МАЯКЪ УТЭ
или
Эпизодъ изъ жизни.
МАЯКЪ УТЭ
или
Эпизодъ изъ жизни.
Маяк Утэ или Эпизод из жизни, Войт Владимир Карлович, Год: 1843
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Три нмецкія мили оставалось мн пролавиравать до острова Утэ, на которомъ выстроенъ маякъ. Втеръ свжлъ, небо бороздилось мрачными тучами, яркая молнія, очерчивая силуэтами, освщала ихъ грозныя волненія и снова посл огненной улыбки неба, тучи сжимались, напирали другъ на друга, и уступай одна другой, казалось, опускались, хотли задавить море.
Мракъ ночи всегда говоритъ человку одиночествомъ, но онъ еще чувствительне, если вамъ приходится лавировать между каменьевъ, въ узкости, гд нельзя убавить парусовъ, взять рифовъ. И вы видите себя, одинового, покинутаго на произволъ вашей твердости, борющагося съ судьбою! И даже самыя далекія звздочки, не разогртыя огнемъ жизни, тускло промелькиваютъ изъ за тучь, какъ любопытные слдятъ за вами.
Втеръ дуетъ съ яростію, угнтенная яхта наклонялась, жмется къ вод, она кряхтитъ, лежитъ на боку, русленя буроватъ воду.
Часъ отъ часу не легче, всё отважне и отважне подымаются волны, и какъ свинецъ ниспадая, образуютъ пропасти и, съ вершины на вершину перебрасывая яхту, соревнуя, спорятъ о добыч. А втеръ всё сильне и сильне рокочетъ въ снастяхъ, съ ожесточеніемъ напираетъ на паруса. Вотъ завылъ новый порывъ, валъ разразился водопадомъ по палуб, вода льётся сквозь поручни, прядаетъ на баку. Въ мор мрачно, слышно его осеннее дыханіе, а втеръ всё свже и свже, слышны болзненные стоны яхты. Яхта хочетъ возстать противу втра и — выпрямляется, она хочетъ возстать противу моря и — подымается. А втеръ и море всё боле гнетутъ, заливаютъ её.
О! есть, есть поэзія въ мор, въ каждомъ его разоблаченіи, и когда море, какъ роскошная любовница, раскинулась передъ вами, и въ забытьи улыбается небу, играя и его лазурью и золотомъ его солнца, и туманясь его прозрачными облаками, или когда это море, почуя слдъ человка, свирпо возстаетъ, и мечется и рвется, какъ бы хочетъ смыть ничтожный слдъ человка, зоветъ небо на подмогу, и всё это на гордеца человка. А человкъ, чувствуя свою мощность, взываетъ: пои! пои, море! мн эту колыбельную псню, которой ты убаюкивала мою неопытность, и засыпая подъ твои грозные порывы, я забывалъ что въ мір есть грязные города, съ грязными страстями и прекрасными женщинами!
Прощай, поэзія свободнаго моря! Теперь мы, какъ соперники, сражаемся съ противными втрами. Прощайте, пароходы, не въ вашихъ крыльяхъ, не въ угляхъ заключается могущество. Скоро, очень скоро, человкъ помощію новыхъ открытій явится на мор, съ торжествомъ побдителя! Внутри судна образуетъ онъ неистощимую силу, въ род той, которая одушевляетъ нашу жизненную дятельность, и безъ боковыхъ надлокъ, а свободное станетъ оно нырять по морскимъ пучинамъ.
Klar att venda (пора поворачивать) закричалъ съ боку лоцманъ.
— Ахъ! сказалъ мн Б…. почтенный морякъ, окружный надзиратель лоцмановъ (uppsynigsman), показывая на маякъ. Есть ли предметы, боле достойные вниманія и уваженія? какъ маяки, я люблю огонь.
— И я тоже, съ восторгомъ отвчалъ я, вспомнивъ о нсколькихъ десяткахъ глазъ, которыми восхищался въ разныя времена.
— Знаете, продолжалъ Б….. когда въ мрачную ночь….
— Да! когда въ мрачную часть нашей жизни блеснетъ привтливыя огонь.
— Да! готовъ отдать послднюю тысячу.
— Нтъ! готовъ отдать послднюю каплю жизни.
— Der Herr Capitain ist sehr poetisch. Но всё равно, продолжалъ старый морякъ, и думаешь, теперь уже можно надяться….
— И стараешься приблизиться, чтобы….
— Зачмъ приблизиться? Увидали, опредлили свое мсто, и довольные — пускаемся въ дальній муть.
— Посмотрли? Нтъ! Я не люблю такъ маячить. Der Herr Kollegienrath ist schon alt?
— Пятдесятъ шесть.
— Понимаю!
— А я такъ нтъ, отвчалъ Б.
— И не мудрено.
— Я говорилъ объ огн маяковъ.
— А я, такъ объ огн пламенныхъ глазъ..
Мы долавировали вплоть до навтренной стороны острова, буруны бьютъ со всхъ сторонъ, какъ сконфуженная, яхта то бросается въ сторону, то стиновится на дыбы.
Между двумя скалами проходъ во сто сажень, посредин природой еще брошена скала, и мы проскользнувъ, при освщеніи блой пны буруновъ, очутились въ самой покойной гавани. Море глухимъ ревомъ облегали окружныя скалы гавани, пронзительный втеръ свисталъ, рокоталъ въ верхнемъ рангоут и тираня изгибалъ вымпелъ змею.
Было поздо, но любопытство подстрекнуло съхать на берегъ, молодость отъ избытка жизни, всегда старается опережать время.
