Марианна, Альгрен Эрнст, Год: 1887 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 208 минут(ы)

МАРІАНА.

Романъ Э. Альгренъ.

(переводъ со шведскаго).

Э. АЛЬГРЕНЪ.

Викторія Бенедиктсонъ — таково дйствительное имя романистки, подписывавшей свои сочиненія псевдонимомъ ‘Эрнстъ Альгренъ’ — принадлежитъ къ числу талантливйшихъ шведскихъ писательницъ новйшей школы. Несмотря на кратковременность ея литературной дятельности, пресченной преждевременной и трагической смертью, Альгренъ успла нанять видное мсто въ европейской литератур. Лучшими ея произведеніями признаются романы ‘Маріана’ и ‘Деньги’. Послдній уже появился въ русскомъ перевод {Въ журнал ‘Русская Мысль’ за 1892 г., смотри рецензію въ ‘М. Б.’, 1893 г., No 10.}, романъ ‘Маріана’ появляется на русскомъ язык въ первый разъ.

По поводу сочиненій Э. Альгренъ одинъ англійскій критикъ выразился. что ‘это лучшее изъ того, что когда-либо удалось написать женщинамъ’. Подобное мнніе является нсколько преувеличеннымъ, но несомннно, что Э. Альгренъ принадлежитъ къ числу талантливйшихъ современныхъ писательницъ.

Э. Альгренъ родилась 5-го марта 1850 г. въ родовомъ имніи, въ окрестностяхъ Трелеборга. Ея отецъ, Type Бруцеліусъ, довольно легкомысленный и суетный человкъ, былъ помщикомъ. Отношенія между нимъ и его женой, матерью будущей писательницы — крайне суровой женщиной — были очень дурныя. Подобныя отношенія не могли не отразиться на маленькой Викторіи самымъ печальнымъ образомъ. Двушк жилось въ родительскомъ дом такъ тяжело, что уже на семнадцатомъ году она стала добиваться, чтобы ее отпустили жить самостоятельнымъ трудомъ. Родители долго сопротивлялись такому намренію, но Викторія съумла поставить на своемъ и взяла мсто гувернантки въ знакомой семь. Родители не могли простить ей этого позорнаго, по ихъ мннію, шага, и лишили ее всякой поддержки.

Слабая здоровьемъ, нервная и совсмъ неподготовленная къ житейскимъ бурямъ, двушка быстро убдилась въ непосильности взятой ею на себя роли и попыталась примириться съ родителями, но была отвергнута. Попытка всецло предаться живописи и существовать трудомъ рисовальщицы тоже не увнчалась успхомъ. Тогда, измученная и сломленная невзгодами, она, наконецъ, ршилась не любя выйти замужъ за пожилого вдовца, почтмейстера Бенедиктсона, давно уже добивавшагося ея руки. Насколько бракъ безъ любви былъ тяжелъ для нравственно-чуткой и свободолюбивой Викторіи Бенедиктсонъ, видно изъ того, что на первыхъ же порахъ замужества она сдлала неудавшуюся попытку къ самоубійству… Въ довершеніе невзгодъ она слегла на цлыхъ два года влдствіе мучительной болзни колннаго сустава, и затмъ осталась навки прикованной къ костылямъ. Къ этому присоединилась еще болзнь сердца, причинявшая ей тяжелыя удушья, мшавшая работать и заставлявшая жить въ постоянномъ ожиданіи смерти.

Такова была обстановка, въ которой начала писать Викторія Бенедиктсонъ. Между тмъ, и въ литератур ей вначал не повезло. Несмотря на бросавшуюся въ глаза талантливость первыхъ же повстей Викторія Бенедиктсонъ, цлыхъ восемь лтъ она не могла найти издателя, и журналы упорно отказывались помщать ея произведенія. Наконецъ, въ 1884 году появился отдльнымъ изданіемъ первый сборникъ ея разсказовъ, сразу завоевавшій симпатіи публики, вопреки равнодушію критиковъ, ни словомъ не отозвавшихся о новой книг. Въ слдующемъ 1885 году былъ напечатанъ романъ ‘Деньги’, который обратилъ на себя, наконецъ, вниманіе критики. Но въ то же время затронутые писательницею жгучіе вопросы вызвали въ печати цлый рядъ полемическихъ статей и ожесточенныхъ нападокъ.

Такое страстное отношеніе печати крайне обострило нервность больной писательницы и побудило ее усиленно работать, чтобы боле опредленно высказаться и разсять недоразумнія. Въ теченіе двухъ лтъ она написала большой романъ ‘Fru Mariane’, два тома повстей и разсказовъ, драму ‘Final’ и множество недоконченныхъ набросковъ. Подобная лихорадочная дятельность создала Э. Альгренъ громкое имя, но въ то же время окончательно подорвала ея здоровье, а переутомленіе парализовало способность къ дальнйшему творчеству. Уже въ конц 1887 года писательница съ ужасомъ замтила, что не въ силахъ больше создать что-либо выдающееся. Въ это время она, уже разставшись съ мужемъ, должна была существовать исключительно литературнымъ заработкомъ. Совокупность всхъ этихъ нравственныхъ страданій и житейскихъ невзгодъ оказалась не подъ силу человку, измученному долголтними физическими недугами, и въ минуту душевнаго безсилія Э. Альгренъ лишила себя жизни.

Она умерла 22-го іюля 1888 года въ Копенгаген, гд и была погребена. На надгробномъ ея памятник вырзана всего два слова: implora pacem (молитъ о мир).

В. Ф.

I.

Госпожа Бьёркъ сидла въ маленькой буфетной съ чайнымъ полотенцемъ на колняхъ и чистила миндаль, когда распахнулась дверь, и въ комнату вошла Маріана.

— Мама!— сказала она, подходя къ столу.— Посмотри, какое странное я получила письмо — О чемъ это?

— Прочти сама!

Двушка подала письмо и сла по другую сторону стола, а госпожа Бьёркъ стала читать:

‘Милостивая государыня!

Я не любитель длинныхъ предисловій, и потому съ первыхъ же строкъ сдлаю вамъ прямой вопросъ: хотите ли быть моей женой? Я знаю, что на такой вопросъ нельзя отвтить, не подумавши, тмъ боле, что вы меня плохо знаете, но я и не жду немедленнаго отвта, разв что вы вполн уврены, что отвтъ будетъ отрицательный, и въ такомъ случа, разумется, нтъ причинъ не сказать этого сразу. Можетъ быть, однако, вы допускаете возможность, что я вамъ понравлюсь боле, когда вы узнаете меня ближе? Въ такомъ случа, намъ слдуетъ познакомиться покороче, и я прошу разршенія представиться вашимъ родителямъ. Не удивляйтесь сухости этого письма. Я считаю лучшимъ ограничиться въ немъ только самымъ необходимымъ, такъ какъ, въ случа отказа, намъ обоимъ будетъ легче на душ, если мы не скажемъ ничего лишняго.

Не откажите въ письменномъ отвт.

Съ совершеннымъ уваженіемъ къ вамъ

Бергеръ Ольсонъ’.

— Ольсонъ? Мн незнакомо даже имя!— задумчиво проговорила мать, поглядывая на Маріану.

— Онъ помщикъ, я встрчалась съ нимъ лтомъ у пастора въ Гальсторп.

— Ты никогда не говорила о немъ. Что онъ за человкъ?

— Право, мама, я его едва замтила. Онъ молодъ — двадцати шести, двадцати семи лтъ не боле,— очень молчаливъ и ничмъ не выдляется между другими…

— Онъ изъ Гальсторпа?

— Нтъ. Онъ прізжалъ по желзной дорог. Кажется, у него были какія-то дла съ пасторомъ, но его всегда приглашали къ обду.

— Ну, и что же?

— Да вдь я ничего больше не знаю объ этомъ человк!

— Пользуется онъ уваженіемъ?

— Должно быть. Пасторская семья сильно ухаживала за нимъ. Мн даже показалось, что за него прочили одну изъ дочерей…

— Вотъ какъ!

Госпожа Бьёркъ вздохнула съ облегченнымъ сердцемъ. Ужъ если т ловили его, значитъ, партія недурная!..

— Не пойти ли намъ къ отцу?— спросила она, помолчавъ.

— Хорошо, пойдемъ.

Об встали. Маріана пошла впередъ, госпожа Бьёркъ осторожно сложила на блюдо миндаль и послдовала за дочерью. Он застали отца за письменнымъ столомъ.

Господинъ Бьёркъ сидлъ спиной къ дверямъ, но, при звук шаговъ, быстро обернулся. Это былъ красивый старикъ, съ правильными чертами лица, сдыми курчавыми бакенбардами и такими же большими усами. Густыя, черныя брови составляли рзкій контрастъ съ сдиной волосъ и бороды и невольно приковывали вниманіе къ свтившимся подъ ними большимъ, синимъ глазамъ, еще полнымъ огня и жизни. Вообще, это былъ хорошо сохранившійся старикъ, и, повидимому, лицо его привыкло чаще выражать безпечность и веселость, чмъ озабоченность.

— Что вамъ угодно?— спросилъ онъ тономъ, въ которомъ ясно послышался невысказанный вопросъ: небось, опять деньги и деньги? При этомъ онъ съ комическимъ отчаяніемъ поднялъ об руки кверху, а въ лиц его выразился притворный ужасъ.

— Успокойся, на этотъ разъ мы пришли не за деньгами!— сказала госпожа Бьёркъ, и опустилась на одно изъ креселъ у письменнаго стола.— Прочти-ка это письмо… Оно къ Маріан.

Отецъ взялъ письмо и быстро прочелъ его.

— Что это за Ольсонъ?— спросилъ онъ.

— Я сама почти ничего не знаю о немъ. У него имніе, которое называется, кажется, Темте, или какъ-то въ этомъ род.

Отецъ негромко, но протяжно свистнулъ.

— Такъ вотъ это какой Ольсонъ!— проговорилъ онъ вполголоса, точно опасаясь, что его подслушаетъ кто-нибудь посторонній.— Да вдь это богачъ!

— Кажется, онъ богатъ!— согласилась и Маріана, но безъ всякаго увлеченія.— Разв ты его знаешь, папа?

— Я слышалъ о немъ, т.-е. я слышалъ, что, покупая имніе, онъ выложилъ вс деньги наличными, сполна. Это было въ прошломъ году. Говорятъ, дльный человкъ… Такъ вотъ это кто! Ну, что же ты намрена отвтить, моя двочка?

— Ахъ, папочка, право, не знаю!— отвтила Маріана съ гримасой избалованнаго ребенка. Эта гримаска была очень мила и очень шла къ ея миловидному лицу съ маленькимъ, капризнымъ ротикомъ.

— Ну, обдумай дло хорошенько, а я наведу справки.

— Да, папа, справься о немъ. Я вдь ничего не знаю. Двушка обняла отца и выпорхнула изъ кабинета.

——

На слдующій день совтникъ Бьёркъ имлъ уже вс необходимыя справки о Бергер Ольсон, и свднія оказывались самыми утшительными. Никто не могъ сомнваться въ томъ, что Маріан представлялась отличная партія.

Родители имли долгое между собой совщаніе, и мадамъ Бьёркъ, убдившись въ достоврности собранныхъ мужемъ свдній, отправилась въ Маріан. Та еще не спала, а сидя читала у своего письменнаго столика.

Госпожа Бьёркъ казалась взволнованной. На ея щекахъ горли красныя пятна.

— Ну, Маріана,— сказала она,— ршайся! Надо написать ему сегодня же. Папа собралъ о немъ врныя свднія: это человкъ хорошій и дльный, притомъ, дйствительно, съ хорошимъ состояніемъ.

— Но… вдь онъ сынъ мужика!

— Это ничего не значитъ. Онъ образованный человкъ.

— Но, мама, родня? Впрочемъ, вдь еще ничего не будетъ ршено, пока вы съ папой не узнаете его ближе. Посмотримъ, каковъ онъ.

— Такъ напиши ему, чтобы пріхалъ въ воскресенье. Я закажу къ обду четвертое блюдо.

Он обнялись, пожелали другъ другу покойной ночи, и мать вышла.

Маріана вынула изъ бювара листъ щегольской почтовой бумаги, съ изящнымъ вензелемъ въ углу, и написала:

‘Господинъ патронъ! *)

Благодарю за письмо. Пока могу отвтить только одно, что мои родители будутъ рады принять васъ у себя въ воскресенье. Дальнйшее покажетъ будущее,

М. Б.’

*) Въ Швеціи помщики недворянскаго происхожденія титулуются ‘патронами’. Примч. переводчика.

Это было написано во вторникъ. Уже въ четвергъ она получила отртъ.

‘Милостивая государыня!

Благодарю за письмо, и еще боле за надежды, которыя оно мн даетъ въ будущемъ. Но ни слова объ этомъ пока! Вовсе не хочу, чтобы вы связали себя опрометчивымъ ршеніемъ. Я даже вовсе не намренъ уговаривать васъ сдлаться моей женой. Если не можете ршиться на это по собственному влеченію, пусть лучше этого и не будетъ. Во всякомъ случа, ничто не должно мшать безусловной свобод выбора.

Теперь одно маленькое замчаніе въ скобкахъ. Не титулуйте меня ‘патрономъ’. Я ненавижу титулы вообще, а этотъ мн въ особенности противенъ. Называйте меня землевладльцемъ, или адресуйте просто: господину такому-то.

Васъ можетъ удивить, что пишу это длинное письмо передъ самымъ свиданіемъ. Но дло въ томъ, что въ разговор я не всегда бываю достаточно развязенъ, а надо же высказаться. Это — остатокъ крестьянской застнчивости, отъ которой я постараюсь со временемъ отдлаться. Но теперь она еще существуетъ и мшаетъ мн говорить, а вы вправ потребовать отъ меня многихъ объясненій прежде, чмъ ршитесь на что-нибудь окончательное. О моемъ положеніи въ обществ и проч. вы, разумется, можете собрать справки на сторон. Но мой внутренній міръ можетъ быть разъясненъ только мною однимъ, потому что, строго говоря, друзей и довренныхъ людей у меня нтъ. Я говорю, конечно, о настоящихъ друзьяхъ, такъ какъ пріятелей у меня столько же, какъ и у всякаго другого.

Постараюсь разсказать о себ вполн откровенно.

Мои родители — крестьяне. Отецъ умеръ, но мать еще жива. Она живетъ въ имніи моего старшаго брата — насъ только двое — и владетъ въ этомъ имніи своей вдовьей частью. Я всегда былъ ея любимцемъ, и она охотно бы поселилась у меня, но ей оказалось не подъ силу разстаться съ землей, на которой она провела всю свою жизнь. Прибавлю, что ея положеніе въ родовомъ имніи настолько самостоятельно, что она отнюдь не зависитъ ни отъ старшаго сына, ни отъ невстки.

Я не былъ въ университет. Мой отецъ находилъ, что университетское образованіе совсмъ лишнее для земледльца, какимъ я во всякомъ случа остался бы… Очень трудно разстаться съ земледліемъ тому, кто выросъ въ деревн. Не имть посвовъ, коровъ, лошадей — да для меня это просто не жить! Я охотно допускаю, что существуютъ на свт боле интересныя занятій, но я всегда чувствовалъ, что рожденъ именно для земледлія, и для меня другого занятія не существуетъ. Скоре бы я согласился быть простымъ рабочимъ въ деревн, чмъ бариномъ въ город! Вотъ почему я не противорчилъ отцу и остался безъ высшаго образованія.

Итакъ, я не былъ въ университет и не получилъ высшаго образованія. Я учился въ сельской школ, потомъ въ реальномъ училищ и, наконецъ, въ агрономическомъ институт — вотъ и все. Говорю это не для того, чтобы жаловаться. Но, не смотря на вс мои сельскія наклонности, я отъ природы одаренъ любознательностью и далеко не удовлетворенъ своими познаніями. Очень бы хотлось мн быть человкомъ, развитымъ въ томъ смысл, какъ я это понимаю! Однако, не заключайте изъ этого, что я неучъ, и поврьте, что, хотя во мн и осталось много деревенщины, но я совсмъ человкъ не грубый.

Глубокая привязанность, всегда существовавшая между мной и моей матерью, говоритъ за меня. А вдь говорятъ же, что хорошій сынъ бываетъ обыкновенно и хорошимъ мужемъ.

Однако, я замчаю, что пишу совсмъ не то, что хотлъ бы. Странно, вс мои письма выходятъ такими неясными и мертвыми, и совсмъ не выражаютъ того, что я чувствую. Можетъ быть, это зависитъ отъ того, что есть чувства, которыя рвутся наружу, но которымъ я пока не хочу дать воли! Во всякомъ случа, я человкъ дла, и не люблю отдаваться мечтамъ, въ осуществленіи которыхъ не увренъ.

Пока, до свиданія!

Б. О.’

Маріана получила это письмо посл обда, отдыхая на кушетк съ романомъ въ рукахъ. Она бросила книгу, прочла письмо, и задумалась. Что-то горячее и захватывающее наполнило ея душу. Это оригинальное письмо Ольсона, сватьба, представлявшаяся весьма вроятной, такъ необыкновенно начинавшійся романъ!.. Да, было о чемъ подумать…

Въ ней была какая-то смсь природной разсудительности съ сентиментальной взвинченностью. До сихъ поръ она не сдлала не одного неосторожнаго шага, сколько случаевъ къ тому ни представлялось, и во всей ея жизни не было ни одной невиннйшей любовной исторіи. Она. никогда не забывала, что вся будущность двушки зависитъ отъ ея репутаціи, и была очень осторожна, но это, однако, не мшало ей имть массу поклонниковъ, и не было счета серенадамъ, букетамъ, поздравительнымъ телеграммамъ, пикникамъ и тому подобнымъ знакамъ поклоненія, которые она получала отъ кавалеровъ, хотя ничмъ и не поощряла ихъ ухаживаній. Словомъ, она кокетничала ровно столько, сколько допускали это свтскія приличія, и ее такъ же мало можно было назвать холодной кокеткой, какъ и увлекающейся натурой.

Но втайн она дорожила поклоненіемъ и любила нравиться. Поэтому одвалась она всегда старательно, съ большимъ искусствомъ, и научилась тысяч маленькихъ ухищреній, придававшихъ ея туалету оригинальность и какую-то своеобразную прелесть.

День посл бала она цнила столько же, какъ и самый балъ. Утомленіе не портило настроенія, никто не мшалъ ей по цлымъ часамъ лежать на кушетк съ полузакрытыми глазами, погруженной въ чудныя грезы. Она не любила видть свой вчерашній, помятый нарядъ, и мать заботливо прятала вс принадлежности бальнаго туалета, пока дочь еще спала. Только веръ она оставляла у себя, потому что любила перебирать его въ рукахъ, припоминая вчерашнія удовольствія и мысленно переживая ихъ вторично.

Нчто похожее на такое послбальное настроеніе ощущала она и теперь, хотя предметомъ грезъ было будущее, а не минувшее. Она старалась представить себ впечатлніе, которое произвела на Ольсона. Ея воображеніе плнялъ контрастъ, котораго нельзя было не замтить между ея и его характерами. Она вызывала въ мечт его образъ, и почему-то представляла его себ страстнымъ и вспыльчивымъ, не смотря на добродушную, спокойную наружность. Она мечтала быть любимой человкомъ горячимъ, почти грубымъ,— и это казалось ея испорченному воображенію особенно интереснымъ. Такимъ представляла она себ мужика Ольсона.

Если бы онъ былъ бденъ, ей и въ голову не пришло бы мечтать о немъ, такъ какъ онъ превратился бы для нея въ ничтожество. Но вдь отецъ собралъ врныя свднія о томъ, что Ольсонъ наслдовалъ цлыхъ двсти тысячъ, а за послдніе два года еще увеличилъ свое состояніе… И вотъ Бергеръ Ольсонъ превратился для нея въ свирпаго, но интереснаго, Рочестера, котораго предстояло обуздать ея маленькимъ ручкамъ.

II.

Былъ пасмурный, холодный сентябрьскій день. Дождь то и дло поливалъ улицы, изъ всхъ водосточныхъ трубъ струились цлые потоки. Нелегкая была задача отдлаться въ такую погоду отъ мальчиковъ и квартирантовъ, но все же удалось ихъ спровадить въ церковь, и тогда господа Бьёркъ почувствовали себя свободне. Ольсона ожидали съ утреннимъ поздомъ, часамъ къ десяти.

Вс были немножко взволнованы. Мать окончила распоряженія по хозяйству и ходила, разодтая, по тщательно прибраннымъ комнатамъ. Отецъ сидлъ у себя въ кабинет, прислушиваясь, не прозвучитъ ли въ передней звонокъ. Маріана ходила изъ угла въ уголъ по гостиной, въ раздумьи поглядывая въ окна.

Не смотря на полноту, она была хорошо сложена и обладала мягкой, граціозной походкой. Во всхъ ея движеніяхъ проявлялась мягкость, вполн соотвтствовавшая выраженію лица, въ которомъ обыкновенно проявлялись безпечность и склонность къ веселью. Но теперь она казалась взволнованной, хотя въ ея волненіи не было ничего непріятнаго. За послдніе дни вопросъ о сватовств Ольсона былъ разсмотрнъ со всхъ точекъ зрнія, и чмъ больше его обсуждали, тмъ очевидне становилось, что Маріан придется согласиться на этотъ бракъ. Тетки и дяди Маріаны такъ прямо и говорили, что отказать такому жениху было бы просто безуміемъ, при этомъ вс намекали на стсненныя дла ея отца, и никогда еще Маріана не была такъ подробно посвящена въ эти запутанныя дла.

Итакъ, все указывало на неизбжность помолвки.

Сочли необходимымъ пока скрыть дло отъ братьевъ Маріаны. Однако, т догадались, что въ дом готовятся къ чему-то особенному, и ушли въ церковь тоже немножко встревоженные. Даже прислуга въ дом заразилась этимъ, всхъ охватившимъ, волненіемъ.

Между тмъ дождь продолжалъ однообразно барабанить въ окна, и минуты проходили невыносимо медленно. Маріана продолжала ходить по гостиной, задавая себ вопросы, что-то онъ ей скажетъ, и что-то она ему отвтитъ. Она уже нсколько разъ представляла въ своемъ воображеніи всю сцену свиданія, со всми подробностями, зная, что все произойдетъ совсмъ иначе, и желая угадать, что будетъ на самомъ дл.

Вдругъ раздался звонокъ. Она вздрогнула. Вотъ оно, сейчасъ начнется!!!

Въ передней раздался голосъ отца, а затмъ чей-то другой, густой и не очень громкій, то же мужской, но совсмъ незнакомый. Вотъ шаги приближаются, и мужчины вошли въ гостиную.

Онъ поклонился у самыхъ дверей, и прямо направился къ ней. За нимъ съ пріятной улыбкой шелъ будущій тесть.

Ожиданіе и любопытство такъ обострили зрніе Маріаны, что она однимъ взглядомъ уловила все: его наружность, платье, малйшія подробности… Онъ былъ одтъ безукоризненно, но въ поклон и походк было что-то тяжеловсное… мужицкое…

Онъ подалъ Маріан руку и поздоровался съ нею, какъ старый знакомый. Въ его манер держать себя было что то спокойное и доврчивое, невольно сообщившееся и ей.

Вс разслись по мстамъ и стали говорить о погод. Въ глазахъ Ольсона замчался какой-то лукавый огонекъ, онъ, видимо, находилъ свое положеніе немножко комичнымъ и хотлъ бы улыбнуться, но удерживался… Во всякомъ случа, онъ вовсе не былъ смущенъ, и совтникъ Бьёркъ казался несравненно боле сконфуженъ. Вс длали видъ, что ничего особеннаго не происходило, и это дало Маріан время внимательно разсмотрть искателя ея руки. У него было обыкновенное лицо, ни красивое, ни безобразное. Борода окладистая, черная, такіе же густые волоса слегка вились у висковъ. На загорломъ лиц выдлялись свтло-срые глаза, смотрвшіе внимательно и очень спокойно. Въ выраженіи было много добродушія, и въ то же время увренности въ себ, а дв складочки возл угловъ глазъ изобличали наклонность къ юмору. Во всякомъ случа, въ лиц этомъ не было ничего особеннаго: такія лица легко забываются.

