Материалы к биографии Вл. С. Соловьева: (Из архива С. М. Лукьянова), Лукьянов Сергей Михайлович, Год: 1922 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Материалы к биографии Вл. С. Соловьева: (Из архива С. М. Лукьянова) / Публ., [вступ. ст. и примеч.] А. Н. Шаханова // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1992. — С. 392—427. — [Т.] II—III.

Материалы к биографии Вл. Соловьева

(Из архива С. М. Лукьянова)

Сергей Михайлович Лукьянов (1855—1935) известен прежде всего как крупнейший специалист в области патологической физиологии, педагог, государственный и общественный деятель {В 1879 г. С. М. Лукьянов окончил Медико-хирургическую академию. Защитив в 1883 г. докторскую диссертацию, он два года стажировался в Западной Европе, затем был профессором в Варшавском университете. В 1894 — апр. 1902 г. исполнял обязанности директора Петербургского института экспериментальной медицины. С 1902 г. состоял товарищем министра народного просвещения. В 1909 г. был утвержден обер-прокурором св. Синода и занимал эту должность до 1911 г. С 1918 г. и до смерти — профессор кафедры общей патологии Государственного клинического института и Ленинградского института усовершенствования врачей.}. Попытки глубокого теоретического осмысления новейших достижений медицинской науки предопределили его интерес к философским дисциплинам, творчеству Л. М. Лопатина, Вл. С. Соловьева, С. Н. Трубецкого. Личное знакомство с Вл. С. Соловьевым состоялось в середине 1890-х гг. В 1898 г. они оба выступали с докладами на заседаниях Петербургского философского общества в память О. Конта {Подробно о личности С. М. Лукьянова и истории его взаимоотношений с Вл. Соловьевым см.: Носов А. А. Большой бескорыстный труд… (С. М. Лукьянов — биограф В. С. Соловьева) // Лукьянов С. М. О В. С. Соловьеве в его молодые годы. Кн. 3, вып. 2, М., 1990, с. 295.}. Вл. Соловьев оказал протекцию Лукьянову в журнале ‘Вестник Европы’ и был критиком его стихотворных опытов {ГБЛ, ф. 171, к. 1, ед. хр. 41, лл. 1—1 об., к. 22, ед. хр. 15, лл. 1—1 об.}.

В 1900-е гг. появились первые воспоминания, публикации ранее неизвестных произведений, документов о жизни и деятельности Вл. Соловьева. Однако исследователи сразу встретились со значительными трудностями. ‘Соловьев, подобно метеору, блистал и исчезал со столичных горизонтов Петербурга и Москвы, часто бывал за границей, часто уединялся в глухой деревне, и биографу, без сомнения, необходимо установить точные даты, т. е. дать точные сведения времени и места, а это не так легко’, — писал Э. Л. Радлов {Соловьев Вл. С. Собр. соч., т. 9, СПб., 1907, с. I—II.}. Именно за выполнение этой задачи и принялся в начале 1910-х гг. Лукьянов: ‘Мы должны собрать наличные биографические материалы, и лишь затем уже наступит черед, путем последовательного и беспристрастного сопоставления их, подводить общие итоги, строить биографию в собственном смысле слова’ {ГБЛ, ф. 700, к. 1, ед. хр. 5, л. 96. К этому времени С. М. Лукьяновым были опубликованы следующие работы: Памяти Вл. С. Соловьева: Стихотворение // Вестник Европы, 1901, No 8, с. 513—514, Поэзия Вл. С. Соловьева // Вестник Европы, 1901, No 3, с. 128—161, Заметки о теоретической философии Вл. С. Соловьева // Журнал Министерства народного просвещения, 1909, No 1, с. 1—66, Юношеский роман Вл. С. Соловьева в двойном освещении. Пг., 1914.}.

На первом этапе им был выявлен, обобщен весь комплекс опубликованных источников о Вл. Соловьеве. Пользуясь своим высоким служебным положением, широкими личными связями, авторитетом в научном и политическом мире, Лукьянов обратился с просьбой о содействии к людям, хорошо знавшим ученого, и в государственные учреждения. Итогом многолетнего труда явилось исследование ‘… О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы’ (кн. 1—3, Пг., 1916—1921) {Четвертая, заключительная, книга этого труда: М., ‘Книга’, 1990 (Публ. А. А. Носова).}. В настоящее время оно является наиболее полным и систематическим собранием биографических сведений о философе до 1877 г. включительно.

Часть материалов, собранных Лукьяновым (воспоминания современников, записи бесед с ними, письма), хронологически выходили за рамки предпринятой им работы и не были включены в нее. Они и составили основу настоящей публикации. Воспроизводимые в ней документы отражают события второго двадцатипятилетия жизни Вл. Соловьева (1853—1900): круг знакомств (Е. К. Мамонова, А. Д. Оболенский, Э. Л. Радлов, Э. Э. Ухтомский, Е. Н. Шуцкая), сотрудничество в журнале ‘Вестник Европы’ (И. А. Гриневская, А. Ф. Кони), участие в работе Шекспировского кружка (В. Е. Гиацинтов) и др. Они призваны расширить и углубить наши представления о личности выдающегося ученого, поэта, публициста.

С. М. Лукьянов

Запись беседы с А. Ф. Кони⁷³

Из разговора с Анатолием Федоровичем Кони 8-го октября 1914 г.

В первый раз А. Ф. Кони видел Соловьева мельком во вторую половину 60-х годов у Писемских в Москве. Тогда Соловьев был еще подростком⁷⁴.

Затем он встретился с Соловьевым много лет спустя во второй половине <18> 70-х годов в Петербурге. А. Ф. Кони был на вечере у Юлии Федоровны Абаза, жившей с мужем-министром на Фонтанке (кажется, он был в эту пору уже министром). Среди гостей находилась и графиня С. А. Толстая (рожденная Бахметева), вдова поэта. Был здесь также Соловьев. С графиней С. А. Толстой больше видеться не приходилось. Она оставила по себе впечатление ‘мягкой кошечки’, нежной и вкрадчивой. Соловьев, кажется, ничем не выдавался, но вид у него был нездоровый, ‘зеленоликий’.

Более близкое знакомство с Соловьевым установилось у А. Ф. Кони тогда, когда тот стал сотрудничать в ‘Вестнике Европы’⁷⁵. По мнению А. Ф. Кони, Соловьев никогда не был всецело в лагере этого журнала. В кружке М. М. Стасюлевича⁷⁶ господствовала некоторая прямолинейная нетерпимость. Чтобы быть принятым в этот кружок, надо было предъявить некоторый ‘инвентарь’ взглядов и убеждений. Малейший недочет считался достаточным основанием для того, чтобы человек был признан недостойным вступления. М. М. Стасюлевич очень настойчиво требовал, чтобы ближайшие сотрудники еженедельно по субботам собирались у него за обеденным столом. Это была своего рода ‘повинность’. Застольные беседы часто бывали очень интересными, но тут все держались раз навсегда одобренного ‘инвентаря’.

После обеда переходили из столовой в гостиную, а для разговоров a parte {частных, наедине (лат.).} уединялись в маленькую комнатку, которая называлась ‘конспиративной’. Здесь иногда высказывались друг перед другом более откровенно. Припоминается интересный случай с Кавелиным⁷⁷. За столом шла речь о конституции, и Кавелин не возражал. В ‘конспиративной’ же комнатке он высказался перед А. Ф. Кони в том смысле, что Россия нуждается не в конституции, а в хорошо осведомленном самодержавии. Когда А. Ф. Кони спросил, почему Кавелин не оспоривал взглядов, которые выражались в этой части за обедом, тот прямо ответил, что в столовой этого делать было нельзя.

На Соловьева смотрели сначала немного свысока, полагая, очевидно, что он еще не усвоил ‘инвентаря’ как следует. Не оценивали должным образом и его гениальности, хотя он был выше других на несколько голов. Сам Соловьев держался осторожно, зачастую прямо не высказывался, отшучивался. Только после статьи ‘Идолы и идеалы’ (1891)⁷⁸ А. Ф. Кони заметил перемену в отношениях кружка к Соловьеву. Направился Соловьев в ‘Вестник Европы’ главным образом из-за невозможности найти другой приют для себя. Более самостоятельно держались в кружке Спасович⁷⁹ и сам А. Ф. Кони, связанный с М. М. Стасюлевичем старой дружбой.

Про отношения Соловьева к женщинам А. Ф. Кони может сказать только одно, что он не прочь был свести разговор на скользкие темы и любил ‘скабрезные’ анекдоты. С. П. Хитрово А. Ф. Кони встречал у Ю. Ф. Абаза. Она показалась ему женщиной очень чувственной, способной зажигать страсть. Ему не понравилась ее манера держать себя. Сидела положив ногу на ногу, да так, что нога открывалась чуть не до колена. К Соловьеву она относилась пренебрежительно, подчеркивала свою дружбу с ним. Однажды она пригласила А. Ф. Кони к себе на обед. Жила она тогда на Песочной улице. А. Ф. Кони был приглашен собственно ‘на Соловьева’. Тот, однако, запоздал. С. П. Хитрово решила, что ждать его нечего, ибо-де незачем его баловать. Своей близости к С. П. Хитрово Соловьев и сам не скрывал. Он часто, напр<имер>, говорил у Стасюлевичей, что не может оставаться более, ибо нужно торопиться к ней. Это очень не нравилось г-же Стасюлевич⁸⁰. Ю. Ф. Абаза отзывалась про С. П. Хитрово, что она ‘вне линии’ во всех отношениях. Вообще же она относилась к ней хорошо.