Островъ Утэ — голая скала, на немъ живутъ около 120 человкъ, большая часть изъ нихъ лоцмана, но всё рыбаки. Рядъ домовъ выстроенъ безъ симетріи на сверной сторон острова, у самой гавани.
Жизнь наша, безпрерывный рядъ опытовъ, ужасныхъ испытаній, для которыхъ человкъ часто готовъ отказаться отъ жизни, позабывая, что въ молитв нужно искать утшеніе, въ будущемъ облегченіе, во времени измненіе нашихъ понятій, всегда основанныхъ на предразсудкахъ, на принятыхъ правилахъ.
Посмотрите на этотъ островъ Утэ, брошенный въ мор. Втеръ безъ препятствія разгуливая по Балтик, встрчаетъ съ ожесточеніемъ Утэ, ревётъ, стонетъ въ ея ущелинахъ. Самые лучи лтняго солнца, дробясь, играя зеленющей природой земли, здсь являются карателями, освщая дикую скалу и человка на ней, какимъ-то молчаливымъ, угрюмымъ существомъ, не разогртымъ привтомъ зеленющей природы. {На всемъ остров только дв тощія рябины.} Человкъ, какъ нищій, безъ зелени, безъ тни, видитъ въ неб грознаго карателя, которое палитъ его, накаляя скалу. Или это небо казнитъ его своими тучами, громами, дождями, оглушительными втрами: въ этомъ хаос даже мать не можетъ заговорить ребенку нжнымъ голосомъ сердца, за свистомъ втра не можетъ слышать страдальческій голосъ новорожденнаго. Даже самая свжесть лица любовницы покрывается мертвящимъ цвтомъ холода.
Человкъ, житель этой скалы, обратился къ морю, или ищетъ въ немъ прохлады въ знойный день, или отважнымъ пловцомъ, съ опасностію жизни, пускается въ море ловить рыбу и бить тюленей.
Наслажденіе зависитъ не отъ окружающихъ предметовъ, и сквозь золото льются слезы, а отъ внутреннихъ впечатлній! Прошу васъ заглянуть въ грязную хижину жителя Утэ: втеръ врывается въ нее, колеблетъ въ основаніи, клокочетъ, стонетъ и яростно стучится въ окошко, врывается въ скважины, сквозь плохо насланный полъ, и издваясь, говоритъ хозяину: вотъ еще напоръ, завалю тебя хатой и вмст съ нею снесу въ море.
А хозяинъ, обрадованный представившимся случаемъ для разговора, флегматически выпуская дымъ изъ трубки, говоритъ жен: какой поднялся втеръ.
Въ это время въ другой, а можетъ быть и въ этой хижин, молодой парень жмется къ любезной и повторяетъ: какой втеръ, пожалуй снесетъ съ хижиной.
— Пусть снесетъ насъ обоихъ, отвчаетъ она.
У молодаго парня загорлись глаза, грудь моремъ взволновалась, какъ стопы втра вырывается дыханіе. Онъ еще крпче обнялъ свою любезную, они готовы летть по втру, по только вмст, ихъ можетъ снести втеръ, но не разлучить, не разорвать.
Море страшно воетъ, его свободная волна поднялась изъ глубины, и величественно и шумно высится она, какъ бы хочетъ забраться въ угрюмое небо, она высится, высится, поднялась чуть не до неба, но вдругъ на пути скала Утэ, — и волна съ проклятіями разсыпается, местью реветъ она. Начинается грозная битва. Море вооружается пропастями, изъ глубины своей, выбрасываетъ камни, взбирается, прядаетъ какъ -бы хочетъ смыть скалу, отступаетъ отъ нее, и съ -новой силой, съ покой яростію наступаетъ на нее.
Безмолвно стонетъ скала, водопадъ льется съ нея, и новый напоръ заступаетъ ему дорогу.
— Поднялась вода! говоритъ лоцманъ, обрадованный представившимся случаемъ перемолвиться съ женою. Чтобы не смыло хижины, сыро!
Поднялась вода! шепчетъ любовникъ.
— Сыро! отвчаетъ она. Пожалуй снесетъ.
— Сыро! повторяетъ любовникъ, и онъ глядитъ на нее, какъ бы хочетъ разогрть ее своимъ внутреннимъ жаромъ, глядитъ на нее, пламень проструился по ея жиламъ, и она, какъ заколдованная, мечется, падаетъ на его грудь.
Увлеченный пылкостію воображенія, я произнесъ: пусть смоетъ, пусть снесетъ, всмъ водамъ океана не охладить нашей страсти.
Чей страсти? спросилъ меня мой товарищъ, флотскій офицеръ, который безмолвно прислушивался къ вою втра, казалось, вдыхалъ въ себя бурю балтійскаго моря на обнаженной скал.
— Какъ чей? произнесъ я въ замшательств. И смясь, разсказалъ мои мечты, основанныя на существенности.
Тяжкій вздохъ былъ мн отвтомъ.
— И такъ все это справедливо, что я слышалъ отъ постороннихъ, во ты мн, твоему другу, не хотлъ поврить никакой подробности.
Ланитинъ разсказалъ мн эпизодъ своей жизни.
На крутыхъ скалахъ города В … расположенъ тнистый паркъ, окруженный решетчатымъ заборомъ, часовая будка у воротъ, сквозь которыя виднъ небольшой павильонъ, лтнее мстопребываніе Ланитина.
Молодой человкъ, полу-лежалъ, полу-сидлъ въ волтеровыхъ креслахъ, грусть вычерчивалась на его блдномъ лиц. Но то не была грусть, подъ печатью которой читаютъ отторженіе отъ свта, отъ самаго себя. Нтъ! по куч разбросанныхъ книгъ у ногъ его, по недокуренноя сигар, вы бы замтили, что для души его были малы, ничтожны окружающія занятія, — он утомляли, но не удовлетворяли ее.