Когда вошла госпожа Бьёркъ, и вс вдоволь наговорились о погод, хозяинъ дома вдругъ вспомнивъ, что ему необходимо отправить нужное письмо, извинился, и вышелъ. Немного погодя, хозяйку отозвали въ буфетную, и молодые люди остались одни.

Водворилось неловкое молчаніе.

— Ну, что же?— спросилъ онъ.

— Право, не знаю, что сказать…

Бергеръ всталъ и приблизился къ ней.

— При такихъ условіяхъ мы никогда не познакомимся!— сказалъ онъ.— Уединяться, пока мы не помолвлены, неудобно, а въ обществ другихъ людей мы не можемъ сблизиться. Невыносимо сидть и болтать вздоръ, когда мысли заняты совсмъ другимъ…

Въ немъ не было и тни дикой страсти, о которой мечтала Маріана. Но, противъ ожиданія, именно это-то его спокойствіе и добродушная прямота и плнили ее.

— Пожалуй, вы правы!— сказала она, и стала играть зеленымъ листикомъ, который сорвала съ ближайшаго растенія въ жардиньерк.

— А вдь для насъ съ вами,— прибавилъ онъ,— важне всего сразу стать въ такія отношенія, при которыхъ мы могли бы высказаться прямо и показать себя такими, каковы мы на самомъ дл.

Маріана прислушивалась въ его словамъ и удивлялась, какое сильное впечатлніе производилъ на нее его голосъ. Онъ говорилъ вовсе не краснорчиво, даже нсколько растягивалъ слова, какъ бы обдумывая ихъ значеніе, почему рчь его теряла въ благозвучности. Но ей казалось, что она уже давно привыкла къ этому голосу, и въ немъ было что-то особенное, что ласкало и успокаивало ее… все это было совсмъ, совсмъ не то, о чемъ она мечтала, а все-таки хорошо, хотя тутъ и не было ни кипучей страсти, ни романтическаго увлеченія.

А онъ ждалъ отвта, пристально смотря на нее. Вдругъ ихъ взгляды встртились, но ни онъ, ни она не смутились.

— Слушайте, Маріана!— снова заговорилъ онъ.— Не начать ли намъ прямо съ обрученія?

Она взглянула на него почти испуганно, но онъ продолжалъ добродушно:

— Да, да! Вдь все равно, этимъ же кончится, надюсь! И не все-ли равно, если чувства созрютъ посл, а не до обрученія?

Какой странный человкъ! Она не могла не улыбнуться.

— Дло въ томъ, Маріана, хотлось бы вести себя прямодушно, какъ честному человку, а нужно играть комедію. Зачмъ же это?

Его спокойствіе начинало ее немножко сердить. Разв такъ сватаются? Она вертла листикъ съ такой силой, что онъ весь изломался и сталъ мягкимъ.

— Ну-съ, я высказался!— заключилъ онъ, не дождавшись отвта.— Ршайте сами!

— По моему, ни съ чмъ не сообразно, чтобы мы обручились, еще совсмъ не зная другъ друга!— проговорила она, наконецъ,— и неожиданно для себя вся покраснла.

— О, я понимаю васъ,— живо возразилъ онъ,— очень хорошо понимаю ваши опасенія. Но вдь обрученіе васъ ни къ чему не обязываетъ, и если ужъ нужно разыгрывать комедію, лучше ужь такъ, чмъ иначе.

— Но…

— Понимаю, вы еще не имете ко мн доврія. Еще бы! Вы, врно, боитесь, что я грубъ, потому что я сынъ крестьянина? Вамъ страшно дать мн права жениха?

— Ахъ, я сама не знаю!— отвтила Маріана такъ тихо, что онъ едва разслышалъ. Ее озадачивало то, что она сама себя чувствовала совсмъ не такъ, какъ ожидала. И откуда эта робость, серьезность, охватившія всю ея душу? Что такое съ нею?

— Нтъ, Маріана, не думайте, обо мн такъ дурно!— снова заговорилъ онъ, наклоняясь къ ней.— Мы, крестьяне, тоже имемъ и добрыя чувства, и деликатность, хотя часто и не хотятъ допускать этого…

— Но вдь вы же не крестьянинъ!— вскричала она горячо.

— По наружности, нтъ, но въ душ я мужикъ, и никакая шлифовка не уничтожитъ во мн прирожденныхъ особенностей мужика. И замтьте, я не считаю этихъ особенностей худыми… Наоборотъ! Но он такъ чужды вашимъ понятіямъ…

На этотъ разъ его голосъ совсмъ увлекъ ее. Она невольно подняла глаза и посмотрла на него. Его курчавая голова была такъ близка къ ней, что она почувствовала сильное желаніе приласкать ее и сказать, чтобы онъ не сердился. Но она устояла противъ соблазна.

— Впрочемъ, если я долженъ получить отказъ, то, конечно, лучше, если это случится теперь!— проговорилъ онъ, какъ бы сообразивъ что-то и вполн спокойно.

Она вздрогнула. Отказъ? Нтъ, она вовсе не намрена ему отказывать. Потерять его — все равно, что потерять что-то дорогое, привычное…

— Я нахожу только, что вы слишкомъ торопливы!— сказала она и, спохватившись, не вышло ли совсмъ ужъ не то, что она хотла сказать, смутилась, и уже не нашлась, какъ поправиться.

— Пусть будетъ по вашему!— отвтилъ онъ, выпрямляясь, и совсмъ измненнымъ голосомъ.— Какая уютная квартира у вашихъ родителей, mademoiselle Бьёркъ! И обставлена съ такимъ вкусомъ…

Онъ оглядлся по сторонамъ, какъ бы любуясь дйствительно изящной обстановкой комнаты, а Маріана сидла, не поднимая головы и быстро вертла между пальцами зеленый комочекъ, въ который обратился листъ. Она чувствовала себя совсмъ уничтоженной и съ трудомъ удерживала навертывавшіяся на глаза слезы.

— Вы занимаетесь музыкой?— спросилъ онъ, взглянувъ на рояль.

— Да,— отвтила она чуть слышно.

— Да вы и поете!— прибавилъ онъ, беря съ этажерки нотную тетрадь и перелистывая ее.— Какъ жаль, что намъ ни разу не пришлось слышать ваше пніе въ Гальсторп.

— Не велика потеря!— отвтила Маріана, пытаясь овладть собой, но голосъ дрожалъ, и она умолкла.

Наступило продолжительное молчаніе, а полившій дождь часто забарабанилъ въ оконныя стекла. Маріана съ ужасомъ думала, что сейчасъ братья вернутся изъ церкви, и она не успетъ объясниться съ Ольсономъ. А каково будетъ потомъ за обдомъ? Она будетъ сидть, несчастная, смущенная, и вс замтятъ ея угнетенное состояніе… Пойдутъ догадки, намеки… А онъ будетъ попрежнему спокойно и равнодушно говорить о погод…

Она бросила скомканный листъ на коверъ, встала и отвернулась къ окну. Онъ продолжалъ просматривать ноты.

^:—Остались вы довольны вашимъ пребываніемъ въ Гальсторп?— возобновилъ онъ бесду.

— Это невыносимо!— воскликнула она въ отчаяніи.

— Жить въ Гальсторп?

— Нтъ, я говорю объ игр, въ которую мы теперь играемъ…

Она обернулась и посмотрла на него, не пытаясь уже боле удерживать душившихъ ее слезъ.

— Вотъ какъ! Чего же вы хотите?

Онъ поигрывалъ своей цпочкой отъ часовъ и не спускалъ съ нея взгляда. Ея походка и мягкія, граціозныя движенія сводили его съ ума! Но онъ выжидалъ, и потому молчалъ.

Не дождавшись ободрительнаго слова, она положила об руки на его руку, съ дтской мольбой заглянула ему въ лицо, и проговорила:

— Не сердитесь на меня!

Теперь уже не было никакого сомннія, что онъ хорошъ собой! И пусть онъ мужикъ, или не мужикъ, пусть деликатенъ, или не деликатенъ, теперь ей все равно! Она знала только одно, что никому не уступитъ его, и когда онъ тихонько обнялъ ее, она и не подумала сопротивляться. Потомъ онъ склонился и поцловалъ ее, а она приняла этотъ знакъ обрученія, какъ нчто вполн естественное, и чувствовала себя такъ же спокойно, какъ бы съ самаго рожденія была его невстой.

Они взглянули другъ другу въ глаза и чуть не расхохотались.

— Я бы такъ хотлъ поговорить съ тобой!— сказалъ онъ.— Намъ не помшаютъ?

— Пожалуй, когда другіе вернутся изъ церкви.

— Это твоя комната?— спросилъ онъ, заглядывая въ хорошенькій будуаръ, отдленный отъ гостиной тяжелой портьерой.

— Моя.

— Вдь у тебя есть братья?

— Цлыхъ три.

— Они сейчасъ вернутся, и тогда у насъ не будетъ возможности поговорить на свобод?

— Такъ пойдемъ въ будуаръ.

— А знаешь, я похожъ на зайца, который оглядывается, нтъ ли по близости куста! Нужна привычка, чтобы освоиться съ положеніемъ жениха…

Оба засмялись и прошли рядомъ подъ портьерой. Бергеръ остановился на порог.

— Какая прелестная комната!— вскричалъ онъ.— Ну, у меня далеко не такъ нарядно!

Ему пришло въ голову, что онъ и не желалъ бы обставлять свое жилище такой роскошью.

— Не бойся, у насъ будетъ хорошо!— возразила Маріана, желая его ободрить.

Она опустилась на кушетку, а онъ слъ противъ нея, верхомъ на стул, опершись скрещенными руками на спинку. Теперь уже онъ имлъ право любоваться ею вволю!

— Но мы вдь условились не торопиться?— спросилъ онъ, весело подразнивая ее.

— Безъ колкостей!— смясь, возразила она.— Для этого ты еще слишкомъ недавній женихъ. У насъ даже нтъ колецъ!

— Кольцами мы обмняемся, если хочешь, завтра же. Я сегодня закажу.

— Хорошо. Но подумай, Бергеръ, вдь знакомые даже ничего не подозрваютъ. О, это будетъ восхитительно!

Лицо Ольсона стало серьезно.

— Однако, хорошо ли ты обдумала, Маріана? Посмотри-ка на меня спокойно, и сообрази, будешь ли ты когда-нибудь въ силахъ полюбить меня?

— Конечно, буду!

Она съ чувствомъ посмотрла прямо въ его честные глаза. Что-то неудержимо влекло ее къ нему, но въ то же время какая-то непривычная робость мшала ей выражать чувства. Можетъ быть, она не была вполн уврена въ нихъ, а въ его взгляд было что-то прямое, повелвавшее относиться къ нему честно…

Между тмъ, онъ переслъ рядомъ съ нею на кушетку и овладлъ ея руками.

— Я такъ боюсь, чтобы ты не приняла опрометчиваго ршенія!— сказалъ онъ.— Подумай, что теперь было бы для меня гораздо легче перенести отказъ, чмъ посл.

— Я вовсе не намрена отказывать.

— Видишь ли, Маріана, теперь я былъ бы въ силахъ перенести отказъ. Но я не всегда бываю такъ спокоенъ… Потомъ, я не такъ-то легко откажусь отъ тебя! Вступить въ бракъ, это… это… Я хочу сказать, что ты, вроятно, обдумала все, да? Понимаешь ли, что если у тебя есть хоть малйшее отвращеніе къ этому союзу, то надо отъ него отказаться, потому что такое отвращеніе не исчезаетъ со временемъ, а только усиливается. Я знаю примры… Вотъ почему я настаиваю, чтобы ты отнеслась къ длу осторожно… Если не можешь полюбить — откажись, Маріана. Иначе нельзя!

Говоря это, онъ, сжавъ ея руки, вдругъ выпустилъ ихъ красивымъ, сильнымъ движеніемъ. На минуту въ его глазахъ сверкнулъ огонь, и этотъ огонь охватилъ и ее, но романической страсти, о которой она мечтала, по прежнему, не было, а напротивъ.— было что-то здоровое, мощное, освжавшее и поднимавшее душу.

Она почувствовала приливъ восторга и поступила именно такъ, какъ онъ того втайн желалъ… Она ни слова не отвтила ему, а только обняла его обими руками, припавъ къ нему на грудь.

Волненіе придавало его лицу такое мужественное, оживленное выраженіе, что теперь онъ былъ уже положительно красивъ. Но не одна наружность привлекала къ нему Маріану. Во всхъ его словахъ, даже въ манер держать себя, было что-то Особенное, дйствовавшее на ея лучшія чувства и ее плнявшее. Восхищаясь имъ, она чувствовала себя точно лучшей, а потому и была такъ счастлива.

Жизнь представлялась имъ обоимъ прекраснымъ ландшафтомъ, черезъ который вс дороги казались одинаково прекрасными. Смло выступали они въ путь рука объ руку, одинъ подл другого.

——

Послышались шаги, и мимо дверей будуара, будто случайно, прошла мадамъ Бьёркъ. Она притворилась, что не замтила ихъ, но Бергеръ остановилъ ее, точно вспомнивъ о чемъ-то надодливомъ, онъ проговорилъ:

— Да, твои родные!..

На мгновеніе предчувствіе чего-то непріятнаго затемнило его радость. Но сосредоточиться ему было некогда. Надо было заказать кольца, составлять объявленіе о помолвк, думать о подаркахъ… все это въ такой день!

Бергеръ почувствовалъ, что летитъ съ своихъ облаковъ. Онъ оглядывался, точно ища помощи… И Ев, врной своимъ традиціямъ, пришлось взять Адама за руку и руководить имъ.

— Теперь надо идти къ другимъ. Пойдемъ!— сказала она. Онъ повиновался и пошелъ за ней.

III.

Въ этотъ день не могло состояться оффиціальное обрученіе, потому что кольца могли быть готовы не ране слдующаго дня. Но таить уже было нечего, и, согласно обычаю, составлено было объявленіе о помолвк, которое тотчасъ же и отправили въ типографію газеты.

Когда старшіе два сына вернулись домой, мать встртила ихъ въ передней. Ей хотлось самой сообщить имъ важную новость.

— Тсъ!— начала она, когда они шумно заговорили о чемъ-то.— Маріана обручена! Женихъ тамъ, въ гостиной…

— Вотъ такъ штука!— послышалось у вшалки, у которой студенты снимали пальто.

— Какъ это произошло?— прибавилъ старшій, рослый блондинъ, съ зачаткомъ совсмъ блыхъ усовъ на верхней губ.

— Очень просто! Маріана получила отъ него письмо… Это было надняхъ. А теперь онъ сдлалъ формальное предложеніе…

— То-то мы замтили, что, готовится что-то особенное!— замтилъ второй сынъ, темноволосый молодой человкъ, съ блднымъ лицомъ.— Но вы держали себя такъ таинственно, что не хотлось спрашивать.

Въ это время дверь широко распахнулась, и въ прихожую влетлъ третій сынъ совтника, шестнадцатилтній гимназистъ.

— О чемъ идутъ пренія на сейм?— вскричалъ онъ, и прыснулъ со смху, замтя на лицахъ братьевъ торжественное выраженіе.

— Маріана выходитъ замужъ!— пояснилъ младшій студентъ.

— Те-те-те! Такъ вотъ что у насъ затялось!

Мальчикъ свистнулъ, подкинувъ въ потолокъ фуражку, и прибавивъ:

— Ай да Маріана!

— Бднякъ?— освдомился старшій.

— Богачъ!— отвтила мать тономъ, въ которомъ слышалось уваженіе.

При этомъ извстіи гимназистъ издалъ вторичный одобрительный свистъ и выкинулъ антраша. Это былъ юноша, съ большой круглой головой на очень тонкой ше, придававшей ему видъ еще неоперившагося галчонка.

— Что за личность?— спросилъ темноволосый студентъ.

— Помщикъ!— вполголоса пояснила мать.

— Ну, не очень-то подъ пару нашей шикарной Маріан! Что она будетъ длать въ деревн?— отозвался младшій.

— Ты глупъ!— замтилъ ему на это Карлъ, самый старшій изъ троихъ.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы ужъ о глупости молчала!— отпарировалъ гимназистъ.

— Не шумите!— остановила мать, которую молодые люди не имли обыкновенія слушаться, но авторитетъ которой возросъ теперь отъ важности сообщенной новости.

— Онъ, конечно, у насъ обдаетъ?— спросилъ Карлъ, очень заинтересованный будущимъ богатымъ зятемъ.

— Разумется!— отвтила мать.— И, конечно, останется до вечера.

— А что говоритъ о немъ папа?— освдомился темноволосый Вальтеръ!

— Папа очень доволенъ.

— Такъ этотъ господинъ въ самомъ дл богатъ?

— До двухъ сотъ тысячъ…

— Надюсь, не… дутая цыфра?

— Что ты? Что ты? Отецъ ужъ навелъ самыя обстоятельныя справки.

— Тогда, конечно… это что-нибудь да значитъ.

— Что-нибудь?— вскричалъ Карлъ.— По моему,— огромное счастіе для Маріаны, а вовсе не что-нибудь.

Братья направились въ свою комнату переодться въ обду, а мадамъ Бьёркъ поспшила въ кухню. Она ни за что не хотла спасовать перёдъ богатымъ женихомъ, и сама наблюдала за приготовленіемъ обда.

Въ гостиной сидли Маріана, женихъ и самъ совтникъ Бьёркъ. Обрученные уже получили родительскіе поцлуи, какъ полагается, съ растроганными взглядами, но родственныя отношенія не успли еще окрпнуть, и чувствовалась нкоторая натянутость.

— Неужели теб не было скучно въ Темте, гд ты жилъ въ такомъ одиночеств?— спросилъ совтникъ.

— Нтъ, пока я не зналъ Маріаны, мн не было скучно! Вдь у меня было такъ много и дла, и заботъ. Вы не можете себ представить, сколько хлопотъ съ такимъ большимъ и запущеннымъ имніемъ, какое я пріобрлъ.

— Конечно, хлопотно! Но, вдь, это, кажется, покупка недурная?

— Со временемъ Темте дастъ большіе доходы, но для этого нужно затратить много труда и денегъ. Во всякомъ случа, дло идетъ хорошо.

— А что ты длаешь, Бергеръ, когда ты не занятъ?— спросила Маріана, неувренно выговаривая это ‘что’ и понижая голосъ. Впрочемъ, была своего рода прелесть въ этомъ смущеніи, и она чувствовала себя хорошо.

— Я много читаю,— отвтилъ онъ.

— Что же именно?

— Прежде всего, мои газеты.

— Ты выписываешь ихъ нсколько?— не безъ удивленія освдомился будущій тесть.

Бергеръ засмялся.

— Еще бы,— сказалъ онъ.— Я получаю ‘Шведскую Газету’, ‘Вечернюю’, ‘Дагблатъ’, ‘Новости’…

— Господи! На что теб столько газетъ?

— Провряю одн другими,— отвтилъ, смясь, Ольсонъ.

— Можетъ быть, ты выписываешь столько газетъ для фельетоновъ?— проговорила Маріана.

— Я не читаю фельетоновъ.

Въ это время въ гостиную вошла дама въ черномъ шелковомъ плать, съ длиннымъ, острымъ носомъ, который она подымала такъ высоко, что оцъ напоминалъ корабельный бугшпритъ. Двигалась она очень медленно, и такъ плавно, точно скользила на лыжахъ.

Это была квартировавшая у господъ Бьёркъ вдовствующая баронесса Шерикло.

Вс встали, и хозяинъ представилъ баронесс Бергера.

— Патронъ Ольсонъ!— сказалъ онъ торжественно.

Бергеръ поклонился и покраснлъ, услышавъ свой титулъ.

Между тмъ баронесса заняла мсто въ углу дивана, и хозяинъ дома тотчасъ же сталъ ее занимать. Она отвчала короткими фразами, чванилась и посл каждаго слова передергивала губами, отъ чего всякій разъ неизмнно вздрагивалъ ея великолпный бугшпритъ.

— Неужели вы не читаете романовъ?— спрашивала между тмъ Маріана жениха.

— Рдко. У меня такъ мало времени…

Появились братья Маріаны, ихъ представили очень церемонно, но они не могли скрыть любопытства, съ какимъ разсматривали будущаго зятя, и не спускали съ него глазъ. Потомъ вошли молодая двушка, и два мальчика, тоже квартировавшіе у господъ Бьёркъ, и тогда все общество направилось въ столовую. Конечно, бугшпритъ баронессы былъ впереди всхъ и указывалъ дорогу остальнымъ.

Госпожа Бьёркъ сдлала все, что могла, чтобы поразить Ольсона изяществомъ сервировки и качествомъ обда. Ольсонъ долженъ былъ почувствовать, что Маріана изъ хорошаго дома, и длаетъ ему большую честь, выхода за него замужъ! За неимніемъ лакея, у буфета поставили служанку, которая тамъ вытягивалась и охорашивалась, какъ солдатъ на часахъ. Совтникъ церемонно указалъ Бергеру мсто возл хозяйки, а самъ слъ возл баронессы, которая уже засдала на почетномъ конц стола, торжественная и прямая, какъ древко отъ стараго знамени.

Совтникъ налилъ мужчинамъ водки и, поднявъ рюмку, кивнулъ Бергеру.

— Извините, я не пью водки!— сказалъ Ольсонъ.

Совтникъ широко раскрылъ глаза. Не пьетъ водки? Неужели этотъ человкъ принадлежитъ къ какой-нибудь сект?

— Принадлежите къ обществу трезвости?— спросилъ онъ робко, стараясь скрыть непріятное впечатлніе, произведенное на него отказомъ Бергера.

— Нтъ,— возразилъ тотъ.— Но я врагъ водки.

— Въ такомъ случа не настаиваю. Будьте здоровы!

Хозяинъ кивнулъ сыновьямъ, и опрокинулъ въ ротъ рюмку. Студенты поддержали компанію.

Этотъ маленькій инцидентъ совсмъ испортилъ расположеніе духа совтнику. Можно ли было ожидать! Любитель холодной воды, апостолъ трезвости! Бдная Маріана!.. Досадно, что такихъ богатыхъ жениховъ немного, и отказать этому человку немыслимо… Лишь бы онъ не оказался, еще вдобавокъ изъ секты читальщиковъ!

Между тмъ, на другомъ конц стола, уже завязалась оживленная бесда. Госпожа Бьёркъ, всмъ довольная, болтала, не изсякая въ темахъ для разговора. Это, впрочемъ, не мшало ей смотрть въ оба и не забывать своихъ хозяйскихъ обязанностей. За столомъ, гд распоряжается она, никто обдленъ не будетъ — за это ужъ она ручается! Ея добродушіе подкупило въ ея пользу Бергера, и это ихъ сблизило. Притомъ, онъ любилъ практичность, а въ каждомъ ея слов и распоряженіи было много здраваго смысла и практичности.

Прямо противъ Бергера сидла Маріана, и рядомъ съ нею ея старшій братъ. Маріана чувствовала себя въ радостномъ, взволнованномъ настроеніи и едва касалась пищи. Зато Карлъ всей душой отдавался насыщенію тла. Ольсонъ не могъ удержаться отъ сравненія брата съ сестрой. Какое поразительное наружное сходство, и все-таки, какъ тутъ мало общаго! Положительно, Бергеру еще не приходилось видть человка, до такой степени увлеченнаго дой. Карлъ ничего не видлъ вокругъ себя, и даже не подозрвалъ, съ какимъ презрніемъ поглядывалъ на него самолюбивый и гордый Вальтеръ. Не количество пожираемой Карломъ пищи поражало Бергера, который и самъ обладалъ превосходнымъ аппетитомъ, а какое-то сладострастіе, съ какимъ тотъ лъ. Онъ съ жадностью окидывалъ взглядомъ блюдо, съ котораго бралъ, и съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ выбиралъ куски, точно счастье ршительно всей его жизни зависло именно отъ этого выбора. Онъ всей своей массивной фигурой наклонялся надъ тарелкой, какъ бы оберегая ее отъ всякихъ посягательствъ, и пережевывалъ пищу съ какимъ-то затуманеннымъ отъ сильнаго наслажденія взглядомъ въ пространство. Онъ былъ недуренъ собой и щеголевато одтъ, его руки нжны и блы, тмъ не мене, на него было противно смотрть. Никогда еще Ольсону не приходило въ голову, какъ противенъ можетъ быть человкъ за столомъ, и это — не смотря на манеры, серебро и близну тончайшаго столоваго блья! Невольно напрашивалось сравненіе, и ему вспомнилось, какъ дятъ его рабочіе въ деревн. У этихъ людей не было красивыхъ манеръ, они не знали толка въ изяществ, но, тмъ не мене, они всегда держали себя за столомъ спокойно и съ чувствомъ собственнаго достоинства. Они медленно отрзывали куски простымъ складнымъ ножемъ и отправляли ихъ въ ротъ съ видимымъ равнодушіемъ, такъ какъ обнаружить жадность считается у крестьянъ крайне неприличнымъ. Частенько онъ смялся надъ этимъ, но теперь ему стало понятнымъ, почему явился у нихъ такой обычай.