Уже после смерти Соловьева А. Ф. Кони пришлось как-то летом жить в Сестрорецке. Там же, по одному коридору с ним, проживала и С. П. Хитрово. Иногда она поражала его своим видом и неосновательными суждениями. Так, напр<имер>, она стала однажды уверять А. Ф. Кони, что Соловьев относился к евреям очень враждебно. А. Ф. Кони оспоривал ее, ссылаясь, между прочим, на то, что Соловьев перед смертью молился за евреев. С. П. Хитрово разгорячилась и начала утверждать, что Соловьев, по своей близости к ней, высказывался перед нею откровеннее, чем перед другими. На другой день она сама призналась А. Ф. Кони, что наговорила накануне много лишнего. По-видимому, по временам на нее ‘находило’, особенно по вечерам, к ночи и не без влияния сторонних агентов.

М. А. Хитрово, дипломата, А. Ф. Кони лично не знал. Про семейную жизнь супругов Хитрово он ничего сказать не может. Всем было, впрочем, известно, что С. П. Хитрово давно жила раздельно от мужа.

Про князя Д. Н. Цертелева сведения у А. Ф. Кони скудные. Он казался ему каким-то ненормальным.

Про визионерство {Букв.: ясновидец (франц.), здесь: способность наблюдать явления невидимого мира.} Соловьева А. Ф. Кони рассказывает такие случаи. Нередко за столом у Стасюлевичей приходилось замечать, что Соловьев вдруг умолкал и уставлялся глазами в одну точку. Его не трогали, и потом он как-то приходил в себя.

Вскоре после того как Соловьев написал статью о Пушкине (статья о Пушкине относится к 1897 г.), А. Ф. Кони выразил некоторые суждения о дуэли Пушкина, не согласные с воззрениями Соловьева⁸¹. Тому это очень не понравилось, и он стал готовиться к ответу в печати. Это было, в свою очередь, неприятно М. М. Стасюлевичу. Желая положить конец недоразумению, А. Ф. Кони после обеда у Стасюлевичей уединился с Соловьевым в ‘конспиративной’ комнатке и спросил его, почему он держится так натянуто. Тот объяснил, в чем дело. Тогда А. Ф. Кони предложил помириться на том, что при перепечатке его статьи в академическом издании неприятное для Соловьева место будет исключено. Соловьев на это согласился⁸². Чтобы окончательно перейти на дружескую ноту, А. Ф. Кони тут же рассказал довольно неприличный анекдот про ‘десерт’ в монастыре (разговор жеманной дамы с монахом). Соловьев ужасно расхохотался.

Простившись со Стасюлевичем, А. Ф. Кони и Соловьев отправились вместе домой. Первый жил тогда на Невском, а второй — где-то на Песках. А. Ф. Кони предложил Соловьеву подвезти его. Дорогой Соловьев много смеялся, вспоминая про ‘десерт’, так что извозчик даже оборачивался на седоков. У квартиры А. Ф. Кони Соловьев выразил желание навестить его и спросил, есть ли у него вино. Конечно, А. Ф. Кони пригласил его к себе. Соловьев сел за письменным столом, а А. Ф. Кони вышел в соседнюю комнату и послал служанку за бутылкой Chambertin. Эти маленькие хлопоты продолжались минуты три. Когда А. Ф. Кони вернулся в кабинет, он застал Соловьева сидящим в застывшей позе с устремленным в угол комнаты взглядом. А. Ф. Кони спросил, что такое с ним. Тем временем служанка принесла откупоренную бутылку и два стакана. Соловьев отозвался не сразу, а потом, в свою очередь, спросил А. Ф. Кони, видел ли тот дьявола. А. Ф. Кони стал толковать, что дьявол есть воплощение зла, что это-де — нечто отвлеченное и т. д. Соловьев начал его оспоривать, указывая на то, что он видел дьявола во плоти — как его обыкновенно изображают. Он вот и теперь его видел и даже разговаривал с ним. О чем велся разговор между ними, Соловьев не захотел передавать. Потом он несколько успокоился и сообщил А. Ф. Кони, что видел дьявола однажды во время плавания по Финскому заливу. Плавание было приятное. Соловьев прекрасно спал в каюте. Утром, проснувшись, он увидал дьявола сидящим на подушке: ‘мохнатого, серого с желтыми, колючими глазами’. А. Ф. Кони хорошо запомнил выражение ‘колючие глаза’. Соловьев спросил дьявола, известно ли ему, что Христос — воскрес. Дьявол отвечал, что это ему известно, но что он тем не менее оседлает Соловьева. При этом он вскочил Соловьеву на плечи и стал пригибать его к земле. Соловьев принялся произносить заклинания, и дьявол понемногу ослабел и освободил Соловьева. После этого Соловьев выбрался из каюты на палубу, и тут ему сделалось дурно.

Интересен случай, имевший место 13-го мая 1900 г., в год смерти Соловьева. В тот день было обычное обеденное собрание у Стасюлевичей. Явился Алексей Жемчужников⁸³, оказавшийся тринадцатым. Старик заупрямился, говоря, что он хочет еще жить. Чтобы успокоить его, приставили лишний прибор и положили за ним книжечку ‘Вестника Европы’, которая должна была заменять отсутствующего четырнадцатого гостя. Соловьев сказал, что Жемчужникову нечего бояться за себя, так как, по поверью, умереть должен младший, а таковым оказывается сам Соловьев. Все, конечно, смеялись, а 31-го июля 1900 г. Соловьев, как известно, скончался.

В последнюю зиму с Соловьева писала портрет г-жа Кавос⁸⁴. Портрет вышел, по мнению А. Ф. Кони, не очень удачный. Художница предложила портрет Соловьеву. Тот отказался принять его тогда же и выразил желание взять его осенью, когда устроит себе жилье, если только до тех пор не умрет. Г-жа Кавос сказала, зачем же ему умирать, еще рано. Соловьев ответил, что он думает, что душа, остающаяся, по церковному обряду, сорок дней после смерти в общении с землей, должна пребывать в это время в тяжелой форме и что, по его мнению, она должна являться в виде птицы, перелетающей с места на место, чтобы посетить дорогие места. При этом он прибавил, что сам он после смерти обратится в филина и будет пугать людей. Соловьев обещал, что в случае, если его предположение окажется основательным, он даст г-же Кавос знать о себе. На лето г-жа Кавос уехала за город и вернулась в свой дом на Каменноостровском проспекте 30-го июля. Легла спать по случайной причине не в спальной, а в комнате рядом с мастерской. Ночью она проснулась от какого-то шума в мастерской. Подумала было, что туда пробрался вор, но потом успокоилась, сообразив, что попасть на третий этаж снаружи вор не может, а хода в мастерскую из других комнат нет. Утром она вошла в мастерскую и увидала, что большое итальянское окно раскрыто настежь, а у портрета Соловьева лежит на полу какая-то птица. Вероятно, ночью окно было открыто порывом ветра, и через окно влетела стремительно птица, убившаяся до смерти при ударе о портрет.

В знакомствах Соловьев был неосторожен. Так, А. Ф. Кони считает очень сомнительным его знакомство с В. Л. Величко, которого он хотел даже притянуть к ‘Вестнику Европы’. Впрочем, он соглашался далеко не со всеми взглядами В. Л. Величко. Сомнительным представляется А. Ф. Кони и знакомство Соловьева с Кузьминым-Караваевым.

В одно время Соловьев жил где-то на Песках. Ход в комнату — чуть не прямо с улицы. Неуютно, убого. Когда А. Ф. Кони стал выражать свои сетования по этому поводу и указал на то, что Соловьев живет, по-видимому, каким-то беспризорным, безо всякой дружеской заботливости о нем, Соловьев не возражал. Впоследствии этой же темы коснулся А. Ф. Кони и в разговоре с С. П. Хитрово. Собеседница энергично оспоривала его, ссылаясь на то, что она всячески старалась обставить Соловьева надлежащим уходом.

Про наружность Соловьева А. Ф. Кони отзывается так: верхняя часть лица — Иоанн Креститель, Христос, нижняя — Сатир, особенно если представить себе лицо без усов и бороды.

А. Ф. Кони подчеркивает, что ему очень нравилось обыкновение Соловьева креститься перед обедом и после обеда. Он проделывал это и у Стасюлевичей. Однажды А. Ф. Кони был на обеде с Соловьевым у барона Гинцбурга⁸⁵ в еврейском доме. И там Соловьев неизменно крестился.

А. Ф. Кони — С. М. Лукьянову

<1915> марта 18⁸⁶

Глубокоуважаемый Сергей Михайлович!

Спешу принести Вам мою живейшую благодарность за Ваши ‘материалы к биографии Вл. С. Соловьева’⁸⁷. Это целое ‘предварительное следствие’, полноте и законченности которого мог бы позавидовать самый отличный юрист. Говоря о <смерти> О. М. Коваленской ‘вскоре после смерти мужа’⁸⁸, имеете ли Вы в виду, что она не могла перенести <смерти> мужа и вслед за нею прибегла к самоубийству? Ее мать — Александра (кажется, Григорьевна) Коваленская⁸⁹ была выдающаяся писательница для детей и очень интересная женщина. Она умерла в прошлом году или в 1913 г. Ее сын, Николай Михайлович К<оваленский>, б<ыл> товарищем прокурора и затем членом палаты в Москве и обладал талантом в живописи⁹⁰. Он был женат на дочери знаменитого Федора Лукича Морошкина — Наталье Федоровне⁹¹, у которой б<ыл> сын Михаил Николаевич (педагог, писатель и автор учебников по русской истории⁹²) и две дочери. Замечательно, что под влиянием примера О. М. Соловьевой и восторженной любви к матери обе эти дочери тотчас после смерти последней отравились и едва были спасены. Их мать была замечательная музыкантша.

