяин пожелал пригласить на праздник соседей по имению — чтобы познакомиться,— и заодно именитых москвичей, людей солидных и богатых. Надеялся на приезд губернатора…
Было у него трое сынков…— юноши изящные, черноволосые и глаза с поволокой, глаза покойной матери, изумительной красавицы, в крови которой были не то далматинцы, не то неаполитанцы. Все трое блистали учтивостью с отцом и приказания его исполняли беспрекословно, но чуть-чуть по-своему, что-нибудь да не так…
Вообще, парни были с сюрпризами. Один укусил за ухо цыганку у ‘Яра’… Ну, это пустяки! Или вот: был у Мамонова свой винный погреб, вина все заграничные, шампанское лучших фирм. И случись как-то — гости, именины, что ли. Только смотрят: закупорка цела, печати на местах, а вина в бутылках нет. Что такое? Рассердился отец. А сыновья докладывают: ‘Папашенька, когда вы хворали,— помните, простудились? — профессор Захарьин прописал вам шампанское. Ну вот…’ — ‘Что,— говорит отец,— вздор брехать! Ведь шампанского пятьсот бутылок было. А впрочем — пустяки, крысы выпили…’ И дело похоронили.
Молоденькая горничная забеременела — Аннушка. ‘Как? Что? У меня в доме,— кричит отец.— Не позволю таких распутств…’ А сынок Коля — глаза с поволокой — напоминает учтиво: ‘Папашенька, Аннушка вам утром кофий подавала…’
— Не пойму я молодежь нынче, не пойму сыновей,— жаловался не раз Мамонов своему приятелю.— Николая женить хочу.
— Пора,— советовал приятель,— пора, а то избалуется.
— Ты посмотри, какую штуку отколол,— продолжал жаловаться Мамонов.— Приехала в Москву мамзель Дюпанель или Карамель, француженка. Помнишь, у Омона пела? Хорошо пела. Так мой-то с ней в знакомство вошел. И вот какой переплет вышел. Она ему: ‘Что у вас тут, в Москве, холод, снег. У нас в Париже лучше’. А Николай заспорил: ‘Ну нет, далеко вам до нашего климата. У нас,— говорит,— розы сейчас расцветают в лесу. Не угодно ли взглянуть’.— ‘Не может быть’,— удивилась Карамель. А на следующий день повез он ее на тройке к ‘Яру’, а оттуда в Разумовское, в самую ночь. И что же? Весь лес в цветах. Под Новый-то год… Француженка ахнула. А мне садовник Ноев счет прислал. Подумай, что делает! Оженить надо скорее, беда…
Но до пасхального праздника Мамонов сыновей так и не оженил.
Приглашения на торжество в новом имении писали сыновья на костяной бумаге, с золотым обрезом. Ехать гостям предлагалось отдельным поездом, а там—пароходом, к пристани. Моторная лодка будет подавать — ‘Чайкой’ ее звали, из Америки выписали. Флаги разные приготовили и большой флаг с Меркурием. Этот Меркурий не понравился отцу. Меркурий-то на колесе, как надо, и крылышки у ног, только весь голый и прямо из бутылки водку хлещет. А подписано: ‘Смирнов С-вья’. Что-то нескладно.
Пиротехнику, конечно, заказали, фейерверк: вензелей, лебедей и чтобы букеты рвались на небесах. Сыновья советовали змея, но отец змея отменил…
Вот наступил и праздник. Приготовления грандиозные. Повара уже неделю работают… Прекрасный зал в колоннах огнями блещет… Подъезжают гости. Моторная лодка доставляет губернатора, вице-губернатора, исправника. Всех встречает сам хозяин, в сюртуке и при орденах.
— Всеволод Саввич,— говорит в это время сыновьям пиротехник, проводящий шнуры,— нешто можно в пушку пороху по горло сыпать? Ее, ей-ей, разорвет… Николай Саввич, чего вы ракеты гнете? Ведь эдак они понизу пойдут… А вы чего все куртины бенгальским засыпаете? Ведь гости задохнутся!
— Ничего, не задохнутся,— говорят сыновья.— Отец любит покрепче пускать. Мы его знаем, он велел, чтоб торжество крепкое было.
От пиротехника сыновья уже бегут к отцу.
— Папаша,— говорят,— и мы мажордома наняли, чтоб гостей пропускать по докладу. Вы ведь действительный статский.
А мажордом, действительно, был на славу — приземистый, толстый, лицо важное и в руках огромная булава на медном жезле.
— Где-то я эту рожу видел,— проворчал отец недовольно, но так и не вспомнил… Столы накрыты, при входе в зал стоят губернатор, чиновники, губернаторские дочки, хозяин, знакомые. Приезжают, приезжают… Моторная лодка быстро пересекает Волгу и доставляет гостей кучами. Очень много незнакомых. Мамонов смотрит с беспокойством.