Младшій братъ, Хаквинъ, производилъ впечатлніе обыкновеннаго добродушнаго шалуна. Не разъ въ этотъ обдъ его матери приходилось строго поглядывать на него, но это не имло никакихъ другихъ послдствій, кром того, что онъ весело кивалъ ей головой, или украдкой посылалъ воздушные поцлуи. Остальные мальчики то и дло наклонялись къ нему, и видно было, что онъ обладаетъ неистощимымъ запасомъ школьныхъ новостей и разсказовъ, которыми охотно длится съ товарищами. Онъ былъ забавенъ, и его круглое, почти дтское, лицо, надъ тоненькой птичьей шеей, не производило непріятнаго впечатлнія. Правда, и у него были замашки трактирнаго завсегдатая: такъ, напримръ, онъ самоувренно чокался съ сосдями и громко требовалъ пива. Но, во всякомъ случа, Бергеру этотъ забавный птенецъ понравился больше двухъ другихъ братьевъ.

Вальтеръ — второй братъ по возрасту — солидно бесдовалъ со своими сосдями. Вся его тощая, маленькая, фигурка была проникнута чувствамъ собственнаго достоинства. Онъ былъ одть еще тщательне брата, но въ боле строгомъ стил, и безъ всякихъ украшеній, какъ, напримръ, брелоки, булавка въ галстух, и т. п.

Между тмъ обдъ шелъ себ своимъ чередомъ, и, когда розлито было вино, хозяинъ не безъ опасенія взглянулъ на Ольсона и поднялъ рюмку. У него отлегло отъ сердца: тотъ поклонился и отпилъ. Впрочемъ, кто его знаетъ, можетъ быть, онъ тэтистъ! Т легкое вино пьютъ и часто попадаются въ сред богатыхъ мужиковъ… Да, и нтъ у него этой красивой манеры пить. Отпилъ и поставилъ рюмку, точно глотнулъ воды! Это ужъ положительный недостатокъ воспитанія! Ничего, дастъ Богъ, научится со временемъ. И то хорошо, что ужъ не читальщикъ! А то бы просто скандалъ…

Старикъ даже вздрогнулъ при мысли, каково было бы имть зятемъ читальщика.

Настроеніе обдавшихъ становилось веселе и веселе. Голоса звучали громче, раздавались позвякиваніе посуды и звонъ бокаловъ.

— Папа, это то самое вино, что мы пили надняхъ?— спросилъ Вальтеръ, пробуя вино.

— Нтъ, это я бралъ у Самсона и Борга.

— То-то, оно значительно лучше.

Отецъ кивнулъ головой, одобрительно улыбнувшись сыну. У этого мальчика есть вкусъ, изъ него выйдетъ настоящій баринъ!

Когда подали стаканчики съ полосканьемъ, совтникъ со страхомъ и съ любопытствомъ ожидалъ, какъ-то поступитъ теперь новый членъ семейства. Съ ужасомъ, но въ то же время съ нкоторымъ злорадствомъ, онъ ждалъ, что Ольсонъ непремнно проглотитъ воду. Однако, тотъ этого не сдлалъ, хотя отъ вниманія совтника не укрылось, что онъ выждалъ минуту, какъ бы давъ себ время поглядть, что сдлаютъ другіе.

По крайней мр, не глупъ!

Посл обда пріхали гости, и только поздно вечеромъ, уже посл ужина, Бергеръ остался одинъ съ семьею Маріаны. Вс вздохнули съ облегченнымъ сердцемъ, когда оборки шелковаго платья баронессы исчезли за дверьми. Одни потягивались, другіе встали и прохаживались по комнат, на всхъ лицахъ разлилось выраженіе удовольствія.

— Quod bonum, faustum feliaque sit!— воскликнулъ Хаквинъ, протягивая руки и какъ бы благословляя удалившуюся.

— Тише, она можетъ услышать!— замтилъ Карлъ.

— Да вдь она не понимаетъ по латыни! Ты опять сказалъ глупость, Карлъ!

— А ты опять дерзокъ!

— Молчите, господа! Закуримъ-ка лучше!— предложилъ разсудительный Вальтеръ.

— Мать, не найдется ли у тебя бутылки легкаго вина?— обратился совтникъ къ госпож Бьёркъ.— Мальчики должны выпить съ Бергеромъ, на ‘ты’. Ты вдь теперь членъ семьи, Бергеръ!

Ольсонъ слегка поклонился, а мать встала распорядиться.

— Мама, а мн пирожнаго, или апельсинъ!— попросила Маріана.

— Выпрашивать не слдуетъ, Маріана,— наставительно замтилъ Хаквинъ,— а если ужъ выпрашиваешь, такъ попроси чего-нибудь и для меня.

— Ужасный сластена и большой любитель сигаръ!— сказалъ Бергеру Вальтеръ, указывая на младшаго брата.

— Скажите, пожалуйста!— огрызнулся тотъ.— Точно ты особенно воздержанъ.

— Ну, по крайней мр, не курю махорки.

— А видлъ ты, чтобъ я курилъ махорку?— съ негодованіемъ, весь красный отъ досады, вскричалъ оклеветанный.

— Ну, коли не махорку, такъ немногимъ лучше!

— Зато я покупаю мои сигары, а не занимаю ихъ у товарищей съ тмъ, чтобы никогда не отдать!— ядовито замтилъ Хаквинъ. Онъ былъ такъ оскорбленъ, что не обращалъ даже вниманія на присутствіе будущаго зятя.

— Не горячись, дитя, а то не получишь сладкаго!— добродушно остановилъ его отецъ.

— Очень нужно!— надулся мальчикъ и услся въ дальній уголъ.

— Ничего, когда принесутъ пирожное, онъ опять повеселетъ!— смясь, замтилъ отецъ, и, обнявъ обоихъ старшихъ сыновей, подвелъ ихъ къ Ольсону.— Вотъ, Бергеръ, два студента, получившіе это званіе съ весны. Разв это не добрые ребята? Карлу двадцать, а Вальтеру девятнадцать лтъ. Между ними ничтожная разница въ годахъ. А вотъ Хаквину только шестнадцать. Зато рано кончаетъ гимназію, и весной, надюсь, тоже наднетъ студенческую фуражку.

— Скажите, пожалуйста!— счелъ долгомъ отозваться Ольсонъ.

— Да, мальчикъ способный! Жаль только, что ужъ слишкомъ чувствителенъ. Ну-съ, этотъ (совтникъ ударилъ по плечу Карла) будущій врачъ, а мой черноволосый Вальтеръ изучаетъ право. Надняхъ оба узжаютъ въ Упсалу, Съ кмъ-то тогда нашъ малютка будетъ ссориться?

Такъ-называемый, малютка уже усплъ между тмъ повеселть и вылзъ изъ своего угла. Между нимъ, отцомъ и братьями завязался шутливый разговоръ, и они стали прохаживаться по комнат.

— Скажи, Маріана,— обратился Бергеръ въ невст,— кто эта баронесса? Судя по спси, должно быть очень породистая?

— О нтъ! она просто дочь кожевника Эскильсона. Была очень богата, а баронъ чрезвычайно бденъ — вотъ и вся исторія ихъ брака. Бдный баронъ! Ему выпали на долю невеселые дни съ этой женщиной! Но и то сказать, погнался за деньгами.

— А я отпустилъ бы ее хоть на край свта и никогда не погнался бы ни за ней, ни за ея деньгами!— замтилъ Бергеръ.

— Но Маріана не сказала, что ему жилось не такъ-то плохо!— замтилъ остановившійся у дивана Вальтеръ и насмшливо поглядлъ на Карла.— Вдь баронъ умеръ оттого, что объдался изо дня въ день.

— Не только объдался, но и пролъ большую часть ея состоянія!— пояснилъ отецъ.

Теперь вс опять собрались около Бергера и Маріаны, и бесда продолжалась.

— А не стснительно имть ее въ дом?— спросилъ Ольсонъ.

— Ничего! У нея еще достаточно средствъ, чтобы оплатить свое содержаніе не хуже, чмъ остальные жильцы, вмст взятые. Мы дорожимъ ею…

— А знаешь, Маріана,— сказалъ Бергеръ вполголоса.— Я убжденъ, что, если бы она не была выскочкой, она не была бы такъ невыносимо важна.

— Пожалуй…

— И вотъ почему я не желаю титуловъ и боюсь потерять свое званіе…

— Какое?— спросила она.

Онъ ничего не отвтилъ и весело засмялся. Онъ подразумевалъ: ‘званіе крестьянина’, которымъ искренно гордился.

Тутъ принесли вино и апельсины, а полчаса спустя Бергеръ распростился и ухалъ.

Когда онъ вышелъ, члены семьи вопросительно переглянулись.

— Ну, довольна ли ты, Маріана?— спросилъ Карлъ.

Маріана стояла у стола и въ раздумья водила пальцемъ по узорамъ вышитой скатерти..

— Разумется, довольна!— отозвалась она.— Иначе, я не дала бы своего согласія.— А теб онъ не нравится?— обратилась она къ Вальтеру, который считался оракуломъ въ семь.

— Отчего же? Онъ славный!..

Въ отвт звучало снисхожденіе. Маріана знала, что брату пришелся бы больше по вкусу человкъ съ университетскимъ образованіемъ, или, по крайней мр, человкъ боле свтскій. Сама она чувствовала нкоторое униженіе, и Бергеръ уже не являлся ей въ томъ свт, какъ утромъ. Это было немножко непослдовательно, но она не могла не подчиняться вліянію родни.

— А мн такъ онъ положительно нравится!— объявила госпожа Бьёркъ.— Что жъ такое, что онъ не свтскій франтъ? Зато онъ хорошій человкъ!

— Притомъ, отшлифуется! Съ его средствами это очень легко!— замтилъ Карлъ.

— Главное, чтобы былъ добръ въ Маріан, а въ этомъ я уже положительно увренъ!— сказалъ отецъ.

— А вотъ будетъ весело, какъ ты будешь помщицей, и мы прідемъ къ теб въ деревню сть землянику со сливками!— заключилъ пренія Хаквинъ и тихонько толкнулъ сестру въ бокъ.

IV.

Въ утренней газет на слдующій день уже появилось объявленіе о помолвк Ольсона и Маріаны. Какъ только пришелъ женихъ, состоялся обмнъ колецъ. Затмъ, посл завтрака, вс выпили по бокалу шампанскаго за здоровье помолвленныхъ, и всякій занялся своимъ дломъ, посл чего женихъ съ невстой остались одни. Бергеръ сразу объявилъ, что онъ непремнно долженъ ухать съ двнадцати-часовымъ поздомъ, такъ какъ у него были неотложныя дла. Надо было пользоваться остававшимися въ ихъ распоряженіи минутами.

Маріана устало лежала на кушетк, Бергеръ, какъ и наканун, услся верхомъ на стул. Они представляли собой крайнія противоположности: онъ силенъ, бодръ, полонъ энергіи, въ ней замчалось что-то тепличное — красивое, но безсильное. Теперь въ ея глазахъ свтился огонекъ, и она съ чувствомъ останавливала взглядъ на загорломъ и сіявшемъ счастьемъ лиц жениха.

Она бы ни за что и никому не призналась, что находитъ Бергера прекраснымъ, и что она уже влюблена въ него. Она не сдлала бы этого уже потому, что признавала его слишкомъ простоватымъ для свта. Но отъ себя она не могла скрывать своего увлеченія. Для другихъ онъ просто только ‘нравился’, — ей ‘внушалъ уваженіе’. И это ложное чувство особенно рзко проявлялось въ ней, когда она была вмст съ Бергеромъ въ кругу постороннихъ. Но едва она оставалась съ нимъ наедин, всякая двойственность исчезала, и она смотрла на него собственными глазами.

Теперь она чувствовала себя вполн счастливой. Передъ ней это честное, спокойное и счастливое лицо, у нея на пальц обручальное кольцо! Какіе у него свтлые глаза, какой ясный, хорошій, взглядъ! Какая юношеская, курчавая борода! Сколько силы должно быть въ его рук! Но какая она темная, загорлая…

Робко протянула Маріана свою руку и погладила загорлую руку жениха. Бергеръ улыбнулся.

— Не бойся, — сказалъ онъ, — снаружи она не груба, только ладонь затвердла въ работ…

Она привлекла его руку къ себ и осталась въ прежнемъ положеніи… Ей пришло въ голову, что было бы лучше, если бы на свт не было постороннихъ людей. Тогда… тогда… Въ ея глазахъ сверкнулъ такой огонекъ, что онъ невольно спросилъ:

— О чемъ ты думаешь?

Но ей не хотлось признаться, о чемъ она думала.

— Ты писалъ: у тебя нтъ друзей,— сказала она, чтобы отвлечь разговоръ.

— Ну, не буквально!— возразилъ онъ.— Но настоящихъ, преданныхъ, друзей, по крайней мр теперь, у меня нтъ.

— А прежде были?

— Да, былъ, одинъ.

Онъ улыбнулся, и взглядъ его принялъ выраженіе, какое появляется, когда человкъ вспоминаетъ о чемъ-то свтломъ, счастливомъ…

— Разскажи!— попросила она, какъ ребенокъ, желающій послушать сказку, но, въ сущности, въ ней пробуждалась потребность знать о немъ все, безъ утайки, ршительно все, что когда-либо съ нимъ было.

— Да, это было что-то боле, чмъ простая дружба — проговорилъ онъ задумчиво.— Я думаю, эта привязанность даже замнила мн первую, юношескую, любовь. Даже страшно теперь вспомнить. У меня и сейчасъ чуть не навертываются слёзы при одной мысли объ этомъ времени. Мы были товарищами въ школ и въ реальномъ училищ. Мы сидли съ нимъ рядомъ, онъ былъ на годъ моложе меня. Но у него были такія выдающіяся способности, что уже на тринадцатомъ году его перевели въ высшую школу въ Упсалу.

— Кто былъ этотъ мальчикъ?.

— Сынъ одной служанки. Онъ жилъ у своей бабушки, бдной крестьянской вдовы, изба которой была недалеко отъ нашей усадьбы,— Павелъ — такъ звали мальчика — совсмъ не походилъ на крестьянскаго ребенка. Скоре, онъ походилъ на переодтую двочку. Притомъ, у него было такое узкое лицо, что товарищи часто дразнили его, спрашивая, гд ему прищемили голову. Онъ былъ болзненъ, слабъ, блденъ…. Пожалуй, именно эта-то болзненность и привязала меня къ нему.

— Какъ такъ?

— Видишь ли, когда вс мы играли на школьной площадк, онъ всегда оставался гд-нибудь въ сторон. Ему всегда бывало холодно, хотя бы на двор стояла настоящая жара. Мн было жаль его! Онъ зналъ разныя штуки: умлъ вырзывать изъ сырого картофеля, или рпы животныхъ, разводилъ на песк замчательно красивые сады, а разъ даже вырзалъ изъ дерева плугъ со всми его принадлежностями. Все это восхищало меня! Случалось, товарищи разоряли его сады, ломали у него игрушки. Тогда я дрался съ ними, потому что вообще любилъ драться. Потомъ у меня вошло въ привычку играть съ Павломъ и защищать его. Я очень гордился этой дружбой и понималъ, что онъ развите всхъ остальныхъ товарищей. Намъ было по пути, и мы всегда ходили въ школу и обратно вмст. Завтракали мы тоже вмст, такъ какъ моя мать всегда клала въ мою корзинку столько, чтобы хватило и на долю Павла. Его бабушка была очень бдна… Когда я вспоминаю объ этомъ времени, мн всегда представляется маленькій Павелъ въ короткой бархатной блузк. Эту блузку ему подарили господа, у которыхъ служила его мать, и она была уже порядкомъ поношена. Но мн эта бархатная блуза казалась верхомъ изящества и роскоши! Я находилъ, что Павелъ одтъ лучше насъ всхъ и, вообще, несравненно знатне меня. Мн даже казалось весьма вроятнымъ, что вотъ-вотъ появится какой-нибудь человкъ и уведетъ Павла къ господамъ, къ числу коихъ онъ, очевидно, принадлежалъ… О, какъ памятна мн эта маленькая, потертая, блузка!— Когда Павлу минуло двнадцать лтъ, онъ такъ хорошо учился, что пасторъ и школьный учитель нашего прихода стали собирать деньги, чтобы дать ему хорошее образованіе. На сходк ршено было помочь ему изъ общественныхъ суммъ. Мужики пожертвовали по нскольку рабочихъ дней каждый, и Павла отправили въ Упсалу. Господи, какъ я плакалъ! Я тоже хотлъ получить высшее образованіе и стремился въ Упсалу… Но отецъ даже и слышать не хотлъ объ этомъ, а такъ какъ я не унимался, то раза два вздулъ меня тростью, посл чего я утихъ. Между тмъ моя дружба съ Павломъ не прекращалась, и особенно полюбилъ я его тогда, когда онъ сталъ здить къ намъ на каникулы. По прежнему, въ немъ было что-то женоподобное, но какъ онъ былъ уменъ, какъ краснорчивъ! Нужно было только послушать его, и самые мудреные вопросы становились просты и ясны, когда онъ ихъ касался. Я просто увлекался имъ! Притомъ я его ревновалъ! Когда онъ какъ-то подружился съ однимъ студентомъ, дававшимъ уроки дтямъ нашего сосда, барона, я просто ошаллъ отъ ревности! И особенно меня пугала мысль, что онъ не можетъ уважать такого невжду, какъ я. Зато какъ же и занимался я въ это лто!

Бергеръ замолчалъ, погруженный въ воспоминанія.

— Чмъ же все это кончилось?— спросила Маріана.

— Повторилось то, что бываетъ всегда. Онъ ухалъ, мы переписывались нсколько лтъ, потомъ переписка какъ-то сама собой прекратилась, и я успокоился.

— И теперь ты уже никогда не думаешь о немъ?

— Случается! Даже часто задаю себ вопросъ, гд-то онъ теперь.

— А ты не знаешь?

— Нтъ… Ужь если я разсказалъ о его дтств, разскажу еще… Передъ самымъ поступленіемъ Павла въ университетъ умерла его бабушка. Тогда его мать оставила службу въ господскомъ дом и перехала въ избу покойной. Это была работящая женщина, она заработывала довольно много ткацкой работой, и Павлу помогала сколько могла. Остальное онъ зарабатывалъ уроками. Но ему этого было мало, потому что въ немъ была какая-то прирожденная страсть ко всему изящному, и бдность была ему противна. Онъ не всегда бывалъ сытъ, но одвался, какъ большой баринъ. Я навстилъ его какъ-то въ Упсал, но больше не здилъ туда, вдь Павлу не могло быть пріятно показываться среди студентовъ съ такимъ неотесаннымъ мужикомъ, какимъ я былъ… Нкоторая суетность не мшала ему, однако, страстно любить науку, которой онъ былъ преданъ всей душой. Мы ожидали, что онъ сдастъ самый блестящій экзаменъ и станетъ знаменитостью. И вдругъ все рушилось. Передъ самымъ выпускомъ изъ университета онъ совсмъ неожиданно для всхъ товарищей женился и ухалъ заграницу.

— Женился!

— Да! Ему было не боле двадцати одного года, а женился онъ на богатой, влюбившейся въ него, старой дв. Съ тхъ поръ прошло уже четыре года.

— И такъ о немъ ничего и не слышно?

— Ничего. Пока была жива его мать, онъ присылалъ ей иногда по немногу денегъ, но вотъ уже года два, какъ она умерла, и съ тхъ поръ онъ не пишетъ никому.

— Но гд же онъ можетъ теперь быть?— спросила заинтересованная Маріана.

— Не знаю. Въ Швеціи онъ, во всякомъ случа, боле не появлялся.

— А можетъ быть, вы еще встртитесь…

Разговоръ прервался появленіемъ госпожи Бьёркъ.

— Неужели, Бергеръ, ты такъ-таки непремнно долженъ ухать съ дневнымъ поздомъ?— спросила она.

— Да, это необходимо!— отвтилъ онъ.— Но надюсь, что не очень далеко время, когда мы уже не будемъ разлучаться съ Маріаной? Не правда ли?

Онъ наклонился къ невст и вопросительно заглянулъ ей въ глаза, но она молчала. Ей казалось мене пріятнымъ говорить о сватьб, чмъ о помолвк…

— Ну, мои голубки!— начала мадамъ Бьёркъ,— мн очень жаль, что приходится мшать вашей бесд, но, какъ мать, я должна позаботиться о многомъ. Прежде всего, когда сватьба?

— Хорошо бы въ ноябр!— замтилъ Бергеръ.— Но мы еще не сговаривались съ Маріаной…

— А по твоему когда?— обратилась мать къ дочери.

— Предоставляю ршить это теб самой вмст съ Бергеромъ!— отвтила та съ нкоторымъ неудовольствіемъ.

— Нтъ, милая, такъ нельзя!— возразила мать дловымъ тономъ.— Пойми, что намъ необходимо знать твое желаніе.

— Ну, хорошо! Такъ въ конц ноября.

— Извини, Бергеръ, но мн необходимо знать, что у тебя есть по части хозяйственныхъ принадлежностей, и чего нтъ.

— Полагаю, что у меня найдется все необходимое, а чего нтъ, можно будетъ купить. И охота вамъ ломать голову надъ всмъ этимъ! Моя мать такъ щедро снабдила меня всякой всячиной, что, право, и не знаю, чего намъ еще нужно.

Мадамъ Бьёркъ благословила въ душ добрую крестьянку. Ее такъ мучилъ тяжелый вопросъ, гд-то ея мужъ добудемъ деньги на вс эти безконечные свадебные расходы, на все это приданое…

— Въ моемъ дом осталось нсколько пустыхъ комнатъ,— прибавилъ Бергеръ.— Эти комнаты я обставлю всмъ нужнымъ, какъ только Маріана побываетъ въ Темте и выскажетъ свое мнніе. Когда вы навстите меня?

Онъ вопросительно посмотрлъ сначала на Маріану, потомъ на мать.

— Правда!— вскричала Маріана.— Надо выбрать время. Но вотъ что еще: черезъ дв недли я буду подружкой на сватьб моей кузины… Тебя, конечно, пригласятъ, Бергеръ, и ты не забудь этого!

— Кому какое дло до моего обрученія съ тобой?— спросилъ Ольсонъ съ комичной досадой.

— Всмъ нашимъ роднымъ и знакомымъ. Иначе, зачмъ же и печатать объявленіе о помолвк. И надюсь, что ты появишься на сватьб, и въ полномъ блеск!

Маріана говорила шутливо, но въ душ ощущала серьёзную тревогу. Съуметъ ли Бергеръ ловко выполнить обязанности четвертаго шафера, которыя непремнно возложатъ на него? Младшій шаферъ долженъ сказать спичъ и провозгласить тостъ за здоровье подружекъ… Неужели это выпадетъ на его долю? Нтъ, по счастью, братъ невсты моложе.

— Будь покойна, пріду!— говорилъ между тмъ Бергеръ.— А ты будешь въ бломъ плать? Я увренъ, къ теб очень идетъ блое. Твой цвтъ лица точно созданъ для кружевъ и газа.

— Скажите пожалуйста! Ты знаешь толкъ въ дамскихъ нарядахъ?— съ радостнымъ удивленіемъ вскричала Маріана, и глаза ея засверкали такимъ блескомъ, какого Ольсонъ еще въ нихъ и не видывалъ.— Значитъ, ты присматриваешься къ туалетамъ?