Снова проверяя свои воспоминания о Писемском⁹³, я окончательно убеждаюсь, что в то время, когда его сын Павел (оставленный при университете по гражд<анскому> праву и впоследствии сошедший с ума⁹⁴) был дружен по гимназии с В<ладимиром> С<оловьевым>, Писемский жил уже не на Пресне, а в Нащокинском переулке.

Душевно Вам преданный

А. Кони

P. S. Заранее говорю Вам: Христос Воскрес.

А. Ф. Кони — С. М. Лукьянову

<1915> мая 27.

Глубокоуважаемый Сергей Михайлович!

В первую свободную от хлопот переезда⁹⁵ минуту спешу очень поблагодарить Вас за присылку ко мне второй части Вашей статьи о В. С. Соловьеве. Читал ее с живейшим интересом. Вот как надо писать исчерпывающие биографии, соединив объективность историка, вдумчивость психолога и скальпель анатома. С нетерпением буду ждать продолжения. Какая разносторонняя и в то же время цельная натура был Вл<адимир> Серг<еевич>!

Но как было бы хорошо проследить, благодаря Вам, жизнь его и в зрелые годы! Может быть, и моя лекция о нем (напечатана в ‘Вестнике Европы’) и воспоминания о ‘рыцаре круглого стола’ дали бы некоторый для этого материал⁹⁶. Вы часто говорите о его близости к кружку ‘Вестника Европы’. Близость несомненная, но единения не было. Во многих отношениях он (как и Ваш покорнейший слуга) сохранял самостоятельность взглядов и то, что французы называют ligne de conduite {линия поведения (франц.).}. У меня есть некоторые доказательства этого. Таков же был, в значительной степени. Кавелин.

Мне было отрадно узнать, что он увлекался Виктором Кузеном и считал Спинозу великим мыслителем⁹⁷. Я шел по тому же пути и на университетской скамье был прельщен изяществом мысли и слова в ‘Du Vrai, du Beau et du Bien’ {Кузен В. ‘Об истине, прекрасном и добре’. 1836 (франц.).}. И Спиноза имел на меня огромное влияние (есть моя статья в ‘Вестнике Европы’ — ‘Спиноза в русском переводе’⁹⁸), пока я не познакомился с ‘Критикой практического разума’ Канта⁹⁹.

Очень по душе мне Ваши определения — простые и в то же время глубоко содержательные — тех путей, которые приводят ‘скитание мысли’ (выражение, кажется, Хомякова¹⁰⁰) в ‘слепые тупики, в затхлые закоулки, в темное и ожесточающее подполье, в засасывающую обыденщину’¹⁰¹. Я так люблю такие определения. Помните, у Пушкина определения совести: ‘докучный собеседник, нежданный гость, заимодавец лютый’, или ‘товар запасливой торговли, пожитки бледной нищеты’, или ‘повелительные грани’ и т. д.¹⁰²

Есть одно филологическое сомнение: стр. 75 — ‘…уже взрослым приплевшийся в М<осковский> у<ниверситет>…’¹⁰³. Это от глагола ‘приплестись’? А можно ли сказать: ‘приплестись к чему-либо’ в смысле ‘вплестись’?

Однако я Вас утомил. Надеюсь, что Вы здоровы и тоже проводите время как ‘воздушник’ (так называют под Москвою дачников).

Душевно преданный

А. Кони.

А. Ф. Кони — С. М. Лукьянову

<1917> февраля 11.

Глубокоуважаемый Сергей Михайлович!

Я не только не поправился от инфлуэнцы, но она вдруг очень обострилась, и я сильно страдаю. Тем не менее я взял ящик с документами Абазы (я ее склонял) и нашел пакет с надписью: ‘Письма С. М. {Так в тексте.} Соловьева’, но по вскрытии его, к удивлению моему, нашел лишь одно прилагаемое и незначительное письмо¹⁰⁴.

Если Вы коснетесь участия Соловьева в ‘Вестнике Европы’, я могу Вам дать письмо (и, кажется, даже два) его ко мне и переписать надписи его на поднесенных мне книгах¹⁰⁵.

Боюсь, могу ли быть в Гос<ударственном> совете во вторник¹⁰⁶. Извините за почерк: лежу в постели.

Ваш А. Кони.

Е. К. Мамонова¹¹⁷ — С. М. Лукьянову

<Москва> <1916>

Владимир Сергеевич познакомился с семьей Самариных в начале <18> 70-х годов через своего друга графа Федора Львовича Соллогуба¹¹⁸ и бывал у него на Б<олшой> Ордынке в доме его матери — графини М. Ф. Соллогуб (рожденной Самариной). Своею диссертацией¹¹⁹ он обратил на себя внимание Юрия Федоровича Самарина¹²⁰, который пожелал с ним познакомиться. В то время Соловьев сочувствовал славянофилам, но и когда с ними порвал в конце <18> 80-х годов, он долгое время выделял из их среды Юрия Федоровича.

Зимой 1886—1887 годов Соловьев часто видался с Федором Дмитриевичем Самариным¹²¹, жившим в тот год в Москве. Фед<ор> Дм<итриевич> находился тогда под обаянием его личности, его таланта, но разошелся с ним из-за его увлечения католицизмом. Когда Влад<имир> Соловьев напечатал ряд статей, полных резких несправедливых нападок на славянофилов вообще и на Юрия Федоровича в частности, Дмитрий Федорович Самарин написал в ответ статью под заглавием ‘Поборник вселенской правды’¹²². Под конец жизни взгляды Владимира Соловьева по отношению к Юрию Федоровичу несколько смягчились.

Весной 1899 года Вл. Соловьев провел некоторое время на юге Франции в Канне и часто видался там с Федором Дмитриевичем Самариным и его семьей и читал им первый, только что им тогда написанный, ‘Разговор’ из ‘Трех разговоров’¹²³.

А. Д. Оболенский¹²⁴ — С. М. Лукьянову

1916 ноября 15

Многоуважаемый Сергей Михайлович!

Спасибо за XI и XII главы¹²⁵. Весьма интересно. Вся эпоха, люди, нравы и обычаи — все как на ладони. Схвативший с философского кондачка соловьевскую философию Евг. Трубецкой в Вашем удивительном труде получит надлежащее опровержение. Он, Трубецкой, по своему самомнению едва ли это оценит, но всякий посторонний поймет, что, дабы приблизиться не только к личности, но и к взглядам Соловьева, надо читать не Трубецкого, а Ваши ‘матерьялы’¹²⁶.

Искр<енне> преданный

А. Оболенский.

А. Д. Оболенский — С. М. Лукьянову

1920 июля 20

Многоуважаемый Сергей Михайлович!

Во-1-х, благодарю Вас за письмо. Во-2-х, А. М. Лопатин¹²⁷, коему я сообщил Ваш адрес, обещает Вам написать непосредственно (вероятно, уже написал) касательно бумаг его покойного брата. Он же собирался сообщить Вам кое-что из своих воспоминаний о Соловьеве. В-3-х, все это время жена моя болела сильнейшей дизентерией, до сих пор еще далеко не окончившейся ввиду весьма подлых осложнений в кишках, почему я Вам так долго не отвечал, будучи в значительной степени истомлен и издерган. Сегодня ей немного лучше, и дух мой понемножечку водворяется на место, не мешая обычному ходу мыслей. Этот обычный ход мыслей и позволяет мне ответить на важнейшие пункты Вашего письма.

А именно. Насчет отца Амвросия¹²⁸ скажу Вам, что он был монахом строгой жизни и привлекал сердца всегда радостным и любовным отношением, как и подобает истинному старцу. По части книг и литературы (не исключительно духовно-богословской) судил с чужих слов и не придавал светскому писанию особого значения. Прямая противоположность тем стихам Ростана¹²⁹, что Вы мне привели. Для отца Амвросия надо бы написать прямо обратное. Напр<имер>, так:

Все было так полно разнообразием картин,

Везде был Бог, во всем, в раздельности — един,

Его вдыхали мы, его мы созерцали

И прямо бытие из книг воспринимали.

Но если отец Амвросий и воспринимал вообще непосредственно бытие, то бытие Соловьева он воспринимал гл<авным> образом через посредство К. Леонтьева¹³⁰, т. к. во время пребывания Соловьева в Оптиной <пустыни>¹³¹ виделся с ним мало. Соловьев, насколько мне известно, интересовался помимо прочего гл<авным> обр<азом> скитской библиотекой, где разбирал книги и занимался. Имя же Соловьева стало особенно известным в кругах людей церковных после статей в ‘Руси’ и полемики со Стояновым¹³². Его стали считать изменником православия, предавшимся латинству, и пр<очую> хорошо Вам известную чепуху городили про него. К. Леонтьев все говорил: ‘Зачем Соловьев предрешает формы? Почему в Рим и папа, а не в Константинополь и патриарх?’ Все это говорилось отцу Амвросию, а т. к. он сам едва ли что-либо читал из писаний С<оловьев>а, то и не мог отозваться о С<оловьеве> одобрительно.

