ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВЕННОСТЬ.
ИВАНОВЪ-РАЗУМНИКЪ.
КНВО-ПРОМЕТЕЙ.
Н. Н. МИХАЙЛОВА
Марксистская критика.
Марксистская критика.
І.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
XII.
XIII.
XIV.
Марксистская критика, Иванов-Разумник Р. В., Год: 1909
Время на прочтение: 83 минут(ы)
Два ‘великихъ раскола’ пришлось пережить русской общественности, русской интеллигенціи за послднія сто лтъ: въ первой половин XIX вка она раскололась на славянофильство и западничество, во второй половин ХІХ вка — на народничество и марксизмъ. И если первый изъ этихъ расколовъ оказался настолько глубокимъ, что слды его не изгладились до настоящаго времени, что въ наши дни замчается даже новое углубленіе старой розни, то точно также есть основаніе предполагать, что и второй великій расколъ надолго останется реальнымъ фактомъ въ исторіи русской общественности и русской литературы. Слишкомъ глубоки, слишкомъ остры т разногласія, которыя разъединили и продолжаютъ разъединять насъ на идейно враждебные другъ другу станы.
Противоположность между славянофильствомъ и западничествомъ гораздо непримириме, конечно, чмъ противорчіе между народничествомъ и марксизмомъ. Глубочайшій расколъ среди славянофиловъ и западниковъ обусловливается коренной разницей психологическихъ типовъ, діаметральной противоположностью міропониманія мистическаго и позитивнаго, это расколъ философо-религіозный въ своей основ — и уже на этой почв выросли т соціальныя и политическія разнорчія, вокругъ которыхъ велась борьба западничества со славянофильствомъ. Въ этой борьб западничество скоро побдило, но основа славянофильства осталась невредимой: мистическое и романтическое міропониманіе лежитъ вн позитивной плоскости и не разрушимо никакими ударами реализма. Были и вчно будутъ люди двухъ противоположныхъ психологическихъ типовъ, мистики и позитивисты, романтики и реалисты, а потому и старая борьба ихъ между собою вчно была, будетъ и никогда не приведетъ къ окончательной побд.
Казалось бы, что между народничествомъ и марксизмомъ нтъ такой непроходимой пропасти. Дйствительно, и народничество и марксизмъ всегда стояли на одной и той же почв позитивнаго міропониманія, разногласія ихъ всегда ограничивались, казалось бы, областью соціально-политическихъ вопросовъ, да и то почти исключительно вопросовъ о средствахъ, такъ какъ конечная цль, идеалъ — были общими. Казалось бы, что въ славянофильств и западничеств мы имемъ два разныхъ міропониманія, дв разныхъ философскихъ и религіозныхъ системы, а въ народничеств и марксизм — только дв разныхъ соціологическихъ теоріи, два разныхъ соціально-политическихъ воззрнія. И однако мы видимъ какое-то гораздо боле глубокое, коренное противорчіе между народничествомъ и марксизмомъ, какую-то преграду между ними, раздляющую ихъ не только соціологически, но и психологически. Да, это несомннно: глубокій расколъ между народниками и марксистами есть въ основ своей расколъ соціально-этическій. Центральный вопросъ о соціальномъ и этическомъ значеніи и положеніи человческой личности, различное пониманіе не только роли Этой личности въ исторіи, но и ея значенія въ святая святыхъ всего міровоззрнія, въ нашей теодице и, выражаясь по аналогіи, въ нашей антроподице — вотъ та преграда, которая стоитъ между народничествомъ и марксизмомъ, вотъ основа второго великаго раскола русской общественной мысли. И уже на этой почв выросли т соціальныя и политическія разнорчія, вокругъ которыхъ велась борьба народничества съ марксизмомъ, каковы бы ни были результаты этой борьбы, несомннно во всякомъ случа одно: разногласія слишкомъ остры, слишкомъ глубоки, чтобы можно было надяться на скорое примиреніе.
Критическое народничество Михайловскаго клало во главу угла человческую личность и уже на этомъ фундамент воздвигало стройное общественное ученіе, марксизмъ отнесся къ личности пренебрежительно и поставилъ на ея мсто понятіе соціальной группы. Прошло много лтъ, теперь и старое народничество и старый марксизмъ — уже пройденныя ступени нашей общественности и литературы, возникаютъ новые вопросы, новыя проблемы и въ области соціально-политической и въ сфер философо-этической. Но несмотря на это — старое противорчіе осталось попрежнему непревзойденнымъ, и попрежнему противорчіе это — человческая личность. Для однихъ она исходный и конечный пунктъ, для другихъ она только промежуточное средство, и эти дв точки зрнія въ ихъ крайнихъ проявленіяхъ несводимы одна къ другой. Индивидуалистическое общественное ученіе и анти-индивидуалистическое общественное теченіе были и будутъ двумя несводимыми другъ къ другу воззрніями реалистической части русской интеллигенціи.
Когда сталкиваются два представителя этихъ столь различныхъ группъ, то принципіальный споръ межда ними настолько же безплоденъ, насколько противоположны ихъ исходныя точки. Наоборотъ, очень поучительнымъ можетъ оказаться ихъ споръ о тхъ или иныхъ фактахъ нашей общественности: тутъ и факты эти будутъ освщены съ разныхъ сторонъ, и самыя теоріи въ это же время подвергнутся испытанію фактами. Вотъ, напримръ, статья г. Г. Плеханова ‘Идеологія мщанина нашего времени’ (‘Современный Міръ’ 1908 г. VI, 112—138 и VII, 72—129), громадная статья, посвященная подробному разбору книги пишущаго эти строки ‘Исторія русской общественной мысли’: заране можно сказать, что статья эта не можетъ не быть поучительной во многихъ отношеніяхъ. Не въ томъ дло, что г. Плехановъ является однимъ изъ наиболе крупныхъ могиканъ стараго марксизма, а любопытно само по себ столкновеніе двухъ намченныхъ выше противоположныхъ точекъ зрнія и притомъ въ столь богатой содержаніемъ области, какъ исторія русской общественности XIX вка.
Уже одно это обстоятельство является достаточнымъ оправданіемъ появленія настоящей статьи, посвященной разбору марксистской критики ‘Исторія русской общественной мысли’ {Кром статьи г. Г. Плеханова, намъ придется коснуться столь же обширной статьи г. А. Луначарскаго ‘Мщанство и индивидуализмъ’ (въ сборник ‘Очерки философіи коллективизма’, Спб., 1909 г., стр. 221 — 349), статья эта также является ‘марксистской критикой’ вышеуказанной книги пишущаго эти строки.
Прим. къ настоящему изданію. Статья г. Плеханова вошла поздне въ сборникъ его статей ‘Отъ обороны къ нападенію’, по сравненію съ журнальнымъ текстомъ въ ней нтъ заслуживающихъ вниманія перемнъ, почему мы и сохраняемъ ссылки на страницы журнала. Самая существенная перемна — неоднократная замна имени ‘Ивановъ-Разумникъ’ именованіемъ ‘Ивановъ-Забавникъ’. Это для невзыскательныхъ читателей. Мичманъ Дырка и родные ему по духу люди были бы въ восторг, если бы мы стали, напримръ, именовать г. Плеханова — г-номъ Брехановымъ, но мы не доставимъ имъ удовольствія и не употребимъ столь незатйливый ‘полемическій пріемъ’.}, отвчая г-дамъ марксистамъ на ихъ очень неблагосклонную и рзкую критику, мы тмъ самымъ будемъ освщать основной пунктъ расхожденія новаго народничества и стараго марксизма. Примиреніе, соглашеніе — здсь невозможно, можно и должно только выяснить основу непримиримаго разногласія и затмъ прекратить споръ, который дале становится безплоднымъ.
Къ сожалнію, во всякой ‘анти-критик’ (какой съ вншней стороны является и настоящая статья) нельзя избжать иногда довольно значительныхъ уклоненій въ сторону отъ главной темы, вызываемыхъ всякими ложными полемическими диверсіями нападающаго, а марксистская критика искони была большой любительницей такихъ диверсій. Михайловскій, въ своемъ спор съ марксистами вообще и съ г. Плехановымъ въ особенности, могъ не обращать вниманія на такія нападенія и лишь изрдка указывалъ читателямъ на ‘грязныя перчатки’ въ полемик г. Н. Бельтова. Пишущій эти строки лишенъ завидной возможности отвчать молчаніемъ на многіе мало достойные выпады марксистской критики: онъ защищаетъ не себя, а дорогое ему возрождающееся міровоззрніе, имющее пока въ современной литератур весьма немногихъ выразителей.
Г. Плехановъ является однимъ изъ тхъ ‘твердокаменныхъ ортодоксовъ’ марксизма, которыхъ я позволилъ себ въ своей книг назвать ‘любопытными окаменлостями’. Г. Плехановъ — крупная величина въ области практическаго соціализма и одинъ изъ піонеровъ русскаго ортодоксальнаго марксизма, какъ теоріи, но въ этой послдней области онъ ‘окаменлъ духомъ’ вотъ уже скоро тридцать лтъ… Онъ увренъ, что владетъ абсолютной, непререкаемой истиной, отнын и до вка не нуждающейся въ критик, онъ обладаетъ непоколебимой врой, что ‘марксистская истина’ есть истина безъ кавычекъ…
А между тмъ теперь даже многіе ‘твердокаменные ортодоксы’ начинаютъ, кажется, понимать, что есть области, въ которыхъ марксистская истина оказывается самой грубой ложью. Эта марксистская истина заключается, какъ извстно, въ соціально-экономическомъ объясненіи историческихъ явленій. Не буду останавливаться здсь на этой набившей оскомину теоріи, особенно въ томъ ея однобокомъ вид экономическаго монизма, въ какомъ она торжествовала побду въ девяностыхъ годахъ: эта марксистская истина уже давно признана вполн неосновательной и знаменитое ученіе о ‘надстройк’ уже давно погребло подъ своими развалинами ортодоксальный марксизмъ. Такова была судьба марксистской истины — отождествленія экономики съ соціологіей {Обо всемъ этомъ см. ‘Ист. русск. общ. мысли’, т. II, стр. 370—372 и 379—380 (изд. 2-ое и 3-ье): тамъ указана та доля истины, которая заключается въ этомъ положеніи.}, могикане ортодоксальнаго марксизма, во глав съ г. Плехановымъ, теперь уже неохотно защищаютъ эту безнадежную позицію. Но зато съ тмъ большимъ и достойнымъ лучшей участи рвеніемъ объясняютъ они вс историческія (въ широкомъ смысл) явленія своимъ соціально-экономическимъ критеріемъ и принципомъ.
Пишущій эти строки подчеркнулъ въ своей ‘Исторіи русской общественной мысли’ методологическое значеніе этого принципа въ его примненіи къ общественнымъ явленіямъ, марксизмъ же хочетъ видть въ немъ универсальный аршинъ, которымъ можно измрять вс проявленія человческаго духа. И вотъ начинаютъ измрять этимъ универсальнымъ аршиномъ философію, этику, эстетику, религію… Въ результат получается та ужасающая плоскость мысли, изъ которой не можетъ выйти марксистская критика. И находясь въ этихъ низинахъ мысли, не умя поднять голову.вверхъ, могикане марксизма продолжаютъ считать себя обладателями единой истины.
Поймутъ ли они когда-нибудь, въ чемъ ихъ ошибка? Конечно нтъ: нельзя безнаказанно сидть тридцать лтъ на одномъ мст, уставясь глазами въ одну точку. Они никогда не поймутъ ограниченности своего универсальнаго измрителя, они не поймутъ, что этимъ своимъ аршиномъ они могутъ измрять только оіраниченную плоскость, а не глубину человческаго духа. Посмотрите, какъ марксистская критика ‘объясняетъ’ Толстого, Чехова, Ибсена, Канта, Нитщпе, какъ она аккуратно и старательно прикладываетъ къ нимъ свой соціально-экономическій аршинчикъ: вдь становится вчуж стыдно за русскую литературу, когда слышишь эти ‘объясненія’ марксистской критики… Какая убогость мысли, какое неумніе понять глубокую сущность вопроса, какая дтская рзвость, какое непониманіе! ‘Мелкій буржуа’, ‘идеологъ мелкой буржуазіи’ — вотъ два волшебныхъ слова, которыми объяснятъ вамъ и Чехова, и Нитцше, и кого вамъ угодно! А не то, такъ наоборотъ — назовутъ Ибсена борцомъ противъ мелкой буржуазіи и будутъ думать, что вполн ‘объяснили’ Ибсена!’ {См. статью Г. Плеханова ‘Генрихъ Ибсенъ’, очень характерную для марксистской литературной критики.}. ‘Ибсенъ родился, выросъ и возмужалъ въ мелко-буржуазной сред, и характеръ его отрицанія былъ, такъ сказать, предопредленъ характеромъ этой среды…’ И это — критика! Но если это критика, то что же тогда называется непониманіемъ?
Чего же не могутъ понять могикане ортодоксальнаго марксизма? Они не понимаютъ, что ихъ соціально-экономическій критерій безсиленъ проникнуть въ глубь явленій, что есть вещи навки недоступныя для ихъ плоскаго, поверхностнаго измренія, что никакими сложнйшими соціально-экономическими формулами не передать и не объяснить простйшаго вопроса философіи: зачмъ жизнь? зачмъ смерть? Они не хотятъ понять того, что соціально-экономическій критерій остается въ своей сил, но что сверхъ него и за нимъ неизбженъ другой критерій — этическій, философскій, религіозный. Хорошо, пусть Ибсенъ ‘выросъ въ мелко-буржуазной Сред’, пусть Чеховъ не можетъ быть понятъ вн почвы восьмидесятыхъ годовъ, а Толстой — вн атмосферы крупнаго помстнаго дворянства второй половины XIX вка: вдь ‘великіе люди не съ неба сваливаются на землю, а изъ земли растутъ къ небесамъ’ (Михайловскій). Но поймите же, наконецъ, что какъ подробно вы ни измрили бы этимъ соціально-экономическимъ аршиномъ Толстого, Чехова, Ибсена — вы все же еще не проникли въ глубь ихъ творчества, вы еще не сдлали для этого ни одного шага. Рядъ глубочайшихъ философскихъ проблемъ поставленъ Толстымъ въ ‘Войн и Мир’, Достоевскимъ — въ’Братьяхъ Карамазовыхъ’: какъ вы подступите къ нимъ со своимъ экономическимъ критеріемъ? Вы будете безпомощно лепетать, что Достоевскій — ‘мелко-буржуазный’ разночинецъ, а Толстой — ‘крупно-буржуазный’ дворянинъ? Пусть такъ, это отмтилъ еще за четверть вка до васъ Михайловскій и въ этомъ есть доля истины, но дальше? Дальше идти вы не можете, а потому и утверждаете, что дальше ничего нтъ и ничего не нужно, въ этомъ и заключается ваша марксистская истина.
Во всемъ этомъ ясно сказывается та основная черта марксизма, о которой мы говорили выше: пренебреженіе къ глубокой, неповторяемой, индивидуальной человческой личности, къ ея жгучимъ и болзненнымъ запросамъ, къ ея внутренней сущности. Личность эта вырастаетъ на соціальной почв, но глубочайшіе этическіе запросы этой личности могутъ быть объяснены только этическими и философскими критеріями. Соціально-экономическій критерій законенъ, какъ методологическій пріемъ при объясненіи общественныхъ явленій, но рядомъ съ нимъ и надъ нимъ долженъ стоять критерій философскій и этическій, безъ котораго и общественность и индивидуальность равно непонятны.
‘Кром соціально-экономической группировки (явленій) и рядомъ съ ней должна имть мсто и группировка соціально-этическая’ — на этомъ положеніи построена вся ‘Исторія русской общественной мысли’ (см. т. I, стр. XXII, изданія 2-го). Кром соціально-экономическихъ группъ — классовъ — съ которыми только и оперируетъ марксизмъ, мы устанавливаемъ нкоторую соціально-этическую группировку не по вншнимъ, а по внутреннимъ признакамъ. Мы говоримъ о внклассовой и внсословной интеллигенціи, изучаемъ ея отношенія къ личности, ея индивидуализмъ, ея борьбу съ этическимъ мщанствомъ, мы не останавливаемся на убогомъ утвержденіи, что Достоевскій былъ ‘мелко-буржуазный разночинецъ’, но стремимся подойти къ самой сущности его геніальныхъ откровеній, его философіи. Такъ мы прослживаемъ всю исторію русской интеллигенціи, всю исторію русской общественной мысли, само собой разумется, какъ къ этому долженъ отнестись марксизмъ, упорно ставящій точку тамъ, гд мы ставимъ только двоеточіе.
Вотъ коренное, непримиримое противорчіе, лежащее между г. Плехановымъ и пишущимъ эти строки. Г. Плехановъ, сказали мы выше, — одинъ изъ крупнйшихъ представителей стараго ортодоксальнаго марксизма, уже нсколько десятилтій упорно отстаивающій ту марксистскую истину, о которой идетъ рчь. Всякая ‘критика’ ему ненавистна, онъ убжденъ, что обладаетъ полной и цльной истиной и на прокрустово ложе этой ‘истины’ укладываетъ вс общественныя явленія, все творчество человческаго духа, на всхъ инако мыслящихъ онъ смотритъ съ презрительнымъ сожалніемъ. Чернышевскій когда-то очень мтко охарактеризовалъ этотъ типъ доктринера, убжденнаго въ своей абсолютной правот: ‘Г. Плехановъ считаетъ себя непогршительнымъ мудрецомъ (въ словахъ Чернышевскаго мы измняемъ только имя.— И.-Р.). Онъ все обдумалъ, все взвсилъ, все ршилъ. Онъ выше всякихъ заблужденій. Этого мало. Онъ одинъ иметъ эту привилегію на мудрую непогршимость…’ Онъ держитъ въ рукахъ универсальный аршинъ марксистской истины и добросовстно мряетъ имъ все, что попадется подъ руку: и аграрную программу, и Ибсена, и голодъ 1891—92 г., и философію Канта. И если измреніе соціально-экономическимъ критеріемъ политико-экономическихъ вопросовъ даетъ удовлетворительные результаты (ибо здсь аршиномъ измряется длина), то зато что получается изъ бднаго Ибсена или Канта — объ этомъ лучше и не говорить… Конечно, они оказываются сознательными или безсознательными ‘идеологами буржуазіи’ — крупной или мелкой… Это ужъ такой неизбжный выводъ, что его можно предсказать заране и безошибочно.
Могу гордиться тмъ, что и мн приходится раздлять въ глазахъ г. Плеханова печальную участь всхъ инако-мыслящихъ: конечно, ‘г. Ивановъ-Разумникъ’ является ‘идеологомъ буржуазіи’, его міровоззрніе представляетъ изъ себя ‘идеологію образованнаго и ‘критически-мыслящаго’ мщанина нашего времени’ (VI, 138). Если бы г. Плехановъ не сказалъ этого, то на что годилась бы его универсальная марксистская истина? Но что длать! Признаюсь откровенно: я предпочитаю оставаться во мнніи г. Плеханова ‘идеологомъ буржуазіи’ рядомъ съ Михайловскимъ или Чеховымъ, чмъ считаться ‘идеологомъ пролетаріата’ вкуп и влюб съ могиканами ортодоксальнаго марксизма… Ибо, какъ извстно г. Плеханову, я считаю окаменвшее въ догм міровоззрніе его и немногихъ могиканъ старозавтнаго марксизма тмъ типичнымъ этическимъ мщанствомъ, съ которымъ всегда вела борьбу русская интеллигенція и въ которое неизбжно вырождается современный марксизмъ, когда-то полный жизни и движенія, а теперь все боле и боле обращающійся въ схему, въ догму, въ катехизисъ.
‘Самъ съшь.’ Симъ выраженіемъ въ энергическомъ нарчіи нашего народа замняется боле учтивое, но столь же затйливое выраженіе: обратите это на себя…. Самъ съшь есть нын главная пружина нашей журнальной полемики’. Эти ядовитыя слова Пушкина вполн оправдываются, къ сожалнію, и на современной марксистской критик. Въ ‘Ист. русск. общ. мысли’ я назвалъ авторовъ сборника ‘Очерки реалистическаго міровоззрнія’ (въ ихъ числ и г. Луначарскаго) эпигонами марксизма, — въ отвтъ на это г. Луначарскій именуетъ меня ‘эпигономъ народничества’, я назвалъ высохшій и застывшій въ догм ортодоксальный марксизмъ мщанствомъ, — въ отвтъ на это гг. Плехановъ и Луначарскій кричатъ мн unissono: ‘самъ мщанинъ!’ Ужасное самъ съшь!
Правда, г. Плехановъ вкладываетъ въ понятіе ‘мщанства’ не совсмъ тотъ смыслъ, какъ пишущій эти строки. Для г. Плеханова мщанство есть буржуазія и буржуазія есть мщанство, и когда онъ кричитъ мн свое ‘самъ мщанинъ!’ — то это должно означать ‘идеологъ буржуазіи’. Для меня ‘мщанство’ отнюдь не связано исключительно съ буржуазіей, а объединяетъ собою людей всхъ классовъ, всхъ званій и состояній, но нкотораго общаго духовнаго уровня, говоря такъ, я лишь слдую за Герценомъ, впервые заговорившимъ объ этомъ этическомъ мщанств {См. выше статью ‘Герценъ и Михайловскій’ и главу о Герцен въ ‘Ист. русск. общ. мысли’.}. На послднее мое утвержденіе стремительно обрушивается г. Плехановъ, онъ утверждаетъ, что Герценъ ничего подобнаго никогда не думалъ и не говорилъ, онъ даетъ свое собственное толкованіе воззрній Герцена. Вотъ объ этомъ стоитъ поговорить, вмсто того, чтобы угощать другъ друга взаимными сам] съшь.
Какъ понимаетъ Герцена пишущій эти строки — это читатель знаетъ изъ страницъ, посвященныхъ выше характеристик еге міровоззрнія, какъ понимаетъ Герцена г. Плехановъ — это мы сейчасъ увидимъ. Отношеніе Герцена къ буржуазіи и мщанству, съ одной стороны, отношеніе его къ соціализму — съ другой: вотъ два главныхъ пункта, на которые обращаетъ свое вниманіе г. Плехановъ.
Г. Плехановъ начинаетъ съ того, что приводитъ рядъ цитатъ для характеристики отношенія Герцена къ буржуазіи и доказываетъ, что для Герцена ‘мщанство’ было духовнымъ свойствомъ буржуазіи. Для г. Плеханова все ясно: буржуазія есть классъ, ‘буржуазность’ есть характерное свойство этого класса, но вдь вопросъ вовсе не въ этомъ, а вотъ въ чемъ: если все это даже и такъ, то распространяется ли духовное свойство буржуазіи на другіе классы? И какъ отвчалъ на подобный вопросъ Герценъ?— Герценъ отвчалъ на этотъ вопросъ съ категорической опредленностью, и отвтъ этотъ мы найдемъ хотя въ тхъ цитатахъ, которыя повторяетъ г. Плехановъ и которыя читатель найдетъ въ ‘Ист. русск. общ. мысли’ (т. I, стр. 344—349) {Дальнйшія ссылки на ‘Ист. русск. общ. мысли’ относятся ко 2-му изданію, въ 3-ьемъ изданіи измнилась пагинація вслдствіе дополненій. Прим. къ настъ изданію.}. Буржуазія — это центръ мщанства,— такъ формулировали мы мысль Герцена,— но мщанство шире: эта общая безличность, эта общая узость понятій и плоскость чувствованій переступила сословную черту и разлилась широкимъ потокомъ по всей Европ… ‘Переднюю часть европейскаго камелеопарда составляетъ мщанство, — говоритъ Герценъ:— объ этомъ можно было бы спорить, еслибъ дло не было такъ очевидно, но однажды согласившись въ этомъ, нельзя не видть всхъ послдствій такого господства лавки и промышленности. Ясно, что кормчій этого міра будетъ купецъ, и что онъ поставитъ на всхъ его проявленіяхъ свою торговую марку’. Вы видите: буржуазія составляетъ только часть европейскаго общества, но ставитъ свою ‘торговую марку’ — этическое мщанство — ‘на всхъ его проявленіяхъ’. Мщанство, характерное для буржуазіи, распространяется на вс другіе классы, на все общество — такова была мысль Герцена, ‘объ этомъ можно было бы спорить, еслибъ дло не было такъ очевидно’… Перечтите хотя бы только т десятка два цитатъ, которыя приводятся въ ‘Ист. русск. общ. мысли’ (I, 344—349).
Но г. Плеханову хочется спорить. Онъ доказываетъ, что этическое мщанство есть свойство буржуазнаго класса и не можетъ подвергнуться процессу отвлеченія, что такого отвлеченнаго пониманія оно не имло у Герцена. Онъ не устаетъ иронизировать надъ такимъ ‘нуменальнымъ смысломъ’ мщанства и насмшливо заявляетъ, что ‘г. Ивановъ-Разумникъ даже и природу не прочь обвинить въ буржуазности’. А ужъ это дйствительно — верхъ ‘отвлеченія’, дальше идти некуда, не такъ ли? И представьте себ, что это ‘мщанство природы’ — не только мысль, но даже буквальныя слова Герцена! ‘Въ самой природ, можно сказать, бездна мщанскаго’: мы уже встрчались съ этими словами Герцена и знаемъ, какое широкое развитіе получила эта мысль въ теоріи идеальныхъ и практическихъ типовъ Михайловскаго (см. выше). Г. Плехановъ, повидимому, не иметъ понятія объ этомъ факт — пусть такъ, но отсюда ясно, какъ плохо понимаетъ онъ герценовское ‘мщанство’: онъ не знаетъ, что мысль о ‘мщанств въ природ’ есть мысль Герцена, ясно показывающая, насколько далеко ушелъ Герценъ отъ любезной сердцу г. Плеханова экономики въ своемъ отвлеченномъ пониманіи мщанства.
