Материалы о преследовании Новикова, его аресте и следствии, Новиков Николай Иванович, Год: 1792 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 131 минут(ы)

Материалы о преследовании Новикова, его аресте и следствии

Воспроизводится по изданию: Н.И. Новиков. Избранные сочинения. М., Л. 1951.

Электронная публикация — РВБ, 2005.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НОВИКОВА

УКАЗ АРХАРОВУ, 23 СЕНТЯБРЯ 1784 ГОДА

Господин генерал-поручик Архаров! Уведомившись, что будто бы в Москве печатают ругательную историю ордена езуитского, повелеваем запретить таковое напечатание, а ежели бы оная издана была, то экземпляры отобрать, ибо, дав покровительство наше сему ордену, не можем дозволить, чтоб от кого-либо малейшее предосуждение оному учинено было. Пребываем в прочем к вам благосклонны.

Екатерина.

УКАЗ ГРАФУ БРЮСУ, 7 ОКТЯБРЯ 1785 ГОДА

Граф Яков Александрович! С того времени как в здешней губернии со введением управления по учреждениям нашим открыт приказ общественного призрения, принято за правило, чтоб имеющиеся в губернии школы или училища, исключая те, кои по 381 ст. по точной воле или жалованным нашим грамотам изъяты, состояли в зависимости и наблюдении приказа общественного призрения. При вступлении в действие комиссии об установлении народных училищ оная по соизволению нашему учинила здесь осмотр всем таковым школам, пансионам и другого названия училищам и сделала в рассуждение их надлежащее распоряжение. Сходственно тому мы почитаем за нужное, чтоб и в столичном нашем городе Москве, исключая те училища, кои по установлениям и жалованным грамотам особым правлениям духовным или светским вверены, все прочие вообще, не исключая пансионы и всякие под каким бы то ни было именованием школы или училища, тотчас освидетельствованы были в образе учения, определяя к тому членов приказа общественного призрения и истребовав от преосвященного архиепископа московского двух ученых духовных особ, от Московского университета двух профессоров. При осмотре долженствует быть наблюдаемо, чтобы учение в сих школах, пансионах или подобных училищах производилось относительно закона божия: для российских по точности догматов православной веры нашей, а для иностранных по их исповеданиям, чтоб тут всякое суеверие, развращение и соблазн терпимы не были, чтоб для учения присвоены были книги, в других училищах употребляемые, преимущественно же изданные и впредь издаваемые от комиссии об установлении народных училищ, и чтоб учители не инако употребляемы были, как по испытаниям в знании и способности и по верным одобрениям в их нравах и образе мыслей. Все те училища, кои несходными сему окажутся, упразднить, а впредь до будущего распоряжения нашего не позволять инако пансионы и шкоды заводить, как по точному дозволению приказа общественного призрения, в который на сей случай приглашать как со стороны архиепископа московского двух ученых духовных особ, так и от университета двух профессоров. Ожидая о сем ваших подробных донесений, пребываем к вам благосклонны.

Екатерина.

УКАЗ ГРАФУ Я. А. БРЮСУ, 23 ДЕКАБРЯ 1785

В рассуждении, что из типографии Новикова выходят многие странные книги, прикажите губернскому прокурору, сочиня роспись оным, отослать оную с книгами вместе к преосвященному архиепископу московскому, а его преосвященство имеет особое от нас повеление как самого Новикова приказать испытать в законе нашем, так и книги его типографии освидетельствовать, и что окажется, нам донести и синод наш уведомить. Сверх того нужно есть, чтобы вы согласились с преосвященным архиепископом об определении одного или двух из духовных особ вместе с светскими для освидетельствования книг из новиковской и других вольных типографий, где что-либо касается до веры или дел духовных, и для наблюдения, чтобы таковые печатаны не были, в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются.

Екатерина.

УКАЗ АРХИЕПИСКОПУ ПЛАТОНУ, 23 ДЕКАБРЯ 1785

В рассуждении, что из типографии Новикова выходят многие странные книги, повелели мы главнокомандующему в Москве доставить вашему преосвященству роспись оным, вместе с самыми книгами. Ваше преосвященство, получа оные, призовите к себе помянутого Новикова и прикажите испытать его в законе нашем, равно и книги его типографии освидетельствовать: не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности, и что окажется, донесите нам и синод наш уведомьте. Нужно притом есть, да и с полицейскими нашими учреждениями сходственно, чтобы книги из его, Новикова, и прочих вольных типографий выходили не инако, как по надлежащей цензуре, а как из них многие простираются до закона и дел духовных, то ваше преосвященство не оставьте определить одного или двух из особ духовных, ученых и просвещенных, кои бы вместе с светскими, для означенной цензуры назначенными, все подобные сим книги испытывали и не допускали, чтобы тут вкрасться могли расколы, колобродства и всякие нелепые толкования, о коих нет сомнения, что они не новые, но старые, от праздности и невежества возобновленные.

Екатерина.

ДОНЕСЕНИЕ АРХИЕПИСКОПА ПЛАТОНА, В ЯНВАРЕ 1786

Всемилостивейшая государыня императрица!

Вследствие высочайшего вашего императорского величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.

Как пред престолом божьим, так и пред престолом твоим, всемилостивейшая государыня императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого бога, чтобы не только в словесной пастве, богом и тобою, всемилостивейшая государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков.

Что же касается до книг, напечатанных в типографии его, Новикова, и мною рассмотренных, я разделяю их на три разряда.

В первом находятся книги собственно литературные, и как литература наша доселе крайне еще скудна в произведениях, то весьма желательно, чтобы книги в этом роде были более и более распространяемы и содействовали бы к образованию.

Во втором я полагаю книги мистические, которых не понимаю, а потому не могу судить оных.

Наконец, в третьем разряде суть книги самые зловредные, развращающие добрые нравы и ухищряющие подкапывать твердыни святой нашей веры. Сии-то гнусные и юродивые порождения так называемых энциклопедистов следует исторгать, как пагубные плевела, возрастающие между добрыми семенами.

МОСКОВСКОМУ ГУБЕРНАТОРУ П. В. ЛОПУХИНУ

Господин генерал-майор и московский губернатор Лопухин!

По учреждениям нашим, для управления губерний изданным, что к призрению и просвещению народному нужно и полезно предоставлено надзиранию и попечению приказа общественного призрения, в каждой губернии учрежденного, исключены же из того, по 381 ст. оных учреждений, те училища или установления, кои особыми привилегиями, или жалованными грамотами, снабдены или особым привилегиям духовным или светским поручены повелением императорского величества. Уведомившися ныне, что от составляющих скопище известного нового раскола заведена в Москве больница, повелеваем от приказа общественного призрения осмотреть оную, равно буде от них заведены какие-либо школы, то и сии освидетельствовать в подробности, и притом приказу общественного призрения, по силе должности его, предостерегать, чтоб никакое заведение, на которое нет точного нашего указа о поручении его в другое ведомство, наипаче же школы не были инако учреждаемы, как под его начальством, чтоб всякое заведение имело свое производство на основании общих законов и чтоб тут раскол, праздность и обман не скрывалися. Гражданское начальство и особливо полиция, следуя предписаниям в главе XXIX, обязаны приказу общественного призрения в исполнении его должности подавать всякое нужное и от них зависящее пособие. Ожидая на сие вашего донесения, пребываем в прочем к вам благосклонны.

Екатерина.

В С.-Петербурге.

Генваря 23, 1786 г.

ЕМУ ЖЕ

Господин генерал-майор и московский губернатор Лопухин!

Содержателя типографии в Москве Николая Новикова прикажите, призвав в губернское правление, изъяснить ему, что учреждение типографии обыкновенно предполагается для издания книг, обществу прямо полезных и нужных, а отнюдь не для того, дабы способствовать изданию сочинений, наполненных новым расколом, для обмана и уловления невежд, из его же, Новикова, типографии вышло немалое количество книг сему подобных, и потому допросить его о причинах, побудивших его к изданию тех сочинений, и в каком намерении то делано было? И что он объявит, нам донести.

Пребываем в прочем вам благосклонны.

Екатерина.

С.-Петербург.

23 генваря, 1786 г.

ГРАФУ БРЮСУ

Для сведения вашего прилагаем списки двух указов наших, посланных, по причине настоящего отсутствия вашего, к генералу-майору Лопухину, о допросе содержателя в Москве типографии Новикова.

Екатерина.

Генваря 23, 1786 г.

ДОНЕСЕНИЕ ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ МОСКОВСКОГО ГУБЕРНАТОРА П. В. ЛОПУХИНА

Всемилостивейшая государыня!

Два высочайшие вашего императорского величества указа 23 генваря имел счастие получить: первый об изъяснении содержателю Новикову, что типографии учреждены для заведения книг, обществу полезных и нужных, а отнюдь не для того, дабы пособствовать изданию сочинений, наполненных новым расколом, для обмана и уловления невежд, а как из его, Новикова, типографии вышло немалое количество таковых книг, то чтоб его допросить о причинах, побудивших к изданию тех сочинений, и в каком намерении им то делано было, второй о ведении приказу общественного призрения всех школ и больниц, в городе состоящих, исключая только тех, кои особыми привилегиями, или жалованными грамотами, снабдены или повелением вашего императорского величества поручены особому правлению духовному или светскому, и об осмотре заведенной в Москве больницы от составляющих скопище известного нового раскола, равно буде от оного заведены какие школы, то об освидетельствовании оных во всей подробности и о наблюдении, чтоб школы не инако учреждаемы были, как под начальством приказа общественного призрения, имели свое производство на основании общих законов и чтоб тут раскол, праздность и обман не скрывалися.

Вследствие сих вашего императорского величества высочайших повелений содержатель Новиков чрез управу благочиния сыскан и представлен в губернское правление, где в присутствии, по изъяснении ему, что типографии учреждены дня печатания книг нужных и полезных, а не для того, чтобы пособствовать изданию сочинений, наполненных новым расколом, для обмана и уловления невежд, формально допрашиван, как из его типографии вышло таковых книг немалое число, то с каким намерением и по каким причинам оные издавал, который показал, что все печатанные книги от его, Новикова, типографии были представляемы им для рассматривания определенным от правительства цензорам, по дозволению коих и печатал, и почитал, в рассуждении их одобрения, полезными, и при печатании книг другого никакого намерения не имел, кроме приобретения прибыли. Для яснейшего ж усмотрения его показаниев при сем всеподданнейше подношу его, Новикова, подлинный допрос.

Касательно ж до заведения больницы и школ от составляющих скопище известного нового раскола, то на сие всеподданнейше имею счастие донести, что оных совершенно теперь нету, а пользовались прежде в доме содержателя Новикова находящиеся при его типографии работники, посторонних же для пользования никого принимаемо не было. Нонешнего же году генваря с 1 дня взято им для случающихся при типографии больных работников из приказа общественного четыре годовое кровати, и с того времени в его доме никто более не пользуется, а ежели и сверх оного числа случатся больные, то отсылаются в публичные больницы.

Школы ж и пансионы все, сколько их в городе имеется, еще прежде сего, вследствие полученного от вашего императорского величества к господину главнокомандующему высочайшего повеления, определенными от преосвященного московского, от университета и от приказа общественного призрения членами осматриваны, и неспособные к обучению учители все исключены, закону ж обучать в оных дозволено единственно только тем, кои от преосвященного московского к тому удостоены.

В прошлом же, 1782 году при открытии в Москве с дозволения бывшего в Москве главнокомандующего Дружеского общества положено было в оном содержать на коште того общества при императорском Московском университете по нескольку студентов, коих и содержалось до 30 человек, и из них каждому производилось в год по 100 рублев, и жили в доме, принадлежащем профессору Шварцу, который над оными и надзирал. Присланы ж были сии обучающиеся по прошению общества от епархиальных архиереев. Теперь же оных осталось только 15 человек. А как содержатель типографии Новиков и его товарищи в содержании оной состоят почти все и в Дружеском обществе, то мною посылан был исправляющий должность обер-полицеймейстера полковник Толь для осмотрения жилища сих содержащихся на коште общества, кои им расспрашиваны и показали все единогласно, что содержатся они единственно на счет общества и обучаются в императорском Московском университете и Академии наукам и богословии, более ж нигде и ничему не обучаются, на содержание ж и обученье деньги получены от титулярного советника князя Енгалычева, который над ними и присмотр имеет Университета ж директор господин Фон Визин по призыве ко мне объявил, что действительно оные воспитанники ходят обучаться в университет как по утру, так и по полудни и что ему известно, что от общества Дружеского препоручено иметь смотрение за оными профессору университета Чеботареву.

В прочем же сим осмеливаюсь ваше императорское величество удостоверить всеподданнейше, что в Москве теперь ни заведенных школ, кроме предуставленным порядком, ни больниц, кроме казенных, ниже каких непозволенных законами собраний не состоит. Предан ж все сие на благорассмотрение вашего императорского величества, осмеливаюсь всеподданнейше просить на оное вашего высокомонаршего повеления.

Всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества

всеподданнейший раб

Петр Лопухин.

Генваря 30 дня, 1786.

Москва.

ДОНЕСЕНИЕ ГОСУДАРЫНЕ МОСКОВСКОГО ГУБЕРНАТОРА П. В ЛОПУХИНА

Всемилостивейшая государыня!

Высочайшее вашего императорского величества повеление книги, изданные в типографии содержателя Новикова, кои еще не окончены освидетельствованием, по данному от вашего величества от 23 декабря 1785 г. преосвященному архиепископу московскому указу запечатать от управы благочиния в помянутой типографии и книжной лавке и продажу их запретить, доколе, по совершении того осмотра, воспоследует дальнейшее вашего императорского величества повеление, сего февраля 20 дня имел счастие получить. По коему о выполнении сего в самой точности того ж числа управе благочиния предписано, и от управы благочиния я уведомлен, что вследствие сего высочайшего вашего императорского величества указа книги в книжной лавке и магазине у оного Новикова казенною печатью запечатаны и отданы под присмотр 5-й части частному приставу Санцынерову, и чтоб в продажу оные книги производимы не были, означенному Новикову запрещение учинено, а в типографии в печатании книг, кроме газет, ничего не оказалось.

О чем сим всеподданнейше вашему императорскому величеству имею счастие донести.

Всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества

всеподданнейший раб

Петр Лопухин.

Февраля 23 дня, 1786 г.

Москва.

ДОПРОС НОВИКОВУ В ПРИСУТСТВИИ ГУБЕРНСКОГО МОСКОВСКОГО ПРАВЛЕНИЯ

Вследствие высочайшего ее императорского величества именного указа генваря от 23 дня, присланного на имя московского губернатора Лопухина, содержатель типографии Новиков, по изъяснении ему, что учреждение типографий обыкновенно предполагается для издания книг, обществу прямо полезных и нужных, а отнюдь не для того, дабы пособствовать изданию сочинений, наполненных новым расколом, для обмана и уловления невежд, в присутствии губернского правления допрашивай, как из его, Новикова, типографии вышло немалое количество книг сему подобных, какими причинами побуждаем он был к изданию таковых сочинений и в каком намерении им то делано было, показал:

Что он из дворян, в службе состоял гвардии в Измайловском полку, от коей отставлен в 1770 г. чином от армии поручика, от роду ему сорок два года, веры греческого исповедания, у исповеди и св. причастия бывал повсегодно, университетскую типографию взял он в содержание 1779 г. мая с 1 числа, по заключенному в канцелярии того университета контракту, на десять лет, с платежом в каждый год университету по четыре тысячи по пяти сот рублей, производя, сверх того, всем типографским служителям жалованье и заработные деньги от себя. В той типографии, по силе заключенного контракта, как прежде печатал он книги различного содержания, отдаваемые от разных сочинителей и переводчиков, так и доныне продолжает таковое печатание с согласною с законами цензурою, а духовные книги печатаны были и печатаются с дозволения святейшего синода и его московской конторы, также и назначенных от нее духовных особ. Намерения он при издании книг в публику никакого другого не имел, кроме того, чтобы, по силам его и по возможности, приносить трудами его пользу отечеству чрез распространение книжной торговли и честным образом получать законами невозбранный прибыток. Из печатных в типографии его вышедшие сочинения, которые противны законам, он не знает и по справедливости показывает, что читал из них малое число, полагаясь, что на всяком таковом сочинении и переводе была цензура. Причин же побудительных к изданию таковых сочинений он никаких, кроме выше объявленных, не имел, и по силе контракта, заключенного с университетом, он обязан был печатать книги с учрежденною цензурою. В сем допросе показал он, Новиков, сущую правду, а что ложно, за то подвергает себя штрафу по законам.

К сему допросу поручик Николай Новиков руку приложил.

ОБЪЯСНЕНИЕ НОВИКОВА ЧРЕЗ МОСКОВСКУЮ УПРАВУ БЛАГОЧИНИЯ

Собственноручно

1786 года декабря 3 дня нижеподписавшийся поручик Николай Новиков объявил, что:

1) Помянутое периодическое издание есть перевод с немецкого языка, одна сочинения Штурма, другая сочинения Тиде и третья без имени авторова.

2) Переводима была на российский язык господином Карамзиным.

3) Цензура на оной бывшего господина обер-полицеймейстера Островского.

4) Печатается на коште переводчика оной, а в лавку отдана сускрипция по комиссии.

5) У высокопреосвященного московского архиепископа на апробации не была, потому что тогда никакие книги после цензуры управы благочиния к преосвященному подаваны не были, но по напечатании первой части подавана была его высокопреосвященству и ему дедикована и удостоилась его апробации.

Поручик Николай Иванов сын Новиков.

В секретарской доложил протоколист Михайло Кузмин.

К ГРАФУ А. А. БЕЗБОРОДКУ

Сиятельнейший граф,

милостивый государь!

Редкие свойства и добродетели, украшающие особу вашу, и великодушное покровительство, оказываемое страждущим в несчастных приключениях, ободряют и меня к принесению всепокорнейшей просьбы моей вашему сиятельству.

Не осмеливаюсь я обременять ваше сиятельство пространным описанием несчастной судьбы моей, а донесу только, что, кроме всех тех слухов, кои мое имя чернили и коих справедливость время покажет, несчастный жребий мой отягощен теперь несказанно более тем, что не только я подвергаюсь конечному потерянию имения и содержания семьи моей, во даже и те со мною, кои по родству и дружбе своем вверили мне капиталы свои для содержания типографии и производства книжной торговли.

По всевысочайшему ее императорского величества указу запечатана ныне книжная моя лавка и запрещена продажа книг впредь до того времени, пока высокопреосвященный архиепископ московский рассмотрит книги, взятые у меня господином губернским прокурором и кои все по свидетельству его оказались печатанными с указною цензурою.

Таковому высокомонаршему повелению повинуясь со всеглубочайшим благоговением, ожидаю решения участи моей от матернего ее императорского величества ко всем верноподданным милосердия. А между тем по запрещении мне книжной продажи, не имея никакого дохода, долженствуя содержать типографию со всеми ее служителями и, сверх того, платить за поставленные материалы и удовлетворять кредиторам, необходимо должен я опасаться совершенного разорения.

В сих крайних обстоятельствах осмеливаюсь просить милостивого вашего сиятельства заступления. Воззрите на несчастный жребий мой и облегчите оный ходатайством вашею сиятельства. Я не испрашиваю ничего для себя, противного узаконениям. Ежели между изданными мною книгами найдутся противные всевысочайшей ее императорского величества воле, то хотя произошло оное не от моего умысла или худого какого намерения, но точно по неведению и той надежде, что книги вступали в печать с указною цензурою, однако я охотно понесу убыток отдачею таковых книг, куда повелено будет. Но, во ожидании имеющей воспоследовать всевысочайшей ее императорского величества конфирмации по учинении рассмотрения, осмеливаюсь всепокорнейше испрашивать себе великодушного вашего сиятельства покровительства и исходатайствования милосердого ее императорского величества повеления о распечатании и разрешении продажи прочих несомнительных книг, как то: азбук, грамматик, лексиконов, математических, исторических, географических, экономические, романов, сказок, театральных сочинений и тому подобных, коих более двух третей находится между взятыми для рассмотрения к его высокопреосвященству и ныне запечатанными книгами.

Сим великодушным ходатайством ваше сиятельство спасете от совершенного разорения и меня и всех участвующих в моем несчастии и обяжете во всю жизнь прославлять высокое покровительство вашего сиятельства, которому единственно препоручая мой жребий, пребуду навсегда с истинным высокопочитанием и живейшею благодарностию,

сиятельнейший граф,

милостивый государь,

вашего сиятельства

всепокорнейшим слугою

Николай Новиков.

Марта 12 дня, 1786 года.

УКАЗ ГРАФУ Я. А. БРЮСУ

Граф Яков Александрович! По рассмотрении присланных к нам по воле нашей от преосвященного архиепископа московского примечаний о книгах, в типографиях московских изданных, и от московского губернатора росписи книгам повелеваем из них означенные в приложенном при сем списке, буде оные в книжной лавке Новикова в числе запечатанных находятся, оставить за печатью и в продажу выпускать запретить, покуда ближайшее о том рассмотрение и дальнейшее приказание последует, а прочие книги распечатать и продажу их дозволить, но притом помянутому Новикову, да и вообще содержателям вольных типографий в Москве строжайше подтвердить, чтоб они остерегалися издавать книги, наполненные подобными странными мудрованиями, или, лучше сказать, сущими заблуждениями, под опасением не только конфискования тех книг, но и лишения права содержать типографию и книжную лавку, а притом и законного взыскания. Пребываем в прочем вам благосклонны.

Подлинный подписан собственною ее императорского величества рукою тако:

Екатерина.

В С.-Петербурге.

Марта 27, 1786 г.

СПИСОК КНИГАМ, КОИ СЛЕДУЮТ К ЗАПЕЧАТАНИЮ И ЗАПРЕЩЕНИЮ
К ПРОДАЖЕ ДО ДАЛЬНЕЙШЕГО РАССМОТРЕНИЯ:

1. О заблуждениях и истице.

2. Апология или защищение вольных каменщиков.

3. Братское увещание.

4. Хризомандер. Аллегорическая и сатирическая повесть.

5. Карманная книжка.

6. Парацельса Химическая псалтырь.

Подлинный подписан тако:

Граф Александр Безбородко.

ДОНЕСЕНИЕ ГОСУДАРЫНЕ ГРАФА Я. А. БРЮСА

Всемилостивейшая государыня!

Два всевысочайшие вашего императорского величества от 27 минувшего марта повеления получить я удостоился, во исполнение которых препроводил я с первого, касательно до построения в здешней столице, копию в управу благочиния для точнейшего по оному исполнения, относительно ж до распечатания книг у содержателя типографии Новикова, то оные по воле вашего величества распечатаны, и продажа их дозволена, исключая означенных в приложенном ко мне списке, которые вложены в сундук и от управы благочиния запечатаны, со взятием с Новикова обязательства, что, кроме сих, от него объявленных и запечатанных, других экземпляров более у него не имеется, всем же вообще содержателям здесь вольных типографий высочайший вашего императорского величества указ в управе объявлен, с строжайшим о точном оного исполнении подтверждением, и что содержание оного им известно, равно и что они никаких книг без цензуры, учрежденной на основании высочайшего вашего величества от 23 минувшего декабря повеления, в печать издавать не будут, в том взята с них подписка.

Всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества

всеподданнейший

граф Я. Брюс.

Апреля 6 дня, 1786 года.

Москва.

УКАЗ П. Д. ЕРОПКИНУ, 17 ОКТЯБРЯ 1788

Петр Дмитриевич!

Подтверждаем и теперь прежнее наше повеление, чтоб университетская типография по истечении срока на содержание поручику Новикову не была отдана, о чем вы кураторам Московского университета объявите. Пребываем в прочем вам благосклонны.

Екатерина.

АКТ УНИЧТОЖЕНИЯ ТИПОГРАФИЧЕСКОЙ КОМПАНИИ, 1791 ГОДА

1791 года ноября ‘ ‘ дня. Мы, нижеподписавшиеся, члены Типографической компании, в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году учрежденной нами в Москве, по причине настоящих наших экономических обстоятельств рассудили за благо оную компанию разрушить и все обязательства наши по делам ее уничтожить и, сделав между собою надлежащие расчеты и взаимные удовлетворения, по общему согласию нашему сим разрушаем сделанный между нами и в маклерной книге записанный договор учреждения оной компании и все дела ее уничтожаем на следующих основаниях.

I. Имение компании, которое составляют: 1) дом Николая Ивановича Новикова, что у Никольских ворот, 2) книги, напечатанные в типографиях господ Новикова, Лопухина и в компанейской, 3) самая сия типография компании Типографической со всеми принадлежностями к ней, материалами и инструментами, 4) аптека, называемая Спасскою, со всем к ней принадлежащим, — сдали мы бесповоротно помянутому Николаю Ивановичу Новикову, получа от него за все оное по условию нашему платеж и удовлетворение. Вследствие чего:

II. Отныне же никаких между нами по делам оной бывшей компании обязательств, друг на друга претензий, равно и долгов кому-либо, за которые все составлявшие компанию члены должны были ответствовать, более не существует, и всякое в делах оной разрушенной компании с нашей стороны участие сим уничтожается навсегда.

III. В утверждение сего нашего по общему согласию сделанного положения, подписав оное, вручили мы Николаю Ивановичу Новикову. Каждому же из бывших в компании членов, то есть всем, кроме его, господина Новикова, принявшего на себя все дела сей уничтоженной компании, во свидетельство ее уничтожения и освобождения от всякого по бывшим в ней делам участия и ответа дать с сего копии за подписанием всех бывших в оной и ныне наличных членов. Отсутственные же по силе 9-го артикула учредительного компании договора положениям ее препятствовать не могут.

Бригадир Василий Чулков

Полковник Алексей Ладыженский.

Полковник князь Черкасский.

Надворный советник Алексей Новиков.

Статский советник Иван Лопухин.

Бригадир Иван Тургенев.

Бригадир Петр Ладыженский

Действительный статский советник и кавалер князь Николай Трубецкой.

Генерал-поручик и кавалер князь Юрий Трубецкой.

Надворный советник Семен Гамалея.

Поручик Николай Новиков.

АРЕСТ НОВИКОВА

УКАЗ ЕКАТЕРИНЫ II КНЯЗЮ А. А ПРОЗОРОВСКОМУ, 13 АПРЕЛЯ 1792

Князь Александр Александрович!

Недавно появилась в продаже книга, церковными литерами напечатанная, содержащая разные собранные статьи из повествований раскольнических, как то: мнимую историю о страдальцах соловецких, список с челобитной Соловецкого монастыря, посланной к Москве в 106 году, послание и прения о сложении перстных крестов, повесть о протопопе Аввакуме и прочие тому подобные, наполненные небывалыми происшествиями ложными чудесами, а притом искажениями во многих местах дерзкими и как благочестивой нашей церкви противными, как и государственному правлению поносительными. Сия книга пущена в продажу с выдранием заглавного листа, так что нельзя видеть, где она напечатана, да вероятно, что и при сохранении того листа в целости не могло быть на оном справедливо показано место ее тиснения, тем паче, что на других подобных, церковною же печатию изданных книгах означено, будто бы они с преложения российского перепечатаны в королевской гроденской типографии, но сему по разным соображениям быть не уповательно, и есть вероятность, что подобные книги издаются в Москве в партикулярных типографиях, наипаче же имеем причину подозревать в сем деле известного вам Николая Новикова, который, как слышно, сверх типографии, имеющейся у него в Москве, завел таковую и в подмосковной его деревне. Вследствие чего повелеваем вам выбрать одного из советников уголовной или другой какой палаты и одного или двух из заседателей верхнего земского суда, людей верных, надежных и исправных, послать их нечаянно к помянутому Новикову как в московский его дом, так и в деревню и в обоих сих местах приказать им прилежно обыскать, не найдется ли у него таковая книга либо другие, ей подобные, или же по крайней мере литеры церковные. И то и другое будет служить достаточным обличением, что издание помянутой книги есть его дело, и в таком случае не только лишается он права содержания типографии, как преступивший изданные от нас повеления, коими предоставлено издание церковных книг единственно духовным типографиям, под наблюдением синода нашего заведенным, но подвергается конфискации всех таковых книг и литер, а сверх того и должному по законам ответу и взысканию, чего ради и подлежит самого его взять под присмотр и допросить о причине такового запрещенного поступка. При воспоследовании сего не оставьте також без внимания и нужного исследования и сего обстоятельства, что как помянутый Новиков, по общему об нем сведению, есть человек, не стяжавший никакого имения ни по наследству, ниже другими известными и законными средствами, а ныне почитается в числе весьма достаточных людей, наипаче же знатными зданиями и заведениями, то откуда он и каким образом все то приобрел и может ли оправдать бескорыстное его в сем случае поведение. О чем всем по надлежащем исследовании не оставьте донести нам обстоятельно и немедленно. Пребываем вам благосклонны.

Екатерина.

ДОНЕСЕНИЕ А. А. ПРОЗОРОВСКОГО ЕКАТЕРИНЕ II

Всемилостивейшая государыня!

Спешу вашему императорскому величеству с сим нарочным всеподданнейше донести, что высочайший вашего величества указ от 13 сего апреля я удостоился получить 18 того ж [месяца?] к вечеру, но исполнением приостановился для 21 числа, дня дражайшего для нас рождения вашего императорского величества. А между тем скромно старался я разведать, нет ли означенной в указе вашего величества книги в продаже в Москве в лавках. И так я поручил одному доверенному мне человеку из благородных людей,— не сказывая, однако, более, что я слышал, что продается будто какая-то книга о раскольниках,— чтобы он съездил посмотреть и купить для меня по лавкам, который купил мне о раскольниках книжку церковной печати, и я оную здесь на усмотрение вашего величества прилагаю, но сия есть другая. Однако я просил обер-прокурора конторы св. синода Гурьева, чтобы сказал мне, в синодской ли типографии оная печатана, но еще ответствия не получил. А тут же оный купил из числа запрещенных вашим величеством книг ‘Новая Киропедия’, почему и заключил я, что Новиков, опять вновь напечатав их, выпустил, а прежние в синодальной конторе поставлены за печатью. А 21 числа дал наставленье советнику уголовной палаты Алсуфьеву, как надежным я его почел ко исполнению сей комиссии, а с ним назначил людей надежных же, губернского уголовных дел стряпчего Данилова и заседателя верхнего земского суда Писарева, с тем повелением, чтобы по окончании осмотра и его, Николая Новикова, с собою привезли ко мне, которые к вечеру отправилися в деревню Новикова, верстах в 60 от Москвы, в Никитском уезде.