Вот и все, что мне известно об этом. Не знаю, почему Вам совестно спросить касательно свертка. Скорей мне должно быть совестно сказать, что я его никогда не получал обратно. Но и это мне не совестно, ибо смело могу Вам сказать: да не смущается сердце Ваше, сверток стал нам совершенно и окончательно не нужен и его присутствие или отсутствие ни малейшего влияния не окажет и не может оказать на степень нашего благополучия. Посему будем считать que L’incident est exclu {что инцидент исчерпан (франц.).}.

Простите меня за бестолковое письмо. Пишу сидя около больной жены. Притом же 4 ч<аса> утра.

Сердечно преданный Вам

А. Оболенский.

В. Е. Гиацинтов¹³³ — С. М. Лукьянову

1915 сентября 27

Милостивый государь Сергей Михайлович!

Вместе с этим письмом посылаю Вам печатавшиеся в ‘Московском еженедельнике’ воспоминания о Шекспировском кружке А. А. Венкстерна, которые могут дать Вам ответ на интересующие Вас вопросы¹³⁴. Обращаюсь к Вам только с покорнейшей просьбой вернуть мне их по миновании надобности, потому что достать теперь издание, в котором они печатались, едва ли возможно. Из этих воспоминаний Вы увидите, что непосредственного участия в деятельности кружка Владимир Сергеевич не принимал. Он был частым посетителем происходивших у Л. И. Поливанова¹³⁵ собраний, так называемых шекспиристов, и с большинством из них находился в дружеских отношениях. Когда с параллельным публичным исполнением драм Шекспира члены кружка начали устраивать на частных квартирах шуточные спектакли, ставя на них пьесы своего собственного сочинения, Владимир Сергеевич, любитель и мастер хохотать, большой ценитель Козьмы Пруткова¹³⁶ и, как известно, автор целого ряда произведений в пародийном духе, проявил к этим спектаклям самую горячую симпатию и всячески их поощрял.

Однажды А. А. Венкстерн и я написали в высшей степени нелепую пьесу ‘Альсим или торжество инфернальных сил. Сон студента после 12-го января’. Владимир Сергеевич, пленившись именно ее нелепостью, решил поставить ее у себя в доме, т. е. в доме бывшего еще тогда в живых самого Сергея Михайловича Соловьева¹³⁷. Причем, желая обставить свою антрепризу по возможности торжественно, пригласил на представление цвет московской профессуры. Отправляясь на это представление в виде странствующих актеров с узлами, в которых находились костюмы и бутафория, мы, несмотря на шуточный характер представления, не могли подавить в себе волнения, которое вызвал у нас состав зрителей. Но В<ладимир> С<ергеевич> прибег к сильной мере. Вопреки обычному порядку, спектакль не закончился, а начался ужином, и этот прием возымел желаемое действие. Пьеса прошла с выдающимся успехом, которому немало способствовал раздававшийся в нужных местах неистовый хохот самого антрепренера.

Но этим внимание Вл<адимира> С<ергеевича> к пьесе, поставленной в доме Сергея Михайловича, не ограничилось. Вскоре затем он представил нам написанный им самим замечательный по своим литературным достоинствам к ней акт, в котором изображалось развитие страсти главного героя¹³⁸. И в последующие разы, когда давался наш ‘Альсим’, он шел уже с этим дополнительным актом.

Постараюсь в самом непродолжительном времени доставить Вам эту пьесу или по крайней мере выдержки из нее. Что касается ‘Тезея’, ‘Разбойников’ и ‘Жестокого барона’, то две первые пьесы написаны теми же авторами, что и первая редакция ‘Альсима’, т. е. А. А. Венкстерном и мною, третья — одним мною¹³⁹. В<ладимир> С<ергеевич> участия в написании их не принимал и только способствовал успеху их исполнения, находясь в публике.

Примите уверение в моем совершенном уважении и преданности. Готовый к услугам

В. Гиацинтов.

В. Е. Гиацинтов — С. М. Лукьянову

(1915 октябрь)

Глубокоуважаемый Сергей Михайлович!

Препровождая Вам ‘Альсима’¹⁴⁰ (почти в полном виде), приношу Вам искреннюю благодарность за присланные мне оттиски Вашего в великой степени интересного труда {См. примеч. 87.}, который для меня имеет тем большую цену, что я не только знал, но и очень любил Владимира Сергеевича, и по сие время считаю его личностью поистине гениальною.

Искренне уважающий Вас и всегда готовый к услугам

Ваш В. Гиацинтов.

В. Е. Гиацинтов — С. М. Лукьянову

1915 октября 11

Глубокоуважаемый Сергей Михайлович!

Насколько я могу припомнить, первое представление ‘Альсима’ состоялось весною 1878 года. Зимою того же года он был поставлен у С. М. Соловьева. Третий же акт написан был, должно быть, в 1879 г. Время, когда В<ладимир> С<ергеевич> особенно близко стоял к Шекспировскому кружку, определяется приблизительно 1877—1883 гг. Текст ‘Альсима’ я предоставляю в полное Ваше распоряжение, а рукопись прошу принять в знак искреннего моего к Вам уважения и преданности.

В. Гиацинтов.

Е. Н. Шуцкая¹⁴¹ — С. М. Лукьянову

1915 ноября 30

Москва

Милостивый государь Сергей Михайлович!

Очень извиняюсь, что до сих пор не ответила на Ваше письмо. Исполняя Ваше желание и просьбу Сергея Михайловича Соловьева¹⁴², я постараюсь поделиться с Вами моими воспоминаниями о Владимире Сергеевиче. К счастию, у меня сохранились дневник, мои письма того времени к моей матери¹⁴³, где очень подробно описывались все наши встречи с ним и беседы, благодаря чему я вполне могу воспроизвести их, хотя с тех пор прошло уже более 35 лет.

Познакомилась я с Влад<имиром> Серг<еевичем> в 1879 г. в селе Дубровицах Подольского уезда у наших общих знакомых Поливановых¹⁴⁴. Мы проводили лето около них на даче в Ивановском. Владим<ир> Сергеев<ич> часто приезжал туда вместе с другом своим — Львом Михайловичем Лопатиным¹⁴⁵, чтобы отдохнуть в близкой ему семье, и на это время оставлял все свои занятия.

Нас собирался там большой кружок молодежи, устраивались спектакли, которые Влад<имир> Серг<еевич> охотно посещал и вообще принимал участие во всех наших затеях, как ни странно это казалось. Напр<имер>, он очень любил играть в так называемый ‘зверинец’. Выбирал себе роль самых диких зверей, и игра эта кончалась тем, что Влад<имир> Серг<еевич> разражался таким неудержимым, ему одному свойственным, смехом. Поднимался такой шум, что прибегали старшие узнать, что случилось. Мы все очень гордились его участием в наших затеях.

Зимой того же года я продолжала встречаться с Влад<имиром> Серг<еевичам> в доме моей тетки П. Н. Венкстерн¹⁴⁶ (проживавшей на Старой Конюшенной), у которой я тогда гостила. В то время у нас основался кружок любителей, ставивших пьесы Шекспира, который вскоре завоевал себе некоторую известность в Москве под названием Шекспировского кружка. Руководителями его были Лев Иванов<ич> Поливанов, Р. М. Павлов и С. А. Юрьев¹⁴⁷.

Влад<имир> Серг<еевич> относился с большим интересом к Шекспир<овскому> кружку, любил бывать на репетициях и вместе с нами волновался на представлениях. Мне пришлось играть в ‘Гамлете’ роль Офелии¹⁴⁸. Кроме того, у нас ставились пьесы и совсем другого характера: юмористические сочинения наших братьев и их товарищей, в которых Вл<адимир> Серг<еевич> тоже участвовал как автор. Напр<имер>, в ‘Альсиме’¹⁴⁹. Вл<адимир> Серг<еевич> сам в них не играл, но не пропускал ни одного представления, садился всегда в первом ряду и подбадривал актеров, начиная в смешных местах громко смеяться своим характерным смехом, заражая им и остальную публику. Мы уже заранее радовались, когда Влад<имир> Серг<еевич> являлся на эти представления, зная, что наверно успех их был обеспечен.

У нас часто устраивались танцевальные вечера. Влад<имир> Серг<еевич>. сам никогда не танцевавший, очень любил смотреть на нас — молодежь, причем его любимой позой было стоять, прислонившись к двери кабинета, скрестив руки, и смотреть на нас своими необыкновенными глазами, с доброй, снисходительной улыбкой на устах. Он часто делал свои наблюдения и потом сообщал их нам.

Иногда все-таки Владим<ир> Серг<еевич> поражал нас своими странными выходками. Помню, как однажды мы возвращались целой компанией молодежи от одних знакомых. Вечер был чудный, и мы решили идти пешком. Влад<имир> Серг<еевич> шагал рядом своими длинными ногами. Вдруг мы видим, что он сходит с тротуара, подходит к извозчику и высыпает ему всю мелочь из своих карманов со словами: ‘Вот тебе, голубчик. Только, ради бога, не приставай ты к нам. Видишь, какая чудная ночь!’ Много мы тогда шутили и смеялись над этой выходкой.

В то время Соловьев начал уделять мне особенное внимание, стал искать постоянных встреч со мной, ездить даже на коньки к Фомину, где мы катались, мерз, простужался и все-таки ездил. Когда мы собрались на так называемый ‘бал маркиз’ в Благородном собрании 27-го декабря, он просил позволения приехать посмотреть на наши туалеты. Все это было так несвойственно Вл<адимиру> Серг<еевичу>, что обратило общее внимание, и молодежь не преминула начать меня дразнить, говоря, что я ‘покорила философию нашего века’.