— Да, я люблю видть женщинъ красиво одтыхъ. Я только не умю разбирать подробности туалета, но всегда могу судить, красивъ онъ или нтъ. Особенно я люблю блыя бальныя платья, какъ, напримръ, на сватьбахъ. Это такъ идетъ къ молодымъ лицамъ!

Онъ засмялся, немножко сконфуженный своей откровенностью. Но дамы были имъ довольны, и госпожа Бьёркъ посмотрла на него даже съ уваженіемъ. Въ конц концовъ, онъ оказывался далеко не такимъ дикаремъ, какимъ показался сначала!

— Сватьба кузины будетъ отпразднована по ныншней мод,— сказала Маріана.— Празднества состоятся до внчанія, и затмъ молодые удутъ путешествовать. Такимъ образомъ, моимъ блымъ платьемъ теб придется любоваться только во время внчанія. Празднества же начнутся блестящимъ баломъ у маіора Фольмерса, и состоится онъ, какъ я слышала, въ среду черезъ недлю. Къ этому балу стоитъ приготовиться, и придется серьезно подумать о томъ, чтобы не уронить достоинства твоей будущей жены… Но не безпокойся, мн кажется, удастся устроить красиво… Завтра же поду выбирать матерію. А что ты думаешь о синемъ цвт?

— Синее должно идти къ твоимъ блокурымъ волосамъ!

Онъ съ любовью взглянулъ на нее.

— То-то! Но ты, пожалуйста, не разсчитывай, что увидишь мое платье раньше вечера! Ни лоскутка! Слышишь?

— Ты хочешь ослпить меня сразу? Ну, хорошо! Только вотъ что: къ синему идетъ серебро… Знаешь ли что? у меня есть старинныя норвежскія вещицы изъ серебра съ золотомъ.

— Неужели?!

Мать и дочь были въ полномъ восторг отъ этой выдумки. Положительно, у него вкусъ!

— Ахъ! Какъ это будетъ чудесно!— проговорила Маріана…

Бергеръ разсмялся и не прибавилъ ни слова.

V.

Только посл отъзда Бергера начались спокойныя обсужденія всего того, что случилось.

Итакъ, Маріана помолвлена! Но этимъ дло еще не исчерпывалось: надо еще приготовиться въ сватьб.

Госпожа Бьёркъ неутомимо размышляла, соображала, разсчитывала. Она привыкла относиться ко всему трезво и практично, а теперь вдь было-таки о чемъ подумать. Она соображала, какова у жениха мебель и каковы-то его родственники, старалась угадать, что-то онъ подаритъ Маріан и какъ будетъ потомъ выдавать деньги на хозяйство, размышляла о тысяч другихъ, не мене важныхъ обстоятельствахъ. Маріану она положительно осуждала за недостатокъ интереса къ длу и за равнодушіе. Если ужъ не проснуться теперь, когда созидается ея гнздо, такъ, наконецъ, когда же? Мать была неистощима въ добрыхъ совтахъ Маріан, но та принимала ихъ съ такимъ усталымъ, равнодушнымъ видомъ, что и говорить съ ней не хотлось.

Между тмъ, Маріана желала одного только, чтобы ее оставляли въ поко и не мшали думать. О чемъ? Да она и сама не знала. Въ ея душ обострялась двойственность, о которой уже говорилось выше, и ей хотлось разобраться въ своихъ чувствахъ, которыхъ она сама не понимала. Дло въ томъ, что наедин съ Бергеромъ она чувствовала себя довольной и счастливой, но едва они очутятся въ обществ другихъ, ея душевное равновсіе исчезало, и вмсто него являлось какое-то безпокойство, мшавшее ей смотрть людямъ прямо въ глаза. Это было что-то, напоминавшее непріятное чувство, какое являлось у нея, напримръ, когда она думала, что платье ей не къ лицу, или дурно на ней сидитъ.

Разговоры и разныя предположенія матери о томъ, что будетъ посл сватьбы только усиливали это непріятное безпокойство. У нея не хватало мужества откровенно отвчать себ на такіе вопросы, и потому заботы матери мучали ее. Когда Бергеръ былъ съ ней, она чувствовала къ нему полное довріе, точно знала его съ дтства, но когда его съ ней не было, онъ становился для нея совсмъ чужимъ, и она не знала, что о немъ думать… Лучше всего ужъ не задавать себ никакихъ вопросовъ и ни о чемъ не думать.

Но были, однако, вопросы, о которыхъ нельзя было не подумать, и которые требовали немедленнаго ршенія. Напримръ, о приданомъ, если сватьб суждено состояться уже въ ноябр, нельзя же было медлить переговорами съ модисткой. А тутъ еще вызды по случаю сватьбы кузины! Къ счастью еще, что не было соображеній объ экономіи, такъ какъ въ виду скораго прекращенія всякихъ расходовъ на ея наряды, отецъ позволилъ ей не стсняться. Она и не стснялась, вполн сознавая, насколько облегчится положеніе родителей, когда она выйдетъ замужъ.

Въ день бала у маіора Фольмерса пріхалъ Ольсонъ. За время его отсутствія Маріана обмнялась съ нимъ лишь немногими письмами. Тмъ не мене, онъ былъ по прежнему спокоенъ и счастливъ.

Старшіе братья отсутствовали, незадолго передъ тмъ они ухали въ Упсалу. Оставался только Хаквинъ, показавшійся Бергеру такимъ унылымъ, что тотъ не могъ удержаться отъ сравненія его съ мокрой курицей. Маріана, смясь, пояснила, что это происходитъ отъ того, что Хаквину теперь не съ кмъ ссориться. Эти шутки не помшали мальчику подружиться съ будущимъ зятемъ, и скоро опять посыпались шутки и остроты школьника, которымъ вторилъ добродушнымъ смхомъ счастливый женихъ.

Утромъ пришлось длать визиты, которыхъ обрученные не успли сдлать въ прошлый пріздъ Бергера. Онъ покорился участи и похалъ, ограничивъ протестъ гримасой. Все обошлось благополучно, Бергеръ не былъ особенно развязенъ, но и не старался казаться развязнымъ, Маріана не чувствовала гордости, но и не стыдилась своего жениха… На обратномъ пути они захали въ ювелиру, и дома Маріана съ восторгомъ показала матери цлую коллекцію старо-норвежскихъ драгоцнностей, подаренныхъ ей женихомъ. Это замтно подняло въ глазахъ родныхъ его акціи.

Въ этотъ день Бергеръ и Маріана почти не оставались наедин. Только посл обда они не надолго уединились въ будуар двушки, но скоро пришлось одваться къ балу, и tte—tte нарушился.

До имнія маіора Фольмерса было верстъ десять и пришлось хать въ карет. Маріана появилась въ самую послднюю минуту и закутанная уже въ манто, такъ что Бергеру не удалось увидть ея наряда. Зато лицомъ ея онъ могъ любоваться вволю, и лицо это, оживленное ожиданіемъ удовольствія, показалось ему миле, чмъ когда-либо. Онъ занялъ мсто въ карет противъ невсты и не спускалъ съ нея глазъ. Странныя мысли бродили у него въ голов, пока онъ сидлъ въ своемъ углу и подъ шумъ катящагося экипажа смотрлъ на Маріану…

Она совсмъ не походила на молодыхъ двушекъ, которыхъ онъ привыкъ встрчать въ семействахъ пасторовъ и мелкихъ помщиковъ. Т часто являлись на вечера въ простенькихъ шерстяныхъ платьяхъ съ высокимъ лифомъ и длинными рукавами… А Маріана!.. Изъ подъ распахнувшейся полы манто онъ видлъ ея руку, затянутую въ длинную перчатку, поверхъ которой сверкалъ подаренный имъ сегодня браслетъ. Выше перчатки блла нжная кожа обнаженной руки. Какъ хороша была эта рука! Онъ не могъ оторвать отъ нея глазъ! И все-таки она точно путала его… Въ его кругу не декольтировались ни при какихъ обстоятельствахъ… Стало быть, Маріана совсмъ изъ другого міра?

Онъ любилъ театръ и охотно смотрлъ французскія бытовыя пьесы. Тамъ, на сцен, его даже плняли роскошные туалеты актрисъ. И вотъ теперь передъ нимъ его невста, олицетвореніе того изящества и блеска. И это уже дйствительность! До нея такъ близко, что онъ можетъ коснуться ея рукой. А въ немъ все-таки подымается тоже ненормальное чувство, какое поднималось всегда въ театр: какая-то лихорадочная потребность блеска и удовольствій, какое-то преувеличенное поклоненіе роскоши, утонченности, наслажденіямъ.

Теперь вдь все это возможно, денегъ у него много!!. А Маріана съуметъ распорядиться ими…

— Маріана!— мысленно обратился онъ къ невст.— Я могу украсить тебя золотомъ и драгоцнностями! Могу укутать тебя въ дорогой бархатъ, который безшумно обовьетъ всю тебя мягкими складками! Могу нарядить тебя въ шуршащій и яркій шелкъ! Зачмъ же я долженъ только трудиться? И я тоже хочу наслажденій и удовольствій!

Онъ откинулся на мягкія подушки сиднья.

Что за сказки натолковали ему съ ранней молодости о необходимости труда и воздержности? Вотъ, напримръ, рука Маріаны. Вдь эта рука потому-то и прекрасна, что никогда не касалась того, что въ его кругу считалось работой! Эта рука создана для того, чтобы сорить деньгами, создана для поцлуевъ и ласки! Неужели онъ этого не понимаетъ? Неужели она думаетъ, что онъ нечувствителенъ къ прекрасному потому только, что всегда сдержанъ и спокоенъ?

Неожиданно для себя и самъ не зная для чего, онъ наклонился и шепнулъ:

— Маріана!

Она взглянула на него вопросительно, но, такъ какъ онъ ничего не прибавилъ, ограничилась кивкомъ головы.

Между тмъ, мать дремала въ углу кареты. Отецъ услся рядомъ съ кучеромъ на козлахъ, потому что ‘терпть не могъ здить — какъ онъ выражался — въ ящик’. Бергеръ ни слова не сказалъ Маріан, опять откинулся въ уголъ и продолжалъ мечтать.

‘Женой? Она будетъ моей женой?’ — размышлялъ онъ. Въ этомъ слов онъ привыкъ видть нчто серьезное, почтенное, исключающее всякую лихорадочную страсть.— ‘Маріана, въ качеств жены и хозяйки въ Темте!’

Трудно было представить себ нжную изящную Маріану въ этомъ новомъ положеніи, и ему показалось даже, что онъ оскорбляетъ ее, допуская такое превращеніе! Но вдругъ мысли его приняли совсмъ другой оборотъ. Онъ задалъ себ вопросъ, согласна ли была бы Маріана выйти за него замужъ, если бы онъ былъ бденъ? И все его минутное увлеченіе блескомъ и внезапно налетвшій порывъ легкомыслія исчезли, уступивъ мсто природному стремленію ко всему честному и возвышенному. Жажда наслажденій смнилась жаждой тихой привязанности, честной любви ради его самого, а не ради его богатства. Вдь онъ прекрасно зналъ, что получилъ ея согласіе только потому, что у него были средства и желаніе доставить ей счастіе. Но вдь и ему хотлось хоть немного счастія для себя самого!

При этой мысли онъ машинально протянулъ руку къ Маріан, точно прося у нея милостыню. Она вторично посмотрла на него вопросительно, потомъ сообразила что-то и положила руку въ его широкую ладонь…

Въ это время карета остановилась у подъзда, и мадамъ Бьёркъ очнулась при звук открывающейся дверцы кареты.

Въ просторной передней, пока лакей помогалъ раздться госпож Бьёркъ, Бергеръ помогъ Маріан освободиться отъ манто. Затмъ она сняла платокъ, въ который была укутана, и, точно мотылекъ, высвободившійся изъ своей куколки, предстала передъ Бергеромъ въ полномъ блеск бальнаго туалета.

Увидвъ ее, онъ покраснлъ такъ сильно, что Маріана заподозрила, не испортилось ли что-нибудь въ ея туалет, и быстро взглянула въ зеркало. Но все оказалось въ полномъ порядк. На ней было свтло-голубое шелковое платье, отдланное темно-синимъ бархатомъ. Декольтированный лифъ, съ глубокими шнипами спереди и сзади, прилегалъ къ ея стройному стану, какъ панцирь, зато рукавчиковъ вовсе не было, и плечи были такъ же обнажены, какъ руки и шея, близна которыхъ эфектно оттнялась темнымъ бархатомъ отдлки.

Бергеръ нашелъ ее обворожительно прекрасной, но въ то же время точно почувствовалъ себя оскорбленнымъ беззастнчивостью покроя этого платья. Точно передъ цлой толпой разоблачались его сокровеннйшія чувства. Ему было стыдно! И притомъ онъ еще стыдился своего стыда, въ которомъ было сознаніе его полной непривычки и къ свтскимъ обычаямъ! Вотъ почему онъ покраснлъ такъ сильно, что жаль было на него смотрть. Онъ боялся, чтобы Маріана не угадала его мыслей…

Но Маріан и въ голову не приходило, какого рода впечатлніе она произвела на жениха. Видя его недовольство, она подумала, что онъ нашелъ ея нарядъ слишкомъ роскошнымъ, и попыталась успокоить его.

— Не пугайся!— шепнула она ласково.— Все это далеко не такъ цнно, какъ ты воображаешь.

— Милая Маріана, да разв я въ этомъ смысл критикую твой нарядъ?— возразилъ онъ немножко холодно.

Родители уже дожидались, и ему пришлось подать невст руку, чтобы вести ее въ залу. Но, помимо его воли, лицо его оставалось до такой степени серьезнымъ, что Маріана просто ужаснулась. Именно теперь она желала видть вокругъ себя веселыя, довольныя лица!.. Она ршилась непремнно развеселить его, и какъ можно скоре, такъ какъ иначе она не могла чувствовать себя спокойной. Но довольно долго ей не удавалось удлить жениху ни минутки, приходилось привтствовать хозяевъ и знакомыхъ, а потомъ ее окружили танцоры, и посыпались приглашенія на танцы, а наконецъ начались и танцы. Бергеръ танцовалъ довольно плохо, и потому всегда танцовалъ очень неохотно. Однако, съ невстой нужно было сдлать хоть одинъ туръ вальса, и этимъ случаемъ она поспшила воспользоваться.

— Я никому не общала второй польки!— шепнула она ему во время танца.— Мн хочется побыть съ тобой, злой мальчикъ! Въ оранжере очень уютно и во время польки мы тамъ останемся одни. Не прозвай же!

— Благодарю!— отвтилъ онъ лаконически, продолжая танцовать.

Посл вальса онъ пошелъ въ курительную комнату, но тамъ ему показалось слишкомъ скучно, потому что въ карты онъ не игралъ, а знакомыхъ у него здсь почти не было. Поэтому, докуривъ сигару, онъ вернулся въ залу, гд, по крайней мр, было на что смотрть. Онъ услся въ амбразур окна и сталъ глядть на танцующихъ въ это время лансье. Ему показалось забавнымъ сидть въ полномъ одиночеств среди такой толпы народа и наблюдать другихъ, оставаясь незамченнымъ, это вполн соотвтствовало его вкусамъ. Притомъ, танецъ, въ которомъ участвовала и Маріана, былъ красивъ, и Бергеру было интересно слдить за его сложными фигурами. Но, хотя онъ уже успокоился и пересталъ хмуриться, ему не было весело, и онъ чувствовалъ себя чуждымъ удовольствіямъ этого блестящаго круга. Онъ соглашался, что все это очень красиво, изящно, но ему и въ голову не приходило, онъ не испытывалъ ни малйшаго желанія сдлать какую-нибудь попытку стать самому такимъ же, какъ эти люди. Вотъ, напримръ, Павелъ, тотъ годился для этого. Тотъ всегда достигалъ всего, что его манило, и о чемъ Бергеръ никогда даже и не мечталъ! Этотъ маленькій бднякъ въ бархатной блузк обладалъ, очевидно, лампой Аладина! А вотъ ему, Бергеру, все дается только трудомъ, и вс обгоняютъ его… Почему это? Почему онъ ни къ чему не можетъ относиться легко, и всякое чувство впивается въ него такъ глубоко, что онъ уже никогда отъ него не можетъ отдлаться? Вотъ, хоть бы чувство его къ Маріан… Вдь ужъ какъ онъ старался забыть ее прежде, чмъ ршился сдлать предложеніе! Вдь понималъ же онъ, что она ему не пара… Но забыть ее оказывалось невозможнымъ, и вчно стояла передъ нимъ ея стройная фигура съ откинутой, какъ теперь, назадъ головкой… Онъ просто тосковалъ по ней, и эта тоска становилась все зле и зле, пока, наконецъ онъ не ршился написать письмо… Теперь Маріана будетъ его женой! Всю жизнь онъ будетъ видть ее подл себя, будетъ любоваться ею, слышать ея голосъ…

Ну, разумется же, онъ счастливъ!

Бергеръ продолжалъ смотрть на танцующую Маріану, и теперь его уже не оскорбляли ея декольтированныя плечи. Только отъ времени до времени его передергивало, когда онъ замчалъ чужіе взгляды, скользившіе по ея плечамъ и красивымъ рукамъ. Но это не была ревность, а что-то другое…

Между тмъ Маріана замтила его и, проходя мимо, украдкой кивнула ему. Когда окончился танецъ, она подошла къ нему, и они пошли въ оранжерею. Тамъ было немножко прохладне и какой-то особенный воздухъ, пропитанный испареніями и благоуханіемъ цвтовъ. Маріана накинула на плечи изящный сорти-де-баль изъ лебяжьяго пуха и опустилась на маленькій диванчикъ, поставленный возл большой жардиньерки съ растеніями. Ольсонъ слъ возл нея.

— Ты за что-то сердился на меня?— спросила она съ легкимъ упрекомъ въ голос, и губы ея нервно передернулись.

— Я не сердился!— отвтилъ онъ очень тихо. Онъ чувствовалъ, что близость Маріаны опьяняетъ его, и вся кровь прилила у него къ сердцу…

— Лучше признавайся!— сказала она, поднимая глаза и съ лукавой улыбкой взглянула на него, но тотчасъ же, снова ставъ серьёзной и положивъ руки на его плечи, прибавила:— Пойми, что я хочу одваться красиво для того, чтобы ты больше любилъ меня!

Ея взглядъ говорилъ больше, чмъ слова, и въ этомъ взгляд мелькнуло что-то умоляющее… Бергеръ не въ силахъ былъ произнести ни слова. Онъ молча привлекъ ее къ себ, и ея руки сомкнулись вокругъ его шеи. Онъ былъ совершенно примиренъ…

——

Такъ какъ между баломъ у Фольмерса и сватьбой кузины было нсколько ничмъ незанятыхъ дней, Маріана и ея мать ршились воспользоваться этимъ, чтобы на слдующій день създить въ Темте. Предполагалось хать вмст съ Бергеромъ съ полуденнымъ поздомъ, но Маріана долго не вставала, а пока она спала, вся семья ходила на ципочкахъ, опасаясь ее потревожить, и, во избжаніе шума, не длалось даже приготовленій къ отъзду. Бергеру оставалось только терпливо ждать, поглядывая на часы. Въ одиннадцать часовъ онъ сдлалъ госпож Бьёркъ довольно робкій вопросъ, нельзя ли разбудить Маріану, но такой дерзкій вопросъ былъ принятъ съ негодованіемъ.

— Бдная Маріана! Надо же ей выспаться — отвтили ему, и бдную Маріану не тревожили.

Наконецъ, уже около двнадцати, появилась и она. Она казалась утомленной, и ея мать няньчилась съ ней, какъ съ груднымъ младенцемъ.

Напившись кофе, она ушла въ будуаръ и прилегла на кушетку. Бергеру позволено было ссть рядомъ, но она, чувствуя себя не въ силахъ разговаривать, лежала, прислонивъ голову къ плечу жениха и только отъ времени до времени протягивала къ нему руки, какъ бы прося его ласки. Въ сущности, она чувствовала себя превосходно: во всхъ членахъ ощущалась пріятная истома, на душ было спокойно, ни одна назойливая мысль не лзла въ голову. Самая слабость доставляла ей наслажденіе. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо бы прожить цлую жизнь въ такомъ спокойномъ настроеніи. Вотъ почему она и любитъ Бергера: онъ не Рочестеръ, конечно, но зато съ нимъ такъ спокойно.

Ольсонъ ласкалъ ее, но по временамъ поглядывалъ на часы, недоумвая, какъ это Маріана успетъ собраться хоть къ слдующему позду.

Вошла мать.

— Не отложить ли поздку?— сказала она.— Ты такъ утомлена, моя милочка!

— Да… не подемъ ли мы завтра?— спросила Маріана, не мняя позы и только взглянувъ на Бергера.

— Мн нельзя!— возразилъ онъ.— Завтра съ разсвтомъ я долженъ быть на пробной молотьб…

Вс задумались… пауза протянулась…

— Но вдь я могу ухать и одинъ, а вы прідете завтра?— предложилъ онъ.

Конечно, это самое лучшее! Такъ и поршили.

Когда онъ ухалъ, Маріана совершенно искренно почувствовала сожалніе о его отъзд. Въ дом стало такъ пусто, холодно, она не знала, чмъ наполнить время. Лучше бы ужъ она ни на минуту не разлучалась съ нимъ, а то разлука только вызываетъ такое непріятное ощущеніе!

Между тмъ у Бергера, когда онъ ухалъ, было впечатлніе, точно въ этотъ пріздъ онъ не засталъ своей Маріаны дома. Онъ любилъ ее по прежнему, но въ сердц чувствовалась какая-то пустота. Ему пришло въ голову, что это произошло по его собственной вин, что, благодаря его неумнью высказаться, онъ все еще чужой для Маріаны, а это, въ свою очередь, охлаждаетъ и его. Но вдь все это исчезнетъ, когда они будутъ женаты!.. Тогда они будутъ поврять другъ другу все. Вотъ ужъ тогда наговорятся вдоволь!

Пріхавъ домой, онъ занялся приготовленіями, въ пріему гостей, и мечтать уже было некогда. Надо было представить Темте съ честью — это самое главное!

На слдующій день все было въ порядк, и въ приходу позда онъ самъ похалъ на станцію. Шелъ проливной дождь, и всю дорогу Бергеръ заботливо закрывалъ сиднье кабріолета, чтобы оно не намокло. Но вотъ и станція! Съ поднятымъ воротникомъ пальто взбжалъ онъ на платформу и остановился передъ подходившимъ поздомъ подъ сильнымъ дождемъ и среди лужи, чего онъ, впрочемъ, совсмъ не замчалъ, чувствуя себя такъ же хорошо, какъ если бы онъ былъ утенкомъ, попавшимъ въ свою родную стихію.

Его будущая теща и Маріана выпрыгнули изъ вагона и бгомъ, съ зонтиками, перебжали платформу. Въ вокзал Маріана протянула ему губы для поцлуя, но держалась отъ жениха какъ можно дальше, чтобы не испортить платья о его мокрое пальто.

— У тебя карета, или открытый экипажъ?— озабоченно спросила Бергера мадамъ Бьёркъ.

Его передернуло. Карета? Неужели они могли воображать, что онъ здитъ въ карет?.. Можетъ быть, это намекъ? Но имъ бы слдовало знать, что ему, сыну мужика, даже неприлично что-либо подобное…

— У меня открытый кабріолетъ!— отвтилъ онъ сухо.

У подъзда его ожидало второе разочарованіе. Онъ любилъ лошадей и гордился своей запряжкой. Садясь въ экипажъ, дамы даже не оглянулись на его кровныхъ рысаковъ! Такими вещами Маріана не интересовалась, на то она была горожанка! Однако, это было обидно… Не замтить его великолпныхъ рыжихъ!

Не безъ горечи въ сердц занялъ онъ свое мсто и тронулъ своихъ любимцевъ, которыми, конечно, правилъ самъ.

Дождь барабанилъ по зонтикамъ дамъ, и он сидли молча, всецло занятыя спасеніемъ своихъ нарядовъ отъ воды и грязи. Он успли только замтить, что мстность, по которой хали, была низменна и однообразна.