Наконецъ Ланитинъ приподнялся: то былъ онъ, навёлъ телескопъ на море, которое со всмъ очарованіемъ, со всей своей дятельной жизнію разстилалось подъ ею Окнами, бросилъ телескопъ, погладилъ собаку, небрежно взглянулъ на свою комнату, звнулъ, и со словомъ: тоска, снова опустился въ кресла.
Растворилась дверь, и между цвтовъ на террас, показалась прекрасная молодая двушка.
— Елена! произнесъ Ланитинъ, тмъ же голосомъ, какимъ онъ произносилъ: тоска.
— Вы удивляетесь моему приходу?
— Нтъ! я сейчасъ Думалъ о теб.
— Думали! вскричала Елена, бросаясь въ объятія Ланитина. Вы думали обо мн, я это почувствовала. Отъ того то, такъ и билось мое сердце, и я не могла дольше оставаться дома, и не смотря на угрозы матери пробралась къ вамъ. Такъ вы думали обо мн? продолжала она ласкаясь. Скажите, не должна ли я ненавидть мою сестру, она всё твердитъ мн, что вы меня не любите, бросите, какъ эти книги.
— Какія черныя мысли.
— Это говоритъ сестра, но я не врю ей.
— Разв я подалъ теб причину сомнваться въ моихъ чувствахъ.
— Нтъ! мн всё равно, любите ли вы меня, или нтъ. Мн нуженъ вашъ привтливый взглядъ ваша улыбка, и тогда — я счастлива. Тогда я чувствую въ себ что то необыкновенное, такъ и хочется вамъ передать свое сердце. Но когда я васъ не вижу…. О! какъ тогда бываетъ мн тяжело, холодно, темно и на красномъ солнышк. Да и теперь, я не видала васъ цлую недлю, — продолжала она, измняя свои веселый голосъ на печальный. Боже! цлую недлю. А въ недли семь дней, сколько мучительныхъ часовъ, тяжелыхъ минутъ! Ахъ! какъ грустна разлука.
— Но вдь мы не можемъ же всегда быть вмст.
— Прежде, вы не говорили этого. Прежде вы ласкали меня, прощаясь говорили до завтра, и считай долгіе часы ночи, я надялась на завтра, и была счастлива. А теперь вамъ надола ваша Елена, вы любите другую.
— Ты плачешь, Елена, я не люблю слезъ.
— Вы не любите слезъ? Посмотрите, я больше не плачу, я смюсь. И она улыбалась сквозь слезы. Какъ Хороша была Елена! разгорвшія щеки испаряли слезы, глаза блестли влагой.
— Что скажутъ о теб посторонніе? кто повритъ нашей непорочной любви?
— Они скажутъ, что Елена любитъ васъ, — и скажутъ правду.
— Изъ тебя я не ршусь сдлать жертву моей прихоти.
— Ваша прихоть, для меня всё. Безъ васъ, и жизнь мн не въ жизнь.
— Ты молода, хороша, невинна.
— Я желала бы быть этой статуей, этой вазой, лишь только бы принадлежать вамъ, служить вамъ. Не покидайте меня, не стращайте разлукой. Зовите меня своей, все равно быть служанкой или любовницей, во только быть вашей.
Молодой человкъ снова опустился въ кресла, и закрывъ лицо ладонью, говорилъ про себя: ужасное испытаніе, нтъ! я не принесу се въ жертву.
Елена помстилась у ногъ его на скамейк.
— Не покидайте меня! ластясь продолжала она. Вы сами говорите, что я молода, хороша. Въ этомъ все мое богатство, ихъ приношу я вамъ въ жертву, когда я постарю, подурню, тогда мн нечего будетъ вамъ отдать, но тогда у меня останется воспоминаніе.
— Елена, я буду любить тебя.
— Вы будете любить меня? вскричала двушка, съ изступленіемъ бросаясь на Ланитина. О! повторите, повторите, вы давно уже не говорили мн о любви. А какъ хорошо вы произносите это слово, кажется, вы только и созданы для любви. И она еще боле прижималась къ нему.
— Что ты длаешь, Елена! говорилъ молодой человкъ, отстраняя ее. Разсудокъ! произнесъ онъ твердымъ голосомъ.
— У меня нтъ его! отвчала двушка, съ изступленіемъ обнимая его. У меня нтъ разсудка, я управляюсь однимъ счастіемъ быть съ вами, любить васъ. О! не отвергайте меня.
Молодой человкъ судорожно обвалъ ея ставъ, казалось хотлъ сдавить Елену.
— Другъ мой! произнесъ онъ задыхаясь.
— Другъ мои? Вы зовете меня другомъ. О! какъ я счастлива. Какъ вы хороши. Посмотрите на меня, какъ блестятъ ваши глаза. Вы любите меня? Вы будете любить вашу Елену?
— Ангелъ мой.
— Ангелъ мой! шептала двушка, цлуя его. Посмотрите на меня, пусть глаза ваши блестятъ любовью, любовію ко мн, которая безъ васъ была бы несчастна, всми покинута. Да безъ васъ, есть ли что нибудь въ цломъ мір!
Ланитинъ вдругъ измнился въ лиц, всталъ а подошелъ къ письменному столу.
— Что съ вами?
— Письмо.
— Оставьте письмо. Не ужели моя любовь не стоитъ клочка исписанной бумаги — мертвыхъ буквъ. Моими чувствами, ихъ огнемъ хочу очертить ваши мысли, обвить вашу жизнь.