На другой день созвал к себе обер-полицеимейстера и полицеймейстера, которым поручил прямо от меня ехать осмотреть близ Сухаревой башни их типографию. Прокурору Колычеву с одним частным приставом Ивановым поручил осмотреть лавку и магазин книг его ж Новикова, и в его ж доме у Никольских ворот советнику казенной палаты Буланину с двумя частными приставами Семеновым и Пименовым осмотреть все вольные лавки книжные, в которых во всех нашли все запрещенные вашим величеством книги, но только в каталогах не означены а скрытно продавались. Равно в лавке у Никольских ворот, тож в магазине и в доме бывшем графа Гендрикова оные найдены. Я лавки все вообще запечатал и книгопродавцев взял под стражу и иных допрашивал, они сперва не хотели сказывать, что брали у Новикова, а потом призналися, а особливо приказчик Новикова, племянник умершего Никиты Павлова и с некоторым достатком, во всем чистосердечно признался и показал, что у них сии книги есть сие на Гостином дворе и за Москвою рекою, в старом монетном Кадашевском дворе, что ныне суконная фабрика, где они все и запечатаны. И по его показанию всех таковых книг по их цене на 5000 рублей, но вновь ли они печатаны, он не знает, как он третий только год у Новикова приказчиком при доме на Никольской улице и от него их получил из магазина типографии. Но, кажется, нет, всемилостивейшая государыня, сумненья, чтобы они не были после запечатанья вновь тиснены, или тогда полиция худо осмотр им сделала. С него ж взято две подписки во время главнокомандования графа Брюса о других еще книгах, которые по указу ж вашего величества запечатаны и оставлены в лавке его в коробах, которые и теперь находятся: что впредь таковых книг в тисненье не давать и не торговать. Потом предместник мой Петр Дмитриевич Еропкин подобную той взял расписку с него, где подписался еще Гамалей и прочие члены, и объявлен указ вашего величества, что, впредь если противо оного поступит, лишается права иметь типографию. В пополнение и то вольные книгопродавцы объявили, что они их и по ярманкам возили продавать. Примечания и сие, всемилостивейшая государыня, достойно, что означенный приказчик Кольчугин объявил при том мне, что он оставил раскол и подал прошение здешнему митрополиту о приобщении его к нашей церкви. Как же все сии книгопродавцы подвергли себя по законам вашего величества жестокому наказанию и ссылке, а как их будет более десяти человек, для чего и удержался я их отсылать к суду и велел подробно разобрать их лавки и все непозволенные книги отобрать. А не соизволите ли повелеть, всемилостивейшая государыня, положить из милосердия какой-либо на них штраф? А только будут содержаны до окончания дела приказчик и сидельцы книжной лавки Новикова. Вчерась пополудни возвратился советник Алсуфьев с его товарищи и привез многие письма и немало напечатанных книг, но как там ниже малой типографии не нашлось так и букв церковных, так равно и в типографии его в Москве таковых букв не отыскалось. Бумаг же доставлено ко мне немало, а я все, государыня, не имел время рассмотреть, а только что ввечеру по поверхности их рассматривал. И тут все масонские бумаги и кажется, что секты розенкрейц. А его с собой затем не взял советник Алсуфьев, что он его нашел нездоровым, а его неожиданный приезд сделал в нем великую революцию, а особливо как начали письма пересматривать, то он падал почти в обморок от чрезвычайных спазмов. При нем есть доктор Багрянский, который от них был в чужих краях и прошлого году приехал и коллегией медицинской признан доктором, и еще лекарь отставной от службы, то Алсуфьев поручил его городничему с командой. Но как городничий не очень человек надежный, то я вчера с вечера отправил туда майора гусарских эскадронов князя Жевахова, офицера исправного и надежного, с 12 гусарами, с одним обер- и унтер-офицером и капралом, который сего утра рано должен быть там, приказал ему, как болезнь Новикова позволит, привезти его сюда. А тогда посажу его под караулом в доме его на Никольской, как сей дом близ самого подворья, где Тайная экспедиция находится, да во оном доме и поставлен уже караул при офицере для стражи дому и книг. А в виде том сие я сделал, как ожидал прибытия Новикова. Но как несомненно по бумагам масонским должно будет быть следствию не малому, то всенижайше прошу вашего величества, чтобы всемилостивейше изволили прислать к сему следствию в помощники мне тайного советника Шешковского, как к таковым производствам приобыкшего. Секретарь же Тайной экспедиции хотя человек добрый и трудолюбивый, но не одарен натурой для таковых изворотливых следствий, о чем и Шешковский знает. А я теперь осмелился к рассмотрению бумаг присоединить к себе губернатора Лопухина, ибо все почти немалые тетради, тож и прочие исполнения по сей комиссии ему поручены.

Между прочим близ Сухаревой башни в доме типографии найдены две библиотеки в довольном числе книг на разных диалектах, в числе котором, сказывают, есть старинных авторов, принадлежат оные — одна умершему Шварцу, а другая Николаю Новикову или компании их: то что со оными повелите, всемилостивейшая государыня, сделать? А права типографии они лишены быть должны, да и все напечатанные уже книги должно разобрать, на что требуется время немалое, и по отобрании запрещенных книг что с прочими повелите сделать? Компании ль сей отдать или как преступивших высочайшие вашего величества повеления конфисковать и с публичного торгу продать в пользу приказу общественного призрения? Жена ж Шварцева с детьми находится в доме типографии, где и полковник Гамалей и брат Новикова жительство имеют. На что все буду всеподданнейше ожидать высочайшего вашего императорского величества указа.

24 апреля 1792 года.

Секретно.

Поручик Николай Новиков, из Никитска сего апреля 25 числа доставленный, в доме главнокомандующего о нижеследующем показал.

Вопрос. Как помянутый Новиков по общему об нем сведению есть человек, не стяжавший никакого имения ни по рождению его, ни по наследству, ниже другими известными и законными средствами, а ныне почитается в числе весьма достаточных людей, наипаче же знатными зданиями и заведениями, то откуда он и каким образом все то приобрел?

Ответ. Сначала, когда принял университетскую типографию, было еще у него обще с братом наследственного после отца имения в Мещовском уезде двести пятьдесят душ, которую продали Тютчеву за осмьнадцать или за двадцать тысяч, не упомнит, которые на принятие университетской типографии обращены. От типографии получал первые годы доход он один, и через четыре или пять лет имел он в книгах капиталу до полутораста тысяч рублей. Вторые он пять лет содержал с компаниею, которою принято книг на восемьдесят тысяч за заплатою его долгов из числа вышеписанной суммы.

Компания состоит из 14 членов:

1. Князь Юрий Никитич

2. Князь Николай Никитич Трубецкие

Положили капитал около 10 000 рублей.

3. Князь Алексей Александрович Черкасский — помнится, 5 или 6 тысяч положил.

4. Иван Петрович Тургенев положил 5 тысяч.

5. Алексей Михайлович Кутузов дал 3 тысячи.

6. Барон Шредер, прусской нации служил в лейб-гренадерском полку поручиком, а теперь в чужих краях — положил 3500 рублей.

7. Василий Васильевич Чулков — 5 тысяч.

8. Семен Иванович Гамалея — без капиталу.

9. Князь Енгалычев — без капиталу.

10. Алексей Федорович Ладыженский положил 5 тысяч рублей.

11. Петр

12. Иван Володимеровичи Лопухины больше всех положили в капитал, около 20 тысяч.

13. Брат Новикова.

14. Он, Новиков.

Упомянуто выше, что книг на 80 тысяч от обоих.

На сей капитал с получаемою на оный прибылью и с кредитом построили строение и прочие завели заведения.

Со ста двадцати душ получаемый доход и занятые двадцать тысяч употребил он на строение в деревне, имея в своих дачах камень, лес и другой материал, деревня была заложена в Воспитательный дом, а потом выкупил прошлого года, занявши у Походяшина без процентов и без закладу и без всякого обязательства 50 000, Походяшин же ему знаком, но ничем обязан не был.

На компании состоит долгу разным людям, которым и долговые обязательства несколько лет переписываются, более 300 000 рублей, часть долгу под заклад имения Черкасского, Кутузова, ста пятидесяти душ и оба дома, общий один в Воспитательном доме, а другой в партикулярных руках, а прочие долги по векселям.

Имение все компании состоит в тех домах и книгах, а денег очень немного в обороте. Дом, типография, аптека стали компании около полутораста тысяч. А в деревне его строение стоит одного денежного платежа тысяч двадцать или двадцати пяти, дом на Никольской прежде принадлежал ему, а теперь компании, оный стоил с переделкою тысяч тридцать.

Вопрос. Найдены мною в лавках ваших и в других местах запрещенные ее императорским величеством книги. Для чего вы продавали оные в противность высочайшего указа за данными вами подписками?

На что отвечал:

Что он те книги из прежде напечатанных отдал с прочими книгами приказчику своему московскому купцу Кольчугину с тем, чтобы оные продавать, в чем и признает свою вину.

Вопрос. Какой предмет был печатать книги, большею частию толкующие священное писание, которые по высочайшему указу печатать должно от синода, а во оных много противного богословии толкуется то с каким намерением книги сии издавали? как и вновь переведенные найдены книги все духовные?

[Ответ.] Сначала печатали книги разные, а после, приметя, что духовные более выходят, начали их больше и печатать, а впрочем, когда он был содержатель университетской типографии, тогда духовные цензировали, когда же заведены вольные типографии, тогда духовные чины не стали принимать цензировать, а он отдавал обер-полицеймейстеру и университетскому цензору, прежде же цензоры не имели в подписывании на книгах нынешней формы, а отмечали только в начале книги, что печатать дозволяется.

К сему показанию поручик Николай Иванов сын Новиков руку приложил.

ДОПОЛНЕНИЕ К ДОПРОСУ НОВИКОВА, 26 АПРЕЛЯ 1792

По показанию вашему компания собрала деньгами 57 500 рублей, ваш же капитал с братом 80 000 р. был в книгах, а заведения ваши по показанию вашему стоят 180 000 рублей. Хотя сию сумму полошили вы не велику, однакож и тут превосходит оная капитал 122 500 рублями. Но отсылаете вы сие на долги ваши с лишком 300 000 рублей. Положите 320 000 рублей, со оных полагая во 6 процентов, составляет в год заплаты 19 200 руб. Сверх того, при оном заведении потребно на содержание смотрителей и работников, тож на заготовление материалов, следственно, примерно полагать должно, что вы годового дохода должны иметь 40 000 рублей, а судя по множеству в магазине книг и давно напечатанных, расход оных велик быть не должен, а аптека разве одна вам приносит доход? То сей пункт объясните.

К 1 пункту. Во объяснение сего пункта, по причине кажущегося малым капитала нашего к производству заведений, нами учиненных, нижайше представляю следующее: 1) Что дом Никольский куплен мною уже был прежде составления компании, по покупке же заложен был мною же, а равно и перестроен, в компанию же вступил готовый, и она на него капитала не употребляла. 2) Что расход на учиненные заведения употреблен был нами не вдруг, но в течение нескольких лет, да и то по частям, а потому и была удобность к оборотам и производству всего дела. 3) Вступившие от меня в капитал компании книги хотя и не составили тотчас капитала денежного, но, однако, и служили они великим пособием в производстве дела, потому что они отданы мною в компанию не по продажной цене, но за 25 коп. рубль, следовательно, и выручка денежная была не малая. 4) Наличные деньги, приходившие вдруг и по большей части прежде употребления расхода вступившие, были великим пособием к производству дела. Они суть следующие: 1) за ‘Московские ведомости’ и журналы, при них изданные, вступали все с начала года, 2) за напечатание разных известий при газетах, 3) за печатание посторонних книг, как то на счет кабинета ее императорского величества, так и разных партикулярных людей, которых бывало печатано у нас много и за которые по напечатании тотчас получали всю сумму с великою выгодою, 4) за печатание разных особых объявлений при газетах, также разных же особых мелких пиес, как то: объявлений театральных, маскерадных и других, векселей для купеческих контор, питейных контрактов, ярлыков, билетов и прочих мелких известий, которые все по причине их множества и малого расхода в материалах, на них употребляемого, приносили прибыли весьма много, а таких напечатаний весьма бывало много в нашей типографии по причине доверенности публики к исправному, хорошему, наипаче же к отменно скорому исполнению поручаемых нам работ. Так что можно сказать за верное, что несколько лет типография наша была почти единственною в целом государстве для большей части типографских работ от присутственных мест и партикулярных людей, и по такому-то умножению работ и типография наша по временам увеличивалась и дошла до совершенства, в каком она прежде не была, 5) книги, печатанные нами по сускрипции, доставляли знатные наличные суммы денег, и коих у нас ежегодно бывало много, 6) продажа собственных наших книг, наипаче школьных и учебных, бывших несколько лет почти во всеобщем употреблении, доставляла не малые суммы, а наипаче по деланной нами уступке и отдаванию в сроки.

5) Сверх всего донесенного, и следующее делало нам немалые выгоды и доставляло способность в оборотах: 1) промен собственных книг на книги других типографий, 2) платежи нашими книгами кредиторам, вместо наличных денег, за братые нами разные материалы.

6) Что же касается до многого числа книг, в магазине лежащих, то осмелюсь представить, что мы ходячих и надежных книг печатали помногу и по нескольку раз, для примера донесу об одной: ‘Юридический словарь’ печатали, ежели не ошибусь, три или четыре раза и, помнится, тысячи по три экземпляров.

7) Годовые доходы от всего донесенного хотя были неравны, но кажется мне, сколько могу упомнить, что гораздо превышали сумму 40 000 руб., а в некоторые годы едва ли не возвышались и слишком вдвое.

Долги наши возрастали не вдруг, но по нужде и временам.

9) Что касается до аптекарских доходов, то об них ничего сказать не могу, сколько они приносили выгоды, для того что аптека поручена в особое смотрение, и о сих счетах весьма недостаточное имел сведение, потому что по причине ежегодных моих, уже несколько лет, продолжительных болезней не мог я входить в рассмотрение сих счетов.

Показали вы мне, что духовные книги печатаны прежде высочайшего ее императорского величества указа 1786 года, а после будто не печатали, но у вас найдены в деревне в противность того указа напечатанные многие книги, которым здесь реестр прилагается, а год их тиснения не означен: то для чего их печатали? по вашему ли повелению или других директоров вашей типографии и на какой конец оные в деревню к вам привезены были?

К 2 пункту. Всенижайше доношу:

1) Книги, означенные в реестре, сколько могу упомнить, печатаны все до состояния высочайшего ее императорского величества указа в 1786 году.

2) У которых год их тиснения не поставлен, те еще не совсем были допечатаны, а некоторые еще и в половине остановлены.

3) Печатаны были сии книги по согласию всех членов, имевших влияние в дела, а в которой типографии именно которая книга печатана, не упомню.

4) Всех сих книг печатано было помалу: в продаже никогда не было из них ни одного экземпляра, но только весьма малое число сих книг разошлось между собою.

5) Почувствовав монарший гнев ее императорского величества, убоялись мы, и от страха свезены они были в деревню, дабы сокрыть их.

6) Совсем не было намерения ни у одного из нас когда-нибудь выпущать сии книги в публику, но печатали единственно с тем, чтобы хранить у себя и давать оные только тем из масонов, которые имели бы склонность к познаниям сего рода.

Вообще же при намерении печатать сии книги не было у нас никакого злого намерения, даже ни малейше худого, но единственно почитая их полезными для собственного нравственного против вольнодумства исправления и употребления тех из масонов, которые иностранных языков не знают.

Не делая в сокрытии сих книг ни малейшего извинения или оправдания, яко виновный, повергаю себя к священным ее императорского величества стопам, испрашивая монаршего ее императорского величества милосердия.

Книги запрещенные вы продавать с прочими позволили приказчику вашему, в чем уже и извинение пред ее императорским величеством приносите, а только уверяете, что вы после указа ее величества их вновь не печатали, то как же вы могли такое великое число сокрыть? Объясните в точности: слабостию ли это было осмотрщиков или вашею тонкостию? и кто вам в сем непристойном извороте были сообщники?

К 3 пункту. Всенижайше доношу:

1) Из сих книг: 1) Хризомандер, 2) Карманная книжка, 3) Апология, 4) Братские увещания, 5) Крата Репоа, 6) Химическая псалтырь, 7) о древних мистериях и ежели еще есть, не помню, конфискованные в первый раз, а в котором годе, не упомню же, были осматриваны и отобраны только в университетской книжной лавке, и которые переписаны, покладены и запечатаны печатью московской управы благочиния и отданы под мое сохранение, которые и ныне в том коробе находиться должны в лавке. По всем же другим лавкам купцов, торгующих книгами как в Москве, так и в других городах, сии книги отбираемы не была. Даже и в нашем магазине осмотру не было, а потому некоторых из сих книг и осталось помногу. Сии оставшие книги отданы были купцу Кольчугину на сохранение и лежали у него очень долго, где, не ведаю, без всякого употребления, не производясь в продажу. Но после, когда в других, не наших, лавках сии книги продолжаемы были продажею, то, по слабости и необмышленности, по просьбе торгующих позволил и я с прочими книгами: у нас же в лавке сии книги продавать от меня запрещено было.

2) Что же касается до запрещенные в другой раз книг, то тех из них, которые печатаны были у нас:

1) Драгоценная капля, 2) Седмодневник, 3) Минятия третий том, 4) Предисловие к житию Енохову, 5) Златая книжица и еще какие, не упомню: из сих книг ежели осталась, то разве по скорости отбора и замешанности всего магазина, потому что разбор делали люди непривыкшие и переносили из покоя в покой без всякого порядка, чем весь магазин смешан был и одна книга по нескольку раз в осмотр приходила, послабления же от осматривавших не было никакого: ибо они отбирали по назначенному уже реестру. При сем осмотре, как магазин был в разных местах с лавкою, то некоторых из духовных книг оставлено было для своего употребления книг по 25 и по 50, а каких именно, не помню. Но сии книги в числе разрешенных, кто же их отбирал, не упомню. Все сии книги, как первые, так и вторые, после высочайшего запрещения печатаны подлинно не были, ни одна книга. Не помня же верно всех книг и кто отбирал их, не могу я никого назвать и сообщником, но по сему пункту, где есть преступление, себя одного, яко виновного, к священным ее императорского величества стопам повергаю, испрашивая высочайшего монаршего ее императорского величества милосердия.

Секретно.

Всемилостивейшая государыня!

После отправления моего 24 сего апреля всеподданнического к вашему императорскому величеству донесения посланным от меня майором князем Жеваховым Новиков вчера к вечеру ко мне доставлен, и я его вопрошал в силу высочайшего вашего императорского величества указа, где он приобрел имения, а к тому открывшиеся обстоятельствы. И мучась с ним более трех часов, не мог больше добиться, как что из прилагаемого здесь в копии его допроса увидеть соизволите. Такового коварного и лукавого человека я, всемилостивейшая государыня, мало видал, а к тому ж человек натуры острой, догадливой, и характер смелый и дерзкий: хотя видно, что он робеет, но не замешивается, весь его предмет только в том, чтобы закрыть его преступления. И с великим трудом довести я его мог, что он признался, что запрещенные книги продавать велел, и то тогда, когда я для улики приказчика его привесть хотел: притворяется так, что прежде посланный советник Алсуфьев с товарищи уверились, что он опасен в жизни, и он просил их, чтоб его исповедать и причастить. Но на сие Алсуфьев не согласился. А майор Жевахов сказывает, что все падал в обмороки, а у меня при расспросе начал так притворяться, что он будто в изнеможение приходит. Но я ему сказал, что сие излишне: хотя он, может, нездоров, но не так слаб, а позволил ему сесть и сказывать ответы свои секретарю. И я признаться должен пред вашим величеством, что я один его открыть не могу: надо с ним сидеть по целому дню, а то он шепчет, слово скажет, другого искать будет. Я и по масонству его которые читал бумаги, спрашивал, но он все отвечал так, что недостойно и писать, то есть в генеральном слове: все хочет закрыть. То осмелюсь сказать, всемилостивейшая государыня, что кроме тайного советника Шешковского правды из него ничего не сведаешь, да и ему надо довольно потрудиться. Сегодня ввечеру еще его в пополнение допрашивать буду. С ним приехал доктор, о котором я вашему величеству упоминал в предыдущем донесении. А так как он болен или притворяется, посадил и с доктором под стражу в доме его и майора князя Жевахова приставил главным смотрителем. Да и паче потому в Тайную экспедицию не послал, что ваше величество в высочайшем указе повелеть изволили: если откроются буквы, то взять его под присмотр.

Всемилостивейшая государыня!

Вашего императорского величества

всеподданнейший князь Александр Прозоровский.

26 апреля

1792 г.

СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ НОВИКОВА

УКАЗ КНЯЗЮ А. А. ПРОЗОРОВСКОМУ, 1 МАЯ 1792

Князь Александр Александрович!

Реляция ваша от 24 апреля нами сего же месяца 28 числа поутру получена, по рассмотрении ж оной к нашему удовольствию видим, что вы Новикова книги опечатали и его расположены о непозволенной продаже запрещенных книг следовать, а потому за нужное сочли о произведении того следствия вам предписать нужные для вас правила следующие: 1) Как Новиков осмелился печатать и торговать такими книгами, кои по указу нашему не только продавать, но и печатать запрещено, в чем он и его товарищи обязаны двоекратно подписками, но он за всем тем от того запрещенного промысла не отстал. 2) Вам известно, что Новиков и его товарищи завели больницу, аптеку, училище и печатание книг, дав такой всему благовидный вид, что будто бы все те заведения они делали из любви к человечеству, но слух давно носится, что сей Новиков и его товарищи сей подвиг в заведении делали отнюдь не из человеколюбия, но для собственной своей корысти, уловляя пронырством своим и ложною как бы набожностию слабодушных людей, корыстовались граблением их имений, в чем он неоспоримыми доказательствами обличен быть может. И сего ради повелеваем оного Новикова на основании нашего учреждения предать законному суждению, избрав надежных вам людей, по окончании же во всех судах того следствия и заключений должны они представить вам на ревизию, вы же препроводите на решение в сенат. 3) Не оставьте его, Новикова, выпросить и о том, как он вошел в службу и вышел из оной, даже до вступления его в нынешний промысл, сколько за ним было имения, да и ныне сколько же, и как оное приобрел.

В прочем пребываем к вам благосклонны.

Екатерина.

УКАЗ КНЯЗЮ А. А. ПРОЗОРОВСКОМУ, 10 МАЯ 1792

Князь Александр Александрович!

Реляции ваши мая от 5 и 6 чисел мы получили, что вы Новикова по повелению нашему не отдали под суд, весьма апробуем, видя из ваших реляций, что Новиков человек коварный и хитро старается скрыть порочные свои деяния, а сим самым наводит вам затруднения, отлучая вас от других порученных от нас вам дел, и сего ради повелеваем Новикова отослать в Слесельбургскую крепость, а дабы оное скрыть от его сотоварищей, то прикажите везти его на Владимир, а оттуда на Ярославль, а из Ярославля на Тихвин, а из Тихвина в Шлюшин, и отдать тамошнему коменданту, везти же его так, чтоб его никто видеть не мог, и остерегаться, чтоб он себя не повредил. Сие Новикова отправление должно на подобных ему наложить молчание, а между тем бумаги его под собственным вашим смотрением прикажите надежным вам людям разбирать и что по примечанию найдете нужным или вновь что открываться будет доставляйте к нам, с имевшеюся в Гендриковом доме Лопухина типографией прикажите то же сделать, что сделано с типографией Новикова.

В прочем пребываем к вам благосклонны.

Екатерина.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ КНЯЗЯ ПРОЗОРОВСКОГО С ШЕШКОВСКИМ В 1792 г.

Секретно.

М. г. мой Степан Иванович.

Прошедшего апреля от 28 письмо вашего превосходительства получить честь имел, с приложением высочайшего ее императорского величества указа, по которому исполнение учинить поспешу. Относительно Новикова, то вам уже теперь известно, что он под караулом. Жду от ее императорского величества высочайшего повеления и сердечно желаю, чтоб вы ко мне приехали, а один с ним не слажу. Экова плута тонкого мало я видал. И так бы мы его допросили, у меня много материи, о чем его допрашивать, надо, м. г. мой, сему вреду сделать конец. Это говорит мое усердие к ее императорскому величеству и отечеству, уверен, что вы столько же усердный, как и я, и в том вы уверитесь, что я с истинным почтением и преданностию есмь,

м. г. мой, вашего пр-ва покорный слуга

к. А. Прозоровский.

Мая 4 дня 1792.

Москва.

М. г. мой Ст. Ив.

По известной вашему пр-ву здешней материи отправляю я с сим нарочным всеподданнейшее мое к ее величеству донесение и прошу вас, м. г. мой, поднесть оное неумедлительно. В прочем с истинным почтением и таковою же преданностию есмь,

м. г. мой, вашего пр-ва покорный слуга,

к. А. Пр-й.

Москва

5 мая

1792 г.

М. г. Степан Иванович.

Письмо вашего превосходительства от 1 сего мая, со вложением высочайшего указа, получить честь имел. Но из оного для объяснения здесь взятыя в копии с моей заметкой приобщаю, прошу вас, милостивый государь мой, недоразумение мое разрешить, а притом как вы со мной дружески говорите, то и я вам таким же языком скажу: по слышанному не может следовать, где нет доказательств, да и многое следовано Брюсом, у меня нет бумаг, а у вас быть должны. И все сие решено! Признателен искренно вам, м. г. мой, за доброе ваше о мне заключение. Если не все, то мало уже чего вы не знаете, а все ведаете, как я все почти открыл, для чего и приостановился я исполнением, увидите из реляции моей, с сим отправленной. За тем любите меня и не оставляйте, дело нежное, так в случае остерегите, чем много одолжите истинно почитающего вас, есмь,

м. г. мой, вашего пр-ва верный и покорный слуга,

кн. Прозоровский.

1792 г.

Мая 6.

Москва.

М. г мой Ст. Ив.

От 6 числа вашего пр-ва письмо получить честь имел о получении в Тайной экспедиции 1000 рублей, вы подлинно угадали, что бог помог открыть сие зло. По последней бумаге вы увидите, а и на сей почте остаточек, теперь ожидаю решения на все, а тогда должно все открыться и всему быть конец. Но желал бы, чтоб вы, м. г. мой, ко мне пожаловали, так бы скорей пошли дела, да и материя сия этого стоит, а я б искренно за сие благодарил бога, а то вчера от вас приехал к нам в Москву гость, лучше б подержать его несколько там. О последнем господине молвите и гр. Н. Ив., хотя не чаю я, чтоб случилось сие, они все к нему прибегут. По меньшей мере сведуют, как вы о сем трактуете, а за тем благодарю вас за ваше доброе о мне заключение. Продолжайте оное на удовольствие истинно вас почитающего и с тою преданностию, как я есмь,

м. г. мой, вашего пр-ва покорный

слуга, кн. А. Прозоровский.

1792 году

мая 13 дня.

Петровский дворец.

М. г. мой Ст. Ив.

От 10 сего мая письмо вашего пр-ва получил исправно и за все в нем изъясненное приношу вам, м. г. мой, наисовершеннейшую благодарность и сердечно рад, что вы мной довольны. С Тепловым так исполнено будет, как вы пишете. Птицу Новикова к вам отправил, правда, что не без труда вам будет с ним, лукав до бесконечности, бессовестен, и смел, и дерзок. Бумаг к ее величеству отправил часть, и лучшую, для первого вам приступу. Вы увидите, что они разного были ведомства чюжестранных лож, то, когда соединились и когда у них ввелись розовые и золотые кресты,— надо его спросить, а видно из слов похвальных Шварцу, что он это утвердил, видно по бумагам, к чему сие клонилось, к благополучию людей, то есть равенству, что сами уже дознаетесь, только бумаг достанется много вам почитать, чтобы выбрать материи, о чем его спрашивать, а притом многих же и нет, как не видно, продолжалась ли у них переписка с герцогом Брауншвейгским и с другими ложами, а догадаться можно, что Кутузов для сего в Берлине и живет. Однакож для блага государства — слава богу, слава богу! Какие я давал ордера майору князю Жевахову, здесь в копии найдете и все из них увидите, только сего майора и команду его кстати б чем наградить, он и один капитан гусарский все с ним сидели, а теперь и повезли. А за тем уверьтесь, что я истинным почитанием и преданностию есмь и буду,

м. г. мой, вашего пр-ва

покорный слуга кн. А. Пр.

P. S. Заметить я вам должен злых его товарищей:

Иван Лопухин.

Брат его Петр, прост и не значит ничего, но фанатик.

Иван Тургенев.

Михаил Херасков.

Кутузов, в Берлине.

Кн. Николай Трубецкой, этот между ими велик, но сей испугался и плачет.

Профессор Чеботарев.

Брат Новикова и лих и фанатик.

Кн. Юрья Трубецкой, глуп и ничего не значит.

Поздеев.

Татищев, глуп и фанатик.

Из духовного чину:

Священник Малиновский, многих, а особливо женщин, духовник, надо сведать от Новикова, кто еще есть из духовного чина, их надо отделить от духовного звания. Прошу ваше пр-во команду ко мне не замедля возвратить.

P. S. Между прочим увидите, что они давали пансионы цензору, переводчику, что при газетах, а был у меня лоскуток, на котором назначено, что дано К., бывшему при Тайной экспедиции, 200 р., но я по множеству бумаг не знаю, куда ее девал, то не оставьте при следствии и о сем вопросить.

1792 году

мая 17 дня.

Петровский дворец.

ВОПРОСНЫЕ ПУНКТЫ ШЕШКОВСКОГО, ОТВЕТЫ НОВИКОВА, НАПИСАННЫЕ
В ШЛИССЕЛЬБУРГЕ В ИЮНЕ 1792 г. И ВОЗРАЖЕНИЯ НА ЭТИ ОТВЕТЫ

1. Вопрос. Отец ваш кто был и где служил, сколько имел имения и вам оставил?

Ответ. Родитель мой отставлен статским советником, вступил в службу блаженныя памяти при императоре Петре Великом во флот, как происходил чинами, не знаю, но ведаю и помню, что он был корабельным секретарем, после капитаном, из которого чина и отставлен к статским делам, помнится, в царствование императрицы Анны Иоанновны, и определен был воеводою в Алатор, долго ли же был, не помню, откуда отставлен от всех дел, и блаженныя памяти при императрице Елисаете Петровне награжден помянутым чином, имения за ним было родового и по приданству, помнится, с лишком 700 душ. Сие досталось по кончине его покойной матери нашей Анне Ивановне с нами, из которого дано за двумя сестрами моими, кажется, около 120-ти или 150-ти душ в приданое, да придано покойною матерью нашею около 150 душ, а по ней досталось нам с братом около 400 душ. После родителя нашего Ивана Васильевича достался еще в Москве деревянный дом, который и продан родительницею нашею, и куплен ею был другой, который и достался также нам.