Тогда же Вл<адимир> Серг<еевич> задумал вдруг писать светский роман и приходил советоваться со мной относительно своей героини. Однажды он ужасно насмешил, прося описать ему дорожный туалет молодой дамы, чтобы это было comme il faut {как следует, прилично (франц.).} и чтобы непременно было что-нибудь розовое в голове, и остался очень доволен, когда я ему описала такой туалет. Кажется, роман этот никогда не был докончен.

Мне очень льстило внимание Влад<имира> Серг<еевича>. Я гордилась тем, что он находит удовольствие в беседах со мной, но, будучи еще очень молоденькой девушкой, я не придавала его ухаживанию особенного значения. Все мы были как-то немножно заинтересованы друг другом, и поэтому я была страшно поражена и огорчена, когда в январе той же зимы, уже в 1880 г., Влад<имир> Серг<еевич> сделал мне предложение.

Вот так я описала это своей матери:

‘В день моего рождения, 16-го января, Соловьев сделал мне предложение. Я замечала уже давно, что он немного ухаживает за мной, но никак не ожидала такого окончания! 16-го на вечере он был очень грустен и расстроен, несколько раз подходил ко мне, начинал говорить, но кто-нибудь всегда мешал. Наконец, во время мазурки он мне сказал, что, вероятно, не успеет мне объяснить свою просьбу, но чтобы я после его ухода взяла книгу, котор<ая> лежит на столе в кабинете моего двоюродного брата, и прочла бы подчеркнутое место на 150-й странице. Это было уже четыре часа утра, так что мне недолго пришлось ждать. Оказалось, что это были стихи Гейне, а подчеркнутое место: ‘Sei mein Weib, sei mein Herz dein Vaterland und Vaterhaus’ (Будь моей женой, да и будет мое сердце твоей родиной и отечеством)¹⁵⁰. Как мне жаль, что он это сделал! Я перед ним преклоняюсь, как перед гением, считаю его хорошим человеком, но никогда не думала быть его женой: есть в нем много черт мне несимпатичных, много странностей, иногда он бывает очень резок и нервен, а главное — я не люблю его. Но как тяжело мне его огорчить! Благослови меня, милая мама. Дай бог, чтобы я сумела ему так сказать, чтобы это его не обидело и не огорчило’.

Через несколько дней Соловьев к нам приехал за ответом. Вот что я писала матери:

‘Вчера я решительно отказала Соловьеву. До этого вторника он все хворал, и первый его выход был к нам, хотя он еще не совсем поправился. Не могу описать тебе, до чего мне было тяжело! Он все время подходил ко мне, но я долго не решалась заговорить. Наконец, видя, что надо решиться, я остановилась посреди залы, и тут у нас произошло объяснение. Он спросил меня, вполне ли я поняла, что было подчеркнуто в книге? Я ответила — ‘да’, т. е. что поняла, и обратилась к нему, чтобы сказать ‘нет’, но была до того взволнована, что у меня недостало голоса, и я только могла пошевелить губами. Соловьев сам был ужасно расстроен, но хотел все-таки дать мне успокоиться. Помолчав немного, он опять спросил: ‘Вы ведь поняли, что я этим хотел сказать! Другими словами, я делаю Вам предложение. Согласны Вы или нет?’ Собравшись с силами, я ответила только ‘нет’, не прибавляя ничего. Он тоже ничего не сказал, и мы молча простояли несколько минут, не решаясь взглянуть др<уг> на друга, и потом разошлись в разные стороны. Мне до того было жалко Соловьева, что, кажется, чтобы утешить его, я даже вышла бы за него. Такое у него было страдальческое лицо’.

После этого мы некоторое время не виделись с Влад<имиром> Серг<еевичем>, но в феврале 1880 г. опять с ним встретились на вечере у П<авловы>х¹⁵¹. Вот что я писала матери об этой встрече:

‘На вечере у П<авловых> у нас с Соловьевым был разговор, после которого мне стало легко и весело на душе. В начале вечера он был чрезвычайно мрачен, но потом улучил минутку, когда я осталась одна, и сказал, что ему надо поговорить со мной. Я так и чувствовала, о чем он заговорит, и действительно угадала. Он спросил меня, должен ли он считать мой отказ моим последним словом или это может перемениться? Я сказала ему, что ответила ‘нет’ потому, что не чувствую в себе той любви, которая одна может заставить меня переменить решение, что я глубоко уважаю его, но думаю, что он бы сам был недоволен, если бы я ответила ему ‘да’, не имея этого чувства. Он тогда спросил, может ли оно явиться со временем и согласился сам со мной, что на это я не могу ответить, т. к. по желанию нельзя ни полюбить, ни разлюбить человека. Ему, кажется, очень понравилось, что я с ним так доверительно поговорила, и он мне это даже выразил: ‘Не всякая женщина могла бы так правдиво и откровенно ответить. Я никогда этого не забуду и искренно Вас за это благодарю. Я сделал ошибку, заговорив слишком рано о своем чувстве’. Я еще сказала, что лучше, что так все кончилось: слишком мы разные люди, разные у нас вкусы и взгляды. ‘Неужели Вы думаете, что я стал бы Вас стеснять? Я понимаю молодость!’

После этого разговора он стал очень весел, и мы расстались друзьями. Хотя я ему не дала никакой надежды, но боюсь, что она у него осталась’.

Вскоре я уехала из Москвы и все лето не видалась с Влад<имиром> Серг<еевичем>. Осенью 1880 г. мы опять встретились, и у нас установились самые дружеские отношения. Мы даже ездили целой компанией вместе с ним и его другом Львом Мих<айловичем> Лопатиным к Троице. Посетили там схимника Варнаву¹⁵², который долго беседовал с Соловьевым и на прощание ему сказал: ‘Будешь ты большим князем!’ Вероятно, предрекая его мировую известность.

После этого мы опять долго не видались с Влад<имиром> Сергеевичем, но добрые отношения у нас сохранились навсегда, и даже после моего замужества он несколько раз бывал у меня в доме. Последние годы его жизни мне не приходилось с ним встречаться, хотя я имела постоянные сведения о нем через Л. М. Лопатина.

Вот, милостивый государь, мои воспоминания о В. С. Соловьеве, которые я могу предоставить в Ваше распоряжение. Писем Владимира Сергеевича у меня не было.

Примите уверения в совершенном почтении

Е. Шуцкая (урожд. Клименко).

P. S. Буду очень благодарна, если Вы известите меня о получении этого письма.

С. М. Лукьянов

Запись беседы с Э. Л. Радловым¹⁵³

1-го сентября 1922 г. Эрнест Львович Радлов про свою поездку с Соловьевым в Каир рассказывал мне приблизительно так.

Поездка наша состоялась весною 1898 г.¹⁵⁴. Мой брат, Отто Львович Радлов, занимал тогда должность директора Русского общества пароходства и торговли и проживал в Одессе. Благодаря его содействию мы могли совершить плавание от Одессы до Александрии и обратно на льготных условиях: я получил даровый билет, а для Соловьева была сделана значительная скидка. Нормальная плата — 200 р<уб>. Таких денег у нас не было. Мы условились с Соловьевым съехаться в Одессе.

Я остановился у брата, а Соловьев — в гостинице. В Одессе мы провели только один вечер. Тут нас посетил профессор Новороссийского университета Ланге¹⁵⁵, представитель кафедры философии. Ланге любил подсмеяться над людьми. В качестве позитивиста он стал слегка подтрунивать над мистицизмом Соловьева. Тогда Соловьев сказал: ‘Ну, хорошо. Скажите, однако, что дала ваша позитивная философия?’ В ответ Ланге нашелся указать только на законы Вебера—Фехнера¹⁵⁶, да еще на какие-то мелочи.

Пароход, на который мы перебрались, был старый, но помещение нам отвели отличное. В Константинополе пароход простоял, кажется, два дня. Мы посетили, между прочим, русское посольство. Наш посол Зиновьев¹⁵⁷ хотел пригласить нас к обеду, но дело это почему-то расстроилось. Такая неудача нас лишь обрадовала, ибо мы не захватили в дорогу ни фраков, ни других принадлежностей парадного одеяния.

У Соловьева был в посольстве знакомый — князь Георгий {Следует читать: Григорий.} Николаевич Трубецкой, а у меня — Шебунин, женатый на дочери Василия Дмитриевича Смирнова. Шебунин состоял секретарем посольства¹⁵⁸. Виделись мы в Константинополе и с Федором Ивановичем Успенским¹⁵⁹, который угощал нас обедом. Один вечер провели в семействе Иванова — агента Русского общества пароходства и торговли.

В Афинах пароход простоял гораздо дольше, чем бы следовало, по причине досадной случайности: при выходе из Пирейской бухты он приткнулся к берегу, и потом русские военные суда стаскивали его канатами в течение 12 часов. В Афинах мы ни у кого не были, ибо нельзя было отлучиться с парохода.

Вследствие опоздания с отбытием из Афин мы попали на остров Крит не ночью, как полагалось, а днем. Здесь адмирал Скрыдлов¹⁶⁰ пригласил ‘выдающихся пассажиров’, как выражался наш капитан, к завтраку. Таких ‘выдающихся пассажиров’ оказалось всего трое: капитан да мы двое. Скрыдлов прислал за нами шлюпку с десятком матросов, и за переправу в несколько саженей Соловьев ‘отвалил’ им золотой. За завтраком на адмиральском судне играл целый оркестр, а через зеркальные окна можно было любоваться превосходным видом на критский пейзаж.