Но оставимъ въ сторон природу, вернемся къ людямъ. Для Герцена понятіе этическаго мщанства, отвлеченнаго отъ буржуазіи, распространялось на вс классы, на вс сословія, онъ видлъ мщанство и въ купц, и въ крестьянин, и въ профессор, и въ рабочемъ — и не боялся высказывать это открыто. Сама борьба пролетаріата съ буржуазіей казалась ему въ общемъ борьбою двухъ становъ мщанъ: ‘съ одной стороны мщане-собственники, упорно отказывающіеся поступиться своими монополіями, съ другой — неимущіе мщане (подчеркнуто Герценомъ), которые хотятъ вырвать изъ ихъ рукъ достояніе, но не имютъ силы’… Но здсь мы уже переходимъ отъ вопроса о буржуазіи къ вопросу о соціализм, и здсь снова встрчаемся съ совершеннымъ непониманіемъ г. Плехановымъ Герцена.
Для Герцена соціализмъ не былъ такимъ фетишемъ, какимъ онъ является для ортодоксальнаго марксизма. Марксизмъ обладаетъ религіозной врой — которую считаетъ ‘научнымъ прогнозомъ’,— что въ ближайшемъ будущемъ царство буржуазіи падетъ и воцарится соціализмъ марксистскаго образца, тогда рки потекутъ млекомъ и медомъ, человчество совершитъ мгновенный прыжокъ ‘изъ царства необходимости въ царство свободы’. И тогда — ‘о, наврное, какая это будетъ жизнь, какая жизнь!’ Мн уже приходилось указывать, что въ этой фанатической вр таилась и таится сила марксизма, что именно этой вр марксизмъ обязанъ своимъ быстрымъ распространеніемъ среди изстрадавшихся и истомившихся рабочихъ массъ. Такой слпой вры въ соціализмъ не было у Герцена. Быть можетъ, современемъ соціализмъ побдитъ, говорилъ онъ, а быть можетъ и нтъ, въ послднемъ случа Европа кристаллизуется въ мщанств, и это будетъ печальнымъ концомъ европейской исторіи. Если же соціализмъ и побдитъ, то и это не будетъ конечнымъ этапомъ развитія человчества, Герценъ съ геніальной прозорливостью предвидлъ, какъ много будетъ въ этомъ побдоносномъ соціализм элементовъ ненавистнаго ему этическаго мщанства, если бы Герценъ могъ увидть современный застывшій въ догм ортодоксальный марксизмъ, то онъ еще больше утвердился бы въ своемъ пророческомъ предчувствіи. ‘Герценъ былъ до того глубоко убжденъ въ мщанств, какъ основ всего европейскаго уклада, что высказывалъ еретическую мысль о томъ, что соціализмъ, оставшись побдителемъ на пол битвы, неизбжно самъ выродится въ мщанство: ‘соціализмъ разовьется во всхъ фазахъ своихъ до крайнихъ послдствій, до нелпостей. Тогда снова вырвется изъ титанической груди революціоннаго меньшинства крикъ отрицанія, и снова начнется смертная борьба, въ которой соціализмъ займетъ мсто ныншняго консерватизма’… Эту мысль о потенціальномъ мщанств соціализма уразумло только поколніе русской интеллигенціи начала XX вка, такъ что въ этомъ случа Герценъ на пятьдесятъ лтъ опередилъ свое время…’ (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. 369). А вотъ г. Плехановъ и до сего дня не можетъ ‘уразумть’ этой мысли и тмъ самымъ на пятьдесятъ лтъ отстаетъ отъ своего времени и даже отъ Герцена.
Это клевета на Герцена и на соціализмъ!— возмущается г Плехановъ. ‘…У Герцена дло происходитъ совсмъ не такъ просто: вотъ, молъ, соціализмъ останется побдителемъ на пол битвы и сейчасъ же выродится въ консерватизмъ’ (VI, 131). Но гд же г. Плехановъ нашелъ у меня это подчеркнутое мною ‘сейчасъ же’? У меня сказано: соціализмъ, оставшись побдителемъ на пол битвы, неизбжно самъ выродится въ мщанство. Но и съ этой неизбжностью г. Плехановъ не согласенъ: ‘никакія соображенія объ игр жизни не убдятъ меня въ неминуемости неизвстной революціи, которой, будто бы, суждено явиться отрицаніемъ соціализма’ — торжественно восклицаетъ онъ (VI, 132). Ну, еще бы: марксистскій Zukunftstaat — уже абсолютная и конечная форма общественной жизни, эта сентиментальная вра г. Плеханова, какъ и всякая вра, не подлежитъ оспариванію: пусть себ вритъ! Но зато пусть же онъ и не приписываетъ Герцену своего марксистскаго отношенія къ соціализму. А г. Плехановъ это длаетъ и длаетъ очень неискусно, чтобы убдиться въ этомъ, приходится переписать изъ статьи г. Плеханова большую цитату, къ счастью наполовину состоящую изъ словъ Герцена. ‘…Согласно представленію Герцена, — пишетъ г. Плехановъ, — соціализмъ, пока онъ шелъ бы по восходящей части кривой линіи своего историческаго движенія, характеризовался бы полнымъ исчезновеніемъ того разлада между развитыми личностями съ одной стороны и ‘толпой, массой’ — съ другой, которымъ отличается періодъ мщанства. Эпоха восходящаго соціализма была бы одной изъ благодатныхъ эпохъ такъ изображаемыхъ Герценомъ:
‘Есть эпохи, когда человкъ свободенъ въ общемъ дл. Дятельность, къ которой стремится всякая энергическая натура, совпадаетъ тогда съ стремленіемъ общества, въ которомъ она живетъ. Въ такія времена, тоже довольно рдкія (подчеркнутыя слова пропущены г. Плехановымъ), все бросается въ круговоротъ событій, живетъ въ немъ, страдаетъ, наслаждается, гибнетъ. Одн натуры своеобразно геніальныя, какъ Гете, стоятъ поодаль, и натуры пошло безцвтныя остаются равнодушными. Даже т личности, которыя враждуютъ противъ общаго потока, также увлечены и удовлетворены въ настоящей борьб. Эмигранты были столько же поглощены революціей, какъ якобинцы. Въ такое время нтъ нужды толковать о самопожертвованіи и преданности, — все это длается само собою и чрезвычайно легко. Никто не отступаетъ, потому что вс врятъ. Жертвъ собственно нтъ, жертвами кажутся зрителямъ такія дйствія, которыя составляютъ простое исполненіе воли, естественный образъ поведенія’ (‘Съ того берега’, гл. VII).
‘Нашъ историкъ умалчиваетъ обо всемъ этомъ, — продолжаетъ г. Плехановъ,— и это его умолчаніе даетъ представленіе о томъ, какъ много можно полагаться на его ‘исторію русской общественной мысли’. Истинно, истинно говорю вамъ, читатель: и Ивановъ-Разумникъ, подобно герою извстной басни Крылова, слона-то и не замтилъ’… (VII, 132 — 133).
Ну, что же — разсмотримъ поближе плехановскаго ‘слона’, хотя бы для разсмотрнія его и пришлось пользоваться микроскопомъ. Обратимся для этого къ Герцену. О чемъ говоритъ онъ въ приводимой г. Плехановымъ цитат? Онъ говоритъ объ эпохахъ революцій вообще, и все сказанное имъ одинаково можетъ быть отнесено и къ 1789-му, и къ 1905-му году, и къ революціи буржуазной, и къ революціи соціально-демократической, и къ революціи политической, и къ будущей соціалистической революціи. Это рдкія и бурныя эпохи общественныхъ взрывовъ, когда, по словамъ Герцена, ‘все бросается въ круговоротъ событій, живетъ въ немъ, страдаетъ, наслаждается, гибнетъ’, когда вс личности ‘увлечены и удовлетворены въ настоящей борьб’. Г. Плехановъ увряетъ, что такою-де, по мннію Герцена, будетъ и ‘эпоха восходящаго соціализма’: откуда намъ сіе? Вдь мы уже теперь давно живемъ въ ‘эпох восходящаго соціализма’ (‘восходъ’ этотъ начался, конечно, съ появленіемъ марксизма — не такъ ли?), но гд же то кипніе всхъ людей въ круговорот событій, о которомъ говорилъ Герценъ? гд поглощеніе всхъ, увлеченіе и удовлетвореніе въ настоящей борьб? гд общее дло личности и среды? Все это будетъ въ грядущей соціалистической революціи, какъ бываетъ и во всякой революціи — въ одной изъ тхъ быстрыхъ и бурныхъ вспышекъ, тхъ эпохъ, которыя самъ Герценъ называетъ рдкими, а г. Плехановъ хочетъ заставить Герцена считать такой эпохой чуть ли не перманентную эпоху ‘соціализма, пока онъ шелъ бы по восходящей части кривой линіи своего историческаго движенія!’ Напрасная попытка! И хотя бы г. Плехановъ нагромоздилъ другъ на друга еще десятокъ родительныхъ падежей, все же остается неоспоримымъ, что Герценъ говоритъ вовсе не о ‘восходящей части кривой линіи историческаго движенія соціализма’, а про эпоху каждаго революціоннаго разряда, рдкую эпоху, поглощающую всхъ въ одномъ быстромъ круговорот событій.
Итакъ, все то, что Герценъ говоритъ о процесс революціи, хотя бы и соціалистической, нисколько не опровергаетъ его же мысли о неизбжномъ мщанств того же соціализма посл его побды. Пройдетъ эпоха борьбы, соціализмъ останется побдителемъ посл переворота и сдлается нормой общественной жизни — такой же нормой, какой теперь является буржуазно-капиталистическій укладъ. И вотъ въ эту-то эпоху (‘высшей части кривой линіи историческаго движенія соціализма’), въ эту эпоху — думаетъ Герценъ — ‘снова вырвется изъ титанической груди революціоннаго меньшинства крикъ отрицанія’, и снова начнется борьба этого революціоннаго меньшинства — съ соціализмомъ, какъ съ нормой, съ догмой, съ обыденностью. Какъ относился Герценъ вообще къ такой пореволюціонной эпох, а значитъ и къ по-революціонной эпох соціализма — это мы сейчасъ увидимъ изъ словъ Герцена, и ей о средственно слдующихъ за переписанной г. Плехановымъ цитатой, но почему-то незамченныхъ нашимъ марксистомъ. Указавъ на революціонныя эпохи, эпохи яркой жизни и борьбы, Герценъ продолжаетъ:
‘Есть другія времена — и они всего обыкновенне — времена мирныя, сонныя даже, въ которыя отношенія личности къ сред продолжаются, какъ они были поставлены послднимъ переворотомъ. Они не настолько натянуты, чтобъ лопнуть, не настолько тяжелы, чтобъ нельзя было вынести, и, наконецъ, не настолько исключительны и настойчивы, чтобъ жизнь не могла восполнить главные недостатки и сгладить главныя шероховатости. Въ такія эпохи вопросъ о связи общества съ человкомъ не такъ занимаетъ. Являются частныя столкновенія, трагическія катастрофы, вовлекающія въ гибель нсколько лицъ, раздаются титаническіе стоны скованнаго человка, но все это теряется безслдно въ учрежденномъ порядк, признанныя отношенія остаются незыблемыми, покоятся на привычк, на человческомъ безпечіи, на лни, на недостатк демоническаго начала критики и ироніи’.
Вотъ какъ смотрлъ Герценъ на эпоху установившихся отношеній, когда люди, лишенные начала критики, пытаются создать изъ этихъ отношеній постоянную норму, будь то буржуазный укладъ или марксистскій Zukunftstaat. И вотъ теперь люди, лишенные ‘демоническаго начала критики и ироніи’ л, наоборотъ, щедро одаренные, подобно г. Плеханову, божественнымъ началомъ догмы, — теперь эти люди хотятъ сдлать изъ Герцена такого же врующаго соціалиста, какъ они сами! Герценъ во многомъ ошибался, во многомъ былъ не правъ — объ этомъ мн приходилось говорить достаточно подробно, но его мысль о потенціальномъ мщанств соціализма является поистин геніальнымъ прозрніемъ — въ этомъ насъ, задолго до побды соціализма, достаточно ясно убждаетъ современный насквозь догматичный и не критическій ортодоксальный марксизмъ.
Выводъ изъ предыдущаго: если г. Плехановъ утверждаетъ, что видитъ ‘слона’, то не врьте ему на слово: этотъ ‘слонъ’ можетъ оказаться ‘субъективной иллюзіей’ нашего марксиста, несмотря на весь его (не слона, а г. Плеханова) величественный объективизмъ. И если г. Плехановъ, приводя одну цитату, умалчиваетъ о сосдней, главнйшей, то — скажу его словами — это его умолчаніе даетъ представленіе о томъ, какъ много можно полагаться на его критику ‘Исторіи русской общественной мысли’.
А теперь пусть самъ читатель судитъ о степени пониманія или непониманія г. Плехановымъ Герцена. Пока Герценъ говоритъ съ г. Плехановымъ понятнымъ послднему языкомъ — языкомъ соціально-экономическихъ положеній — г. Плехановъ его понимаетъ, но чуть только Герценъ покидаетъ эту родную для нашего марксиста стихію, какъ послдній становится совершенно неспособнымъ слдить мыслью за великимъ родоначальникомъ русскаго народничества. И тогда онъ начинаетъ ‘объяснять’ Герцена sub specie marxismi: громаднаго Герцена онъ пытается втиснуть въ схему универсальной марксистской истины. Тутъ мы узнаемъ, что вся трагедія Герцена заключалась, разумется, въ томъ, что онъ не дошелъ до пониманія догматовъ марксистскаго вроученія, ‘не доработался до этой спокойной увренности’… ‘…Въ этомъ было его величайшее несчастіе, въ этомъ заключался глубочайшій трагизмъ его борьбы съ Западомъ’… (VI, 135). Изъ такого обезаруживающе-плоскаго пониманія ясно только одно: трагедія Герцена лежитъ за предлами досягаемости г. Плеханова.
И что характерно: вдь это не къ одному Герцену г. Плехановъ примняетъ свой универсальный діагнозъ, нтъ, вс ошибки всхъ мыслителей, публицистовъ, художниковъ заключается или въ незнаніи, или непониманіи единоспасающей марксистской истины. Въ этомъ основная болзнь не только Герцена, Блинскаго, Чернышевскаго, Михайловскаго, но и Максима Горькаго, и Достоевскаго, и Толстого. А разъ универсаленъ діагнозъ, то и лекарство отъ всхъ болзней тоже универсальное: прими марксистскую истину — и спасенъ будешь, и вс трагедіи какъ рукой сниметъ… (‘Только марксизмъ могъ бы вылечить М. Горькаго’ — слова г. Плеханова). Точь въ точь, какъ тотъ пресловутый мольеровскій докторъ, который противъ всхъ болзней зналъ только одно универсальное лекарство:
Clysterium donare,
Postea purgare…
А хоръ savantissimorum doctorum удовлетворенно подтверждаетъ: ‘bene, bene respondere’…
Bene, bene respondere, г. Плехановъ!
Обратимся, однако, къ главному пункту нападеній г. Плеханова — къ понятіямъ ‘мщанства’ и ‘интеллигенціи’, независимо отъ того, что и какъ думалъ Герценъ по этимъ вопросамъ, мы уже видли, что тщетна попытка г. Плеханова обстричь Герцена подъ марксистскую гребенку.
Центромъ нападенія г. Плеханова является слдующая характеристика мщанства — переписываю дословно: ‘мщанство есть группа преемственная, внклассовая и внсословная. Въ этихъ признакахъ — главное отличіе ‘мщанства’ отъ ‘буржуазіи’, типично сословной и классовой группы. Буржуазія это прежде всего — третье сословіе, дале это общественный классъ, рзко опредленный и характеризуемый, какъ экономическая категорія, понятіемъ ренты въ томъ или иномъ ея вид (подъ рентой, въ условномъ широкомъ смысл, мы понимаемъ и доходъ предпринимателей и доходъ землевладльцевъ). Понятіе ‘мщанства’ — неизмримо шире, такъ какъ внклассовость и внсословность являются его характерными признаками’… (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. 14).
Такая характеристика вызываетъ въ г. Плеханов цлый рядъ недоумній, онъ ‘настоятельно проситъ’ автора разршить его, г. Плеханова, сомннія. А въ чемъ заключаются эти сомннія — о томъ слдуютъ пункты. ‘Во-первыхъ, — спрашиваетъ г. Плехановъ, — на какомъ основаніи онъ утверждаетъ, что ‘буржуазія это прежде всего — третье сословіе’? Вдь третье сословіе обнимало собою и буржуазію и пролетаріатъ, поскольку существовали тогда эти общественныя категоріи. Но когда существовало третье сословіе, буржуазія была еще далека отъ полнаго господства въ западно-европейскомъ обществ. Этого господства она достигла уже посл того, какъ уничтоженъ былъ сословный строй (ancien regime), т.-е. посл того, какъ устранено было всякое логическое основаніе для того, чтобы именовать буржуазію сословной группой. Мн кажется, что я догадываюсь, почему нашъ историкъ позабылъ въ этомъ случа исторію, но я не хочу высказывать свою догадку. Я предпочитаю дождаться отвта отъ г. Иванова-Разумника’ (VI, 120).
Я заране увренъ, что какіе бы отвты я ни далъ, хотя бы діаметрально противоположные — г. Плехановъ торжествующе заявитъ, что вотъ именно этотъ самый отвтъ онъ и имлъ въ виду… Поэтому заране поздравляю г. Плеханова съ его догадливостью и отвчаю въ немногихъ словахъ на его вопросъ, почему я назвалъ буржуазію ‘третьимъ сословіемъ’. Классъ есть явленіе капиталистическаго строя, въ феодальномъ стро (ancien rуgime) ему соотвтствуетъ сословіе. Переходъ сословія въ классъ есть переходъ постепенный, совершавшійся во Франціи въ XVIII и начал XIX вка, а въ Россіи — въ середин XIX вка и до конца его. А потому — ‘буржуазія это прежде всего — третье сословіе’: это справедливо и хронологически, и соціологически, и какъ тамъ еще ни смотрите. Это такъ ясно, что мн даже неловко объяснять г. Плеханову такія истины, но вдь онъ самъ ‘настоятельно просилъ’ отвта… Ну, что-жъ: по просьб вашей дастся вамъ.
Но у г. Плеханова есть еще и другіе вопросы, на которые онъ столь же ‘настоятельно’ проситъ отвта. ‘…Я прошу еще разъ г. Иванова-Разумника отвтить мн, — вопрошаетъ г. Плехановъ: — имютъ ли какой-нибудь классовый характеръ т группы, которыя, вмст съ буржуазіей, входятъ… въ собирательную группу мщанства? Если — да, то какой именно, а если — нтъ, то почему не имютъ? И что это значитъ? Я буду съ нетерпніемъ ждать отвта’ (VI, 121).
Прежде, чмъ отвчать на эти столь изобильные вопросы (не сомнваюсь, что г. Плехановъ можетъ еще и zehn Mal mehr fragen), надо объяснить, что собственно такъ смущаетъ и безпокоитъ нашего марксиста? Его смущаетъ опредленіе ‘мщанства’ какъ внклассовой группы. ‘Хотя мщанство, какъ группа, неизмримо шире буржуазіи, — иронизируетъ г. Плехановъ, — но, очевидно, что въ составъ мщанства входитъ также и буржуазія… Значитъ… буржуазный классъ является составною частью внклассовой… группы мщанства. Но если это такъ {Это совершенно ‘не такъ’, ибо во внклассовую группу мщанства вовсе не входитъ ‘буржуазный классъ’ въ своемъ цломъ: этическое подраздленіе не совпадаетъ съ экономическимъ. Но объ этомъ еще будетъ сказано ниже.}, — а это, какъ видитъ читатель, не можетъ быть иначе, — то имемъ ли мы право называть мщанскую группу — внклассовой? Очевидно, нтъ! Та общественная группа, одной изъ составныхъ частей которой является буржуазный классъ, сама должна имть по крайней мр до нкоторой степени классовый характеръ…’ Поэтому мы не имемъ права называть группу мщанства — внклассовой группой. ‘Если — продолжаетъ г. Плехановъ — одною изъ составныхъ ея частей является буржуазный классъ, то другими ея составными частями могутъ явиться только какіе-нибудь другіе классы или слои. Вдь это же ясно, какъ день. А если ясно, то спрашивается: какіе же классы или слои? Г. Ивановъ-Разумникъ хранитъ на этотъ счетъ глубокое молчаніе. Но молчаніе не аргументъ’ (VI, 120—121). А потому г. Плехановъ ‘настоятельно проситъ’ отвта, котораго ‘будетъ съ нетерпніемъ ждать’…
Я очень радъ, что могу успокоить нетерпніе г. Плеханова: дло въ томъ, что отвтъ на вс столь смущающіе моего критика вопросы данъ мною какъ разъ въ той самой ‘Исторіи русск. общ. мысли’, въ которой критикъ нашелъ по указаннымъ вопросамъ только ‘глубокое молчаніе’… Нсколько поздне я еще подробне остановился на этихъ вопросахъ въ книг ‘Что такое махаевщина?’, вышедшей въ свтъ почти за годъ до появленія этой статьи г. Плеханова {См. въ настоящее время второе изданіе этой книги: ‘Объ интеллигенціи’. Спб., 1910 г.}. Правда, я говорилъ тамъ не о ‘мщанств’, а объ ‘интеллигенціи’, но вдь г. Плехановъ знаетъ, что для меня ‘мщанство’ — такая же (соціально-этическая) группа, какъ и интеллигенція, характеризуемая одними и тми же четырьмя основными формальными признаками. Подчеркнутая фраза находится въ томъ самомъ опредленіи ‘мщанства’, которое мы привели выше и которое г. Плехановъ столь тщательно переписалъ на страниц 117-ой своей статьи, впрочемъ, подчеркнутыя слова г. Плехановъ предусмотрительно замнилъ многоточіемъ… Во всякомъ случа я могъ бы теперь отвтить моему критику: на вс ваши вопросы о ‘мщанств’ я уже неоднократно и давнымъ давно отвтилъ, говоря объ ‘интеллигенціи’, обратитесь къ вышеуказаннымъ книгамъ и статьямъ. Но, памятуя, что repetitio est mater studiorum, и входя въ положеніе г. Плеханова, который такъ ‘настоятельно проситъ’ отвта и ждетъ его съ такимъ ‘нетерпніемъ’ — я готовъ еще разъ, какъ это ни скучно, повторить свой старый отвтъ на вопросы г. Плеханова.
Точно такъ же, какъ частью ‘интеллигенціи’ являются ‘умственные рабочіе’, такъ и частью ‘мщанства’ является ‘буржуазія’ — это мы уже отмтили выше, но отсюда далеко до утвержденія, что весь классъ умственныхъ рабочихъ входитъ въ интеллигенцію или характеризуетъ ее, что весь классъ буржуазіи входитъ въ мщанство или характеризуетъ его. Тутъ два совершенно различныхъ принципа дленія: умственные рабочіе и буржуазія — это дленіе соціальноэкономическое, интеллигенція и мщанство — это дленіе соціально-этическое, и вторая группировка совершенно не опровергается первой. Въ интеллигенцію входятъ ршительно вс соціально-экономическіе классы, точно такъ же, какъ и въ мщанство, наоборотъ, въ классъ буржуазіи или въ любой иной входятъ ршительно вс соціально-этическія группы. Неужели это такъ трудно понять? Для г. Плеханова это, повидимому, не легко, а потому позволю себ дать ему самый простой примръ. Возьмемъ любыя дв группировки людей — хотя бы, напримръ, національную и экономическую: съ одной стороны европейцы — это русскіе, англичане, французы и т. д., съ другой стороны т же самые люди являются землевладльцами, капиталистами, мелкими собственниками, пролетаріями и т. п. Это дв параллельныя группировки, нисколько не опровергающія одна другую, въ нихъ каждый изъ членовъ одного ряда является суммой частей другого ряда. Такъ, напримръ, вс русскіе неизбжно будутъ землевладльцами, капиталистами, пролетаріями, вс англичане также, вс французы точно также и т. д. Но и наоборотъ: вс капиталисты являются русскими, англичанами, французами, вс землевладльцы также, вс пролетаріи точно также и т. д. Все это отъ слова до слова примнимо къ двумъ любымъ рядамъ подобныхъ параллельныхъ группировокъ, все это буквально примнимо и къ группировкамъ экономической и этической. Если и это непонятно г. Плеханову, то я, къ сожалнію, лишенъ умнія выразиться еще ясне.
Но во всякомъ случа г. Плеханову теперь ясенъ, надюсь, тотъ отвтъ на его вопросы, котораго онъ ждетъ, по его же словамъ, съ такимъ нетерпніемъ? ‘Имютъ ли какой-нибудь классовый характеръ т группы, которыя входятъ въ собирательную группу мщанства,?’ На это позволю себ отвтить встрчнымъ вопросомъ: имютъ ли какой-либо экономическій характеръ т группы, которыя входятъ въ собирательную группу національности? Конечно, да: среди русскихъ будутъ и капиталисты, и землевладльцы, и пролетаріи, и вс прочія группы, точно также среди духовныхъ ‘мщанъ’ будутъ и буржуа, и умственные работники и т. д., и они же будутъ среди группы ‘интеллигенціи’. И въ ‘мщанство’ и въ ‘интеллигенцію’ входятъ люди всхъ классовъ, всхъ сословій — и именно потому эти Безклассовыя группы суть группы внклассовыя, точно также, какъ экономическія группы капиталистовъ, землевладльцевъ и пролетаріевъ суть категоріи вснаціональныя, а потому и вннаціональныя.
Итакъ, пусть г. Плехановъ успокоится: въ ‘мщанство’, какъ и въ ‘интеллигенцію’, неизбжно будутъ входить частями ршительно вс классовыя группы, каждый представитель и интеллигенціи и мщанства неизбжно принадлежитъ къ какому-либо классу, точно такъ же какъ неизбжно онъ долженъ быть либо брюнетомъ, либо блондиномъ… Но при чемъ же тутъ этотъ признакъ цвта волосъ или принадлежность къ такой-то экономической групп, разъ мы производимъ дленіе по этическимъ признакамъ?