Возражение. Заклинания велики, и характер свой описал хорошими красками, но деяния его совсем противны его изречениям, как то из нижеследующего оказалось.

2. Вопрос. Где вы служили и ныне какое имение имеете и как оное приобрели?

Ответ. Службу мою начал лейб-гвардии в Измайловском полку солдатом 1762 с генваря и продолжал в том полку, будучи унтер-офицером, взят был в Комиссию о сочинении проекта нового уложения и определен в комиссию о среднем роде людей, где и находился содержателем дневной записки и во время диспутов прикомандирован был в общее собрание к держанию дневной же записки. В 1768 году от Комиссии уволен и отставлен поручиком, имении после родителей наших осталось нам с братом в Мещовском уезде, помнится, 250 душ, в Коломенском уезде около 130 душ, да еще деревенька небольшая в Дмитровском уезде, а сколько душ, не помню, да московский материнский дом. Маленькую деревеньку и московский дом продали мы с братом, а в котором году и за сколько ценою, не помню. Мещовскую деревню продали мы с братом за осмнадцать или за 20 000 р. в 1788 году. Коломенская же, что ныне Никитского уезда, оставалася за нами в общем владении, а в нынешнем году брат мой свою часть укрепил по купчей за меня, да в нынешнем же году куплена мною у господина генерал-майора Ладыженского деревня в Орловском наместничестве 110 душ, помнится, за 18 000 р. на деньги из числа занятых мною у г-на Походяшина. Да московский у Никольского моста каменный дом, купленный мною в 1782 году на занятые деньги для помещения университетской типографии и моего житья, когда казенный университетский дом, в котором типография со всеми принадлежностьми помещена была, где и я жил, взят был для помещения присутственных мест. В 1781 году я женился на девице Александре Егоровне Римской-Корсаковой, воспитанной в училище благородных девиц в С.-Петербурге и по выпуске жившей в доме дяди своего князя Николая Никитича Трубецкого и которая прошлого года скончалась в начале апреля. Детей от нее имею я троих: одного сына и двух дочерей.

Возражение. Можно сказать, что нигде не служил, и в отставку пошел молодой человек, жил и занимался не больше как в ложах, следовательно, не исполнил долгу служением ни государю, ни государству.

3. Вопрос. Ведая, что всякое заведение новой секты или раскола и проповедания оного есть вреден государству и запрещен правительством, то вы и должны открыть теперь, какой имели повод в побуждение посвятить пагубному себя упражнению и когда ты к тому приступил, при каких обстоятельствах также и кто вас в сию секту загнал?

Ответ. Ежели бы я ведал, или хотя бы подозревал, в масонстве быть секте или какому-нибудь расколу, противному государственным узаконениям или клонящимся хотя малейше к возмущению и бунту, какого бы то рода ни было, противу священной особы императорской, или к нарушению народного спокойствия, или даже к каким-нибудь коварствам и обманам, то никогда бы я не вступил в оное, во-первых, по искреннему и сердечному моему благоговению к священной особе императорской, вкорененному в меня из детства от покойного родителя моего и которое до днесь пребывает в моем сердце и сделалось моею натурою, во-вторых, по особенной и неизъяснимой искренней сердечной приверженности, благоговении и высоком почитании лично к священной особе ее императорского величества нашей всемилостивейшей государыни и матери, полученный мною со дня счастливого для всего отечества нашего дня восшествия ее императорского величества на всероссийский престол, где я в первый раз удостоился увидеть священную особу ее, ибо по прибытии ее величества лейб-гвардии в Измайловский полк я, находясь на карауле у полковой канцелярии, был тогда на часах у мосту. В-третьих, по тихости и чувствительности моего нравственного характера из детства, что все знающие меня могут засвидетельствовать, что я в жизни моей ни с кем и никогда ни малейшей не имел ссоры, даже со служителями моими поступал так, что в самом гневе никак не мог решиться наказывать. Заключу сие объяснение тем, что я всегда всякими изменами, бунтами, возмущениями гнушался и без внутреннего содрогания и отвращения не мог ни слышать об них, ни читать. А что сие говорю я истину, что никакие в мире сокровища и чести к сему меня преклонить никогда не могли, в том свидетельствуюсь господом богом и спасителем моим, в которого я сердечно верую и о котором верую, что некогда будет он судить живым и мертвым и всякое ложное призывание его во свидетели накажет вечным мучением. Пред ним и сокровеннейшие наши сердечные помыслы и мысли явны и открыты. Он всевидящий видит и знает — имел ли я когда-нибудь и какое-нибудь злое из вышесказанных намерение или умысл против государя и государства, а ежели имел, да накажет он меня, праведный судья. И как сей пункт есть великой важности во всем моем допросе и есть ось всего делопроизводства, то да позволено мне будет объяснить со всею подробностию с самого начала вступления моего в масонство.

В масонство так называемое английское вступил я не по собственному исканию или побуждению, но по приглашению, сколько могу упомнить, в 1775 году, и то на таких условиях, чтобы не делать никакой присяги и обязательства, чтобы мне открыть три первые градуса наперед, и ежели я найду что противное совести, то чтобы меня не считать в числе масонов, что мне один из масонов и сделал, но кто именно, не помню, ибо предложение сие мне несколько человек делали, я не уважил сие и не согласился ехать в ложу. Между тем, знавши первые градусы, я мог осведомиться и узнал, что главная ложа управляется его высокопревосходительством Ив. Перф. Елагиным, в которой немалое число знатнейших особ в государстве членами, и что все меньшие ложи зависят от сей ложи, что масонство получено из Англии и тому подобное. В том же году согласились девятеро, в числе коих был и я и члены других лож, составить особую ложу, о чем и подали письмо в старшую ложу, от которой и учредили сию новую ложу. Начальник сей ложи был назначен майор Яков Федорович Дубянский, а других не помню. И как в то время ложи почти публично собирались, то и не мог я, видя сие и зная членами знатнейших особ, почитать законами не позволенными собраниями. Употребление сделало привычку, а привычка привязанность и любопытство к учению масонства и изъяснению гиероглифов и аллегории, со всем тем мне не нравилось сие масонство, ибо хотя и делались изъяснения по градусам на нравственность и самопознание, но они были весьма недостаточны и натянуты. Между тем был между масонами слух, что есть истинное масонство и что оно и в С.-Петербурге есть. Мы, разведывая, узнали, что сие масонство привезено бароном Рейхелем из Берлина и что ложа его, за отсутствием барона в Москву, поручена какому-то Розенбергу. По исканию и старанию нашему от помянутого Розенберга учреждена нам новая ложа, и начальником или мастером стула определен к нам Иван Петрович Чаадаев, и акты трех степеней даны, между сими актами и прежними английскими усмотрели мы великую разность, ибо тут было все обращено на нравственность и самопознание, говоренные же речи и изъяснения произвели великое уважение и привязанность. Между тем услышали мы, что в Москве его высокопрев. Ив. Перф. со всеми своими ложами ищет соединения с бароном Рейхелем и его ложами. А по возвращении в Петербург сие соединение воспоследовало скоро, которые и стали называться соединенными ложами, а многие остались и не присоединенными Начальник нашей ложи не приступил к сему соединению, но остался с Розенбергом, почему в нашей я определен по выбору членов начальником. И тут узнал я князя Николая Никитича Трубецкого, как одного из старших Рейхелевых масонов, Михайла Матвеевича Хераскова, князя Гагарина, князя Куракина и один раз видел в ложе у Ив. Перфильевича князя Николая Васильевича Репнина, привязанность всех к сему масонству умножилась, а барон Рейхель больше четырех или пяти, не помню, градусов не давал, отговариваясь тем, что у него нет больше позволения, а должно искать. Около сего времени отправлен был князь Куракин в Швецию, и ему дано было от старшей ложи соединенных лож рекомендательное письмо к шведским масонам, в котором прошено было князя Куракина во все градусы масонские принять и с ним прислать оные. По возвращении князя Куракина из Швеции услышали мы, что он и князь Гагарин приняты во все градусы масонские и даны акты и диплом на все российские ложи, которых всех князь Куракин сделан начальником, а он отдал все сие начальство князю Гагарину. Слышали также мы, что по сему начальству и расположению все российское масонство должно завсегда зависеть от шведской главной ложи и состоять в переписке, что великим мастером в Швеции герцог Зюдермарландский, что ложи там почти публичны, что все министры там и многое тому подобное.

Кн. Гагарин завел свою главную ложу в Петербурге, и к нему перешли большая часть соединенных лож и присоединились многие из тех, кои не были в соединении с Ив. Перфильевичем, а мы, весьма немногие из соединенных лож, остались при Ив. Перфильевиче: ложа московская к. Трубецкого и моя, а еще не упомню. И так продолжалось, кажется, около двух лет. В сие время, быв однажды у барона Рейхеля и разговаривая чрез переводчика, не помню, кто был, о всех разделениях и разных партиях в масонстве, спросил я у него в самых сильных выражениях: я не прошу вас о вышних градусах, ниже о изъяснении масонства, потому что я решился терпеливо ожидать, упражняясь, сколько могу, в нравственности, самопознании и исправлении себя, но прошу вас, дайте признак мне такой, по которому бы я мог безошибочно узнать истинное масонство от ложного, чтобы нехотя не зайти в ложное, что я по сему признаку верно следовать буду, но что ежели он мне даст несправедливый, то он богу ответствовать будет. Под именем истинного масонства разумели мы то, которое ведет посредством самопознания и просвещения к нравственному исправлению кратчайшим путем по стезям христианского нравоучения, и просил его о том со слезами. Он также со слезами сказал мне, что он охотно это сделает и скажет верно, и сказал: всякое масонство, имеющее политические виды, есть ложное, и ежели ты приметишь хотя тень политических видов, связей и растверживания слов равенства и вольности, то почитай его ложным. Но ежели увидишь, что чрез самопознание, строгое исправление самою себя, по стезям христианского нравоучения в строгом смысле нераздельно ведущее, чужду всяких политических видов и союзов, пьянственных пиршеств, развратности нравов членов его, где говорят о вольности такой между масонами, чтобы не быть покорену страстям и порокам, но владеть оными, такое масонство или уже есть истинное, или ведет к сысканию и получению истинного, что истинное масонство есть, что оно весьма малочисленно, что они не стараются нахватывать членов, что они по причине великого в сии времена распространения ложных масонов весьма скрытны и пребывают в тишине: ложные масоны всего этого не любят. За сей совет готов я ответствовать пред богом. После сего я еще осторожнее сделался противу шведского масонства и так называемого стрикт-обсерванта, которого барон Рейхель крайне не любил. Помнится, что в 1776 или седьмом году в бытность князя Петра Ивановича Репнина в Петербурге (а знаком ему сделался в бытность мою на короткое время в Москве, кажется чрез брата моего, и один раз обедал у князя П. И. Репнина, и он меня очень обласкал) был я у него и по причине его болезни и обедал у него один, узнав, что я масон, он сказал, что и он масон, что он, в разных государствах бывши, искал масонства и что, не жалея денег, старался он доставать всевозможные градусы, но всегда находил ложные. Но наконец познакомился с одним человеком, а где, не сказал, который дал ему понятие такое, что истинное масонство скрывается у истинных розенкрейцеров, что их весьма трудно найти, а вступление в их общество еще труднее, что у них скрываются великие таинства, что учение их просто и клонится к познанию бога, натуры и себя, что много ложных обществ, называющихся сим именем, что много шарлатанов и обманщиков называются сим именем, и потому-то весьма трудно найти истинных, и, многое говоря, заключил, что счастлив тот, кто найдет истинных, и на сей конец хотел он познакомиться с бароном Рейхелем, чтобы узнать его. Я спросил его, что он нашел и вступил ли? На сие он мне сказал, что он имеет об них хорошее понятие, и хотел после ещё говорить, но не было случая. Между тем, сколько могу упомнить, кажется в 1778 году к. Трубецкой с своею ложею вступил в соединение в Москве с к. Гагариным на некоторых условиях, и как я был в то время в Москве, то почти насильно уговорили меня принять шведский седьмой градус, я с тем согласился, что ежели мне что покажется сомнительное или подозрительное, то я ни в какие обязательства и связи с ними не войду и останусь с бароном Рейхелем и Ив. Перфильевич. Градус дан был рыцарский, и он мне совсем не полюбился и показался подозрительным, и я решался ни в какие связи со шведским масонством не вступать со своею ложею, но о времени сего происшествия верно не помню, в том же году или после случалось, только мы со шведским масонством не соединились, помня совет барона Рейхеля. В 1779 году взял в содержание университетскую типографию, переехал в Москву, и члены моей ложи все разошлись, и я с ними ни с кем ни в переписке, ниже в каких-нибудь связях не был, кроме Ивана Петровича Тургенева, Алексея Михайловича Кутузова и Василия Васильевича Чулкова, которые и после остались в связи, и сия петербургская моя ложа совсем уничтожилась, чем окончился сей период бытности моей в масонстве, и я после сего вообще с петербургскими масонами никакой связи не имел и в переписке не был.

По приезде моем в Москву 1779-го года упражнен я был и совершенно занят типографскими делами, а масонством совсем не занимался, а только был несколько раз в ложе к. Трубецкого да раза два или три, не упомню с кем, в гагаринской ложе, сколько же их было числом и кто в них управлял, того также не упомню. А других лож совсем не знал, ниже когда-нибудь бывал, а слышал только, что была у Татищева ложа, у которых были четыре градуса шведских стрикт-обсервантские, полученные чрез некоторого английского купца Тусеня из Берлина, да одна или две ложи настоящих французских, и у них было французское масонство, которое мы все, так называвшиеся тогда рейхелевские масоны, совершенно презирали и почитали за глупую игру и дурачество. Сверх сих едва ли не было тогда в Москве и ложи князя Гагарина, но сего верно не помню. Да и в ложе к. Трубецкого знаком был с теми членами только, которые коротки были в доме его. Иван Петрович Тургенев, член моей петербургской ложи, был также в Москве и также знаком в доме к. Трубецкого. В 1780 году, кажется, приехал в Москву, помнится из Могилева, Шварц, он был родом, сколько могу упомнить, из Трансильвании и был в разных службах, а потом, ежели не ошибаюсь, его сиятельством князем Иваном Сергеевичем принят и гувернеры к детям Александра Михайловича Рахманова, почему и приехал в Могилев и был в сей должности, сколько лет не знаю, тут в доме выучился он российскому языку по правилам весьма основательно, так, что мог писать и говорить весьма правильно и сильно. В бытность его в Москве, не знаю как и зачем, познакомился он с Васильем Ивановичем Майковым, а чрез него с к. Трубецким, и потом принят в его ложе масоном, а потом возвратился в Могилев, и как масонство ему полюбилось, то он, нашед некоторых старых масонов, возбудил в них охоту составить ложу. От одного из членов узнали они, что в Курляндии есть старое масонство и в великом почтении у дворянства. Они решились отправить Шварца в Курляндию просить, и он, получа там четыре или пять градусов и узнав о тогдашних связях масонства немецкого, возвратился в Могилев, где и был выбран членами мастером стула и управлял ложею. Долго ли сие продолжалось, кто были члены и имели ли они с курляндцами переписку, о том не знаю, потому что я сим не интересовался по данному совету от барона Рейхеля, ибо градусы, ими полученные, были стрикт-обсервантские. По смерти Рахманова он из дому отошел, приехал в Москву в 1780 году. В Москве принят он был в университет экстраординарным профессором, помнится, философии и беллеттров. По домам князя Трубецкого и Майкова познакомился он со мною. Знакомство наше, кажется, продолжалось около года, только по литературе и по типографии, об масонстве же я с ним не говорил ни слова и крайне остерегался, чтобы и его говорить о том с собою, потому что я почитал его стрикт-обсервантом и по масонству его остерегался, но, впрочем, я его весьма полюбил за его отличные дарования, ученость да за заслужливость, наипаче за отменное его дарование изъясняться о самых ученейших материях просто, ясно и вразумительно. В том же году, кажется, женился он на иностранке, бывшей гувернанткою в доме, помнится, князя Голицина. Но как к масонству он весьма был привязан и хотел в оном упражняться, а мы остерегались его по стрикт-обсерванту и не хотели входить в связи, то он разведал о ложе Татищевой и чрез сего Тусеня с ним познакомился. Между тем ложа к. Трубецкого весьма умалилась, и члены отставали. Мы, вспомня всегдашний совет барона Рейхеля, что ежели хотеть упражняться в истинном масонстве, то надобно иметь ложу весьма скрытую, состоящую весьма из малого числа членов скромных и постоянных, и упражняться в тишине, но гоняясь за множеством членов, который совет повторил он и при прощании моем с ним, ехав из Петербурга. Мы составили сию ложу и выбрали в члены оной: 1) К. Трубецкого. 2) Мих. Мат. Хераскова. 3) К. Алекс. Александ. Черкасского. 4) Ив. Петр. Тургенева. 5) Меня. 6) К. Енгалычева. 7) Включили А. М. Кутузова, который тогда был в отпуску, или же заочно, сего не помню.

Профессора Шварца на условиях, чтобы он об стрикт-обсервантских градусах никогда ничего между нами и не говорил. Старая к. Трубецкого ложа, кажется, тогда уже уничтожена, или еще несколько продолжалась, не помню. Но сия новая формальных собраний не имела еще, а только собирались для советований об ее установлении и как искать вышних градусов, ибо ведали, что Ив. Перфильевич больше нашего рейхелевских градусов не имеет, от барона же Рейхеля получить никакой надежды мы не имели, то предложил наконец Шварц, что он знаком с одним из старших курляндских масонов, фамилии его не помню, а знаю только, что он был мастером ложи курляндской и префектом, помнится, канителя их по рыцарским градусам, который состоит в связи и знаком с некоторыми берлинскими масонами, которые работают по тем же актам, по которым и мы, и что и барон Рейхель, с ними быв знаком, вероятно, что от них и сам получил, то ежели мы его отправим туда, то он надеется получить сии вышние градусы. Между тем около сего времени предложил он нам, что он для нас в доме, где назначим, будет читать лекции на российском языке в беллеттрах и антиквитетах, а как нам лекции, преподаваемые им в университете, всем нравились, то и приняли мы охотно его предложение, назначили день у меня в доме собираться для слушания сих лекций (но я верно не помню, прежде ли поездки его в чужие краи или по возвращении начались сии лекции), на которые согласились позволить привозить и знакомых, которые захотят. Около сего же, помнится, времени приехал в Москву из деревни к. Юрий Никитич Трубецкой и как старый масон присоединился к нам, также, кажется, около сего же времени просил нас профессор Шварц и всевозможно уговаривал, сказывая, что Татищев крайне имеет желание с нами познакомиться. Мы точно в удовольствие его на это согласились, не имея никакого к тому желания, и только в резон то уважили, что помянутый купец Тусень, чрез которого Татищев получил свои акты, имеет в Берлине свойственника, который и в нашем искании может быть полезен. По соглашении нашем Татищев был у к. Трубецкого, у меня и других, и чрез сие знакомство сие сделалось. Как скоро после того не помню, только согласились, чтобы Татищев присоединен был к нам с таким условием, что ему оставаться при своих, а нам при своих актах до возвращения из чужих краев профессора Шварца. Едва не около ли сего времени Ив. Владимирович Лопухин принят в масоны и к нам присоединился, но кем принят и как или по отъезде профессора Шварца в чужие край, верно не помню, также и Сем. Иван. Гамалея, но в сие ли подлинно время, о том не знаю, а только это верно помню, что прежде определения покойного графа Захара Григ, в Москву главнокомандующим. По соглашении нашем с Татищевым он предложил, что он с профессором Шварцем отправит сына своего и все путевые расходы и издержки примет на себя. Скоро после того, и сие было в 1781 году, написали два письма, в которых просили о доставлении нам древних истинных масонских актов и принятии нас в союз, под которыми подписались, сколько могу упомнить, к. Трубецкой один или оба, не помню, М. М. Херасков подписывался ли, не помню же, двое Татищевых, я, к. Черкасский, Тургенев и Кутузов подписывались ли, не упомню уже, к. Енгалычев, помнится, что подписывал, но верно сказать не могу, помнится, что еще один или двое из ложи Татищевой подписались же, и кажется, что вышеупомянутый купец Тусень, об Лопухине также не помню, подписывался ли, сверх же написанных подписывались ли кто, совершенно не помню. Помнится, что Татищев писал особые письма к курляндскому масону и в Берлин в ту ложу, из которой он получил акты, подписанные нами письма, помнится, написаны были одно в единственном лице, а другое во множественном: а надписать имя вверили профессору Шварцу. Наставление дали ему такое, чтобы он искал и старался получить акты истинного масонства, которого начала получили мы от барона Рейхеля, но стрикт-обсервантских, французских и вообще имеющих какие-нибудь политические виды не принимал бы, но ежели тут не найдется того, то старался бы узнать, где найти оное можно. Помнится, что мы с своей стороны дали на издержки сложась 500 р. и еще 500 р. для покупки книг. Сколько же давал Татищев и сколько в ту поездку издержано им, того я подлинно не знаю, потому что он давал сыну и он расход держал. Татищев от нас же всегда это скрывал и не сказывал, во что стала ему сия поездка.

По отъезде профессора Шварца и Татищева были ли у нас какие собрания или нет, совсем того не помню, больше кажется, что но было никаких, ибо по причине летнего времени, в которое они поехали, кажется, что все были в деревнях, я же занят был совершенно типографскими делами.

По возвращении профессора Шварца и Татищева в Москву, а поездка их продолжалась около шести месяцев помнится, объявили они нам:

1) Что они, приехав в Курляндию, узнали, что в немецкой земле в целом постановлении масонском делается реформа и что о сем производит конвент, не упомню в каком немецком городе, едва ли не во Франкфурте, и что великим мастером всего масонства избран герцог Брауншвейгский, что депутаты от всех лож там в собрании.

2) Объявил он нам, что курляндские масоны советовали ему ехать или к герцогу Брауншвейгскому, или на конвент, на котором шведское постановление о подчинении российских масонов своей власти наверное уничтожат и соделают особым правлением, и что они в сем случае употребят свою помощь, и наверное сие ему обещали.

3) Что они с рекомендательными письмами от себя отправили их в Брауншвейг, помнится, по приезде туда был профессор Шварц один или с Татищевым, не помню, у герцога, и у него ли сделано или посылал он их на конвент, не помню же, только сделано общим положением, что шведское постановление признано несправедливым и уничтожено, что российское масонство признано ни от кого не зависящим навсегда и имеющим равный со всеми голос, что на конвенте сделано положение, что всем ложам оставлена полная свобода употреблять такие акты, какие кто почитает лучшими, и тому подобное, но чего совершенно, сколько ни старался, не мог вспомнить по совершенному моему тогда же ко всему сему происшествию отвращению и пренебрежению, так что и тогда с крайним принуждением слушал и некоторые бумаги читал, и сие истинно говорю, как пред богом. Услышавши сие от профессора Шварца, все мы крайне были недовольны и сказали ему, что это совершенно против нашего желания, что мы сих связей и союзов не искали и не хотим, что градусов сих так называемых рыцарских мы не примем и что мы и от шведского у к. Гагарина масонства затем отстали, что их употреблять не хотели, короче сказать, все совершенно были сим его поступком недовольны, кроме Татищева, которому это было приятно для того, что сии градусы были продолжением его градусов, а не наших, чем думал утвердить справедливость своих актов, пред рейхелевскими, да, может быть, и по честолюбию приятно было ему, что он по сим градусам рыцарским сделан начальником капителя, или ложи седьмого градуса, но мы расстались тогда с крайним огорчением и неудовольствием и не хотели даже и бумаг смотреть, не помню совсем, употребил ли профессор Шварц одно из данных нами ему писем у герцога, а кажется, что употребил то, которое писано было на одно лицо. В последствии же времени приняли одну только пиесу, под титулом общие масонские правила, которую и ввели в употребление в ученический масонский градус.

Без Татищева объявил профессор Шварц к. Трубецкому и мне, что он наперед ведал, что сей союз и рыцарство будут нам неприятны, но что он это сделал по необходимости, потому что когда он открылся курляндской ложи мастеру, что московские масоны не ищут и не хотят рыцарства, но желают иметь древнее истинное масонство и в нем упражняться, и что им нравятся и они привязаны к актам, полученным ими от барона Рейхеля, на что он ему сказал, что он может ему доставить в Берлине знакомство с двумя самыми лучшими масонами, которые по таковым же градусам работают в совершенной скромности и тихости и могут доставить совершенно по их желанию масонство, что он с ними знаком и уверяет, что по его рекомендации они его совершенно удовольствуют, только он иначе не сделает этого, как с тем, чтобы приняли рыцарство прежде и ввели в употребление между российскими масонами и чтобы на конвенте шведское постановление прежде было уничтожено, посему и принужден был на сие согласиться, что он в Берлине после был и с вышесказанною рекомендациею сделал знакомство с генерал штаб-хирургом Теденом и с директором камеры принца прусского Вельнером, с которыми познакомившись, узнал, что они на конвент от себя не посылали, и не хвалили его, что он приступил к сему. Сказывая, что тут путного ничего быть не могло, что наверное тут на всем конвенте не было, может быть, ни одного истинного масона, и что они весьма подозревают, не было ли тут и иллюминатов, которые суть истинные и злейшие враги истинного масонского ордена, и что они везде, где только можно, стараются подкапывать и вредить оному, и что они желают и стараются совсем разорить истинное масонство и на развалинах его утвердиться, что сии враги масонства имеют в предмете своем великие злодеяния, но милосердый бог не допустит их до сих злодейств и отличит злодейство от невинности а рано или поздно накажет, что иллюминатское гнездо в Баварии, что они весьма многочисленны, что стараются везде втираться во все ложи, но в истинное масонство путь им загражден, что они принимают на себя всякие названия и обманывают и прельщают незнающих масонов и, наконец, что сие разбойническое гнездо может почитаться по намерениям их злодеями рода человеческого. Сказывал также, что они просили его наиубедительнейше, чтобы он нам всем советовал иметь крайнюю и всевозможно бодрственную осторожность против иллюминатов и чтобы не протягивали ушей ни к каким градусам, обещаниям и таинствам и не верили бы, потому что у них натискано и набрано много и доброго, дабы всякого прельщать тем, что ему нравиться будет, и после заводить в свои сети и опутывать. Берегитесь, чтобы сия злая змея не вползла между вами, а вероятно, что они не оставят в покое русских масонов, но ежели вы только будете осторожны, скромны, постоянно и верно упражняться будете в том, что мы надеемся вам доставить, то господь сохранит вас от сего зла, видно, что и по сие время бог охранял вас, что, искавши так много масонства, ни один не попал на какого-нибудь из сих злодеев, истинные масоны стараются достать все их градусы и доставить всем, с ними в союзе состоящим, дабы наверное не могли ошибиться, паче всего старайтесь не впущать к себе приезжающих иностранных, дабы не обмануться. Наконец сказал, что истинные масоны свято почитают христианское учение, а они враги оного. Сей есть верный признак, другой, что истинные масоны власти, яко установленной от бога, искренним сердцем покоряются, а сии злодеи против всякой власти. Сие об иллюминатах известие и после получаемые подтверждения всем старшим членам известны, а младшим запрещено было без своего мастера ложи какое-нибудь знакомство делать с незнакомыми масонами. Сказал также, что они всевозможно будут стараться доставить нам истинное масонство и ввести в орден, но что это не зависит от них, что они будут писать, а мы чтобы взяли терпение и ожидали, пока они получат ответ, а между тем дали градус, в котором могут упражняться, себя обработывать и познакомиться с такими познаниями, которые для них будут новы.— И что он сей градус скоро получит.— Сказал также, что герцог Брауншвейгский хотел писать к Татищеву и еще к некоторым, что нужно хотя на некоторое время учредить капители, которых два и учреждено, один по Татищева ложам, в котором он был начальником, а другой по нашим ложам, в котором, помнится, был начальником князь Ник. Ник. Трубецкой.— В сие же время возобновлены ложи масонские к. Трубецкого и моя. Под моею ложею были учреждены ложи: в одной был мастером ложи Гамалея, в другой Кутузов, в третьей Иван Владимирович Лопухин, еще вспомнил четвертую, в которой был мастером Ключарев. У князя Трубецкого были также, помнится, три ложи, но кто были в них начальниками, не помню, у Татищева, кажется, также три ложи, из которых в одной был сын его, в другой иностранной на немецком языке Тусень, и еще не помню. В сие же время, помнится мне, начались вышеупомянутые лекции, из которых, помнится, в 1782 году составилось Дружеское ученое общество, имевшее предметом своим единственно распространение литературы, которого план и все составлявшие члены, подписавшись, чрез его превосходительство Николая Петровича Архарова поднесен и несколько членов представлены были его сият. бывшему тогда главнокомандующему графу Захару Григорьевичу Чернышеву и получили от него позволение публично открыть сие общество, которое и было открыто в доме Татищева и на котором присутствовали покойный граф Захар Григ. и другие знатные особы. Пред сим временем взяты были на содержание студенты, а сколько числом, не упомню. Помнится, что около сего времени принят был в масоны брат мой и Алексей Федорович Ладыженский, и также приехал из Петербурга Василий Васильевич Чулков, член моей петербургской ложи, и к нам присоединился.

Около сего времени получен из Берлина теоретический градус, который к ордену не принадлежал и который между взятыми у меня бумагами находится. В него приняты: я, и сделан начальником, князья Трубецкие оба, Мих. Мат. Херасков, Иван Петрович Тургенев, оба Татищевы, Гамалея, Кутузов, Чулков, к. Енгалычев, к. Черкасский, Ключарев, а еще не могу вспомнить.

Помнится, что около сего же времени, совсем не помню как и на каком основании, присоединился к нам к. Гагарин с своими ложами, и переписка его со Швециею, кажется, при сем соединении прервана, но долго ли это соединение продолжалось, сколько было его лож и кто в них были мастерами, совсем не помню.

В сие же, помнится, время получил Татищев от герцога Брауншвейгского письмо, также я, и не помню, получил ли к. Трубецкой, все они состояли из одних комплиментов, на которое за меня не помню кто ответствовал также комплиментами, и я подписал.