В числе завтракающих оказался и капитан Елец¹⁶¹ прибывший на Крит раньше. С тем же пароходом, что и мы, он направился затем в Александрию. Не задерживаясь в этом городе, мы с Соловьевым тотчас же переехали в Каир, где и водворились в Schepeard’s Htel. Сезон уже кончился, и отель был довольно пуст. Елец остановился в другой гостинице. Соловьев, знавший Египет еще по первой своей заграничной поездке¹⁶², познакомил меня с замечательнейшими мечетями в Каире, с Булакским музеем, с Гелиополисом¹⁶³ и с страусовой фермой. В музее и на ферме он купил несколько вещей для подарков. Всего мы пробыли в Каире четыре дня. Один из этих дней был посвящен прогулке к пирамидам. В этой прогулке нас сопровождал Елец. Ехали мы в ландо. Елец расположился на козлах, впрочем, в издержках он не участвовал, а стоило это удовольствие 60 р<уб.>. Соловьев и Елец были втащены арабами на вершину Хеопсовой пирамиды, а я предпочел спокойно сидеть в коляске. Соловьев приказал подать бутылку шампанского, которую он и распил вместе с Ельцом к великому удовольствию сего последнего. Шампанское было передано на пирамиду из какого-то заведения по соседству. Перед восхождением Соловьев передал мне на всякий случай свой бумажник с документами и деньгами. Когда он спустился на землю, я невольно обратил внимание на его лицо. Все жилы были сильно вздуты, да и весь-то он представлялся до крайности ослабленным и истощенным. Без сомнения, было ошибкой, что он туда полез. Соловьев и Елец тут же снялись у фотографа, не помню уже, в стоячем ли положении или сидя на верблюдах. Елец дал фотографу свой петербургский адрес, а Соловьев уплатил деньги. Потом Соловьев очень досадовал, что фотографического снимка он, однако, не получил.

О встрече с Соловьевым Елец напечатал впоследствии в одной газете свои воспоминания, но большою точностью они не отличаются¹⁶⁴. В одной каюте с Соловьевым он не путешествовал, никаких мудрых бесед с ним не вел. Вообще, наш случайный спутник особой симпатии нам не внушал.

Соловьев и я завтракали и обедали в Schepeard’s Htel’e. Являлись мы в скромных пиджаках, чем смущали, вероятно, чопорных англичан, облеченных во фраки. Зато Соловьев давал арапу-слуге ‘на чай’ по меджидке¹⁶⁵. Вернулись мы домой без копейки денег, а было на поездку у меня 600 р<уб.>, у Соловьева же несколько больше — рублей 800. Расходы мы делили пополам, главный расход — ‘на чай’.

Из Каира я выехал в Александрию в одиночестве и ночевал там на пароходе. Соловьев остался в Каире с английским резидентом в клубе. Пароход должен был отбыть из Александрии рано утром, а Соловьева все нет. Я начал было уже беспокоиться, но за каких-нибудь десять минут до отчаливания появился наконец и Соловьев. Елец был тут же. И на обратном пути мы были обставлены всевозможными удобствами, Соловьев был в ‘разлетайке’, которую он купил еще на прямом пути в Константинополе за 25 фр<анков> и в которой он щеголял потом очень охотно и в России. Дорогой случилась маленькая беда: ветер сорвал с головы Соловьева его соломенную шляпу, погибшую в море.

В Смирне пароход стоял часа четыре. Соловьев ограничился посещением какого-то Георгиевского монастыря по соседству с этим городом. Первоначально он предполагал проехать из Смирны в Иерусалим, но за истощением денежных средств от этого предположения пришлось отказаться. В Константинополе я угощал обедом на пароходе драгомана Мандельштама, доктора международного права¹⁶⁶, а Соловьев был в это время у князя Г. Н. Трубецкого, который должен был дать ему какие-то поручения.

По возвращении в Одессу, Соловьев отправился в Москву, а я — в Петербург. В мае месяце, водворившись снова в Htel d’Angleterre в Петербурге. Соловьев счел нужным отблагодарить моего брата за его любезность: к обеду в гостинице были приглашены мой брат, его жена и я. На столе был любимый Соловьевым Asmannshausen.

Все наше путешествие продолжалось около трех недель. Это было даже не столько путешествие, сколько просто приятная прогулка, partie de plaisir {увеселительная прогулка (франц.).}. Погода нам благоприятствовала. Хотя в Каире сезон уже считался законченным, но знойно не было, так как дули северные ветры. В Эгейском море мы наслаждались чудными громадными звездами. В прямой путь Соловьев сочинял стихи, которые тут же и читал мне. Помню ‘Мимо Троады’, ‘Das Ewig Weibliche’¹⁶⁷. Соловьев спрашивал, посылать ли эти стихи для напечатания? Я отвечал: ‘Платят деньги, так посылай’. Днем мы нередко играли на пароходе в шахматы.

В Одессе на обратном пути потребовался таможенный досмотр. Чиновник, приставленный к этому делу, узнал Соловьева и воскликнул: ‘Ах, Владимир Сергеевич!’ О досмотре наших вещей не было и речи.

В 1900 г., в год смерти Соловьева, мы жили летом в Сайме, близ Выборга. Соловьев должен был приехать туда по возвращении из Москвы. В ночь с 29-го на 30-е июля, или в ночь с 28-го на 29-ое, мне приснилось, что ко мне вошла наша кухарка Анисья, которая в ту пору служила у нас (а всего она прожила у нас 25 лет), и сообщает мне, что Соловьев заболел. Затем вижу, будто Соловьев едет на извозчике. Его трясет лихорадка, и он ударяет одной рукой по колену. Все еще во сне говорю кухарке: ‘Ничего, он поправится’. Утром принесли газеты, и я прочел в них известие, что Соловьев тяжело захворал. Про свой сон я рассказал домашним еще до получения газет. Впоследствии Н. В. Давыдов, спрошенный мною, сообщил мне, что вез Соловьева на извозчике в село Узкое и что Соловьев был в лихорадке¹⁶⁸. Оказалось, таким образом, что сон и действительность на этот раз совпали.

Примечания

Тексты публикуются по правилам современной орфографии и пунктуации с сохранением языковых особенностей оригиналов, хранящихся в ОР ГБЛ (ф. 700).

No 2. Запись беседы с А. Ф. Кони (к. 2, ед. хр. 3, лл. 265—272. Рукой С. М. Лукьянова).

No 3. А. Ф. Кони — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 17, лл. 1—2 об. Автограф).

No 4. А. Ф. Кони — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 19, лл. 3—4. Автограф).

No 5. А. Ф. Кони — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 17, лл. 4—5. Автограф).

No 7. Е. К. Мамонова — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 19, лл. 5—6. Автограф). Авторство установлено на основании пометы Лукьянова.

No 8. А. Д. Оболенский — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 21, лл. 1—2. Автограф).

No 9. А. Д. Оболенский — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 21, лл. 3, 5 — об. Автограф).

No 10. В. Е. Гиацинтов — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 14, лл. 1—3. Автограф).

No 11. В. Е. Гиацинтов — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 14, л. 4. Автограф).

No 12. В. Е. Гиацинтов — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 14, л. 6. Автограф).

No 13. Е. Н. Шуцкая — С. М. Лукьянову (к. 3, ед. хр. 27, лл. 1—5. Автограф).

No 14. Запись беседы с Э. Л. Радловым (к. 2, ед. хр. 3, лл. 304—309. Рукой С. М. Лукьянова).

⁷³ Кони Анатолий Федорович (1844—1927), судебный и общественный деятель, обер-прокурор кассационного департамента Сената, сенатор, член Государственного совета, критик, публицист, сотрудник журнала ‘Вестник Европы’, автор сборника мемуаров ‘На жизненном пути’ (Т. 1—5, 1912—1929). Ко времени беседы с С. М. Лукьяновым были опубликованы речь А. Ф. Кони на заседании Академии наук 21 января 1901 г. ‘Владимир Сергеевич Соловьев’ и воспоминания о сотрудничестве философа в журнале ‘Вестник Европы’ (см.: Кони А. Ф. Собр. соч., т. 7, М., 1969, с. 220—259, 335—374). Несмотря на отсутствие принципиальных расхождений в оценках личности Вл. С. Соловьева, А. Ф. Кони в разговоре с С. М. Лукьяновым более откровенен в объяснениях причин, приведших философа в редакцию ‘Вестника Европы’, характеристиках лиц из его окружения и т. д.

⁷⁴ Встреча состоялась при посещении А. Ф. Кони дома писателя Алексея Феофилактовича Писемского, с младшим сыном которого — Николаем — Вл. С. Соловьев обучался в одном классе 5-й московской гимназии. С. М. Лукьянов так передает рассказ А. Ф. Кони: ‘…Писемский любил, чтобы его сыновья присутствовали при его разговорах с А. Ф. Кони. Случилось так, что в это время у молодого Николая Писемского был в гостях его товарищ по гимназии Соловьев. А. Ф. Писемский предложил выйти к А. Ф. Кони и ему. Соловьев был в ‘штатском’ платье, одет ‘франтовато’… Лучше всего запомнился А. Ф. Кони во внешности Соловьева модный тогда гастух, с широкими вышитыми концами, явно обличающий невинное щегольство будущего философа…’ (Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве… Кн. 1, с. 123—124, см. также: Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, М., 1968, с. 240—248).