— Вотъ здсь начинаются мои владнія!— провозгласилъ успвшій между тмъ оправиться помщикъ, и указалъ бичомъ по направленію границы.

Дамы оглянулись по сторонамъ, но ничего особеннаго не замтили: виднлись точь-въ-точь такія же неинтересныя поля, какъ и раньше.

— А вотъ и Темте!— Онъ снова указалъ бичомъ въ сторону.

За поворотомъ дороги изъ за рощи выглядывало блое строеніе, къ счастью, произведшее на дамъ хорошее впечатлніе.

— Домъ прехорошенькій!— сказала Маріана, повеселвъ.

— Да, красивый домъ!— согласилась и мать.

Бергеръ почувствовалъ себя удовлетвореннымъ и заговорилъ оживленне.

— Видите этотъ мезонинъ? Тамъ наверху славныя, просторныя комнаты, и весной я пристрою къ нимъ большой балконъ. Это будетъ хорошее помщеніе для твоихъ братьевъ, Маріана, если они вздумаютъ пріхать погостить лтомъ.

— Да, это будетъ отлично!

Если бы Бергеръ былъ тонкій дипломатъ, онъ и тогда не могъ бы придумать лучшаго пріема для ободренія своей невсты, какъ это упоминаніе о будущихъ пріздахъ ея братьевъ. Тоскливое настроеніе, навянное на нее дурной погодой и некрасивой мстностью, сразу разсялось, и воображеніе стало рисовать въ будущемъ веселыя картины въ кругу родственниковъ.

Между тмъ экипажъ повернулъ въ сторону и понесся по длинной алле къ усадьб. Передъ помщичьимъ домомъ оказался просторный дворъ, украшенный посредин клумбой и со всхъ сторонъ окруженный постройками. Всюду царили образцовый порядокъ и чистота, но при дожд все смотрло сро и скучно.

— Досадно, что погода такая скверная!— проворчалъ Бергеръ.— Получается совсмъ превратное понятіе объ имніи…

Дамы промолчали.

Въ это время экипажъ обогнулъ уже клумбу, нсколько дворовыхъ собакъ подняли привтственный лай, и появился конюхъ, чтобы принять лошадей. Бергеръ помогъ дамамъ сметъ и повелъ ихъ по широкой лстниц, по бокамъ которой стояли каменныя урны съ цвтами, въ домъ. Вошли прямо въ большую свтлую переднюю, потому что сней въ дом не оказалось. Въ то же время изъ внутреннихъ дверей прихожей показалась немолодая женщина.

— Вотъ и моя ключница!— весело представилъ женщину Бергеръ.

Она поклонилась, но нсколько неувренно, видимо задавая себ вопросъ, надо ли подать прізжимъ дамамъ руку, или нтъ. У нея было добродушное лицо съ некрасивымъ, заостреннымъ носомъ и привтливыми, узенькими глазками. Но теперь въ этомъ лиц преобладало выраженіе въ высшей степени напряженнаго любопытства. Она пыталась однимъ взглядомъ разсмотрть свою будущую хозяйку, замтить лицо, выраженіе его, манеру держать себя, одежду — все, до мельчайшихъ подробностей.

— Ну, что вы о ней скажете?— шутливо и товарищескимъ тономъ спросилъ Бергеръ.— Какъ по вашему, мы пара?

— Не подобаетъ мн и отвчать на такіе вопросы!— скромно уклонилась ключница, очень польщенная вопросомъ барина.— Но если бы я не боялась быть назойливой, я бы охотно сказала барынямъ: добро пожаловать въ нашъ Темте.

— Спасибо, спасибо!— отвтила Маріана дружелюбно, но немножко небрежно.

Ключница ушла въ кухню, а Бергеръ распахнулъ двери во внутреннія комнаты и повелъ дамъ осматривать помщеніе.

Черезъ небольшую, едва меблированную наружную комнату они перешли въ залу. Тамъ мать и дочь остановились, пытливо осматриваясь по сторонамъ. Зала была велика и походила на большинство другихъ залъ въ помщичьихъ домахъ, но въ ней не было ни комфорта, ни изящества. Мебель была самая обыкновенная и стояла въ симметричномъ порядк вдоль стнъ, не было ничего оригинальнаго, или художественнаго… Маріана была разочарована, мать тоже стала неразговорчива.

— Что жъ, для холостой обстановки это ничего!— замтила она.

— Мои холостыя комнаты по другую сторону прихожей,— возразилъ Бергеръ.— Ко мн приходитъ много народу: конюхи, рабочіе и тому подобное. Но сюда ихъ не пускаютъ. Здсь будетъ царить Маріана. А вотъ столовая!— прибавилъ онъ, проходя въ сосднюю комнату.

— Столовая просторная!— сказала госпожа Бьёркъ, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Да, мать сама привела эту комнату въ порядокъ!— пояснилъ онъ.

Дамы оглядывались съ недоумніемъ. Въ комнат стояли какіе-то шкафы, непомрно широкій буфетъ, неуклюжій дубовый столъ и такіе же стулья. Все это было прочно, но безобразно, безъ всякаго стиля и рзьбы. Въ общемъ, комната производила самое гнетущее впечатлніе.

— Не можешь себ представить, какое количество столоваго блья напихала мать въ эти шкафы!— добродушно похвастался Бергеръ, обращаясь къ Маріан, которая старалась казаться довольной.

— Твоя мать часто бываетъ здсь?— спросила Маріана, чтобы не молчать.

— Нтъ, очень рдко!— отвтилъ онъ.— Я упрашивалъ ее поселиться у меня, но не могъ этого добиться. Она все говоритъ что мн пора жениться, а жен и тещ не слдуетъ жить въ одномъ дом.

— Почему же?— удивилась Маріана, но госпожа Бьёркъ почувствовала къ ‘мужичк’ уваженіе.

— Это ея мнніе!— пожалъ Бергеръ плечами.

Въ это время вошла ключница съ кофейникомъ и Бергеръ пригласилъ дамъ къ накрытому столу.

— Кажется, чашка горячаго кофе кстати въ такую погоду?— сказалъ онъ, пододвигая стулья къ столу.

Дамы услись, а ключница ушла. Но и за кофе разговоръ не клеился. Всмъ было какъ-то не по себ. Съ обихъ сторонъ чувствовалось что остается много недоговореннаго, но никто не ршался пуститься въ откровенности. Бергеръ инстинктивно догадывался, что на него хотятъ повліять боле, чмъ онъ этого желалъ. Маріана находила жилище невозможнымъ и содрогалась при одной мысли, что ей придется тутъ жить, а ея мать размышляла, нельзя ли помочь горю перемной мебели, и какъ бы начать соотвтственные переговоры.

Она покашляла вмсто предисловія, поиграла чайной ложечкой и начала, стараясь казаться развязной:

— Такъ какъ Маріана не получитъ приданаго деньгами, то естественно, что ея отецъ хотлъ бы помочь теб хоть омеблировать домъ…

Она остановилась, соображая, что ее могутъ поймать на слов. Но что-жъ длать? и наконецъ, не было другого способа заговорить о меблировк, не показавшись слишкомъ требовательной…

Бергеръ покраснлъ. Онъ зналъ, въ какомъ состояніи денежныя дла его будущаго тестя и боялся выказать это. Онъ вовсе не былъ намренъ подчиняться требованіямъ тещи, но не хотлъ и обидть ее.

— Благодарю!— сказалъ онъ, поднимаясь со стола.— Мн ничего не.надо. Комнаты, которыя уже меблированы, я хочу оставить, какъ он есть. Но тутъ еще три комнаты…

Онъ повелъ дамъ обратно, черезъ залу, и остановился на порог большой, совершенно пустой, комнаты.

— Вотъ, — сказалъ онъ, — здсь можетъ быть устроена гостиная Маріаны. Здсь вдь нтъ ни одного стула, и она можетъ выбрать мебель по своему вкусу, я не позволю себ ни одного замчанія. А вотъ (они прошли въ слдующую комнату) спальня. И здсь нтъ мебели, и мы можемъ обставить комнату къ обоюдному удовольствію. Замть, Маріана, окна въ обихъ комнатахъ на солнечной сторон. Разв худо?

— Нтъ, комнаты мн нравятся.

— А тамъ, когда садъ будетъ приведенъ въ порядокъ, разв плохой будетъ видъ? Цвты и зелень до самыхъ оконъ, а вдали старый паркъ!..

— Да, видъ прекрасный!— согласилась и мать.

— А вотъ и третья комната, тоже на югъ. Свтлая и сколько воздуха! Но эту комнату, мн кажется, мы не будемъ теперь меблировать. Лучше, обождемъ, Маріана… Не правда ли? Можетъ быть, комната еще пригодится…

Онъ совсмъ развеселился и лукаво посмотрлъ на Маріану, которая сконфузилась и поспшно вышла изъ комнаты.

Пошли обратно.

— Изъ твоей гостиной видны вс надворныя постройки. Отсюда ты будешь видть меня, когда я буду проходить въ конюшни и въ риги, и я увижу тебя у окна. Здсь какъ-то оживленне, да и теб будетъ на что посмотрть. А передъ окнами терраса, которую мы уберемъ какъ слдуетъ, и всю обставимъ растеніями…

Онъ даже весь разгорлся, высказывая свои завтныя мечты объ устройств уютнаго, семейнаго гнздышка.

Въ зал онъ опять остановился.

— У этой стны удобное мсто для рояля!— сказалъ онъ.— Впрочемъ, можетъ быть, ты захочешь поставить его въ твоей гостиной? По моему, здсь просторне, и легче пть…

— Конечно, здсь лучше.

— Не правда ли? Во всякомъ случа, инструментъ выбери уже сама, я въ этихъ вещахъ толку не знаю.

Разговоръ опять замялся. Дамы смотрли на полъ, не застланный коврами, на некрасивую мебель, на тюлевыя, мщанскія занавси. Бергеръ замтилъ эти взгляды, отлично понимая, въ чемъ дло, но не сказалъ ни слова.

— А нельзя поставить эту мебель въ верхнія комнаты, а сюда купить что-нибудь понове?— опять начала госпожа Бьёркъ.— Вдь для верхнихъ комнатъ все равно придется же покупать… А? Можно бы устроить что-нибудь въ род большой гостиной или салона?..

Она не дождалась отвта и замолкла, увидвъ, какъ начало хмуриться лицо Ольсона и понявъ, что его не слдуетъ выводить изъ терпнія. Разумется, это съ его стороны самая мужицкая скаредность. Но приходилось ужъ брать его такимъ, каковъ онъ есть… Бдная Маріана! Трудненько-таки ей будетъ съ нимъ… Это ужъ въ его природ, а когда вдобавокъ человкъ смолоду не получилъ настоящаго воспитанія… Но будемъ надяться на силу любви и женскаго вліянія!

Маріана замтила, что Бергеръ опять нахмурился и попыталась развеселить его. Она взяла его подъ руку и стала ходить съ нимъ взадъ и впередъ. Онъ ласково принялъ ея руку, но продолжалъ молчать.

Мысли такъ и роились у него въ голов. О, еслибъ онъ только могъ высказаться!.. Но надо же, наконецъ, найти слова и сказать ей все,— иначе она никогда его не пойметъ! Надо попытаться!

— Ты не сердись на меня за то, что я хочу сохранить простую обстановку!— началъ онъ, и смолкъ. Потомъ подумавъ немного, продолжалъ:

— Видишь ли, я не хочу жить бариномъ. Не денегъ мн жаль, нтъ… Но я вдь только земледлецъ, я…

Онъ опять остановился. Ему стало стыдно, что онъ не находитъ выраженій, когда ясно знаетъ, что именно хочетъ выразить. Это становилось, наконецъ, просто унизительнымъ! Онъ сердился на себя, но вдругъ нужныя слова нашлись и полились, точно по писанному.

— Видишь ли, началъ онъ, большинство людей думаетъ только о томъ, какъ бы устроить себ изящную обстановочку и жить не хуже того, другого, третьяго. Управляющій хочетъ, чтобы у него было не хуже, чмъ у помщика, мужикъ тянется за господами, никто не хочетъ отставать, и всякому охота, чтобы у него было и красиво, и по мод, и уютно… Только чтобы было не хуже, чмъ у людей! Но такъ тянуться не подъ силу и въ конц-концовъ — вотъ какъ, мои сосди, справа и слва,— сидятъ вс по уши въ долгахъ. А когда продолжать такую канитель нельзя, они банкротятся, а тамъ начинаютъ опять то же самое и опять лзутъ въ долги, въ горе, въ бду. И это всегда будетъ такъ продолжаться, потому что ни у кого нтъ мужества жить по своимъ средствамъ, и всякій заботится только о томъ, какъ принято у богатыхъ. Относительно же народа это положительно нехорошо! Вдь мужики, какъ обезьяны, перенимаютъ, что ни попало, и не будучи въ состояніи тягаться съ господами, во всякомъ случа они научаются жить не по средствамъ. Привыкаютъ смотрть на лишнія вещи, какъ на неустранимыя потребности, и совсмъ отвыкаютъ подчиняться только собственной, свободной вол! Это развратъ! До сихъ поръ моимъ рабочимъ жилось сносно. У многихъ даже къ старости прикапливается лишняя копейка. Но вдь у нихъ принято брать примръ съ помщика. Хорошо ли будетъ, если я сознательно буду самъ подавать дурной примръ? Неужели же я долженъ ожидать отъ нихъ большаго благоразумія, чмъ отъ себя самого? На это я и не согласенъ! Вотъ почему, Маріана, я намренъ быть воздержаннымъ.

Маріана молчала. Безотраднымъ и одностороннимъ показалось ей это ученіе! Съ какой стати имъ сравнивать себя съ какими-нибудь батраками?

Бергеръ внимательно и тревожно смотрлъ на нее: онъ ожидалъ, что она пойметъ его. Но лицо ея выражало одну скуку и оставалось спокойнымъ, и, передъ этимъ равнодушіемъ, сразу рухнулъ весь его энтузіазмъ. Онъ понялъ, что проповдовалъ въ пустын!

Пока онъ говорилъ, госпожа Бьёркъ спокойно сидла у окна. Теперь она обернулась къ нему и снисходительно улыбнулась.

— Какой ты мечтатель!— только и выговорила она.

При этомъ Маріана подняла на него свой невинный взглядъ и улыбнулась, точно прощая ему вину.

Страшно пусто стало у него на душ! Никто не понималъ, чего ему стоило его ученіе. Никто не понималъ, какъ онъ былъ въ дйствительности-то слабъ, какъ соблазняла его самого эта роскошь, отъ которой онъ отказывался, какъ тяжело ему было бороться противъ соблазна! А онъ, безумецъ, ожидалъ найти въ ней сочувствіе и поддержку своимъ стремленіямъ, едва только онъ ихъ выскажетъ! Но вдь и то сказать: въ сущности-то онъ ничего и не объяснилъ, такъ какъ не уметъ говорить… Въ чемъ же винить ее?

— Не хочешь ли посмотрть мои комнаты?— предложилъ онъ невст, чтобы отдлаться отъ гнетущихъ мыслей.

Он пошли за нимъ черезъ прихожую въ его кабинетъ. Это была огромная, свтлая комната въ четыре окна во дворъ. Обстановка была сносная, но боле практичная, чмъ изящная. Во всякомъ случа, эта комната понравилась дамамъ боле остальныхъ, потому что казалась, по крайней мр жилой. Надъ широкимъ стариннымъ диваномъ были развшаны красивыя охотничьи принадлежности, подъ письменнымъ столомъ, вмсто ковра, прекрасная медвжья шкура, по всей стн книжные шкафы. Маріана заинтересовалась было библіотекой, но скоро убдилась, что въ шкафахъ книги серьезнаго содержанія: по агрономіи, химіи, историческія сочиненія и т. п. Ни одного романа!

— Неужели надо столько изучать, чтобы управлять имніемъ?— спросила она не безъ ироніи.

— Кому нтъ охоты учиться, тому не надо!— отвтилъ онъ добродушно.

Съ медвжьей шкуры поднялся красивый пойнтеръ, потянулся и, виляя хвостомъ, подошелъ къ дамамъ.

— Погладь его, Маріана!— сказалъ Бергеръ.— Видишь, какъ онъ умильно проситъ!

— Какая красивая собака!— восхитилась Маріана, но погладила ее по голов только кончиками пальцевъ.

— Его зовутъ Фогъ. Онъ былъ моимъ лучшимъ другомъ въ одиночеств.— Фогъ, мой мальчикъ, иди поздороваться съ барыней!.. А за дверью моя спальня. Она обставлена еще бдне этой комнаты: и смотрть не на что.

— Да ты, я вижу, любишь цвты!— вскричала госпожа Бьеркъ, заглянувъ въ спальню, обрадованная тмъ, что нашла въ дом хоть что-нибудь изящное. Это была жардиньерка съ нсколькими растеніями.

— У меня слабость ко всему, что растетъ!— отвтилъ онъ съ улыбкою.— Даже дурную траву, которую полютъ въ огород, я люблю видть здоровой и сочной. Вдь это признавъ, что моя земля содержится въ порядк и хорошо удобрена.

— Что это, пальма?— спросила Маріана, въ свою очередь вошедшая въ комнату и очарованная великолпнымъ растеніемъ въ отдльной кадк на особомъ столик.

Бергеръ разсмялся.

— Хороша пальма!— сказалъ онъ.— Сейчасъ видно, что ты горожанка, милая Маріана. Вдь это просто-на-просто конопля! А вдь красива, не правда ли?

— Удивительно!.. Разв конопля такое красивое растеніе?

— Еще бы! А главное, что оно здсь на почетномъ мст, а потому и не кажется такой простой вещью, какова она въ дйствительности. Впрочемъ, это въ самомъ дл рдкій экземпляръ.

——

Посл обда госпожа Бьёркъ поинтересовалась ознакомиться съ хозяйствомъ, и въ сопровожденіи ключницы пошла осматривать кладовыя и молочную. Молодые остались въ гостиной одни.

Маріана устроилась, по возможности, удобно на диван, Бергеръ въ раздумьи ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Его начинали мучить опасенія, не за себя, а за Маріану. Хорошо-ли онъ сдлалъ, что связалъ ее помолвкой?

— О чемъ ты думаешь, Бергеръ?— спросила она своимъ пвучимъ голосомъ.

Онъ остановился передъ ней.

— Милая,— сказалъ онъ,— мн страшно за тебя. Я вижу, что теб не нравятся наши порядки въ Темте… Каково-то теб будетъ жить у меня? Ты соскучишься…

Онъ замолчалъ и опустился на диванъ подл нея. Сумерки окутывали уже вс предметы таинственнымъ полумракомъ, въ дом царила глубокая тишина. Все это такъ же, какъ и задушевный тонъ въ словахъ Бергера подйствовали на чувствительность Маріаны. Она обняла его и проговорила:

— Но вдь я люблю тебя, Бергеръ!

Онъ ничего не отвтилъ и продолжалъ размышлять съ такимъ напряженіемъ, точно все ихъ будущее счастіе зависло отъ того, что именно онъ скажетъ теперь, въ эту самую минуту. Какіе у нихъ будутъ общіе интересы, когда они такъ мало сходны характеромъ? Какъ-то примирятся въ нихъ столь различныя привычки? Вдь не думалъ же онъ передлать ее по своему? Никогда! Онъ любилъ ее такой, какова она была, со всей ея утонченностью, которую онъ осуждалъ и которой въ то же время плнялся. Нтъ, онъ отнюдь не думалъ вліять на нее! Но въ то же время онъ сознавалъ, что не можетъ отречься и отъ своихъ убжденій, отъ направленія своей дятельности. Онъ и не хочетъ этого, если бы даже и могъ! Наоборотъ, онъ долженъ бороться съ искушеніями — на то онъ человкъ. Нельзя же думать одно, а длать другое!.. Но долженъ же быть тутъ какой-нибудь исходъ. И вотъ онъ: они подлятъ царство пополамъ, а жить будетъ каждый по своему! Его родня, его трудъ и все его прошлое останутся для него, всего этого она не должна касаться, а молодость, жизнерадостность и свобода помогутъ имъ найти точки соприкосновенія!

Онъ принялъ это ршеніе съ какимъ-то восторженнымъ энтузіазмомъ, и радостно сказалъ:

— Маріана, все, Богъ дастъ, пойдетъ хорошо! Ужъ мы устроимся… У тебя будутъ книги, музыка, цвты! Къ теб я буду приходить учиться цнить все прекрасное. А уголокъ твой мы обставимъ, какъ заколдованный замокъ… Все скучное, срое будетъ устранено отъ тебя… И увидишь, какъ все будетъ хорошо!

VI.

— Не хочешь ли, Маріана, занять это мсто?— предложилъ Вальтеръ сестр, поднимаясь съ качалки.

— Спасибо!— поблагодарила она, ласково кивнувъ головой, и заняла предложенное мсто.

Это происходило, приблизительно, черезъ недлю посл сватьбы кузины. Старшіе братья пріхали изъ Упсалы наканун и должны были пробыть дома до понедльника. Теперь вся семья, кром отца, собралась въ гостиной и составилось нчто въ род семейнаго совта. Эта семья была своего рода республикой, въ которой вс члены имли право голоса.

— Мы говорили, Маріана, — начала мать, — что теб слдовало бы разспросить Бергера о его отношеніяхъ къ его родственникамъ. Очень странно, что онъ никогда не говоритъ о родныхъ! Вдь слдовало бы ему познакомить тебя съ его матерью.

— Нтъ, мама, пусть Бергеръ поступаетъ въ этомъ случа, какъ находитъ лучшимъ. Я не хочу говорить съ нимъ объ этомъ…

— Однако же нужно теб во-время узнать въ чемъ тутъ дло!— замтилъ Вальтеръ, прохаживаясь по комнат.— Если онъ такъ упрямо молчитъ о своихъ родственникахъ, можно подумать, что эти отношенія не хороши.

— Вздоръ! Онъ просто стыдится родни, потому что они мужики!— вставилъ Карлъ, растянувшись на диван и куря сигару.

— Врядъ ли это такъ!— возразилъ Вальтеръ.— Бергеръ не изъ тхъ, которые стыдятся своего происхожденія. Онъ вовсе не скрываетъ того, что онъ самъ мужикъ.

Молча сидвшій Хаквинъ опустилъ газету, которую держалъ въ рук, и насмшливо замтилъ:

— Ты называешь его мужикомъ потому, что онъ не такой хлыщъ, какъ вы оба?

Вальтеръ остановился, хотлъ что-то возразить, но промолчалъ и только презрительно разсмялся.

— Не забывай, Маріана,— серьезно заговорилъ онъ немного погодя и возобновляя шаганье по комнат,— не забывай, что ты еще не связана бракомъ. Потомъ уже будетъ поздно, и въ какую бы петлю ты ни попала, теб уже трудно будетъ выпутаться…

Хаквинъ, не спускавшій съ брата задорнаго взгляда, покраснлъ отъ негодованія.

— Какъ теб не стыдно,— вскричалъ онъ,— всегда выскакивать съ своими ехидствами?!

— Я только хочу предостеречь сестру…

— Бергеръ въ десять разъ лучшій человкъ, чмъ тотъ, какой когда-либо выйдетъ изъ тебя!

— Что за назойливый мальчишка!— огрызнулся Вальтеръ.— Слова не дастъ сказать спокойно!

— Это правда, Хаквинъ,— вступилась мать.— Дай Вальтеру хоть договорить…

— Хорошо, я не буду мшать оратору!— проворчалъ юноша, снова принимаясь за газету.— Мели, сколько хочешь!

Вальтеръ не обратилъ вниманія на иронію брата и обернулся къ Маріан.

— Можетъ быть, и теб непріятенъ этотъ разговоръ, сестра?— спросилъ онъ.

— Признаться, — тяжело выслушивать все это. Да и нужно ли?

Вальтеръ улыбнулся.

— Наслдственная бьёркская безхарактерность!— сказалъ онъ, указывая жестомъ на сестру и лежащаго на диван брата.

— Ну хорошо, Вальтеръ. Я спрошу Бергера объ его родн.

— Вотъ и прекрасно! Развеселись же, сестренка, я не буду больше касаться этого щекотливаго вопроса.

Вс молчали. Вальтеръ продолжалъ ходить изъ угла въ уголъ, но вдругъ остановился.

— Ахъ да, мама!— сказалъ онъ.— Уговори же отца, чтобы онъ устроилъ это дло съ векселемъ… Ты вдь знаешь!

— Чортъ возьми, въ самомъ дл!— оживился и Карлъ, приподнимаясь съ дивана.

— Вдь дядя Густавъ охотно поручится, — продолжалъ Вальтеръ спокойно.— Неужели трудно найти второго поручителя?

— Это можетъ сдлать Бергеръ!— замтилъ Карлъ.

— Ты съ ума сошелъ!— возразилъ Вальтеръ.— Какъ можно обращаться къ нему съ такой просьбой теперь! Нтъ, братъ, это не годится!

— Ну, найдется кто-нибудь другой.

— Это мы и безъ тебя знаемъ. Вопросъ, къ кому именно обратиться!

— Слушайте, мальчики!— обратилась мать къ студентамъ.— Отчего вы не живете въ одной комнат? Вдь это было бы гораздо дешевле, и не было бы столькихъ хлопотъ съ векселями.

— Нтъ, маменька, это неудобно.

— Почему же?

— Потому что я не въ состояніи заниматься, когда у Карла вчно сидятъ гости. Съ такимъ сожителемъ мн пришлось бы на вки вчныя остаться въ университет, а къ этому у меня нтъ ни малйшей охоты.

— Но надюсь, Карлъ, вдь и ты занимаешься?

Мать тревожно взглянула на своего старшаго сына, который въ это время сидлъ на диван съ встрепанными волосами и очень недовольнымъ видомъ.

— Конечно, занимаюсь!— отозвался онъ угрюмо.— Чего онъ, чортъ его возьми, придирается?

— Боже! какъ онъ выражается!— упрекнула его мать.

— Во всякомъ случа, его пріятели мн не нужны!— сказалъ Вальтеръ.

— Можно подумать, что ты гнушаешься обществомъ моихъ друзей — сердито замтилъ Карлъ.

— Пожалуй, что и такъ.

— Разв я вожусь съ неприличными людьми?

— Если ты находишь, что достаточно носить на пальцахъ перстни и хвастаться успхомъ въ обществ продавщицъ сигаръ, чтобы считаться джентльменомъ, тогда, конечно, твои пріятели вполн приличные люди!!

— Не всмъ же оставаться въ одиночеств изъ за пустой спси, какъ ты!— огрызнулся Карлъ, походившій теперь на разъяреннаго дога.

— До моего одиночества никому нтъ дла!— надменно возразилъ Вальтеръ.

— Какъ такъ? А то, что ты…

Карлъ поднялся съ мста. Онъ казался даже страшнымъ въ своемъ озлобленіи. Но младшій братъ сталъ передъ нимъ и укротилъ его однимъ пристальнымъ взглядомъ своихъ темныхъ глазъ. Карлъ смолкъ на полуслов и опять бросился на диванъ, а Вальтеръ поблднвшій еще боле, чмъ обыкновенно, снова зашагалъ по комнат.

— И охота вамъ всегда ссориться!— упрекнула мать.

— Вальтеръ вчно порочитъ людей!— ворчалъ Карлъ, укладываясь на диван.

— Ну, будетъ!— отозвался Вальтеръ.— Вдь и ты, я думаю, не захотлъ бы поселиться въ одной квартир со мной?

— Ни въ какомъ случа!

— Такъ о чемъ же споръ? Разскажи-ка намъ лучше, Маріана, что ты успла сдлать?

— О, много! Во-первыхъ, выбрала превосходнйшій рояль, за который Бергеръ сейчасъ же заплатилъ, не торгуясь, и который мы уже отослали въ Темте.

— Отлично! А еще что?

— Во-вторыхъ, заказала премиленькую мебель для моей гостиной и выбрала тяжелые обои, въ род гобеленовъ, для моихъ комнатъ. А теперь выискиваю подходящихъ ковровъ — цльные ковры во всю комнату.

— Да, ты съумешь убрать свое помщеніе въ строгомъ стил!— Ну, а будутъ у васъ сосди, общество?

Маріана приняла озабоченный видъ.

— Представь себ, почти никого!

— Такъ я и думалъ…

— Впрочемъ, у меня будетъ столько книгъ и нотъ, сколько пожелаю, а отъ времени до времени я буду прізжать сюда.

— Положимъ, все это такъ… Вдь говорятъ, что mieux vaut seul que mal accompagn!— усмхнулся Вальтеръ.— Но все это не слишкомъ-то заманчиво!

Хаквинъ не выдержалъ.

— А это не заманчиво, что-ли, заполучить такого мужа, какъ Бергеръ, да еще въ придачу лошадей, коровъ, и…

Его рчь была прервана взрывомъ всеобщаго хохота.

— Ахъ, этотъ Хаке!— смясь, проговорилъ Вальтеръ.— Кончаетъ седьмой классъ гимназіи, а какъ послушаешь его болтовню, такъ даже удивительно, какъ это онъ туда пролзъ!

— Да я и не пролзалъ туда, и тмъ мене болтовней!— отпарировалъ Хаквинъ, стараясь придать лицу оскорбленное выраженіе, но не выдержалъ, и самъ засмялся.

Маріана взглянула на часы и поднялась съ мста. Въ этотъ день она ждала Бергера и собиралась встртить его на вокзал.

— А какъ же поршили вы насчетъ свадебныхъ празднествъ?— спросилъ Вальтеръ.

— Будетъ простой завтракъ, и затмъ мы удемъ.

— За границу?

— Нтъ, въ Темте.

Вс потупились, и Маріана молча вышла надвать пальто.

Хаквинъ послдовалъ за нею.

— Можно мн идти съ тобой?— попросилъ онъ, помогая ей одться.

— Разумется! Пойдемъ.

Они отправились на станцію.

Счастливый и радостный вышелъ Бергеръ изъ вагона, но особенныхъ нжностей при встрч съ невстой себ не позволилъ. Онъ ненавидлъ проявленіе сердечныхъ чувствъ въ присутствіи постороннихъ. Зато Хаквинъ не скрывалъ своего восторга — онъ усплъ горячо полюбить честнаго Бергера!— и сіялъ гораздо больше, чмъ сама Маріана. Онъ болталъ безъ умолку и даже смялся отъ счастія, но вдругъ, когда уже вс трое вышли изъ вокзала, сообразилъ, что, можетъ быть, мшаетъ своему другу говорить съ невстой и, пробормотавъ что-то о назначенномъ свиданіи съ какимъ-то пріятелемъ, скрылся.

Бергеръ взялъ Маріану подъ руку и, чтобы не идти по каменнымъ тротуарамъ, повелъ ее кругомъ, по бульвару. Нкоторое время они шли молча: Бергеръ вообще не былъ разговорчивъ и никогда не тяготился молчаніемъ. Маріана соображала, что теперь самое удобное время поговорить съ женихомъ о его родн и обдумывала, какъ бы лучше приступить къ щекотливому разговору.

— Послушай, Бергеръ!— сказала она, наконецъ.— Не слдуетъ ли намъ създить къ твоей матери?

Бергеръ быстро взглянулъ на нее.

— Съ какой стати?— спросилъ онъ сухо.

— Но вдь надо же мн когда-нибудь съ ней познакомиться.

— Для чего?

— Она твоя мать…

Рзкость его отвтовъ обидла ее, и она взглянула на него съ недоумніемъ.

— Но почему ты не хочешь нашего знакомства, Бергеръ?— пробормотала она жалобно.

Онъ замтилъ, что огорчилъ ее, и заговорилъ мягче:

— Не сердись, Маріана. Право, такъ будетъ лучше. Я не хочу, чтобы вы встрчались, потому что вы другъ друга не поймете. Вы такъ непохожи одна на другую…

— Что ты хочешь этимъ сказать?

Бергеръ помолчалъ. Не могъ же онъ, въ самомъ дл, сказать, что если бы он встртились, его мать нашла бы Маріану пустой и бездушной, и вмст съ тмъ, не могъ же онъ сказать, что об он — самыя дорогія для него существа на свт — замучили бы его, осуждая другъ друга и вооружаясь одна противъ другой. Не могъ онъ также допустить, чтобы ему пришлось выбирать между ними…

— Моя мать простая крестьянка, — началъ онъ негромко.— Я горячо люблю ее, но для меня она мать, а для тебя — ничто…

— Разв теперь между нами не все должно быть общее?

— Да, кром прошлаго, а моя мать неразрывно соединена съ этимъ прошлымъ.

Маріана не понимала, какъ она мучила его своими вопросами. Но въ его голос было что-то особенное, что невольно тронуло ее. Однако, она продолжала разспрашивать, потому что еще ничего не узнала, а надо же было исполнить требованіе семьи.

— У тебя вдь есть еще братъ?— начала она опять.

— Дорогая Маріана, что это, наконецъ, за допросы?— перебилъ онъ уже мене терпливо.

— Но подумай же самъ, Бергеръ, если бы ты не зналъ ни моихъ родителей, ни моихъ братьевъ…

— Постой, Маріана! Ты живешь въ семь, и если бы я даже хотлъ избжать знакомства съ твоей родней, я не могъ бы этого сдлать. Но по отношенію въ моимъ родственникамъ ты стоишь совсмъ въ другихъ условіяхъ… Съ моимъ братомъ я никогда не былъ друженъ, у насъ самыя противоположныя наклонности, и намъ, такъ же трудно ужиться, какъ огню съ водой. Притомъ, онъ женился на очень богатой и крайне антипатичной для меня женщин. Ты должна знать, Маріана, разъ навсегда, что я очень стоекъ какъ въ своихъ привязанностяхъ, такъ и во вражд. Кого я возненавижу, я уже не въ силахъ когда-либо полюбить, какъ бы этотъ человкъ ни поступалъ. Ну-съ, а мою невстку я никогда не могъ переносить, и она это сама знаетъ.

Маріана взглянула на него съ изумленіемъ. Неужели этотъ добродушный, всегда такой ровный Бергеръ способенъ на упорную вражду? Стало быть, онъ совсмъ уже не такъ снисходителенъ, какъ она думала! Ей стало даже страшно.

— Что жъ,— спросила она, — твоя невстка оскорбила тебя чмъ-нибудь?

— Нтъ, но въ ней нтъ ничего женственнаго, а это мн такъ противно, что я не могу видть ее безъ отвращенія. Она глупа, и это еще можно было бы ей простить, но она спесива, зла… и… и была недобра къ моей матери!

— Что жъ такое она сдлала?

— Ничего особеннаго, мелочи, которыхъ и не припомнишь… Мать никогда даже не жаловалась. Но вс эти мелочи отравляли ей жизнь, и этого а не прощу никогда ни брату, ни его жен.

Онъ нахмурился такъ, что его лицо получило жесткое, отталкивающее выраженіе. Но вдругъ это лицо прояснилось.

— Впрочемъ, все это не иметъ теперь значенія. Моя мать живетъ вполн самостоятельно и нисколько въ этихъ людяхъ не нуждается. Да и я съ ними не враждую. Я ихъ просто не люблю,— вотъ и все.

— Но на сватьбу-то мы ихъ все-таки пригласимъ?

— Конечно! И они прідутъ,— въ этомъ ты можешь быть уврена. Но мать не прідетъ…

— А почемъ ты знаешь, Бергеръ? Ты, врно, самъ не хочешь, чтобы она пріхала!

Маріана съ негодованіемъ взглянула на жениха, но тотъ улыбнулся и проговорилъ, такъ хорошо посмотрвъ на нее.

— Не безпокойся, моя мать очень хорошо знаетъ меня, а потому и исполняетъ все, о чемъ, я ее ни прошу.

Въ эту минуту онъ былъ такъ привлекателенъ, что Маріана почувствовала искушеніе броситься къ нему на шею тутъ же на бульвар. Теперь она смотрла на него доврчиво и весело.

— Объясни же, Бергеръ, почему ты не желаешь, чтобъ твоя мать пріхала?— попросила она.

— Повторяю, моя мать простая крестьянка, и ей нечего длать въ нашемъ обществ.— Нтъ, вамъ не слдуетъ знакомиться.

— Но именно потому-то, что ты такъ горячо любишь свою мать, мн и хотлось бы съ ней познакомиться.

— Впослдствіи, когда-нибудь, можетъ быть, это и будетъ возможно, но теперь — нтъ. И не будемъ, милая, больше спорить.

Черезъ минуту они были уже дома, и разговоръ о родн Бергера уже больше не возобновлялся.

——

Быстро пронеслось время приготовленій къ сватьб! Маріана теперь успокоилась. Она вся ушла въ нихъ, всецло отдавшись заботамъ о своемъ приданомъ, и ни о чемъ другомъ не думала. Ея мать только и хлопотала о томъ, какъ бы угодить утонченному вкусу дочери, и тратила пропасть денегъ. Все равно, вдь отцу не обойтись безъ займа, такъ ужъ не все ли равно, немного больше, или меньше? Назжавшіе по субботамъ братья усердно помогали дамамъ въ выбор изящныхъ вещицъ и тоже казались чрезвычайно заинтересованными. Только старику отцу заботы о пріисканіи денегъ портили иногда расположеніе духа, но и тотъ, благодаря природной безпечности и перспектив лучшихъ дней, ожидаемыхъ отъ родства съ богатымъ Ольсономъ, легко утшался.

Бергеръ прізжалъ изъ деревни каждое воскресенье и былъ точно въ чаду. Но нельзя сказать, чтобы постоянное общеніе съ родными невсты особенно его счастливило. Многое, что входило въ постоянные интересы этихъ людей, было ему совершенно чуждо. Онъ не могъ поддерживать съ ними оживленныхъ бесдъ объ операхъ и прізжихъ артистахъ, о знаменитыхъ картинахъ и романахъ, о винахъ и кушаньяхъ съ замысловатыми названіями, а этими вещами больше всего интересовались господа Бьёркъ. Они употребляли иностранныя слова, значеніе которыхъ онъ зналъ, но которыхъ избгалъ, чтобы не коверкать ихъ неправильнымъ произношеніемъ, такъ какъ иностранныхъ языковъ онъ не зналъ и не любилъ быть посмшищемъ. Къ нему относились съ уваженіемъ, но онъ не могъ не замтить, что въ его присутствіи старались говорить о вещахъ, которыми пренебрегали, точно нарочно принаравливаясь изъ снисхожденія къ его кругозору.

Бергеръ былъ особенно чувствителенъ къ насмшкамъ надъ невжествомъ, въ простот души считая свои познанія крайне скудными. А тутъ, какъ на зло, братья Маріаны то и дло смялись надъ людьми, не получившими классическаго образованія, совсмъ не замчая, что ихъ насмшки такъ жестоко оскорбляли Бергера. Онъ замчалъ, что иногда и Маріана точно стыдилась его, и глубоко страдалъ отъ этого, нисколько не подозрвая, какъ мелочны были основанія ея стыда и предполагая въ себ серьезные недостатки. Ему и въ голову не приходило, что въ этомъ кругу человкомъ могутъ серьезно пренебрегать только потому, что онъ щегольски не одвается, не куритъ дорогихъ сигаръ, не заботится о качеств своихъ перчатокъ и не отличается небрежными манерами настоящаго денди.

Но, какъ бы тамъ ни было, а чувствовалъ онъ себя въ семь Маріаны стсненнымъ, и ему стоило немалаго труда скрывать свое неудовольствіе. Онъ утшался только тмъ, что все это не существенно, и что все перемнится посл сватьбы, а пока старался быть любезнымъ, и даже научился вести съ родственниками безсодержательный, свтскій разговоръ, въ которомъ не надо было высказываться, но благодаря которому онъ также ни на шагъ не сближался съ семьей и оставался для нея такимъ же чужимъ, какъ и въ начал знакомства.

Было еще одно обстоятельство, поддерживавшее рознь. Бергеръ, какъ и большинство людей изъ народа, былъ воспитанъ въ какомъ-то мистическомъ уваженіи къ деньгамъ. Для него деньги представляли матеріализованный трудъ, который гршно было расточать на глупости. Не въ томъ вопросъ, сколько получить дохода и на что сберегать деньги, а просто предосудительно расточать деньги на пустяки. Это было врожденное уваженіе къ труду и заработку, отъ родителей къ дтямъ переходящій страхъ выказать презрніе къ дарамъ Божіимъ.

Въ семь Маріаны на этотъ предметъ смотрли совсмъ иначе. Бережливость допускалась здсь только въ крайнихъ случаяхъ, какъ неустранимое зло, когда дла уже бывали черезчуръ плохи, при всхъ другихъ обстоятельствахъ она вызывала одн насмшки.

Такое отношеніе къ денежнымъ средствамъ поражало Бергера, какъ что-то безнравственное, кощунственное. Вдобавокъ, онъ зналъ, что дла семьи изъ рукъ вонъ плохи, и что полное раззореніе виситъ надъ ними, какъ постоянная угроза, ввиду чего расточительность являлась здсь какимъ-то противоестественнымъ безразсудствомъ. А тутъ еще эти молодые люди, воспитанные въ постоянной жажд наслажденій и разсуждавшіе точно крупные капиталисты! Можно было подумать, что они живутъ въ постоянномъ ожиданіи огромнаго наслдства, съ такимъ пренебреженіемъ относились они къ небольшимъ суммамъ… Впрочемъ, Ольсонъ не считалъ себя въ прав вмшиваться въ чужія дла, и не позволялъ себ ни одного замчанія.

Сватьба должна была состояться въ зал большой гостинницы, такъ какъ свою квартиру господа Бьёркъ находили недостаточно просторной для вмщенія всхъ гостей, которыхъ они напригласили. Зато празднество должно было удасться на славу, потому что толкъ въ такихъ вещахъ они знали, какъ никто, а денегъ и трудовъ отнюдь не жалли.

——

— Ну, Маріана, вотъ ты и готова!— провозгласила госпожа Бьёркъ, оправивъ шлейфъ подвнечнаго платья и отходя на нсколько шаговъ, чтобы осмотрть нарядъ въ цломъ.

Мать и дочь переглянулись. Въ ихъ взглядахъ было много чувства, но ни та, ни другая не произнесла ни слова изъ страха не удержать навертывавшихся на глаза слезъ. У Маріаны глаза всегда и надолго краснли, когда она плакала, а этого не должно было быть сегодня. Надо было думать о собравшихся въ зал гостяхъ, и стараться забыть о неизбжной разлук. Но это не помогало.

— Какая ты нарядная и хорошенькая, мама!— сказала Маріана безпечнымъ голосомъ, стараясь ободрить расчувствовавшуюся мать. И дйствительно не смотря на свои сорокъ лтъ и жизнь, полную домашнихъ заботъ, госпожа Бьёркъ была моложава, а въ своемъ нарядномъ шелковомъ плать казалась теперь положительно красивой. И Маріана любовалась ею, довольная, что мать ея такъ мила. Но вдругъ ее охватили воспоминанія дтства. Ей вспомнилось, сколько любви и нжности она видла отъ родителей, сколькихъ заботъ она стоила этой доброй матери, и чувство безпредльной благодарности переполнило ея сердце. Ей хотлось говорить теперь обо всемъ этомъ, просить прощенія за вс огорченія и заботы, перенесенныя матерью изъ-за нея, покаяться въ эгоизм, въ неблагодарности, съ какой она, бывало, относилась къ родителямъ…

Но она не смла говорить, боясь расплакаться и боясь красныхъ глазъ.

Она отвернулась и, взявъ съ туалетнаго столика приготовленный платокъ, прижала холодную ткань къ глазамъ.

— А вдь братъ и невстка Бергера уже пріхали!— вдругъ вскричала мать, чтобы развлечь Маріану.

— Ну, какіе они?— заинтересовалась невста, обрадованная, что избжала слезъ.

— Ничего себ! Онъ смотритъ денежнымъ тузомъ, на ней атласное платье такой доброты, что едва гнется… Ну, такъ, значитъ, ты готова, и можно позвать подружекъ?

— Зови, милая мама!

Мать направилась къ дверямъ, но на порог обернулась, чтобы въ послдній разъ оглядть туалетъ дочери.

Она была прелестна, но совсмъ не походила на обычную Маріану: подвнечный нарядъ придавалъ ея лицу оттнокъ чего-то серьезнаго, а миртовый внокъ какъ-то странно темнлъ среди близны платья и вуаля. Притомъ невста стояла теперь одна, среди довольно слабо-освщенной комнаты, и ея строгій блый нарядъ на темномъ фон производилъ какое-то торжественное и невеселое впечатлніе. Да и дйствительно она вдь въ данную минуту переживала самый серьезный моментъ въ жизни женщины! До сихъ поръ ее всегда заботливо вели по жизненному пути любящіе люди, теперь она пойдетъ если не одна, то, уже во всякомъ случа, не съ ними.

Сердце матери сжалось отъ тоски и страха за дочь. Подготовлена ли она въ жизни, къ исполненію обязанностей жены, матери, хозяйки?.. Кто ее подготовлялъ ко всему этому? А если нтъ, какая страшная отвтственность падетъ на мать!

Она чувствовала, что не совладаетъ съ собой и разстроитъ Маріану, если останется въ комнат еще хоть мгновеніе, и быстро вышла.

— Какія тяжелыя мысли приходятъ въ этакій день!— прошептала она за дверями, но минутный страхъ уже проходилъ и она пошла въ комнату подружекъ.

Соскучившіяся въ ожиданіи, сидвшія взаперти барышни выбжали гурьбой къ невст, на ходу оправляя свои тюлевыя платья и постукивая высокими каблуками атласныхъ башмаковъ. Обнаженныя плечи, цвты и безпечныя лица этихъ барышень должны были смягчить слишкомъ серьезное впечатлніе, производимое торжественно-строгимъ нарядомъ невсты, и развеселить послднюю. Госпожа Бьёркъ порадовалась въ душ, что Маріана не отказалась пригласить на свою сватьбу подружекъ, и направилась въ залу уже въ прекрасномъ расположеніи духа.

Подружки развеселили и Маріану. Вс он были въ какомъ-то радостномъ волненіи. Он ни минуты не оставались на мст, суетились, перешептывались, пересмивались. Изъ большой комнаты, гд невста, окруженная подружками, ожидала жениха, он то и дло выглядывали въ корридоръ, прислушиваясь къ голосамъ. Но вотъ послышался возгласъ: идутъ! идутъ! и вс заняли свои мста. Двери распахнулись и въ комнату вошелъ женихъ со своими шаферами.

Пошли привтствія, любезности, сдержанный смхъ, веселыя замчанія… Маріана ничего не слышала: она пошла прямо на встрчу Бергеру.

Онъ былъ такъ блденъ, что сначала она даже испугалась… Но когда подала ему руку и заглянула въ глаза, то увидла въ нихъ выраженіе такой возвышенной радости, что и сама заразилась этимъ чувствомъ, и вся точно преобразилась. Въ первый разъ въ жизни она сдлалась равнодушной къ вопросамъ о всякихъ свтскихъ приличіяхъ и изящества. Въ первый разъ взглянула она на сватьбу не какъ на великолпное торжество, а какъ на обрядъ, которымъ она соединится съ другимъ человкомъ навсегда. Навсегда! Въ этомъ слов столько величія, что оно даже непонятно для большинства вступающихъ въ бракъ. Уйти навсегда изъ родного дома, къ нему, и до самой своей смерти жить неразлучно съ нимъ, съ Бергеромъ Ольсономъ…

Но стоило только взглянуть въ его честное лицо, чтобы всякое опасеніе за будущее исчезло, и она почувствовала къ этому будущему какое-то дтское довріе. Однако, именно въ это мгновеніе глаза ея наполнились слезами, и дв большія слезы, которыхъ она не пыталась даже удерживать, скатились прямо на кружева платья.

Онъ медленно повелъ невсту въ залу. За ними шафера съ подружками замыкали шествіе.

Во время внчанія, когда пасторъ, согласно обряду, предложилъ Бергеру обратиться къ невст, тотъ сдлалъ это не съ обрядной безучастностью, а обернулся къ Маріан и заговорилъ съ нею просто, естественно, точно они были на един, вдали отъ всхъ постороннихъ, и въ первый разъ заключали свой серьезный договоръ. Она послдовала его примру, взглянула ему въ глаза и самымъ искреннимъ голосомъ сказала ему свое: я, Маріана Елизавета Бьёркъ, беру тебя въ мужья, Бергеръ Ольсонъ!