— Кто это? — думает он, а мажордом громким голосом докладывает без передышки: ‘княгиня Тухлова’, ‘княгиня Мышкина’, ‘графиня Орехова’.
‘Должно быть, соседки’,— успокаивает себя Мамонов.
— Мантохин, волжский пароходчик… Микунчиков и сыновья… Кутузов — фабрикант.
— Ох! — вздыхает Мамонов.
— Князь Задунаев.
— Батюшки! — обращается Мамонов к приятелю.— Какой же это князь, когда он просто Володька, цыган от ‘Яра’?
Губернатор пристально смотрит, сзади через плечо глядит исправник.
— Женя-Крошка,— докладывает мажордом.— ‘Спящая красавица’ — балет Чайковского, императорская певица Ирма.
— Батюшки…
Когда доложили: ‘Потемкин-Таврический’, губернатор снял очки и протер их платком.
А мажордом так и сыплет: ‘Финкельсон — бриллианты бразильские, Шишкин с супругой’.
— Господи, что делают…— шепчет отец приятелю,— ведь это все Володька.— И зачем я им писать разрешил. Кто виноват? Я виноват!
— Арапзон — Новая Зеландия,— докладывает мажордом. Действительно, вошел негр: в петлице фрака — большое сахарное яйцо. Улыбается, белые зубы сверкают.
— Ух! — не выдержал хозяин.— Угробили… Господи, что делать… Арап! Кто звал арапа? Гони его вон!..
— Копт Шмулевич, банкир,— Аргентина. Арарат Иванович с супругой… Фабрика ‘Изюм’. Мадемуазель Нанетт — Париж, институт ботэ…
— Умру, загубили! — задыхался хозяин. А губернатор, наклонясь к нему, смеется:
— Превесело… Какая милая шутка… Скажите, а кто же это княгиня Орехова? Не родственница ли Хвостова?
— Вряд ли, Ваше высокопревосходительство,— отвечает хозяин и дрожит от бешенства.
— Азеф Алексеевич — европейский журналист,— кричит мажордом. Губернатор только глазами водит.
Тем временем заутреня кончилась. Только стали выходить гости, зарычали фейерверки. Ракеты рвутся, бураки шипят, от бенгальских огней все загорелось зеленым и красным светом. Но ракеты шалят, летят понизу. Дамы взвизгивают. Бенгальский огонь — прямо Везувий. Как лава, ползет кругом дома дым.
— Жарь, жарь! — кричат сыновья.— Давай самый адский огонь.
Гости бегом побежали к столу. Несут блюда — икра во льду, осетры саженные. Городской голова поднимает бокал… Но только сказал — ‘Наш почтеннейший коммерции со…’,— ахнула пушка. Все тарелки, рюмки, стаканы подняло на воздух, все с треском грянуло обратно на стол. Люстры погасли. Вдребезги рассыпались оконные стекла.
Губернатор, дочери, исправник бежали первые. За ними гости, бежали куда глаза глядят. Кто-то кричал: ‘Караул, спасите!’
Мамонов, очутившись в своей комнате, трясущимися руками вбил патроны в штуцер и открыл стрельбу пачками по Волге, где неслась моторная лодка.
А в лодке, у флага с Меркурием, стояли: ‘Женя-Крошка’, ‘княгиня Кутузова’ и все трое сынков и громко пели ‘Вниз по матушке по Волге’.
— Сам породил, сам и убью! — кричал отец и стрелял.
Несколькими днями позже один из сынков говорил мне скромно и учтиво, щуря далматинские свои глаза с поволокой:
— Папаша уж строг очень… Мы хотели ассамблею повеселее… Что тут дурного? А пушку так и не нашли… Переложили немножко пороху… Ну, что ж…
Губернатор, хороший человек, о мамоновском торжестве говорил так:
— Что ж, повеселились немножко… Только… Только вот… Я и сам артиллерист, однако, это орудие уж слишком: у нас в Твери было слышно, а Тверь за двадцать пять верст… Подумайте сами!
Мажордом — Впервые: Возрождение. 1931. 22 апреля. Входит в издание ‘Константин Коровин вспоминает…’ Печатается по газетному тексту.
…у Омона пела — Шарль Омон, французский антрепренер. В 1901 г. открыл в Москве, в трехэтажном здании на углу Триумфальной площади и Тверской, театр ‘Буфф-миниатюр’ (ныне в этом здании находится Концертный зал им. П.И. Чайковского).
институт ботэ — институт красоты (фр. beautИ — красота).
‘Вниз по матушке по Волге’ — русская народная песня.
‘Сам породил, сам и убью!’ — ‘Я тебя породил, я тебя и убью!’ — фраза, принадлежащая Тарасу Бульбе из одноименной повести Н.В. Гоголя (1834—1835, дораб. 1842).