⁷⁵ Сближение Вл. С. Соловьева с редакцией ‘Вестника Европы’ началось с 1888 г. С этого времени философ помещал свои работы преимущественно в этом журнале.

⁷⁶ Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826—1911), историк, публицист, общественный деятель, в 1866—1908 гг. — редактор-издатель журнала ‘Вестник Европы’.

⁷⁷ Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885), историк, публицист.

⁷⁸ Статья Вл. С. Соловьева ‘Идолы и идеалы’ (Вестник Европы, 1891, No 3, 6) посвящена критике общетеоретических положений славянофильского учения.

⁷⁹ Спасович Владимир Данилович (1809—1906), публицист, юрист, автор работ по международному, уголовному праву и процессу.

⁸⁰ Стасюлевич Любовь Исааковна (ум. 1917), жена М. М. Стасюлевича.

⁸¹ См.: Соловьев Вл. С. Судьба Пушкина // Вестник Европы, 1897, No 9. А. Ф. Кони в статье ‘Нравственный облик Пушкина’ (1899) осуждал позицию ряда исследователей, в том числе и Вл. С. Соловьева, которые не соглашались со взглядом на последнюю дуэль поэта как единственное средство защиты его человеческого достоинства (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 7, М., 1969. с. 246).

⁸² В письме к М. М. Стасюлевичу от октября 1899 г. Вл. С. Соловьев сообщал в этой связи: ‘…Ничего о Кони и против Кони я писать для печати не буду…’ (Соловьев Вл. С. Письма. Т. 4, Пг., 1923, с. 81).

⁸³ Жемчужников Алексей Михайлович (1821—1908), поэт.

⁸⁴ Кавос Екатерина Сергеевна (урожд. Зарудная), художница. Как видно из текста портрет Вл. С. Соловьева был написан зимой 1899—1900 гг. А. Ф. Кони относил работу над портретом к весне 1899 г. (см.: Кони А.&nbsp,Ф. Собр. соч., т. 7, с. 250)

⁸⁵ Речь идет о посещении Вл. С. Соловьевым дома еврейских общественных деятелей Горация Осиповича (1833—1909) и Давида Горациевича (1857—1916) Гинцбургов.

⁸⁶ Здесь и далее письма и воспоминания под No 3—7, 11 датируются по содержанию документа и пометам С. М. Лукьянова

⁸⁷ Речь идет о публикации первых глав книги С. М. Лукьянова ‘О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии’ (см.: Журнал Министерства народного просвещения, 1915, No 1, 3, 5).

⁸⁸ Коваленская Ольга Михайловна (в замуж. Соловьева) (1855—1903), художница, жена младшего брата Вл. С. Соловьева — Михаила (1862—1903) (см.: Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве… Кн. 1. Пг., 1916, с. 24—25).

⁸⁹ Коваленская Александра Григорьевна (урожд. Карелина) (1829 — ок. 1914), детская писательница.

⁹⁰ Коваленский Николай Михайлович, товарищ прокурора прокурорского надзора Московского окружного суда.

⁹¹ Морошкин Федор Лукич (1804—1857), юрист, профессор кафедры гражданских законов Московского университета. Коваленская Наталья Федоровна (урожд Морошкина) (ум. 1909), выпускница Московской консерватории, концертировала в провинции, в 1875 г. основала музыкальную школу в Москве.

⁹² Коваленский Михаил Николаевич (1874—1923), историк, педагог.

⁹³ См.: Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, М., 1968, с. 240—248.

425

⁹⁴ Писемский Павел Алексеевич (1850—1910), сын А. Ф. Писемского, гимназический приятель Вл. С. Соловьева, доцент Московского университета.

⁹⁵ Летний отдых в 1915 г. А. Ф. Кони проводил на даче близ ст. Сиверское Варшавской железной дороги.

⁹⁶ Кони А. Ф. Владимир Сергеевич Соловьев. Речь на публичном заседании Академии наук 21 января 1901 г. (Вестник Европы, 1903, No 2, он же. Вестник Европы, 1908, No 48, 50.

⁹⁷ Кузен Виктор (1792—1867), французский философ.

Спиноза Бенедикт (1632—1677), голландский философ.

⁹⁸ Кони А. Ф. Спиноза в русском переводе / Рец. на кн.: Этика Бенедикта Спинозы. Под. ред. В. И. Модестова. СПб., 1886 // Вестник Европы, 1887, No 11, с. 369—375.

⁹⁹ Кант Иммануил (1724—1804), немецкий философ. ‘Критика практического разума’ (1788) принадлежит к числу его основных философских сочинений.

¹⁰⁰ Хомяков Алексей Степанович (1804—1860), философ, поэт, публицист, один из теоретиков славянофильства. Понятие ‘скитание мысли’ А. Ф. Кони употребляет в своей речи ‘Нравственный облик Пушкина’ (Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 27).

¹⁰¹ См.: Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии // Журнал Министерства народного просвещения, 1915, No 5, с. 116.

¹⁰² См.: Кони А. Ф. Собр. соч., т. 6, с. 45.

¹⁰³ См.: Лукьянов С. М. Указ. соч., с. 75.

¹⁰⁴ Опубликованы со списков, предоставленных А. Ф. Кони: Соловьев Вл. С. Письма. Т. 4, Пг., 1923, с. 142.

¹⁰⁵ Письмо (1889), шуточные стихотворения (1895) и дарственные надписи Вл. С. Соловьева к А. Ф. Кони см.: там же. Т. 2, СПб., 1909, с. 348—351.

¹⁰⁶ С. М. Лукьянов и А. Ф. Кони были членами Государственного совета по назначению соответственно с 1906 г. и 1907 г.

¹¹⁷ Мамонова Екатерина Константиновна, вдова директора медицинского департамента Н. Е. Мамонова (1829—1888).

¹¹⁸ Соллогуб Федор Львович (1848—1890), граф, поэт, художник.

¹¹⁹ См.: Соловьев Вл. С. Кризис западной философии. Против позитивистов. М., 1874.

¹²⁰ Самарин Юрий Федорович (1819—1876), писатель, общественный деятель славянофильского направления.

¹²¹ Самарин Федор Дмитриевич (1858—1920), сын Д. Ф. Самарина, земский деятель Московской губернии.

¹²² Самарин Дмитрий Федорович (1831—1901), писатель, общественный деятель, издатель сочинений своего брата Ю. Ф. Самарина, автор брошюры ‘Поборник вселенской правды’ (1890), где обвинял Вл. С. Соловьева в искажении славянофильского учения в его ‘Очерках по истории русского сознания’ (1889).

¹²³ Соловьев Вл. С. Под пальмами. Три разговора о мирных и военных делах. Разговор первый. Канн, 10-го (22-го) мая 1899 г. // Неделя, 1899, No 10, с. 5—36.

¹²⁴ Оболенский Алексей Дмитриевич (род. 1855), князь, управляющий Дворянским и Крестьянским поземельными банками, товарищ министра внутренних дел, товарищ министра финансов, обер-прокурор Синода, с 1906 г. — член Государственного совета по назначению. Вл. С. Соловьев познакомился с А. Д. Оболенским ок. 1891 г. (ГБЛ, ф. 700, к. 3, ед. хр. 21, л. 4).

¹²⁵ См.: Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии. Гл. XI—XII // Журнал Министерства народного просвещения, 1916, No 8— 9. Содержание указанных глав посвящено защите Вл. С. Соловьевым магистерской диссертации.

¹²⁶ Речь идет об исследовании философа Евгения Николаевича Трубецкого (1863—1920) ‘Миросозерцание Вл. С. Соловьева’ (Т. 1—2, М., 1913).

¹²⁷ Лопатин Александр Михайлович, судебный деятель, публицист, брат Л. М. Лопатина (см. примеч. 145).

¹²⁸ Амвросий (в миру: Александр Михайлович Гренков) (1812—1891), с 1860 г. — старец калужской Введенской Оптиной пустыни.

¹²⁹ Ростан Эдмон (1868—1918), французский поэт и драматург.

¹³⁰ Леонтьев Константин Николаевич (1831—1891), писатель, публицист, литературный критик. Вл. С. Соловьев познакомился с ним в 1878 г. Публичная полемика между ними началась с 1888 г. О существе расхождений см.: Фудель И. К. Леонтьев и Вл. Соловьев в их взаимных отношениях // Русская Мысль, 1917, No 11—12, с. 17—32. Последние годы жизни К. Н. Леонтьев провел в Оптиной пустыни под духовным руководством о. Амвросия.

¹³¹ Вл. С. Соловьев посетил Оптину пустынь 26—27 июня 1878 г. вместе с Ф. М. Достоевским.

¹³² В 1883 г. в издаваемой И. С. Аксаковым газете ‘Русь’ опубликован цикл статей Вл. С. Соловьева по вопросу о ‘разделении церквей’. В 1887 г. с критикой взглядов Вл. С. Соловьева о ‘взаимных отношениях церкви восточной и западной’ выступил Т. Стоянов (см.: Вера и Разум, 1887, No 11, 15).

¹³³ Гиацинтов Владимир Егорович (1858—1933), писатель, профессор кафедры истории искусств Московского университета, автор популярных шуточных пьес, пародий. С. М. Лукьянов обратился к В. Е. Гиацинтову по рекомендации младшей сестры философа поэтессы Поликсены Сергеевны Соловьевой (ЦГАЛИ, ф. 2049, оп. 3, ед. хр. 493, лл. 1—4).