— Это письмо отъ моего отца.
— О! какъ хорошъ, какъ добръ долженъ быть вашъ отецъ.
— Елена! наконецъ я долженъ ршиться…. Слушай! Отца моего увдомили о нашей любви, ему написали даже больше, чмъ есть. Онъ подозрваетъ любовныя связи.
— Разв это не правда. Разв съ вашей любовію не связана жизнь моя.
— Онъ опасается, чтобы я не женился на теб.
— Женились! Нтъ! это невозможно. Вамъ жениться на мн? Никогда! никогда. Когда я буду дурна, вы бросите меня, и я сдлаюсь вашей рабыней, стану няньчить дтей вашихъ. Все что имю, отдаю и отдамъ вамъ за наслажденіе. Вамъ быть моимъ мужемъ? Нтъ! полюбивъ васъ, я отказалась отъ брака.
— Отъ чего же?
— Васъ люблю я однихъ, и никогда не измню любви своей. Вы не можете быть моимъ мужемъ. За другаго не выйду, чтобы не сдлаться порочной. Напишите вашему паямвьк, что Елена ни за кого не выйдетъ за мужъ.
— Ты удивляешь меня.
— Я люблю васъ.
— Ты выше меня, Елена. Нтъ! говорилъ Ланитинъ, отмривая шаги по горниц. Нтъ! я не принесу ее съ жертву своей прихоти. Жениться….
Къ это время Елена подбжала къ нему и, ласкаясь, съ улыбкою говорила:
— Вы называете меня вашимъ другомъ, а не хотите подлиться вашими мыслями.
— Это черныя мысли.
— Я разгоню ихъ моей ласкою, спою псню, которую вы такъ любите, и которой вы всегда улыбаетесь. Зачмъ я не имю надъ вами подобной власти, какъ вы мною. Иногда въ ночной темнот мн кажется, я вижу два вашихъ огненныхъ глаза и просыпаюсь, часто въ безсонную ночь, окружающая тишина шепчетъ мн вашимъ голосомъ, — и я засыпаю подъ эти звуки. Часто мн скучно, душно, все томитъ меня, но я встрчу вашу улыбку и снова разцвтаю жизнію. Мн кажется, я никогда не состарюсь, не подурню, подъ привтомъ вашей улыбки.
И она бросилась въ его объятія.
— До завтра! сказалъ Ланитинъ, вырываясь. До завтра! произнесъ онъ еще разъ и выбжалъ изъ павильона.
Я не могъ доле оставаться съ Еленою, говорилъ мн Ланитинъ. И не могъ оставаться одинъ на един съ собою. Мн было душно, огонь, а не кровь бичевала въ моихъ жилахъ, я задыхался въ своихъ порывахъ. Все окружающее меня было въ огн, вычерчивалось огненными узорами. Я не хотлъ жертвы, не хотлъ изъ Елены сдлать свою любовницу. Между нами существовала большая разница, она была дочь небогатаго, незначительнаго чиновника, свтъ былъ противъ этого брака! Это была бы жертва съ моей стороны, пресыщенный властью надъ нею, я искалъ въ любви пылкую, равносильную любви, гордой взаимностію — женщину, которую бы я могъ показать цлому міру, и чтобы весь міръ, сознавая свою ничтожность, поклонялся бы ей.
Въ тотъ самый день графъ П…. давалъ балъ.
Грустны мечты одиночества! прислонясь къ колонн небрежно смотрлъ я на окружающее. Съ катимъ самоотверженіемъ люди стараются быть замченными между блескомъ золота, блескомъ бриліянтовъ, и между всмъ тмъ, что составляетъ прихоть, самодовольную улыбку богача!
Здсь ли ваше мсто, давнымъ творчествомъ надленныя душа? Каждый балъ, каждый раутъ оскорбитъ вашу святыню, съ усталостію вы принесете домой затаенную грусть, — вещественность оскорбитъ созданіе вашего воображенія, вашего врованія.
Здсь ли твое мсто, поэтъ? Бга въ уединеніе, создавай твой волшебный міръ — онъ твоя жизнь, цвтущее подобіе твоего сердца. Люди не поймутъ, не оцпятъ тебя! Ихъ улыбка коварны, ты не поразишь ихъ твоимъ вдохновеніемъ, ихъ вдохновеніе золото — золото въ разныхъ золотыхъ видахъ, въ фермуарахъ, въ аксельбантахъ а въ золотыхъ серьгахъ, прившенныхъ для украшенія.
Балъ — картина подосженнаго Рима, которою спокойно любовался Неронъ, съ высоты дворцоваго балкона, читая разореніе Трои, поврялъ описаніе, съ наслажденіемъ прислушиваясь къ стенаніямъ гибнувшихъ, сливавшимся съ трескомъ все пожирающаго пламени. Не т ли же стенанія тружениковъ мняются на бриліянты, французскія обои, и ни на что не служащія бездлка. Иной съ кускомъ черствяка, голодный, больной — до послдняго вздоха приноситъ свою жизнь, что-бы угодить своему собрату, — насытить его устрицами. Но люда не разсуждать, а наслаждаться прізжаютъ на балы, подъ звуки музыка.
Музыки, вырванной изъ сердца музыканта-поэта, которую онъ лелялъ, носилъ въ глубин груди, мечталъ ею въ поэтическомъ восторг. Какое дло людямъ, что волканъ жизни: разразился этими звуками, довольно, что они находятъ эту музыку годною, чтобы передвигать свои лнивые члены.