Но тутъ г. Плехановъ, какъ одинъ изъ могиканъ ортодоксальнаго марксизма, несомннно поспшитъ укрыться подъ снь старой ‘марксистской истины’: между экономикой и этикой — скажетъ онъ — существуетъ тсная причинная связь, экономическія отношенія — это тотъ фундаментъ, на которомъ… и прочее, а этика является той ‘надстройкой’, которая… и тому подобное. Здсь это чеховское ‘и прочее’, ‘и тому подобное’ — какъ-разъ у мста: можно не договаривать, всмъ извстна эта марксистская истина о ‘надстройк’. Но выше мы уже выяснили наше отношеніе къ этой марксистской истин, а потому и предполагаемое возраженіе г. Плеханова является аргументомъ лишь для адептовъ марксистскаго вроученія. Для насъ же и экономическая и этическая группировки являются двумя главными параллельными рядами, руководствуясь которыми, мы изучаемъ вншнюю и внутреннюю исторію общественной мысли. Г. Плехановъ полагаетъ, что ‘объяснить’ эту исторію — значитъ свести ее къ соціально-экономической точк зрнія: ‘всякая данная философія исторіи лишь постольку и имла теоретическую цнность, поскольку она переходила на эту почву, поскольку ей удавалось опредлить соціологическій эквивалентъ тхъ или другихъ этическихъ явленій’… (VI, 124). Но вдь это только половина работы, вдь отсюда только и начинается настоящая философія исторіи, задача которой какъ-разъ обратная: дать этическій и философскій эквивалентъ тхъ или другихъ соціологическихъ явленій! И тотъ, кто не видитъ и не понимаетъ этого — пусть лучше забудетъ о философіи исторіи: она не для него писана.
Разобранные выше ‘вопросы’ г. Плеханова почему-то представляются нашему марксисту вопросами ‘непреодолимой трудности’, но все-таки онъ великодушно готовъ не заканчивать ими свою критику, а продолжаетъ ее дальше, въ поискахъ за новыми ‘непреодолимыми трудностями’. ‘…Допустимъ,— длаетъ онъ невроятное предположеніе, — допустимъ, что эти трудности превзойдены, допустимъ, что г. Ивановъ-Разумникъ уже объяснилъ намъ, — чего онъ, правда, еще не сдлалъ, да, пожалуй, и не сдлаетъ (тщетная надежда г-на Плеханова!) — въ какомъ отношеніи стоитъ, напримръ, французская буржуазія къ другимъ общественнымъ группамъ, вмст съ нею составляющимъ во Франціи, какъ и во всхъ буржуазныхъ странахъ, несравненно боле широкую группу мщанства’… (VI, 122).
Остановимся еще немного на этой ‘непреодолимой трудности’, прежде чмъ слдовать за г. Плехановымъ дальше. Нашему марксисту хочется провести ту мысль, что въ ‘мщанств’ доминируетъ буржуазія, что она накладываетъ свою печать на вс остальные группы и классы — ну, конечно, за исключеніемъ пролетаріата. Мы сказали выше, что ‘центромъ’ мщанства, по мннію Герцена, является буржуазія — но еще въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ мы указали, что не считаемъ это ‘буржуазное мщанство’ общимъ случаемъ мщанства вообще, что оно является только частнымъ, хотя и характернымъ случаемъ, что различныя другія группы представляютъ не мене характерные признаки мщанства (‘Исторія русск. общ. мысли’, т. I, стр. 14—15). Collaboratio simplex — простое сотрудничество — вотъ отношеніе части буржуазіи, части, входящей въ группу ‘мщанства’, ко всмъ другимъ сотоварищамъ по групп — хотя бы, напримръ, къ тмъ ‘идеологамъ пролетаріата’, которые застыли въ схем, въ догм и стали типичными этическими мщанами… Г. Плехановъ полагаетъ, якобы вслдъ за Герценомъ, что ‘этическое мщанство (является) духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ упадка’ (VI, 123), онъ не замчаетъ, что всякая ‘идеологія временъ упадка’ неизбжно падаетъ въ мщанство… А современный ортодоксальный марксизмъ переживаетъ теперь несомннно періодъ самаго явнаго идейнаго упадка.
Возвращаемся, однако, къ ‘непреодолимымъ трудностямъ’ г. Плеханова. Мы уже слышали отъ него, что онъ готовъ предположитъ, что вс эти трудности превзойдены, при этой мысли нашъ критикъ ‘испытываетъ значительное облегченіе’ (VI, 123), но очень скоро имъ ‘опять овладваетъ мучительное безпокойство’ (ibid.). И намъ опять приходится успокаивать г. Плеханова.
Въ чемъ дло на этотъ разъ? Все въ тхъ же новыхъ варіаціяхъ на старый ладъ, все въ томъ же сопоставленіи ‘мщанства’ и ‘буржуазіи’. ‘Одновременно съ нарушеннымъ равновсіемъ сословныхъ слоевъ въ эпоху великой французской революціи, — читаетъ г. Плехановъ въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ (т. I, стр. 59) — ложно-классическая трагедія была отодвинута на задній планъ ‘мщанской драмой’, параллельно съ выступленіемъ буржуазіи, tiers-etat, передъ высшимъ дворянствомъ, аристократіей. Поэтому несомннно, что ‘мщанская драма’ была сословно-мщанской, но настолько же несомннно, что въ то же время она была литературно анти-мщанской: она была протестомъ противъ узкихъ, заледенлыхъ формъ псевдо-классицизма’… Какъ!?— возмущается г. Плехановъ: — мщанское анти-мщанство! борьба майора Ковалева со своимъ собственнымъ носомъ, буржуазіи со своей духовной сущностью! ‘Выходитъ, стало быть, что было такое время, когда буржуазія не являлась составною частью группы мщанства, а стояла вн ея и боролась съ нею. Буржуазія противъ мщанства…— вотъ это-то положеніе меня и смущаетъ’… (VI, 123). Да не смущается сердце ваше: стоитъ только сообразить, что экономическая группа буржуазіи не тождественна этической групп мщанства. А потомъ — позвольте!— не отъ васъ ли только-что слышали мы сочувственное подтвержденіе мысли Герцена, что этическое мщанство является духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ упадка? Но вдь въ такомъ случа ‘ясно, какъ день’, что этическое мщанство не является духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ подъема, это даже г. Луначарскій — и тотъ понимаетъ… {‘Этическое мщанство представлялось ему (Герцену) духовнымъ свойствомъ буржуазіи временъ упадка, — пишетъ и одобряетъ г. Плехановъ, — поэтому-то онъ и могъ сочувственно говорить о другихъ фазисахъ ея развитія, о тхъ эпохахъ, когда на исторической сцен появлялись Рафаэли и Буанаротти, Вольтеры и Руссо, Гете и Шиллеры, Дайтоны и Мирабо’… (VI, 123). По этому поводу г. Луначарскій замчаетъ: ‘повидимому, Плехановъ самъ вполн сочувствуетъ такому ограниченію: этическое мщанство есть свойство буржуазіи въ эпоху ея упадка. Изъ этого опредленія мы логично выводимъ заключеніе: буржуазія въ эпоху своего подъема не отличается мщанствомъ… Когда буржуазія находится на высот культуры, когда она выдвигаетъ крупные таланты, она выходитъ за предлы мщанства: Вольтеръ, Шиллеръ и Мирабо — не мщане’… (стр. 281). Совершенно врно, г. Луначарскій! Но г. Луначарскій съ этимъ несогласенъ: ‘я думаю, — заключаетъ онъ, — что Плехановъ разсуждаетъ въ данномъ случа не какъ марксистъ’… Вотъ, что называется, а un marxiste — marxiste et demi!} Эпоха ‘мщанской драмы’ — эпоха Вольтеровъ и Руссо, Дантоновъ и Мирабо, эпоха великой французской революціи — была именно временемъ величайшаго духовнаго подъема буржуазіи, и буржуазія боролась тогда съ тмъ ‘мщанствомъ’, которое проявлялось въ другихъ общественныхъ группахъ, въ разныхъ ‘упадочныхъ идеологіяхъ’ того времени… Придетъ время — не будетъ буржуазіи, но и тогда останется этическое мщанство, останутся представители сухихъ, мертвыхъ, отжившихъ догмъ — хотя бы то были и соціалисты типа г. Плеханова: въ предвидніи этого Герценъ говорилъ о будущей борьб выродившагося соціализма съ новой, грядущей, неизвстной революціей…
Успокоили ли мы ‘мучительное безпокойство’ нашего критика — не знаемъ, но мы знаемъ зато, что имъ опять овладваютъ новыя безпокойства, новыя тревоги! Какъ! ‘мщанство’ есть вчная этическая категорія! даже при соціализм возможно мщанство! ‘Вдь мы лучше соціализма пока еще ничего не придумали, а оказывается, что и соціализмъ страдаетъ мщанствомъ, по крайней мр ‘потенціальнымъ’! Какъ же тутъ не пріуныть? Какъ не воскликнуть: о, горе намъ, рожденнымъ въ свтъ!’ (VI, 113). Еще и еще разъ намъ приходится успокаивать нашего критика, къ счастью, это будетъ въ послдній разъ.
Здсь намъ приходится коснуться вопроса объ соотношеніи понятій мщанства и интеллигенціи. ‘…Интеллигенція и мщанство, — говорили мы, — это дв силы, дйствующія въ діаметрально противоположныхъ направленіяхъ, дв непримиримо враждебныя силы: мщанство — это та среда, въ неустанной борьб съ которой происходилъ процессъ развитія интеллигенціи’… (‘Исторія русск. общ. мысли’, т, I. стр. 16). Эта борьба противъ мщанства велась и ведется за человческую личность, за индивидуальность, за ея широту, глубину и яркость, и люди, ведущіе эту борьбу, объединяются нами въ одну внсословную, внклассовую, преемственную группу ‘интеллигенціи’. Избавленіе отъ мщанства — въ рост этой внсословной и внклассовой интеллигенціи, Герценъ думалъ найти спасеніе въ анти-мщанств ‘крестьянскаго тулупа’, но вскор самъ понялъ свою ошибку. ‘Ошибка Герцена была въ томъ, что анти-мщанство онъ искалъ въ классовой и сословной групп, между тмъ какъ сословіе и классъ — всегда толпа, масса сраго цвта, съ серединными идеалами, стремленіями, взглядами, отдльныя боле или мене ярко окрашенныя индивидуальности изъ всхъ классовъ и сословій составляютъ внклассовую и внсословную группу интеллигенціи, основнымъ свойствомъ которой и является анти-мщанство’ (ibid., т. I, стр. 375—376).
Боже мой, какой шумъ подняли наши марксисты по поводу только-что приведенной фразы! Достаточно сказать, что г. Плехановъ переписываетъ ее, частями и полностью, цлыхъ шесть разъ, если не больше! И г. Луначарскій тоже негодуетъ. Презрніе къ масс! Аристократизмъ! Оскорбленіе народа! Хула на святая-святыхъ коллективизма!
‘Ясно, что масса всегда останется пропитанной мщанствомъ, — негодующе подчеркиваетъ г. Плехановъ, — а такъ какъ освобожденіе личности предполагаетъ ‘прежде всего’ ея освобожденіе отъ мщанства, то ясно, какъ божій день, что тотъ идеалъ, за который боролась и борется, по словамъ г. Иванова-Разумника, русская интеллигенція, для массы недостижимъ, ясно, какъ божій день, что это идеалъ, до котораго могутъ — по народному выраженію — достукаться только избранные люди, цвтъ націи, ‘отдльныя боле или мене ярко окрашенныя индивидуальности изъ всхъ классовъ и сословій’. Иначе сказать — это идеалъ, достижимый лишь для нкіихъ внсословныхъ и внклассовыхъ сверхъ-человковъ’… (VI, 128).
Плохо понялъ меня г. Плехановъ, врне — совсмъ не поняла’. И причина непониманія все та же самая: нашъ марксистъ попрежнему продолжаетъ отожествлять соціально-экономическое съ соціально-этическимъ. ‘Освобожденіе личности’ можетъ и должно быть двоякимъ — экономическимъ и этическимъ, вншнимъ и внутреннимъ. Нашъ идеалъ — общественное освобожденіе человка изъ-подъ власти машины-капитализма и левіаана-государства, обобществленіе орудій производства, возвращеніе всей ‘прибавочной стоимости’ трудящимся, при полной политической свобод, однимъ словомъ, нашъ идеалъ — побда реальнаго соціализма надъ капиталистическимъ строемъ и надъ всми его губящими личность противорчіями. Этотъ идеалъ долженъ быть осуществленъ и — вримъ — будетъ осуществленъ, онъ не является конечнымъ пунктомъ пути — наоборотъ, это лишь одинъ изъ первыхъ этаповъ на пути къ освобожденію человка. Вотъ почему нашъ марксистъ очень ошибается, навязывая намъ мысль, что освобожденіе личности предполагаетъ ‘прежде всего’ ея освобожденіе отъ мщанства: прежде всего должно быть достигнуто и будетъ достигнуто общественное освобожденіе личности, политическое, экономическое и соціальное освобожденіе всхъ людей безъ исключенія.
Но это только одна половина вопроса, только первый шагъ къ полному раскрпощенію личности, кром этого вншняго соціально-экономическаго освобожденія, рядомъ съ нимъ идетъ и борьба за внутренне соціально-этическое освобожденіе личности отъ путъ мщанства, изъ-подъ ферулы сословной, классовой,.партійной и всякой иной ограниченности. Эта борьба съ духовной косностью, узостью и ограниченностью во много и много разъ тяжеле и трудне борьбы за соціальное раскрпощеніе, часто бываетъ такъ, что борцы за это раскрпощеніе не могутъ избжать въ конц концовъ той духовной ограниченности, узости и самоудовлетворенности, которую мы видимъ въ современномъ вырождающемся ортодоксальномъ марксизм. Въ этой области соціально-этическаго творчества слишкомъ сильна консервативная власть массы, толпы — объ этомъ много горькихъ словъ сказалъ въ свое время Герценъ, а посл него хотя бы Ибсенъ (напримръ, въ своемъ ‘Доктор Штокман’). Мщанская масса, толпа — будь то масса студентовъ или толпа профессоровъ, безразлично — всегда относится сначала враждебно ко всякой новой ‘истин’, рождающейся на свтъ, и лишь тогда, когда эта истина развивающейся науки достаточно постаретъ, она становится достояніемъ этой ‘массы’, и притомъ иногда въ тотъ самый моментъ, когда въ мукахъ творчества появляется на свтъ другая ‘истина’, призванная замнить первую (вдь абсолютная, неизмнная истина имется лишь у однихъ ортодоксальныхъ марксистовъ…). И этой новой истин приходится вести трудную борьбу съ консервативной по своему существу массой, толпою, это справедливо по отношенію и къ наук, и къ искусству, и къ системамъ міровоззрнія — вообще ко всей области творчества человческаго духа.
И все это относится ко всякой ‘масс’, ко всякой ‘толп’: и къ сословнымъ и къ классовымъ группамъ, и къ толп студентовъ, и къ масс крестьянъ, и къ толп изысканной ‘культурной публики’, и къ толп рабочихъ, и къ масс ученнйшихъ профессоровъ. Но въ каждой изъ этихъ группъ есть часть интеллигенціи, ведущей борьбу съ этимъ мщанствомъ за духовную свободу личности, къ этой внсословной и внклассовой въ ея цломъ интеллигенціи могутъ принадлежать и ученый профессоръ, и безграмотный крестьянинъ, и студентъ, и рабочій, общіе не по уровню знаній, а по уровню своего соціально-этическаго сознанія, и наоборотъ — ученнйшій академикъ и профессоръ, savantissimus doctor, можетъ и не принадлежать къ интеллигенціи, можетъ, по уровню своего соціально-этическаго сознанія, быть типичнымъ представителемъ массы, толпы {Въ который уже разъ мн приходится повторять это — и все-таки г. Плехановъ не можетъ этого понять! См. книгу ‘Объ интеллигенціи’ и введеніе въ ‘Ист. русск. общ. мысли’.}. И я еще разъ повторяю, для удовольствія моего критика, столь ужаснувшую его фразу: да, ‘сословіе и классъ — всегда толпа, масса сраго цвта, съ серединными идеалами, стремленіями, взглядами’, только ‘отдльныя боле или мене ярко окрашенныя индивидуальности изъ всхъ классовъ и сословій составляютъ внклассовую и внсословную группу интеллигенціи, основнымъ свойствомъ которой и является анти-мщанство’… Пусть нашъ марксистъ прочтетъ, что. пишетъ о ‘толп’ и ‘масс’ Герценъ, — тогда, быть можетъ, онъ немного успокоится.
Г-ну Иванову-Разумнику ‘непріятна’ толпа, масса, — возмущается мой критикъ: — ‘онъ’ воскрешаетъ ‘теорію героевъ и толпы’ въ ея самомъ ‘мщанскомъ изданіи’ (VI, 129). Не слдовало Сы г. Плеханову упоминать объ этой теоріи, памятуя объ афронт, понесенномъ имъ въ спор о ‘герояхъ и толп’ съ H. К. Михайловскимъ еще въ 1895 году, когда г. Плехановъ такъ же навыворотъ понялъ Михайловскаго. ‘Но, мой бдный г. Бельтовъ, вдь вы понимаете вещи совершенно, такъ сказать, наоборотъ!’— воскликнулъ Михайловскій въ отвтъ на ‘критику’ г. Плеханова {См. ‘Русское Богатство’ 1895 г., No 1.}. Исторія повторяется: теперь г. Плехановъ длаетъ мн честь ‘понимать совершенно наоборотъ’ мои слова. Я говорю объ этическомъ значеніи массы и толпы, а г. Плехановъ переводитъ мои слова на единственно понятный ему соціологическій языкъ. Въ соціологической ‘теоріи героевъ и толпы’ герои ведутъ толпу за собою, стоятъ во глав ея и направляютъ ее, въ указанномъ же выше противопоставленіи интеллигенціи и мщанства интеллигенція борется съ мщанствомъ, идетъ противъ него. И это г. Плехановъ называетъ ‘самымъ мщанскимъ изданіемъ теоріи героевъ и толпы’! Какъ же тутъ не сказать, вмст съ Михайловскимъ: ‘но, мой бдный г. Плехановъ, вдь вы понимаете вещи совершенно, такъ сказать, наоборотъ!’…
Въ области соціально-экономической идетъ борьба массы за общественное освобожденіе человка, въ области соціально-этической, наоборотъ, — идетъ борьба съ массой за нравственное освобожденіе личности. Об эти борьбы идутъ одновременно, но въ первой области побда будетъ достигнута прежде, чмъ во второй. Побда надъ мщанствомъ не совпадетъ съ торжествомъ соціализма: до нея гораздо дальше — это понималъ уже Герценъ, предвидя будущее мщанство соціализма. Будетъ ли когда-нибудь окончательно превзойдено это этическое мщанство? Не знаемъ — но вримъ въ будущую свободу человческаго духа такъ же, какъ вримъ и въ соціальное освобожденіе человчества. Mens libera in corpore libero, свободный духомъ человкъ на свободной земл — вотъ величайшій идеалъ, едва мерцающій намъ изъ туманной дали грядущихъ столтій, и если невозможно абсолютное достиженіе его, то постоянное и величайшее приближеніе къ нему — вотъ задача, стоящая передъ человчествомъ и субъективно осмысливающая его существованіе.
Не знаю, нужно ли мн посл всего этого отвчать на обильные выпады марксистскихъ критиковъ противъ моего ‘аристократизма’, противъ моей ‘буржуазности’ и тому подобныхъ придуманныхъ ими преступленій? Вдь какъ подробно ни отвчай — все-равно марксистскихъ обвиненій не убавишь, а на читателей тоску наведешь. Отвчу кратко: въ области соціально-экономической и политической я былъ и остаюсь сторонникомъ самаго крайняго и послдовательнаго демократизма, но думаю въ то же время, что этическій ‘аристократизмъ’ обязателенъ для каждаго изъ насъ, начиная отъ ‘мыслящаго крестьянина’ и кончая самимъ г. Плехановымъ. А что касается того обстоятельства, что я, будто бы, являюсь ‘идеологомъ буржуазіи’, то вдь это уже само собой разумется, разъ ‘идеологами буржуазіи’ являются вс не марксисты… Но, къ счастью, это только наивное мнніе самихъ марксистовъ, — мнніе, которымъ можно немного позабавиться, предоставляя марксистской критик и впредь всегда пользоваться такимъ безвреднымъ полемическимъ пріемомъ. Правда, г. Плехановъ идетъ дальше и утверждаетъ, что мысли и мннія пишущаго эти строки ‘въ настоящее время… свидтельствуютъ… о томъ, что (люди, высказывающіе ихъ) — себ на ум….. Теперь это мнніе служитъ ‘духовнымъ оружіемъ’ тому разряду ‘мыслящихъ личностей’, которому хотлось бы увковчить свое право на ‘принадлежащую имъ долю прибавочной стоимости’… (VI, 130). Вотъ на такіе выпады уже нельзя отвчать смхомъ, потому что они заслуживаютъ только ‘презрительнаго хладнокровія’, говоря словами Михайловскаго изъ той же его статьи о г. Плеханов. Такіе нечистоплотные полемическіе пріемы этого критика насъ не удивляютъ, ибо мы помнимъ слова того же Михайловскаго о ‘грязныхъ перчаткахъ’ г-на Плеханова, но все-таки жаль, что г. Плехановъ и до сихъ поръ — вдь уже пятнадцать лтъ прошло!— сохраняетъ въ своей полемик все т же грязныя перчатки. И даже — перчатки эти стали теперь еще грязне…
Мы исчерпали вс ‘возраженія’ г. Плеханова.по существу, во второй части своей статьи онъ переходитъ къ частностямъ — къ разбору главъ ‘Ист. русск. общ. мысли’, посвященныхъ Блинскому, Герцену, Чернышевскому, Михайловскому, ортодоксальному марксизму… Вс эти главы, вмст взятыя, составляютъ, кстати сказать, едва третьею часть ‘Исторіи русск общ. мысли’, да и на эту третью часть г. Плехановъ длаетъ только наздническіе налеты, выбирая, конечно, самые слабые — съ его точки зрнія — пункты для атаки. Это его право, право критика, а намъ остается только слдовать за критикой г. Плеханова. Это тмъ необходиме, что попутно намъ придется возстановлять истинные облики такихъ большихъ людей, какъ Чернышевскій и Михайловскій, совершенно искаженные въ зеркал марксистской критики.
Прежде всего — о Блинскомъ. Ну, конечно: я совершенно не понялъ Блинскаго, я не примтилъ слона, я стеръ грани съ мыслей великаго критика и т. п.— все это уже заране подразумвается. Въ противовсъ всему этому г. Плехановъ выдвигаетъ впередъ обычное марксистское толкованіе хода развитія Блинскаго: первоначальный ‘утопизмъ’, затмъ попытка отказаться отъ ‘бунта субъективнаго мннія противъ объективнаго разума исторіи’, неудача этой попытки изъ-за ‘отсталости’ русскихъ экономическихъ отношеній, и, наконецъ, разрывъ съ ‘объективнымъ разумомъ’ и возвращеніе къ утопизму. Все это очень хорошо и не хватаетъ здсь только немногаго: не хватаетъ душевныхъ мукъ и духовныхъ скитаній Блинскаго въ поискахъ за ршеніемъ этическихъ и философскихъ вопросовъ, т.-е. не хватаетъ безъ мала всего Блинскаго… Нечего и говорить, что отношеніе Блинскаго къ человческой личности, его требованія оправданія міра и зла, его величайшій этическій индивидуализмъ и вообще вс его глубочайшіе философскіе запросы остаются для г. Плеханова книгой за семью печатями. И если все это называется — понять Блинскаго, замтить ‘слона’ и т. п’ то что же тогда будетъ называться ‘оцживаніемъ комара и поглощеніемъ верблюда’?
Иначе, конечно, и не могло быть. Разъ считать задачей философіи исторіи ‘опредленіе соціологическаго эквивалента этическихъ явленій’, какъ это длаетъ нашъ марксистъ, то. разумется, никогда не выйдешь изъ узкой и ограниченной сферы соціально-экономическаго толкованія. Вотъ, не угодно ли: Блинскій рзко разрываетъ со своимъ былымъ примиреніемъ съ дйствительностью и требуетъ отъ философіи отвта за каждую страдающую личность, а г. Плехановъ снисходительно осуждаетъ его за такое ‘возстаніе противъ дйствительности не во имя реальныхъ интересовъ трудовой части общества, вызванныхъ къ жизни ростомъ скрывавшихся въ той же дйствительности противорчій, а во имя отвлеченнаго принципа’ (VII, 77). Вотъ вамъ типично марксистское пониманіе величайшихъ этическихъ проблемъ русской литературы! Блинскій рзко и геніально ставитъ ту проблему, которая впослдствіи заняла собою все творчество Достоевскаго, которою жива вся русская литература, и которую нужно такъ или иначе оцнить, понять, принять или отвергнуть, — а марксисты вмсто отвта мямлятъ что-то о ‘реальныхъ интересахъ трудовой части общества, вызванныхъ къ жизни ростомъ скрывавшихся въ дйствительности противорчій’… Какое непониманіе, какая убогость мысли, какое неумніе возвыситься надъ привычными вопросами о капитализм, соціализм, пролетаріат! Только въ этой плоскости они и умютъ разсуждать, чуть явленіе вышло изъ этой плоскости — кончено дло!
Таково общее пониманіе (или непониманіе) марксизмомъ главныхъ пунктовъ исторіи русскаго сознанія, то же самое буквально можно повторить и о любомъ изъ частныхъ вопросовъ. Остановимся на томъ, котораго касается г. Плехановъ, — на вопрос о пониманіи Блинскимъ ‘разумной дйствительности’. Мой критикъ негодуетъ, что я ‘стираю грани съ мыслей геніальнаго человка’ и называю примиреніе Блинскаго съ дйствительностью — ‘его умреннымъ анти-индивидуализмомъ’ (VII, 73 и 74), по мннію критика, примиреніе съ дйствительность было у Блинскаго проявленіемъ необходимости перейти отъ субъективной утопіи къ конкретной дйствительности.