¹³⁴ Венкстерн Алексей Алексеевич (1856—1909), выпускник поливановской частной гимназии (1874), Московского университета (1879), член Общества любителей Российской словесности, чиновник Московского комитета по делам печати, автор воспоминаний ‘Московский Шекспировский кружок’ (Московский Еженедельник, 1907, No 22—29). Шекспировский кружок образован в декабре 1873 г. по инициативе Вл. С. Соловьева и Л. М. Лопатина с целью пропаганды сочинений и постановки на сцене произведений Шекспира. Костяк его труппы составили первые выпускники поливановской частной гимназии. Кружок просуществовал до 1883 г.

¹³⁵ Поливанов Лев Иванович (1838—1899), литературовед, педагог, основатель частной гимназии в Москве (1868), руководитель Шекспировского кружка, на его московской квартире проходили репетиции спектаклей (см.: Памяти Л. И. Поливанова. К 10-летию его кончины. М., 1909, с. 33—41).

¹³⁶ Псевдоним, под которым выступали поэты А. К. Толстой, братья Жемчужниковы. Юмористические стихи и пародии Козьмы Пруткова оказали заметное влияние на творчество Вл. С. Соловьева.

¹³⁷ Соловьев Сергей Михайлович (1820—1879), отец Вл. С. Соловьева, историк, профессор (1845—1879), в 1870—1877 гг. — ректор Московского университета, с мая 1877 г. — в вынужденной отставке.

¹³⁸ См.: Соловьев Вл. С. Шуточные пьесы. М., 1922, с. 13—28.

¹³⁹ Пьесы ‘Тезей. Драматическая поэма’ (Ревель, 1892), ‘Жестокий барон. Трагедия’ (М., 1892) опубликованы анонимно. Пьеса ‘Шварцвальдские разбойники’ не публиковалась.

¹⁴⁰ Текст пьесы приложен к письму В. Е. Гиацинтова (ГБЛ, ф. 700, к. 3, ед. хр. 14, лл. 8—27. Рукой В. Е. Гиацинтова).

¹⁴¹ Шуцкая Елизавета Николаевна (урожд. Клименко), кузина А. А. Венкстерна (см. примеч. 134), в 1880-х гг. вышла замуж за одного из активных участников Шекспировского кружка, выпускника Московского университета Александра Константиновича Шуцкого. В 1880—1890-е гг. проживала в Тульской губернии, где ее муж состоял на земской службе, с конца 1900-х гг. — в Москве. С С. М. Лукьяновым познакомилась, вероятно, через В. Е. Гиацинтова

¹⁴² Соловьев Сергей Михайлович (1885—1942), поэт, племянник Вл. С. Соловьева, издатель его сочинений, оказывал большую помощь С. М. Лукьянову в подготовке материалов для биографии Вл. С. Соловьева.

¹⁴³ Местонахождение архива Е. Н. Шуцкой не установлено.

¹⁴⁴ Летние месяцы семья подруги Е. Н. Шуцкой — Елизаветы Михайловны Поливановой — проводила на даче в с. Дубровицы Подольского уезда Московской губернии. С Л. И. Поливановым эта семья в родственных связях не состояла (см. примеч. 135, Лукьянов С. М. Указ. соч., кн. 3 с. 54). В с. Ивановском, что в одной версте от Дубровиц, находилась дача Венкстернов родственников автора воспоминаний С Е. М. Поливановой Вл. С. Соловьев познакомился зимой 1875 г. на Московских высших женских курсах В. И. Герье.

¹⁴⁵ Лопатин Лев Михайлович (1855—1920) философ, по взглядам близок к Вл. С. Соловьеву, с которым его связывали дружеские отношения еще с догимназических времен, профессор Московского университета (с 1892), председатель Московского психологического общества, редактор журнала ‘Вопросы Философии и Психологии’.

¹⁴⁶ Венкстерн Прасковья Николаевна, вероятно, мать А. А. Венкстерна.

¹⁴⁷ Юрьев Сергей Андреевич (1821—1888), театральный деятель, критик, переводчик. Павлов Рафаил Михайлович (1820-е — 1911), помощник библиотекаря Румянцевского музеума, публицист, критик. См. так же примеч. 135.

¹⁴⁸ В ноябре 1880 г. состоялась премьера трагедии Шекспира. См. также примеч. 134.

¹⁴⁹ Роли исполняли: Альсим — В. Е. Гиацинтов, Элеонора — Л. М. Лопатин, Сатана — А. А. Венкстерн. См. также примеч. 139.

¹⁵⁰ Первое четверостишие стихотворного цикла Гейне ‘Трагедия’ (1829):

Бежим! Ты будешь мне женой,

Мы отдохнем в краю чужом!

В моей любви ты обретешь

И родину и отчий дом.

(Гейне Г. Полн. собр. соч., т. 2, М. — Л., 1948, с. 96).

¹⁵¹ Шекспиристы собирались на квартире сестры актера Н. М. Павлова (по сцене: Бицына) — Евгении Михайловны.

¹⁵² Варнава, схимник черниговского скита Троице-Сергиевой лавры.

¹⁵³ Радлов Эрнест Львович (1854—1928), философ, библиотекарь философского отдела, директор Петербургской публичной библиотеки, редактор философского отдела энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, профессор кафедры философии Училища правоведения. Единомышленник Вл. С. Соловьева, ‘сверстник, собрат и друг, …тонкий исследователь его творений’ (Величко В. Л. Владимир Соловьев. Жизнь и творения. СПб., 1902, с. 35). Автор статей о творчестве Вл. С. Соловьева, исследования ‘Владимир Соловьев. Жизнь и учение’ (СПб., 1913), редактор собраний его сочинений и писем. Их знакомство состоялось, вероятно, в 1890 г. С. М. Лукьянов широко привлекал полученные от Э. Л. Радлова биографические сведения в своих ‘Материалах’. Сохранилась запись беседы С. М. Лукьянова с Э. Л. Радловым от 21 мая 1921 г. (ГБЛ, ф. 700, к. 2, ед. хр. 3, лл. 239—240), целиком вошедшей в 4-ю книгу исследования ‘О Вл. С. Соловьеве…’ (ГБЛ, ф. 700, к. 1, ед. хр. 5, лл. 215—216).

¹⁵⁴ Вероятно, поездка была предпринята по ‘прямой Александрийской линии’ на пароходе ‘Царь’ с отправлением из Одессы около 5 апреля 1898 г. Проезд в один конец продолжительностью 7 суток в первом классе стоил 73 руб. (см.: Путеводитель по Черному морю, Крыму и Кавказу. М., 1897, с. 19, 104).

¹⁵⁵ Ланге Николай Николаевич (1858—1921), писатель, профессор философии Новороссийского университета.

¹⁵⁶ Закон Вебера — Фехнера (основной психофизический закон) определяет связь между интенсивностью ощущения и силой вызывающего его раздражителя, назван по имени немецких ученых: физиолога Э. Вебера (1795—1878) и физика Г. Фехнера (180—1887).

¹⁵⁷ Зиновьев Иван Алексеевич (1835—1917), дипломат, посол в Константинополе.

¹⁵⁸ Трубецкой Григорий Николаевич (1873 — после 1929), брат Е. Н. и С. Н. Трубецких, публицист, секретарь посольства в Константинополе.

Шебунин Алексей Федорович, секретарь генерального консульства России в Европейской Турции. Смирнов Василий Дмитриевич (1846—1922), археолог, историк литературы.

¹⁵⁹ Успенский Федор Иванович (1845—1928), директор Русского археологического института в Константинополе.

¹⁶⁰ Скрыдлов Николай Илларионович, контр-адмирал, командующий русской эскадрой. Он принимал гостей на броненосце ‘Император Александр II’.

¹⁶¹ Елец Юлий Лукьянович (род. 1862), военный писатель, журналист. О встречах с Вл. С. Соловьевым см. его книгу ‘Из моих скитаний’ (СПб., 1905, с. 133—160).

¹⁶² Вл. С. Соловьев посетил Египет весной 1876 г. во время первой заграничной поездки.

¹⁶³ Булакский музей — музей древностей в пригороде Каира. Гелиополь — развалины одного из древнейших городов Египта в 31 версте от Каира. С. М. Соловьев (младший) вспоминал: ‘В<ладимир> С<ергеевич> … привез в дар родным несколько маленьких мумий, египетского жука и большую желтую свечу из Смирны’ (см.: Соловьев Вл. С. Стихотворения. Изд. 6-е, М., 1915, с. 41).

¹⁶⁴ См.: Елец Ю. Л. На пирамидах // С.-Петербургские Ведомости, 1902, No 205, 30 июля.

¹⁶⁵ Меджидие — турецкая золотая монета.

¹⁶⁶ Мандельштам Андрей Николаевич (1869—1930-е), дипломат, драгоман в Константинополе.

¹⁶⁷ Стихотворение ‘Мимо Троады’ приложено к письму Вл. С. Соловьева к М. М. Стасюлевичу от 14/26 апреля 1898 г. Второе стихотворение написано 8—11 апреля в Архипелаге (см.: Соловьев Вл. С. Стихотворения, с. 176, 181, 328).

¹⁶⁸ 15 июля 1900 г. писатель Николай Васильевич Давыдов (1848—1920) сопровождал больного Вл. С. Соловьева в подмосковное имение князя П. Н. Трубецкого Узкое, где через 16 дней философ скончался (см.: Давыдов Н. В. Из прошлого. Воспоминания. Ч. 2, М., 1917, с. 151—156).

Публикация А. Н. ШАХАНОВА

Примечания

Читайте также: