Маркиз де Сад, Д-Альмерас Анри, Год: 1906 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Анри д‘Альмерас

Маркиз де Сад

0x01 graphic

Предисловие

Маркиз де Сад, который является, по мнению многих писателей, родоначальником половой психопатии, известной под названием ‘садизм’, наряду со свойственными ему нравственными дефектами представляет собой из ряда вон выходящий тип феодалиста, литератора и политического агитатора эпохи французской революции.

Профессор П. И. Ковалевский в своей книге, посвященной вопросу полового бессилия, приводит целый ряд весьма интересных примеров, когда лица, в общем истощенные, черпали новые силы в страданиях предмета желаний.

Ломброзо утверждал, что в каждом мужчине имеется доля садизма, конечно, в большей или меньшей степени. Эта степень зависит, по мнению итальянского психиатра, от массы частных условий жизни самого субъекта.

‘Чем же иначе объяснить, — восклицал он, — практикующуюся в Париже торговлю девственницами! Чему приписать те громадные суммы, которые пресыщенными сластолюбцами уплачиваются в подобных случаях! Не представляют ли подобные явления одну из разновидностей садизма?’

Существуют случаи, говорит профессор П. И. Ковалевский, что половое сладострастное ощущение возникает тогда, когда с половым актом совершается жестокость, истязание, кровопролитие. Самое высшее наслаждение будет в боли, и боль явится тем кульминационным пунктом, к которому стремятся в половом акте такие люди. Этих людей с полным правом можно назвать альгистами — ищущими боли для наслаждения. Альгистов, однако, должно разделить на две категории. Одни в половом акте истязают, кусают, колют и мучают других, а другие отдают на мучения себя. Люди первой категории называются садистами, или тиранистами, а второй — мазохистами, или пассивистами. В основе этого влечения, вероятно, лежит проявляющаяся у некоторых лиц особенная потребность боли, ободряющая и возбуждающая организм (альгизм), или же особенная любовь болевых ощущений (алгофелия).

Под именем садизма разумеется получение чувства полового сладострастия при совершении жестокостей над лицом, которое служит объектом удовлетворения. Живыми образцами такой жестокости были мать Цезаря, маршал Жиль де Ре, маркиз де Сад, царица грузинская Тамара, Елизавета Баторий и др. Наш соотечественник Д. Н. Стефановский, по-моему, более удачно называет это состояние эротическим тиранизмом. Что сладострастие и жестокость находятся в близком родстве, это давно известно натуралистам. Известно, что некоторые жеребцы и кобылицы так разъяряются в момент полового сближения, что загрызают друг друга. То же наблюдается и у других видов животного царства — так же бывает и в человеческом роде. Известно, что некоторые женщины во время акта приходят в такую страстность, что кусают и грызут имеющего с ней половое общение мужчину. Kiernan приравнивает чувство полового инстинкта к чувству голода. Он вместе с Glevenger’om это доказывает тем, что амебы и некоторые другие низшие организмы при акте совокупления поедают друг друга, например, крабы во время полового акта выкусывают клочки тела друг у друга. Прообраз этого состояния у людей Kiernan усматривает в поцелуе (!). Таким образом, в одних случаях сладострастное чувство в половом акте возникает только тогда, когда к нему присоединяется тиранизм, в других случаях, что и составляет сущность садизма, жестокость является не последствием полового возбуждения, а целью его — она является как бы заменой или моментом, когда сладострастие достигает наибольшей степени напряженности. Садизм может проявляться в преступной жестокости над женщиной, женщины над мужчиной, мужчины над мужчиной и женщины над женщиной. В некоторых случаях сладострастное наслаждение испытывается при совершении преступной жестокости не самими заинтересованными лицами, а другим лицом, причем садист стоит в стороне в качестве свидетеля и испытывает наслаждение. Такое сладострастное ощущение в некоторых случаях получается даже при виде страдания и мучения животных. Обычно эти лица являются частично помешанными и во всяком случае субъектами с понижением и даже потерей нравственного чувства. Eulenburg говорит, что типичный сладострастный убийца всегда представляет собой, несомненно, существо самобытно психопатическое, в большинстве случаев с порочной наследственностью, с резко выраженными признаками вырождения, с характерными стигматами в строении черепа и мозга. Отчасти мы имеем дело с дегенератами и эпилептиками, которые уже в ранней молодости представляют все признаки полового извращения, обнаруживают наклонность к онанизму, к педерастии, эксгибиционизму, любострастным убийствам людей и животных и к другим преступлениям против нравственности. Это состояние чаще всего наблюдается у параноиков, идиотов, алкоголиков, эпилептиков, истериков и при старческом слабоумии. Типичнейшую и ужаснейшую картину в этом отношении представляет маршал Cilles de Lavale, Sir de Rayes, живший в 1404-1440 гг. В молодости он любил читать произведения Светония о цезарях, и гнусные деяния Тиберия, Каракаллы и проч. заложили в его душе основы жестокости с безобразными склонностями. Прекрасно образованный, обладающий огромнейшими богатствами, со славным именем, он, еще будучи в армии, стал известен своими ужасающими мир эротически-тираническими приемами. Когда он ехал рядом с Жанной д’Арк в рядах войска, то солдаты нередко говорили: ‘Вот гарцует дьявол с ядом с пресвятой девой’.

В 26 лет он покидает двор, бросает свою блестящую военную карьеру, оставляет жену и ребенка, запирается в уединенном замке в Бретани, делает бессмысленные траты, предается мистике, заклинаниям чертей и т, п., впадает в половой разврат, становится педерастом, похитителем детей, убийцей, садистом, осквернителем трупов и т, д., обнаруживая при этом нередко бред величия, гордясь необычайностью и чудовищностью своих преступлений… Летопись говорит: он любил чтение, изящные искусства, имел богатые коллекции. Весьма возможно, что для него прототипом его мерзостей послужили аналогичные деяния римских императоров, подобно тому как, в свою очередь, жизнь и преступно-мерзкие деяния цезарей послужили прототипом для маркиза де Сада.

Рассказывают, что когда Карл VII, увидев его, уже судимого и преданного тюремному заключению, сказал ему: ‘Ах, Жиль, ничего подобного не было бы, если бы ты не покинул двора’, — маршал ответил: ‘Государь, я оставил двор, ибо дьявол меня наталкивал на изнасилование и умерщвление дофина’.

Последний век не остался без подражателей своим предшественникам и в области садизма. Мы имели их в лице уайтчепельского Джека-потрошителя в Лондоне и в последнее время в лице душителей в Париже и Будапеште.

28-летний Лежер в Париже завлек пятнадцатилетнюю девушку в лесную чащу, где задушил ее и напился ее крови. На вопрос следователя по поводу последнего обстоятельства он отвечал: ‘Мне хотелось пить’.

Между женщинами было также немало тиранисток или садисток. Такова царица Тамара, прекрасная, как ангел, но коварная, как демон, которая завлекала в свой замок путешественников. Они проводили ночь в ее объятиях, а на следующее утро их трупы выбрасывались в Терек. По Пушкину, ‘Клеопатра была так развратна и так прекрасна, что многие купили ее ласку ценой жизни’.

Иногда тиранизм эротический избирает своим объектом животных. Так, мальчик 12 лет заметил, что испытывает особенное удовольствие, когда душит кур, вследствие чего стал истреблять их массами, сваливая вину на хорька. Затем, уже взрослым, этот больной стал нападать на женщин и в тот момент, когда душил их, испытывал сладострастный спазм и имел извержение семени. Обыкновенно он отпускал своих жертв еще живыми, но в двух случаях задушил до смерти, так как эякуляция замедлилась. Он также вырывал у своих жертв волосы, раздирал внутренности и пил их кровь.

Gyurkoweczky передает такой случай. Мальчик 15 лет из благородной семьи страдал эпилепсией. Однажды оказалось, что мальчик этот за деньги нанял другого, своего приятеля 14 лет, подчиниться его прихоти, что тот и исполнил. Тогда у них происходили такие сцены: старший мальчик крепко щипал другого за предплечья, ягодицы и икры, так что тот начинал плакать, слезы эти еще больше возбуждали маленького садиста, продолжая правой рукой колотить приятеля, он левой онанировал. Это занятие доставляло ему несравненно большее удовольствие, чем простая мастурбация.

Иван Кедров приводит следующий случай Эйккартгаузена. Одна женщина, находя большое удовольствие в том, чтобы видеть на голом теле текущую кровь, нанимала за дорогую цену девочек и мальчиков для подобного рода операций. Но один раз наслаждение ее слишком долго продолжалось: она умертвила девочку и была за это казнена.

Наконец, как на типичнейшего эротического тираниста можно указать на Тиберия, у которого утонченнейший разврат сопровождался всякого рода жестокостями. Под конец его жизни из Каприи увозили массу трупов девушек и мальчиков, замученных бесстыдным стариком, их, по словам историков, увозили из дворца больше, чем привозили цветов и благовоний.

В 1891 г. в Париже судился некто Мишель Блох, торговец алмазами, миллионер, около 60 лет, женатый и отец двух взрослых дочерей. Он сам возбудил против себя дело благодаря гнусному поведению при расплате со своими жертвами. Одна из его прежних жертв неоднократно обращалась к нему письменно, требуя вознаграждения 180 фр. Вместо того чтобы удовлетворить ее скромное до смешного требование, Блох нашел целесообразным прибегнуть к помощи полиции для защиты от ‘вымогательства’. Полиция вытребовала к себе молодую девушку, показания которой и дали вскоре повод выставить против Блоха обвинение в соблазнении несовершеннолетних к непотребным действиям и к насильственным актам. Из показаний свидетелей и судебного дознания получается следующая картина. Девочка была приведена в комнату сводницы и должна была совершенно раздеться вместе с двумя находящимися здесь сверстницами. Совершенно голые, все трое вступили в голубую комнату, где их ожидал пожилой господин. Этот господин и был Блох. Он принимал своих жертв, небрежно растянувшись на софе, в пеньюаре из розового атласа, богато украшенном белыми кружевами. Девушки приближались к нему каждая порознь, молча, с улыбкой на устах (это категорически требовалось). Им дали иглы, батистовые носовые платки и хлыст. Первая девочка должна была опуститься перед ним на колени, и он начал вкалывать ей иглы в грудь, ягодицы, почти во все части тела, в общем до 100 штук. Затем он сложил носовой платок в виде треугольника и укрепил его 20 иглами на груди молодой девушки так, что один кончик платка приходился между грудями, а оба других конца на плечах, и потом с одного размаха оторвал приколотый таким образом платок. Теперь только, по-видимому, достаточно разгорячившись, он набросился на молодую девушку, бил ее хлыстом, вырывал пучки волос на лобке, сжимал ей соски и т. п., наконец, удовлетворил себя на ней на глазах ее подруг. Последние тем временем должны были обтирать с него пот и принимать пластические позы. В заключение он отпустил всех трех девиц и вручил им гонорар в 40 франков. Впоследствии Блох производил эти сеансы в другом месте, платил девушке по 5 франков, а потом и совсем перестал платить.

Маркиз де Сад по отношению к своим жертвам был щедр, вознаграждая их луидорами в достаточном количестве.

О свойствах его половой аномалии летопись его современников или ничего не сообщает, или — крайне смутные предположения. Фантазия разных писателей и даже врачей приписывает маркизу де Саду чудовищные вещи.

Трудно допустить, чтобы все сообщаемое Клернье о времени пребывания в замке Миолан было правдой. Клернье, врач по профессии, посещал коменданта де Лонай и попутно наблюдал за столь интересным типом, каким являлся де Сад.

‘Однажды маркиз де Сад чуть было не совершил преступление, от которого содрогнулся бы весь мир, — пишет д-р Клернье. — Известно, что для достижения большего сладострастия маркиз де Сад в момент, предшествующий половому акту, наносил раны, наслаждаясь не только видом крови, но и страданиями своих жертв. Однажды, гуляя по полям, соприкасавшимся с валом крепости Миолан, маркиз де Сад увидел, как женщины разгребают сено и потряхивают его граблями.

Долго он сидел на скамеечке вместе со сторожем. Затем вдруг его взор пал на борону, повернутую остриями кверху. В разгоряченном мозгу заиграла демоническая фантазия опрокинуть на нее проходившую в этот момент работницу, жену одного из привратников тюрьмы.

Под предлогом болезни желудка он направился навстречу этой работнице. Не прошло и минуты, как воздух огласился сердце раздирающими криками. Маркиз держал в своих руках молодую женщину и бегом увлекал ее по направлению к бороне.

На счастье застигнутой врасплох другие работницы освободили женщину от этого жестокого сластолюбца’.

Когда у него отняли его жертву, он, по словам доктора Клернье, плакал горючими слезами, как плачут дети, когда у них отнимут игрушку или лакомство.

В процессе Розы Келлер разобраться трудно — много лжи и со стороны обвинительницы, и со стороны самого маркиза, обвинявшегося в покушении на убийство этой женщины.

Но бесспорно, что маркиз де Сад не остановился бы перед убийством, если бы жертва оказала непреодолимое сопротивление.

Такие субъекты настойчивы, и, оставаясь в других отношениях нормальными, они в смысле достижения цели не останавливаются ни перед чем.

Если бы юстиция того времени находилась на уровне гуманных и нормальных взглядов, то маркиз де Сад не провел бы в заключении более 20 лет. Он с первого же момента попал бы в дом для душевных больных, и в молодые годы половой дефект при известном режиме и разумной диете мог бы значительно смягчиться. Но юстиция того времени считалась со всем, кроме здравого смысла и науки. Мнение озлобленной тещи столь развратного зятя было гораздо более влиятельно, чем все доводы людей науки и юстиции.

Но предоставим слово доктору Альмера, который на исследование жизни маркиза потратил немало труда и времени.

Королевский офицер

В мае 1754 года Николай Паскаль де Клерамбо, племянник и преемник своего дяди Петра де Клерамбо, знаток генеалогии, удостоверил благородное происхождение молодого провансальца, который ходатайствовал о зачислении его в ряды легкой кавалерии королевской гвардии.

Это был Донат Альфонс Франсуа де Сад, родившийся 2 июня 1740 года в Париже — сын Жана Батиста Франсуа де Сада, графа де Сада, и Марии Элеоноры де Мелье де Карман, его супруги.

Род де Сада, или де Садо, имеющий множество разветвлений, считался древнейшим и знаменитейшим в Провансе.

Это маленькое генеалогическое изыскание о человеке, историю которого мы хотим рассказать, необходимо, так как происхождение отразилось на судьбе и на всем характере этого своеобразного человека.

Даже его ошибки находят в большинстве случаев свое объяснение в родовой гордости феодала, не желавшего подчиняться никому и ничему и считавшего себя выше законов.

Из его романа ‘Алина и Валькур’, являющегося автобиографией маркиза, мы позаимствуем следующие строки. Он пишет:

‘Связанный по моей матери со всем тем, что в провинции Лангедока было самого лучшего и блестящего, рожденный в Париже, в роскоши и богатстве, я считал с момента, когда пробудилось мое сознание, что природа и судьба соединились лишь для того, чтобы отдать мне свои лучшие дары, я думал это, так как окружающие имели глупость мне это говорить, и этот более чем странный предрассудок сделал меня высокомерным, деспотом и необузданным в гневе, мне казалось, что все должны мне уступать, что весь мир обязан исполнять мои капризы, что этот мир принадлежит только мне одному’.

Итак, 24 мая 1754 года маркиз де Сад зачислен в королевскую гвардию.

Ему было пятнадцать лет, когда он был произведен в подпоручики, конечно, не благодаря его способностям, а его имени.

Офицерский чин, даваемый детям, не был тогда редкостью.

В 1757 году, в первых числах января, Людовик XV восстановил чин корнета (офицера-знаменосца).

Одним из первых получил этот чин маркиз де Сад.

11 января он был утвержден в должности корнета в карабинерском полку.

Карабинеры, можно сказать без преувеличения, считались избранными из избранников.

Ни один корпус до революции не выказал столько мужества и стойкости — они одни решили исход многих сражений.

Людовик XV, который ценил их боевые заслуги, выразил желание быть полковником карабинеров, а командиром назначил своего сына герцога Монского.

Маркиз де Сад прослужил два года в карабинерах. 21 апреля 1759 года он был переведен капитаном в Бургундский кавалерийский полк.

Капитан в 19 лет — это для маркиза де Сада большое повышение. Неизвестно, почему он не был этим удовлетворен. Вероятно, у него был и тогда беспокойный и тяжелый характер, который он сохранял всю свою жизнь и который оказался главной причиной всех его бедствий. Надо предположить, что, при своем характере, он создал себе в полку множество врагов.

Он пытался переменить полк даже с понижением в чине, хотел получить место знаменосца в жандармерии, но недостаток в средствах помешал этому — за офицерские места в войске в то время платили большие суммы.

Маркиз де Сад, как придворный офицер, вел, с присущей ему страстностью и необузданностью, бурную, сумасшедшую жизнь, которая делала пребывание в большинстве гарнизонов веселым и приятным.

Посещал собрания, спектакли, на которых он и его товарищи имели постоянные места. Он блистал на балах, где собиралось все городское дворянство, и участвовал в прогулках.

Он играл на сцене и писал маленькие статьи во ‘Французском Меркурии’, без подписи, чтобы не прослыть педантом, который придает этим пустякам какое-нибудь значение.

Он имел несколько дуэлей, из которых вышел с честью.

Он делал долги и не платил портному, так как уже тогда это считалось среди аристократов ‘хорошим тоном’.

Фавар в своих куплетах определил две главные обязанности хорошего офицера:

Служить королю и женщинам —

Вот смысл военной службы…

Маркиз де Сад служил женщинам, быть может, даже больше, чем королю.

Он хвастался своими успехами, иногда воображаемыми. Не одно сердце противника пронзил он острием своей шпаги, но еще более сокрушал женские сердца.

Сердца того времени — мы не говорим о нашем — не оказывали большого сопротивления, когда за ними охотился молодой офицер.

Они отдавались по первому требованию, а иногда даже раньше. Маркиз де Сад, следуя моде, старался приобрести и быстро приобретал репутацию ‘негодяя’. Он ее сохранил на всю свою жизнь.

В романе ‘Алина и Валькур’ он рассказывает об одной своей любви, в бытность в гарнизоне, любви, рождавшейся на одном балу и уже умиравшей ко второму балу, быстро приходившей к развязке…

Предоставим ему слово.

‘Наш полк стоял гарнизоном в Нормандии, там начались мои несчастья.

Мне шел двадцать второй год, занятый до тех пор военной службой, я не знал моего сердца, не подозревал, что оно так чувствительно.

Аделаида де Сенваль, дочь отставного офицера, поселившегося в городе, где мы стояли с полком, сумела победить меня. Пламя любви объяло мою душу…

Я не буду рисовать вам портрета Аделаиды: это была такого рода красота, которая одна была в состоянии пробудить любовь в моем сердце, это были именно те черты, которые проникали в мою душу. Но в Аделаиде меня опьяняли не только красота, но и добродетели, которые я читал на ее лице и которым я поклонялся.

Я ее любил, так как мне необходимо было обожать все то, что имеет сходство с созданным мной идеалом: это оправдывало мое увлечение, но вместе с тем было и причиной моего непостоянства.

В гарнизонах есть обычай избирать себе каждому любовницу, но смотреть на нее как на божество, поклоняться ей от безделья, бесцельно и безрезультатно и оставлять ее без сожаления, как только над полком развернутся знамена. Я по совести решил, что не могу так любить Аделаиду…

Шесть месяцев прошло в этой иллюзии, наслаждения не охладили любовь, в опьянении наших отношений был момент, когда мы хотели бежать на край света… Рассудок взял верх, я начал думать, и с этого рокового момента для меня стало ясным, что я любил ее совсем не так сильно. У нее был брат, пехотный капитан, мы решили открыться ему… Его ждали, но он не приехал… Полк ушел, мы простились: лились потоки слез, Аделаида напомнила мне мои клятвы, я подтвердил их в ее объятиях… и мы все-таки расстались.

Мой отец звал меня на эту зиму в Париж, я поехал, дело шло о моей женитьбе, его здоровье пошатнулось, и он хотел видеть меня устроенным ранее своей смерти, этот проект, удовольствия столичной жизни мало-помалу вытеснили окончательно образ Аделаиды из моего сердца. Я, впрочем, в семье о моей любви не молчал, честь заставила меня сознаться, и я это сделал. Сердце не оказывало мне никаких препятствий, и я уступил без сопротивления, без угрызений совести… Аделаида об этом скоро узнала… Трудно описать ее горе: ее любовь, ее чувствительность, ее самолюбие, ее невинность, все то, что доставляло мне наслаждение, обратилось в ничто, не оставив следа в моем сердце.

Два года прошло для меня — в удовольствии, а для Аделаиды — в раскаянии и отчаянии.

Она написала мне однажды и просила единственной милости: поместить ее в монастырь кармелиток. Тотчас, как только я это устрою, — она покинет дом отца и придет ‘лечь живою в гроб, приготовленный для нее моими руками’.

Совершенно спокойный, я шутя отнесся к этому ужасному плану молодой девушки и посоветовал ей забыть в узах Гименея сумасбродства любви.

Аделаида мне не ответила ничего. Но через три месяца я узнал, что она вышла замуж. Освобожденный от этой связи, я решил последовать ее примеру’.

Парижским трактатом, подписанным 10 февраля 1763 года, была окончена — нельзя сказать, чтобы со славой — Семилетняя война.

15 марта маркиз де Сад был зачислен в запас. Его семья воспользовалась этим, чтобы его женить. Она надеялась, что женитьба заставит его вести более правильную жизнь.

Женитьба маркиза де Сада.
Две дочери г. де Монтрель.
Прерванная любовь

В 1763 году Клод Рене Кордье де Монтрель был уже в течение двадцати лет президентом третьей палаты по распределению пошлин и налогов в Париже.

Он жил на Новолюксембургской улице, в самом аристократическом квартале города.

Женат он был на Марии Мадлене Массов де Плиссе и предоставил своей властной и энергичной жене роль управительницы домом.

Он председательствовал в палате, но дома не имел даже прав судьи. Г-жа Кордье решала все единолично и бесповоротно, а муж, ничего не желавший, кроме спокойствия, соглашался.

У них были две дочери. Старшая — Рене-Пелажи двадцати трех лет. Она не была хороша или, по крайней мере, не казалась красивой на первый взгляд. Ее красота вся сосредоточилась в глазах, нежных, выразительных, подернутых меланхолической дымкой, как будто бы прикрывающей глубокую сердечную тайну.

Глаза эти скрывали под полузакрытыми веками неутоленный пыл цельной и страстной натуры.

Это была обаятельная молодая девушка, но ее очаровательность, подобно прелести скромной полевой фиалки, не бросалась в глаза.

Она не считала себя достойной любви, способной внушить страсть, и не чаяла найти в своем будущем муже беспредельно преданного любовника.

Зеркало ей не говорило того, что говорит многим другим, более самонадеянным.

Она в нем не замечала ни томности своих глаз, ни прелести своей улыбки — казалось, ничто не позволяло ей надеяться на лучезарное будущее.

Излишняя скромность, недоверие к самой себе имели для Рене-Пелажи де Монтрель роковые последствия. Первому, кто заставил забиться ее сердце, она пошла навстречу, полная признательности, и отдалась вся, душой и телом, без сопротивления, без оглядки.

Младшая дочь, Луиза, совсем не была похожа на старшую. Ей было шестнадцать лет, возраст, когда из ребенка расцветает женщина, как из бутона — цветок.

Но это была Джульетта, ожидающая своего Ромео.

Она уже тогда влюблялась тайком, была кокеткой, горячей натурой, падкой до всех удовольствий, скорее чувственной, нежели чувствительной.

Ее характер сквозил в ее блестящих глазах, в ее подвижном, задорном лице, во всей ее женственной фигуре.

Маркиз де Сад, который заботился о том, чтобы его не забыли любовницы, проводил большую часть своих отпусков в Париже.

Семейство Монтрель находилось в дружбе с его семейством. Они часто посещали друг друга. Мало-помалу маркиза стала привлекать блестящая красота Луизы — и рано пресытившийся человек полюбил.

Его возраставшая день ото дня страсть помешала ему обратить внимание на внушенную им самим страсть — его уже любила Рене-Пелажи.

Он этого не знал и не давал ей ни малейшего повода надеяться, но эта безнадежность тем более усиливала ее чувство.

Сестры были соперницами, но одна из них любила сильнее, и, как всегда, именно она-то и оставалась без взаимности.

Рене-Пелажи страдала, но не обнаруживала этих страданий. Она не жаловалась. Она считала себя не вправе жаловаться.

Она не променяла бы маленькие радости, которые ей доставляла ее грустная любовь, ни на какие сокровища мира. Слово, сказанное с большей нежностью, менее равнодушный взгляд делали ее на целый день счастливой. Она снова воспылала надеждой и от души прощала своей сестре и ее молодость, и ее красоту.

Между тем среди желаний, надежд, среди интриг влюбленных родители предусмотрительно обдумывали судьбу детей.

В таинственных совещаниях было решено, что маркиз де Сад женится на Рене-Пелажи. Казалось, что он любил ее спокойной любовью, и этого было достаточно, чтобы назвал своей женой. Терпеливо ожидали, когда он объяснится. Роман втроем тем временем продолжался.

Когда же молодой офицер официально заявил, что его сердце покорила младшая, в семействах де Сад и де Монтрель произошел большой переполох. Эта непредвиденная фантазия расстроила все планы. Решено было не обращать на нее внимания. Супруга президента объявила, что она не согласится выдать младшую дочь замуж ранее старшей, и не было никакой надежды побудить ее изменить свое решение.

Маркиз де Сад некоторое время противился, но затем преклонился перед волей семьи.

Ему ведь предлагали выгодный брак с хорошим приданым. Не значило ли это, что поступают рассудительно и в его интересах?

Свадьба в интимном кружке была отпразднована 17 мая, в церкви Св. Роша.

Взамен красоты Рене-Пелажи принесла своему мужу сердце, полное им одним, и большое состояние.

Жизнь молодых, если бы деньги играли действительно ту роль в счастье, которую им приписывают, могла легко быть счастливой. Маркиза, опьяненная сбывшейся мечтой, забыла часы треволнений и с доверием относилась к мужу. Человек, которого она любила, принадлежал ей по закону. Она надеялась силой своей нежности уничтожить его предубеждение и заставить забыть прошлое. Это сердце, которое продалось, а не отдалось и которое она чувствовала еще таким далеким от себя, она сумеет завоевать и сохранить навсегда.

Сильные страсти слепы. Маркиза де Сад не желала или не могла понять того возмущения и той горечи, которые оставил в глубине сердца ее мужа этот ненавистный брак — результат принуждения. Между им и его женой стоял образ Луизы с влюбленной улыбкой. Воспоминания, сожаления об отсутствующей делали ненавистной покорную, готовую на все жертвы привязанность той, которую он считал для себя чужой.

С целью ли избегать ее, или из желания оскорбить, а быть может, просто, чтобы забыться, он закружился с какой-то яростью в вихре удовольствий, казавшихся ему, в его мучительном состоянии духа, законным отмщением, возмездием. Он снова начал делать долги, завел любовниц и афишировал связь с ними. Но все старания забыться не удавались.

Мимолетные любовные встречи, не оставлявшие после себя ничего, кроме скуки и отвращения, породили в нем желание глумления над этими легко отдающимися, несчастными, неразвитыми женщинами. Не только презрение, но прямо ненависть возбуждали в нем кокотки и актрисы, часто хорошенькие, иногда очень любезные, но которым он не прощал одного — они не были Луизой де Монтрель. Здесь коренится истинная причина того, что называют с тех пор по его имени ‘садизмом’. Так по крайней мере объяснял свои поступки сам маркиз.

Он мстил любви за то зло, которое ему причинила любовь… Страдания, которым он подвергал других, имели конечной целью облегчение его страданий. Сохранив и после своей женитьбы ‘маленький домик’ в Аркюэле, он возил туда не только актрис Большой Оперы и Французской Комедии, принадлежавших, так сказать, к аристократии порока, но и менее известных, менее элегантных женщин, парижских горожанок, желавших вкусить мимоходом запрещенный плод, светских девушек, вступивших на скользкое поприще вольной жизни, но еще не утвердившихся на нем.

Попадали в этот ‘маленький домик’ и проститутки, поджидавшие клиентов на углах улиц. Выбирая их, он рассчитывал, что жалобы этих неизвестных и презираемых женщин не обратят на себя внимания полиции.

В чем именно состояло жестокое обращение с ними в ‘маленьком домике’ в Аркюэле в 1763 году, осталось неизвестным — ни один документ того времени не говорит об этом. Можно лишь предположить, что происходило то же самое, что обнаружено позднее, в 1768 году, и произвело такой крупный скандал.

Словом, подробности эротических безумств маркиза де Сада покрыты мраком неизвестности. Большинство жертв получали от своего палача хорошее вознаграждение и, уходя вполне утешенными, даже не жаловались. Нашлись, впрочем, некоторые, более других измученные или же по своему характеру менее сговорчивые, которые пожаловались, и, к крайнему удивлению маркиза, их жалобы были услышаны.

Более чем снисходительный к своим собственным порокам, Людовик XV охотно проявлял строгость к порокам своих ближних.

Он приказал расследовать случаи в ‘маленьком домике’ в Аркюэле, и маркиз де Сад 29 октября 1763 года был заключен в королевскую тюрьму в Венсене.

Попав совершенно неожиданно за свои, по его мнению, не стоящие внимания любовные грешки в заключение, маркиз де Сад пытается просить о своем освобождении, и в письме к начальнику полиции это чудовище прикидывается отшельником.

Он говорит о своей жене и теще, о том горе, которое причинило им его внезапное исчезновение, кается в своих грехах и просит прислать священника, который помог бы ему твердой ногою вступить на стезю добродетели.

В то же время семейства де Сад и де Монтрель начали, со своей стороны, усиленные хлопоты с целью его освобождения.

4 ноября эти хлопоты увенчались успехом. Маркиз де Сад по указу короля был освобожден, но ему было предложено уехать в провинцию.

Он уехал в Эшофур, где жило большую часть года семейство его жены и где он снова встретился с Луизой де Монтрель.

Думать, что после брака и тюремного заключения он забыл о своей любви — значит мало знать его.

Присутствие его молодой свояченицы и ее более напускное, нежели действительное, равнодушие сделали маркизу де Саду ненавистным пребывание в замке, где под наблюдением г-жи Кордье де Монтрель, более строгой, нежели тюремщики Венсена, он чувствовал себя арестантом.

Ему недоставало Парижа, и он день и ночь мечтал вернуться туда.

Маркиз начал в письмах убеждать свою жену, что жить вдвоем с ней его единственное горячее желание. В самых теплых выражениях он рисовал пленительную семейную жизнь, все ее радости, которых он лишен в изгнании. На самом же деле он скучал, разумеется, не по своему семейному дому, а о ‘маленьком домике’.

Маркиза де Сад видела в своем муже только жертву. Она была молода и любила его, верила его словам, и его отсутствие приводило ее в отчаяние. Она сделала все, чтобы прекратить его изгнание. Тронутый ее бесконечными жалобами, президент Кордье де Монтрель стал хлопотать о возвращении мужа дочери.

11 сентября 1764 г. приказ об изгнании маркиза де Сада был отменен королем.

Маркиз, после почти годичного пребывания в нормандском замке, был освобожден и мог, как он этого желал, жить со своей женой.

Как употребил

Анри д‘Альмерас

Маркиз де Сад

Предисловие

Королевский офицер

Женитьба маркиза де Сада. Две дочери г. де Монтрель. Прерванная любовь

Читайте также:

Женитьба маркиза де Сада.
Две дочери г. де Монтрель.
Прерванная любовь