По поводу этого возраженія невольно вспоминается старая фраза: все врное здсь не ново, а все новое — не врно Вотъ, напримръ, будто бы я называю примиреніе Блинскаго съ дйствительностью — ‘его умреннымъ анти-индивидуализмомъ’: это и для меня ново, но все же это неврно. Слова ‘умренный анти-индивидуализмъ’, у меня встрчаются по слдующему поводу: разбирая ‘Очерки бородинскаго сраженія’, я указываю, что въ этой стать мы имемъ крайне характерный ходъ мысли о значеніи личности. Съ одной стороны Блинскій не ршается категорически провозгласить: пусть гибнетъ личность во славу Общаго, будь то общество или государство, а съ другой стороны — онъ еще боле далекъ отъ своего будущаго знаменитаго возгласа: ‘человческая личность — выше исторіи, выше общества, выше человчества!’ Нтъ, теперь онъ пытается лавировать между Сциллой и Харибдой, онъ пытается примирить права личности и общества, онъ пытается соединить этическій индивидуализмъ съ соціологическимъ анти-индивидуализмомъ. Попытка такого соединенія (очень не рдкаго въ исторіи русскаго сознанія) не могла удаться, на что я и указываю. Вотъ смыслъ термина ‘умренный анти-индивидуализмъ’, здсь еще вовсе нтъ рчи о ‘примиреніи съ дйствительностью’, и если мой критикъ ставитъ отъ моего имени знакъ равенства между этими двумя понятіями, то хотя это и ново, но вполн неврно: никогда ничего подобнаго я не говорилъ.
Что же касается смысла признанія Блинскимъ ‘разумной дйствительности’, то тутъ г. Плехановъ высказываетъ хотя и не новыя, но врныя мысли: да, признаніе ‘разумной дйствительности’ было переходомъ Блинскаго отъ абстрактнаго къ конкретному Но и тутъ нашъ марксистъ не сумлъ опредлить ‘философскій эквивалентъ’ этого перехода: онъ не видитъ, что ‘разумную дйствительность’ Блинскій сталъ понимать въ смысл дйствительности эмпирической, что гегельянство было понято Блинскимъ въ смысл философскаго реализма, что въ немъ онъ видлъ спасеніе отъ ‘фихтіанской отвлеченности’. Какое громадное значеніе имлъ такой переходъ — объ этомъ мн приходилось говорить достаточно подробно {‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. 257 — 271. См. еще вышедшее подъ моей редакціей съ обширными комментаріями собраніе сочиненій Блинскаго (1911 г.), а также мою книгу ‘Великія исканія’. Прим. къ наст. изд.}. Не видть этого ‘философскаго эквивалента’ или не признавать его важности можетъ только тотъ, кто съ такой легкостью оцживаетъ комаровъ и поглощаетъ верблюдовъ. Г. Плехановъ отличается этой способностью, но зачмъ же ею злоупотреблять?
Эти бглыя замтки о Блинскомъ я закончу небольшимъ отступленіемъ pro domo sua, касающимся терминологіи ‘Исторія русск. общ. мысли’. Г. Плехановъ цитируетъ ту схему, которою я заключаю рчь о Блинскомъ, указывая на его этическій индивидуализмъ эпохи фихтіанства, соціологическій анти-индивидуализмъ эпохи гегельянства и т. п.: ‘такова — заключаю я — въ самыхъ общихъ чертахъ схематическая картина постепеннаго развитія міровоззрнія Блинскаго’ (т. I, стр. 288). Мой критикъ полагаетъ, что я закрываю главный вопросъ ‘кулисами схематическихъ построеній, оставляя на сцен лишь отвлеченныя понятія — вс свои индивидуализмы и анти-индивидуализмы’… (VII, 73). Не думаю, чтобы мой критикъ былъ правъ по существу: мене неблагосклонный читатель несомннно увидитъ всюду за этой схемой ту внутреннюю сущность вопроса, о которой только и идетъ рчь въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’. Схемой и терминологіей я пользовался лишь для резюмированія предыдущаго или для сжатаго выраженія мыслей, подобно тому, какъ, напримръ, Михайловскій въ свое время вкладывалъ свою теорію въ схемы объективнаго антропоцентризма, эксцентризма, субъективнаго антропоцентризма и т. п. Такой пріемъ иметъ свои положительныя стороны, но — пользуясь случаемъ высказать это — онъ сильно загромождаетъ мысли, длаетъ ихъ съ вншней стороны излишне тяжелыми, вредно отзывается на стил и слог, и я долженъ признать, что все это отразилось на вншней сторон ‘Исторіи русск. общ. мысли’. Надъ излишествами терминологіи,— еще за шестьдесятъ лтъ до г. Плеханова, добродушно подсмивался Шевченко, говоря, что москали пишутъ ‘чорт-зна по якому: натовкмачать якихось индивидуализмів, то то, так що аж язик отерпне поки вимовишь’… Но все это совершенно не касается сущности книги, это исключительно вопросъ формы. Терминологія, схема — это только лса, за которыми лишь чрезмрно близорукій читатель или критикъ не пожелаетъ увидть построеннаго зданія. Обрастаетъ ли схема плотью, получаетъ ли она жизнь и движеніе въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ — это вопросъ, въ ршеніи котораго г. Плехановъ расходится со многими другими критиками этой книги.
Объяснивъ Блинскаго sub specie marxismi, г. Плехановъ переходитъ къ Герцену и продлываетъ надъ нимъ такую же операцію. Но мы уже останавливались выше на толкованіи Герцена г. Плехановымъ и можемъ теперь пройти мимо этого измренія Герцена универсальнымъ марксистскимъ аршинчикомъ, скучно повторять и доказывать все то же самое: что мы не найдемъ у нашего марксиста главной стороны творчества Герцена, что нашъ марксистъ не въ состояніи подняться надъ плоскостью соціально-экономическаго мышленія, что глубокая и яркая философія Герцена находится вн предловъ досягаемости марксизма. Все это — старая ‘сказка про твердокаменнаго марксиста’, которую приходится повторять десятки разъ, воля ваша — это слишкомъ скучно.
Но мы не можемъ, къ сожалнію, избжать еще боле скучной работы: отвта на цлый рядъ крупныхъ и мелкихъ ‘критическихъ замчаній’ нашего критика о разныхъ мстахъ критикуемой имъ книги. Какъ-разъ говоря о Герцен, г. Плехановъ длаетъ рядъ полемическихъ диверсій противъ невжества, безграмотности, путаницы, непониманія и прочихъ ошибокъ автора ‘Исторіи русск. общ. мысли’, и хотя вс эти диверсіи оказываются, какъ мы сейчасъ увидимъ, ложными диверсіями, но приходится отвчать и на нихъ. Это очень скучно, и я заране прошу для г. Плеханова снисхожденія читателей.
Герценъ, въ своемъ спор со славянофильствомъ, доказывалъ необоснованность ходячихъ нападокъ на ‘эгоизмъ’, ошибочность противопоставленія его альтруизму общиннаго начала и т. п. Это было блестящей защитой правъ индивидуальности и притомъ первой на этой почв защитой въ спор между западничествомъ и славянофильствомъ. ‘Герценъ — говорю я — первый указалъ врный путь отъ этическаго индивидуализма къ соціологическому и перебросилъ въ этомъ мст мостъ между славянофильствомъ и западничествомъ’. (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. 341). Вы ни за что не угадаете, какое возраженіе длаетъ на это г. Плехановъ. Вотъ оно: ‘ни на какое первенство въ этомъ отношеніи Герценъ не могъ бы претендовать по той простой причин, что, отрицая противоположеніе эгоизма и альтруизма, онъ просто-напросто повторялъ мысль, не одинъ разъ высказанную Гегелемъ’… (VII, 88). Это прямо-таки изъ области юмористики! Если бы славянофильство и западничество были теченіями западно-европейской мысли, или если бы, наоборотъ, Гегель былъ русскимъ мыслителемъ, или если бы, наконецъ, нмецкій философъ Гегель имлъ бы понятіе о русскомъ славянофильств и писалъ бы о немъ — вотъ тогда бы, въ одномъ изъ этихъ трехъ случаевъ, ‘возраженіе’ г. Плеханова имло бы хоть какой-нибудь смыслъ. Но такъ какъ вс эти три случая одинаково неправдоподобны, то позвольте мн попрежнему думать, что мостъ между славянофильствомъ и западничествомъ перебросилъ впервые именно Герценъ, а не Гегель.
Г. Плехановъ еще разъ повторяетъ совершенно такую же полемическую диверсію, это, очевидно, не случайный пріемъ полемики, а система. Въ стать о ‘Роберт Оуэн’ Герценъ приводитъ мысль о противоположности національнаго богатства и народнаго благосостоянія. Я указываю, что мысль эта имла свою исторію въ развитіи русскаго сознанія, что намекъ на нее можно встртить уже у Радищева, затмъ у декабристовъ, что боле ясно, хотя и мимолетно, она выражена у Герцена, сдлавшаго попытку разграничить смшанныя въ славянофильств понятія ‘націи’ и ‘народа’ (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. 36—37, 124—125, 370 и др.). Наконецъ, мысль эта была положена во главу народничества Чернышевскимъ: ‘въ западно-европейскомъ соціализм — говорю я — понятія націи и народа впервые были разграничены Энгельсомъ, а вслдъ за нимъ и Марксомъ, въ русскомъ соціализм вполн самостоятельно пришелъ къ этой мысли Чернышевскій’ (ibid, т. II, стр. 9). ‘Ужъ не Радищевъ ли?’ — иронически вопрошаетъ г. Плехановъ по поводу послдней фразы.
Да, и Радищевъ: онъ первый въ русской литератур такъ рзко противопоставилъ ‘полноту житницъ’ и ‘пустоту желудковъ’ — а это именно и есть начало мысли о противоположности между національнымъ богатствомъ и народнымъ благосостояніемъ. Но дло не въ этомъ, а въ дальнйшихъ диверсіяхъ г. Плеханова. Онъ заявляетъ, что истина: ‘ростъ національнаго богатства далеко не равносиленъ увеличенію народнаго благосостоянія’ — была впервые ‘сознана’ вовсе не Энгельсомъ, а утопическими соціалистами, за полъ-вка до появленія марксизма. Что мысль о противоположности интересовъ націи и народа вышла вовсе не какъ Аина во всеоружіи изъ головы Энгельса — это мн извстно не хуже, чмъ г. Плеханову, въ исторіи западно-европейскаго соціализма мысль эта проявлялась такъ же постепенно, какъ и въ исторіи русскаго сознанія. Мысль эту высказывали и развивали Радищевъ, Пнинъ, Н. Тургеневъ, Пестель, Герценъ — но все же впервые завершилъ разграниченіе этихъ понятій Чернышевскій, указавшій тотъ случай, когда ‘масса населенія пользуется вдвое большимъ благосостояніемъ, хотя масса производимыхъ цнностей вдвое меньше’. И на Запад мысль эту высказывали до Энгельса Оуэнъ, Фурье и многіе другіе, но, быть можетъ, и г. Плеханову извстно, кто впервые выразилъ эту мысль въ ея окончательной форм: ‘національное богатство есть нищета народа’?
Все это настолько не существенно, что досадно тратить время на такія разъясненія, но такъ и быть, коснемся еще нсколькихъ мелочей.
‘Г. Ивановъ-Разумникъ открываетъ въ славянофильств несомннныя анархистскія концепціи’ — приводитъ г. Плехановъ мои слова, очевидно, не одобряя ихъ, черезъ десятка два страницъ онъ находитъ, что я вкладываю въ уста славянофиловъ ироническую фразу Герцена: ‘лицо для государства, иначе что же это будетъ — эгоизмъ, своеволіе!’ (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. 324 и 339—341). Тутъ, дйствительно, явное противорчіе: — славянофилы не могли повторить текстуально фразу Герцена, но они сказали бы: ‘лицо для общины, для общества’, какъ они всегда и говорили {Въ 3-ьемъ изд. ‘Ист. русск. общ. мысли’ эта оговорка мною исправлена — см. т. І, стр. 374. Приношу благодарность г-ну Плеханову за указаніе этого промаха, это единственное, чмъ я могъ воспользоваться изъ всей сотни страницъ его критики. Прим. къ наст. изд.}. Съ одной стороны, для нихъ ‘государство — это ложь’, а съ другой — личность должна быть обуздана ‘общиной’ въ своемъ эгоистическомъ бунт, соединеніе этихъ двухъ рядовъ мыслей очень характерно для славянофильства. Но на это нашъ марксистъ не обращаетъ ни малйшаго вниманія, не замчаетъ онъ и явныхъ ‘анархическихъ концепцій’ въ славянофильств, попрежнему онъ оцживаетъ комара и поглощаетъ верблюда. Не слишкомъ ли часто?
Еще одна мелочь. Въ отвтъ на мои слова, что молодой Пушкинъ ‘въ качеств врнаго ученика Вольтера бралъ уроки чистаго аеизма’ — мой критикъ язвительно замчаетъ: ‘даже многіе приготовишки знаютъ, какъ ршительно боролся Вольтеръ съ атеизмомъ въ теченіе всей своей жизни’ (VII, 110). Но въ такомъ случа эти ‘приготовишки’ знаютъ, вроятно, также и то, что почти вс ‘ученики Вольтера’ отвергали деизмъ своего учителя и были чистыми атеистами. Опять, какъ видите, г Плехановъ занимается оцживаніемъ комаровъ — и попрежнему безъ успха. Такими ненужностями и мелочами переполнена его критика.
Правда, иногда и мелочи бываютъ очень характерны. Вотъ и примръ: мн какъ-то пришлось къ слову привести извстную шутку, что при нагрваніи хлора (Cl) — C улетучится, а l останется. Мой критикъ тягуче пересказываетъ это своими словами, въ форм ‘анекдота о человк, который собирался добывать углеродъ изъ хлора: формула хлора — Cl, если вы будете нагрвать хлоръ, то l улетучится и останется C, а C есть формула искомаго углерода’… (VII, 87). Вдь это, кажется, мелочь: г. Плехановъ прочелъ нашу шутку ‘какъ-разъ наоборотъ’… Но если мы вспомнимъ, какъ часто г. Плехановъ понимаетъ ‘какъ-разъ наоборотъ’ и совершенно серьезныя вещи, то мелочь эта станетъ очень характерной для нашего критика.
Вотъ кстати и примръ: ‘Герценъ объявилъ подобное отдленіе и устраненіе (хорошаго отъ дурного въ прошломъ русскаго народа, — И.-Р.) совершенно невозможными, — говоритъ г. Плехановъ.— И онъ же долженъ былъ признать ихъ не только возможными, но прямо необходимыми для осуществленія его программы. Г. Ивановъ-Разумникъ, конечно, не замчаетъ этой ошибки, общей Герцену со славянофилами. Мало того, онъ видитъ въ этой ошибк преимущества народничества передъ славянофильствомъ’ (VII, 87). Такъ утверждаетъ г. Плехановъ. А теперь позвольте привести небольшую цитату изъ критикуемой нашимъ марксистомъ книги: ‘вра въ такую возможность (принимать благодтельные дары цивилизаціи и отмтить дары гибельные,— И.-Р.) была дйствительно необоснованной, и въ этомъ ошибка всхъ народниковъ, начиная съ Герцена и кончая Михайловскимъ….. Положеніе это было главной фатальной ошибкой народничества’ (т. II, стр. 147— 148). Вотъ, не угодно ли: написано — ‘главная ошибка народничества’, а г. Плехановъ читаетъ — ‘преимущество народничества’, ошибка народничества мною подчеркивается, а г. Плехановъ увряетъ, что ‘г. Ивановъ-Разумникъ, конечно (конечно!), не замчаетъ этой ошибки’… Какъ видимъ, г. Плехановъ не только наоборотъ понимаетъ, но даже и читаетъ совершенно, такъ сказать, наоборотъ! Пока онъ продлываетъ это на мелочахъ — не бда: пусть добываетъ себ, на здоровье, углеродъ изъ хлора! Но не лучше ли воздержаться отъ такой неудобной привычки, когда дло идетъ о боле серьезныхъ вопросахъ?
Однако довольно. Общій характеръ полемическихъ диверсій нашего критика достаточно уже выясненъ всмъ предыдущимъ, а такъ какъ и въ послдующемъ мы еще не одинъ разъ встртимъ повтореніе подобныхъ же полемическихъ пріемовъ, то тмъ боле необходимо покончить пока со всми этими мелочами. Насъ ждутъ теперь два главныхъ подвига г. Плеханова: совершенное искаженіе имъ воззрній Чернышевскаго и, разумется, еще въ большей степени — Михайловскаго. Вотъ это дйствительно большіе вопросы, и на нихъ мы остановимся подробно.
‘Я не имю ршительно никакой возможности оцнить по ихъ высокому достоинству вс драгоцнные перлы, разсыпанные г. Ивановымъ-Разумникомъ въ глав о Чернышевскомъ’ — заявляетъ г. Плехановъ (VII, 102). А потому онъ выбираетъ изъ этой главы только нкоторые, наиболе яркіе ‘перлы’ — вы понимаете, конечно: перлы безсмыслицы, безграмотности, невжества и т. п.,— и подноситъ ихъ въ соотвтственной оправ своимъ читателямъ, отмчая попутно, какъ слдуетъ понимать Чернышевскаго sub specie marxismi.. Послдуемъ же за нашимъ марксистомъ.
Г. Плехановъ очень оскорбленъ тмъ, что романъ Чернышевскаго ‘Что длать’ я назвалъ ‘намренно-лубочнымъ произведеніемъ’. Конечно, г. Плехановъ сейчасъ же заявляетъ, что, во-первыхъ, ‘Ист. русск. общ. мысли’ есть произведеніе лубочное, и что, во-вторыхъ, авторъ этой книги ‘одаренъ отъ природы поистин лубочнымъ вкусомъ’… (VII, 96). Это обычное ‘самъ съшь’ разгнваннаго марксиста меня такъ мало задваетъ, что я готовъ сдлать моему критику удовольствіе и еще разъ повторить: да, романъ Чернышевскаго есть намренно-лубочное произведеніе. Повидимому, моему разгнванному критику непонятно выраженіе ‘намренная лубочность’, что же, я готовъ ему это объяснить простйшими примрами. Масса бездарныхъ художниковъ изъ года въ года, заваливаетъ картинныя выставки хламомъ своихъ ‘лубочныхъ’ произведеній, и въ то же время немногіе талантливые художники — напримръ, Е. Полнова, М. Добужинскій, И. Билибинъ — дали и даютъ намъ красочные образцы ‘намренно-лубочнаго’ стиля. Многія стихотворенія талантливйшихъ поэтовъ являются великолпными образцами ‘намренной лубочности’, а многія вирши гражданскихъ и всякихъ иныхъ поэтовъ — произведенія просто лубочныя. Прелестная опера Римскаго-Корсакова ‘Сказка о цар Салтан’ — произведеніе намренно-лубочное, а оперы какого-нибудь Леонковалло — произведенія просто лубочныя {Изъ этого, конечно, вовсе не слдуетъ, что всякое ‘намренно-лубочное’ произведеніе непремнно будетъ художественнымъ. Иногда бываетъ такъ, что авторъ пишетъ ‘намренно лубочное’ произведеніе, а выходитъ — просто лубочное. Но все это не касается Чернышевскаго, а приводится здсь только для пополненія свдній г. Плеханова.}.
Но г. Плехановъ продолжаетъ гнваться. Теперь онъ оскорбленъ за Маркса, теперь онъ негодуетъ на слдующія мои слова: ‘и Марксъ, и Чернышевскій — оба заимствовали свое опредленіе капитала у Рикардо, причемъ Марксъ подъ вліяніемъ Родбертуса, нсколько видоизмнилъ, а Чернышевскій заимствовалъ почти буквально’ (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. II, стр. 11). Во-первыхъ — сердится г. Плехановъ, — Родбертусъ не имлъ никакого вліянія на Маркса, а во-вторыхъ, Чернышевскій взялъ опредленіе капитала не у Рикадро, а у Милля и у старыхъ буржуазныхъ экономистовъ (VII, 101). Что касается вліянія Родбертуса на Маркса, то это вопросъ, имющій, какъ вроятно извстно г. Плеханову, цлую литературу и pro и contra, а потому вполн возможно, что здсь мы не сойдемся съ г. Плехановымъ. Что же касается вопроса о томъ, отъ кого взялъ Чернышевскій опредленіе ‘капитала’, то здсь г. Плехановъ ломится въ открытую дверь: самъ Чернышевскій указываетъ, что его опредленіе капитала идетъ еще отъ А. Смита (Чернышевскій, Собр. сочин., т. VII, стр. 135). Могу уврить моего критика, что это мн извстно, но кром того мн извстно еще и нчто другое, а именно, что въ своихъ Комментаріяхъ къ Миллю Чернышевскій былъ подъ сильнымъ вліяніемъ Рикардо. ‘Капиталъ’ онъ опредляетъ словами Рикардо, принимаетъ и его теорію ренты, принимаетъ и его теорію цнности, изъ которой вышелъ также и Марксъ. Все это, конечно, хорошо извстно г. Плеханову — вдь это же область его спеціальности, но ему нужно защищать Маркса, который слишкомъ великъ, чтобы нуждаться въ защит г. Плеханова.
Не мене негодуетъ г. Плехановъ и на то, что соціализмъ Чернышевскаго я осмлился назвать ‘реальнымъ соціализмомъ’. Какъ извстно, марксисты различаютъ два вида соціализма: ‘научный соціализмъ’ — это марксизмъ, и ‘утопическій соціализмъ’ — это весь остальной соціализмъ. Коротко и ясно. Что такое утопическій соціализмъ?— Tout le socialisme moins les marxistes, — смло отвчаютъ марксисты въ стил аббата Сійеса. А такъ какъ Чернышевскій не былъ марксистомъ, то слдовательно онъ былъ представителемъ утопическаго соціализма. Мы не держимся этой наивной терминологіи, такъ какъ и въ марксизм видимъ утопическіе элементы, и въ утопическомъ соціализм видимъ элементы реалистическіе. Мы думаемъ, что реальный соціализмъ полагается на соціальныя силы народа, а утопическій соціализмъ — на соціальныя свойства націи, утопическій соціализмъ врить въ реформу сверху, съ высоты отвлеченныхъ теорій, а реальный соціализмъ знаетъ, что жизнь никогда не уложится въ теорію. Вотъ почему вра Герцена въ анти-мщанскія свойства русскаго народа была утопизмомъ, а мысль Чернышевскаго, что народъ самъ освободитъ себя — проявленіемъ реализма, вотъ почему ‘научный прогнозъ’ марксизма, втискивающій жизнь въ рамки теоріи, является въ значительной степени проявленіемъ утопизма, а отношеніе марксизма къ соціальнымъ силамъ народа — характернымъ примромъ реальнаго соціализма. И когда г. Плехановъ называетъ Чернышевскаго типичнымъ утопистомъ за то, что онъ возлагалъ свои надежды не на ‘объективную логику дйствительности’, а на ‘субъективную логику людей’, то я позволю себ въ вид примра замтить нашему марксисту, что Герценъ возлагалъ свои надежды именно въ ‘объективную логику вещей’ (анти-мщанство, какъ свойство русскаго народа) и что именно въ этомъ былъ его утопизмъ. Вдь весь вопросъ именно и заключается въ томъ, насколько врно ‘субъективная логика людей’ оцниваетъ и понимаетъ ‘объективную логику вещей’, можно опираться въ столь любезныя марксистамъ ‘противорчія дйствительности’, но понимать ихъ настолько неврно, что въ результат ‘научный соціализмъ’ впадетъ въ типично утопическія построенія, въ теоретичность, въ произвольность. Примромъ можетъ служить хотя бы марксистская Zusammenbruchstheorie, или теорія о ‘скачк изъ царства необходимости въ царство свободы’: это не мене утопично, чмъ герценовская вра въ анти-мщанство русскаго народа.
Слдуемъ дале за ‘критикой’ г. Плеханова. Онъ касается вопроса объ отношеніи экономическаго либерализма къ личисти и длаетъ слдующее замчаніе, которое мы приведемъ полностью: ‘Кстати, неужели г. Ивановъ-Разумникъ воображаетъ, будто кто-нибудь изъ буржуазныхъ экономистовъ отказался бы признать, что цль правительства — польза индивидуальнаго лица, что государство существуетъ для блага отдльнаго лица и т. д. Если да, то онъ жестоко ошибается. Каждый изъ этихъ экономистовъ обими руками подписался бы подъ этими положеніями. Дло было не въ томъ, что буржуазные противники Чернышевскаго не признавали ихъ, — за что нашъ авторъ и долженъ былъ бы поставить ихъ ‘въ одинъ рядъ съ величайшими представителями индивидуализма’. Дло было въ томъ, что буржуазные экономисты отстаивали такой общественный порядокъ, при которомъ эти положенія превращались въ пустую фразу. Вотъ тутъ-то и билъ ихъ Чернышевскій. Но нашъ авторъ и этого ‘не замтилъ’. Въ этомъ случа его, какъ кажется, сбилъ съ толку Спенсеръ со своей теоріей общества-организма’ (VII, 102—103).