Такъ размышлялъ я, смотря на эту толпу выглаженную, причесанную, монотонную. Я видлъ, во всемч бальную одежду, — и ни капли чувствъ, ни одного лица съ достойнымъ выраженіемъ! Я не хотлъ присоединяться къ этимъ накрахмаленнымъ лицамъ.
Въ это время танцовали котильонъ, баронесса Миньо предложила выбрать, по условію фигуры, какое нибудь качество, двумъ счастливцамъ: мн и гусару Юлину.
— Непреклонность! сказалъ я.
— Непреклонность — девизъ моряковъ, замтила баронесса съ очаровательной улыбкой, останавливая на мн свой огненный взглядъ.
Противу вашего искуственнаго огня, подумалъ я, у насъ есть морскія волны, он тушатъ огонь и посильне вашихъ глазъ.
Насъ подвели къ кому-то. Юнинъ, какъ наслажденіе, былъ предпочтенъ въ выбор, и мн досталось танцевать съ баронессою.
— Вы не любите вальсировать? предложила мн баронесса вопросъ въ то время, какъ я посадилъ ее на мсто.
— Люблю! отвчалъ я отрывисто.
— Но, васъ никогда не видно въ кругу вальсирующихъ.
— Боюсь, чтобы не потерять головы.
— О непреклонность! Не боитесь ли вы другимъ вскружить головы, — произнесла баронесса съ милой улыбкой.
— Дамскія головы такъ застрахованы уборами, прекрасными личиками и огненными глазами, что смертный скоре сдлается идолопоклонникомъ, чмъ побдителемъ.
— Вы, моряки, какъ кокетки, убираете ваши корабли, а на нашу долю ропотъ и за головной уборъ. Вы намъ ничего не хотите оставить?
— Какъ ничего? подхватилъ ея кавалеръ Вальсовъ. Все, все вамъ, и наше удивленіе, и нашъ восторгъ, и наши сердца, и съ этимъ: и, его выбрали — и онъ отправился продолжать фразу и доканчивать свою танцевальную жизнь.
— Вы такой печальный спутникъ нашихъ баловъ, — съ особеннымъ выраженіемъ въ голос продолжала баронесса. Я никогда не замчала улыбки на вашемъ лиц.
— О! я всегда улыбаюсь, разговаривая съ дамами или….
— Или съ дтьми. Не правдали? Высмотрите на танцующихъ такимъ лицомъ, словно хотите упрекнуть Въ мелочномъ удовольствіи.
— Мн остается сожалть, что я не имю бальной наружности.
— Разв есть физіогноміи, созданныя для баловъ?
— Конечно. Посмотрите на эту смсь глазъ, улыбокъ: он кажется только, и живутъ и одушевляются балами и бальными разговорами. Ежели бы привести сюда человка, лишеннаго слуха, онъ удивился бы всеобщему бшеному волненію.
Баронесса задумалась, и, помолчавъ, спросила: и такъ, для васъ, балъ не иметъ никакой цны?
— Я еще не лишенъ слуха, — и эти мелодическіе звуки германскихъ вальсовъ имютъ для меня особенную прелесть. Да и на самый балъ смотрю я, какъ на прекрасную картину. И теперь, баронесса, я былъ такъ увлеченъ, что не усплъ полюбоваться вашимъ браслетомъ.
— Онъ вамъ нравится? спросила баронесса, привздернувъ нижнюю губу.
— Прелесть, какъ хорошъ.
— Чмъ это ты восхищаешься? спросилъ Вальсовъ.
— Мой браслетъ обратилъ вниманіе monsieur Ланитина.
— Ланитинъ неисправимъ. О, вандализмъ! продолжалъ Вальсовъ, пожимая мн руку. Восхищаться браслетомъ, и ни одного знака удивленія красот, предъ которой вс преклоняются! Его выбрали, и онъ снова изчезъ въ вихр вальса.
— Выбравъ девизъ: непреклонность, вы и самую красоту должны вмнять въ недостатокъ. И баронесса опустилась на спинку стула, грудь ея волновалась, влажные глаза остановились на мн.
— Баронесса! сказалъ я. И въ то время ничего лучшаго не придумалъ сказать. Баронесса! повторилъ я. И съ третьимъ воззваніемъ: баронесса, прибавилъ съ нжностію: позвольте васъ ангажировать наслдующій кадриль.
— Я горжусь своей побдой, говорила мн баронесса съ очаровательной улыбкой, вмшиваясь со мною въ ряды французскаго кадриля. Я одержала побду надъ вашей непреклонностью вы танцуете, — не правда ли, это жертва съ вашей стороны?
— Если это жертва, то каждый смертный съ радостію принесетъ ее тому божеству, котораго вы совершеннйшій представитель.
— Слова, какъ канва, не говорятъ за исполненіе.
— По канв часто вышиваютъ цвты, а цвты, баронесса, лучшее украшеніе нашей жизни.
— Кто много старается объ украшеніяхъ, тотъ все остальное оставляетъ безъ вниманія.
— Въ обществ все основано на одномъ эфект.
— Какую калейдоскопическую картину вы составляете изъ насъ.
— Самую красивую, блестящую, — смазалъ я, выступая во вторую фигуру.
— Съ подписью: фантасмагорія.
— Нтъ! существенность сама подпишется бальными лицами.
— Позвольте надятся, что вы и себя помстите въ общую картину.
— Разв только для тни.
— Нтъ, для общей оцнки,— сказала баронесса, съ очаровательной улыбкой. Я бы васъ представила пустынникомъ съ фонаремъ въ рук и съ надписью: ищу человка.
— И этотъ пустынникъ, встртя васъ, баронесса, потушилъ бы свчу и слово ищу перемнилъ бы на радостное — нашелъ.