— Просто возмутительно видть такое легкомысліе!— прошептала одна пожилая двица, обращаясь къ сосдк.— Они стоятъ и улыбаются другъ другу, вмсто того, чтобы обращаться къ пастору, какъ это принято. Много свадебъ перевидала я на своемъ вку, но никогда еще не видла такого безобразія!

— Да, они испортили мн настроеніе!— пожаловалась въ отвть сосдка.— Какой невозможный человкъ! Должно быть, онъ во всей своей жизни ни разу не бывалъ на сватьб.

— Бдная Маріана! Боюсь, что ей будетъ невесело жить съ такимъ дикаремъ.

Но между подружками стояла молодая двушка, которая не отрывала восторженнаго взгляда отъ внчающихся. Она понимала, сколько искренности, правдивости сказалось въ ихъ отношеніи къ обряду… Но ей некому было шептать объ этомъ.

Когда священникъ произнесъ послднее: ‘аминь!’, вс окружили молодыхъ, посыпались поздравленія, и въ зал стало шумно.

Маріан представили зятя и его жену. Черты лица этого человка напоминали Бергера, но выраженіе было совсмъ другое. Самодовольство, чванство, притворная развязность выскочки можно было прочесть на этомъ лиц.

Онъ крпко пожалъ руку Маріан, разсматривая ее съ безцеремоннымъ любопытствомъ.

— Поздравляю, невстушка!— началъ онъ.— А жаль, что вы не удостоили насъ своимъ посщеніемъ, пока еще были невстой.

— Все это устроилось такъ скоро… мы не успли!— отвтила Маріана.

Онъ недоврчиво покачалъ головой, уступивъ мсто своей объемистой жен, сплошь увшанной золотыми вещами.

— Очень досадно, что нашъ свадебный подарокъ вышелъ такой ничтожный!— сказала она.

— Что вы? Это самая хорошенькая сахарница, какую я когда-либо видла, — возразила Маріана.— И ея украшенія вполн подходятъ къ нашей ваз…

— Именно эту-то вазу мы и хотли купить, но мать моего мужа предупредила насъ!

Бергеръ стоялъ молча подл, стараясь глядть любезно. Протяжный и фальшиво звучавшій голосъ невстки буквально выводилъ его изъ себя.

Посл поздравленій общество направилось въ столовую. Выпито было много вина, произнесено безчисленное множество спичей. Вальтеръ блеснулъ своей юмористической рчью къ подружкамъ, вызвавъ общія рукоплесканія. Это была его первая публичная рчь, но такая удачная, что родители чуть не заплакали отъ гордости.

Карлъ ухаживалъ за барышнями, въ промежуткахъ забираясь въ буфетъ, гд объдался всмъ, что повкусне. Хаквинъ чувствовалъ себя стсненнымъ въ своемъ новомъ фрак, важничалъ и скучалъ, онъ оживалъ только тогда, когда ему удавалось пробраться къ Бергеру и шепотомъ передать ему свои впечатлнія. Юноша восхищался зятемъ боле, чмъ когда-либо, безконечно гордясь товарищескими съ нимъ отношеніями: положительно онъ былъ влюбленъ въ Бергера.

Около пяти часовъ Маріана пошла переодться въ дорожное платье. Затмъ ея родителей и братьевъ позвали въ одну изъ боковыхъ комнатъ, чтобы проститься съ ней. Отецъ, все время сіявшій, какъ солнце, мгновенно измнился въ лиц, извстіе, что Маріана узжаетъ, поразило его точно неожиданное несчастіе. Его радость вдругъ померкла, явилось какое-то острое сожалніе о чемъ-то. Онъ не могъ удержаться отъ слезъ, и он быстро покатились по его щекамъ, теряясь въ сдыхъ, выхоленныхъ усахъ. Но въ его гор не было ничего мучительнаго. Это были просто слезы чувствительнаго человка, которому легко плакать и еще легче утшиться.

Онъ не произносилъ ни слова, долго цловалъ Маріану и молча поглаживалъ своей блой рукой ея волосы.

Бергеръ стоялъ у дверей со шляпой въ рукахъ, съ нетерпніемъ ожидая отъзда. Слезы старика серьезно разстроили его, выходило, точно онъ ограбилъ семью, отнялъ у нея любимицу…

Когда началось прощаніе съ матерью, Маріана, въ свою очередь, потеряла самообладаніе и, забывъ о глазахъ, заплакала, какъ ребенокъ. Госпожа Бьеркъ успокоивала и утшала ее, она не позволяла себ плакать, и только все мигала покраснвшими вками.

— Не плачь дитя!— говорила она, стараясь ободриться.— У тебя можетъ разболться голова.

Маріана схватила руку матери и поднесла ее къ губамъ. Сколько добра длала ей эта маленькая блая ручка, не боявшаяся работы, когда дло шло о нуждахъ дтей.

Карлъ усиленно утиралъ лицо платкомъ и казался сильно растроганнымъ, во отъ вина или отъ разлуки съ сестрой — неизвстно. Онъ ограничился прощальнымъ поцлуемъ, не найдя ни одного подходящаго слова.

Вальтеръ былъ дйствительно огорченъ. Онъ крпко обнялъ Маріану и шепнулъ ей тихо, точно стыдясь своихъ словъ:

— Дай Богъ теб счастія, Маріана! Дай Богъ!

Хаквинъ стоялъ въ сторонк и плакалъ. Все его фрачное достоинство исчезло. Теперь это былъ только ребенокъ, у котораго отнимали предметъ его гордости и обожанія. Маріана, его блестящая Маріана, узжала! И Бергеръ перестанетъ прізжать по воскресеньямъ. Хаквинъ былъ положительно неутшенъ.

Когда Маріана подошла проститься съ нимъ, Онъ кинулся ей на шею и неожиданно для самого себя проговорилъ сквозь слезы:

— Маріана… Маріана, будь добра къ Бергеру!

Съ перемнчивостью, какая всегда является въ минуты сильнаго возбужденія, Маріана вдругъ перешла отъ слезъ къ неудержимому смху.

— Что онъ сказалъ?— спросилъ озадаченный Вальтеръ.

Маріана принуждена была прикусить платокъ, чтобы подавить хохотъ, грозившій перейти въ истерическій припадокъ. Но вскор она успокоилась.

— Ну, это останется тайной между мной и Хаке!— проговорила она, пожавъ руку младшему брату, такъ какъ поцловать его смоченное слезами лицо было невозможно.

— Я думаю, пора хать?— прибавила она, обращаясь къ Бергеру, который съ видимымъ нетерпніемъ ожидалъ ее.

— Да, иначе опоздаемъ!— отвтилъ онъ.

Спшно сли вс въ дожидавшіяся у подъзда кареты и поскакали на вокзалъ. Множество гостей похали провожать. На вокзал произошла послдняя прощальная сцена и, наконецъ, молодые остались въ купе одни.

Ихъ окружалъ спертый, непріятный воздухъ жарко натопленнаго вагона. Колеблющійся свтъ фонаря слабо освщалъ ихъ лица. Имъ не хотлось говорить, и Маріана сидла молча, прислонившись головой къ плечу мужа.

Когда они вышли на станціи, съ которой надо было хать уже на лошадяхъ, Бергеръ вздохнулъ какъ бы съ облегченнымъ сердцемъ и проговорилъ:

— Ну вотъ, Маріана, мы почти и дома!

Онъ усадилъ ее въ экипажъ, самъ перенесъ изъ вагона ея вещи и, прежде чмъ поздъ усплъ отойти отъ станціи, пустилъ своихъ рысаковъ полной рысью.

Чмъ ближе подъзжали они къ Темте, тмъ веселе и спокойне выглядлъ Бергеръ, но Маріан становилось какъ-то не по себ… Чувствовалось, точно она всми покинута. Можетъ быть, это отъ непріятной пасмурной погоды? Втеръ такъ и завывалъ, пронизывая до костей…

— Теб холодно, Маріана?— спросилъ Бергеръ.

— Нтъ.

Онъ плотне укуталъ ее въ манто и еще быстре пустилъ лошадей. Онъ самъ правилъ, какъ длалъ это всегда, и кучеръ безъ дла сидлъ позади. Было почти темно и Маріан становилось страшно нестись въ потьмахъ съ такой быстротой.

— Неужели ты видишь дорогу?— робко спросила она.

Онъ засмялся.

— Вовсе не особенно темно!— возразилъ онъ.— А ты боишься?

— Нтъ.

Она находила, однако, что онъ безбожно гонитъ лошадей, изъ подъ копытъ которыхъ то и дло вылетали искры. Одна изъ нихъ издала громкій храпъ и замотала на ходу головой.

— Это привтствіе! Мы уже близко,— замтилъ Бергеръ.

Но Маріан конскій храпъ показался непріятнымъ. Точно дурное предзнаменованіе.

Съ тополевой аллеи они увидли впереди у самой усадьбы красноватое пламя.

— Смотри!— весело вскричалъ Бергеръ.— Это рабочіе зажгли смоляныя бочки!

Но и это Маріан не понравилось. Было что-то страшное въ красномъ зарев на темномъ фон ненастнаго вечера! И желтый дымъ, въ которомъ прорывалось колеблющееся пламя, стлался по земл, извиваясь, какъ чудовище…

— Разв не красиво?— спросилъ Бергеръ.— Это они сами устроили! Хорошо вдь?

— Да.

Они быстро приблизились къ усадьб. У възда въ ворота лошади испугались горвшихъ по сторонамъ смоляныхъ бочекъ и заупрямились. Одна взвилась на дыбы, другая рванулась въ сторону. Маріана чувствовала себя полумертвой отъ страха.

— Хо-ля! Хо-ля!— успокаивалъ Бергеръ лошадей, сдержалъ ихъ и заставилъ идти шагомъ.

— Видишь, въ сущности, он кроткія!— сказалъ онъ, съ любовью поглядывая на лошадей.— Молоды он еще. Я ихъ только недавно выздилъ.

Маріана не въ силахъ была произнести слова. Она судорожно держалась за сиднье экипажа и никакъ не могла успокоиться.

У подъзда въ обихъ каменныхъ вазахъ, украшавшихъ лстницу, горли огромные факелы. Ихъ свтъ ярко озарялъ лстницу и фасадъ дома, но въ немъ было что-то непривычное, зловщее, а въ глубин, изъ за дома, точно тни, выглядывали темныя ели парка.

Бергеръ осадилъ лошадей, бросилъ возжи кучеру и соскочилъ на землю, чтобы помочь Маріан выйти изъ экипажа. Онъ поднялъ ее на руки.

— Ты боялась, милая?— спросилъ онъ ее, смясь, и поставилъ на землю.

— Да!— пробормотала она, содрогаясь.

Какая-то собака ластилась и радостно взвизгивала возл нихъ. Въ настежь раскрытыхъ дверяхъ, освщенная краснымъ, дрожащимъ свтомъ факеловъ, стояла ключница, она улыбалась беззубымъ, сомкнутымъ ртомъ, и отъ этой старческой улыбки ея носъ казался еще остре и некрасиве… Разстроенному воображенію Маріаны она показалась просто ужасной, точно привратница какого-то притона, или тюрьмы!..

— Добрый вечеръ! Добрый вечеръ!— привтствовала, между тмъ, старуха молодыхъ, отстраняя рукой собаку, которая ластилась теперь уже къ ней и прыгала ей въ самое лицо, точно хотла подлиться съ нею радостью по поводу возвращенія хозяина.

Весь домъ былъ освщенъ. Въ каждомъ окн виднлось по дв свчки. Это было красиво, но Маріан тоже показалось непріятнымъ: точно вс эти иллюминованныя окна съ любопытствомъ смотрли на нее.

— Все это они сдлали сами отъ себя!— шепнулъ ей восхищенный Бергеръ. Слышно было по голосу, что онъ глубоко тронутъ вниманіемъ своихъ рабочихъ.

— Спасибо, Олафъ, за огни!— крикнулъ онъ нарядчику, застнчиво выгладывавшему изъ за террасы, и затмъ повелъ молодую жену въ домъ.

Во всхъ комнатахъ двери были открыты настежь, все было убрано и освщено попраздничному.

— Спасибо, большое вамъ спасибо!— благодарилъ Бергеръ ключницу.— Просто душа радуется, такъ хорошо вернуться домой.

— О, помилуйте, стоитъ ли?— скромно отнкивалась очень польщенная старушка.— Это вдь такіе пустяки!.. Хотлось вдь и намъ порадоваться вашей радости…

Она заботливо помогла Маріан снять шубку, съ любопытствомъ оглядывая мхъ. Маріана вынула бронзовую булавку изъ своего берета и разсянно положила шапочку на руки ключницы, поверхъ всхъ прочихъ вещей. Затмъ она оправила волосы и пошла за Бергеромъ въ залу — эту противную, неуютную залу, о которой она не могла думать безъ отвращенія и которая вся осталась въ томъ же вид, безъ всякаго измненія! Не оглядываясь по сторонамъ, она прошла прямо къ зеркалу: лицо ея было блдно, глаза красны… О, какое непріятное путешествіе!

Между тмъ ключница повсила шубы на вшалку и теперь спускала въ окнахъ сторы, вальки которыхъ издавали при вращеніи дребезжащій звукъ, особый для каждой сторы. Затмъ она постояла съ минуту въ дверяхъ залы, долго смотрла на спину своей хозяйки, все еще стоявшей передъ зеркаломъ, и, наконецъ, ушла въ кухню, не проронивъ ни слова.

Служанкамъ она не повдала своихъ заключеній о молодой госпож, для такихъ изліяній она была слишкомъ сдержанна. Но лицо ея потеряло выраженіе радости, съ которымъ она встртила господъ. Ни слова, ни единаго словечка отъ новой барыни за все, что она, старушка, сдлала для этого пріема! А вдь одному Богу извстно, сколько она потрудилась… Когда не хватало дня, она продолжала работать ночью. Пусть обыщутъ весь домъ, съ чердака до подвала, пусть разсматриваютъ все съ фонаремъ въ рукахъ! Посмотримъ, найдутъ ли хоть пятнышко, хоть паутинку! А все это разв ничего не значитъ?— И мысли старухи запутались въ неясныхъ, но горькихъ размышленіяхъ.

Служанка, не дождавшаяся отъ ключницы ни одного слова о новой госпож, поспшила въ кучеру. Почему ключница, вернулась изъ комнатъ точно нмая? Видно, барыня горда и тяжело имть съ нею дло? Но ихъ это вдь не касается! Имъ съ барыней разговаривать не о чемъ.

Когда Маріана отвернулась, наконецъ, отъ зеркала, ея взглядъ встртился съ взглядомъ Бергера, который, смотрлъ на нее съ нжностью, но печально. Онъ впередъ зналъ, что въ Темте она будетъ чувствовать себя одиноко пока не привыкнетъ. Но онъ не ожидалъ, чтобъ она стала тосковать съ перваго же вечера.

— Маріана,— сказалъ онъ ей задушевно.— Я долженъ поговорить съ тобой, хотя знаю, что, по обыкновенію, не выскажу и десятой доли того, что чувствую. Я хочу сказать теб, что былъ бы глубоко несчастливъ, если бы ты не примирилась съ деревенской жизнью… Но а увренъ, что современемъ ты полюбишь мое Темте, и что съ каждымъ днемъ оно будетъ становиться теб дороже и дороже. Но я говорю совсмъ не то. Я не умю выражать свои мысли! Единственный человкъ, съ которымъ я умлъ разговаривать, былъ Павелъ… Впрочемъ, съ матерью тоже, разумется! Съ нею приходится говорить особымъ языкомъ: прямо къ длу, одну голую истину, не уклоняясь ни вправо, ни влво. Только съ нею и можно говорить такимъ образомъ, съ другими нельзя. А вотъ ты, Маріана, никогда не затрудняешься находить выраженія для того, что хочешь сказать. Теб бы слдовало поучить меня.

Однако, Маріана не нашлась и теперь, что ему сказать и молча припала къ его груди.

Бергеръ предпочелъ бы, чтобы она посмотрла ему прямо въ глаза и высказала напрямикъ все, о чемъ думала. Онъ инстинктивно чувствовалъ, что если бы она захотла теперь помочь ему, онъ съумлъ бы сдлать ее счастливой, потому что самъ былъ безконечно счастливъ. Но она молчала и только ласкалась къ нему, а долго оставаться въ чувствительномъ настроеніи не было въ его характер.

— Ну, пойдемъ, осмотримъ-ка комнаты?— предложилъ онъ уже другимъ, веселымъ тономъ.— Если ужъ говорить откровенно, мы, кажется, немножко стсняемся другъ друга? А?

Маріана разсмялась. Было что-то ободряющее въ этой его откровенности.

— Это правда!— согласилась она.— Но какъ это глупо!

— Еще бы не глупо! Я чувствую себя точно въ положеніи хозяина, принимающаго гостей, тогда какъ ты-то и есть настоящая хозяйка, и мн было бы удобне держать себя гостемъ.

Смясь и болтая, обошли они комнаты. Пока они говорили, обоимъ чувствовалось легче, но едва наступало молчаніе, какъ томительная тишина, царившая во всемъ дом, охватывала и давила обоихъ. Бергеру приходило въ голову, что это будетъ всегда такъ, пока ихъ только двое. Но дастъ Богъ, потомъ будетъ иначе! Онъ даже почувствовалъ какое-то нетерпніе въ ожиданіи этого далекаго будущаго и тутъ же чуть не расхохотался надъ собой. Нельзя же было ожидать, чтобы будущія дти ожидали его дома, пока онъ внчался! Но этихъ мыслей онъ не могъ повдать Маріан, потому что боялся ея стыдливости.

— О чемъ ты мечтаешь и чему улыбаешься?— спросила она.

— Я размышляю о томъ, что насъ вдь только двое, и что намъ будетъ лишь тогда весело, когда мы сами объ этомъ похлопочемъ. Пойдемъ же въ залу и сыграй что-нибудь на роял. Притомъ слдовало бы сдлать исключеніе въ нашемъ трезвомъ образ жизни и выпить вина по случаю сватьбы. Хорошо?

Бергеръ потребовалъ вина и дессерта, затмъ они расположились у рояля въ зал. Онъ сообразилъ, наконецъ, что Маріана возлагаетъ на него обязанность ободрить ихъ обоихъ, и взялся за дло съ напускнымъ оживленіемъ. Сначала Маріана оставалась вялой и едва поддерживала игру, но затмъ оба увлеклись, и веселость изъ притворной стала искренней.

——

Слдующій день было воскресенье. Бергеръ тихонько одлся и, выбравшись изъ дома, сталъ бродить по хлвамъ и конюшнямъ, стараясь какъ-нибудь убить время. Маріана еще спала, хотя было уже девять часовъ.

Онъ чувствовалъ сильное нетерпніе. Ему хотлось сдлать жен одно предложеніе, которымъ онъ разсчитывалъ порадовать ее, но нельзя было тревожить ея сонъ…

Цлыхъ полчаса онъ уже провелъ въ столовой, гд накрытый столъ раздразнивалъ его аппетитъ, а стоявшій на жаровн кофейникъ наполнялъ воздухъ пріятнымъ ароматомъ. Уже давно пора было завтракать, крестьяне въ это время уже обдаютъ!.. Какъ она можетъ такъ долго спать?

Въ конц концовъ онъ не въ силахъ билъ обуздать своего нетерпнія и прокрался въ спальню. Маріана спала крпкимъ сномъ! Но нтъ, тмъ хуже для нея, а разбудить ее таки придется! Онъ тихонько приблизился къ ея кровати, слъ на край и овладлъ ея рукой, она не просыпалась. Тогда онъ поднялъ ея руку къ своимъ губамъ, это движеніе разбудило ее наконецъ.

Первое, что она увидла, было его смющееся лицо.

— Ахъ ты, бородатое чудовище!— разсмялась она.— Вдь ты могъ напугать меня до смерти.

Она хорошо выспалась и казалась въ радостномъ настроеніи, какъ только что пробудившееся утромъ дитя.

— Ну и соня же ты!— шутя выговаривалъ онъ ей.— Цлыхъ три часа я дожидаюсь твоего пробужденія!

Она ничего не отвтила и только шаловливо посмивалась, глядя на него. Въ этой комнат, убранной по ея вкусу съ комфортомъ и роскошно, она чувствовала себя совсмъ счастливой. Великолпный коверъ во всю комнату, расписной потолокъ, изящная мебель — все восхищало ее и при дневномъ свт, смягченномъ спущенными занавсями, казалось еще красиве, чмъ вечеромъ. Теперь она была въ такомъ веселомъ настроеніи, что вс вчерашнія впечатлнія и страхи показались ей нелпыми.

Она овладла рукой мужа и играла ею, ее забавлялъ контрастъ между близной собственныхъ рукъ и его загаромъ. Теперь ее все забавляло! Она хозяйка дома!.. Покончено съ двичьей зависимостью и этими вчными соображеніями о деньгахъ! О, какъ она благодарна Бергеру за беззаботную, счастливую жизнь, которая ей предстоитъ. И наконецъ, разв она не чувствуетъ нчто большее благодарности, когда смотритъ въ его глаза?

Бергеръ былъ еще довольне. Нельзя и описать его счастія! Вдь у него теперь есть все, о чемъ онъ мечталъ… А онъ еще придумалъ такую штуку, благодаря которой Маріана сегодня же освоится съ деревней и полюбитъ Темте! И не будетъ между ними ни стсненія, ни недоговоренности… Впереди одн только радости!

— Ну, вставай скорй, лнивица!— торопилъ онъ ее, но самъ не трогался съ мста, будучи не въ силахъ разстаться съ нею.

Маріана понимала это.

— Что же, намрена ты вставать сегодня?— снова заторопилъ онъ.— Сегодня у насъ будетъ кое-что особенное…

— Что такое?

— Объ этомъ ты не узнаешь, нова не придешь къ завтраку. Поторопись же…

— Такъ уходи и не мшай мн одваться.

— Ну такъ живй! Если замшкаешься, начну стучать въ дверь…

— Ну, ну, хорошо! Уходи.

Онъ вышелъ легкой походкой, даже напвая что-то. Заперевъ за собой дверь, онъ сталъ ходить изъ угла въ уголъ въ изящной гостиной жены. Шаги заглушались толстымъ, мягкимъ ковромъ, къ камин весело трещалъ огонь. Отдлка комнатъ Маріаны была окончена еще за недлю до сватьбы, но теперь онъ въ первый разъ оставался одинъ въ ея гостиной. До сего дня утонченная роскошь, царившая въ этой комнат, возмущала его, какъ что-то преступное. Но теперь онъ уже не чувствовалъ ни малйшаго негодованія, а наоборотъ, съ удовольствіемъ смотрлъ на вс эти красивыя вещи и мягкіе цвта, наслаждался комфортомъ и начиналъ цнить утонченный вкусъ, отразившійся на всей обстановк комнаты. И, что замчательне всего, онъ вполн раздлялъ теперь этотъ вкусъ и даже самъ не понималъ своего недавняго негодованія.

Дло въ томъ, что для него теперь не было чего-либо дороже Маріаны, его Маріаны, а вся эта роскошь была какъ бы ея оболочкой…

Заложивъ руки за спину, ходилъ онъ по комнат, размышляя о томъ, что никогда еще не бывало у него такъ легко на душ, какъ сегодня, и это потому, что онъ въ первый разъ въ жизни вполн счастливъ и сознаетъ свое счастіе и знаетъ, что это не преходящее счастіе, которое кончится и завянетъ черезъ минуту, а прочное счастіе на всю жизнь! И оно еще будетъ разростаться и крпнуть со временемъ, и вс дни предстоящей жизни будутъ такіе же, какъ сегодня, а то и еще лучше!

Въ его движеніяхъ было что-то новое, чего въ немъ прежде не замчалось. Ужъ это не былъ прежній, неуклюжій Бергеръ Ольсонъ, всегда чувствовавшій себя неловко, какъ только разставался со своими работами, съ своими будничными, вседневными мыслями.

