Марсель Брауншвиг ‘Искусство и дитя’
Марсель Брауншвиг ‘Искусство и дитя’
Очерк воспитания. Перевод с франц. под редакцией В. И. Чарнолусского. ‘Знание’. Стр. 206. Ц. 1 р.
К. Чуковский
Марсель Брауншвиг ‘Искусство и дитя’, Чуковский Корней Иванович, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Книга посвящена искусству, а между тем переводчик ее весьма беззаботен по этой части. Чимабуэ зовется у него Симабуэ (!), фра Беато Анджелико превращается в Ангелико (!), А Иосиф Заттлер становится Жозефом Саттлером! (стр. 44, 89, 193). О Лео-Леонардо да-Винчи и Джиотто бедняга тоже, очевидно, слышит впервые, ибо и эти имена пишутся у него весьма фантастически (стр. 41).
На стр. 37 его невинность доходит до того, что отрывок из ‘Детства и Отрочества’ он переводит с французского! Спросил бы хоть у Черткова, если сам не знает: существует ли по-русски книга Tolstoi. ‘L’enfance, l’adolescence’ etc? Чертков охотно помог бы темному соотечественнику.
Не странно ли, однако, что подобный перевод выходит под редакцией почтенного В. И. Чарнолусского, в почтенном издательстве ‘Знания’? Где же, наконец, гарантии для среднего читателя, что хоть почтенные имена и почтенные фирмы уберегут его от хулиганства! А язык перевода! Даже у переводчиков Ната Пинкертона не встречали мы таких, напр., оборотов:
‘С головой в фуражке мы разговариваем просто, с головой в цилиндре — разговор наш выдержаннее’. (Стр. 63).
Или:
‘Надевая торжественный сюртук, наше обращение становится более натянутым’ (там же).
Или:
‘Прощаясь с этими чудными вещами, единственное наше утешение’ и т. д. (стр. 45).
И это на каждом шагу, буквально на каждой странице. Я не говорю уже о том, что chapeau haute de forme (цилиндр) так и переведено: ‘высокая шляпа’, хотя это все равно, что картошку перевести, как ‘яблоко земли’ (стр. 46), что изображение св. Пия оказалось у переводчика ‘картиной’ св. Пия, хотя достоверно известно, что этот святитель не занимался живописью (стр. 52), что знаменитое выражение Китса ‘а thing of Beauty’ (творение красоты) оказалось на стр. 184 — ‘воспоминанием (!) о красоте’ — я уже не говорю обо всем этом, потому что и сказанного, полагаю, достаточно, чтобы дать представление о той сверхъестественной некультурности, с которой издательство ‘Знание’ осмелилось предложить русскому читателю первый в России труд по эстетической педагогике.
Но почему же мы так долго занимаемся переводчиком и ни слова не говорим о самой книге? Потому что книга эта, написанная специально для французов, могла бы только в том случае пригодиться и для нас, если бы переводчик, — или уж не знаю, кто — проредактировал ее применительно к российским условиям, написал бы в виде ‘дополнения’ очерк о постановке этого дела в России, снабдил бы многие места соответствующими примечаниями, — но как же требовать этого от тех, кто впервые слышит об Анджелико, и Льва Толстого переводит с французского!
Между тем, в теперешнем виде эта полезная книга для нас решительно ни к чему. Она, напр., сообщает нам ‘перечень стихотворений для заучивания детьми на память’, и бесшабашный переводчик битых три страницы занимает такой кабалистикой:
Л. Ратисбон: Кри-кри, очки.
А. Терье: Пастушка.
Кловис Гюг: Колыбельная песня.
Турнье: Гнездо.
Пальерон: Кукла (выдержки).
Г-жа Прессансе: Песня воды.
М. Бушор: Детская любовь, ручей, спящая красавица в лесу.