— Trop complaisant. Жаль, что не изобртены орудія, а мн очень хотлось бы узнать, какую вру ‘сютъ ваша слова на всахъ сердца.
— Въ пустын, гд нтъ мелкихъ заботъ условіе, тамъ истина всегда горитъ яркимъ огнемъ.
— Но въ пустын нечему горть.
— За то солнце съ восхода и да заката освщаетъ ее полнымъ блескомъ.
— Разв солнце не для всхъ одинаково блеститъ. Кажется, люди не изобрли его подобія.
— Изъ угля, изъ безжизненнаго угля, баронесса, посредствомъ гальванической струи, человкъ добылъ солнечныя свтъ, но онъ мгновененъ какъ вдохновеніе.
— Положимъ, что вдохновеніе — огонь сердца, кратокъ, но онъ творитъ и завщаетъ свои творенія столтіямъ, — произнесла баронесса съ какимъ то энтузіазмомъ.
— Вдохновеніе и восторгъ маятники чувствъ, ихъ человкъ долженъ беречь для себя, какъ святыню,
— Вотъ мы и пришли къ тому, сказала баронесса съ удареніемъ, что вс люди эгоисты и любятъ только себя, и во всемъ только и хотятъ видть себя.
— Напротивъ, сознавая себя, мы поклоняемся совершенству, часто и себя приносимъ ему въ жертву.
— То есть на словахъ.
— Что значатъ слова, баронесса?
— А! наконецъ вы договорились, что слова ничего не значатъ.
— Вамъ не угодно меня понять.
— Положимъ, что я виновата, сказала баронесса, оканчивая кадриль, мы предоставимъ времени ршить кто правъ, кто виноватъ?
О женщины, женщины! Одинъ вашъ страстный взглядъ ршаетъ часто участь мужчины. И мужчина, этотъ деспотъ природы, который изувчилъ землю, прорылъ ее отъ одного полюса до другаго, чтобы добыть золото и удовлетворить своей роскоши, перевелъ съ земли цлыя поколнія животныхъ для своей прихоти, который своимъ умомъ провелъ границы себ подобнымъ, наложилъ на все условія, и этими условіями нажилъ враговъ, ржется съ ними, каръ лютый зврь, казнитъ, покоряетъ слабйшихъ противниковъ его власти, — отъ одного такого взгляда повергается ницъ передъ женщиной — передъ безсильной! Пусть небо и море вооружаются противу мужчины, пусть вс изобртенныя страданія земли гнетутъ его, — мужчина какъ заколдованный пройдетъ побдителемъ, но одинъ взглядъ пылкой женщины, и гд его мужество?… женщина оселокъ нашей жизни, на которомъ или изощряются страданія, или бурные годы правятся счастіемъ семейной жизни.
— Мы предоставимъ времени ршить, кто правъ, кто виноватъ, — сказала мн баронесса. Нтъ! ненужно. Время, со всей своей тяжестію, со всми своими опытами исчезло отъ одного сближенія съ баронессою. Я взглянулъ на это общество и почувствовалъ свое перерожденіе, хотлъ этому обществу протянуть свои руки и сказать имъ: братья, друзья.
Музыка показалась мн дивной гармоніей, въ звукахъ которой носилась баронесса, съ очаровательной, неземной улыбкой. Блескъ ея глазъ, казалось, мн, разсыпался и въ звуки, и въ яркость, и въ блескъ и въ роскошь окружающаго. Воздухъ, наполненный тихими аккордами ея голоса, какъ-то отрадно волновалъ мое сердце.
Теперь я понялъ этого демона, который тормошилъ меня, мучилъ въ ночные часы, и тихое ложе сна, раскаляя, превращалъ въ пытку, длалъ изъ меня грустнаго мечтателя, безпріютнаго сироту.
Этотъ демонъ отлетлъ отъ одного ея привтливаго взгляда, и вс неясныя мечты замнились мн прекрасной, божественной женщиной. О! какъ благословлялъ я судьбу, какъ началъ дорожить собою’…. все, все принесъ я въ жертву баронесс! Я полюбилъ мыслями — ее, и сдлавшись неразлученъ съ нею, — былъ счастливъ. Понимаешь ли ты? говорилъ Ланитинъ, я былъ счастливъ.
Въ образ баронессы явилась любовь со всей полнотою. Когда она останавливала на мн свои очи, мн казалось, что въ этихъ очахъ сосредоточено все очарованіе жизни, и помощію ихъ только можно смотрть на жизнь съ улыбкою счастія. Когда она говорила, я прислушивался къ ея голосу, и былъ убжденъ, что только эти звуки могли осуществить т наслажденія, которыми я очерчивалъ свои мечты.
Странное существо человкъ! думалъ я, смотря на баронессу: онъ хочетъ опровергнуть все не доступное ему совершенство, и рано или поздно сознается въ своей ошибк. Прежде я часто видалъ баронессу, и почти не замчалъ ее, даже удивлялся толп ее обожателей, изъ которыхъ съ однимъ я чуть чуть не поссорился не на шутку, за то, что я, звая, сказалъ про баронессу: ma foi, elle n’est pas male. А теперь я вдругъ измнился, нашелъ въ баронесс что-то мн знакомое, когда-то мн принадлежавшее: баронесса ожила передо мною въ другихъ краскахъ. Мн казалось, что ея взглядъ, улыбка, ея лицо, были вычерчены красками моего сердца. Мн казалось, что сердце мое, разсыпавшись звуками любви, составило образъ баронессы.
Такъ протекли два мсяца въ какой-то свтлой, отрадной стру.
Блестящая кавалькада углублялась въ лсъ, баронесса явно отдавала мн предпочтеніе предъ прочими, я былъ постояннымъ ея кавалеромъ на всхъ балахъ я гуляньяхъ, во съ нкотораго времени я замтилъ, что она какъ-то начала удаляться отъ меня, и ежели уже неизбжно нужно было вставятся на-един со мною, она терялась, измнялась и старалась всми силами добыть третьяго. Но теперь моя лошадь подл нея несла меня по дорог.
Отрадно пускать коня во весь карьеръ, летть полетомъ птицы. Но еще пріятне нестись подл вмятины, которую вы любите! Предъ вами мелькаютъ вс предметы въ неясной дали, скорость надъ всмъ окружающимъ проводитъ уровень, и изъ этого уровня является она, во всей полнот красоты, она скачетъ, несется но воздуху, вы догоняете ее, равняетесь съ нею, боясь, чтобы она совсмъ не отдлилась отъ земли, не скрылась бы въ волнахъ голубаго неба. О! это очарованіе.
Проскакавъ довольно большое разстояніе, баронесса удержала свою лошадь.
— Какая прекрасная прогулка! произнесла она неровнымъ голосомъ, откинувъ вуаль. Глаза ея блестли, щеки горли, корсажъ амазонскаго платья, казалось, хотлъ лопнуть отъ внутренняго волненія. Опершись рукою на шею лошади, она какъ бы сквозь сонъ произнесла: какъ пріятно вестись по вол скакуна. Plaisir, plaisir, продолжала она холя свою лошадь. И красивый конь моталъ головой, вздувалъ ноздри, танцовалъ подъ нею.— О! то была прелестная картина.
— Мы далеко впередъ ускакали, сказала баронесса.
— Наше общество за этимъ поворотомъ лса.
— Мы одни. Одиночество! произнесла баронесса съ очаровательною улыбкою.
— О! баронесса, за подобное одиночество можно отдать и жизнь со всми мечтами, и землю со всми богатствами.
— Это можетъ одинъ только мужчина, названный царь природы, отвчала баронесса и, повернувъ лошадь назадъ, произнесла: какъ жарко!
— Въ прахъ внецъ его! Въ васъ баронесса все наше богатство.
— Еще не видать нашу кавалькаду.
— Баронесса! къ чему вы уклоняетесь выслушать меня. Неужели вы чуждаетесь языка сердца.
Ока подняла лошадь въ галопъ. Видя ее удаляющуяся, я пришпорилъ свою и очутился рядомъ съ нею: моя лошадь жалась къ ея. Я пришелъ въ забытье, обезумлъ, подл меня, видніемъ, волновалась баронесса, пылкая, очаровательная красавица. Вмсто отвта смотрла она на меня привтливо, жаръ проникъ въ меня, я не выдержалъ, и обнявъ ея станъ, напечатллъ страстный поцлуй. Этотъ поцлуй сокрушилъ во мн весь разсудокъ, я сдлался неистовъ, бросивъ поводья лошади, я сжималъ ее въ своихъ объятіяхъ, хотлъ задушить ее, или унести куда нибудь далеко, далеко отъ людей, на край свта, и тамъ лобзать, лобзать и умирая еще лобзать ее.
— Ланитинъ! вскричала баронесса, останавливая свою лошадь, между тмъ какъ моя сдлала такой курбетъ, что я чуть не свалился. Что вы сдлали со мной?
— Эмилія! ежели порывы сердца преступленія, я готовъ всю свою жизнь посвятить, вс свои страсти обратить въ молитву.
Съ потупленнымъ взоромъ сидла баронесса.
— Эмилія! продолжалъ я, взявъ ее за руку: не на ша ли взаимность развила мою страсть, я не могъ устоять противъ ея обольщенія. Вы сердитесь на меня.
Въ это время изъ за поворота показалось наше общество.
— Вы хотите погубить меня въ общемъ мнніи, сказала баронесса, со слезами на глазахъ: чмъ теперь вы поправите вашъ поступокъ. И она поскакала.
— Благословеніе неба и счастіе земли накличу я на тебя, прелестное созданіе.
Медленно возвращался я въ свой паркъ, голова моя была въ огн, воздухъ палилъ, какія то новыя желанія тснилась въ душ. Въ то время мн мало было земли для власти, тсно небо для полёта мысли, тло мое сокрушалось отъ сердечныхъ порывовъ, я переродился отъ поцлуя, и изнеможенный качался на сдл. Все окружающее было населено тнями безъ мысли, движеніями безъ жизни, одно волшебное видніе баронессы носилось передо мною съ привтами надежды, тснилось въ сердц. Я хотлъ зажечь это волшебное видніе моими раскаленными устами, хотлъ зажечь, старая медленнымъ пламенемъ.
Привратникъ взялъ мою лошадь, и я углубился въ свой паркъ. При поворот въ одну алею, я увидлъ Елену, вся въ черномъ, блдная, сидла она, закрытая акаціями, красные глаза, посинлыя губы и страдальческій видъ ея поразили меня.
— Что съ тобою, Елена?
— Ничего, отвчала она.
— Ты плачешь?
— Нтъ! и она старалась сдавить слезы, глухо рыдая.
— Отъ чего ты такъ перемнилась? Ты больна, моя милая.
— Нтъ!
— Какъ, нтъ? Ты съ трудомъ держишься на ногахъ. Я подвелъ ее къ скамейк, она не сла, но упала на нее.
— Какъ ты слаба! посовтовалась бы ты съ докторомъ.
— Съ докторомъ, зачмъ? отвчала она съ страдательной улыбкой.
— Не нужно пренебрегать болзнями.
— Я не больна.
— Чмъ же ты страдаешь?
— Вотъ здсь, здсь — она показала на сердце — сжетъ, душатъ меня.
— Не принести да воды, можетъ быть пройдетъ.
— Пройдетъ!— есла я брошусь въ воду. Вы женитесь, едва произнесла она, и упала на скамейку. Казалось, на этомъ слов была повшена ея жизнь и — обрывалась.
Я бросился подавать ей помощь.
— Елена, другъ мой, успокойся.
— Я скоро успокоюсь! Неужели творецъ за мои страданія меня не успокоитъ. Прощайте, меня отецъ увозитъ отъ сюда. Мы больше не уводимся. Прощайте.
— Что это? спросилъ я, совершенно теряясь.
— Какъ, что? Вы женитесь. Она вся дрожала, слезы остыли, глаза выкатились впередъ, а я умираю, договорила она, помолчавъ.
— Зачмъ умирать! зачмъ говорить о смерти, ты молода, хороша, будешь счастлива.
— Да! я буду счастлива тамъ! она указала на небо. Тамъ я буду молиться за васъ, и если вы обо мн здсь вспомните — я буду счастлива.
Между нами наступило ужасное молчаніе.
— Прощайте! наконецъ выговорила Елена. Поцлуйте на прощаніе, этотъ поцлуй отходная моимъ радостямъ.
Цлый день и цлую ночь просидлъ я запершись, безъ сна и безъ пищи. Образъ несчастной Елены смнялся съ роскошнымъ видніемъ баронессы, и опять затемнялъ ее своей предсмертной тнью. Боже мой! какъ тсно связано на земл счастіе одного съ страданіями ближнихъ, смерть съ рожденіемъ, плачь, стенанія угнетеннаго съ безумнымъ восторгомъ счастливца, который подавилъ, обошелъ другаго въ искательствахъ.
Утромъ получилъ я приглашеніе отъ матери баронессы на eoire mueicale. Дочь прислала мн книги, которыя я ей давалъ читать и приказала просить пріхать пораньше.
Перелистывая книги, подчеркнутыя въ нкоторыхъ мстахъ, я прочиталъ едва начерченныя слома: ‘Любовь развивается жертвами, она все прощаетъ и надется.’
Признаюсь, я обезумлъ отъ восторга, и позабылъ объ Елен, передо мною развернулась очарованіемъ вся будущность. Надежду, надежду, предркаетъ она, этотъ ангелъ, которому извстны вс завты счастія!
Этотъ день показался мн вчностію. Наконецъ солнце начало склоняться къ горизонту и вмст съ тмъ началъ открываться горизонтъ моего счастія.
Вдругъ во мн вошелъ Тіовъ. Ты знаешь его ршительный характеръ, сказалъ Ланитинъ, обращаясь комм, ты знакомъ съ этимъ человкомъ, о которомъ говорятъ такъ много дурнаго, знаешь и то, что онъ иметъ своихъ партизановъ, готовыхъ рзаться за него, который тщеславится, говоря съ важностію о своихъ порокахъ, и смется надъ своими добродтелями.
— Ну что, счастливецъ? сказалъ онъ мн.
— Здравствуй!
— Я слышалъ, что ты хочешь измнить намъ и просишься переименовать тебя подъ ферулу жены?
— Кто вамъ это сказалъ?
— Вамъ? Браво, первый шагъ сдланъ.
— Думаю, что я никому не долженъ отдавать отчета въ своихъ шагахъ.
И, кто мой милый этого требуетъ, только жаль, что ты, славный малый, хочешь пролонгировать свою жизнь на подобную карту.
— Я въ карты не играю.
— Лучше имть дло съ картежными дамами, чмъ съ такими, какъ баронесса. Въ первомъ случа теб придется только поплатиться деньгами, а въ настоящемъ…
— Прошу васъ избавить меня отъ разсужденій.
— Я люблю тебя, и мн жаль, что капризы баронессы уничтожатъ тебя.
— Тіовъ, не говори ни слова о баронесс, или….
— Или поплатишься жизнію: не правдали? подхватилъ онъ, сардонически улыбаясь. Теперь хоть и вышли дуэли изъ моды, однако если теб угодно, изволь, но, и подъ пулей повторю тоже самое, и умирая буду жалть, что погибъ ты — наша краса, нашъ мечтатель.
— На чмъ же ты основываешь вс свои сужденія?
— Во первыхъ, на томъ, что она женщина, и во вторыхъ, что она Эмилія Миньо, бывшая невста трехъ жениховъ и владтельница десяти горничныхъ.
— Это все вздоръ, сплетни, она божество.
— Божество, которое горничныхъ бьётъ по щекамъ башмаками. Не на счастіе, а на погибель нашу созданы женщины. Красота — приманка, подъ оболочкой которой они скрываютъ свою внутренность. Взгляни на человка, цвтущаго здоровьемъ, и на трупъ его посл смерти, и ты поймешь разницу между двицею — невстою, которую показываютъ женихамъ и женою, которая распоряжается мужемъ безъ церемоній, не обращая ни на кого вниманія.
Гд это, братъ, набрался ты такой философіи? не завидую же я твоему счастію.
— Другъ мой! продолжалъ Тіовъ съ чувствомъ, счастіе — мечта! Не много считаю я лтъ себ, но они отравлены горестію. Въ страданіяхъ, — въ ихъ огн плавились мои мысли, эти мысли уничтожили во мн вру во все прекрасное, доброе, безкорыстное. Было время, я какъ богачъ, расточалъ вс рудники моего сердца, цвлъ чувствами, врилъ въ любовь и въ женщинъ.