Вотъ видите, какъ опредленно сказано. Сперва въ форм вопроса: ‘неужели г. Ивановъ-Разумникъ воображаетъ’… и ‘если да, то’…, а въ конц — уже прямое утвержденіе, что слона-то я и ‘не замтилъ’, и даже указаніе, что меня ‘сбилъ съ толку’ Спенсеръ… А теперь обратите вниманіе на слдующее мсто изъ ‘Исторіи русск. общ. мысли’: Чернышевскій, говорю я, въ стать ‘Экономическая дятельность и законодательство’ (не въ ней одной, конечно) ясно высказалъ, что экономическій либерализмъ не есть экономическій индивидуализмъ. ‘Они утверждаютъ,— говоритъ Чернышевскій про буржуазныхъ экономистовъ,— что, кто желаетъ прямого участія законодательства въ опредленіи экономическихъ отношеній, тотъ отдаетъ личность въ жертву деспотизма общества. Мы постараемся показать, что ихъ собственная теорія именно и ведетъ къ этому…, эта теорія повертывается ршительно въ невыгоду для личности’… ‘Изложивъ дале теорію laissez faire, aissez passer,— продолжаю я,— Чернышевскій приводитъ ее къ абсурду послдовательнымъ развитіемъ ея же основныхъ началъ, онъ доказываетъ, что система эта ‘въ теоріи ведетъ къ поглощенію личности государствомъ, а на практик служитъ оправданіемъ для реакціоннаго терроризма… Мы недовольны теоріею невмшательства власти въ экономическія отношенія вовсе не потому, чтобы были противниками личной самостоятельности. Напротивъ, именно потому и не нравится намъ эта теорія, что приводитъ къ результатамъ совершенно противнымъ своему ожиданію’… (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. II, стр. 30— 31). Не цитирую больше, такъ какъ тогда пришлось бы переписать еще цлыя страницы (см., напр., ibid., т. II, стр. 140—141 и др.), но и приведеннаго выше достаточно для того, чтобы осудитъ по заслугамъ критическій пріемъ г. Плеханова: онъ, ничтоже сумняся, моимъ же добромъ бьетъ мн челомъ и храбро заявляетъ, что я ‘не замтилъ’ какъ разъ того, о чемъ подробно и не одинъ разъ говорится въ моей книг. Кто же изъ насъ и чего ‘не замтилъ’?
Но все это только цвточки. До сихъ поръ нашъ марксистъ ‘не замчалъ’, не понималъ или понималъ ‘какъ разъ наоборотъ’ мннія и мысли пишущаго эти строки — и я охотно извиняю ему это, въ дальнйшемъ же онъ позволяетъ себ прилагать такой же пріемъ къ мыслямъ и мнніямъ Чернышевскаго — и это уже непростительно. Отношеніе Чернышевскаго къ общин — вотъ вопросъ, который г. Плехановъ ршаетъ настолько ‘по-марксистски’, что глазамъ своимъ не вришь — до такой степени искажается при этомъ центральная мысль Чернышевскаго. И вотъ почему мы долго остановимся на этомъ пункт и ршимся даже полностью переписать цлую страницу изъ критики г. Плеханова, надо, наконецъ, обратить вниманіе на то невроятное толкованіе мыслей и словъ Чернышевскаго, которое уже не въ первый разъ проповдуется г. Плехановымъ.
Не въ первый разъ производитъ нашъ марксистъ эту свою операцію надъ Чернышевскимъ: онъ впервые сдлалъ это въ своей старой стать начала девяностыхъ годовъ (см. въ сборник статей г. Бельтова-Плеханова: ‘За двадцать лтъ’ 1905 г. стр. 405), повторялъ въ другихъ статьяхъ и замткахъ (см. No 1 журнала ‘Соціалъ-демократъ’ за 1905 годъ), повторяетъ и теперь въ разбираемой нами стать. Въ чемъ же заключается столь упорно выставляемое г. Плехановымъ положеніе? Оно касается статьи Чернышевскаго ‘Критика философскихъ предубжденій противъ общиннаго владнія’. Дло въ томъ, что нашъ марксистъ долгое время ‘не замчалъ’ первыхъ страницъ этой статьи, а потомъ, въ одинъ прекрасный день, вдругъ замтилъ, понялъ ихъ и сдлалъ свое открытіе, о которомъ идетъ рчь. Открытіе заключалось въ томъ, что Чернышевскій-де со времени этой своей статьи измнилъ свой взглядъ на общину и сталъ считать ее вредною длянароднаго благосостоянія… И это подтверждается словами самого Чернышевскаго какъ-разъ первыми страницами его вышеназванной статьи… Слушайте:
‘Статья ‘Критика философскихъ предубжденій противъ общиннаго владнія’ доказываетъ,— пишетъ г. Плехановъ,— что страны, въ которыхъ сохранилось общинное владніе, могутъ, минуя фазисъ индивидуальной собственности, сразу перейти въ фазисъ собственности соціалистической. И она доказываетъ это поистин блестящимъ образомъ. Но она доказываетъ это именно вообще, въ отвлеченномъ смысл, но не примнительно къ Россіи. Что же касается Россіи, то судьба общины въ ней, какъ видно, уже тогда представлялась Чернышевскому совершенно безнадежной. Въ этомъ легко убдится всякій, кто дастъ себ трудъ прочитать внимательно первыя три страницы знаменитой статьи. Чернышевскій говоритъ тамъ:
‘Мн совстно вспоминать о безвременной самоувренности, съ которою поднялъ я вопросъ объ общинномъ владніи. Этимъ дломъ я сталъ безразсуденъ,— скажу прямо, сталъ глупъ въ своихъ собственныхъ глазахъ’ (Соч. Чернышевскаго, т. IV, стр. 304).
‘Почему же? Потому ли, что противники обнаружили предъ Чернышевскимъ слабость его аргументаціи? Нтъ.
‘Напротивъ, говоритъ Чернышевскій, со стороны успха именно этой защиты я могу признать за своимъ дломъ чрезвычайную удачу: слабость аргументовъ, приводимыхъ противниками общиннаго владнія, такъ велика, что безъ всякихъ опроверженій съ моей стороны начинаютъ журналы, сначала ршительно отвергавшіе общинное владніе, одинъ за другимъ длать все больше и больше уступокъ общинному поземельному принципу’ (ibid., стр. 306). ‘Въ чемъ-же дло? А вотъ въ чемъ:
‘Какъ ни важенъ представляется мн (продолжаетъ Чернышевскій) вопросъ о сохраненіи общиннаго владнія, но онъ все-таки составляетъ только одну сторону дла, которому принадлежитъ. Какъ высшая гарантія благосостоянія людей, до которыхъ относится, этотъ принципъ получаетъ смыслъ только тогда, когда уже даны другія низшія гарантіи благосостоянія, нужныя для доставленія его дйствію простора (ibid., стр. 306).
‘Вотъ этихъ-то низшихъ гарантій и не видлъ Чернышевскій въ тогдашней Россіи, — заключаетъ г. Плехановъ.— Т конкретныя условія, среди которыхъ суждено было развиваться русской общин, были до такой степени неблагопріятны для нея, что невозможно было ожидать ея непосредственнаго перехода въ высшую фазу общественнаго владнія землей. Она становилась вредной для народнаго благосостоянія. А потому нелпо было защищать ее. И потому же стыдился Чернышевскій того, что онъ выступилъ на ея защиту.
‘Отсюда слдуетъ (это все еще продолжаетъ г. Плехановъ), что ссылаться въ свою пользу на статью ‘Критика философскихъ предубжденій противъ общиннаго владнія’ народники и субъективисты не имли ни малйшаго права. Напротивъ, она должна была бы вызывать въ нихъ довольно непріятныя представленія. Они должны были бы сказать себ: если Чернышевскій стыдился самого себя потому, что онъ защищалъ русскую общину въ конц 50-хъ годовъ, то кольми паче сталъ бы онъ стыдиться насъ, требующихъ отъ полицейскаго государства ‘закрпленія общины’ въ 70-хъ, 80-хъ и даже 90-хъ годахъ. Задалъ бы онъ намъ, еслибъ жестокая судьба не удалила его съ литературной сцены’.
‘Народники не говорили себ этого, такъ какъ они совсмъ не были расположены вдумываться въ первыя страницы статьи ‘Критика философскихъ предубжденій’. Не говоритъ этого своему читателю и г. Ивановъ-Разумникъ’… (VII, 103—105).
Такъ говоритъ г. Плехановъ. Посмотримъ же теперь, чего онъ не говоритъ своему читателю.
Когда была написана Чернышевскимъ эта его статья ‘Критика философскихъ предубжденій’? Въ конц 1858 года. Вотъ моментъ, начиная съ котораго Чернышевскій сталъ ‘стыдиться самого себя’ за то, по мннію г. Плеханова, что выступилъ на защиту русской общины, начиная съ этого момента, Чернышевскій понялъ, что въ виду неблагопріятныхъ конкретныхъ условій русской жизни община ‘становилась вредной для народнаго благосостоянія, а потому нелпо было защищать ее’… Чернышевскій понялъ это въ конц 1858 года — понялъ и устыдился самъ себя… Запомнимъ это и пойдемъ дальше.
Въ то самое время, когда Чернышевскій писалъ эту свою статью, въ которой стыдился своей былой защиты общиннаго владнія въ современной ему Россіи и признавалъ эту общину вредной для народнаго благосостоянія,— въ это самое время Чернышевскій написалъ письмо къ Герцену, а въ немъ — свое знаменитое воззваніе къ русской молодежи: ‘умрите за сохраненіе равнаго права каждаго крестьянина на землю, умрите за общинное начало!’ Вы видите, такимъ образомъ, что Чернышевскій признавалъ общину вредной для народнаго благосостоянія — въ ‘Современник’, а въ ‘Колокол’ онъ въ то же самое время призывалъ русскую молодежь умереть за это вредное для народа начало!… Тутъ какъ будто что-то не такъ, и читатели г. Плеханова, вроятно, не мало смущены такимъ пассажемъ… Но этотъ пассажъ, къ довершенію всего, не является случайнымъ: въ конц 1858 года Чернышевскій окончательно устыдился самъ себя и призналъ общинное землевладніе вреднымъ для Россіи, и тутъ же, немедленно сталъ во всхъ своихъ дальнйшихъ статьяхъ 1859—1862 гг. продолжать свою прежнюю защиту общины, доказывать ея пользу для современной ему Россіи. Этого г. Плехановъ не говоритъ своимъ читателямъ. Въ No 7 ‘Современника’ за 1859 годъ, въ библіографіи журнальныхъ статей по крестьянскому вопросу, Чернышевскій попрежнему отстаиваетъ русскую общину, полемизируя съ нкіимъ Тернеромъ, въ No 10 за тотъ же годъ, въ стать ‘Суевріе и правила логики’, онъ снова отстаиваетъ общину, но при этомъ снова подчеркиваетъ, что стыдится какихъ-то былыхъ своихъ подвиговъ, ‘не можетъ не красня вспомнить’ о нихъ. Какіе же это подвиги? Ужъ врно не отстаиваніе русской общины, которую Чернышевскій продолжаетъ отстаивать въ этой же самой стать! И поздне, въ 1860 и 1861 году, Чернышевскій продолжаетъ стоять на прежней точк зрнія на русскую общину, въ заключительныхъ строкахъ (1861 г.) своего комментированнаго перевода Милля онъ снова повторяетъ свои исконныя мысли и требуетъ ‘законодательнаго охраненія’ общины. Можно привести еще десятки и десятки цитатъ изъ статей Чернышевскаго 1859—1861 г., и во всхъ нихъ будетъ все то же отстаиваніе русской поземельной общины, и ни въ одной не будетъ подтвержденія невроятной теоріи г. Плеханова. И въ то же время Чернышевскій все боле и боле ‘стыдится’ былыхъ своихъ ‘подвиговъ’, не можетъ вспоминать о нихъ ‘не красня’, впервые это и высказано имъ на первыхъ страницахъ ‘Критики философскихъ предубжденій’.
Какіе же это ‘подвиги’? Чего ‘стыдится’ Чернышевскій? Почему восклицаетъ онъ: ‘какъ я былъ глупъ!’? Это осталось совершенно непонятнымъ г. Плеханову, онъ принялъ a la lettre вс восклицанія Чернышевскаго, ршилъ, что Чернышевскій призналъ общину вредной и стыдился ея былой защиты… Трудно врить, что на этомъ можетъ настаивать человкъ, имющій хоть небольшое понятіе объ исторіи общественныхъ теченій шестидесятыхъ годовъ… Длать нечего, приходится объяснить г. Плеханову въ чемъ тутъ было дло {Подробне см. въ нашей стать: ‘Общественныя и умственныя теченія шестидесятыхъ годовъ’, ‘Ист. русск. литер. XIX в.’, изд. ‘Міръ’, т. III.}.
Чего ‘стыдился’ Чернышевскій?— ‘Трудно объяснить причину моего стыда, но постараюсь сдлать это какъ могу’,— отвчаетъ самъ Чернышевскій. Отчего же это ему ‘трудно объяснить’? Трудно, конечно, лишь по вншнимъ, цензурнымъ условіямъ, потому что причина ‘стыда’ Чернышевскаго лежитъ въ области роста политическаго сознанія отъ 1856 до 1861 года. Когда Чернышевскій впервые выступилъ съ рядомъ статей въ защиту общиннаго землевладнія (это было въ 1856 году), — между обществомъ и правительствомъ не было еще расхожденія. Общество врило въ благія начинанія правительства, въ широту великой реформы — освобожденія крестьянина. Въ 1857 г. это отношеніе еще продолжалось, несмотря на нершительныя дйствія правительства, на его колебанія, на его непослдовательность. Когда въ конц 1857 года появились знаменитые рескрипты (отъ 20 ноября, 5 и 24 декабря 1857 г.), то въ ‘либеральномъ’ лагер было всеобщее ликованіе, а въ то время почти все прогрессивное русское общество стояло въ рядахъ ‘либерализма’. Чернышевскій радовался и умилялся вмст со всми, врилъ въ возможность коренной реформы сверху и не отставалъ въ проявленіи своихъ чувствъ отъ самыхъ пылкихъ либераловъ. Просмотрите его ‘Замтки о журналахъ’ 1856—1857 г.— и вы увидите, какъ Чернышевскій, пережившій черную полосу 1848—1855 гг., восхищался ‘кроткимъ и правосуднымъ правленіемъ Александра II’, какъ онъ возлагалъ ‘непоколебимыя надежды на счастливыя судьбы русскаго народа’, ибо он составляютъ ‘предметъ заботъ и желаній нашего Монарха, любящаго Свой народъ и любимаго имъ’… (‘Современникъ’, 1856 г., No 9). Въ 1857 году Чернышевскій мене экспансивно выражаетъ свои восторги — онъ видитъ медлительность и нершительность правительства, онъ начинаетъ возлагать надежды не на благія намренія высокопоставленныхъ лицъ, а на ‘главную движущую силу жизни’ той эпохи — экономическое развитіе (‘Современникъ’, 1857 г., No 11). но какъ-разъ въ это время появляются рескрипты отъ 20 ноября, 5 и 24 декабря 1857 г.— объ открытіи Губернскихъ Комитетовъ въ нсколькихъ губерніяхъ, этимъ положено начало освобожденія крестьянъ. Въ самомъ начал 1858 года Чернышевскій пишетъ статью ‘О новыхъ условіяхъ сельскаго быта’, эпиграфомъ къ которой беретъ слова: ‘возлюбилъ еси правду и возненавидлъ еси беззаконіе, сего ради помаза тя Богъ твой’… (‘Современникъ’, 1858 г., No 2).
И вдругъ, въ конц того же самаго 1858 года Чернышевскій пишетъ-покаянныя первыя страницы ‘Критики философскихъ предубжденій’. Что случилось? Въ середин 1858 г. случился быстрый, но давно назрвавшій переходъ лваго крыла русскаго общества въ оппозицію, сперва умренную, а чмъ дальше, тмъ боле рзкую, революціонную. Совершалась дифференціація русскаго общества шестидесятыхъ годовъ на разныя политическія группы, былой, наивный, всеобщій либерализмъ отжилъ свое время. Въ середин 1858 года окончательно опредляется демократическое и соціалистическое направленіе ‘Современника’, Добролюбовъ рзко разрываетъ съ ‘либералами’ на извстномъ обд въ память Блинскаго 6 іюня 1858 г., ‘Современникъ’ начинаетъ безпощадно высмивать многоглаголаніе либераловъ, ихъ безпочвенныя надежды, ихъ вру въ реформу свыше. Чернышевскій безповоротно отказывается отъ этой вры, отъ мысли о возможности провести освобожденіе крестьянъ въ полномъ размр — съ достаточнымъ количествомъ общинной земли и безъ отягощенія выкупными платежами. Что было тмъ послднимъ толчкомъ, который заставилъ Чернышевскаго и его группу покончить вс счеты съ былыми упованіями и надеждами? Этимъ толчкомъ было окончательно опредлившееся направленіе бюрократическаго творчества и первые практическіе шаги Губернскихъ Комитетовъ въ середин того же 1858 года. Сразу выяснилась безповоротность двухъ главныхъ пунктовъ приближавшейся реформы: громадность выкупной суммы и нищенскіе надлы. При этихъ условіяхъ даже община не можетъ спасти крестьянство отъ разоренія, — думалъ Чернышевскій. А если такъ, то пусть лучше реформы совсмъ не будетъ, пусть лучше остается крпостное право: ‘чмъ хуже, тмъ лучше’. Тогда, быть можетъ, реформа не будетъ дана въ урзанномъ вид сверху, а будетъ взята и добыта снизу, въ полномъ своемъ объем. Такъ перешелъ Чернышевскій на революціонный путь и продолжалъ идти по немъ все дальше и дальше до самаго конца своей короткой дятельности.
Въ автобіографическомъ роман ‘Прологъ пролога’, написанномъ Чернышевскимъ уже въ Сибири, мы найдемъ яркую обрисовку этихъ мыслей Чернышевскаго посл его разрыва съ либерализмомъ. ‘Толкуютъ: освободимъ крестьянъ, — говоритъ герой этого романа, Волгинъ, въ лиц котораго Чернышевскій хотлъ дать свой портретъ.— Гд силы на такое дло? Еще нтъ силъ. Нелпо приниматься за дло, когда нтъ силъ на него. А видите, къ чему идетъ: станутъ освобождать. Что выйдетъ?— сами судите, что выходитъ, когда берешься за дло, котораго не можешь сдлать. Натурально, что: испортишь дло, выйдетъ мерзость… Эхъ, наши господа эмансипаторы, вс эти ваши Рязанцевы съ компаніею!— вотъ хвастуны-то, вотъ болтуны-то, вотъ дурачье-то!’ {Чернышевскій относитъ этотъ разговоръ къ осени 1857 года, въ. дйствительности онъ могъ происходить только осенью 1858 г., когда Чернышевскій-Волгинъ разошелся во взглядахъ съ ‘либералами’ — Кавелинымъ (Рязанцевъ) и другими ‘эмансипаторами’.}. И, стоя на такой точк зрнія, Волгинъ-Чернышевскій склоняется къ теоріи ‘чмъ хуже, тмъ лучше’: ‘пусть дло объ освобожденіи крестьянъ будетъ передано въ руки людямъ помщичьей партіи. Разница не велика’… Съ нимъ спорятъ: ‘изъ-за чего идетъ борьба между прогрессистами и помщичьей партіей? Изъ-за того, съ землею или безъ земли освободитъ крестьянъ. Это колоссальная разница’.— ‘Нтъ, не колоссальная, а ничтожная, — отвчаетъ Волгинъ.— Была бы колоссальная, если бы крестьяне получили землю безъ выкупа. Взять у человка вещь или оставить ее у человка, но взять съ него плату за нее — все равно… Выкупъ — та же покупка. Если сказать правду, лучше пусть будутъ освобождены безъ земли.
— Я не ждалъ услышать отъ васъ это, — сказалъ Соколовскій {Подъ именемъ Соколовскаго выведенъ Сраковскій, офицеръ-полякъ (о немъ см. въ переписк Плещеева), впослдствіи казненный во время возстанія 1863—64 гг.}: — вы говорите, какъ человкъ помщичьей партіи.
— Вопросъ поставленъ такъ,— вяло отвчалъ Волгинъ:— поэтому я и не интересуюсь имъ.
— Чего же вы хотли бы? Освобожденія съ землею безъ выкупа? Это невозможно.
— Я и говорю: вопросъ поставленъ такъ, что я не нахожу причинъ горячиться даже изъ-за того, будутъ или не будутъ освобождены крестьяне’… (Чернышевскій, Собр. соч., т. X, ч. г. ‘Прологъ пролога’, стр. 91, 13—164 и др., курсивъ нашъ).
Если читателю извстно все это, то онъ легко пойметъ и три первыя страницы ‘Критики философскихъ предубжденій’, непонятыя г. Плехановымъ. Чернышевскій не вритъ больше въ реформу свыше, онъ стыдится своихъ былыхъ увлеченій, своихъ диирамбовъ правительству, своего ‘легкомыслія’ по вопросу объ освобожденіи съ сохраненіемъ или разрушеніемъ общины. Точно тутъ въ общин дло!— говоритъ Чернышевскій: — вдь все дло въ освобожденіи безъ выкупа или съ самымъ небольшимъ выкупомъ: ‘на предположеніи этихъ двухъ условій была основана та горячность, съ какою я выставлялъ общинное владніе необходимымъ довершеніемъ гарантій благосостоянія’ (ibid., т. IV, стр. 307). Но теперь надежды эти рухнули,— а если такъ, то и община ничему не поможетъ, если такъ, то хоть обезземеливайте крестьянъ, хоть оставляйте крпостное право — хуже не будетъ… ‘Какъ бы то ни было, но пошло въ ходъ глупымъ образомъ начатое мною дло объ общинномъ владніи. Не вс смотрятъ на него съ тмъ чувствомъ отвращенія и негодованія, какое внушаетъ оно мн теперь, по разрушеніи надеждъ, въ которыхъ было начато мною. Теперь, я уже сказалъ, я желалъ бы, быть можетъ, чтобы все оно пропало’… (ibid., подчеркнуто нами). А такъ какъ все равно оно ‘пропасть’ не можетъ, то Чернышевскій — ‘длать нечего’ — участвуетъ въ его дальнйшемъ веденіи (ibid.) и все-таки продолжаетъ отстаивать общину, а не обезземеливаніе и не частную земельную собственность. И тутъ же, сознавая свою былую ‘глупость’ и ‘стыдясь’ ея, онъ восклицаетъ (въ письм къ Герцену): ‘умрите за общинное начало!’ {Характерной иллюстраціей къ этимъ ‘революціоннымъ’ взглядамъ Чернышевскаго можетъ служить знаменитая прокламація ‘Къ барскимъ крестьянамъ’, составленная наврное Чернышевскимъ. Что же касается указаннаго письма къ Герцену, то оно несомннно принадлежитъ Чернышевскому, какъ это свидтельствуетъ А. А. Слпцовъ, извстный въ 60-хъ годахъ членъ ‘Земли и воли’, другъ Н. Серно-Соловьевича, хорошо знавшій Чернышевскаго.— Оставшіеся посл смерти А. А. Слпцова бумаги, находятся теперь въ архив М. К. Лемке.}.
А теперь перечтите т цитаты, которыя сдлалъ изъ статьи Чернышевскаго г. Плехановъ, перечтите слова самого г. Плеханова — и вы увидите, до какой степени ‘наоборотъ’ понялъ Чернышевскаго нашъ марксистъ. Это nec plus ultra пониманія навыворотъ. ‘Община становилась вредной для народнаго благосостоянія’! ‘Чернышевскій стыдился самого себя потому, что онъ защищалъ русскую общину въ конц 50-хъ годовъ’!— Вдь это же крайній предлъ непониманія! Бюрократическая реформа сверху — вотъ что становилось вреднымъ для народнаго благосостоянія, своей былой вры въ эту реформу — вотъ чего ‘стыдился’ Чернышевскій. ‘Мы увлекались, да увидли, что насъ дурачили’, — такъ характеризовалъ Чернышевскій (въ 1861 г.) періодъ своего либерализма, вотъ почему восклицалъ онъ: ‘какъ я былъ глупъ!’. А г. Плехановъ съ неподражаемымъ простодушіемъ увряетъ, что Чернышевскій устыдился своей защиты русской общины! Еще бы, помилуйте: самъ Чернышевскій заявилъ, что съ отвращеніемъ и негодованіемъ смотритъ на начатое имъ дло объ общинномъ владніи!
Эта душевная простота г. Плеханова до того меня трогаетъ, что я, въ pendant ему, хочу открыть еще два совершенно новыхъ к никмъ раньше не замченныхъ основныхъ воззрнія Чернышевскаго. Вотъ первый пунктъ: въ роман ‘Прологъ пролога’ Соколовскій уговариваетъ Волгина добиваться уничтоженія тлеснаго наказанія розгами и шпитцрутенами, а Волгинъ-Чернышевскій отвчаетъ: ‘…я не хочу помогать вашему проекту. Я не желаю, чтобы длались реформы, когда нтъ условій, необходимыхъ для того, чтобы реформы производились удовлетворительнымъ образомъ’… (op. cit., стр. 121). Слово въ слово то самое, что и объ освобожденіи крестьянъ съ землею въ общинномъ владніи! И если въ послднемъ случа это означало, что Чернышевскій признаетъ русскую общину ‘вредной для народнаго благосостоянія’, то въ случа только-что указанномъ это означаетъ — эврика!— что по мннію Чернышевскаго отмна розги тоже вредна для народнаго благосостоянія! Удивительно, какъ никто раньше этого не замтилъ! И чего смотрлъ г. Плехановъ?— А вотъ и пунктъ второй: если въ конц 1858 года Чернышевскій сознался въ своей ‘глупости’ за защиту имъ русской общины и если г. Плехановъ съ умилительнымъ простодушіемъ понялъ это текстуально, то позвольте мн принять за чистую монету и слдующее ‘сознаніе’ Чернышевскаго — на этотъ разъ ужъ не въ ‘глупости’, а въ ‘измн народу’. Въ первомъ изъ знаменитыхъ ‘Писемъ безъ адреса’ (т.-е. писемъ къ Александру II) Чернышевскій говоритъ о самомъ себ: ‘…я понимаю, что длаю: я измняю народу… Да, я измняю своему убжденію и своему народу. Это низко’… и т. д. (Собр. соч., т. X, ч. II, стр. 295). Это ‘сознаніе’ говоритъ само за себя: Чернышевскій въ начал 1862 года ‘измнилъ народу’ и перешелъ на сторону бюрократіи,— какъ этого ‘не замтилъ’ г. Плехановъ, удивляюсь! Странно, правда, что за эту ‘измну народу’ Чернышевскаго скоро посадили въ крпость, а затмъ держали двадцать лтъ въ Сибири, странно — но что подлаешь! Вдь это не боле странно, чмъ то необъяснимое обстоятельство, что только-что признавъ въ одной стать русскую общину ‘вредной для народнаго благосостоянія’, Чернышевскій тмъ же перомъ и тми же чернилами тутъ же написалъ другую статью, въ которой восклицалъ: ‘умрите за сохраненіе равнаго права каждаго крестьянина на землю, умрите за общинное начало’…
Вотъ сколько новыхъ открытій ad usum г. Плеханова! Чернышевскій — сторонникъ сохраненія розги и Чернышевскій — измнникъ народу: это открытіе не меньшей цнности, чмъ невроятное открытіе г. Плеханова о Чернышевскомъ — противник русской общины! Г. Плехановъ выпустилъ въ свтъ толстую книгу о Чернышевскомъ sub specie marxismi: странно, что мы не находимъ въ ней всхъ этихъ новыхъ точекъ зрнія на Чернышевскаго…
Я позволилъ себ сказать, что г. Плехановъ исказилъ одинъ изъ основныхъ пунктовъ міровоззрнія Чернышевскаго, полагаю, что это теперь достаточно подтверждено неоспоримыми данными. Но если даже обликъ Чернышевскаго былъ такъ грубо искаженъ въ зеркал марксистской истины, то можно себ представить, что получилось въ этомъ зеркал отъ міровоззрнія Михайловскаго! Весь хваленый ‘объективизмъ’ нашего марксиста сразу сошелъ на нтъ, лишь только рчь зашла о ‘субъективизм’! Отнестись къ Михайловскому пристрастне и несправедливе г. Плеханова — довольно мудрено, какъ видно, г. Плехановъ и до сихъ поръ еще злобствуетъ на него, сводитъ съ нимъ старые полемическіе счеты… А казалось бы, можно съ большей вдумчивостью остановиться передъ еще свжей могилой и безпристрастне оцнить послдняго изъ ряда великихъ русскихъ публицистовъ XIX вка.
Но г. Плехановъ не хочетъ воздать должное своему былому противнику, онъ силится смотрть на него сверху внизъ, несмотря на то, что ихъ взаимное положеніе какъ разъ обратное… Онъ заявляетъ, что Чернышевскій былъ ‘по крайней мр на три головы’ выше Михайловскаго, что міровоззрніе Михайловскаго было ‘страшнымъ пониженіемъ’ уровня русской общественной мысли по сравненію съ уровнемъ начала сороковыхъ годовъ и — договоримъ за г. Плеханова — съ уровнемъ девяностыхъ годовъ. Послднее само собой разумется: чмъ ниже Михайловскій, тмъ выше г. Плехановъ, чмъ слабе и ошибочне народничество, тмъ сильне и истинне марксизмъ. Но именно потому нашему марксисту и слдовало, хотя бы изъ чувства личнаго достоинства и самоуваженія, скоре переоцнить, чмъ недооцнить Михайловскаго. А онъ вмсто этого занялся измреніемъ роста… Я сильно опасаюсь однако, какъ бы г. Плехановъ не оказался ‘по крайней мр на три головы’ ниже того человка, на котораго онъ столь тщетно пытается смотрть сверху внизъ…
Но оставимъ въ сторон вс эти партійные счеты, Михайловскій выше ихъ. И тмъ хуже для г. Плеханова, если онъ не хочетъ или не уметъ воздать должное своему былому противнику: этимъ онъ себя не возвеличитъ. Обратимся лучше къ той критик, которой г. Плехановъ въ тысячу первый разъ подвергаетъ ‘субъективизмъ’ Михайловскаго съ высоты своего объективнаго величія.
‘…Въ чемъ заключается главная отличительная черта субъективизма?’ — спрашиваетъ г. Плехановъ, обращаясь за отвтомъ къ ‘Исторіи русск. общ. мысли’, и приводитъ отвтъ: ‘субъективизмь есть признаніе телеологизма въ соціологіи’. Если г. Плехановъ пожелалъ обратиться за отвтомъ къ моей книг, то онъ долженъ былъ привести полный отвтъ на поставленный имъ вопросъ, а не замалчивать дв трети отвта. На страницахъ 175—187 второго тома своей книги я подробно говорю о томъ, что ‘субъективизмъ’ Михайловскаго характеризуется тремя главными отличительными чертами — примненіемъ къ соціологіи телеологизма, категоріи справедливости и категоріи возможности: ‘эти три стороны главнымъ образомъ и опредляютъ собой субъективизмъ Михайловскаго’ (т. II, стр. 179, см. еще стр. 184 и др.). Кажется, это достаточно ясно сказано, отчего же нашъ критикъ умалчиваетъ о двухъ изъ этихъ трехъ сторонъ? Причина простая: о категоріи справедливости, о примненіи этики къ соціологіи онъ молчитъ потому, что ему слишкомъ памятны т удары критики, которые испыталъ на себ марксизмъ за отрицаніе этого примненія. Именно въ этой области субъективизмъ Михайловскаго одержалъ полную побду надъ марксизмомъ, именно въ этой области марксисты стали въ конц концовъ растерянно отмалчиваться на вс возраженія — характерные примры этого приводятся въ моей книг (напр., т. II, стр. 381—384). И г. Плехановъ предпочитаетъ не упоминать объ этомъ щекотливомъ вопрос, не думаю, чтобы эта тактика замалчиванія могла помочь марксизму. Молчитъ г. Плехановъ также и о примненіи къ соціологіи категоріи возможности, характерномъ для ‘субъективизма’. Причина тоже простая: вся дальнйшая критика г. Плеханова построена на смшеніи понятій детерминизма и фатализма, его возраженія не могли бы имть мста, если бы онъ обратилъ вниманіе свое и читателей на то положеніе субъективизма, что ‘въ соціологіи примнима не только категорія необходимости, но и категорія возможности’ (ibid, т. II, стр. 176). Таковы пріемы критики г. Плеханова. Что прикажете длать съ людьми, которые не то что не могутъ понять, а просто не хотятъ понять, не хотятъ даже услышать, и, заткнувъ пальцами уши, кричатъ по-фамусовски: ‘не слушаю! подъ судъ! подъ судъ!’
Читатель видитъ, до какой степени ‘не объективно’ (мягко говоря) поступаетъ нашъ объективный соціологъ съ ненавистнымъ ему ‘субъективизмомъ’: онъ на дв трети замалчиваетъ его. Такъ и быть, оставимъ въ сторон то, о чемъ ‘не говоритъ’ г. Плехановъ, посмотримъ, что же онъ ‘говоритъ’ о субъективизм. Вотъ его главный доводъ: субъективизмъ противопоставляетъ субъективныя стремленія людей объективному ходу общественнаго развитія, а это ‘просто-напросто нелпо’, ибо первыя обусловливаются вторымъ. ‘Другими словами, ошибка субъективизма, — какъ и всякаго утопизма вообще, — заключается въ томъ, что онъ, смотря на сознательную дятельность людей, какъ на причину общественнаго развитія, не понимаетъ того, что прежде чмъ стать его причиной, дятельность эта по необходимости должна явиться его слдствіемъ’ (VII, 109 и 114). Нтъ, Михайловскій хорошо понималъ эту старую истину, но кром того онъ понималъ еще и другую, недоступную сознанію господъ объективныхъ соціологовъ: онъ понималъ, что, будучи слдствіемъ общественнаго развитія, сознательная дятельность людей въ свою очередь неизбжно является причиной его. Между объективнымъ ходомъ общественнаго развитія и субъективными стремленіями людей имется не простое одностороннее дйствіе, а взаимодйствіе, и отрицать это — ‘просто-напросто нелпо’…
Но тутъ нашъ марксистъ выставляетъ слдующую неотразимую дилемму: ‘или субъективныя стремленія соціологовъ противорчатъ объективному ходу общественнаго развитія и тогда такому соціологу не суждено видть свои стремленія осуществленными, или же его субъективныя стремленія опираются на объективный ходъ общественнаго развитія и выражаютъ его собой, и тогда соціологу нтъ ни малйшей надобности становиться на особую субъективную точку зрнія по той простой причин, что тогда субъективное совпадаетъ съ объективнымъ’ (VII, 109). Пусть такъ, намъ осталось только узнать этотъ единый и неизбжный ‘объективный ходъ общественнаго развитія’. Марксисты и даютъ намъ его въ своемъ ‘научномъ прогноз’, увренные въ его фатальности. Блаженны врующіе — и такими врующими фаталистами всегда были ортодоксальные марксисты, они не видли возможности разнопричинности тождественныхъ слдствій, возможности того, что одно и то же слдствіе можетъ быть результатомъ различныхъ причинныхъ рядовъ (см. объ этомъ въ ‘Ист. русск. общ. мысли’, т. II, стр. 366—367). Это значитъ, иными словами, что остается неопровергнутой возможность различныхъ путей объективнаго хода общественнаго развитія, остается неопровергнутымъ примненіе категоріи возможности къ соціологіи. Все наше отношеніе къ живымъ вопросамъ общественности покоится на этомъ неопровергнутомъ — ибо неопровержимомъ — положеніи, наша практика исходитъ изъ этой теоріи {См. выше послднія страницы статьи ‘Жизнь и теоріи’.}. А если такъ, то и неотразимая дилемма г. Плеханова ршается совсмъ просто: да, мои субъективныя стремленія или противорчатъ, или не противорчатъ объективному ходу развитія, но какъ быть, если этотъ ‘объективный ходъ’ можетъ направиться по двумъ путямъ? Марксисты врятъ, что путь этотъ только единъ и что они стоятъ на немъ — въ-этомъ вдь и заключается абсолютная марксистская истина, эта вра марксизма въ свой ‘научный прогнозъ’ умилительна, но не общеобязательна, это не наука, а религія. Въ области же науки мы здсь вплотную подошли къ ряду глубочайшихъ философскихъ проблемъ — о детерминизм, о свобод воли, о категоріи возможности и т. п., разобраться во всхъ этихъ вопросахъ г. Плехановъ совершенно безсиленъ, такъ какъ стоитъ на почв наивной матеріалистической философіи. Объ этомъ, впрочемъ, ниже.
Мн незачмъ подробно останавливаться на вопрос: что же лежитъ въ основ этого расхожденія марксистскаго ‘объективизма’ съ народническимъ ‘субъективизмомъ’? Читатели знаютъ, что въ основ этого расхожденія лежитъ различное отношеніе къ человческой личности. Анти-индивидуалистическая теорія марксизма и индивидуалистическая концепція народничества не примиримы и не соединимы, выборъ между ними длается безсознательно и на психологической почв. Читатель знаетъ, что для насъ личность есть высшая точка человческаго міровоззрнія и всемірной исторіи, отношеніе же марксизма къ личности достаточно извстно. Спорить тутъ не о чемъ, тутъ надо только установить фактъ расхожденія.
Но когда отъ этого общаго положенія споръ переходитъ на частные вопросы, то тутъ уже нельзя оставлять безъ вниманія явныя искаженія и намренныя или ненамренныя Извращенія. Мы уже видли, что г. Плехановъ дйствительно исказилъ центральную мысль Чернышевскаго, мы вынуждены теперь показать, до какой степени ‘наоборотъ’ понимаетъ нашъ критикъ Михайловскаго. И, къ сожалнію, при этомъ безспорно выяснится, что искаженіе это является явно намреннымъ.
Рчь идетъ о синтез ‘соціализма’ и ‘политики’ во второй половин семидесятыхъ годовъ народовольцами вообще и Михайловскимъ въ особенности. Какъ извстно, Михайловскій сначала отрицательно относился ко всякимъ политическимъ реформамъ, полагая, что буржуазная конституція можетъ ухудшить положеніе народа, свобода и права, конечно, желательны, но — ‘да будутъ они прокляты, если они не только не дадутъ намъ возможности разсчитаться съ долгами (народу), но еще увеличатъ ихъ!’ Такъ восклицалъ Михайловскій (въ 1873 году) и высказывалъ этимъ завтнйшую мысль всего современнаго ему народничества. Но скоро онъ созналъ свою ошибку, онъ понялъ, что, отстраняясь отъ политической борьбы, соціалисты только способствуютъ развитію буржуазіи, уже въ 1876 году Михайловскій твердо сталъ на эту точку зрнія, къ которой вскор склонилось почти все народничество. Въ первыхъ нумерахъ ‘Народной Воли’ за 1879 г. Михайловскій имлъ возможность ясно и открыто высказать эту свою мысль, отъ которой впослдствіи никогда не отказывался. (См. обо всемъ этомъ ‘Ист. русск. общ. мысли’, т. II, стр. 109—111, 114—116 и др.).
Все это общеизвстно. Но вотъ г. Плеханову хочется доказать, что и въ восьмидесятыхъ годахъ Михайловскій стоялъ на своей первоначальной точк зрнія. Это онъ доказываетъ двумя путями. Первый — ссылка на статью г. Николадзе ‘Освобожденіе Н. Г. Чернышевскаго’ (‘Былое’, 1906 г., No 9). Г. Николадзе разсказываетъ, что когда онъ — дло было въ 1882 году — въ разговор съ Михайловскимъ выразилъ изумленіе, что народовольцы въ своихъ переговорахъ со Священной Дружиной предъявляютъ лишь ‘требованія узко-соціалистическаго характера, безъ политической подкладки’, то Михайловскій будто бы отвтилъ, что партія теперь убдилась, что политическія реформы поведутъ къ упроченію во власти буржуазіи и что это будетъ не прогрессъ, а регрессъ (loc. cit, стр. 255—256). ‘Нечего сказать, превосходный синтезъ соціализма и политики!’ — иронически комментируетъ это г. Плехановъ. Нечего сказать, превосходный способъ критики! Имя передъ собою десятокъ томовъ сочиненій Михайловскаго, г. Плехановъ обращается къ стать г. Николадзе. Онъ забываетъ при этомъ сообщить своимъ читателямъ, что сама редакція ‘Былого’ дважды подчеркиваетъ крайнюю субъективность этой статьи, онъ забываетъ при этомъ обратить вниманіе на воспоминанія самого Михайловскаго и его отзывъ о г. Николадзе (напечатано въ No 54 ‘Революціонной Россіи’ и перепечатано въ ‘Быломъ’, 1907 г., No 9, стр. 212). Если даже и допустить, что память не измнила г. Николадзе и что Михайловскій дйствительно произнесъ приписываемую ему фразу, то это еще нисколько не ршаетъ вопроса, почему Михайловскій могъ сказать это г. Николадзе, которому онъ ‘не особенно доврялъ’ (ibid.). Все это надо принять во вниманіе, прежде чмъ позволять себ судить обо всемъ этомъ.
Но главное: вдь отъ Михайловскаго намъ осталось богатое литературное наслдство, въ которомъ г. Плехановъ можетъ искать подтвержденія своей невроятной мысли о томъ, что Михайловскій не признавалъ ‘синтеза соціализма и политики’. И г. Плехановъ пытается сдлать это. Онъ переписываетъ изъ статьи Михайловскаго (1873 года!) большую цитату, заканчивающуюся извстнымъ намъ ‘проклятіемъ’ правамъ и свобод, — и заключаетъ: ‘этотъ ‘синтезъ’ такъ хорошъ, что теперь ршительно не стоитъ вдаваться въ его критику’ (VII, 116). Да, дйствительно, не стоитъ, такъ какъ самъ Михайловскій три-четыре года спустя призналъ, какъ мы знаемъ, ошибочность этой мысли, это не мшаетъ ей оставаться яркимъ, рзкимъ и характернымъ выраженіемъ міровоззрнія семидесятыхъ годовъ. Но г. Плеханову хочется доказать, что и въ восьмидесятыхъ годахъ Михайловскій держался своего прежняго ошибочнаго взгляда. ‘Достаточно сказать одно, — заявляетъ онъ: — Михайловскій уже значительно позже, въ ‘Литературныхъ замткахъ’ 80-хъ годовъ, съ гордостью вспоминалъ этотъ свой ‘синтезъ’ и снова формулировалъ его такъ’… (VII, 116). И г. Плехановъ цитируетъ слдующія слова Михайловскаго: ‘свобода великая и соблазнительная вещь, но мы не хотимъ свободы, если она, какъ было въ Европ, только увеличитъ нашъ вковой долгъ народу… Я твердо знаю, что (сказавъ это) выразилъ одну изъ интимнйшихъ и задушевнйшихъ идей нашего времени’…
Странная вещь, непонятная вещь! Неужели же дйствительно Михайловскій, въ 1876—1878 г. увидвшій свою былую ошибку отрицанія ‘политики’, теперь, два года спустя, снова впадаетъ въ свою прежнюю ошибку? Чтобы отвтить на этотъ вопросъ, стоитъ только перечесть ‘инкриминируемую’ Михайловскому его статью въ т. IX ‘Отечественныхъ Записокъ’ за 1880 годъ (Собр. соч., т. IV, стр. 940—952). Перечтите — и вы увидите, въ чемъ заключается легкомысленная передержка г. Плеханова. Въ этой стать Михайловскій подводитъ итогъ міровоззрнію семидесятыхъ годовъ, вспоминаетъ онъ и о своей старой формул, такъ ярко характеризующей эту эпоху. Тутъ-то и встрчается та фраза, первую половину которой привелъ г. Плехановъ: ‘я твердо знаю, что выразилъ одну изъ интимнйшихъ и задушевнйшихъ идей нашего времени, ту именно, которая придаетъ семидесятымъ годамъ оригинальную физіономію и ради которой они, эти семидесятые годы, принесли страшныя, неисчислимыя жертвы, о чемъ впрочемъ говорить еще рано’… (Собр. соч., т. IV, стр. 949). И дале Михайловскій переходитъ къ разсказу о томъ, какъ и почему создалось такое воззрніе: ‘наше дло вотъ какъ происходило’, — начинаетъ разсказывать онъ. Вы понимаете, что теперь, въ 1880 году, все это для Михайловскаго — уже исторія, общіе контуры которой онъ мастерски набрасываетъ въ этой своей стать. А г. Плехановъ убждаетъ своихъ читателей, что Михайловскій говоритъ здсь не о прошломъ, а о настоящемъ, о восьмидесятыхъ годахъ!
Что это: незнаніе или намренное искаженіе мыслей былого противника? Конечно, не незнаніе, такъ какъ г. Плехановъ, какъ видимъ, знаетъ эту статью 1880 года. Если же онъ не знаетъ этого (допустимъ!), то ужъ зато, конечно, знаетъ статьи Михайловскаго въ ‘Русскомъ Богатств’ конца девяностыхъ годовъ, въ эпоху жаркой полемики Михайловскаго съ марксистами, въ томъ числ и съ г. Плехановымъ, эти статьи г. Плехановъ, конечно, знаетъ гораздо лучше, не такъ ли? Въ такомъ случа разршите мн напомнить про небольшой урокъ, данный Михайловскимъ одному изъ марксистскихъ критиковъ — бойкому, небездарному, но крайне поверхностному Евгенію Соловьеву (Андреевичу). Этотъ марксистскій критикъ цитировалъ т же самыя, что и г. Плехановъ, слова Михайловскаго о долг народу, о проклятіи правамъ и свобод — и тоже находилъ, подобно г. Плеханову, что этотъ ‘синтезъ’ Михайловскаго такъ хорошъ, что заслуживаетъ только насмшекъ. Отвчая ему, Михайловскій приводитъ рядъ цитатъ изъ своей статьи 1873 года и замчаетъ по поводу ихъ: ‘ахъ, это очень молодо, и т же семидесятые годы научили меня многому — см., напримръ, замтки 1880 г., Сочиненія IV, 952. (Здсь Михайловсклй ссылается на ту самую статью, которую мы цитировали выше и которая извстна г. Плеханову.— И.-Р.). Но вдь это написано четверть вка назадъ, напечатано сначала въ журнал и перепечатано четыре раза въ изданіяхъ сочиненій. Какой же конструкціи лобъ надо имть, чтобы nз поводу именно этой статьи утверждать…’ — то, что утверждалъ слишкомъ развязный Е. Соловьевъ (см. ‘Русское Богатство’ 1899 г., No 10). Посл этого прошло, еще много лтъ, и теперь г. Плехановъ не желаетъ замчать того, что было уже не четыре, а шесть разъ перепечатано въ сочиненіяхъ Михайловскаго по вопросу о синтез политики и соціализма. Какъ думаетъ г. Плехановъ, не повторилъ ли бы теперь Михайловскій свой прежній вопросъ о ‘конструкціи лба’, но только въ еще боле рзкихъ выраженіяхъ? Я этого не повторю, но скажу только: да будетъ г. Плеханову стыдно.
Въ заключеніе — вторая, не мене любопытная параллель. Какой-то фельетонистъ казенной газеты ‘Россія’, озлобленно разбирая въ ряд фельетоновъ (1907 г.) мою книгу и въ частности мою критику Михайловскаго, заявилъ: ‘г. ИвановъРазумникъ старается доказать, что въ этой области (мнимой научности и дремучей идейности) онъ умне покойнаго Михайловскаго. Но, повидимому, въ этой области ‘умне’ — неумстно. Возможенъ только одинъ вопросъ: кто глупе?’ — Г. Плехановъ повторяетъ то же самое, nur mit ein bischen anderen Worten: ‘г. Ивановъ-Разумникъ, — говоритъ онъ,— могъ только перепутать то, что было и безъ того запутано въ утопическихъ построеніяхъ Михайловскаго’ (VII, 113). Какъ видите, это все тотъ же вопросъ: ‘кто глупе?’. Долженъ признаться, что такая постановка вопроса является для меня незаслуженно лестной: если г. Плехановъ и фельетонистъ ‘Россіи’, вкуп и влюб, хотятъ поставить меня по ‘глупости’ и ‘запутанности’ рядомъ съ Михайловскимъ, то я чувствую себя боле, чмъ удовлетвореннымъ…
Сотрудника ‘Россіи’ — самъ Богъ проститъ, но какъ же не стыдно г. Плеханову писать о Михайловскомъ весь тотъ вздоръ, который такъ обильно разсыпанъ имъ въ главк, посвященной этому большому писателю?
По-марксистски расправившись съ Михайловскимъ, г. Плехановъ переходитъ къ апологіи марксизма. Ортодоксальный марксизмъ есть система абсолютной истины, и хотя Энгельсъ когда-то утверждалъ, что ‘діалектическая философія’ марксизма на всемъ видитъ печать неизбжнаго паденія и что устоять передъ нею не можетъ ничто — но, разумется, это не относится къ марксизму, который именно и есть та діалектическая философія, предъ которой ничто не устоитъ… О чемъ же тутъ спорить? Нашъ марксистъ поэтому обходитъ мимо вс общіе вопросы моей критики марксизма и останавливается лишь на частныхъ вопросахъ — объ общин, о ‘чмъ хуже, тмъ лучше’, о Zusammenbruchs и Verelendungstheorie и т. д. При этомъ онъ обвиняетъ меня въ искаженіи марксизма, въ недобросовстномъ къ нему отношеніи и тому подобныхъ преступленіяхъ…
Прежде чмъ отвчать на это по существу, отмчу мимоходомъ слдующее курьезное обстоятельство: спустя нсколько мсяцевъ посл появленія разбираемой нами статьи г. Г. Плеханова, въ томъ же журнал появилась рецензія нкоего г. Г. П. на мою книгу ‘О смысл жизни’ — рецензія, подобно стать г. Г. Плеханова, очень неблагосклонная. Подобно г. Г. Плеханову, г. Г. П. крайне недоволенъ и изложеніемъ и содержаніемъ моей книги, но въ то же время такъ аттестуетъ пишущаго эти строки: ‘авторъ — трудолюбивый и добросовстный писатель, и долженъ же онъ понимать, что…’ (‘С’овр. Міръ’, 1909 г., No 3, стр. 132). Что я долженъ понимать — это намъ здсь неинтересно, а интересно вотъ что: кому же врить? Почтенному г. Г. Плеханову, который обвиняетъ меня въ недобросовстности, или не мене, надюсь, почтенному г. Г. П., который тогда же и на страницахъ того же журнала столь лестно именуетъ меня ‘добросовстнымъ писателемъ’?
Но это только къ слову: конечно, г. Г. Плехановъ не отвтствененъ за мннія г. Г. П., а г. Г. П. въ свою очередь можетъ писать нчто діаметрально противоположное тому, что пишетъ г. Г. Плехановъ, но все-таки любопытно, насколько мннія людей могутъ расходиться… А теперь оставимъ въ сторон лестную для меня аттестацію г. Г. П. о моей добросовстности и обратимся къ г. Г. Плеханову, который негодуетъ на мою недобросовстность въ очень нелестныхъ выраженіяхъ. Замчу кстати, что и г. А. Луначарскій, слдуя по стопамъ г. Г. Плеханова, обвиняетъ меня въ шуллерств, недобросовстности, чудовищно-наглой лжи и прочихъ милыхъ преступленіяхъ по отношенію къ марксизму. Tantaene animis marxistibus ігае! Я еще не теряю однако надежды, что какъ посл такихъ же обвиненій г. Г. Плеханова меня оправдалъ нкій г. Г. П., такъ и посл брани г. А. Луначарскаго меня, быть можетъ — сладкая надежда!— похвалитъ какой-нибудь г. А. Л. Но если даже эта лестная надежда и не осуществится, то все же я могу только съ улыбкой сожалнія смотрть на всю эту кучу брани, выдвинутую господами Г. Плехановымъ и А. Луначарскимъ вмсто аргументовъ. Оба моихъ Юпитера сердятся, но не опровергаютъ. Приведя изъ ‘Ист. русск. общ. мысли’ цитату, относящуюся къ марксистской теоріи ‘чмъ хуже, тмъ лучше’, г. Плехановъ замчаетъ: ‘безполезно оспаривать это, но полезно обратить на это вниманіе для характеристики г. Иванова-Разумника’ (VII, 122). И г. Луначарскій повторяетъ вслдъ за г. Плехановымъ чуть ли не слово въ слово: ‘спорить съ этимъ, доказывать, что это безпардонное вранье — совершенно безполезно’ (273). Это очень грубо сказано — новдь зато же это и врно сказано: да, господа, вамъ ‘совершенно безполезно’ спорить съ этимъ ‘безпардоннымъ враньемъ’ — безполезно потому, что мн очень легко доказать истинность своихъ утвержденій.
Главный вопросъ здсь въ томъ — какъ построена въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ глава объ ортодоксальномъ марксизм? А построена она на основаніи слдующихъ соображеній, которыя я считаю врными и въ настоящее время. Посл крупныхъ именъ Герцена, Чернышевскаго, Лаврова, Михайловскаго — именъ, характеризующихъ и опредляющихъ собою цлыя направленія русской общественной мысли,— появился рядъ почтенныхъ, но сравнительно мелкихъ именъ, сумма которыхъ характеризовала собою большое по значенію теченіе марксизма. Гг. Бельтовъ-Плехановъ, Ленинъ-Ильинъ, П. Струве, М. Туганъ-Барановскій, Л. Аксельродъ, П. Масловъ, М. Филипповъ и многіе иные въ сумм характеризуютъ собою русскій марксизмъ девяностыхъ годовъ. Нкоторые изъ нихъ потомъ ушли отъ марксизма, а изъ оставшихся наиболе крупнымъ и талантливымъ несомннно былъ и остался г. Плехановъ (что отмчено и въ моей книг). Но, конечно, — не настолько крупнымъ и не настолько талантливымъ, чтобы имъ однимъ можно было характеризовать весь русскій марксизмъ, чтобы вмсто главы ‘Девяностые годы’ можно было въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ помщать главу ‘Плехановъ’. А потому мн пришлось, говоря о марксизм, взять своего рода средній типъ ортодоксальнаго марксиста, какимъ онъ сложился въ моемъ пониманіи посл добросовстнаго (апеллирую къ мннію г. Г. П…) изученія марксистскихъ журналовъ, книгъ и брошюръ той эпохи. Утверждаю, что вся глава ‘Исторіи русск. общ. мысли’ о марксизм построена на данныхъ, почерпнутыхъ мною, главнымъ образомъ, изъ статей ‘Новаго Слова’, ‘Начала’, ‘жизни’, ‘Научнаго Обозрнія’ — марксистскихъ журналовъ девяностыхъ годовъ, гд подъ псевдонимами писалъ и самъ г. Плехановъ.
Правда, такой процессъ своего рода ‘интегрированія’ марксизма отъ ‘Новаго Слова’ до ‘Искры’, черезъ вс иногда безконечно-малыя статьи и статейки, является дломъ довольно затруднительнымъ вслдствіе массы взаимныхъ противорчій, которыми былъ такъ богатъ марксизмъ девяностыхъ годовъ именно изъ-за отсутствія одного большого, центральнаго писателя. Тутъ приходилось выбирать наиболе общій взглядъ, не обращая вниманія на частныя противорчія. Позволю себ привести одинъ примръ, случайно подвернувшійся подъ руку. Въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ вы найдете слдующую фразу: ‘мы не придаемъ никакого вса кассандровскимъ пророчествамъ (марксистовъ) о грядущей скорой гибели русской внсословной и внклассовой интеллигенціи’ (т. II, стр. 520). По поводу этой фразы одинъ изъ мало замтныхъ марксистовъ (г. Кранихфельдъ) полемизируетъ съ авторомъ, считая, что авторъ навязываетъ марксистамъ ‘невообразимую чепуху’… ‘Гд и когда, — спрашиваетъ онъ, — гд и когда ортодоксальные русскіе марксисты пророчили русской (внсословной и внклассовой — И.-Р.) интеллигенціи быстрое увяданіе и умираніе? Гд и когда сопоставляли они судьбу интеллигенціи съ судьбами русской общины? Гд и когда строили они т ‘поистин удивительные силлогизмы’, которые имъ приписываетъ Ивановъ-Разумникъ?— Нигд и никогда, долженъ будетъ отвтить намъ самъ авторъ этой игривой выходки. Вдь онъ, такъ добросовстно точно цитирующій чужія слова (еще разъ добросовстность!— И.-Р.), такъ старательно сопровождающій каждую взятую имъ цитату ссылкой на соотвтствующаго автора и даже на страницу — здсь, въ интерпретаціи марксистской позиціи, даже не намекнулъ о томъ, отъ кого онъ могъ слышать весь этотъ вздоръ’. Это напечатано на 38-й страниц февральскаго тома журнала ‘Совр. Міръ’ за 1908 г. А на страницахъ 84—95 той же книги, того же года и того же журнала помщена статья другого марксиста (г. Іорданскаго) подъ заглавіемъ ‘Кризисъ интеллигенціи’, въ стать этой доказывается именно та мысль, что внклассовая русская интеллигенція самимъ ходомъ вещей обречена на увяданіе и умираніе. Итакъ, второй марксистъ высказываетъ именно то самое, что первый марксистъ полусотней страницъ выше называлъ ‘вздоромъ’ и ‘невообразимой чепухой’… Какъ тутъ быть бдному будущему историку? Правда, оба эти марксиста — не то что dii minimi, а просто незамтно малыя величины во всемъ теченій русскаго марксизма, но все же правъ-то вдь только кто-нибудь одинъ изъ нихъ! Выборъ сдлать не трудно: г. Іорданскій выражаетъ очень распространенный взглядъ марксистовъ на интеллигенцію, а г. Кранихфельдъ, считающій этотъ взглядъ ‘вздоромъ’ к ‘невообразимой чепухой’, занимаетъ совершенно одинокую позицію, которая представитъ интересъ только для будущаго біографа и истолкователя твореній г. Кранихфельда… А все-таки любопытная картина: одинъ марксистъ спрашиваетъ — гд и когда марксисты пророчили гибель русской интеллигенціи, гд и когда они говорили такую ‘невообразимую чепуху’, а другой марксистъ тамъ же и тогда же пророчитъ русской интеллигенціи скорую гибель… Маленькое недоразумніе двухъ сотрудниковъ одного журнала.
Итакъ, читатель видитъ, какимъ путемъ длается выборъ общаго взгляда, характеризующаго марксизмъ, независимо отъ частныхъ противорчій отдльныхъ мелкихъ представителей марксизма. Я не намренъ въ настоящей стать доказывать правильность такого отбора, произведеннаго въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ надъ цлымъ рядомъ частныхъ вопросовъ, но я готовъ, если пожелаетъ г. Плехановъ, взять любой вопросъ — напримръ, вопросъ о ‘чмъ хуже, тмъ лучше’, якобы столь неврно освщенный въ моей книг — и доказать путемъ обращенія къ журнальной марксистской литератур девяностыхъ годовъ, что мною правильно выбрана изъ ряда марксистскихъ мнній та равнодйствующая, которая характеризуетъ собою весь марксизмъ. Конечно, г. Плехановъ можетъ пожелать, чтобы я характеризовалъ марксизмъ инымъ путемъ — путемъ изученія мнній и мыслей одного его, г. Плеханова, вдь общая тенденція критическихъ статей этого писателя можетъ быть выражена формулой ‘marxisme — c’est moi’, ибо всхъ марксистовъ, несогласныхъ съ нимъ, нашъ авторъ не желаетъ признавать настоящими марксистами: русскій марксизмъ — это г. Плехановъ съ немногими подобными ортодоксами. Но читателю извстно, почему мы держимся иного мннія и не считаемъ возможнымъ замнить главу о девяностыхъ годахъ главою о г. Плеханов.
Итакъ, повторяю: если г. Плехановъ выразитъ желаніе, то я готовъ ему доказать указаннымъ выше путемъ правильность своей характеристики марксизма. Читатели тогда будутъ еще разъ имть случай убдиться, что если г.г. Плехановъ и Луначарскій вкуп и влюб говорятъ: ‘безпардонное вранье’, то это надо читать: ‘истина’. Неужели же и наоборотъ? Это было бы очень печально для марксистской истины… А. что иногда дло обстоитъ именно такъ, въ этомъ читатель сейчасъ убдится.
Г. Плехановъ встртилъ въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’ слдующую фразу: ортодоксальный марксизмъ опирался на ‘перевернутаго вверхъ ногами Гегеля’ (т. II, стр.. 447). Эта фраза возмутила нашего марксиста и онъ замчаетъ по ея поводу: ‘любопытны критическіе пріемы… г. Иванова-Разумника. Ортодоксальный марксизмъ опирается у него на перевернутаго вверхъ ногами Гегеля. Приписавъ марксизму столь ‘шаткую’ опору, онъ съ удовольствіемъ констатируетъ потомъ, что марксизмъ рухнулъ внизъ отъ легкаго толчка. Откуда же взялся перевернутый вверхъ ногами Гегель? Марксъ говорилъ, что діалектика Гегеля даетъ въ общихъ чертахъ врное изображеніе процесса развитія дйствительности, но, благодаря своему идеалистическому характеру, переворачиваетъ его вверхъ ногами. Поэтому необходимо перевернуть это изображеніе, поставить его на ноги, т.-е. сдлать діалектику матеріалистической. Такова была мысль Маркса. Кто не соглашается съ ней, разумется, иметъ полное право критиковать ее. Но нашъ авторъ предпочелъ ограничиться извращеніемъ этой мысли: онъ перевернулъ ее вверхъ ногами и написалъ, что марксизмъ опирался на перевернутаго вверхъ ногами Гегеля. Я уже сказалъ, — заканчиваетъ г. Плехановъ изысканной любезностью, — что неразуміе обнаруживаетъ подчасъ тоже порядочную хитрость’… (VII, 124). Вотъ вамъ примръ обвиненія пишущаго эти строки въ ‘извращеніи’, въ ‘неразумной хитрости’, въ ‘безпардонномъ врань’ и проч., и проч., за марксистскую истину вступается г. Плехановъ и возстановляетъ извращенную мною мысль Маркса. Прекрасно. А теперь позвольте мн привести слдующія слова Энгельса: ‘діалектика понятій (въ марксизм) сама становилась лишь сознательнымъ отраженіемъ діалектическаго движенія вншняго міра. Вмст съ этимъ гегелевская діалектика была перевернута на голову, а лучше сказать, на ноги, такъ какъ на голов стояла она прежде’… Какъ ‘лучше сказать’ — въ этомъ мы разойдемся съ марксистами, но не ясно ли зато, что моя фраза о перевернутомъ вверхъ ногами Гегел, фраза, которую г. Плехановъ считаетъ возмутительнымъ извращеніемъ, является почти текстуально словами Энгельса! Энгельсъ говоритъ: ‘гегелевская діалектика была перевернута на голову’, я говорю о ‘перевернутомъ вверхъ ногами Гегел’, а г. Плехановъ возмущается, что я извращаю мысли марксистовъ! Какъ прикажете это назвать? Мое ‘безпардонное вранье’ оказалось истиной, но чмъ же оказалась въ такомъ случа марксистская ‘истина’?..
Я охотно извинилъ бы г. Плеханова тмъ обстоятельствомъ, что онъ — какъ это ни невроятно — не знаетъ вышеприведенныхъ словъ Энгельса: вдь лучше незнаніе, чмъ завдомо ложное обвиненіе противника. Но къ великому своему сожалнію я лишенъ возможности сдлать такое хоть слегка извиняющее моего критика допущеніе, и вотъ по какой причин: приведенныя выше слова Энгельса взяты мною изъ его брошюры L. Feuerbach und der Ausgang der klassischen Philosophie’ въ перевод на русскій языкъ самого г. Плеханова… {‘Ф. Энгельсъ Людвигъ Фейербахъ’. Переводъ съ предисловіемъ и примчаніями Г. В. Плеханова. Изд. ‘Всеобщей библіотеки’ Г. . Львовича. Спб. 1906 г., стр. 62.}
Пора, однако, и распрощаться съ г. Плехановымъ. Отвтить подробно на его критику было необходимо, а столковаться мы съ съ нимъ все-равно не столкуемся: слишкомъ различны наши исходныя точки. Но это не мшаетъ намъ, сторонникамъ ‘субъективизма’, относиться объективно къ противнику и видть не только его слабыя, но и его сильныя стороны. Такой сильной стороной г. Плеханова всегда была область вопросовъ соціально-политическихъ, методологическій пріемъ марксизма и даже марксистскія шоры въ этой области являлись вполн умстными. Зато слабая сторона г. Плеханова — эти же шоры, этотъ же пріемъ въ примненіи ко всмъ другимъ областямъ, а также и та его ‘философія’, которая приводитъ къ такимъ плачевнымъ результатамъ не одного нашего критика, но и весь марксизмъ. Объ этой ‘философіи’ мы и скажемъ въ заключеніе нсколько словъ.
‘Философія’ ортодоксальнаго марксизма — это перевернутый вверхъ ногами Гегель, это ‘діалектическій матеріализмъ’ Энгельса, вотъ ‘законъ и пророки’ г. Плеханова, который, разъ увровавъ въ Энгельса, такъ и остался до сихъ поръ въ такой позиціи. И онъ твердо увренъ, что эта ‘философія’ — послдняя, окончательная, вчная истина, ‘единственно правильная философія’ (VII, 126), онъ не подозрваетъ, что философія и близко не проходила около марксистской истины… Нашъ марксистъ соглашается съ тмъ, что въ ‘философской… литератур къ матеріализму Энгельса-Маркса относятся теперь совершенно отрицательно’, но онъ утшаетъ себя той мыслью, что вся современная немарксистская (‘идеалистическая’) философія ‘во всемъ цивилизованномъ мір представляетъ собой философію буржуазіи временъ упадка’, а потому, — заявляетъ г. Плехановъ, — ‘я горжусь тмъ, что мои философскіе взгляды не нравятся декадентамъ философіи’… (VII, 126).
Вотъ вамъ примръ марксистскихъ шоръ, марксистской истины: философія есть надстройка на экономическомъ фундамент, на почв буржуазно-капиталистической можетъ вырасти только ‘философія буржуазіи’… Какое печальное непониманіе сущности вопроса! Поймите, наконецъ, что всъ философскихъ истинъ вы измряете своимъ экономическимъ аршиномъ! Вдь это все равно, какъ если бы мы сказали: система Коперника выросла на почв феодализма временъ упадка, а потому мы гордимся тмъ, что отрицаемъ эту систему! Поймите же, наконецъ, что вопросъ объ истинности той или иной системы лежитъ совершенно въ иномъ измреніи, чмъ вопросъ объ ея происхожденіи! Вотъ еще наглядный примръ: мы знаемъ, что Михайловскій считалъ дарвинизмъ типично буржуазнымъ растеніемъ {См. выше статью ‘Герценъ и Михайловскій’, а также ‘Ист. русск. общ. мысли’, т. II, стр. 157—162.}, но разв это является аргументомъ въ пользу истинности или неистинности дарвинизма? Эти аргументы мы должны искать не въ области соціологіи, а въ области біологіи, пусть дарвинизмъ дтище буржуазіи, но разв это умаляетъ его научное назначеніе? Неужели возможно, вмсто аргументовъ, ограничиваться безсильнымъ восклицаніемъ: ‘что добраго изъ Вилеема!’? Неужели же есть ‘буржуазная’ и ‘пролетарская’ истина въ наук и философіи?
Все это труизмы, которые совстно повторять, до того все это элементарно, но вдь марксисты и до сихъ поръ не понимаютъ всей этой элементарщины. Они не понимаютъ, что одна страница ‘буржуазной философіи’ не то что Канта (далеко до Канта!), а какого-нибудь профессора Александра Введенскаго — по своему философскому значенію перевшиваетъ всю ‘пролетарскую философію’ Энгельса-Маркса вмст взятую. Прочтите хотя бы крошечную брошюрку только-что названнаго профессора: ‘Новое и легкое доказательство философскаго критицизма’ (Спб. 1909 г.) — и посмотрите, до чего безпомощно-дтскимъ покажется вамъ посл нея ‘пролетарско-философское’ лепетанье хотя бы г. Плеханова… Послдній не можетъ даже понять, даже поставить т вопросы, которые составляютъ центръ тяжести современной ‘буржуазной философіи’. А вдь г. Плехановъ — самый крупный представитель русскаго ортодоксальнаго марксизма…
До какихъ глубинъ непониманія доходила и доходитъ эта ‘пролетарская философія’, видно хотя бы изъ знаменитаго утвержденія Энгельса, что философскія положенія кантіанства ‘лучше всего разбиваются… самой практикой, т.-е. опытомъ и промышленностью. Мы можемъ доказать, правильность нашего (матеріалистическаго) пониманія даннаго явленія природы тмъ, что мы сами его вызываемъ, порождаемъ его изъ его условій и заставляемъ его служить нашимъ цлямъ’… (Энгельсъ, op. cit., стр. 42—43). Это по заслугамъ высмянное критиками юмористическое ‘возраженіе’ всецло принимаетъ и г. Плехановъ, онъ пытается оправдать злосчастную фразу Энгельса, объяснить ее. Онъ говоритъ: занимаясь промышленностью, я долженъ производить продукты, а производя ихъ, я заставляю кантовскую ‘вещь въ себ’ дйствовать на мое ‘я’ и такимъ образомъ познаю свойства непознаваемаго (ibid., стр. 118). Вотъ Кантъ и опровергнутъ! Центральный вопросъ критической философіи именно объ этомъ ‘дйствіи’, т.-е. объ отношеніи субъекта къ объекту, ршенъ, какъ видите, въ четырехъ-пяти строкахъ… Нашъ марксистъ, повидимому, и не подозрваетъ, что выставляемое имъ противъ кантіанства ‘возраженіе’ (примненіе категоріи причинности къ вещи въ себ) иметъ цлую философскую литературу, въ которой — увы!— возраженія Энгельса и г. Плеханова даже и не упоминаются… Философія идетъ себ впередъ и возраженій г. Плеханова совсмъ не примчаетъ! {Мн уже приходилось однажды (въ книг ‘О смысл жизни’) упоминать о книг И. Лапшина ‘Законы мышленія и формы познанія’, пусть хотя бы изъ нея г. Плехановъ почерпнетъ свднія объ отношеніи категорій, формъ созерцанія и ощущеній къ ‘вещамъ въ себ’.}
Вотъ почему такъ курьезно видть ‘гордость’ г. Плеханова по тому поводу, что его ‘философскіе взгляды’ ‘не нравятся’ философамъ. Это курьезно потому, что на ‘философскіе взгляды’ г. Плеханова и всего ортодоксальнаго марксизма и икто изъ философовъ не обращаетъ ровно никакого вниманія! Г. Плехановъ дивитъ свой только муравейникъ, вся ‘марксистская философія’ относится всецло къ области той семейной литературы, которая совершенно не интересна для всхъ прочихъ смертныхъ. А потому вс эти ‘воинствующіе матеріализмы’ г. Плеханова (‘materialismus militans’ — заглавіе его статей) бьютъ по пустому мсту: никто съ нимъ не сражается, никто его не замчаетъ. Гг. Плехановъ, Ленинъ, Богдановъ, Базаровъ, Луначарскій, П. Юшкевичъ и прочіе марксистскіе философы, ‘марксисты и махисты’ — вс они варятся въ собственномъ соку, пишутъ другъ о друг, возражаютъ другъ другу, дополняютъ и исправляютъ другъ друга, признаютъ произведенія другъ друга ‘длающими эпоху’,— и не выходятъ изъ рамокъ этой семейной философіи… Но часть даже и этихъ представителей одного муравейника поняла, наконецъ, всю безнадежную слабость позиціи ‘діалектическаго матеріализма’, всю шаткость перевернутаго вверхъ ногами Гегеля, появились попытки ‘примирить’ Маркса съ Авенаріусомъ, съ Махомъ. А г. Плехановъ остался сидть у разбитаго корыта ‘діалектическаго матеріализма’, упорно не мняя своей позиціи даже и до сего дня… Помните великолпнаго прутковскаго барона фонъ-Гринвальдуса? Отвергла жестокая Амалія баронову руку — и сидитъ баронъ, принахмурясь, предъ замкомъ Амаліи:
Года за годами..
Бароны пируютъ,
Бароны воюютъ, —
Баронъ фонъ-Гринвальдусъ,
Сей доблестный рыцарь,
Все въ той же позиціи
На камн сидитъ…
А Амалія попрежнему неблагосклонна… Такъ и съ г. Плехановымъ: философія попрежнему неблагосклонна къ нашему марксисту, попрежнему она даже близко не проходила около него, а онъ все сидитъ предъ недоступнымъ ему замкомъ философіи и держится за свой діалектическій матеріализмъ. ‘Года за годами… Георгій Плехановъ, сей доблестный рыцарь, все въ той же позицьи на камн сидитъ’… И давно уже слдовало бы г. Плеханову понять, что его ‘философскіе взгляды’ уже отжили свой вкъ, что въ настоящее время они являются ‘философіей’ только для дтей младшаго возраста, что они далеко оставлены позади даже многими былыми соратниками г. Плеханова. А если онъ пойметъ это, то онъ послдуетъ извстному совту, данному когда-то итальянкой Руссо: ‘lasciate la donna е studiate la matematica’. Донна-философія не ко всякому бываетъ благосклонна, а насильно милъ не будешь, есть другая область — соціальныхъ и политическихъ вопросовъ въ ихъ практическомъ приложеніи къ жизни — гд г. Плехановъ силенъ и представляетъ изъ себя крупную величину среди современныхъ ему общественныхъ дятелей. Пусть онъ туда и обратится: зачмъ пытаться работать въ совершенно несвойственной ему области философской мысли?
Впрочемъ, если занятіе своей семейно-марксистской философіей доставляетъ ему удовольствіе, то отчего же и не позаняться ею, надо только помнить, что такое мирное семейное удовольствіе не иметъ никакого общественнаго и философскаго значенія. ‘Діалектическій матеріализмъ’ сыгралъ свою значительную роль въ исторіи русскаго сознанія девяностыхъ годовъ (см. объ этомъ въ ‘Исторіи русск. общ. мысли’, т. II, стр. 450 и сл.), остановиться на этомъ ‘энгельсированномъ гегельянств’, не идти впередъ, замереть на точк могутъ только послдніе могикане ортодоксальнаго марксизма, но русская общественная мысль пройдетъ мимо этой мертвой точки. Правда, г. Плехановъ заявляетъ, что онъ идетъ впередъ, что онъ не слпо повторяетъ и перефразируетъ энгельсированное гегельянство, а истолковываетъ Энгельса своимъ умомъ, даетъ намъ, такъ сказать, уже ‘плеханизированное энгельсіанство’… Быть можетъ, явятся въ марксизм и дальнйшіе эпигоны, которые будутъ продлывать съ г. Плехановымъ то самое, что онъ теперь продлываетъ надъ Энгельсомъ, но это еще боле ускоритъ выясненіе всей философской убогости ‘діалектическаго матеріализма’. Энгельсируйте, плеханизируйте его, длайте съ нимъ все, что вамъ угодно, но кром ‘томпаковой посредственности’ (говоря словами Герцена), вы все-равно ничего не получите. Русская общественная мысль уже сдвинулась съ этой точки, и куда бы она ни пошла, но ужъ назадъ, конечно, не вернется.
Г. Плехановъ, разумется, думаетъ иначе, кто изъ насъ правъ — покажетъ будущее, а въ ожиданіи этого будущаго мы можемъ считать нашу задачу ршенной. Мы шагъ за шагомъ шли за ‘критикой’ г. Плеханова, отвчали на его столь многочисленные вопросы, указывали на невроятныя ошибки его въ пониманіи основныхъ теченій русской общественной мысли, отмчали его свойство понимать многое ‘какъ-разъ наоборотъ’ и т. п. Но если бы вся суть настоящаго отвта заключалась только въ характеристик подобныхъ пріемовъ г. Плеханова или въ указаніи его ошибокъ, то мы совершенно отказались бы отъ удовольствія вести разговоръ съ г. Плехановымъ: это было бы слишкомъ мелочной задачей для большой статьи. Я полагаю, однако, что многое въ этомъ спор представляетъ и общій интересъ для уясненія различныхъ эпизодовъ исторіи русской общественной мысли, для пониманія воззрній Герцена, Чернышевскаго, Михайловскаго, въ этомъ главная задача настоящихъ строкъ. Возражая г. Плеханову, я говорю не съ нимъ, а съ тми читателями, которые еще не застыли безъ движенія на разъ принятой догм, которые не останавливаются на отжившей свое время истин, которые врятъ въ вчное творчество человческаго духа и не соединяютъ соціальную революціонность съ духовной консервативностью. Для нихъ я пишу, г. Плехановъ далъ только поводъ. И, прощаясь съ г. Плехановымъ, я могу только напомнить ему, что раньше или позже духовная и идейная консервативность неизбжно обращается въ духовную реакціонность — и къ этому концу давно идетъ, если уже не пришелъ, ортодоксальный марксизмъ. Спорить объ этомъ незачмъ, это, повторяю, покажетъ будущее, а пока — мы съ г. Плехановымъ можемъ прекратить безплодный споръ и разойтись въ разныя стороны. Пусть нашъ марксистъ все ближе и ближе подходитъ къ идейной и духовной реакціонности, но мы за нимъ не послдуемъ:
Ступай себ направо,
А я пойду налво…
Когда я впервые прочелъ извстную теперь читателямъ статью г. Плеханова, я былъ очень удивленъ однимъ бросающимся въ глаза обстоятельствомъ. Дло вотъ въ чемъ: критикъ твердитъ на тысячи ладовъ, что книга моя — невжественное, безграмотное, лубочное произведеніе, читатели достаточно часто слышали это. Но въ такомъ случа меня удивляетъ только одно обстоятельство: зачмъ Мальбругъ въ походъ похалъ? Вдь какъ-никакъ, а г. Плехановъ считается генераломъ-отъ-марксизма, и если книга моя дйствительно такъ слаба, какъ объ этомъ настойчиво твердитъ г. Плехановъ, то онъ долженъ былъ бы, вмсто того, чтобы хать на нее походомъ, сказать своимъ товарищамъ по брани:
Туда умнаго не надо —
Вы пошлите-ка Реада,
А я посмотрю…
Но нтъ: г. Плехановъ распалился гнвомъ, вооружился, похалъ въ походъ и посвятилъ мелочному разбору ничтожной книги громадную статью чуть не въ сотню страницъ… Что сей сонъ значитъ?