Если не для издевательства над русским читателем, то для чего же другого этот список буквально? Воображаю себе положение того сельского учителя, который захотел бы, пользуясь этой книжкой, привить детям любовь к красоте и натолкнулся на такие списки непонятных, ненужных, чуждых слов. Какое право было у редактора не заменить этой тарабарщины соответствующими русскими именами? Или, напр., в ‘списке изданий, могущих служить для художественного самообразования учителей и родителей’, — как не указать ‘Мир искусства’, ‘Историю русской живописи’ Александра Бенуа, сочинения В. В. Стасова, альбомы картин Репина, Васнецова и др., преотвратительно изданные Вольфом, ‘Историю искусств’ Гнедича (плохую, но с хорошими иллюстрациями) и т.д., и т.д. Точно также, говоря об игрушках, как не вспомнить русских и малорусских кустарей, как не упомянуть Билибина, Поленову, Малютина, Добужинского, говоря о картинах для детей, мы даже в Англии, классической стране детской культуры, видели книгу русских сказок с билибинскими рисунками: ‘The Russian Fairy Book’ (изд. Grant Richards), говоря о книгах, где изображаются дети, как не вспомнить Чехова, Короленко, Леонида Андреева, Сологуба? На стр. 24 сообщается, что ‘Записки’ Елены Келлер — глухой, немой и слепой — переведены на французский язык, но ни словом не упоминается, что они существуют и по-русски (в прекрасной обработке 3. А. Рагозиной, изд. А. Ф. Маркса). Словом, ни одного редакторского примечания, ни малейшей мысли о том, что при нашей нищенской педагогической литературе, эта первая и единственная книга должна же нас чему-нибудь научить, а не просто назвонить нам в ухо побольше иностранных и странных имен.
Что касается самой книги, то, право, она могла бы быть еще хуже.
Автор, безнадежный француз, захлебывается в собственной элоквенции, и очень ненавидит пруссаков. Он как будто нарочно завел в своей книжке главы: ‘Красота городов’, ‘Красота природы’, ‘Поэзия’, чтобы отлить свою душу в таких бесподобных периодах:
‘Беднейший из людей, если он искренно наслаждается природой, богат и обладает теми прекрасными вещами, которые доступны его лицезрению: памятник (ами?), украшающие (-ими?) города, статуи (-ями?) и картины (-ами?), находящимися в музеях, драгоценности, разложенные за витринами магазинов. В особенности он обладает богатейшим произведением искусства, с которым не сравнится никакой замок, никакой дом, — это природа, с вечным волнением своих морей, гордой неподвижностью своих гор’, и т. д., и т. д., и т. д. (стр. 48). И за всем этим демосфенством ни крошки истинного энтузиазма. Напротив, автор готов тысячу раз напоминать, что ‘много вреда причиняет’ чрезмерная любовь к красоте тем душам, где ей нет разумного противовеса, и мимоходом признается, что искусство в школе ‘должно служить интересам французской промышленности’, так как (проклятые!) немцы обратили уже внимание ‘на те выгоды, которые немецкая промышленность получает от эстетического воспитания нации’ (стр. 3, 45, 94). При таком затаенном равнодушии к искусству у автора естественно нет никакой системы эстетического воспитания: да, хорошо бы это, но дурно и вот это, и это, пожалуй, ладно -вот и вся его система.
Конечно, попадаются здравые мысли — о музеях, о школьных картинах, о методах детского рисования, — эрудиция у автора также очень обширна, счастливых ассоциаций у него множество, но при отсутствии общей точки зрения все это тонет в океане французского пустосвятства, не знающем никаких берегов.
Кстати, для лиц, интересующихся литературой по детскому рисованию в России, укажем на статью Г. Аркатова ‘Что говорит о детском рисовании наука’ (литер. прилож. к журн. ‘Нива’ 1908, XII), на две брошюры ‘Подготовительное рисование и о памяти’ и ‘Рисование кистью и красками’, составленный по Баумгарту и данные в 1908 г. в виде приложения к журналу ‘Игрушечка’, на работу проф. Бехтерева ‘Эволюция детского рисунка’, а также на великолепную только что вышедшую в Москве книгу американского проф. Дж. Аугсбурга ‘Новая школа рисования’ (1909. ц. 80 к., стр. 160), с множеством рисунков, в издании ‘Библиотеки нового воспитания’ И. Горбунова-Посадова, и на ‘Искусство в детской’ проф. Гельмунда, присланное в этом году журналом ‘Задушевное Слово’.
Очевидно, интерес к эстетическому воспитанно растет, и тем более жаль, что книга Марселя Брауншвига издана с таким непристойным равнодушием к делу.
Первая публикация: ‘Речь’ / 23 февраля (8 марта) 1909 г.