В 1782 году, кажется осенью, не помню по каким неудовольствиям, профессор Шварц взял увольнение от университета и, выехав из университетского дома, переехал ко мне и жил у меня, кажется, около полугода в доме у Никольских ворот. Когда начал жить профессор Шварц у меня в доме, то, кажется, в то время сказал он, что получил из Берлина обнадеживание, что мы вероятно будем приняты в орден и что позволено тем из старших членов прислать прошения каждому от себя, и мне велел написать от себя и взять: 1) От Тургенева. 2) От Кутузова. 3) От Гамалея. 4) От Чулкова. 5) От брата моего. 6) От Ивана Вл. Лопухина, кажется в то же время. При сем случае спросил я его, чтобы он дал мне верное понятие об ордене и какой его предмет, на что он мне отвечал: что предмет его познание бога, натуры и себя кратчайшим и вернейшим путем. Я спросил: нет ли чего в ордене противного христианскому учению? Он отвечал: пет! орден в своем учении идет по стопам христианского учения и требует от своих членов, чтобы они были лучшими христианами, лучшими подданными, лучшими гражданами, отцами и проч., нежели как были они до вступления в орден. Я спросил: нет ли чего против государей? Он отвечал: нет! и поклялся в этом. Я написал прошение от себя и, взяв от других, отдал ему, причем спросил: как же от других, кто возьмет? Он мне отвечал: что от других он возьмет, но чтобы я кроме его и тех, от кого взял прошения, ни с кем не говорил, потому что это строго запрещается. Месяцев, помнится, чрез шесть или больше получено из Берлина позволение нас принять, и мы были приняты, и все вышеписанные поручены были моему начальству. За рыцарство между профессором Шварцем и мною частные были неудовольствия, так что произошла между нами некоторая холодность и недоверчивость, продолжившаяся до смерти его. Он меня подозревал в холодности к масонству и ордену потому, что я, быв совершенно занят типографскими делами, упражнялся в том урывками, а я, ведая пылкость его характера и скорость, удерживал его, опасаясь, чтобы в чем не простудиться, и с великою осторожностию смотрел на все, что он делал, сколько мне было возможно. Кажется, что около конца 1782 года по неотступным нашим требованиям рыцарские градусы совсем брошены, и связь с герцогом Брауншвейгским, или, лучше сказать, с секретарем масонства, от герцога выбранным, совсем разорвана, и с курляндскими масонами по возвращении профессора Шварца совсем же перервана переписка, которую едва ли имел и он кроме одного или двух писем. Помнится, что около сего временя приехал в Москву из Петербурга барон Шредер и привез с собою рекомендацию к профессору Шварцу от берлинских, не знаю от кого, чтобы его присоединили к нам, с берлинскими братьями переписку имел профессор Шварц, а из нас каждый написал только по совету профессора Шварца по принятии в орден по одному благодарительному письму к Вельнеру, да помнится, я одно такое же письмо писал к Тедену. В 1783 году профессор Шварц осенью занемог и после продолжавшейся около шести месяцев болезни умер, в которое время ничего у нас не произошло, а я около четырех месяцев в то время был болен.

По смерти его узнал я принятыми в орден двух князей Трубецких, к. Черкасского, Мих. Мат. Хераскова, к. Енгалычева, барона Шредера, доктора Френкеля и Поздеева, но сей, помнится, принят после при бароне Шредере, которые поручены были начальству к. Ник. Ник. Трубецкого. По смерти же его отправился барон Шредер в Берлин, с которым я и к. Трубецкой писали по одному письму к Вельнеру, уведомляя его о смерти профессора Шварца, по возвращении которого, а сколько времени поездка его продолжалась, не помню, узнали мы, что место профессора Шварца поручено было заступить на время барону Шредеру.

В 1784 году составлена Типографическая компания, в которой члены: двое кн. Трубецких, двое Лопухиных, Тургенев, Кутузов, Чулков, Ладыженский, барон Шредер, Гамалея, кн. Черкасский, кн. Енгалычев я и брат мой, но основание сей компании положено было еще при профессоре Шварце.

В том же, помнится, году или в следующем, 1785, заведена в Орле Ив. Вл. Лопухиным под его начальством масонская ложа, в которой мастером ложи был тамошний вице-губернатор Захар Яковлевич Карнеев, а кто были члены и сколько, не упомню.

В 1785 году, помнится, услышал я, что барон Шредер сторговал гендриковский дом и дал задаток с тем намерением, чтобы в нем завести аптеку, барон же Шредер незадолго пред тем, как услышал я о покупке дома, поехал в чужие краи для свидания с дядею своим в Мекленбург, так помнится мне, кто он таков, совершенно не помню.— Услышал также я от кн. Трубецкого, что барон получает наследство от весьма богатого дяди, что он в сей дом намерен употребить, помнится, до 50 000 или более, что он в сем доме вознамерился завесть аптеку и поручил и поверил заведение сего доктору Френкелю, от которого уже и прошение подано (или уже позволена, не помню), что материалы для аптеки выписываются, что он намерен после в этом доме завесть больницу и благородный пансион, что он скоро хотел перевесть на все это деньги, а теперь оставил верющее письмо на имя, помнится, кн. Енгалычева для совершения купчей и заложения сего дома в Воспитательном доме с поручительством кн. Черкасского и залогом его деревень, и что он поручил поправку дома и перестройку деревянных корпусов ему, кн. Енгалычсву. Сердце замерло, услышав сие известие, и как будто предчувствовало, что сей дом будет источником всех бед, с нами после случившихся. По покупке дома к. Трубецкой просил меня, чтобы я побывал в доме и осмотрел его с кем знающим, что сделав, увидели, что в покупке дома сделана превеликая ошибка, после просили меня опять, чтоб я взял поправку и перестройку на себя, а что они и не знают и нет у них знакомых, которые бы поверили в долг материалы до получения от барона денег. Долго я боролся сам с собою, вступиться ли мне в это, наконец, чтоб не сделать неудовольствия им и барону н чтобы не заставишь их думать, что я для того не соглашаюсь, что это барон начинает делать, потому что между мною и бароном всегда была холодность, а я не имел к нему по молодости его доверенности, также и он меня не очень любил. Сверх сего, как он не знает по-русски ни слова, я ни по-немецки, ни по-французски, то мы весьма мало говаривали, и то чрез другого, то и знакомства между нами сделаться не могло. Я наконец согласился, и начали делать, и как уже деревянные корпусы перестроили и один маленький корпус сделали, а на главном корпусе кровлю новую железную сделали, в доме почти уже все в отделку приходило и аптека почти совсем отделывалась, что все делано мною с совета к. Трубецкого, который уведомлял о том барона да кн. же Енгалычева, как вдруг получил кн. Трубецкой от него письмо, в котором он уведомляет, что дядя требовал от него письмом, чтоб он пошел в герцогскую службу, женился бы и там остался жить, так он его сделает всего имения наследником, но что он на это не согласился, дядя, осердясь, сделал наследником другого, а его лишил и выданные уже ему голландские вексели, помнится, на 39 000 возвратил, и он остался ни с чем, то просил, что ежели можно какой оборот сделать продажею опять дома, то чтоб его спасли. Кн. Трубецкой, не долго думая и рассматривая со вceх сторон и не находя к тому средства, потому что дом куплен на занятые деньги, материалы забраны в долг на короткое время, аптека заведена в долг, мастеровым и работникам плачены были нужные деньги из компании, материалов, для аптеки выписанных, ожидали, за которые платить надобно деньги, люди для аптеки выписаны. Все сие заставило нас, решиться предложить членам компании, чтоб этот дом и с аптекою взять в компанию, что по некоторому времени и сделано, и сим-то способом сей бедственный для нас дом компании достался. По возвращении же барона Шредера, не упомню скоро ли, совершена от него купчая на дом на имя кн. Юрия Никитича Трубецкого, Петра Влад. Лопухина, В. В. Чулкова, Гамалея и брата моего, взяв этот дом в компанию, положили, чтобы типографию со всеми принадлежностями персвесть в тот дом, книжный магазин поместить там же, всем жившим в доме у Никольских ворот поместиться там же и принадлежащих к типографии людей там же поместить, что после и исполнено было, дом же у Никольских ворот положено продать, но сие еще не исполнено. В 1785 же, помнится, году или и прежде, верно не помню, по полученному чрез барона Шредера дозволению принят в орден под мое начальство студент Багрянский, который после 1786 года отправлен в Лейпциг для окончания медицинских наук и получения докторского градуса на нашем содержании. В сие же, помнится, время принят в орден Лопухиным профессор Чеботарев под его начальство, помнится, что в сем же году в начале или конце 1784 по знакомству Ключарева с премиер-майором Походяшиным Григорьем Максимовичем по приезде его в Москву, как старый масон, принятый Розенбергом или иным, верно не помню, познакомился со всеми нами по собственному его исканию, в другой уже, помнится, его приезд в Москву принят он был у нас в теоретический градус, только не помню, и был знаком со всеми вашими равно. В 1786 году все масонские ложи, сколько их было с нами в связи, уничтожены, и собрания быть совсем перестали, и члены из нашего знакомства вышли, так что мы уже с ними ни в каком знакомство не были, и они нас оставили. В начале того же года барон Шредер, быв недоволен мною, за то что я по беспрестанным почти моим болезненным припадкам и по типографским делам и заботам давно уже не делал собраний с порученными моему начальству, и подозревая меня в холодности и нехотении, взял из-под моего начальства (под тем видом, что он сам с ними будет упражняться) Тургенева, Кутузова, Гамалея, Чулкова в Москве тогда не было, у меня же остались Багрянский, находившийся в Лейпциге, и брат мой, и я, кажется, в половине 1785 года никаких собраний не имел. В конце, кажется, сего 1786 года объявил барон Шредер, что он получил приказание объявить тем, у кого есть другие под начальством, чтобы прервать с наступлением 1787 года все орденские собрания и переписки и сношения и отнюдь не иметь до того времени, пока дано будет знать, что и исполнено, так называемое молчание, или бездействие, по причине великого распространения и пронырств иллюминатов, причем было еще сильное подтверждение об осторожности и закрытии себя от иллюминатов, сие бездействие еще и доныне продолжалось. Сверх сего объявил он, что позволено прислать одного из членов, дабы русский, узнав все сам на месте и наставлен будучи в орденских управлениях, мог заменить место иностранных двух и бывших у нас, то есть профессора Шварца и барона Шредера, и чтобы впредь отнять от нас всякое подозрение, но только чтобы прислать такого, который бы хорошо знал немецкий язык, что после, когда позволено будет начать упражнения и переписку, мог оную хорошо вести, и чтобы притом был такой, который бы был в удостоверенности у других. К сему назначили Кутузова. В начале 1787 года, помнится, барон Шредер и Кутузов поехали в Берлин. Переписку с берлинскими имели — сначала Шварц, после Шредер, а с того времени, как Кутузов находится в Берлине, переписку с ним ведет кн. Николай Никитич Трубецкой, а я с ним переписки не имел, кроме двух, кажется, дружеских писем, в которых он изъявлял свое неудовольствие о том, что я не пишу и его забыл, на которые и я также двумя ответствовал и извинялся, что почти всегдашние мои болезненные припадки и хлопоты по делам препятствуют мне с ним иметь переписку, Ив. Вл. Лопухин и Тургенев, кажется, ведут с ним порядочную переписку, с того времени я всякий год большую часть времени проживал в деревне, а последние почти три года безвыездно жил я в деревне по причине весьма усилившихся моих болезненных припадков и слабости здоровья, а в Москве, кроме прошедшей зимы, во все почти три года в разные времена едва ли с месяц был. При отъезде Кутузова дано ему наставление, что он ежели хотя малейше приметит, что связь нашу орденскою захотят употребить к политическим видам, то чтобы тотчас из Берлина выехал.

Дополнения к пункту 3.

а) Знатные особы, о которых я упомянул, которых могу вспомнить, были следующие:

Е. в. п. Иван Перфильевич Елагин.

Е. с. граф Никита Иванович Панин.

Е. с. граф Роман Ларионович Воронцов.

Е. п. Алексей Логинович Щербачев.

Е. п. Степан Васильевич Перфильев.

Е. п. Алексей Андреевич Ржевский.

Е. с. князь Иван Васильевич Несвицкий.

Е. п. Василий Ильич Бибиков.

Е. п. Петр Иванович Мелисино,

других же упомнить не могу.

б) Именно ни к кому отправляемы они, Шварц и Татищев, не были, а в виду по Рейхелеву масонству был Берлин, для того и письма написаны были без подписания всякого имени, потому что и сами не знали, а токмо по уверению Шварцеву и купца Тусеня обнадеживаны были в том, что по знакомству курляндского масона и купца Тусеня достанет он продолжение рейхелевских градусов, которых мы желали, письма же два написаны были для того, что ежели узнает Шварц, что получение актов или градусов тех зависеть будет от одного, то надписал бы того человека имя и подал письмо, на одно лицо написанное, ежели же узнает, что зависеть будет это от ложи, то надписывал бы то письмо, которое на многих. А как мы ведали, что барон Рейхель свои градусы привез с собою из Берлина, почему и препоручение наше было Шварцу искать в Берлине, что показано и на обороте сей страницы.

в) Я показал, что помнится мне, что Шварц подал герцогу то письмо, которое написано было на одно лицо, но верно не помню. Письмо же сие, сколько могу помнить, состояло в генеральных выражениях, что мы просим о принятии нас в союз по доставлении нам всех градусов истинного древнего масонства, а подписано было теми, коих я могу припомнить и кои показаны выше. А сверх тех едва ли не подписывался под тем письмом профессор Чеботарев. Но сие все показываю, сколько вспомнить могу.

г) Выше в объяснении и на странице на обороте показано, что Шварц уверил нас, что посредством курляндского знакомства достанет он нам из Берлина акты, почему и поездка сия есть одна и та же, которую принял на свой счет Татищев, и сын его был в Берлине со Шварцем. Именно ни к кому в Берлине не был отправляем Шварц, и мы никого там не знали, а только по уверению Шварцеву на рекомендацию курляндского масона да на письмо купца Тусеня к его родственнику надеялись. Письмо же в Берлине Шварц, помнится, употребил другое, от нас ему данное, написанное на многих, но сего также верно не помню. О письме же, герцогу поданном, показано в выноске на поле, выше на обороте. К принцу же Гессен-Кассельскому никакого письма подавано не было. И профессор Шварц об нем уже узнал, как я думаю, от герцогского секретаря по масонству, который также назывался Шварц.

д) При представлении и подании плана Дружеского общества покойному графу Захару Григорьевичу о ложах спрашиваны не были и не объявляли.— Студенты из Киевской академии и из разных семинарий, также из своекоштных университетских студентов, сколько же их было и из каких семинарий, о том не помню.— О том, что их принимать в масоны, не объявляли, да и намерения такого подлинно не было при учреждении сего общества. Главная же цель при сих студентах была та, чтобы их приготовить быть хорошими учителями и переводчиками, кто к чему окажется способен. Обучались они в университете на профессорских лекциях, а жили в доме с профессором Шварцем.

е) По смерти профессора Шварца отправлен был барон Шредер с уведомлением о смерти его, ибо он имел и начальство и переписку, то и ожидали, какое по сему вновь будет сделано наставление. Отправлен был к тому же Вельнеру, ибо мы его только и Тедена знали в Берлине. С бароном посланы были письма от меня и от кн. Трубецкого. Я в сие время был еще тяжело болен и подробностей отправления совсем не знаю, почему и не могу теперь вспомнить, на сию поездку откуда даны были деньги.

ж) Строение гендриковского дома начато было и производимо по отъезде барона Шредера в Берлин, но окончано совсем, помнится, по его уже возвращении.

О переписке иностранной показал я со всякою искренностию на обороте страницы и здесь еще повторю, что с берлинскими Вельнером и Теденом при жизни Шварца имел он, а по смерти его барон Шредер, когда же бывал он в Берлине, в то время переписку с ним вел кн. Трубецкой. По последнем его с Кутузовым отъезде в Берлин в начале 1787 года и по сие время вел переписку с обоими князь Трубецкой. Да с Кутузовым вели переписку Ив. Вл. Лопухин и Ив. Петр. Тургенев. Я от Кутузова получил, кажется, два письма и к нему же писал два письма, как показано там, просто дружеские. Но чтобы по смерти профессора Шварца, при жизни которого писали к герцогу Брауншвейгскому в конце 1781 и в начале 1782 годов (о сих письмах показано мною выше), была переписка с каким-нибудь принцем, о том я совершенно не знаю. Вся переписка состояла токмо в вышеозначенном, и сколько мне известно, то и быть не могла, разве имел барон Шредер или кто другой совершенно от меня закрытую, того не знаю. А что я кроме герцогской ни о какой переписке с каким-нибудь принцем совершенно не ведал и не ведаю, в том дерзаю призывать бога во свидетели.

з) Кутузов жил на общем нашем коште, но, кажется, два года тому назад или побольше, верно не помню, как мы с Гамалеем по причине сделавшихся крайне трудных денежных оборотов по делам Типографической компании от посылки денег совсем отказались, и с того времени кн. Трубецкой и Ив. Вл. Лопухин посылали от себя. Послан он был, как показано мною на обороте страницы, по дозволению из Берлина, о котором объявил барон Шредер, для ближайшего и точного наставления в орденском учении и в химических упражнениях, с тем чтоб впредь не было нужды быть при нас иностранному и чтобы тамошние узнали хотя одного из русских сами лично, а не по словам других, и когда сие молчание, или бездействие, окончится и воспоследует опять дозволение о начатии попрежнему орденских упражнений, то чтобы он возвратился обученным для наставления и других, и какие дозволено будет сообщить тогда вновь акты, оные с ним доставлены будут. С того времени как поехал, живет он там н обучается, ожидая вышепоказанного дозволения, другой или иной какой причины поездки Кутузова в Берлин и столь долгой бытности его там я совершенно не знаю, в чем паки дерзаю призывать бога во свидетели, да и уверен, что другой причины и нет, либо я совершенно обманут.

Возражение. Говорит он, что-де я никак не думал, чтоб масонство было противно правительству. Сие самое доказывает, что он не мыслил о повиновении, а меньше о исполнении положительных государственных законов, коими точно всякие тайные сборищи запрещены, но он сего, конечно, не внимал, да и внимать не хотел, а чтоб они публично собирались, то обличается сия неправда тем, что в писанных рукою его о их сборищах актах называет те сборищи тайными. А что он и другие показанные в его написании, как то к. Трубецкой и другие (как то из бумаг его видно), имели переписку с принцами Брауншвейгеким, Кассельским и с прусским министром Вельнером и другими без позволения правительства и были просителями о принятии их под свое покровительство и управление, а сим самым предались они им в совершенную подчиненность, сии их поступки, будучи подданными самодержице, никак почесть нельзя благонамеренными, а можно заключить, что они сие делали с нарушением государю и государству должных обязательств.

В сем же пункте говорил он, что-де всю большею частию переписку в Берлин с Кутузовым и Шредером имели к. Трубецкой, Тургенев и Лопухин, то кажется, нужно у них взять бумаги и о всем спросить, из чего можно больше получить сведений о их деяниях и всей связи, ибо Новиков говорит, что-де от их сборища почти как удалялся.

По изъяснении им о своей непорочности и усердии к закону божию сказано было при написании им второго ответа, что буде б ты был таков, как о себе говоришь, то могли б вы, удержась правил святыя церкви и евангелия, прибегать к неведомому человеку Рейхелю и со слезами просить о учении тебя закону, имев ты знакомство с российскими пастырями, и, конечно, просвещенными и сведущими закон божий.

4. Вопрос. Кто с тобою были в сем участники, о коих показать о каждом порознь, время вступления с тобою в связь и какие имели они к тому достоинства, отнюдь не закрывая никого?

Ответ. Из петербургских масонов остались и в Москве с нами в связи: 1) Ив. Петр. Тургенев, 2) Алексей Михайлович Кутузов, 3) Вас. Васил. Чулков. Сии трое по дружескому знакомству и по привязанности своей к масонству, находясь в Москве, в связь вступили.

По московскому же знакомству соединились: 1) кн. Никол. Никит. Трубецкой, 2) кн. Юрий Никит. Трубецкой, 3) Михайло Матв. Херасков, 4) кн. Алексей Александр. Черкасский, 5) кн. Енгалычев, 6) Фед. Петр. Ключарев, 7) профессор Чеботарев. Сии шестеро по короткому знакомству с домом и ложею кн. Н. Н. Трубецкого с самого приезда моего в Москву в 1778 году.

1) Барон Шредер, 2 и 3) оба Татищева, 4) Осип Алексеевич Поздеев, 5) Тусен, иностранный купец, были и другие иностранные в знакомстве профессора Шварца, но те и при нем с нами почти знакомы не были, а по смерти его совсем остались, а считались всегда принадлежащими к начальству Татищева. Сии знакомы чрез профессора Шварца.

1) Иван Влад., 2) Петр Влад. Лопухины, 3) Семен Иван. Гамалея чрез Тургенева познакомлены, кажется и в масоны им приняты.

1) Алексей Федорович Ладыженский и 2) брат мой, один по свойству и по старому дружеству, а другой по родству.

О находящихся под начальством Ив. Влад. Лопухина, здесь не упомянутых, я здесь не упоминаю для того, что я почти всех их не знаю, и сие говорю не из укрывательства, но истинно, но между взятыми у меня бумагами должен быть им список, который он ко мне прислал в деревню.

О других также, которые были с нами, но после совсем расстались, не упоминал я здесь потому, что не мог вспомнить, да и тех, которые и остались в нашем знакомстве, но ни в правлении масонском, ни по компанейским делам никакого участия не имели, я не упоминал же, но ежели приказано будет по окончании сего, сколько упомню, особо напишу. В ответе моем на 3-й пункт сказано: сколько мог я упомнить, со всякою искренностию, кто когда присоединился, намерение или побудительная причина у всех была одна привязанность к масонству, зачинщиком или главою я не был, но все, которые в управлении по масонству и по делам Типографической компании участие имели, были равны. Здесь покажу тех и других: по масонству: профессор Шварц, барон Шредер, двое Трубецких, я, Кутузов и И. Вл. Лопухин, Тургенев и Гамалея. Сии полное имели управление делами масонскими и все равны, к сим прибавить Татищева, но только до 1786 года, а когда в то время все ложи уничтожены, то и его в правлении участие пресеклось. В компанейских же делах: все те же, исключая Тургенева. Сии же хотя и были члены компании: Петр Вл. Лопухин и Алексей Федорович Ладыженский, брат мой, Вас. Басил. Чулков, к. Енгалычев и кн. Черкасский, но они только что имели сведение о делах, и когда все члены компании собирались, тогда они в советовании и соглашении участие имели, и больше никакого, равно и по правлению масонскими делами, они участия не имели.

Возражение. На сей пункт изъяснения нет потому, что сказано, о чем следовало, в третьем пункте.

5. Вопрос. С какими обрядами, как ты взошел в сию секту, так и сотоварищи твои и последователи твои, и на каких условиях?

Ответ. При профессоре Шварце принят я был в теоретический градус и в орден в первый класс без всяких обрядов, потому что тогда и градусы сии переведены не были, другие же по моему начальству к. Трубецкого, хотя я и не знаю, однако думаю, что также никаких условий не делали, кроме предварительных удостоверений, сколько то возможно было, и что показано в ответе моем на третий пункт.

Возражение. Хотя в сем пункте и говорит он, что-де он принят без обрядов, но сие неправда, ибо обличается он писанными его рукою актами, с какими ужасными клятвами, целованием креста и евангелия, называя сию клятву секретною присягою, и другими непозволенными обрядами принимались в сие сборище.

6. Вопрос. По законам государственным присяга установлена для служения государю и государству, а инаково оная никому не принадлежит, но вы в противность сего, однакоже, делали присягу при приеме, как из бумаг ваших видно, да еще и секретную, а к тому же и чужестранцам, почему и должен ты открыть, всю истинную и изъяснить все обстоятельства, для каких причин ты и собратия твоя ту присягу чинили, и какие виды в том имели, и чему из того быть надеялись?

Ответ. О присяге в таком смысле, в каком она изображена в 6-м пункте, мы и не воображали, а ежели бы так, то никто бы не стал делать оную, в масонстве она всегда употреблялась как в ложах Ив. Перфильевича, рейхелевских, кн. Гагарина и прежних наших, и оную принимали не за что иное, как за обещание партикулярное, и вошло в привычку, и сие продолжалось до вступления нашего в орден, а после присяги у нас не деланы, ибо они отменены, о чем особливое есть постановление, к нам присланное, которое находиться должно между взятыми от меня бумагами. Но принимаемому только читали оную и сказывали, что прежде делали такую присягу и тому подобное, когда же она делана была, то делана по легковерности и необдуманности с этой стороны, но точно в таком понятии, что это как партикулярное обещание или божба в сохранении или молчании, что он увидит и услышит, и прежде делания присяги он уверяется, что там противного ничего нет, ежели же бы после сего уверения увидел он что против бога, государя и государства, то присяга бы ничего не значила, потому что принятый был бы обманут, и он остался бы свободен не только что отстать, но и донесть о том правительству. С нашей же стороны умысла или какого злого намерения при сем не было никакого, в сем паки дерзаю призывать бога во свидетели, который все видит, все знает, все слышит и пред которым все наисокровеннейшие сердца человеческого помышления суть явны, что мы никакого злого умысла не имели.

Дополнение. О делании присяги к показанному мною на той странице не знаю, что иное сказать еще, кроме следующего: в масонских градусах делалась сия присяга у нас и в теоретическом градусе до получения того приказания, о котором я на той же странице показал, но в которое точно время получено сие приказание, истинно не помню. После же сего получения делано было так: ему прочитают присягу без его повторения, и мастер спросит у него: соглашаетесь ли вы сие исполнять? и когда он отвечает, что соглашается, то он ему говорит: дайте мне руку, как честный человек. В ордене же и в теоретическом градусе и в масонских градусах, вообще когда делана она, точно как обещание в сохранении того, что в котором градусе ему открывается, и в послушании начальникам по тому, что ему открыто, и по сделании присяги начальник не имеет права требовать от меня ничего больше, кроме того, что мне открыто, и я не обязываюсь ему повиноваться, и точно такая зависимость между мастерами и учениками по его художеству или мастерству. Другого же понятия я о присяге не имел, да и уверен, что другие не имели, а чтобы сия присяга делана была начальнику одному или многим, и так, как власти, чтобы во всем повиноваться, что он ни прикажет, такой присяги не делывали, да и в помышлении у нас не было, и не делали бы. И когда бы потребовали чего противного, как то измены, возмущения и подобного тому, то в то же самое время открылся бы обман их и коварство, потому что потребовали бы того, что в той присяге не содержалось, и ему того тогда открыто не было, и в учении того градуса не находится. И сия присяга не есть безусловная, но обещание совершенно условное. Что касается до открытого евангелия, то оно не в то время открывается, когда делают сию присягу, но с самого начала до окончания лежит оно открыто на евангелисте Иоанне, и точно на первой главе, а не на другом месте, и чтобы полагался крест и целовали крест и евангелие, сего совсем не знаю, в котором бы градусе полагался крест, или по крайней мере совершенно не могу вспомнить.

Возражение. Что хотя он и говорит, что-де сию присягу вменяли они ни во что, а наконец-де принимали и без присяги, но и сего его изречения истинным почесть не можно, потому клявшись такою клятвою и целовав крест и евангелие, да еще пред святым алтарем и жертвенником (так он в своих ответах писал), а посему можно усумниться, чтоб он сохранил и данную государству в верности быть, из-за сего можно ли же уже верить теперешнему показанию? А сверх сего в актах, писанных им, сказано, чтоб правительству о тайне орденской никакою грозимою казнию не открывать, а посему можно ли его почесть надежным государству членом.

7. Вопрос. В России сколько лож, и где оные состоят, и кем и когда оные заведены, и кто в оных?

Ответ. От нас зависевшие ложи все, как показано мною в ответе на 3-й пункт, в 1781 году [?] еще уничтожены, а сколько мог в памяти собрать, показал все, без всякого укрывательства, также где оные были, когда и кем они заведены и кто ими управлял. После же того наших лож не оставалось, есть ли же какие ложи в России или нет, которые с нами в союзе и знакомстве не состоят, о том истинно не знаю.

Дополнение. О ложах и членах пишу я особо со всею откровенностию, сколько могу упомнить. Здесь ничего больше не знаю сказать, кроме сего, что сперва, покуда упражнялись в английском масонстве, то почти играли им как игрушкою, собирались, принимали, ужинали и веселились, принимали всякого без разбору, говорили много, а знали мало. Я по сему масонству знал только четыре градуса, так я и говорю по своему знанию, а вышних по тому масонству 5, 6 и 7 или еще какие были я не знал, так я и ведаю, что они знали. Носили ленты со знаками, ибо в том масонстве, начиная с 4-го градуса, во всяком была особая лента. В 4-м градусе была лента красная с зелеными каемками, на которой привешен был знак, изображающий прямоугольный треугольник и Циркуль, а на шее, помнится, на зеленой ленте еще знак. На звезде изображение креста со св. Андреем Первозванным. В других градусах были ленты черные с белыми каемками, зеленые, фиолетовое и еще не помню. При давании сего знака св. Андрея на зеленой ленте сказывали, что братья шотландские избрали себе св. Андрея особенным покровителем, в память чего и дается сей знак. Больше сего изъяснения не знаю. А знали ли что-нибудь другое те, которые имели вышние градусы, о том истинно не знаю. В шведском масонстве также носили ленты, но каких цветов, истинно не знаю, кроме одной, которую я видел на кн. Гагарине, помнится, фиолетовой, а какой был знак, не помню. В рейхелевском масонстве в четвертом градусе была лента черная с белыми каемками. У нас же в Москве употреблялась она токмо до тех пор, пока вступили в орден, и по смерти Шварцевой скоро они все брошены. И у нас только употреблялись три градуса масонские: ученический, товарищеский и мастерской. После сего давали теоретический градус, из которого уже в орден вступали по особливым прошениям и по дозволениям из Берлина, которые делались весьма медленно. Наше дозволение пришло, кажется, чрез полгода. Больше сего истинно не знаю по причине моей слабости, в которой нахожусь, и по давнему всего оного неупотреблению, а не из укрывательства.

Возражение. И тут говорит неправду, ибо как в прошлом, так и в нынешнем годах были здесь сборищи под ведением Ленивцова, о чем и рапорт к нему прислан.

О ложах сказано в 3-м пункте, а после и особое описание.

8. Вопрос. Какое право вы имели, так и называемое вами братство входить в тайные обязательства с обществами иностранных и подвергать себя зависимости и верховной власти оных, какой вид имели отправить туда депутата и кого именно?

Ответ. Права не имели никакого, но по утреблению, какое прежде было в масонстве, нам известному, что при правлении масонством его высокопревосходительством Ив. Перф. Елагиным подобное обязательство сделано в Стокгольме князьями Куракиным и Гагариным со Швециею, не почитали мы это непозволительным и думали еще, что мы осторожнее поступили, потому что мы не подвергались никакой верховной власти и зависимость наша была весьма ограниченная и состояла только в том, чтобы быть в сношении братском с немецким масонством под управлением герцога Брауншвейгского, зависимость наша состояла в том, чтобы признавать его великим мастером всего масонства, да и сия связь, как показано мною в ответе на 3-й пункт, как помнится, в 1782 году совсем прервана, и мы даже забыли об этом. Какие же имели виды и кто туда был отправлен, подробно и верно, сколько мог только в памяти собрать, показал я в ответе на 3-й пункт и в заключение то же повторяю, что сказал в заключение 6-го пункта.

Дополнение. В сем пункте о прервании всякой зависимости союза, сношения и переписки так, как мною показано, есть справедливо и верно. Ибо говорено мною о прервании всего оного с немецким масонством, в котором находится герцог Брауншвейгский великим мастером, как помнится, в 1782 году. О том же, что мы состоим в связи и союзе с берлинскими братьями, я по всем местам моего показания нигде не отрицался и, сколько мне известно, везде показывал искренно и сколько могу упомнить. И сии две связи, брауншвейгская и берлинская, в моем понятии совсем различные, и потому, сколько мне известно, и уверен совершенно, что они совсем различные и одна с другою никакой связи не имеющие.

Возражение. Сей пункт довольно доказывает, что он и его товарищи искали зависимости от принца Брауншвейгского и что он есть великий их мастер, в системе ж их рукою Новикова сказано, чтоб великому мастеру во всем повиноваться, в другом же той же системы месте мастером каменщиков называется бог.

9. Вопрос. Уставы ваши дозволяют ли иметь с неприятелями государства переписку, ибо из бумаг ваших видно, что вы имели переписку с принцем Брауншвейгским и министром прусским, когда они были неприятели государству, так и с принцем Гессен-Кассельским, в чем переписка состояла, когда началась, какие от них получали ответы и какое они по той переписке сделали употребление?

Ответ. О переписке с герцогом Брауншвейгским сказал я со всякою верностию в ответе на 3-й пункт, а здесь повторяю: 1) Сделалась она совсем без намерения нашего. 2) Началась в 1781 году, прервана в 1782 г. 3) Состояла из письма к Татищеву, а другого ко мне и третьего, не помню, было ли, к кн. Трубецкому с его стороны и по ответному письму от нас: больше сего не было. 4) Содержали они в себе и его и наши одни комплименты.— Чтобы была переписка с принцем Гессен-Кассельским, совсем не знаю, и сколько ни старался вспомнить, не мог, ниже следов к тому.— Переписка с Вельнером состояла с моей стороны в одном письме благодарительном по вступлении в орден, а в другом уведомительном о смерти профессора Шварца и в одном письме от него на сие последнее состоящее из комплиментов, сколько могу припомнить. Сколько же писал кн. Трубецкой к нему и от него получал, того не знаю, но в том уверен совершенно, что не могли они содержать ничего, кроме орденских материй, Кутузову и при отъезде сказано, чтобы он как скоро приметит хотя малейшее что-нибудь к политическим каким-нибудь видам наклонение, то чтобы тотчас из Берлина выехал, да и писано было к нему кн. Трубецким многократно, что как скоро о неприятельских действиях проведает, тотчас бы выехал, с Кутузовым же переписку вел кн. Трубецкой регулярную, да, кажется, Ив. Влад. Лопухин и Тургенев переписку имели регулярную же, что же до меня касается, то я получил от него, помнится, два письма и сам к нему также два письма дружеских писал. В заключение же и сего пункта то же повторяю, что и в 6-м пункте.

Возражение. О сей переписке объяснено в 3-м пункте.

10. Вопрос. Князь Репнин имел ли сведение о переписке с чужестранными?

Ответ. Кн. Репнин имел ли сведение о переписке с чужестранными, совершенно не знаю, ибо сам я видел его сиятельство один только раз в жизни моей в ложе Ив. Перфильевича, и его сиятельство и в лицо меня не знает, от кн. Трубецкого я о сем не слыхал же, а знаком с его сиятельством Иван Владимир. Лопухин, и они с ним в связи, от которого также не слыхал я о сем, а потому и не могу наверно сказать, но по вероятности кажется, что, может быть, ему известно что о берлинской.

Возражение. Сделано на сей пункт изъяснение ниже сего.

11. Вопрос. Какие переписки имели вы с князем Репниным, с Куракиным и Плещеевым и знали ли они о берлинском постановлении?

Ответ. Что касается до его сиятельства кн. Репнина, то ниже подозревать могу, чтобы кроме Ив. Влад. Лопухина были в переписке, с его же сиятельством кн. Куракиным, кажется мне, не ошибусь, когда наверное скажу, что никто из нашего знакомства с ним никогда в переписке не был.— О Плещееве также не знаю, кто с ним в переписке, разве кн. Ив. Серг. Гагарин, ибо я знаю, что он с ним знаком.

Дополнение к пунктам 9 и 11. Ежели же деланы были кн. Куракину какие предложения по поводу письма принца Гессен-Кассельского, то сие разве делано Шварцем кн. Гагарину, а им Куракину. Но сего верно не знаю, а другого какала также не знаю.

О Плещееве, знакомство сие должно быть делано чрез кн. Ивана Сергеевича Гагарина с Поздеевым, и в переписке с ним должен состоять Поздеев. Равномерно не знал я и о том, кто управляет Плещеевым и что он назначен к принятию в теоретический градус, до показания мне здесь бумаг, писанных ко мне Лопухиным, потому что хотя сии бумаги и взяты у меня, но они лежали запечатанными в пакете, так, как он мне их отдал, распечатан же сей пакет теми, которые осматривали. И сие говорю по истине, как оно ни кажется маловероятным, те, которые осматривали, могут засвидетельствовать, что сии бумаги были запечатаны, и потому-то я в 11 пункте об этом умолчал, что не знал. Также и о том не знаю: лично ли Ив. Вл. Лопухин с ним знаком или нет.

Возражение. Сделано на сей пункт изъяснение ниже сего.

12. Вопрос. Известно, что за двумя сделанными вам по соизволению ее императорского величества запрещениями и за взятыми с вас подписками вы осмелились печатать и продавать такие книги, которые отвращают людей от церкви и христианский веры, так, как и от повиновения власти, а потому и оказался ты преступником законов, и хотя ты в сем преступлении и винился, но, однакоже, того, для чего ты осмелился продавать, даже и по ярманкам рассылать те вредные книги, не сказал, чего ради должен ты открыть самую истину, из какого подвига ты сие делал, и кто тебе в оном помогал, и чему из такого вредного рассеяния быть надеялся?

Ответ. По сему пункту, как в московском моем допросе, в рассуждении дозволения продавать те книги с прочими, данного мною московскому купцу Кольчугину, повергал уже себя и ныне вторично, яко виновный, к стопам ее императорского величества себя повергаю, осмеливаясь испрашивать монаршего ее величества милосердия. Печатаны же они после запрещения в другой раз не были. Как же продавал и посылал ли тот купец Кольчугин, у которого они все и были, те книги по ярмаркам, о том неизвестен, и к продаже тех книг и поныне с ним счету не было. Согласился я позволить продавать по необдуманности о важности сего поступка, злого же намерения в рассуждении сих книг не имел никакого.

Но сие меня не извиняет, и я в сем поступке с искренним раскаянием повергаю себя к стопам ее императорского величества, дерзая испрашивать монаршего милосердия. Побуждения к сему соглашению моему другого не было истинно, кроме корыстолюбия,— И помощников в сем поступке никого не было, кроме помянутого купца Кольчугина, который их у себя в сохранении имел.

Дополнение. Оригиналы сих книг, с которых они были переводимы, привезены были с другими книгами Шварцем, а с собою ли он их привез или после получены, не помню потому, что книги были и с ними получил он чрез рижского книгопродавца. Были ли же они осматриваны в таможне, о том не знаю.

Возражение. О продаже запрещенных книг хотя и говорит, что-де продавать велел из корыстолюбия, а по городам не рассылал, а разве-де рассылал Кольчугин, но о сем говорит неправду потому, что письмом, писанным к нему с Дону от адъютанта атамана Иловайского Попова, который его уведомляет о полученных им на Дону книгах, так, как и в Казани. Сей Попов из донских казаков и учился в университете, а потом принят в их сборище, а после сделан к атаману Иловайскому адъютантом, в том же письме пишет, что он с докладу Иловайского о продаже книг сделает на Дону публикацию, а теперь-де положены книги в войсковом доме.

13. Вопрос. Кто те книги сочинял, переводил, цензоровал и известны ли были о сем начальники университетские?

Ответ. Кто сочинял те книги, о том неизвестно, а переводили: ‘Химический псалтырь’ с немецкого языка Кутузов, ‘Карманную книжку и братские увещания’ с немецкого же языка переводил Оболдуев майор, ‘О заблуждении и истине’ с французского языка бывший тогда университетский студент Страхов, а ныне профессор, ‘О древних мистериях’ и ‘Хризомандер’ с немецкого языка переводил студент же университетский Петров, ‘Апологию’ с немецкого же языка переводил Тургенев. Цензура сим книгам была управа благочиния. Университетским начальникам не могли они быть неизвестны. Печатаны сии книги в типографии Ив. Вл. Лопухина.

Возражение. Была ль цензура книгам, надлежит выправиться в управе благочиния, удивительно, что университетские начальники, видя те книги, позволили не только печатать, но и продавать, а что они и Новикову казались дурными, то для сего-то и печатаны оные были в секретной у Лопухина типографии.

14. Вопрос. Как запрещенные книги у тебя были осматриваны, то каким образом ты их скрыл и отвез на старый монетный двор и типографские лавки и кто тебе к сокрытию тех книг помогал?

Ответ. Когда осмотр был книгам, в которое время сии в 13-м пункте показанные книги запрещены, то он сделан был только в книжной университетской лавке, и сколько их тогда в лавке было, те и отобраны и запечатаны печатью управы благочиния. В книжном магазине в первый раз осмотру не было, а потому они там и оставались без всякого укрывательства, но я и по сему пункту себя не оправдываю, но только показываю, как происходило, ибо когда я узнал о высочайшем повелении оставить сии книги запечатанными, то должен был объявить об оставшихся, но я сего не сделал, а вместо того, по прошествии не помню сколько времени, отдал их помянутому купцу Кольчугину на сохранение, у которого они и находились до нынешнего времени, почему, по сему пункту с раскаянием признавая свою вину, и повергаю себя к стопам ее императорского величества, испрашивая монаршего ее милосердия. Участников же в сокрытии их других не было, а знали об этом все члены, которые показаны мною выше участвующими в правлении делами компании.

Возражение. Как запрещенные книги взяты только из книжной лавки, а в магазине осмотра от управы благочиния не было. Сие упущение сделано, кажется, не дельно, однакож после взятья из лавки книг те ж самые книги, бывшие в магазине, все их сборище продавать осмелились.

15. Вопрос. В Москве в ответе своем говорили вы, что те запрещенные книги печатали только для раздачи масонам, но на самом деле оказалось, что вы их пускали в продажу, а сверх сего называли те книги нравственными, против вольнодумов. Сии твои изречения обличают твое коварство и сокрытие дурных твоих намерений, по самому благоразумению доказываешься ты таковым, потому что буде бы были они нравственные, то правительство тебе печатать оные не запретило, да буде бы и сам ты их таковыми считал, то не было бы нужды отдавать их только одним масонам, а посему и должен ты о сем самую истину показать.

Ответ. В московском моем на допрос ответе говорил я о тех книгах, которые печатаны были в особливой типографии и взяты ныне у меня в деревне. Сии книги истинно печатаны были с тем намерением, чтобы их употреблять только между собою, а в продажу не употреблять, и истинно, что из них кроме масонского магазина ни одна книга за деньги не была отдаваема. Масонский же магазин давали за деньги, и то только масонам в ложах, а посторонним не продавали, а печатано было всех сих книг, которые взяты у меня в деревне, не больше как по 300 экземпляров, а масонского магазина печатано было по 600 или по 1200 экземпляров каждой книжки, не помню, а разошлось их по немногу. Переводили сии книги все свои члены: кн. Трубецкой, Кутузов, Гамалея, Тургенев с немецкого языка и одну книгу с французского языка Багрянский, а посторонним сих книг переводить не давали. Все сии книги печатаны были в особливой типографии, которая была в том доме, в котором жил прежде профессор Шварц, жили и студенты, а после и при бароне Шредере. Когда же г. обер-полицеймейстер Толь осматривал покои, в которых собирались ложи, и также и те, в которых жили студенты, то мы, убоясь, с общего согласия, ночью уклавши все те книги на подводы, отправили в подмосковную деревню кн. Черкасского, увязывали и укладывали сами с приехавшими людьми кн. Черкасского. У него же в деревне лежали они, кажется, года с полтора: но как он сказал, что они лежат в сыром покое и начинают гнить, то и согласились перевезть их ко мне в деревню, где они и лежали до взятия. Дом этот куплен был при Шварце на имя Лопухина и года с три назад как продан. Все сии книги печатаны с согласия всех, которые показаны управляющими. Типография состояла из двух только станов и отделена от заведенной под именем Лопухина типографии и считалась под его именем, а между нами она называлась тайною типографиею, потому что она ни в счетах, ни в чем с университетскою, бывшею у меня, ни с компанейскою ни в чем сообщения не имела, и рабочие люди из тех типографий в эту не ходили, а наняты были особые из немцев, которые тут же в доме жили, и плата им производилась особо. Все сии книги напечатаны были в этой типографии, а кроме сих книг других никаких, которые в продажу употреблялись, книг печатано не было, печатали сии книги истинно с тем намерением, чтобы употреблять только между собою, а не для рассевания, потому что мы их почитали важными и давали между себя, с тем чтобы их никому не показывать и читать не давать. В цензуру управы благочиния отдавал их Ив. Вл. Лопухин, но все ли они были цензурованы, не могу упомнить, и по напечатании каждой книги подписанные листы брал он к себе для сбережения. Корректуру, или поправку, во время набирания сих книг держали сами и корректорам не давали. Все сие написал я не во извинение, но только чтоб сказать все обстоятельства, до сих книг касающиеся. Мы виноваты потому, что печатали их с намерением хранить тайно и сокрывали их и прятали. В сем себя как одного из виновников искренно признавая и раскаяваясь в сем поступке, повергаюсь к стопам ее императорского величества, со слезами испрашивая монаршего ее величества милосердия и помилования.

Возражение. В переводе, печатанье, и в укрывательстве при осмотре, и в продаже после осмотра виновны не один Новиков, но все их сборище, ибо они видели, что те книги для государства вредны и уже правительством запрещены, но они, однакож, и за сим печатали тайно и продавали, то сие не явное ль противу правительства умышленное преступление.

16. Вопрос. Открыться ты должен о взятии на откуп университетской типографии, каким образом и чрез кого ты оную получил, кто тебе в оном помогал и из каких видов?

Ответ. Ко взятью на откуп университетской типографии поводом и случаем было мое короткое знакомство с домом князя Николая Никитича Трубецкого и Михайла Матвеевича Хераскова. Когда поехали они из Петербурга в Москву, то звали меня, и я обещался приехать хотя на короткое время в Москву. В 1778 году был я в Москве и был в доме у них весьма часто, слышал многократно неудовольствие его на типографию, я, выпрося дозволение осмотреть оную, после сообщил мое намерение Михайлу Матвеевичу и князю. Он поручил директору университета со мною торговаться, и я остановился на 4500 р. чистого доходу университету.

За всем оным содержанием, типография была крайне в худом состоянии, и газет больше не расходилось, как от пяти до шести сот. Представлено было его высокопревосходительству Ивану Ивановичу Шувалову, у которого я по приезде в Петербург был наконец по происходившим у них перепискам, с прибавкою еще некоторых выгод университету, его высокопревосходительство кондиции мои апробовал и послал в Москву ордер на сих кондициях заключить со мною контракт, который в 1779 году в апреле и заключен. Пристрастного же пособия или взяток и тому подобного истинно ничего не было, да и быть не могло, потому что университет едва ли имел половину сего дохода. И сие все начальники университета свидетельствовали, что кондиции мои университету были весьма прибыточны. Похлебственного же интересного пособия не было никакого ни от кого, что объявляю по сущей справедливости.

Дополнение. В дополнение 16-го пункта о взятии университетской типографии на откуп, что касается до собственного моего побуждения к сему, то, признаваясь искренно, скажу, что хотя любовь к литературе и великое в сем подвиге участие имела, но главнейшее побуждение было, конечно, гордость и корыстолюбие, ибо я видел, что типография была в крайне худом состоянии, и я по знанию моему надеялся в скором времени ее поправить и тем себя выказать. Второе, что тогда типография сия была во всей Москве одна, чрез что и надеялся иметь великий прибыток, и располагался так, чтобы, продержав 10 лет типографию, сие упражнение оставить и спокойно жить в деревне.

Возражение. Хотя Новиков и показывает, что-де типография взята на откуп без всяких видов, но сие неправда, ибо сам он говорит, что отдача оная сделана по препозиции Хераскова, а как Херасков есть тут директор, а их сборища товарищ, то тут не явный ли умысл к обогащению себя, а казне убыток, доказательно сие тем, сам Новиков в Москве показал, что он в четыре года барыша получил 150 000 руб., а из сего довольно ясно, как продажею книг грабил публику, а посему можно ли, как он себя почитает, благонамеренным и непорочным, держась истины, назвать.

17. Вопрос. Открыть вам самую истину о всех поборах, при приеме в ваши ложи людей, и до какой суммы в год, а как известно, что живущие в России называемые вами масоны дают подати чужестранным, то объявить вам, сколько тех податей из России выходило и кому именно?

Отвeт. Во всех масонских ложах, с нами бывших, по возвращении профессора Шварца заведенных, при вступлении в ложу и при повышении в градусы совсем никаких поборов не было от вступающих кроме предписанного, чтоб во всяком собрании ложи собиралось на бедных в кружку, кто что хочет дать, и таковые деньги, сколько их собиралось, оставались в той ложе в распоряжении мастера ложи и членов, и что в течение года собиралось, то и раздаваемо было не нищим, которые ходят по улицам, но осведомлялись о бедных и больных, других же поборов в ложах не было никаких, кроме что когда содержаны были студенты, то сколько кто смог и хотел, давали в помощь их содержания, которые деньги и отдавали профессору Шварцу, а по смерти его, помнится, поручено это было князю Енгалычеву, при вступлении в теоретический градус по предписанию каждый давал по 7 р., и сии деньги, сколько могу упомнить, отдаваны были на содержание студентов же. К чужестранцам же при профессоре Шварце взял от меня для пересылки на корреспонденцию 300 р. и сказал, что послал из них 200 р. к Вельнеру и 100 р. к секретарю герцогскому по масонству. После еще при бароне Шредере, помнится, 300 р. послано, или в бытность его в Берлине сам он отдал, подлинно не помню. Больше же этой посылки мне известной не было.

Возражение. Что касается до поборов, даваемых великому их мастеру, так, как и в сбирании ими при приеме в их ложи приходящих сборов, хотя он и не признается, но, кажется, без обоих сих издержек и поборов обойтиться нельзя, но как из бумаг его к обличению его в сем не видно, просителей же нет, то можно сие и оставить.

18. Вопрос. Из бумаг ваших видно, что в братстве, как вы называете, есть архиепископы и епархии, то объяснить вам, сколько у вас архиепископов, кто они таковы, кто их посвящал, также сколько епархий и кто их установил?

Ответ. Ни архиепископов, ни епархий никаких между нами нет и не было.

19. Вопрос. Из бумаг ваших видно, что собираетеся в освященные храмы, а как по положению святых отцов и святейшего синода никакой храм, где приносится жертва богу и совершаются тайны Христовы, не может инако посвящен быть, как по соизволению синода и епархиального епископа, то и объяснить вам, кто ваши храмы посвящал и когда?

Ответ. Хотя между бумагами, в которых и находится изречение: священные храмы, но это не что иное, как одно только изречение, по употреблению о ложах говоримое, а не самая вещь. Действительно же храма, ниже посвящения не было никакого между нами.

Дополнение. В пополнение 18 и 19 пунктов: что между нами не было ни архиепископов, ни епархий, ни посвященных храмов, сие по самой справедливости утверждаю. Ежели же слова сии в каких наших актах или градусах находятся, то разве употреблены переводившими для придания большего уважения, так, как комнату, в которой было собрание масонское или ложи, называли храм, и тому подобные другие слова.

Возражение. Хотя он и говорит, что епископов, ни епархий, ни священных храмов в самой вещи не было, а только-де в ложах были о сем одни изречения, из сего судить можно двояко, если подлинно были, то сие противно законам церкви и правительству, буде же не было, то они не сущие ль обманщики своих товарищей и отвратители от пути истины? Ближе же всего заключить можно, что епархиями они именовали в разных местах их ложи, а мастеров называли епископами.

20. Вопрос. Из бумаг ваших видно, что вы имеете носить орден и называете его святым, а как в России кроме помазанника божия, то есть государя, никто ордена возлагать не может, то объяснить вам, как вы осмелились украшать орденами свою собратию, да и называете еще то святым, что значит сея орден, за какой подвиг дается, кем установлен, на каких правилах и из какого вида?

Ответ. Слово орден, в бумагах наших находящееся, не означает ордена возлагаемого и носимого, но говорится и употребляется о обществе этом, которое и называется орденом, кем же сие общество или орден установлен и когда, сие от нас еще было сокрыто и известно не было, что явно по всем нашим бумагам, а только называется он истинным и древним орденом. Такого же ордена, каков изображен в сем пункте, мы не получали и не давали, и его не было, а были, как и во взятых бумагах содержатся, знаки гиероглифические по градусам, которые надевали во время собрания, и кто то место занимал, тот и надевал тот знак, а когда другой заступал его место, то надевал этот знак, а прежде надевавший его не мог уже употреблять того знака, и такие знаки к людям не принадлежат, но месту.

Дополнение. Что слово орден, в бумагах наших находящееся, не означает ордена носимого, но говорится об обществе, то вспомнил я, что в тех же бумагах вместо ордена называется институтом и другими словами. Но самого же ордена или даваемого у нас, сколько мне известно, истинно никакого не было и нет, кроме гиероглифических знаков, о которых там показано. Что касается до показанного знака с изображением на звезде св. Андрея Первозванного и на зеленой ленте привешенного, то сей знак есть старый, который употребляем был в ложах Ив. Перф. Елагина в 4-м градусе, который носили в тех ложах на шее, о чем от меня показано в сем дополнении выше на странице, где говорено о ложах и членах. Также и о том, что я показал, что от нас сокрыто еще, кем сие общество и когда уставлено. Сие во взятых бумагах орденских явно, что сие не было нам открыто. Да и потому также явно, что ежели бы нам все уже было открыто, так бы нам уже не было нужды ни в чем просить их позволения.

Возражение. Об ордене хотя и говорит, что у них никакого ордена не возлагают, но сие сказана неправда, потому что из бумаг их видно, что они называют его святым и делают ему присягу с ужасною клятвою, а к тому ж в бумагах его найден крест Андрея Первозванного, о чем он в особом пункте ниже сего изъяснил, но также скрывает о ношении оного потому, чтоб избегнуть за самовольное сего (sic) ордена законного осуждения.

21. Вопрос. Взятая в письмах твоих бумага, которая тебе показывана, чьею рукою писана и на какой конец оная сохранялась у тебя?

Ответ. Здесь, не говоря еще ничего, яко совершенный преступник в истинном и сердечном моем раскаянии и сокрушении, повергаю себя к стопам ее императорского величества, яко не достойный никакого милосердия и помилования, но повинный всякому наказанию, которое воля ее императорского величества мне определит. Сие истинное и сердечное мое раскаяние исповедаю пред богом спасителем моим и пред его помазанницею, ее императорским величеством, и повергаю себя к стопам ее, ожидая своей судьбы от воли ее, и все искренно открою. Бумага сия, показанная мне, писана рукою коллежского советника Баженова в 1775 году в конце или в начале 1776 года. Баженов, кажется, в 1774 году сделался знакомым нам чрез Карачинского, Василья Яковлевича, Карачинский был уже масон и с нами в связи, а после и Баженов также принят в масоны и сделался с нами поэтому коротко знаком. В вышепоказанном году ездил он в Петербург по своим делам, пред отъездом за несколько сказал он мне и Гамалее, что он по приезде будет у той особы, о которой в бумаге говорится, и сказал, эта особа ко мне давно милостива, и я у нее буду, а вить эта особа и тебя изволит знать, так не пошлете ли каких книжек. При сем он ли мне сказал, что слышал от купца, торгующего книгами в Петербурге, или я сам слышал от того купца, а купец этот, Глазунов, был пред тем в Москве и был у меня по книжным торговым делам, сего истинно не помню,— что для той особы искали в книжных лавках нового перевода Арндтова ‘О истинном христианстве’. Я отвечал, что та особа меня знает только потому, что я раза два или три подносил книги, и не думаю, чтобы та особа помнила меня, однако мы посоветуемся с старшими братьями об этом, и как решимся, посылать ли эти книги или нет, я тебе после скажу, с тем мы и расстались. А где он об этом говорил, у себя ли в доме или у меня, не помню. Я послал к князю Трубецкому и сказал ему об этом, и советовалися об этом, а другие знали ли об этом сначала, не помню, не помню же и того, был ли в то время в Москве барон Шредер, и ежели был, то знали об этом тогда еще барон Шредер и князь Юрья Никитич Трубецкой, ежели также был в Москве, наконец присоветовали мне книги послать, но подтвердить ему, чтобы он сам отнюдь не высовывался с книгами, а разве та особа сама зачнет. Книги ему отдал я ‘О истинном христианстве’ и, помнится, еще избранную библиотеку для христианского чтения, мы оба его с Гамалеею сколько возможно просили, чтобы он сам не зачинал говорить и поступал с крайнею осторожностию. По возвращении его из Петербурга прислал он ко мне или к Гамалее сказать, что он приехал, и звать к себе, не помню, оба ли или я один прежде приехал к нему, где он сказал, что он у той особы был принят милостиво и книги отдал, и кое-что конфузно рассказал о том, что в бумаге писано, сказав, что он все напишет и привезет ко мне. Я об этом сказал князю Трубецкому, и он просил меня, чтобы я, как скоро получу от него бумагу, показал бы ему. По получении от него бумаги, читавши оную с Гамалеею, мы испугались, и ежели бы не для показания князю Трубецкому, то тогда же бы ее сожгли от страха, хотя и радовались милостивому принятию книг, и не верили всему, что написано. Я показал к. Трубецкому эту бумагу, ее читали и также видели, что он много врал и говорил своих фантазий, выдавая за учение орденское. Князь Трубецкой требовал у меня этой бумаги, но я сказал ему, что я несколько ее оранжирую и, переписав, ему ее отдам, тогда же решился этой бумаги Баженову не отдавать назад и протягивать это под разными отговорками, в самом же деле боялись его болтливости, и чтоб сколько возможно запретить ему ни с кем из братьев не говорить, кроме нас двоих с Гамалеею, и чтобы сказать ему, что из наших, кроме нас двоих, о сем никто не знает, что я исполнил, и после часто ему подтверждали и запрещали. Переписывая, я ее сократил и, все невероятное выкинув, отдал переписанную кн. Трубецкому, а эту оставил у себя. Здесь, как пред богом страшным судиею, как на страшном его суде, повергая себя к монаршим ее императорского величества стопам, исповедаю и внутренность моего сердца, как пред богом, открываю о двух пунктах: 1-й, что сей поступок не имеет никакого сношения с письмом принца Гессен-Кассельского к профессору ли Шварцу, присланным или в бытность его в копии данным, чего совсем не помню, и это по смерти его, профес. Щварца, и со всею бывшею с герцогом Брауншвейгским связью совсем из головы у нас вышла. Да и при жизни его почитали это намерение вредным для государства, и для искания нашего по масонству, и для нас самих и принимали за фантазию, никогда сбыться не могущую, и потому всегда сему намерению противились внутренно. При сем вспомнил я, что союз, сделанный с князем Гагариным, о котором я в ответе моем на третий пункт показал, что совсем не мог вспомнить, как и по каким обстоятельствам здесь был, подробно вспомнить и верно не могу и боюсь, чтобы не оклеветать напрасно, поскольку могу вспомнить, то кажется, что по поводу письма принца Гессен-Кассельского с кн. Гагариным сделано было соединение, то и сию истинно говорю, как пред богом, что по смерти профессора Шварца обо всем этом союзе и рыцарстве иначе не вспоминали, как в шутку. Сие еще по самой истине утверждаю, что тот поступок с сим по бумаге Баженова о упоминаемой особе никакого сношения не имеет. 2-й, что по получении в наши руки бумаги сей, Баженовым писанной, никакого намерения, ниже поползновения к какому-нибудь умыслу или беспокойству и смятению не имели, ни в мысли не входило, сие пред самим живым богом и пред стопами ее императорского величества исповедаю и утверждаю и готов кровию моею запечатать. От князя Трубецкого услышал я после, что из этой Баженова бумаги сделана еще кратчайшая выписка о образе мыслей той особы и по переводе отдана барону Шредеру, который хотел об этом писать в Берлин, и по сему-то его, барона Шредера, письму был ответ под N 12, в следующем, ’22’, пункте упоминаемый. После того ездил еще Баженов в Петербург в 1787 или 1788 года, не помню, он просил опять, чтобы с ним послать к той особе книг, и тогда по совету же дана мною книжка, извлечение краткое из сочинений Фомы Кемпийского, и еще на немецком языке, книга ‘О таинстве креста’, и эту с тем, что ежели угодно будет той особе читать на немецком языке. По возвращении Баженова из Петербурга дал он мне опять записку, которая или осталась у меня же и должна быть в бумагах, или у князя Трубецкого, или же по прочтении теми же отдана ему, сего совершенно не помню. В ней описано было также, что та особа приняла его милостиво, что книги поданы и приняты благосклонно, что разговор был о книгах и о том, что уверен ли он в том, что между нами нет ничего худого? Баженов уверял ту особу, что нет ничего худого, а та особа с некоторым неудовольствием говорила, что, может быть, ты не знаешь, а которые старее тебя, те знают и тебя самого обманывают. Он уверял, что нет ничего худого, клятвенно еще был разговор о книгах поданных. Сия записка была гораздо короче, и что та особа заключила тем: бог с вами, только живите смирно, об немецкой книге та особа сказала, что читать ее не может, и не помню, оставлена ли она или отдана обратно. Нынешнею зимою Баженов был опять в Петербурге и пред отъездом своим в Петербург был у меня потому, что я по болезни своей не выезжал, сказывал, что он едет в Петербург, и спрашивал, не пошлю ли я к той особе книг, но я отказался и сказал ему, что за болезнию некогда мне приготовить. По возвращении его оттуда сказал он, бывши у меня, а записки уже не было от него, и говорил, что он у той особы был, и принят был с великим гневом на нас, и что та особа запретила ему и упоминать об нас, а ему сказала: я тебя люблю и принимаю как художника, а не как мартиниста, об них же и слышать не хочу, и ты рта не разевай об них говорить. Знали о бумагах Баженова, кроме меня, Гамалея, двое князей Трубецких, Шредер, Кутузов, Лопухин Ив. Влад. и Тургенев. В заключение сего пункта паки повергаю себя к стопам ее императорского величества с сердечным истинным моим раскаянием в сем поступке, достойном жесточайшего наказания, никакого помилования не дерзаю я даже ожидать от прогневанной столь справедливо милосердой моей монархини, да будет ее воля со мною, но дерзаю от милосердия ее, проливая слезы раскаяния и горести, дерзаю единой капли милосердия ее испрашивать для троих бедных младенцев, детей моих, и для брата, который по любви ко мне вступил и в масонство и в члены Типографической компании и в делах не имел никакого участия. Со мною же да будет воля ее императорского величества! я всякое наказание сим поступком заслужил и достоин оного. Господи, ты зришь проливаемые мною слезы, умягчи гнев прогневанной мною монархини, да капнет единая капля от милосердия ее на бедных детей и брата моего.