Этого я не могъ понять, пока на мою книгу не похалъ новымъ походомъ одинъ изъ марксистскихъ Реадовъ — г. Луначарскій. Что у г. Плеханова на ум, то у г. Луначарскаго на язык: только съ этой точки зрнія и представляетъ извстный интересъ еще боле громоздкая статья этого марксистскаго Реада. Прочитавъ ее, я знаю теперь причины, побудившія гг. марксистовъ похать въ столь продолжительный походъ… Но объ этихъ причинахъ — потомъ, теперь нсколько словъ вообще о стать г. Луначарскаго.
Если и г. Плехановъ — эта тяжелая артиллерія марксистовъ-меньшевиковъ — не заставилъ меня отказаться ни отъ одного положенія моей книги, то еще мене это могло удасться поверхностному г. Луначарскому, этому гарцующему кавалеристу ‘большевиковъ’. Поэтому я позволю себ уклониться отъ сомнительнаго удовольствія разбирать шагъ за шагомъ ‘критику’ этого марксиста — довольно съ насъ и г. Плеханова! Ограничусь лишь двумя-тремя примрами критическихъ пріемовъ г. Луначарскаго, это намъ покажетъ, стоитъ ли разговаривать съ этимъ марксистскимъ критикомъ.
Пріемъ полемики г. Луначарскаго отличается своеобразною развязностью. Тамъ онъ ошибочно перепишетъ цитату, тамъ пропуститъ главную мысль, тутъ вставитъ въ кавычки фразу, совершенно не обртающуюся въ контекст, здсь извратитъ ясный смыслъ до неузнаваемости и внесетъ отъ себя такіе ‘комментаріи’, что остается только руками развести…
Вотъ одинъ изъ безчисленныхъ примровъ. Характеризуя восьмидесятые годы XIX вка какъ ‘эпоху общественнаго мщанства’, я указываю (Ист. русск. общ. мысли’, т. II, гл. V), что идеологія ‘культурнаго общества’ той эпохи стояла на трехъ китахъ — самосовершенствованіи, постепеновств и теоріи малыхъ длъ. Сами по себ эти факторы являются неизбжными и величайшими двигателями человческой дятельности, если мы подчиняемъ ихъ боле общему началу нашего міровоззрнія, нашей общей конечной (хотя и субъективной) цли. Если же мы возведемъ ихъ въ принципъ независимо отъ этой конечной цли, если мы провозгласимъ, напримръ, что самосовершенствованіе есть самоцль, то раньше или позже мы впадемъ въ безпросвтное мщанство. Этой участи, какъ извстно, едва не подверглись ‘кающіеся дворяне’ шестидесятыхъ годовъ, Михайловскій отмчаетъ, что кающихся дворянъ отъ такой участи спасъ, разночинецъ. Восьмидесятниковъ же отъ этой участи никто не спасъ: они возвели въ принципъ самосовершенствованіе, постепеновство, теорію малыхъ длъ, ибо не имли боле общаго начала міровоззрнія, той основной движущей идеи, которая даетъ возможность человку отвчать на вопросъ — что есть твой Богъ? Для чего ты живешь?
Такова основная мысль главы о восьмидесятыхъ годахъ. Иллюстрируя эту мысль, я привожу прелестную сказочку Салтыкова — о двухъ бобылкахъ, Умренности и Аккуратности, проживающихъ на задворкахъ Добродтелей и потихоньку водящихъ знакомство съ Пороками, которымъ он разводятъ вчную канитель: ‘помаленьку-то покойне, а потихоньку — врне’… Если возвести эту Умренность и Аккуратность въ принципъ (‘понятія эти мы прилагаемъ, конечно, къ области идеологій’ — тамъ же замчаю я), то мы придемъ къ картофельной нравственности и къ морали рабовъ, но это не значитъ, что, если мы возведемъ въ принципъ Неумренность и Неаккуратность, то мы избавимся отъ мщанства: оба эти пути приводятъ въ мщанское болото. Нельзя въ основу міровоззрнія класть самосовершенствованіе или постепенство, умренность или аккуратность: ‘лишь только мы возведемъ (ихъ) въ принципъ, какъ тмъ самымъ немедленно впадемъ въ мщанство’ (т. II, стр. 324—325).
‘Какая пошлость!— восклицаетъ въ отвтъ на это г. Луначарскій — надо быть, видите ли, умреннымъ въ аккуратности, неумренная аккуратность это уже крайность! Надо быть также аккуратно-умреннымъ, неаккуратная умренность это уже черезчуръ серединность! Да, перещеголялъ г. ИвановъРазумникъ западныхъ мщанъ съ ихъ juste milieu. Нтъ, говоритъ, золотая середина это уже крайность, а надо держать какъ-то этакъ: на золотую середину между золотой серединой и крайностью!’ (стр. 228).
Не буду касаться того, что всю предыдущую цитату изъ моей книги г. Луначарскій переписалъ съ различными произвольными вставками и пропусками, это еще мелочь. Но неужели у меня еще есть хоть немного столь же ‘проницательныхъ’ читателей, какъ г. Луначарскій? Неужели же еще кто-нибудь, кром этого марксистскаго Реада, не понялъ, что ‘умренность и аккуратность’ въ данномъ случа есть только конкретное выраженіе любого практическаго правила поведенія, неправильно кладущагося во главу угла міровоззрнія? Вдь это же подчеркнуто въ текст, вдь тамъ указано, что понятія эти мы прилагаемъ, конечно, къ области идеологій! Объ этомъ г. критикъ почему-то умолчалъ… И смыслъ всей цитаты не въ томъ, что надо быть ‘умренно-аккуратнымъ’ или ‘аккуратно-умреннымъ’ (какое поистин пошлое пониманіе! Вотъ ужъ дйствительно: избавь насъ, Боже, отъ такихъ читателей!), а въ томъ, что не надо быть по принципу ни ‘умреннымъ’, ни ‘неумреннымъ’, что не надо возводить на степень общей идеи міровоззрнія подчиненныя ему правила поведенія — напримръ, хотя бы принципъ самосовершенствованія. Неужели это не ясно, и неужели хоть кто-нибудь изъ читателей могъ понять меня столь пошло, какъ этого хочетъ г. Луначарскій?
Пропустивъ страницъ тридцать столь же вской ‘критики’, остановимся еще на любопытномъ образчик другого полемическаго пріема. На страниц 19 перваго тома ‘Исторіи русск. общ. мысли’ читатели найдутъ ту мысль, что авторъ счелъ возможнымъ ‘избжать загроможденія центральнаго понятія личности вспомогательными философско-метафизическими построеніями’, и что въ дальнйшемъ авторъ будетъ понимать личность исключительно эмпирически. ‘Авторъ не стоитъ на точк зрнія позивитизма, — говорится дале, — будучи сторонникомъ имманентной школы. Однако, въ предлагаемой работ идетъ рчь исключительно объ эмпирической личности, ибо метафизическая сторона этого вопроса вышла на большую дорогу исторіи русской интеллигенціи только въ начала XX вка, почему мы и считали себя въ прав миновать эту проблему, изучая исторію интеллигенціи XIX столтія’… Съ подчеркнутою мною теперь фразой можно не соглашаться, можно доказывать необходимость философско-метафизическаго опредленія ‘личности’ для цлей ‘Ист. русск. общ. мысли’, такъ и поступали другіе критики (напр., г. Волжскій въ стать ‘Новая книга о русской интеллигенціи’, ‘Русская Мысль’, 1907 г., No 6). Можно спорить о правильности соображеній автора, но нельзя одного — нельзя говорить о томъ, какъ авторъ ршаетъ проблему, разъ онъ категорически заявляетъ, что не ршаетъ, а мину е т ее. Но естественно, что г. Луначарскій и поступаетъ именно такъ, какъ не слдуетъ поступать. Онъ пишетъ: ‘невозможно не отмтить одного курьеза: говоря такъ много о личности, о ея правахъ, свойствахъ, о ея цнности и т. п., г. Ивановъ-Разумникъ лишь въ одномъ примчаніи пытается опредлить, что же такое эта личность? И насколько ясное получается у него опредленіе, объ этомъ пусть судитъ самъ читатель’… (стр. 255). Затмъ г. критикъ переписываетъ, съ добрымъ десяткомъ ошибокъ, слдующую цитату все съ той же 19-ой страницы, являющуюся непосредственнымъ продолженіемъ подчеркнутой выше фразы: ‘вкратц точка зрнія автора такова: имманентная философія неизбжно приводитъ къ солипсизму и даже боле того — къ признанію, что ‘я’ есть только рядъ безсвязныхъ элементовъ сознанія. Признаніе этого ряда элементовъ сознанія за цльную ‘личность’ есть уже вполн метафизическое построеніе, на метафизической почв длается и дальнйшій шагъ — преодолніе солипсизма, утвержденіе цльности и дйствительности ‘личностей’ вообще, и дале — признаніе ‘эмпирической личности’. Все это т метафизическіе лса, которые необходимы при построеніи міровоззрнія, но которые нужно снять, чтобы увидть построенное зданіе’ (т. I, стр. 19). ‘Что за жалкая участь!— восклицаетъ въ отвтъ на это г. критикъ: — быть яростнымъ индивидуалистомъ и растерянно бормотать что-то невразумительное, когда отъ васъ потребуютъ опредлить основное понятіе вашего міросозерцанія!’ (стр. 255).
Вотъ вамъ образчикъ пріемовъ этого марксистскаго критика. Авторъ заявляетъ, что намренно минуетъ опредленіе личности, обходитъ его по такимъ-то причинамъ, а марксистскій критикъ заявляетъ: вотъ какъ авторъ ‘пытается опредлить’ личность! А вдь кажется ясно, что въ приведенной выше цитат я вовсе не ‘пытаюсь опредлить’ личность, а только вкратц и схематически намчаю ту точку зрнія, съ которой надо подходить къ такому опредленію, намчаю рядъ этаповъ мысли на пути къ опредленію ‘личности’ имманентной философіей. Отъ ряда безсвязныхъ элементовъ сознанія (о чемъ см. у Джемса) до признанія ‘я’, до трансцендентальнаго единства апперцепціи (говоря словами Канта), и дале — отъ этого признанія до преодолнія солипсизма имманентной философіей (о чемъ см. у Шуппе и Шуберть-Зольдерна) — вотъ путь, который кажется г. критику ‘невразумительнымъ’. Пусть это для него невразумительно, но гд же здсь ‘попытка опредленія личности — недоумваю, вполн вхожу въ положеніе того читателя, къ которому апеллируетъ г. Луначарскій, говоря: ‘насколько ясное получается у г. Иванова-Разумника опредленіе (личности), объ этомъ пусть судитъ самъ читатель’… Читатель, можетъ быть, и радъ бы ‘судить’, но, увы!— судить нечего, ибо никакого corpus delicti не имется, никакого ‘опредленія’ нтъ… А что касается того обстоятельства, что приведенныя выше мысли кажутся г. критику неясными и невразумительными, то, быть можетъ, он стали бы ему ясне, если бы онъ хоть немного ознакомился съ главными работами на эту тему Джемса, Шуппе, Шубертъ-Зольдерна, не говоря уже о Кант. Впрочемъ, по словамъ г. Луначарскаго, Кантъ — это просто ‘кенигсбергскій китаецъ… безсмертный Далай-Лама мщанства’ (290). Относясь съ такой ‘дтской рзвостью’ къ титану философіи, неужели же г. Луначарскій будетъ обращать вниманіе на какого-нибудь Шуппе? Его воля, конечно: пусть не обращаетъ вниманія, но пусть и не жалуется тогда на ‘невразумительность’, которая происходитъ только отъ его собственнаго незнанія и отъ его дтской рзвости по отношенію къ философіи. Правда, я выразился хотя и вполн опредленно, но недостаточно элементарно, если когда-нибудь мн вздумается выпустить въ свтъ упрощенное и облегченное изданіе ‘Исторіи русской общественной мысли’, то я непремнно буду имть въ виду уровень пониманія гг. Луначарскихъ.
Еще одно замчаніе — и мы отпустимъ г. Луначарскаго на ней четыре стороны. Мн уже случилось упомянуть, что г. Луначарскій именуетъ меня ‘эпигономъ народничества’, обиднаго въ этомъ, разумется, нтъ ничего, такъ какъ вс мы въ буквальномъ смысл — ‘эпигоны’, т.-е. ‘лосл-рожденные’, это еще Михайловскій сказалъ. Но есть и другого рода эпигоны — эпигоны не въ смысл ‘посл-рожденія’, а въ смысл ‘вырожденія’, эпигонами въ этомъ смысл являются т, которые боятся сдлать хоть одинъ шагъ за черту, проведенную ‘раньше-рожденными’, т, которые боятся новыхъ путей и продолжаютъ упираться лбомъ въ ту стну, черезъ которую уже перешагнула общественная и философская мысль ихъ времени. Эти эпигоны-вырожденцы доводятъ до идейнаго тупика творчество своихъ духовныхъ предковъ, отказываясь отъ творчества своей мысли, эти эпигоны-вырожденцы — типичные консерваторы, духовные реакціонеры, вчные догматики, сторонники принципа magister dixit, слпые ученики великихъ учителей. Такіе люди бываютъ во всхъ партіяхъ, во всхъ общественныхъ группахъ, во всхъ соціальныхъ и философскихъ школахъ, — конечно, не только въ марксизм, но и въ народничеств, не только въ области соціальной мысли, но и въ философіи, и въ религіи, и въ наук, и въ искусств — всюду. Они типичные ‘дикари высшей культуры’, говоря словами Лаврова, типичные мщане, лишенные дара творчества и способные лишь держаться за разъ навсегда установленному догму. Это о нихъ я высказываю цитируемое г. Луначарскимъ положеніе: ‘несомннно, что среди многихъ интеллигентовъ, твердо и.безповоротно увровавшихъ въ ту или иную догму и приходящихъ въ ужасъ отъ малйшаго вянія критики — не мало самыхъ настоящихъ мщанъ, но они и не входятъ въ группу интеллигенціи, для которой творчество есть альфа и омега бытія’ (‘Ист. русск. общ. мысли’, т. I, стр. XXIX). Г. Луначарскій комментируетъ: ‘читай: марксистовъ, соціалъ-демократію я не защищаю, но пощадите эсеровъ, ради такихъ праведниковъ, какъ н.-с., анархистовъ — ради такихъ, съ позволенія сказать, представителей, какъ анархо-мистики!’ (стр. 232).
Нтъ, читатель, не читайте того, что у меня не написано, ибо и на этотъ разъ г. комментаторъ попадаетъ, съ позволенія сказать, пальцемъ въ небо. Рчь идетъ не о марксистахъ, не о народникахъ, не о соціалъ-демократахъ, не о соціалистахъ-революціонерахъ, насъ интересуютъ не мистики, позитивисты, идеалисты, матеріалисты, не т или иныя соціальныя и идейныя группы, нтъ, мы говоримъ о всхъ ихъ вмст взятыхъ, о тхъ входящихъ въ ихъ составъ людяхъ, которые отказались отъ творчества, уцпились за догму, привели къ вырожденію исповдуемые ими взгляды. Эти эпигоны-вырожденцы толкутся на одномъ мст въ хвост общественной мысли, думая, что идутъ впередъ во глав ея. Такіе эпигоны марксизма — слпые сторонники былой ‘ортодоксіи’, такіе эпигоны народничества — упорные послдователи Михайловскаго, блюдущіе каждую іоту его ученія. Всякое ученіе, всякое міровоззрніе иметъ такихъ эпигоновъ. И я думаю, что эпигонство въ этомъ смысл — не мой удлъ, ошибаюсь ли я или не ошибаюсь, но въ этомъ меня не могутъ убдить или разубдить голословныя завренія марксистскихъ критиковъ.
Этимъ небольшимъ отступленіемъ pro domo sua я позволю себ закончить навсегда всякіе разговоры съ г. Луначарскимъ. Подробно отвтивъ на тяжеловсную критику г. Плеханова, я считаю себя въ прав обойти молчаніемъ легковсныя нападенія г. Луначарскаго. Если мы остановились на стать этого марксиста, то только оттого, что нашли въ ней разъясненіе любопытнаго вопроса: зачмъ марксистскіе Мальбруги похали въ столь дружный походъ на столь ничтожную, по ихъ мннію, книгу? Согласитесь, вдь странно же: книга ничтожная, слабая, а на нее наваливаются дв громадныя статьи, свыше двухсотъ страницъ, цлая книга! Въ чемъ же причина этого марксистскаго похода?
Г. Плехановъ на это не отвчаетъ, а г. Луначарскій, по простот душевной или въ азарт полемики, объясняетъ намъ простыя причины такой странной непослдовательности…
Дло, оказывается, вотъ въ чемъ. Гг. марксистовъ очень безпокоитъ возможность ‘концентраціи интеллигенціи’ въ настоящее время, а пишущаго эти строки они считаютъ ‘идеологомъ интеллигенціи’, ‘поднимающимъ обще-интеллигентское знамя, враждебное пролетаріату’… Эта ужасная мысль становится навязчивой идеей г. Луначарскаго. То онъ пишетъ: ‘если бы интеллигенція могла серьезно сплотиться и стать силой въ Россіи въ нашу эпоху — г. Ивановъ-Разумникъ былъ бы личностью до нкоторой степени исторической, хотя, конечно, избраніе въ вожди г. Иванова-Разумника отнюдь не говорило бы въ нашихъ глазахъ въ пользу интеллигенціи’ (стр. 225). То ему рисуется слдующая идиллическая, но и опасная картина: ‘г. Ивановъ-Разумникъ — разумный интеллигентъ, здравосмысленный, тихонько говоритъ онъ свое: клу-клу-клу, какъ умная и добрая насдка, и собираетъ цыплятъ подъ крыло’ (стр. 226). Какъ тутъ не перепугаться! И нашъ встревоженный марксистъ убждаетъ русскую интеллигенцію, что, если ужъ она такъ-таки не хочетъ идти въ единоспасающій марксизмъ, то пусть лучше погрузится она въ ‘метафизическій и старчески-сладострастный пессимизмъ’ . Сологуба или пусть лучше возьметъ своимъ credo ‘безнадежный пессимизмъ Л. Андреева’ — лишь бы только не пошла она по пути имманентнаго субъективизма: ‘все это было бы красиве и почетне, чмъ взять себ въ руководители такого разсудительнаго ментора, какъ г. Ивановъ-Разумникъ, этотъ настоящій нкто въ сромъ нашей литературы. Впрочемъ — утшаетъ себя и успокаиваетъ читателей г. Луначарскій — врядъ-ли это случится’ (стр. 277). Вотъ какъ заботится этотъ марксистъ о той самой интеллигенціи, на голову которой онъ съ такой комичной безпощадностью обрушиваетъ свои громы не изъ тучи, и которую онъ считаетъ безнадежно проникнутой духомъ мщанства… Если такъ, то казалось бы — что онъ Гекуб, что ему Гекуба? А онъ вотъ какъ себя безпокоитъ: предостерегаетъ, утшаетъ, совты даетъ, вооружается, въ походъ детъ…
Напрасно гг. марксисты такъ себя безпокоятъ, но напрасно также они себя и утшаютъ. Быть ‘вождемъ’, ‘насдкой’, ‘менторомъ’ или чмъ-либо подобнымъ — пишущій эти строки никогда не собирался и не собирается, но это не мшаетъ ему думать, что субъективизму въ той или иной его форм предстоитъ еще широкая дорога, что геніальныя концепціи Герцена и взгляды его преемниковъ еще не одинъ разъ привлекутъ къ себ русскую интеллигенцію {Подробне объ этомъ см. въ моей книг ‘О смысл жизни’.}. Конечно, это не будетъ значить, что интеллигенція ‘взяла себ въ руководители г. Иванова-Разумника’, а будетъ значить только то, что т чувства и мысли, однимъ изъ выразителей которыхъ является пишущій эти строки, вновь пробили себ дорогу среди трансцендентныхъ — и позитивныхъ и мистическихъ — теченій русской общественной мысли. Вопросъ о личности выразителя отходитъ при этомъ на второй планъ: ‘пусть я бездаренъ, да тема-то моя талантливая!’ — остроумно замтилъ по тождественному поводу одинъ современный очень талантливый публицистъ.
Оттого-то и наши Мальбруги въ походъ похали. Пусть авторъ бездаренъ, пусть книга ничтожна, но тема — ‘талантливая’, этого они не могутъ скрыть ни отъ себя, ни отъ читателей. Тема это — человческая личность, къ которой марксизмъ всегда былъ совершенно равнодушенъ, и отъ которой всегда исходило народничество, въ этомъ — центръ нашей антроподицеи, та вчная истина, противъ которой безсильны вс марксистскія ‘истины’ въ кавычкахъ.
Въ марксизм, кром его методологіи, иметъ извстное значеніе то чувство общественности, которое столь враждебно ультра-индивидуализму подпольнаго человка, но и въ народничеств эта ‘общественность’ была однимъ изъ краеугольныхъ камней, и притомъ была соединена съ высокимъ культомъ человческой личности. ‘Личность никогда не должна быть принесена въ жертву, — писалъ Михайловскій въ своихъ ‘Письмахъ о правд и неправд’ (1877 г.) — она свята и неприкосновенна’, и тотъ же Михайловскій былъ однимъ изъ величайшихъ противниковъ ультра-индивидуализма, однимъ изъ величайшихъ борцовъ за общественность. Герценъ задолго до Михайловскаго обосновалъ ‘русскій соціализмъ’ на этомъ двойномъ фундамент — и никакія марксистскія истины не разрушатъ его. Но и обратно: никакіе доводы и доказательства не пошатнутъ марксистскаго презрнія къ человческой личности, ибо здсь безсильна логика, здсь ршающій голосъ иметъ различіе психологическихъ типовъ. Примиреніе, соглашеніе — повторю еще разъ свои слова — здсь невозможно, можно и должно только выяснить основу непримиримаго разногласія и затмъ прекратить споръ, который дале становится безплоднымъ. Для Блинскаго ‘человческая личность выше исторіи, выше общества, выше человчества’, для марксизма она — quantite nulle: о чемъ же тутъ спорить? Тутъ только и можно повторить: или себ направо, а я пойду налво…
Но зато можно и должно возставать противъ тхъ марксистскихъ ‘истинъ’, которыя претендуютъ на абсолютное значеніе и которыя оказываютъ такое печальное вліяніе на развитіе общественной мысли, сдавливая ее въ тискахъ узкаго догматизма, принижая и обдняя ее, суживая ея горизонтъ. Психологическіе типы людей останутся различными, но эти ‘истины’ уже и теперь удовлетворяютъ только нетребовательныхъ людей. И такъ какъ сами марксисты утверждаютъ, что ихъ ‘діалектическая философія разлагаетъ вс представленія объ окончательной, безусловной истин’, что философія эта ‘на всемъ и во всемъ видитъ печать неизбжнаго паденія и ничто не можетъ устоять передъ нею, кром непрерывнаго процесса возникновенія и уничтоженія’ (такъ говоритъ Энгельсъ въ перевод г. Плеханова, op. cit., стр. 33),— то мы только позволяемъ себ приложить эти слова къ самому ортодоксальнму марксизму, къ его ‘истинамъ’. Мы думаемъ, что пришло время разложенія, неизбжнаго паденія и уничтоженія этихъ марксистскихъ истинъ, какъ ни распространены он въ нкоторыхъ кругахъ европейской и русской интеллигенціи.
Послднее, впрочемъ, вполн естественно, объ этомъ остроумно говорилъ еще ибсеновскій докторъ Штокманъ. ‘Всякая нормальная (не абсолютная) истина — говорилъ онъ — живетъ обыкновенно… лтъ двадцать, не боле того, и въ такомъ почтенномъ возраст эти истины чаще всего страшно худосочны и тощи. но какъ-разъ въ это время ими и начинаетъ интересоваться большинство, навязывающее ихъ обществу въ качеств здоровой пищи, а питательнаго-то матеріала въ этихъ истинахъ уже почти совсмъ не осталось… Вс такія истины, любезныя сердцу большинства, похожи на прошлогоднюю селедку или на высохшую пересоленную ветчину. Вотъ эти-то истины и даютъ начало той нравственной цынг, которая заражаетъ собою все общество’… Эту нравственную цынгу мы называемъ этическимъ мщанствомъ, и этой болзнью все серьезне и сильне болетъ ортодоксальный марксизмъ, когда-то бодрый и живой, а нын — высохшій, догматичный, отмирающій, нетерпимый, по инерціи выговаривающій мертвымъ языкомъ мертвыя слова.
Конечно, марксисты съ этимъ не согласятся, для нихъ вся истина заключается въ мірк марксизма, а марксизмъ съ давнихъ поръ считаетъ этотъ свой мірокъ — цлой вселенной. Старая исторія! Но не худо бы вспомнить, что еще Мефистофель ядовито высмивалъ то людское самообольщеніе, которое
…. die kleine Narrenwelt
Gewhnlich fr ein Ganzes hlt.
Марксисты злоупотребляютъ такимъ самообольщеніемъ, считая себя обладателями абсолютной истины и полагая, что смерть ортодоксальнаго марксизма была бы равносильна гибели Истины вообще… Мы, ‘субъективисты’, въ этомъ случа послдовательне примняемъ къ развитію идеологій ‘діалектическую философію’, столь любезную сердцу марксистовъ: было и прошло старое народничество, былъ и прошелъ ортодоксальный марксизмъ — остались одн развалины. Но снова и снова будетъ человчество строить на развалинахъ старыхъ теорій и врованій новыя ученія и системы, снова и снова цнные элементы стараго будутъ входить въ новыя воздвигаемыя зданія, разрушеніе и гибель стараго должны придавать человку новыя силы для новой постройки, для новаго стремленія впередъ. Чудесно сказалъ Гете,— и эти его слова вчно звучатъ въ исторіи всего человчества:
Mchtiger
Der Erdenshne,
Prchtiger
Baue sie wieder,
In deinem Busen baue sie auf!
Neuen Lebenslauf Beginne,
Mit hellem Sinne,—
Und neue Lieder
Tnen darauf!
1909 г.