По сему пункту ни мыслить, ни писать без внутреннего содрогания, искреннего и сердечного раскаяния и трепета не могу, даже и за перо взяться, свидетель живый бог сему, одна мысль о сем меня грызет и съедает, проливаю пред богом спасителем моим и пред ее императорским величеством слезы раскаяния и страдания, но что ж — могу ли возвратить и сделать, чтобы не было сделано то, что сделано? Бог видит, что я сделал это не как умышленный злодей, но пред ее императорским величеством предстою я как действительный злодей, искреннее и сердечное мое раскаяние и пролитие слез на всю жизнь мою остались мне единым утешением, да будет со мною воля ее императорского величества! умилосердися токмо, милосердая монархиня, над бедными сиротами детьми моими и братом и помилуй их! В дополнение и объяснение показанного уже мною, не по укрывательству, но истинно что и как упомнил, и теперь что и как могу упомнить, искренно, без всякого укрывательства, скажу об известной бумаге. Прочитавши оную, должен был о том донести, но я не исполнил сего, в чем я преступник, повергаю себя к стопам ее императорского величества! испугался, прочитав написанное, и истинно не поверил, зная того человека, который писал оную, но подумал, что хотя часть малая справедлива, о милостивых отзывах и милостивом принятии книг поданных, то радовался и надеялся милостивого покровительства и заступления, другого же никакого подвига при сем истинно, как пред богом говорю, не было. Прежнее намерение Шварцево по письму принца Гессен-Кассельского у меня и из головы вышло, и я об нем и вспомнил только уже здесь, когда показано оно мне было, что поистине, как пред богом, говорю, чтобы думать тогда о введении той особы в орден, я бы и помыслить сего не осмелился и почитал бы то невозможным исполнению, но единственно надеялся только и ожидал милостивого покровительства и заступления. Показал сию бумагу князю Трубецкому, потому что советовались о посылке книг, то он просил, чтобы ему верно дать знать по возвращении Баженова, как приняты будут книги тою особою и что будет говорено, другим же, о которых говорено, подлинно ли показана бумага или только сказано, и мною ли или князем Трубецким, и скоро ли, верно того не помню, боюсь оклеветать кого напрасно, ибо и сам на память свою не надеюсь, но вспоминается теперь писав, что едва ли и князь Енгалычев не знал о том, ибо он тогда был очень дружен с барон. Шредером и князем Трубецким. Оставалась ли сия писанная Баженовым бумага у князя Трубецкого или нет, о том верно не помню. Для чего не отдал я князю Трубецкому самой сей бумаги, а отдал написанную мною, сего как ни старался вспомнить, не мог, а помню, что сделал я это из осторожности. Переписывая, я сократил ее и привел в литеральный порядок, но как сокращал и что выпускал, не помню, и самой сей бумаги что писано, не помню. Но сколько могу вспомнить теперь, то кажется мне, что я, отдавая к. Трубецкому сию бумагу, не знал тогда, что из нее такое употребление будет сделано, что выписка будет дана барону и он по ней будет писать в Берлин или возьмет с собою, ибо я верно не помню, послал ли князь Трубецкой оную к барону или отдал ему ее, потому что не могу совсем припомнить, в Москве ли тогда был барон или в Берлине, но думал, сколько могу припомнить, что он хочет кому показать ее без меня, чтобы я не знал о том. Узнал же я от него о том, что сделана выписка, переведена и отдана или послана к барону, уже после, но по прошествии какого времени, совсем не помню. Знал ли о сей бумаге князь Репнин или нет, сего совершенно не знаю и говорю сие по сущей справедливости, как пред богом. Оставлена сия бумага у меня была истинно с тем только, чтобы не отдать ее Баженову назад, чтобы он не стал кому-нибудь показывать оную, и спрятана она была в бумагах моих, и с того времени она у меня и в руках не была, по прошествии сколького времени не помню, в деревне я искал ее, чтоб сжечь, но не нашел, и помнится, что и у князя спрашивал Трубецкого об его списке, то сколько могу припомнить, кажется, что он мне сказал, что сжег. Другого же намерения, паче же злого, свидетельствую я самим богом, не было ни у меня, и ни у кого из нас, о том же, о чем упомянуто было, что не было ли у нас намерения печатать, я без внутреннего ужаса и выслушать не мог и в сем самого живого бога призываю во свидетеля, да накажет он меня, ежели хотя в мысли сие когда-нибудь входило, и в сем пункте за всех, о коих показано, что знали о сей бумаге, равно как и за себя ответствую. Книги посланы были: 1) Арндта ‘О истинном христианстве’, 2) помнится, послана же ‘Библиотека избранная для христианского чтения’, 3) извлечение краткое из сочинений Фомы Кемпийского, и 4) на немецком языке ‘О таинстве креста’, кажется, послана была, кроме же сих книг совершенно не помню. О упомянутом в известной бумаге мужике я его спрашивал, и он мне сказал что-то, только вспомнить совсем не могу.

Возражение. Как он по сему пункту вопрошаем был двоекратно по причине несогласного с существом самого дела показания, как о том значит особая при сем записка, в сем пункте сам он признает себя преступником.

22. Вопрос. В бумагах твоих взяты писанные твоею рукою под N 12 из ответа великого приората извлечения на представление Сацердосово, для чего ты оное писал, какое ты имел побуждение оное писать, так, как и означенных в тех в тетрадях персонах объяснить, по каким обстоятельствам они в те тетради внесены?

Ответ. Имя кн. Репнина внесено было в сей ответ по представлению же баронову, здесь скажу все, что о знакомстве кн. Репнина знаю. Офицер Гине, на которого сестре женат сын Татищева, приехал в Москву, помнится, в начале 1785 года и познакомился с кн. Трубецким, с бароном и со мною, помнится, по письмам от Поздеева. Он весьма хвалил кн. Репнина и сказывал, что в нем сделалась великая перемена. Барон этого Гине полюбил, и он жил с ним, после того князь приехал в Москву, и Гине их познакомил, и барон с ним видался. Сколько продолжалось его с князем знакомство, не помню, но кажется, что до самого отъезда. Я слыхал от кн. Трубецкого, по словам бароновым, великие об нем похвалы. По отъезде бароновом в Берлин продолжали с князем знакомство Поздеев и Гине по его препоручению. А по возвращении бароновом из Берлина, во время которой бытности своей писал он упоминаемое представление в Берлин, в 1786 году в конце виделся он с кн. Репниным один раз, и после свидания сего слышал я от кн. Трубецкого, что барон Шредер князем Репниным недоволен и видеться с ним более не хочет, а хочет знакомство свое совсем прервать. Причину сего мне не сказали, а только что барон князем крайне недоволен, и барон больше с ним, кажется, и не видался. По отъезде бароновом с Кутузовым в Берлин опять в 1787 году, кажется года через два или больше, не помню, виделся с князем Репниным кн. Трубецкой и советовал ему познакомиться покороче с Ив. Вл. Лопухиным, но сам ли он ему о том сказал или через Поздеева, сего не помню, и от того времени кн. Репнин состоит в знакомстве с Лопухиным.

По содержанию сего ответа хотя и дозволено было кн. Репнина принять в орден, но он, барон, по неудовольствию своему на него или по другим каким причинам только не исполнил этого, а по отъезде его и нельзя уже было исполнить сего и доныне по причине присланного с бароном запрещения с наступления 1787 года прервать всякие собрания и принятий никаких не делать, хотя же и позволено кого принять, до того времени, покуда прислано будет опять позволение, а сего позволения еще нет, и оного в Берлине Кутузов и дожидается. И потому я уверен, кн. Репнин еще не принят.

По последнем этом отъезде барона Шредера кн. Трубецкой этот ответ перевел с немецкого языка и дал мне списать для себя, конца же сего ответа не дал, почему так и остался недоконченным.

Дополнение. В дополнение сказанного о кн. Репнине: что он принят только в теоретический градус, но кем принят, бароном ли во время его знакомства или после сего, верно не помню. Право же главного надзирателя дал ему Ив. Вл. Лопухин. В сем градусе и ныне он состоит. В орден же он не принят, хотя и позволение было его принять, по сказанной там причине. А что князь Репнин действительно и по сие время не принят, то сие и список, данный мне Ив. Вл. Лопухиным, во взятых у меня бумагах доказывает, потому что кн. Репнин в том списке показан только в теоретическом градусе, с правом главного надзирателя.

О том, что у нас связь с берлинскими братьями, и что переписка с ними есть, и что Кутузов там живет, кажется должен знать кн. Репнин ежели еще не от Шредера, то от Ив. Вл. Лопухина, однакож верно сего не знаю. По сему 22 пункту моего показания, равно и в сем дополнении употребляемые мною слова: не знаю, не помню, помнится, не из укрывательства, но истинно в прямом смысле и без всякого обмана и коварства.

Что касается до бумаги: ответ приората на представление Сацердосово, то поистине показание мое справедливо и не ложно о том, что бумага сия или ответ писан не ко мне, но к барону Шредеру. Ежели же бы ко мне, то и представление было бы от меня, а не от барона, чего во всем том ответе нет, и мое имя Коловион даже нигде не упоминается. По переводе же сего ответа князем Трубецким дал он мне его списать не по праву, что я должен иметь у себя сей ответ, но по доверенности его ко мне.

Возражение. В сем пункте явно он себя обличает, что он преступил должность верноподданного, но, однакож, говорит, что-де к Шредеру писал к. Трубецкой, а что-де на то Шредер писал, то-де Трубецкой письма не показывая, о сем, кажется, надобно спросить князя Трубецкого, а притом взять и подлинное Шредерово письмо.

23. Вопрос. В письмах ваших найдено сделанное вами положение, чтобы иметь тайную типографию, то и должны объяснить, для каких причин оную завели, где, кто оною управлял и что в оной печаталось?

Ответ. О типографии тайной показал я в ответе моем в 15 пункте искренно и верно, со всеми обстоятельствами. А здесь в пополнение того с искренностию и верностию доношу, что кроме книг, показанных в 15 пункте, в сей типографии ни одной строки печатано не было, и заведена была единственно для печатания сих книг, а управляли оною мы двое с Ив. Вл. Лопухиным. По взятии же сих книг в деревню кн. Черкасского, как показал я в 15 пункте, чем печатание оных прервалось, и перевезены литеры и станы опять в прежнюю типографию.

Возражение. О тайной типографии и какие печатаны книги, в сем пункте ответа его сказано, из сего заключить можно, что они, может быть, и другие вредные печатали книги, о коих еще правительство доныне неизвестно.

24. Вопрос. Предлагал ты сборищу, чтобы составить комитет для переводу систем древних народов и для богослужения, а как в России богослужение и обряды уже установлены, то за сим никакое богослужение и обряды, а паче египетские и жидовские, кои не основаны на евангелии, терпимы быть не могут, то и сказать вам, на какой конец вы такие системы, кои развращают учение российской церкви, заводить заботились?

Ответ. Совсем не могу вспомнить, чтобы я такое предложение делал, помню я, что в Дружеском обществе предлагал я о том, чтоб из членов, которые могут, взяли на себя собрать хрестоматию для четырех языков: греческого, латинского, немецкого и французского, разве не предлагал ли еще о переводе книги о нравах, обычаях, законах, богослужениях, науках и проч. всех древних народов, то ежели это мною предложение делано, так делано оно так, как о переводе исторической книги, сию же книгу не помню кто мне расхвалил, но и сего совсем не помню, где предлагал и как.

Возражение. Что о сделании комитета для переводу систем древних народов и богослужения, то он обличен данным его в сборище предложением.

25. Вопрос. Здесь, в России, законами наистрожайше запрещено не только иметь переписку вымышленными цифрами, запершись в комнате, но вы, закрывая ваши сборища от правительства, вымышляли цифирную азбуку и гиероглифы, то объяснить вам, для чего вы такую переписку учредили, а как ваши сборища и деяния не могли быть позволены, то вы сие и скрывали, ибо как вы говорите, что делали те сборища для пользы общей, сии слова ваши есть ложны, потому что делать добро таить нужды не настояло, а как оно вредно, то вы и таили.

Ответ. Азбуки, употребляющиеся по градусам, не нами вымышлены, но присланы из Берлина при градусах, и в них и находится, что в тех бумагах явно, и употребляли их только по находящемуся там предписанию, вообще при искании сих градусов мы худого намерения не имели, а в том, что употребление сих азбук законам противно, яко виновные, к монаршим стопам ее императорского величества повергаем себя, испрашивая милосердого прощения.

Возражение. Буде б не было в их сборищах вредного, то б таких вымыслов делать было не для чего, что ж он говорит, что не знал о запрещении иметь тайную переписку, но сим они извиняемы быть не могут потому, что все их сборищи и деяния в противность законов, ибо они не хотели оным повиноваться, а повиновались повелениям великого мастера.

26. Вопрос. Кому гонение было, и кого подозревали, и кто сборищи ваши в Калиостровой системе, иллюминатов и мартинистов, и как вы о сем сведали, и почему?

Ответ. Помнится, что в 1786 году и следующем почти, можно сказать, по всей Москве говорили и называли общество наше разными именами, но большая часть называли мартинистами, а почему, подлинно и теперь не знаю.

Возражение. Чтоб он не знал, почему их описанными именами в сем пункте называли, сие неправда, а он знать должен, но открыть о сем не хочет, а что они есть таковы, то обличают их собственные акты и печатание тайно развращенных книг.

27. Вопрос. Писателя ‘О заблуждении и истине’ сам ты описал, что он не такой автор, которому верить должно, однако книги оного автора и по запрещении печатать велел, а из сего судить можно, что ты такою ложною нелепостию старался людей развратить, закружить головы из корысти, как судить м

ожно, а после сего как можешь ты говорить, что печатал нравственные книги?

Ответ. Не могши вспомнить теперь, к кому и по каким обстоятельствам писал я об авторе книги ‘О заблуждениях и истине’, не могу иного сказать, как то, что я ныне об этом писателе так думаю, но что это писано мною, должно быть, несколько лет спустя по напечатании сей книги. Когда же печатали оную, тогда была она в уважении у всех. В дозволении продавать оную книгу по запрещении приносил я и ныне приношу повинность мою, повергая себя к монаршим стопам ее императорского величества, при печатании же оныя но было намерения сделать оною книгою вред или развращение, но печатана была как новая книга, которую на французском языке, так можно сказать, все знающие сей язык в Москве покупали, так надеялись иметь от нее прибыль.

Возражение. Книга печатана истин заблуждени (sic), как сам он говорит, из корысти, а посему как он может говорить, что-де книги они печатали нравственные, ибо сам он о сей книге говорил, что нельзя этому автору верить, а из сего судить должно, что они предпочитали корысть свою более, нежели охранить общество от развращенных мыслей.

28. Вопрос. Печатал ты книги, называемые таинственные, но в то же время запрещал печатать имя авторов и переводчиков их, то о сем открыть тебе, для чего ты имена сии таить велел?

Ответ. Не могу припомнить, при каком бы случае и при какой книге я утаивал или приказывал утаивать имена авторов, но сколько могу помнить, печатаны были книги так, как оные приносимы и отдаваемы были переводчиками и авторами.

Возражение. Что таинственные книги печатаны с повелением от него таким, чтоб имен авторов не печатать, сие найдено в его бумагах, а он сие скрывает, хотя закрыть сочинителя тех книг, из сего можно заключить, что оные книги, конечно, вредные и наполнены развращенными выражениями, однакож можно сведать от приказчика Кольчугина или от его товарищей.

29. Вопрос. В ответах своих говоришь ты, что-де в ложах происходило, то ты совсем мало знал, но вот ты обличаешься, ты был первый подвижник в вашем сборище и сам писал все постановления оного, а потому и должен ты открыть, не утаивая ничего, а паче не отвращая на мертвого Шварца.

Ответ. В ответах моих, где показывал я, что совсем чего не знаю или о чем мало знал, говорил я без всякого укрывательства себя, как только и сколь мог упомнить, что же ни я, ни другой кто из русских заводчиком или вымыслителем сего не был, но искали все вместе, сие по всем показаниям моим и по взятым у меня бумагам видно, а что во взятых у меня бумагах находятся многие переписанные моею рукою, то сие потому, что по предписанию ли или так было сказано на словах (сего верно не могу упомнить), чтоб всякий начальник для употребления бумаг в своих собраниях с находящимися под его начальством членами переписывал все бумаги сам своею рукою, так и я должен был оные переписывать сам для употребления с находящимися тогда под моим начальством членами. На умершего же профессора Шварца не обращал я ничего с намерением закрывать себя, но точно так показывал, как происходило и сколько мог припомнить.

Возражение. В ответах, выше сего описанных, говорил он, что-де в ложах происходило, то будто б он совсем не знал или знал мало, а большею частию знал Шварц, но сие говорит он неправду, потому что вся связь их сборища писана рукою его, Новикова, не только однажды, да и дважды, а по сему видно, что он в сем сборище первый был подвижник.

30. Вопрос. Не устыдился ты, при всех тебе деланных внушениях и убеждениях о показании самой истины, в ответах твоих сие все презрить и показал между прочим, что будто ты имел с Шварцем холодность, но ты о сем сказал неправду, что Шварц был предан тебе, а ты ему, в сей сказанной тобою неправде обличаешься тем, что ты в ложах предлагал о даче Шварцевой жене за подвиги мужа ее награждений и о произвождении ей и детям ее вечного пенсиона.

Ответ. В показании моем, где говорил я о бывшей между Шварцем и мною холодности, говорил я не вымышленно, но сказал только, как действительно было: о чем и все те, которые были с ним в короткой связи, знают. Что же профессор Шварц всеми в короткой связи с ним бывшими был любим и уважаем, того я нигде не отрицал. Что же предлагал я, не помню только где, в ложе или в Дружеском обществе: о даче оставшейся жене его с двоими детьми пенсиона, то сие подлинно было так, потому что она осталась после его без всякого пропитания.

Возражение. В ответе говорил, что будто б между Шварцем у него происходила холодность и будто б Шварц многое от него скрывал, но из бумаг его видно: первое, говорил он и товарищи его такие похвальные при погребении его речи, кои достойны б были самому великому в государстве мужу по сделанным заслугам отечеству, второе, подал в сборище предложение о даче жене Шварцевой награждения, а потом и о вечном ей и детям пенсионе.

31. Вопрос. Сходно ли с установленною государю присягою делать в вашем сборище присягу в том, чтобы пред начальником никакой тайны не умалчивать. Сие инаково полагать нельзя, как вы обязывали сею присягою таких людей, кои находятся в службе государевой, то и открыть вам, для каких видов сию клятву налагали?

Ответ. Не могу вспомнить точных слов сего пункта, но сколько могу припомнить, то кажется, что сказано там не в неограниченном, но в ограниченном смысле: ‘ни о какой тайне не умалчивать’. С прибавлением слов: ‘относящейся до него или относящейся до ордена’. В противном случае никто бы не стал оной делать. И по сему пункту делающий оную не только о государевых делах, но ниже о своих собственных домашних делах не обязывается открывать. Я не могу упомнить, в какой пиесе, но верно знаю, что есть изъяснение как сего, так и других пунктов, в котором ясно сие истолковано. Да помнится же мне, но верно сказать не могу, едва ли и сверх сего объяснения не было о сем точно пункте писано, что он кажется здешним членам не довольно еще ясным, так чтобы дали оному ограниченный смысл или же при поездке бароновой о сем поручено изъясниться, только всегда после того сказывали изъяснение в отрицательном смысле, к чему по сему пункту не обязывается.

Возражение. Теперь к закрытию своего преступления другого говорить нечего, как дать свои толкования, то есть различать ограниченный и неограниченный смыслы, но в самом деле должно принять деланную ими присягу в том смысле, как сказано в вопросном пункте, ибо в России никакая присяга без власти правительства употребляема быть не должна.

32. Вопрос. Воинская ложа где и когда и кем заведена и кто в оной начальники?

Ответ. Особой воинской ложи нигде, никогда и никем заводимо не бывало и нет между нами, ниже в намерении у нас нету и никогда не бывало, в чем живым богом дерзаю свидетельствоваться! и я ни от кого из наших ниже малейше похожего на сие ничего не слыхивал. А известно мне только то, что по английскому еще масонству в прежнюю войну была в армии ложа его превосх. Петра Иван. Мелисино и не было ли еще и ложи кн. Гагарина, но о сей верно не помню, была ли же в нынешнюю прошедшую войну в армии ложа, о сем ни от кого не слыхивал и не знаю.

Возражение. В ответе сказал, что у них военной ложи нет, а была-де такая ложа в прошедшую турецкую войну у Петра Иван. Мелисино и не было ли еще у князя Гагарина, в нынешнюю ж прошедшую турецкую войну была ли та ложа, не знает, о сем сведать можно от Мелисино и к. Гагарина, и то только для того, чтоб узнать военной ложи акты, ибо если в оных такие ж правила есть, какие князю Репнину при вступлении в орден предписаны, то едва ли удобны для воина.

33. Вопрос. Университет учрежден от правительства для общей государству пользы, а вы завели в оном ложу, назвав ее университетскою, на сие объяснить вам, кто сию ложу учредил, когда, кто оной начальники и с ведома ль командиров университета?

Ответ. Собственно в университете или в университетском доме ложа заводима никогда не была, сколько мне известно, а была ложа под зависимостию ложи кн. Трубецкого, о которой в моих показаниях сказано и в особом месте о ложах и членах упомянуто же, в которой был мастером ложи Страхов. Прозвана же она была университетскою потому, что из университетских, сколько их было, то почти все в ней были, но были и другие. Я не думаю, чтобы заведение сей ложи кн. Трубецким сделано было с ведома начальников университета, но верно не знаю.

Возражение. Университетская ложа существовала, сие найдено в бумагах Новикова, чего и он не отрицает, а сказал, что-де оная заведена не в доме университета, но особо и была зависима от к. Трубецкого, а мастером был Страхов, университетскою ж ложею названа она потому, что из университетских сколько их было, то почти все в ней были, из сего довольно видно, сколько заботились начальники университета, чтоб их сборищи были числом людей умножены, забыв при том те правила, для какой государственной пользы университет был учрежден.

34. Вопрос. В Могилеве кем и когда ложа заведена, и кто в том сборище начальники, и сколько всех, как вы называете, братиев?

Ответ. В Могилеве, сколько мне известно, заведена была ложа сначала профессором Шварцем, о чем находится в показании моем на третий пункт, по выезде его из Могилева как она продолжалась, не знаю, но ведаю, что чрез него, Шварца, она опять возобновилась, и помнится, по возвращении его из поездки в Берлин, но как и когда, верно не помню. В сей ложе по выезде из Могилева, кажется, выбран был Андрей Иванович Веревкин мастером ложи. Членов в ней, сколько могу упомнить, едва ли больше десяти было, и кажется мне, что она уничтожилась тогда же, как все московские ложи уничтожились, наверно сказать не могу, и о сем показано мною на особом листе о ложах и членах.

Возражение. О могилевской ложе писано на особом листе.

35. Вопрос. Российских лож архив у кого в доме хранится?

Ответ. Общего архива всех лож российских не было никогда, но всякий начальствующий имел у себя. Начали было при профессоре Шварце заводить по его желанию, и было несколько собрано, которые и находились в том же доме, в котором собирались ложи, но с того времени как г. обер-полицеймейстер осматривал ложу и ложи уничтожились, я совсем не ведаю, где сии бумаги, а должен знать Ив. Вл. Лопухин, потому что сие ему поручено было еще при профессоре Шварце.

Возражение. Чтобы архивы у них не было, тому верить нельзя, но как Новиков говорит, что нет, а нужно сведать от Лопухина, взяв его бумаги, буде он до сего времени их не прибрал.

36. Вопрос. Из положениев ваших видно, чтобы в вашем сборище делать золото, то и открыть вам, кто в оном ремесле употреблены были, делано ли золото, буде сделано, то сколько всего и куда употребляли или же сыскан ли химиками вашими философический камень и кто также и о сем заботился?

Ответ. О делании золота, искании камня философского и прочих химических практических работах предписанных во взятых бумагах, хотя и находится там, но как из нас не было никого еще, кто бы практическое откровение сих работ знал, то посему все предписания и оставались без всякого исполнения. Пред отъездом же Кутузова из Берлина сказано было, о чем в показаниях моих, не упомню в которых местах, упомянуто, что Кутузов в Берлине будет научен и наставлен между прочим и в практических химических работах, но исполнилось ли сие обещание или нет, не знаю, а слышал я от кн. Трубецкого, что Кутузов писал к нему, что он упражнялся в практических работах.

Возражение. О делании золота и философического камня должно спросить князя Трубецкого, ибо он переписку вел с Кутузовым и Шредером, да и над сборищами главный начальник.

37. Вопрос. Из повеления, писанного тобою, значит, что в вашем сборище есть иллюминаты, а вы предписывали, чтобы их не обличать, то показать вам, кто они таковы были, у вас ли ныне или выбыли, то когда и куда, а вы же уверяете, что они в сборище вашем нетерпимы.

Ответ. Какое сие писанное мною повеление, означающее, что между нами находились иллюминаты, и о предписании моем не обличать их, сколько, так сказать, не ломал я голову вспоминая, но не только что вспомнить, ниже в понятие мое могу сие вместить, как это могло случиться. Ибо я уверен, и сие смею сказать пред самим богом, что между нами иллюминатов не было и нет, разве мы все из русских членов до одного обмануты, но сему быть невозможно по всем с нами происшествиям и чистым предписаниям об осторожности противу иллюминатов с великою строгостию и по всем берлинских братьев отзывам об иллюминатах даже с омерзением, и не могу я думать о таковом гнусном, коварном и преступном обмане. И ежели бы они сие с нами сделали, то было бы сие наигнуснейшим коварным и преступническим злодеянием, вопиющим к богу об отмщении за таковое злодеяние. Но о таковом злодеянии и коварном обмане нас с их стороны по всему тому, что мне уже известно, я ниже помыслить не могу. Показание же мое о нетерпимости иллюминатов орденом есть справедливо. Может быть, оно неверно только в том, что все ли я это слышал вдруг от Шварца или заимствовалось в памяти моей и из последовавших за тем предписаний об иллюминатах, сего верно сказать и в памяти моей по чрезмерной слабости, в которой нахожусь, разделить не могу, но я верно сказал все, что только мог упомнить, и теперь еще утверждаю и сам в том уверен, что иллюминаты в ордене златого розового креста совершенно не терпимы и нет их в оном: и в истине сего моего уверения или уверенности в том дерзаю призывать всесвятейшего живого бога во свидетели. Сколько мне известно, то даже по малейшим подозрениям в знакомстве или какой связи с иллюминатами которого-нибудь члена ордена, уверившись в том, тотчас из ордена исключают.

Возражение. Хотя он о нетерпимости иллюминатов в их сборищах и уверяет, но повеление, его писанное рукою, точно говорит, чтоб их терпеть и не обличать, а посему можно ли уже верить, чтоб у них в сборищах иллюминатов не было, буде они и сами не те ж.

38. Вопрос. Называемые вами мистические книги, о коих, как из бумаг ваших видно, вы говорите, что они писаны духом спасителевым, посему изъяснить вам, чьего они сочинения, сколько их и под каким названием они печатались, и где они ныне есть, и не те ли самые, кои вам печатать запрещены, и кто их цензоровал?

Ответ. Под именем мистических книг известны были между нами те книги, кои учеными в класс мистических книг помещены, те или другие по произволению сим названием именованы были, что же бы в бумагах наших находилось изречение о каких-нибудь книгах, что писаны они были спасителем, сего я никак вспомнить не могу, в каких бы наших бумагах изречение могло находиться, по какому поводу и кем бы написано это было, да я и не слыхивал ни от кого ни о каких книгах такового изречения, и потому, но видя сам, не могу и изъяснения никакого сделать на оное. У нас из всех напечатанных книг я не помню ни об одной, о которой бы не только чтобы было написано, ниже чтобы говорено было, что писано спасителем. И кто ж бы посмел сказывать такую ложь и кто бы поверил оной? в числе запрещенных книг в первый и в другой раз также не могу я припомнить, об которой бы из них хотя похожее что могло быть говорено, а тем меньше еще писано, кто же которую из запрещенных книг цензуровал, упомнить совсем не могу.

Возражение. Называемые мистические книги, о которых он говорит, что не знает, и таких книг, чтоб они писаны спасителем, нет, но как показаны ему его рукою писанные слова, что сии книги писаны духом спасителя, то он сказал, что-де я совсем о сем забыл, и из запрещенных ли эти книги, и кто их цензоровал, не помнит. Сии книги, надобно думать, таковы, какие терпимы быть не могут, то и нужно сведать об оных от его товарищей.

39. Вопрос. Из бумаг ваших есть одна, писанная к. Трубецким, в коей он страшный ужас описывал при приступе во время вашего сборища в ложу, то и объяснить, какая его столь ужасная должность и звание, что он с таким ужасом делал?

Ответ. Не видав и не знав, о какой бумаге в этом пункте говорится, и не могши ничего припомнить, не могу ничего ответствовать на сей пункт.

653

Возражение. Писанная бумага рукою кн. Трубецкого после ответа показана, и Новиков, смотря оную, сказал, при каком-де обстоятельстве Трубецкой делал написанные в бумаге клятвы, не помнит.

40. Вопрос. Алек. Андр. Ржевский был в здешней ложе префектором, а ныне что он у вас значит?

Ответ. Что Алексей Андреевич Ржевский с нами при жизни Шварцевой был и другие в связи, то показано мною на особом листе о ложах и членах, сколько мог припомнить, но чем он был, как сия связь сделана и долго ли продолжалась, совсем не помню. В переписке с ними был кн. Трубецкой, сколько же мне известно и помнить могу, то сия связь прервалась уже давно, а кажется, что не с того ли времени, как наши московские ложи уничтожились, однакож верно о сем сказать не могу.

Возражение. О Ржевском писано на особом листе о ложах.

41. Вопрос. Кто Локуля, он пишет, что получил письма из французской провинции, сие также есть сборище, в котором благодарят за ваши книги, о сем изъяснить и какие вы книги послали?

Ответ. Кто Локуль, к кому писал и о каких письмах пишет, совсем ничего не могу припомнить.

Возражение. Локуль письмо писал к Новикову, в котором пишет, что получил письмо от общества, из орденской провинции французской, в котором благодарит за наши книги, которыми они пользуются, а как сие показано, то он сказал, не помню, что это за Локуль, и не знаю, какие во Францию посланы нами книги.

42 Вопрос. На кого вы жаловались герцогу, что сборище ваше озлословлено и потом заставили злословцев молчать, о сем изъяснить, кто вас злословил и чем и кто их заставил молчать?

Ответ. О переписке с герцогом Брауншвейгским, что знал и сколько мог упомнить, в показаниях моих написал я со всякою искренностию и без всякого укрывательства, и что по прервании оной в 1782 году, помнится, никакой у нас переписки, мне известной, ни с ним, ниже с другим каким принцем не было совсем, и я ни о какой не знаю совершенно, а посему и не знаю я совсем, о какой писанной к герцогу жалобе в сем пункте упоминается.

Возражение. О переписке с герцогом хотя выше сего в ответе и говорил, но не с такою точностию, как он бумагами его обличался, но после сего вопроса показана была писанная его рукою, из которой ясно видно, что их сборище жалобу приносили, можно утвердительно сказать, на Россию, но он, смотря на сию бумагу, сказал, что жалобу приносили ль, он не помнит.

43. Bonpoс. Писали вы челобитную к герцогу, то сказать, как вы осмелились писать о зависимости от него, миновав своего государя, и как из писем ваших видно, вы знали, что и шведское масонство государыне неугодно.

Ответ. Обо всей связи, сделавшейся у нас с герцогом Брауншвейгским, без всякого намерения нашего к тому, как оное произошло, сколько продолжалось и когда кончилось, показал я со всею искренностию и без всякого укрывательства, что только узнал и мог припомнить, в ответах моих на 3-й пункт и других местах. Что же связь сия сделана с герцогом Брауншвейгским, то по тому показанию видно, что сие сделалось совсем без намерения нашего и без желания к тому, а что начало нами искание масонства у иностранных, о том также в тех ответах мною показано, и тогда мы о неугодности шведского масонства ее императорскому величеству совсем не знали, да и после о том только по общим слухам знали, когда же у нас связь сия совсем была прервана, но обо всем этом говорю я, как только могу припомнить, как же о сей неугодности находится в моих письмах, по какому случаю и к кому писано, совсем не могу припомнить.

Возражение. О челобитной, писанной к герцогу, ссылается на 3 пункт своего ответа, который также, сказать можно, описал не с совершенною точностию, а о неугодности всемилостивейшей государыне о шведской ложе только по слухам.

44. Вопрос. Какие вы из книгохранительниц церковных и монастырских брали книги, чрез кого, и кто вам в том помогал, и у кого книги хранятся?

Ответ. Чтобы из каких книгопродательниц церковных и монастырских кто из нас брал книги, сколько ни старался, но не могу припомнить и не знаю, у кого бы из нас могли быть такие взятые из тех книгопродательниц книги.

45. Вопрос. По сему видно, что вы читали священные книги, то и могли видеть установленные обряды нашей святой церкви, по которым святые мужи поступали святостию и чудесами, вы все то знали, как же решились сделать свои храмы, алтари и жертвенники, священнослужительские употребляли должности, говоря и делая святая святых, так, как и миропомазание.

Ответ. О почтении и преданности нашей к таинствам, обрядам и священнослужению, нашею святою православною церковию установленным и отправляемым, могут свидетельствовать отцы наши духовные и другие из духовных, которые кого знают, а посему и не могли мы тех церемоний и вещей, которые по градусам находятся, принимать в сравнительном смысле с находящимися во святой православной нашей церкви. Привыкши с первого масонского градуса все находящиеся там вещи и церемонии принимать в аллегорическом и гиероглифическом смысле, и в последующих градусах смотрели мы на все сии церемонии совсем с другой стороны. А что в таком смысле, как во святой нашей православной церкви употребляются, не было у нас ни храмов, ни алтарей и проч., как то в моих ответах я показывал, и ныне утверждаю, что у нас не было, и что мы с этой стороны и в таком находящиеся в полученных нами градусах церемоний и вещей ни сами не принимали, ни другим не преподавали.

Возражение. Сей вопрос сделан был точно из их положений, во многих местах писанных и так называемых, а в ответе говорит, что-де самою вещию ничего такого в ложах не было, а говорено было о всем том в аллегорическом и героглифическом смысле, и на все-де сии церемонии в последующих градусах совсем с другой стороны смотрено. Сии их поступки не явно ль обличают, буде б и подлинно так было, как он говорит, их бездельничество и обманы, прельщающие людей, попадшихся в их сети.

46. Вопрос. Объяснить о сей бумаге, кем писана, обещанное к вам доставлено ль и в чем состоит. Пишет к тебе Веревкин, чтобы ты прислал к нему для переводу книги самые трудные и большие, платя на единое пропитание, по-тетрадно, говоря, не додавливайте уже задавленного, и чтобы о сей работе никто не знал. О сем объяснить, какие он книги для вас переводил, по какой связи оное сношение имел с тобою и кто его давил?

Ответ. От Веревкина получил я два письма нынешнею весною, во время болезни моей, но не ответствовал ему по причине оной. Сколько могу упомнить, предлагал он, чтобы его переводы брали мы печатать, и о каких-то предлагал, что они у него или уже готовы, или переводятся, не помню, а в другом, кажется, говорил он упоминаемое в сем пункте. Связь с ним была следующая: переводы его еще и до взятья мною в содержание университетской типографии печатаны были в оной, и книгопродавец университетский по напечатании покупал у него оные. Печатались книги его перевода по сообщению кабинета ее императорского величества на счет оного, по взятию мною типографии прислан был ко мне из университета для печатания перевод его, история о странствиях, а по окончании чего история о мореплавании и потом китайские записки, и знакомство наше по сим только переводам и было. По напечатании первой книги он сделал мне предложение на таком основании покупать у него напечатанные книги, как покупал у него прежде книгопродавец. Мы согласились, который счет между нами продолжался, но как он всегда выпрашивал вперед то деньгами, то книгами так что накопилось на нем, ежели не ошибаюсь, кажется около 2000. Видя, что этому конца не будет, я ему решительно сказал или написал, не помню, что я давать ему не буду ничего, пока счет не очистится, он же после того, не сказавши ничего, по просьбе перевел печатание переводов своих в типографию горного училища, а после узнал я из сих его писем, что печатал он и в академической типографии, но как по письму же его видно было, приказано было печатание переводов его остановить, то он и делал сие предложение о новых своих переводах, не говоря ни слова о прежнем своем счете, по которому остался должен, а чтоб и я об нем не вспоминал, то, кажется, для сего и наполнено письмо его сими выражениями, ибо и прежде, когда выпрашивал чего, то всегда не щадил он подобных сему выражений и в письмах и на словах, и, бывало, по трем или больше отказам он все-таки не перестает просить, покуда докукою, не щадя божбы, уверений и проч., не получит. Ответствовать я ему истинно хотел, чтобы он очистил прежде старый счет, и тогда будем после говорить о новом, чтобы только отвязаться. Других же переводов, кроме вышепоказанных, печатано не было, и связей, кроме сих, с ним никаких не было.

Возражение. Нет, кажется, нужды делать примечания, а разве сведать, кто Веревкина давит.

47. Вопрос. Изъясните о бумаге, писанной к. Трубецким, от кого оное письмо, к кому и когда, о каких сокровищах писано в той бумаге, что вы ожидали или уже и получили оные?

Ответ. Бумага, писанная кн. Трубецким, есть выписка из письма барона Шредера к кн. Трубецкому, писанного из Берлина или в конце 1783, или в начале 1784 года. По сей бумаге вспомнил я, что первая баронова поездка в Берлин была еще во время болезни профессора Шварца, в которое время и я несколько месяцев был болен тяжкою болезнию. В чем состояли сии обещания, о которых о сей выписке упоминается, и исполнены ли они или нет, я по сие время не знаю и говорю не из укрывательства, но подлинно не знаю.

Возражение. О сей бумаге, которая у него в бумагах найдена, отговаривается незнанием, но как она писана к. Труб., то надлежит изъяснение и подлинную бумагу взять от к. Труб.

48—49 Вопрос. О скором обогащении к кому писал Трубецкой и о ком, кто наложил на Сацердоса суспенцию, за что и когда?

Ответ. О скором обогащении кн. Трубецкой писал однажды ко мне и обо мне, и сие было еще до составления уже действительной Типографической компании. Произошло же сие по неудовольствиям на меня барона Шредера. Но о сем ли письме здесь упоминается, не знаю, но я другого, кроме сего, подобного не помню.

Возражение. Довольно видно, что Новиков и товарищами своими в корыстолюбии был замечен.

Ответ. На Сацердоса, или барона Шредера, наложена суспенция в Берлине, пред последним его в Берлин отъезде с Кутузовым, и запрещено было всем нашим членам об орденских делах с ним ничего не говорить, потому что он оказался подозрительным не токмо в знакомстве или переписке. О сем услышал я от него же, что Кутузов уже писал, что барон Шредер с нами и у нас уже не будет, что он оказался в подозрительных связях и что ежели он кому предлагал о каком знакомстве или переписке, то чтобы сему, как подозрительному, не верить и потом уведомить. Сие говорю я, сколько могу собрать в памяти о сем. А в один раз это слышал или в разные, сего верно упомнить не могу. И едва ли сие оказавшееся на барона подозрение не главною было причиною, что требовали присылки одного из русских. О чем в показаниях моих упомянуто.

Возражение. Сей пункт должен разрешить к. Труб., а не меньше Кутузов, ибо Новикова на Шредера показанию, по письмам, писанным от Шредера князю Трубецкому, верить по явной ссоре не можно.

50. Вопрос. С Филусом произошла у вас ссора, за что — изъяснить.

Ответ. С Лопухиным ссоры у нас не было, но вообще у всех, которые в управлении были, произошла некоторая холодность ко мне и к Гамалею, все подозревали нас в холодности обоих, в нехотении упражняться в упражнениях ордена и тому подобное. Но мы оба действительно отходили, недовольны были, что Кутузов долго живет, и ожидали возвращения его, другой же у нас ссоры с ним не было никакой.

Возражение. Сей ответ кажется невероятным только в том, что будто б Новиков не хотел упражняться в орденских делах, но по письмам его видны в сборище большие подвиги, но сие должен разрешить его товарищ.

51. Вопрос. Известно, что Походяшин один дал тебе 50 000 р. без всякого обязательства, то должен ты открыть, как и чем его уловил?

Ответ. О первом познакомлении моем с Походяшиным я уже показал в ответах моих. Знакомство сие продолжалось и делалось теснее, может быть, сходство нравов, взаимная услужливость и откровенность произвели между нами тесную дружбу. Обольщений никаких, истинно говорю, как пред богом, я никаких ему не делал. Принят он не мною и был не у меня под начальством. Об ордене и обо всем к тому относительно во все время не говорил я с ним ни слова и думаю, что он и не знает, по крайней мере от меня он не знает, и я от него не слыхал ни слова, которое бы заставило меня догадываться, что он от кого-нибудь знает, об известной бумаге также от меня не знает он ни слова, да и уверен, что и от других о сем он совершенно не знает, потому что я о сем от него никогда не слыхал ни слова же, обещаний никаких я ему истинно не делал, да и какие мог я ему сделать? деньги получил я от него не вдруг, и то началось только по особенному случаю в 1787 году, до сего же случая я от него не получил, но о сем со всею подробностию и искренностию, ежели приказано будет, напишу особо, дабы сим не малым письмом не задержит сих пунктов, потому что сие имеет связь с делами Типографической компании, также с подмосковною деревнею и со всем в ней экономическим заведением.

Возражение. Сей ответ не требует большого изъяснения, потому что довольно видно, что Походяшин им коварно обольщен и обманут, ибо 50 000 руб. такому, каков есть Новиков, поверить, да еще и без всякого обязательства, никак кажется невозможно.

52. Вопрос. Надворный советник Кочубеев, который был в Тайной экспедиции секретарем в Москве, на какой конец вы его взяли к себе в сборище и кем он рекомендован, а как он не ученый, да и недальнего разума, то другого заключении сделать нельзя, как что он по вашему правилу делал вам уведомления о порученных ему от главнокомандующего делах, кто еще из сей экспедиции в вашем сборище?

Ответ. Надворный советник Кочубеев принят был в масоны или только уже как масон введен в члены ложи Семена Ивановича Гамалея, сего верно не упомню. Принят же он им не помню в котором году, только при главнокомандующем гр. Захаре Григорьевиче. Искания с нашей стороны или намерения какого при сем, истинно говорю, как пред богом, никакого не было, но подумали, что ему приказано это сделать от главнокомандующего, дабы ведать, что в наших ложах происходило. В сем мнении я тем больше удостоверился, что покуда жил я в Никольском доме, то он весьма часто ко мне прихаживал, а наипаче при главнокомандовании графа Брюса и его высокопревосходительства Петра Дмитриевича Еропкина почти всякий день был у меня. По сей самой тогда догадке решились ввести его во все градусы, которые давать от нас зависело, чтоб он все видел и знал. Во все время бытности его у нас членом по крайней мере за себя я верно ответствую, что никогда ни одним словом ни я у него ни о чем не спрашивал, ни он мне ни одного слова ничего и никогда о поручаемых ему делах не сказывал, и я от него никогда и ничего не слыхивал. Да и о других в сем уверен я, что никогда ею не спрашивали и он ничего никому не сказывал, и намерение чрез его выведывать о поручаемых ему делах или посредством введения его к нам в члены употреблять его с каким-нибудь нашим видам или намерениям истинно не было никакого и не имели в чем свидетельствуюсь самим богом, другого же из этой экспедиции у нас никого не было и нет, и я никого в этой экспедиции, кроме его, не знал, и сколько мне известно, то и другие наши члены ни с кем, кроме его, знакомства не имели.

Возражение. Что Кочубеев принят в их сборище будто б потому, что ведено ему сделать от главнокомандующего для разведывания, что в их сборищах происходит, сие показание никак справедливым почесть невозможно, а ближе к самой истине то, что они пользоваться могли уведомлением о делах производившихся по Тайной экспедиции, ибо он так сему сборищу верен, что писал многие набело того сборища акты

53. Вопрос. Записка, писанная рукою Тургенева, откуда он такие сведения имел и на какой конец ты ее у себя хранил?

Ответ. Записка, писанная моею рукою Тургеневу, есть выписка из письма, писанного Кутузовым к кн. Трубецкому из Берлина, не могу припомнить, в котором году. Сколько могу припомнить, то кажется так, что кн. Трубецкой, бывши у нас с Гамалеем, сказывал на словах, что Кутузов об этом пишет и хотел эту статью, выписавши, прислать Мы спросили, пишет ли он, от кого об этом узнал от Вельнера или от кого другого? Он отвечал, что об этом не пишет, и не помню, князь ли Трубецкой или Лопухин в то время был, сказал, что похоже на это писано уже в иностранных газетах. И что еще говорили при том, вспомнить не могу, только что он подтвердил, что выпишет точными его словами и пришлет, а мы его просили написать к Кутузову, чтобы он впредь в такие разговоры не входил и не писал бы. И верно, что Тургенев у него после был, и он велел ему написать и с ним ли прислать или с другим, не помню. Как же она у меня осталась, совсем не знаю, а намерения при том не было никакого, и кажется мне, что она должна быть взята в Москве в покоях, где я жил, на бюре или ящике, где оставалась она забытою.

Возражение. Сия записка значит то, что Пруссия, Англия, Голландия и шведы согласитесь иметь с Россию войну и отдать Курляндию и Лифляндию шведам, а как писано было о сем от Кутузова к Трубецкому, то можно у него оное письмо взять.

54. Вопрос Кто французскую книгу ‘О народной гордости’ переводил?

Ответ. Книга ‘О народной гордости’ нами никем не выписывана и в перевод не отдавана, а куплена у принесшего оную студента, не помню университетского или академического, по одной цензуре, которая была подписана московской управы благочиния полицеймейстером, но которым, не помню. Но все сие показание делаю я как только могу припомнить. Помнится также мне и то, что переводчик этой книги или с кем-нибудь из знакомых приходил, или с кем-нибудь из наших корректоров. Сколько ни стараюсь вспомнить, только весьма темное и конфузное воспоминание имею. Теперь воспоминается, что кто-нибудь из знакомых по другим переводам студентов приносил ее вместо переводчика. Ежели бы это было в Москве, то бы я очень скоро нашел переводчика этой книги, но здесь, не имея никаких вспомогательных средств, совсем не могу вспомнить. Сие только верно, что я сей книги не читал, взята она и отдана в печать только по одной цензуре. И когда мне из сей мерзкой книги показаны и прочтены, то я ужаснулся, что такая книга у нас напечатана, здесь паки дерзаю призывать всесвятейшего бога во свидетели в том, что я сей книги до показания мне оныя здесь не читал и совершенно не знал содержания ее, намерения к рассеванию столь мерзких понятий не имел, и что переводчика оной, сколько ни старался, не мог вспомнить теперь, что взята и отдана она в печать по одной только цензуре без всякого другого намерения и что показанные мне места, как пред самим живым богом говорю, совершенно противны и мерзки по моим собственным понятиям. Что же столь мерзкая книга у нас, хотя истинно говорю не знавши и без намерения, напечатана и что хотя совершенно безвинно, однако был причиною к напечатанию оной, в том, не защищаясь цензурою, с истинным сердечным сокрушением и болезнию повергаю себя к монаршим ее императорского величества стопам, испрашивая милосердого милования.

Возражение. На сей пункт изъяснения не нужно, а объясняет самое зло та книга, о которой Новиков отговаривается незнанием. А как нужно знать о авторе или переводчике, то должно о сем сведать от товарищей Новикова, оная ж книга здесь продается в лавке.

55. Вопрос. Известно, что из московской епархии, из академии и других семинарий браты были в сборища ваши студенты, то открыть, сколько их было, из оных есть ныне и в попах, вы же о сем умолчали, то сказать, где они при церквах, были ли они в масонстве, также и о попе Малиновском сказать, вашего ли он сборища?

Ответ. Что из Московской академии и из семинарии московской епархии студенты у нас были, о том в ответах моих показано, а кто куда выбыл, и сколько из них в попах, и где, упомнить не могу, сколько же из тех студентов, которые у нас были, принято масоны и кто, упомнить не могу же, а должен знать Иван Вл. Лопухин, потому что сии студенты были под особенным его надзиранием. О попе Малиновском почти совершенно уверен, что он никогда в масоны принят не был, а что с нами никогда в масонской связи не бывал, ниже приниман был, то сие верно знаю.

Возражение. О сем надобно в пополнение сведать о попах у товарищей Новикова.

56. Вопрос. На особой бумаге.

[Ответ.] Братство розового креста существует в России, сколько мне открыто было и известно, как находившемуся в нижних только градусах. Цель состоит: в познании бога чрез познание натуры и себя самого по стопам христианского нравоучения.

На 1-е. Кто суть действительно из начальников упомянутые в сем чертеже, мне открыто не было, и я не знаю не только сих, но ниже того, который за моим первым или ближайшим, которого одного только и знать по введенному порядку в ордене я мог.

На 2-й. В России первое основание сему братству положил профессор Шварц, который и был начальником здесь. По смерти его определен был начальником барон Шредер, который и был во все время, а кто был бы определен по возвращении Кутузова, ежели барон действительно отрешен будет, сие мне было еще неизвестно. Главные здешние братья: двое князей Трубецких, Кутузов, я, Гамалея, Ив. Вл. Лопухин и Тургенев.

На 3-й. В магии и каббале и не могли из нас никто упражняться, как то по бумагам видно, находясь в нижних только еще градусах, и мне о сих науках, кроме названия их, неизвестно. А в химии должны были мы уже упражняться, но не начинали и по неохоте и потому, что ни первых оснований показать нам было еще некому.

На 4-е. О чертеже и обо всем в нем написанном ничего не знаю я сказать, потому что когда он был дан мне профессором Шварцем, то на просьбу мою, чтобы он мне дал понятие об нем и объяснил, он мне сказал, что сей чертеж расположен и писан каббалистически, и кто не упражнялся еще в нижних познаниях, тот не может понимать и разуметь вышних, так, как невозможно изъяснить алгебру тому, кто не упражнялся еще даже в нижних правилах арифметики, что о сем чертеже и он не больше знает, а могут его разуметь только находящиеся в самых высших градусах. Что сей чертеж должен быть показан каждому члену один только раз при его принятии. Больше сего о сем чертеже открыто мне не было, и я не знаю, что значат написанные там слова: Шесть великия дни дел.

Сверх вышепоказанных, приняты в братство следующие:

Михаил Матвеевич Херасков.

Князь Енгалычев.

Поздеев.

Френкель.

Князь Черкасский.

Чеботарев.

Брат мой.

Багрянский.

Чулков.

И был еще купец Тусень, который умер. Кроме сих, мне еще никто не известен.

Возражение. Как он о чертеже сем отговаривается незнанием, то нужно изъяснение взять от товарищей князя Трубецкого, Тургенева и Лопухина. {Против этого пункта на поле замечено: ‘сей пункт писан на особой бумаге’.}

ДОПРОС НОВИКОВА

О СВЯЗЯХ С ПОХОДЯШИНЫМ

И ПОМОЩИ ГОЛОДАЮЩИМ КРЕСТЬЯНАМ

Г. Новикова вопросить о следующем:

1) Вы в допросе показали у князя Прозоровского, что должна ваша компания до 300 000 р., а из того ж допроса видно, что компания ваша получила от продажи книг почти невероятные доходы, то посему каким образом осталась эта компания столько должною и на какой конец вы в такой долг взошли, ибо и имение ваше толикой суммы не стоит, то и показать вам самую истину: кому именно компания или ты лично должны и сколько? и по векселям или каким другим обязательствам? Держась же истины, можно вам сказать, что вы не только публику, но и казну небережно обирали.

2) Есть в виду из допроса вашего, что вас одолжил 50 000 рублей Походяшин, и не по чему иному, как только по сходственности ваших нравов. Впрочем, вы же говорили, что вы с ним никакой связи не имели и под начальством вашим не был, а был у других ваших сотоварищей, даже вы неведением отговорились и в том, что имел ли он орден розового креста. Сие самое наводит сумнение вероятное, чтобы Походяшин в какой-либо большой сумме делал вам доверие.

3) У вас сделан приговор о уничтожении вашей компании, где ни одного слова не сказано, чтоб компания имела на себе какие долги или бы ты лично. А напротив того, каждый компанион сказал, что он все свои части получил, следовательно, ни один в накладе и в долгу не остался. А теперь выходит, что один ты не только своих частей не получил, да еще и такие долги на ваш счет обращены, которых все своим имением заплатить не в состоянии, то сие требует также откровенного вашего признания, с каким намерением вы сии долги на себя обратили?

Будьте уверены, что сие требуется от вас по высочайшему ее императорского величества соизволению, то и должны вы во облегчение вашего настоящего жребия показать самую истину, в противном же случае всякое несправедливое ваше показание умножит ваше несчастие, ибо всемилостивейшая государыня не для чего иного сии вопросы повелела к вам послать, как только видеть откровенность сердца вашего пред престолом ее величества, ибо вас уверить больше нечем, как только тем, что сам бог говорит: ‘несть тайна, яже не явлена будет!’

Ответ Новикова:

На учиненные мне по всевысочайшему соизволению ее императорского величества вопросы со всеглубочайшим благоговением и искренностию, сколько настоящие мои тяжкие болезненные припадки, крайнее изнурение сил душевых и телесных и крайняя же слабость учинить то допустят, сим доношу:

На 1-е. В допросе моем у его сиятельства князя Прозоровского, что компания Типографическая должна до 300 000 рубл., показано было мною, сколько и теперь упомнить могу, истинно. О показании доходов в том же допросе говорил я, сколько могу наизусть припомнить, искренно. Доходы же сии не разумел я за исключением расходов, но всю так называемую в торговых делах выручку, да и то, помнится, сказано было о первых годах, а в последующих по разным случившимся обстоятельствам оные уменьшились.— Долгов на компании до того времени, как приняла на себя компания гендриковский дом и с заведенною аптекою, было не много. Но с сим несчастным для нас домом увеличились и долги компании до показанной суммы.— Имение компании, состоящее в двух домах, аптеке, типографии, материалах и книгах, полагая низкими ценами, вдвое стоит против долгов: и мы иного в виду не имели, как совершенно выплатить все долги.— Долги компании были до векселям, по закладным и по счетам: главные из них по закладным в Воспитательный дом под заклад гендриковского дома и деревень с процентами было с лишком сто тысяч рублей, да по закладной же под заклад другого каменного дома на Никольской улице его превосходительству Владимиру Ивановичу Лопухину 16 000 рубл. Прочие же долги по векселям и по счетам: векселя даваны были за подписанием назначенных членов компании, также и от меня лично и от других членов компании, к кому кредиторы имели доверенность, почему истинно не могу помнить, кому и сколько именно: тем паче, что у нас они и числились долгами тем, кто давал вексель, да и повсегодно многие переменялись, одним уплачивали по частям, иным все выплачивали, и вновь занимали, так, истинно говорю, что это теперь и по слабости моей и крайнему изнеможению в памяти моей как прошедший сон, и ни на чем в памяти моей остановиться не могу, тем больше утвердиться не могу, чтобы здесь доносить за верное, и сие говорю истинно по сущей справедливости, а не из укрывательства.— Обманывать никого у нас намерения не было, а тем паче исполнения самым делом: и сие сам господь бог, видящий и знающий все помышления человеческие, видит и знает это. Даже и вошед в столь великие долги, мы ничего иного не помышляли, как бы, хотя с потерянием своего собственного, все долги заплатить. Не могу, однакож, не признаться, что многие поступки наши были неосторожны, скоры, необдуманны, почему и могли они навлечь на нас разные подозрения и толки. В чем, пред господом богом и пред священною особою ее императорского величества совершенно раскаиваясь, признаю вину свою и испрашиваю милосердого ее величества прощения и помилования.

На 2-е. Что показано мною о одолжении меня г. Походяшиным 50 000 руб., то справедливо, но требует изъяснения, что я здесь со всею искренностию и исполню: и сколько могу вспомнить, то и в здешних моих допросах показал я, что ежели повелено будет, то о сем сделаю особое донесение: — показание мое, что он не был под моим начальством по масонству, равно и то, что он в орден принят не был и что я с ним ни в какой особой связи по масонству не был, есть справедливо и без всякого укрывательства, но может быть, по слабости крайней мыслей, худо я это выразил, чем и подал сомнение: сему погрешению, по причине крайней моей слабости, я и теперь подвержен, что или иное очень пространно, иное же очень нечетко изъясняю: и сие истинно не от чего иного, как от того, что по причине слабости никакого порядка в мыслях удержать не могу. Г. Походяшин дал мне вышепоказанную сумму денег не вдруг, но по частям, и то совсем по особенному случаю. Всем известный голодный 1787 год был причиною сего одолжения. Распространившиеся общие о сем слухи и ежедневно возраставшие и до непомерной дороговизны возвысившиеся в Москве на хлеб цены, также и полученное мною из деревни нашей уведомление, что все крестьяне претерпевают великий недостаток в хлебе, заставили меня в начале зимы поехать в деревню, чтобы успеть какое-нибудь сделать распоряжение заблаговременно. Дорогою до деревни везде видел я тем слухам подтверждение. В деревне у себя нашел я, что у крестьян не было уже ни хлеба для пропитания, ни корму для скота. Я роздал весь свой хлеб, сколько его было, своим крестьянам, уделя из оного часть соседским крестьянам же, пришедшим по знакомству просить, но как сего очень было мало, то и употребил я бывшие тогда у меня занятые с братом на наши нужды деньги, всего, помнится, до 3000 руб., с тем чтобы куплено было на половину ярового хлеба для семян на следующую весну, а на половину ржи для прокормления, по удовольствовании же своих крестьян оставшийся хлеб велел по малому числу раздавать приходящим бедным просителям. Сделав такое распоряжение, возвратился я в Москву. Быв в первый раз еще в жизни моей поражен ужасною картиною голода, был я чрезвычайно сильно тем тронут: натурально, что и рассказывал я случившимся у меня приятелям, в числе коих был и г. Походяшин, о моей поездке в живых выражениях. Несколько спустя дней приехал ко мне г. Походяшин и сказал, что он хочет со мною поговорить наедине. Чтобы сократить это, то он предложил мне, чтобы я взял от него 10 000 рублей на покупку хлеба по тому точно расположению, какое я сделал, и что ежели сих денег будет мало, то он сколько сможет будет мне давать: и просил при том, чтобы я это производил своим именем и дал бы ему честное слово никому об нем не сказывать. Чтобы сократить сколько возможно сие и только показать, что к существу дела принадлежит, то поехал уже в деревню сам и жил там всю зиму и следующую весну. Г. Походяшин передавал всего 50 000 руб., на которые я закупил хлеба и роздал просившим взаймы до следовавшей осени, с тем чтобы деньгами или хлебом заплатили. Хлеб раздаван был с свидетельствами и расписками. Всех казенных и дворянских селений, из коих брали хлеб, кажется не ошибусь, ежели скажу, было около ста. Посредством сего хлеба вся та окольность в тот несчастный год прокормилась, и весною все поля обсеяны были яровым хлебом. Осенью оказалось при уплате, что в тот год хлебом и деньгами едва ли и третья часть уплачена была: включая в то и ту часть, которую из некоторых селений работою уплатили. Я сказал о сем г. Походяшину, который просил меня, чтобы из сих денег завесть хлебный магазин, который бы и содержать для требующих и на подобные сим несчастные случаи: от чего да сохранит господь бог отечество наше! Сии-то деньги, которыми я себя должным почитаю г. Походяшину, до того времени, пока или исполнилося бы совершенно его желание, или по собрании всего, разочтясь в употребленных с позволения его в обработывание и строение в моей деревне, совсем бы расплатился. В последующие годы раздача хлеба продолжалась повсегодно тем, которые просили, и из сих денег осталось еще на разных селениях по 1792 год, помнится, до 15 или, может быть, и до 20 000 руб. не собранных. С сего года по причине даванных работ для уплаты завелось у меня в деревне и строение, которое и производимо было помалу всякий год, с великою удобностию в рассуждении натуральных местных выгод: потому что кирпич свой, белый камень, бут и известь в своих дачах, также и обработание полей по собственной моей системе. С того времени построен у меня хлебный магазин, в котором и содержалось всегда готового хлеба, также и немолоченного от 5 до 10 000 рублей. Посредством обработания полей и расчистки побросанных мест и посев хлеба у меня в деревне увеличивался повсегодно, и увеличился почти до невероятного числа. С сего времени сделалось у г. Походяшина со мною тесное дружество и доверенность. Столь редкая доброта сердца исполнила меня на всю жизнь мою к нему искренним сердечным почтением и любовию, а может быть, и мои при всем оном происшествии поступки, о чем он был совершенно известен, произвели в нем ко мне любовь: так что истинно и искренно сердечно доношу, что сие происшествие, а не масонские связи произвели в нас теснейшее взаимное дружество, так что я, истинно говорю, как пред самим господом богом, в случае смерти моей поручал ему, как себе, покойную жену мою и детей и приучал их, чтобы они его почитали как отца. Сие мое искреннее и сердечное расположение к нему сам господь видит и знает: и я уверен совершенно в искренности его дружбы. Ежели что по сему пункту донесения моего окажется неясно или смутно, то сие истинно, как пред самим господом, доношу, что сие произойдет не из укрывательства или неискренности, но истинно от слабости моей крайней и от насильного напряжения мыслей, и от того, что я старался как возможно писать об этом короче и убегать от подробностей, которые бы завели меня в пространство. Материя сия столь во мне, при всей крайней моей слабости, столь еще жива, сколь сильно поражены были сим происшествием нервы мои и сколь многих трудов, сил и здоровья стоило мне исполнение сего дела. И я, истинно говорю, почитаю оное время драгоценнейшим и сладостнейшим во всей моей жизни. Господь видит, что я не лгу и говорю истину. Побуждением принять на себя производство сего дела, истинно доношу, не корыстолюбие было, но сердечное сострадание. В чем дерзаю призывать самого господа во свидетельство! Но ежели и по сему пункту в производство сего дела в чем неумышленно погрешил, в том, повергая себя к стопам ее императорского величества, испрашиваю прощения и милосердого ее помилования!

На 3-й. Приговор о уничтожении компании был между нами действительно сделан, но исполнение оного хотя и было начато, но не совсем еще состоялось. О сем, так, как и о прочем, в сем пункте содержащем, со всею искренностию и чистосердечием, сколько слабость моя допустит, потому что истинно едва перо в руках могу держать, ниже донесу со всеми нужными обстоятельствами. Видя, что долги наши с году на год увеличиваются, что холодность по причине сделавшейся трудности в оборотах к сему делу умножалась и что по разным неудобствам совершенно становилась в тягость, а наипаче тем, на кого возложено было отправление дел, я же с своей стороны, сверх всего сказанного, видел также ежегодно умножающиеся тяжкие болезненные припадки и изнурение сил, почему и часто советовались, как бы расплатиться с долгами и компанию уничтожить. Но как совсем никакой не было надежды, чтобы кто один вдруг все имение компании купил, то посему мнение тех, чтобы объявить в газетах о продаже всего имения компании, было отлагаемо. Г. Походяшин, бывая у меня и у членов, ему знакомых, слыхал о сих обстоятельствах компании и изъявлял свое сожаление, что не может он в сем помочь. Из Петербурга писал он ко мне, что они свои заводы продают и что ежели торг состоится и они продадут, то надеется он компанию вывесть из ее трудного положения, с таким условием, что он своим именем с компаниею ни в какие сделки не вступит, но что ежели мы хотим, то чтобы я от компании все дело снял на свое имя и с ним уже имел дело. По приезде его из Петербурга подтвердил он мне о сем и требовал, чтобы ежели мы хотим от него получить помочь, то чтобы не только чтобы его имени ни в каких сделках не вмешивать, но до некоторого времени и членам всем не сказывать, и чтобы я сделку с компаниею снял на свое имя и производил дело. Я просил его, чтобы он назначил кою из своих доверенных, у которого бы все было на руках, как имение, так и выручка и счеты, чего я на себя взять не могу: на что он согласился. От меня членам о сем было предложено, и они все согласились, почему и сделан был вышепомянутый приговор и положено: 1) чтобы каждый член, сделав особый расчет в капитальной своей сумме, данную ему квитанцию от компании возвратил, а свою дал на мое в получении оной. Удовлетворение же каждому члену получить моими векселями, 2) чтобы посторонние долги каждый член, чрез которого получение было, попрежнему удержал на себе, а от меня бы взял вексели, а компанейские общие векселя возвратил, 3) чтобы платеж от меня был прежде посторонним долгам, а по выплачении посторонних долгов производим бы был платеж тем членам, которые давали свои деньги на вексели компании сверх капитальной суммы. А платеж бы капитальных сумм был самый последний, 4) чтобы платеж в Воспитательный дом сделан был первый, и тогда, по выкупке гендриковского дома, дать и купчую на мое имя или на чье другое, как я буду требовать. Тогда же снять мне аптеку, типографию, материалы и книги. Тогда же и все возвращенные обязательства, вексели и счеты компанейские возвратить компании и имени ее не быть. По сему и начато было делать, с некоторыми членами уже и сделаны были расчеты и даны от меня вексели, с другими начато делать, но не докончено, а между тем делали ревизии материалам аптечным, в типографии вещам и инструментам, также и книгам наличным в магазинах, в лавке и в долгах, и как для лавочных счетов обыкновенное время страстная и святая неделя, то и приказано было все сии расчеты изготовить к половине мая, дабы в конце мая сделать окончание и возвращение компанейских обязательств. В таком запутанном состоянии остались компанейские дела, долги и расчеты, от прежнего своего течения и порядка отведены, а к другому еще не приведены, и я не знаю, что после меня они сделали или могли сделать, в приговоре же о долгах и расчетах не упомянуто ничего, по большинству голосов, потому что каждый член, сделав особый свой расчет, даст особую квитанцию: хотя некоторые из нас сего требовали также и потому, что большая часть из долгов разойдется по членам и они будут иметь уже частные, а не компанейские вексели, прочие же долги к окончанию должны быть уже заплачены, и потому-де к совершенному уничтожению компании все ее обязательства должны быть возвращены, следовательно, и долгов на компании уже никаких не будет: что и в самом деле было бы так, ежели бы доведено было до окончания. Между тем возобновившиеся у меня сильные припадки понудили меня к празднику съехать в деревню, с тем чтобы к половине мая возвратиться мне в Москву для окончания начатого дела. К которому времени должны были приготовлены быть и все расчеты, но все сие не исполнилось: и господь бог ведает, в каком состоянии ныне дела наши находятся! В деревню съехал я по причине бывшей тогда распутицы один, без детей, которых уже с того времени и не видал, и по приезде вскоре сильно занемог и больной уже с постели и взят был.— С г. Походяшиным сделано было следующее положение. 1) Долги компании все он выплатить взял на себя, по вышесказанному расположению: и первую заплату в Воспитательный дом сделать, которую он и начал, но кончено или нет, уже не знаю, также небольшие, не терпевшие долги уже были заплачены. 2) Гендриковский дом, аптеку, на которую и были уже охотники, двое докторов агличане: о чем меня незадолго перед взятьем уведомляли, но сделано ли с ними что или нет, не знаю, также и большую часть типографии продать, а оставить только небольшую для необходимо нужных допечатаний начатых и купленных уже оригиналов. 3) Ежели дом гендриковский скоро не продастся, то на оба дома дать закладную и верющее письмо на продажу на его имя или на чье он прикажет. 4) Прочее имение все по снятии мною от компании сдать тому, кого он назначит: сделанную ж всему опись, равно и долгам подписать нам обоим, о которого временя и расчет вести. 4) (sic) Вырученные деньги за продажу ли чего из имения или выручаемые за продажу книг, также из аптеки, пока продастся, собирать его поверенному, и производя по текущим делам расходы. Остальные в год, что будет, отдавать г. Походяшину, а ему на описи долгов подписывать уплату и повсегодно по отдаче денег делать счет. 5) Как г. Походяшин наличных денег для заплаты (sic), а имел и употреблял бывшие у него банковые облигации и на них терпел вычитаемые до срока проценты, то и платеж ему должен быть произведен по полной сумме употребленных облигаций и чтобы он из них ничего не потерял. 6) По выплачении ему всего выплатить уже наши капитальные части. 7) Что останется имения за заплатою всего вышепоказанного, о том, тогда как оба согласимся, такое употребление делать. Вот все, что только мог я вспомнить до уничтожения компании и до принятия мною долгов и всего этого тягостного уже для меня дела. Страшно мне было к этому приступить, но я решился на оное и потому, что к уничтожению компании и прекращению всего этого дела не видал я другого средства, также и потому, что делавший нам милость и благодеяние г. Походяшин не потерял бы ничего, а мы бы прекратили и избавились от такого дела, которое нас совершенно тяготило, я же бы, без изнурений себя и последних сил своих производя оное советами только, где и когда спросят, мог провождать сколько возможно уединенную жизнь, живучи в деревне и воспитывая детей моих и, поскольку слабость здоровья позволила бы, упражняясь в хозяйстве.— Я старался, сколько только слабость сил моих допустила, вспомнить и с совершенною искренностию и чистосердечием донесть обо всем по сему пункту: что по крайней моей возможности со всяким чистосердечием и исполнил с последним усилием и истощением сил моих. Здесь почитаю я нужным донесть еще об одном обстоятельстве, которое хотя к вопросу не принадлежит, но по существу своему к искреннему донесению нужно. Г. Походяшин по сему расположению дела вверил мне разные бумаги, до их раздела касающиеся, облигаций, сколько числом, не помню, а суммою было их на сто тысяч рублей (без всякого адреса), да векселей не упомню с чем на десять тысяч рублей и хотел их взять по приезде моем в Москву. Я, ехав в деревню, побоялся их без себя оставить и взял с собою. В деревне они были у меня до приезда г. Олсуфьева. По осмотре всех моих бумаг возвратил он мне ключи. Помнится, что я сказал ему, что у меня были тут чужие бумаги, вверенные мне, на что мне он сказал: что нам надобно было, мы то все отобрали, а что осталось, то вы, как хозяин, можете употреблять, как хотите, для чего и ключи вам возвращаются, а бумаги те остались в вашем бюро. На другой день, не зная, что г. доктор Багрянский будет со мною взят, отдал я сии бумаги ему, с просьбою, чтобы доставил сам г. Походяшину. На третий день, когда я взят был к. Шеваховым, то взят был со мною и Багрянский. В смятенном и крайне слабом моем состоянии я совсем позабыл, что я Багрянскому их отдал, но помнилось мне, что я отдал их племяннику, который тут же был. Когда я привезен был к его сиятельству князю Прозоровскому, то он между прочим спросил: у тебя видели билеты Походяшина, я доложил его сиятельству, что они у меня были. После же, почитая, что они племянником верно доставлены г. Походяшину, об них и не думал, и, помнится, за день уже до того, как нас повезли из Москвы, Багрянский сказал мне, что они у него и с ним. Не смел я через пристава моего о сем с его сиятельством о сем изъясниться, но почитая, что или г. Багрянский будет освобожден и отдаст, или его сиятельство меня перед себя возьмет, то намерен был просить о доставлении. Но как мы уже повезены были из Москвы ночью и вдруг, то я совсем об них позабыл. На третий уже день вспомнил я об них и спросил у князя, может ли он мне сделать милость, бумаги, которые у меня были чужие и которые в осмотре были и не взяты г. Олсуфьевым, от меня взять и доставить хозяину, просмотря прежде. И чтоб сократить, он взял, пересмотрел и сказал, что он по возвращении спросит у г. Олсуфьева, и ежели он ему скажет, что они там были и он их видел, то он их отдаст верно. Тут сидел с нами и еще офицер, и я их еще просил о скором доставлении, но ежели ему этого делать нельзя, то чтобы мне сказал, так я буду о сем просить там, куда он нас везет. Но он меня обнадежил, что ежели только видел их г. Олсуфьев, то он верно доставит. При отъезде их отсюда я еще их обоих просил, и они обещание подтвердили. Но как они это исполнили, господь ведает: я по крайней мере очистил свою совесть, что о сем донес. Ежели же и по сему пункту донесения моего в чем хотя неумышленно погрешил, в том, повергая себя к монаршим стопам ее императорского величества, испрашиваю милосердого ее величества прощения и помилования!

В заключение же всего донесенного мною с совершенною искренностию и чистосердечием, сколько только могу вспомнить, без всякого укрывательства, в бедственном, изнуренном и почти полумертвом состоянии, не имея другого случая, кроме сего: дерзаю повергнуть себя в совершенном раскаянии во всех моих проступках, повергая с собою и троих бедных невинных младенцев, детей моих, к высокомонаршим стопам ее императорского величества и вопию: о великая императрица! пощади и прости, о премудрая монархиня! помилуй, о милосердая матерь отечества! дозволь несчастному и полумертвому преступнику, прогневавшему тебя неумышленно, дозволь, когда угодно господу, прекратить дни мои, последний вздох испустить в объятиях детей моих! Услыши, милосердая матерь отечества, младенцев, вопиющих к тебе: помилуй! Мы лишились матери! Ежели ты не помилуешь нас, то лишаемся и отца! Услыши, о великая и милосердая монархиня и матерь! мы все четверо вопием к тебе: помилуй!

УКАЗ ЕКАТЕРИНЫ О ЗАТОЧЕНИИ НОВИКОВА В ШЛИССЕЛЬБУРГСКУЮ КРЕПОСТЬ УКАЗ КНЯЗЮ А. А. ПРОЗОРОВСКОМУ 1 АВГУСТА 1792 г.

Рассматривая произведенные отставному поручику Николаю Новикову допросы и взятые у него бумаги, находим мы, с одной стороны, вредные замыслы сего преступника и его сообщников, духом любоначалия и корыстолюбия зараженных, с другой же, крайнюю слепоту, невежество и развращение их последователей. На сем основании составлено их общество, плутовство и обольщение употребляемо было к распространению раскола не только в Москве, но и в прочих городах. Самые священные вещи служили орудием обмана. И хотя поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение, но следующие обстоятельства обнаруживают их явными и вредными государственными преступниками. Первое. Они делали тайные сборища, имели в оных храмы, престолы, жертвенники, ужасные совершались там клятвы с целованием креста и евангелия, которыми обязывались и обманщики и обманутые вечною верностию и повиновением ордену златорозового креста, с тем чтобы никому не открывать тайны ордена, и если бы правительство стало сего требовать, то, храня оную, претерпевать мучение и казни. Узаконения о сем, писанные рукою Новикова, служат к обличению их. Второе. Мимо законной, богом учрежденной власти дерзнули они подчинить себя герцогу Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависимость, потом к нему же относились с жалобами в принятом от правительства подозрении на сборища их и чинимых будто притеснениях. Третье. Имели они тайную переписку с принцем Гессен-Кассельским и с прусским министром Вельнером изобретенными ими шифрами и в такое еще время, когда берлинский двор оказывал нам в полной мере свое недоброхотство. Из посланных от них туда трех членов двое и поныне там пребывают, подвергая общество свое заграничному управлению и нарушая чрез то долг законной присяги и верность подданства. Четвертое. Они употребляли разные способы, хотя вообще, к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы, в сем уловлении, так, как и в помянутой переписке, Новиков сам признал себя преступником. Пятое. Издавали печатные у себя непозволенные, развращенные и противные закону православному книги и после двух сделанных запрещений осмелились еще продавать новые, для чего и завели тайную типографию. Новиков сам признал тут свое и сообщников своих преступление. Шестое. В уставе сборищ их, писанном рукою Новикова, значатся у них храмы, епархии, епископы, миропомазание и прочие установления и обряды, вне святой нашей церкви непозволительные. Новиков утверждает, что в сборищах их оные в самом деле не существовали, а упоминаются только одною аллегорией для приобретения ордену их вящего уважения и повиновения, но сим самым доказываются коварство и обман, употребленные им с сообщниками для удобнейшего слабых умов поколебания и развращения. Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однакож, и в сем случае следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость. Что же касается до сообщников его, Новикова, статского действительного советника князя Николая Трубецкого, отставных бригадиров Лопухина и Тургенева, которых не только признания Новикова, но и многие писанные руками их заразительные бумаги обличают в соучаствовании ему во всех законопротивных его деяниях, то повелеваем вам, призвав каждого из них порознь, истребовать чистосердечною по прилагаемым при сем вопросам объяснения, и притом и получить от них бумаги, касающиеся до заграничной и прочей секретной переписки, которые, по показанию Новикова, у них находятся. Вы дадите им знать волю нашу, чтобы они ответы свои учинили со всею истинною откровенностию, не утаивая ни малейшего обстоятельства, и чтобы требуемые бумаги представили. Когда же они то исполнят с точностию и вы из ответов их усмотрите истинное их раскаяние, тогда объявите им, что мы, из единого человеколюбия освобождая их от заслуживаемого ими жестокого наказания, повелеваем им отправиться в отдаленные от столиц деревни их и там иметь пребывание, не выезжая отнюдь из губерний, где те деревни состоят, и не возвращаясь к прежнему противозаконному поведению, под опасением, в противном случае, употребления над ними всей законной строгости. А если кто из них и после сего дерзнет хотя единого человека заманить в свой гнусный раскол, таковой не избегнет примерного и жестокого наказания. Когда же они отправятся, донесите нам, дабы потом могли мы дать тамошнему начальству повеления о наблюдении за их поступками.

МАТЕРИАЛЫ О ПРЕСЛЕДОВАНИИ НОВИКОВА, ЕГО АРЕСТЕ И СЛЕДСТВИИ

Следственное дело Новикова включает в себя огромное количество документов — письма и указы Екатерины, переписку Прозоровского с Шешковским во время следствия — друг с другом и с Екатериной, многочисленные допросы Новикова и его обстоятельные объяснения, письма и т. д. Основная часть дела попала в свое время в архив и хранится ныне в фондах Центрального государственного архива древних актов в Москве (ЦГАДА, разряд VIII, дело 218). В то же время значительное число важнейших бумаг не вошло в дело Новикова, так как они остались на руках тех, кто вел следствие,— Прозоровского, Шешковского и др. Подлинники эти в последующем перешли в частное владение и навсегда остались утраченными для нас. К счастью, некоторые из них оказались опубликованными в середине XIX века, и потому мы знаем их только по этим печатным источникам.

Публикация материалов следственного дела над русским просветителем началась во второй половине XIX века. Первую большую группу документов напечатал историк Иловайский в ‘Летописях русской литературы’, издаваемых Тихонравовым. Документы эти были взяты из подлинного следственного дела, которое вел князь Прозоровский. В те же годы в ряде изданий появились новые материалы. В 1867 году М. Лонгинов в своем исследовании ‘Новиков и московские мартинисты’ напечатал ряд новых документов, взятых из ‘Дела Новикова’, и перепечатал все ранее опубликованные бумаги из следственного дела. Таким образом, в лонгиновской книге дан был первый и наиболее полный свод документов, которым до сегодняшнего дня, как правило, пользовались все ученые при изучении новиковской деятельности. Но этот лонгиновский свод далек от полноты. Многие важнейшие материалы были неизвестны Лонгинову и потому не оказались включенными в книгу. Уже через год после выхода его исследования — в 1868 году — во II томе ‘Сборника Русского исторического общества’ Попов опубликовал ряд важнейших бумаг, переданных ему П. А. Вяземским. Повидимому, эти бумаги попали к Вяземскому из архива главного палача Радищева и Новикова — Шешковского. Из публикации Попова впервые стали известны вопросы, заданные Шешковским Новикову (Лонгинову были известны только ответы), и возражения, повидимому написанные самим Шешковоким. Возражения эти важны для нас тем, что они, несомненно, появились в результате высказанных Екатериной замечаний на ответы Новикова, делом которого она занималась лично сама. Среди вопросов, заданных Новикову, был вопрос под No 21 — о его взаимоотношениях с наследником Павлом (в тексте вопроса имя Павла не указано, и речь шла об ‘особе’). Лонгинову неизвестен был этот вопрос и ответ на него, так как он отсутствовал в списке, которым Лонгинов пользовался. Попов первым опубликовал и этот вопрос и ответ на него.

Еще через год — в 1869 году — академик Пекарский издал книгу ‘Дополнение к истории масонов в России XVIII столетия’. В книге были напечатаны материалы по истории масонства, среди многих бумаг оказались и документы, относящиеся к следственному делу Новикова. Публикация Пекарскою представляют для нас особую ценность, так как она подробно характеризует именно просветительскую книгоиздательскую деятельность Новикова. В частности, особого внимания заслуживают бумаги, характеризующие историю взаимоотношений Новикова с Походяшиным, из них же мы узнаем о важнейшей деятельности Новикова — организации помощи голодающим крестьянам. Значение следственного дела Новикова чрезвычайно велико. Прежде всего оно содержит обильный биографический материал, который при общей скудости сведений о Новикове является порой единственным источником для изучения жизни и деятельности русского просветителя. Но главная ценность этих документов в другом — внимательное изучение их с совершенной очевидностью убеждает нас в том, что Новикова долго и систематически преследовали, что его арестовали, предварительно уничтожив все книгоиздательское дело, а затем тайно и трусливо, без суда заточили в каземат Шлиссельбургской крепости — не за масонство, а за огромную, независимую от правительства просветительскую деятельность, которая стала крупным явлением общественной жизни 80-х годов.

Ответы на вопросы 12 и 21, в которых говорится о ‘раскаянии’ и возлагаются надежды на ‘монаршее милосердие’, должны быть поняты современным читателем исторически правильно, с ясным представлением не только об эпохе, но и обстоятельствах, при которых были сделаны эти признания. Нельзя также забывать, что Новиков находился в руках жестокого чиновника Шешковского, которого современники называли ‘домашним палачом’ Екатерины II. 12 и 21 вопросы касались таких дел, отрицать которые Новиков не мог,— книги он печатал, о сношениях с ‘особой’ — Павлом — он знал. Поэтому он показывал, что совершал эти ‘преступления’ ‘по необдуманности о важности сего поступка’, признавал себя ‘виновным’. Стоит напомнить, что в аналогичных условиях именно так же поступал Радищев, когда, вынужденный признать, что действительно призывал крепостных к восстанию или ‘грозил царям плахою’, показывал: ‘сие писал я без соображения’ или: ‘признаю мое заблуждение’ и т. д.

Обращения к Екатерине II носили официально-обязательный характер. Так и в ответах Радищева Шешковскому мы встретим обращения к Екатерине II, которые совершенно очевидно не выражают действительного отношения революционера к русской императрице. Та же необходимость вынуждала ‘повергать себя к стопам ее императорского величества’ и Новикова. Тяжелая болезнь, угнетенное состояние духа от сознания, что не только все дело его жизни разрушено, но и имя очернено клеветой,— все это, конечно, также определяло характер эмоциональных обращений к императрице.

В то же время должно помнить, что, несмотря на мужество, проявленное Новиковым во время следствия, его поведение отличается от поведения первого русского революционера. Радищев черпал столь нужную в таких обстоятельствах твердость из гордого сознания своей исторической правоты, опирался в своем поведении на выкованную им мораль революционера, призывавшую открыто итти навстречу опасности, а если нужно, то и смерти, во имя торжества великого дела освобождения народа. Радищев боролся, и, сидя в крепости, он защищал себя, Новиков — оправдывался.

Следственное дело Новикова еще не подвергалось систематическому и научному изучению. К нему до сих пор прибегали лишь для справок. Систематическому изучению, несомненно, мешали следующие два обстоятельства: а) крайняя распыленность документов по изданиям, давно ставшим библиографической редкостью, и б) установившаяся традиция печатать документы следственного дела Новикова в окружении обильных материалов по истории масонства. В этом море масонских бумаг терялось собственно новиковское дело, утрачивалось главное в нем — нарастание екатерининских преследований именно Новикова, и его одного (а не масонства), за книгоиздательство, за просветительскую деятельность, за сочинения,— преследований, закончившихся не только арестом и заключением в крепость ненавистного императрице передового общественного деятеля, но и разгромом всего просветительского дела (указ о запрещении сдавать Новикову в аренду университетскую типографию, закрытие книжной лавки, конфискация книг и т. д.).

Вот почему в настоящем издании мы, впервые собрав воедино все документы, напечатали материалы лишь собственно новиковского дела, расположив их хронологически. Характер и тип настоящего издания не позволяют дать подробного комментария к следственному делу. Научное комментирование всех документов, характеризующих этапы следствия,— важная задача, ждущая своего исследователя.

Материалы о преследовании Новикова, его аресте и следствии

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НОВИКОВА

УКАЗ АРХАРОВУ, 23 СЕНТЯБРЯ 1784 ГОДА

УКАЗ ГРАФУ БРЮСУ, 7 ОКТЯБРЯ 1785 ГОДА

УКАЗ ГРАФУ Я. А. БРЮСУ, 23 ДЕКАБРЯ 1785

УКАЗ АРХИЕПИСКОПУ ПЛАТОНУ, 23 ДЕКАБРЯ 1785

ДОНЕСЕНИЕ АРХИЕПИСКОПА ПЛАТОНА, В ЯНВАРЕ 1786

МОСКОВСКОМУ ГУБЕРНАТОРУ П. В. ЛОПУХИНУ

ЕМУ ЖЕ

ГРАФУ БРЮСУ

ДОНЕСЕНИЕ ГОСУДАРЫНЕ ИМПЕРАТРИЦЕ МОСКОВСКОГО ГУБЕРНАТОРА П. В. ЛОПУХИНА

ДОНЕСЕНИЕ ГОСУДАРЫНЕ МОСКОВСКОГО ГУБЕРНАТОРА П. В ЛОПУХИНА

ДОПРОС НОВИКОВУ В ПРИСУТСТВИИ ГУБЕРНСКОГО МОСКОВСКОГО ПРАВЛЕНИЯ

ОБЪЯСНЕНИЕ НОВИКОВА ЧРЕЗ МОСКОВСКУЮ УПРАВУ БЛАГОЧИНИЯ

К ГРАФУ А. А. БЕЗБОРОДКУ

УКАЗ ГРАФУ Я. А. БРЮСУ

СПИСОК КНИГАМ, КОИ СЛЕДУЮТ К ЗАПЕЧАТАНИЮ И ЗАПРЕЩЕНИЮ К ПРОДАЖЕ ДО ДАЛЬНЕЙШЕГО РАССМОТРЕНИЯ:

ДОНЕСЕНИЕ ГОСУДАРЫНЕ ГРАФА Я. А. БРЮСА

УКАЗ П. Д. ЕРОПКИНУ, 17 ОКТЯБРЯ 1788

АКТ УНИЧТОЖЕНИЯ ТИПОГРАФИЧЕСКОЙ КОМПАНИИ, 1791 ГОДА

АРЕСТ НОВИКОВА

УКАЗ ЕКАТЕРИНЫ II КНЯЗЮ А. А ПРОЗОРОВСКОМУ, 13 АПРЕЛЯ 1792

ДОНЕСЕНИЕ А. А. ПРОЗОРОВСКОГО ЕКАТЕРИНЕ II

ДОПОЛНЕНИЕ К ДОПРОСУ НОВИКОВА, 26 АПРЕЛЯ 1792

СЛЕДСТВИЕ ПО ДЕЛУ НОВИКОВА

УКАЗ КНЯЗЮ А. А. ПРОЗОРОВСКОМУ, 1 МАЯ 1792

УКАЗ КНЯЗЮ А. А. ПРОЗОРОВСКОМУ, 10 МАЯ 1792

ИЗ ПЕРЕПИСКИ КНЯЗЯ ПРОЗОРОВСКОГО С ШЕШКОВСКИМ В 1792 г.

ВОПРОСНЫЕ ПУНКТЫ ШЕШКОВСКОГО, ОТВЕТЫ НОВИКОВА, НАПИСАННЫЕВ ШЛИССЕЛЬБУРГЕ В ИЮНЕ 1792 г. И ВОЗРАЖЕНИЯ НА ЭТИ ОТВЕТЫ

ДОПРОС НОВИКОВА

О СВЯЗЯХ С ПОХОДЯШИНЫМ

И ПОМОЩИ ГОЛОДАЮЩИМ КРЕСТЬЯНАМ

УКАЗ ЕКАТЕРИНЫ О ЗАТОЧЕНИИ НОВИКОВА В ШЛИССЕЛЬБУРГСКУЮ КРЕПОСТЬ УКАЗ КНЯЗЮ А. А. ПРОЗОРОВСКОМУ 1 АВГУСТА 1792 г.

МАТЕРИАЛЫ О ПРЕСЛЕДОВАНИИ НОВИКОВА, ЕГО АРЕСТЕ И СЛЕДСТВИИ

Читайте также:

СПИСОК КНИГАМ, КОИ СЛЕДУЮТ К ЗАПЕЧАТАНИЮ И ЗАПРЕЩЕНИЮ
К ПРОДАЖЕ ДО ДАЛЬНЕЙШЕГО РАССМОТРЕНИЯ:

ВОПРОСНЫЕ ПУНКТЫ ШЕШКОВСКОГО, ОТВЕТЫ НОВИКОВА, НАПИСАННЫЕ
В ШЛИССЕЛЬБУРГЕ В ИЮНЕ 1792 г. И ВОЗРАЖЕНИЯ НА ЭТИ ОТВЕТЫ