Теперь это, прежде всего, былъ новобрачный, который только и думалъ о своей любимой жен. Онъ былъ пересозданъ. Онъ сталъ такимъ, какимъ его желала видть эта жена, которая не находила его ни некрасивымъ, ни неуклюжимъ. И онъ уже боле не чувствовалъ себя жалкимъ, потому-то роскошь этой комнаты и перестала быть ему чуждой.

Вдругъ ему вспомнилась одна простая, скромно одтая, старушка съ серьезнымъ лицомъ. Какъ живая предстала она передъ нимъ и точно предостерегала его. Но Бергеръ отогналъ видніе. Затмъ ему это предостереженіе? Разв онъ становится хуже въ своемъ теперешнемъ настроеніи? Наоборотъ, онъ чувствуетъ, что счастіе длаетъ его добре и лучше. О, онъ докажетъ это всми своими поступками!

Но вотъ дверь распахнулась и въ комнату вошла Маріана.

На ней былъ блый пеньюаръ, отдланный кружевами и голубыми бантиками, и голубыя туфельки, опушенныя лебяжьимъ пухомъ. И какъ все это шло къ ея нжному личику и блокурымъ волосамъ.

Онъ залюбовался ею, и его восторженный взглядъ наполнилъ ея сердце блаженствомъ. Она всегда мечтала быть любимой именно такимъ образомъ: какъ женщина, только какъ женщина, какъ безотвтная, неспособная къ самостоятельнымъ. поступкамъ женщина!

— Ну, пора завтракать!— проговорилъ, наконецъ, Бергеръ, и звукъ собственнаго голоса точно отрезвилъ его.

Они прошли въ столовую и сли за давно накрытый столъ. Здсь, при яркомъ, ничмъ не смягченномъ дневномъ свт, среди простой, грубоватой обстановки, блый пеньюаръ производилъ какое-то странное впечатлніе. Казалось, молодая женщина была какъ будто не одта! Это впечатлніе было такъ сильно, что Бергеръ даже съ безпокойствомъ оглянулся, нтъ-ли въ комнат прислуги. Онъ зналъ, что его люди почувствовали бы то же самое и осудили бы нарядъ молодой барыни, какъ неприличный. А вдь онъ дорожилъ мнніемъ своихъ крестьянъ, къ которымъ всегда былъ привязанъ.

Маріана стала разливать кофе.

— Ну, что же ты хотлъ мн сказать?— спросила она, ставя кофейникъ на конфорку.

Онъ отвтилъ не сразу.

— Вотъ что,— сказалъ онъ, чувствуя, какъ исчезаетъ его самоувренность.— Я подумалъ, не пригласить ли намъ сегодня къ обду нашихъ мужиковъ съ женами? Ты познакомилась бы съ ними и сразу полюбила бы ихъ… Я въ этомъ увренъ!

Маріана взглянула на него съ ужасомъ.

— Обдъ будетъ въ людской, конечно!— добавилъ онъ, принужденно смясь.

— Отчего же нтъ?— согласилась она, видимо успокоенная.

— Я бы позвалъ и дтей, но ихъ такое множество, что въ людской вс не умстятся.

Онъ вопросительно посмотрлъ на жену. Та молчала.

— Такъ вотъ я ршилъ позвать только взрослыхъ,— продолжалъ онъ,— а дтямъ можно послать лакомствъ на домъ.

— Это ты придумалъ очень мило!— похвалила она его затю, но такимъ голосомъ, точно все это нисколько не интересовало ее.

— Я хочу, Маріана, чтобы въ памяти нашихъ крестьянъ сохранился день твоего прізда въ Темте.

Маріана чувствовала себя въ затрудненіи. Она не знала, чего онъ добивался отъ нея, и не находила, что сказать. На всякій случай, она ласково потрепала его рукой по плечу и улыбнулась.

— Кром того, я желалъ бы, Маріана, чтобы ты побыла съ ними и сама раздлила между семьями лакомства для дтей. Я буду помогать теб. Я хорошо знаю, сколько у кого ребятишекъ, что впрочемъ не легко запомнить! Цифры то и дло мняются. Удивительно даже!

Маріана разсмялась.

— Да, да!— продолжалъ онъ.— Надюсь, это прекратится. Иначе, они покроютъ землю мужиковъ, какъ саранча.

— Въ которомъ часу обдъ?

— Ровно въ двнадцать. Ты къ этому времени пріоднешься?

— Конечно.

Посл завтрака Бергеръ ушелъ хлопотать по дламъ имнія, а Маріана, разрзавъ нсколько новыхъ книгъ, которыми запаслась на первое время одиночества, принялась читать, удобно усвшись на диван въ гостиной и подложивъ подъ ноги мягкую скамеечку.

Но чтенію помшали.

За дверью раздалось осторожное покашливанье, и въ комнату вошла ключница.

Старуха уже давно выжидала удобную минуту, чтобы поговорить съ новой барыней о хозяйств. Изъ деликатности она не хотла этого длать при барин. Нечего пріучать мужчинъ совать свой носъ въ домашнее хозяйство. Притомъ не слдовало и барыню конфузить при муж. Вдь она еще неопытна и можетъ надлать промаховъ! Вотъ почему старуха выбрала минуту, когда Бергера не было дома.

Она поклонилась привтливо, но съ чувствомъ собственнаго достоинства. Вдь она еще не знала, какъ отнесется къ ней барыня, и осторожность никогда не мшаетъ…

— Я не могла раньше спросить васъ, барыня, насчетъ обда,— сказала она.— Поэтому, сегодня пришлось готовить по… по моему собственному выбору…

— Прекрасно! И впередъ можете поступать такъ же. Меня нисколько не заботитъ, что у насъ будетъ къ обду.

— Да, но…

— О, вы вдь сами все знаете…

— Однако…

— Притомъ, я не имю никакого понятія о томъ, что здсь есть или что можно достать…

— Но разв, барыня, вы не осмотрите кладовыхъ и погреба?

— Да, да! Но вдь это же не къ спху… Старуха ушла совсмъ сбитая съ толку.

— Вотъ такъ хозяйка!— бормотала она.

Между тмъ Маріан надоло читать, и такъ какъ Бергеръ все еще не возвращался, то она занялась для препровожденія времени своимъ туалетомъ.

Бергеръ засталъ ее уже совсмъ одтой и съ удовольствіемъ увидлъ на ней изящное темное шерстяное платье. Онъ самъ любилъ темные цвта и, кром того, зналъ, что такое платье больше всего понравится крестьянамъ.

— Да ты у меня просто прелесть!— сказалъ онъ, опускаясь на диванъ.

Затмъ Маріана сла за рояль, а Бергеръ занялся просмотромъ газетъ. Вдругъ раздался громкій, нсколько глухой, колокольный звонъ, похожій на набатъ.

Молодая женщина испуганно вскочила съ мста.

— Господи! Что это такое?— вскричала она.

— Звонятъ въ обду. Чего ты испугалась?

— А-а! такъ это вотъ что… Фу, какой противный звукъ у этой дребезжалки.

Мартана даже потерла себ виски, стараясь разогнать непріятное впечатлніе, произведенное звономъ.

Бергеръ почти обидлся. Онъ привыкъ къ своему рабочему колоколу и любилъ его звонъ. Онъ даже гордился тмъ, что его звукъ не походилъ на звукъ обыкновенныхъ колоколовъ въ усадьбахъ. И вдругъ: ‘дребезжалка’!

— Ты неправа, Маріана, — сказалъ онъ сдержанно.— Звукъ совсмъ не противный. Выйдемъ на дворъ, и ты разслышишь его лучше.

Онъ взялъ ее подъ руку и повелъ на террасу, окружавшую домъ.

— Ну, разв звонъ непріятный?— спросилъ онъ.

— Н-тъ… Ничего!

— Ничего? А мн такъ даже нравится!

Онъ обнялъ ее рукой, какъ бы защищая ее отъ втра, и повелъ обратно домой.

— Этотъ колоколъ,— говорилъ онъ на ходу,— постоянно напоминаетъ мн о честномъ труд, на который и съ котораго онъ призываетъ насъ. Это точно таинственный повелитель надъ всмъ. Его звону повинуемся мы вс, и я въ томъ числ.

Они опять были въ комнат.

— Этотъ колоколъ прежде былъ на судн,— продолжалъ Бергеръ, останавливаясь у окна и поглядывая на звонарку, подъ которой вислъ колоколъ.— Я купилъ его на аукціон посл кораблекрушенія, которое потерпло судно у нашихъ береговъ. Говорятъ, два матроса погибли во время катастрофы…

Онъ помолчалъ въ раздумьи.

— Для меня въ этомъ звон даже что-то торжественное, Маріана. Самъ не знаю, почему, но всякій разъ, когда этотъ колоколъ звонитъ, мн становится какъ-то грустно. Точно колоколъ разсказываетъ о чемъ-то печальномъ! Случается по ночамъ, въ сильный втеръ, языкъ раскачивается самъ собой и ударяетъ въ колоколъ отдльными, не очень громкими ударами. Я просыпаюсь и долго думаю о морякахъ, находящихся въ эту бурю на мор, тогда какъ я вотъ нжусь себ въ теплой постели… И представляется мн, какъ матросы работаютъ на палуб и на реяхъ въ такомъ густомъ мрак, что руки не видно передъ собой, на каждомъ шагу имъ грозитъ смерть, потому что ни фонарей, ни маяковъ въ туман не видать, корабельный колоколъ безостановочно гудитъ во мрак… и вспоминаю я тхъ двухъ матросовъ, которые утонули. Должно быть, это были молодые, сильные люди, которымъ хотлось жить такъ же, какъ и мн! Можетъ быть, звукъ моего колокола былъ послднимъ, который они слышали…

— Фу, Бергеръ, какъ теб не стыдно!— вскричала Маріана.— Я стану бояться потемокъ…

Онъ обернулся и съ удивленіемъ увидлъ жену, стоявшую съ искаженнымъ отъ страха лицомъ и затыкавшую уши обими руками. Она чуть не плакала.

Ему и въ голову не приходило, что его слова такъ напугаютъ ее. Онъ только просто разсказалъ, почему ему такъ дорогъ звукъ этого колокола, который она такъ презрительно назвала ‘дребезжалкой’. Онъ и не сознавалъ, что говоритъ съ мрачнымъ, нсколько дикимъ, паосомъ народа, который такъ охотно сочиняетъ легенды о привидніяхъ.

— Не пугайся такихъ глупостей!— поспшилъ онъ успокоить ее.— Вдь это только мои глупыя фантазіи.

Маріана позволила себя приласкать, но ничего не отвчала, и вся какъ-то притихла. На нее опять напалъ тотъ же безотчетный страхъ, который мучилъ ее вчера вечеромъ. Настроеніе было испорчено.

— Наднь передникъ и пойдемъ къ мужикамъ!— позвалъ ее Бергеръ.— Они должны уже быть тамъ…

Она вышла въ спальню и вскор вернулась въ изящномъ, обшитомъ кружевами, фартучк, который она припасла въ качеств ‘кухоннаго передника’.

Бергеръ предпочелъ бы увидть ее въ одномъ изъ домотканныхъ полосатыхъ фартуковъ, какіе онъ привыкъ видть на своей матери и на ключниц. Онъ такъ любилъ эти широкіе мягкіе фартуки, видъ которыхъ напоминалъ ему о дтств, и точно согрвалъ душу. Но этого онъ не сказалъ Маріан. Не могъ же онъ, въ самомъ дл, претендовать, чтобы она измнила свой утонченный вкусъ по его мужицкому.

Они прошли въ кухню. Тамъ было и тепло, и просторно. Запахъ готовящейся пищи пахнулъ на нихъ, когда они приблизились къ плит.

Лицо старой ключницы прояснилось. Хорошо, что они пришли сегодня. Мдь и олово кухонной посуды, тщательно вычищенной къ прізду господъ, еще горли какъ золото и серебро, а вырзныя бумажки блли вдоль полокъ, какъ кружева. Старуха, гордая своей кухней, твердо врила, что это самая красивая кухня во всей Швеціи. Служанки тоже порадовались приходу господъ, по крайней мр, ихъ работа не была напрасной.

Маріана, оглядлась по сторонамъ. Господи, сколько тутъ кастрюлей, горшковъ, всевозможной посуды! И на что это столько? И какъ здсь дурно пахнетъ!

Между тмъ Бергеръ поглядывалъ на нее съ улыбкой и самодовольно. Онъ самъ, вмст съ нарочно прізжавшей для этого матерью, позаботился расширить кухню и снабдить ее всмъ, что могло понадобиться. По крайней мр не скажутъ, что онъ скупо обставилъ хозяйство молодой жены! Тутъ было чмъ заинтересоваться.

— А теперь пойдемъ, Маріяна, въ людскую!— позвалъ онъ ее.

Они вошли въ большую, низкую комнату, въ которой никого еще не было. Посреди комнаты стоялъ длинный столъ, обставленный скамейками и уже накрытый скатертью. Но что это была за скатерть!! Безконечно длинная, но очень узкая, притомъ грубой домашней работы, да еще съ какой-то замысловатой бахромой на обоихъ концахъ, въ род мужицкихъ ручныхъ полотенецъ. Маріана смотрла на странную бахрому, приковывавшую ея вниманіе своимъ безобразіемъ, а Бергеръ подумалъ, что она ею любуется.

— Да, это старина!!— сказалъ онъ, улыбаясь.— Это работа моей матери, но сдланная давно, еще въ ея молодости. Въ обыкновенное время мы накрываемъ эти скатерти только подъ Рождество, когда устраиваемъ угощеніе для народа… Какъ ты находишь эту скатерть?

И что ей было находить? Скатерть некрасива, на стол разложены ковриги хлба, простыя роговыя ложки. Все это для нея такъ непривычно… Притомъ, такъ грубо, аляповато!.. Что тутъ было говорить?

— Да-а!— протянула она, предоставляя уже ему самому понять это ‘да’ какъ ему угодно.

Въ кухонныхъ дверяхъ толпилось множество служанокъ и работницъ, съ любопытствомъ разсматривавшихъ нарядную барыню. Это ее стсняло, а свтская привычка заставляла скрывать смущеніе подъ видомъ напускного спокойствія и холодности. Но люди не понимали этого и принимали застнчивость за спсивое чванство. Она искренно хотла угодить Бергеру, но положительно не могла придумать, какъ себя держать въ такой непривычной обстановк, и не понимала, чего отъ нея требовали.

Такъ какъ гостей еще не было, они вернулись въ кухню. Тамъ уже начинали жарить жаркое и стоялъ удушливый чадъ.

— Вотъ что!— придумалъ Бергеръ.— Вдь ты, Маріана, еще не видла кладовыхъ? Не хочешь ли взглянуть? Можетъ быть, ради торжественнаго случая, и меня сегодня пустятъ въ это святилище?— шутливо обратился онъ къ ключниц.

Старуха торопливо поставила на столъ блюдо, которое держала въ рукахъ, и поспшила отпереть кладовую. Она была просто влюблена въ своего барина! Вотъ это такъ хозяинъ, не то что та фаянсовая кукла!

Маріана послушно вошла въ большую, холодную комнату, представлявшую кладовую, и оглянулась по сторонамъ. Всюду заставленныя полки и крючки, на которыхъ висли разныя разности. Маріана даже и понять не могла, что бы могло храниться во всхъ этихъ мшкахъ, кадкахъ, банкахъ, бутылкахъ, загромождавшихъ комнату!

— А вотъ и входъ въ погребъ!— пояснилъ Бергеръ, открывая западню, продланную среди пола:— Видишь, какъ удобно! Тутъ и ледникъ. Отличный ледникъ: въ немъ никогда не бываетъ воды!

Маріана заглянула въ западню: ничего другого она не могла себ представить! Но чмъ тутъ восхищался Бергеръ, этого она тоже не могла понять.

Въ кухн послышался шумъ и шопотъ.

— А вотъ и мои мужики!— обрадовался Бергеръ.— Но не будемъ имъ мшать обдать, придемъ къ нимъ подъ конецъ. Не бойся, еще времени много! Они дятъ не торопясь.

— Принесите то, что приготовлено для дтей!— распорядился онъ, обращаясь къ ключниц.— Пока они обдаютъ, мы займемся гостинцами…

Ключница поставила передъ ними два огромныхъ блюда съ пряниками, мелкимъ пирожнымъ домашняго приготовленія и всякими сладостями. Бергеръ съ Маріаной раздлили вс лакомства на кучки, по числу дтей. За этой работой Бергеръ шутилъ и дурачился, какъ мальчишка,— такъ ему было весело, а Маріана, хотя и улыбалась, но по прежнему не понимала, что тутъ такого хорошаго.

— Ну-ка, провримъ!— сказалъ онъ, положивъ послдній пирожокъ.— Семеро Нильса Ольсона, трое Пера Ларса, пятеро Гендрихса, двое Ганса.— Видишь, какъ я ихъ всхъ знаю? Я даже знаю, какъ большинство изъ нихъ зовутъ.

И онъ сталъ разсказывать ей разные анекдоты объ этихъ дтяхъ и разсказывалъ съ такимъ жаромъ, что подъ конецъ заинтересовалъ даже Маріану. Впрочемъ, она была заинтересована не столько анекдотами о дтяхъ, сколько увлеченіемъ самого Бергера. Притомъ, онъ смялся такъ заразительно весело и добродушно…

— Ну, теперь все въ порядк!— объявилъ онъ, провривъ число кучекъ.— Марта!— позвалъ онъ изъ кухни служанку.— Сложи-ка по кучкамъ на подносы и вынеси имъ. Пусть каждая мать беретъ по числу дтей… Он ужъ сами знаютъ.

Затмъ отъ отправился въ кухню умыть руки, а Маріана ушла въ спальню. Она оставалась тамъ довольно долго, не торопясь возвращаться туда, гд ей было такъ нестерпимо скучно. Но вскор явилась служанка съ извстіемъ, что мужики отобдали и желаютъ поблагодарить барыню, посл чего волей-неволей пришлось идти въ людскую.

Когда она вошла, Бергеръ оживленно бесдовалъ съ однимъ изъ мужиковъ.

— А, вотъ и барыня!— вскричалъ онъ.— Маріана, это Нильсъ Ольсонъ, нашъ однофамилецъ и сосдъ. Съ остальными ты познакомишься постепенно, иначе — ни за что не запомнишь всхъ именъ.

— Благодаримъ за угощеніе, барыня!— обратился къ ней мужикъ, протягивая ей мозолистую руку и кланяясь какъ-то странно, въ полъоборота.

Маріана подала ему руку, но не безъ внутренняго отвращенія. Еще ни разу въ жизни не приходилось ей брать за руку мужика-рабочаго. И руки его были какія-то шершавыя, и точно бронзовыя…

Подошла къ ней и жена Нильса.

— Спасибо вамъ, барыня!— сказала она и, схвативъ Маріану за руку, присла, очень быстро и низко, точно была на пружин и механически вдавливалась въ полъ.

Такъ продолжалось, пока не представились барын вс приглашенные, сколько ихъ ни было въ комнат.

Маріана крпилась, но ужасъ и отвращеніе совсмъ подавляли ее. Эти руки, эти ужасныя руки. Одн изъ нихъ были жостки, какъ кора, другія — теплы и влажны… Маріана чувствовала, что въ конц-концовъ не выдержитъ испытанія! У одного батрака вся рука сплошь была покрыта бородавками. Что, если она заразится такой гадостью? Ей хотлось отдернуть руку и бжать, но она не смла этого сдлать, потому что рядомъ стоялъ Бергеръ, находившій, очевидно, что все идетъ какъ нельзя лучше. И она крпилась, пока могла.

Бергеръ замчалъ, что она очень смущена, но приписывалъ это только застнчивости, и забавлялся ея робостью. Маріана всегда такая находчивая, спокойная и вдругъ застыдилась, какъ двочка! Ему было очень весело, и онъ все время улыбался.

Наконецъ, послдній мужикъ подошелъ со своимъ ‘благодаримъ за угощеніе’ и своей ужасной рукой. Но больше Маріана уже не могла сдерживаться. Нервы ея расходились такъ, что она дрожала всмъ тломъ и еле держалась на ногахъ. Не проронивъ ни слова, бросилась она черезъ кухню и столовую прямо въ спальню, къ умывальнику. Тамъ она опустила руки въ тазъ съ водой, потомъ съ отчаяніемъ стала тереть ихъ мыломъ и губкой, и наконецъ, расплакалась. Она — въ какой-то кухн, среди людей, похожихъ на животныхъ, такихъ противныхъ, неуклюжихъ, грязныхъ! О, Боже! Такъ вотъ какую жизнь ей приготовили!

Ей вспомнился вчерашній въздъ въ усадьбу, жуткое чувство, овладвшее ею у самыхъ воротъ, чувство мучительнаго одиночества, какъ только Бергера не было возл нея… А тамъ весь этотъ непривычный порядокъ, звонъ, странные обычаи… И наконецъ, эти ужасныя, ужасныя руки!!

Эти руки точно носились вокругъ нея, преслдуя ея воображеніе, какъ стая летучихъ мышей.

Она рыдала отъ чувства гадливости и обиды… Да, обиды, потому что отъ нея требовали невозможнаго, относились къ ней совсмъ безчеловчно!

Бергеръ нашелъ ее въ гостиной, гд она забилась въ уголокъ дивана и горько рыдала.

Онъ такъ и обмеръ.

— Милая! Что съ тобой?— вскричалъ онъ.

— О, Бергеръ!..

Она поднялась и содрогнулась отъ отвращенія.

— Смотри, какія руки!

Она съ отчаяніемъ посмотрла на свои руки, точно боясь увидть ихъ покрытыми бородавками.

— Руки?— переспросилъ онъ съ недоумніемъ, но тотчасъ же понялъ, въ чемъ дло, и насупился.— Теб не понравилось брать мужиковъ за руку?

— Не сердись, Бергеръ, но это свыше моихъ силъ!— вскричала она умоляющимъ голосомъ, протянувъ къ нему руку.

Онъ не взялъ руки и не отвтилъ ничего… Въ свою очередь, онъ тоже почувствовалъ что-то похожее на гадливость. Ея мелочность и малодушіе внушали ему презрніе.

— Хорошо!— сказалъ онъ сухо.— Этого больше не будетъ!

И онъ вышелъ подъ предлогомъ какого-то неотложнаго дла.

О, какъ онъ былъ глупъ, когда радовался и думалъ, что сразу примиритъ ее съ народомъ и деревенской жизнью, какъ только познакомитъ ее со своими славными мужиками! Онъ забылъ, что все, что ему такъ дорого, близко, ей совершенно чуждо! Что жъ? придется возвратиться къ прежде принятому ршенію. У каждаго изъ нихъ будетъ свое: у него работа, у нея то, что она выберетъ сама… Ему, конечно, придется длить свое время между тмъ и другимъ. Ну, да онъ какъ-нибудь справится! Во всякомъ случа, онъ не перестанетъ любить Маріану, хотя между ними и нтъ ничего общаго.

VII.

На слдующій день Бергеру пришлось имть объясненіе со своей старой ключницей. Съ того самаго часа, какъ Маріана выказала ей свое полнйшее равнодушіе къ хозяйству, эта почтенная женщина бродила какъ въ воду опущенная, чувствуя себя недовольной. Для нея это было дло очень серьезное. Быть ключницей и не имть права ходить за распоряженіями къ барын, когда таковая имлась въ дом — это она считала до такой степени неестественнымъ, страннымъ, дикимъ, что она уже серьезно стала подумывать отказаться отъ мста, хотя и ршалась на такую крайность только во второй разъ въ жизни.

Цлая вереница неразршимыхъ задачъ и замысловатыхъ вопросовъ вертлась въ ея голов, и старуха просто измучилась. Ей было тмъ боле тягостно, что подлиться мыслями ей было не съ кмъ, такъ какъ съ прислугой откровенничать, по ея мннію, не годилось, а навстить свою единственную пріятельницу, жену церковнаго кистера Шеблюма, она могла не ране воскресенья. Отъ кого же, наконецъ, она будетъ получать деньги на хозяйственные расходы? Кому отдавать въ нихъ отчетъ? У кого спрашивать распоряженія?

Какъ разъ, вотъ именно сейчасъ, нужна кухонная соль. У кого просить денегъ? Посл долгаго размышленія, она набралась храбрости и пошла къ хозяину.

Бергеръ сидлъ въ кабинет и что-то писалъ, когда раздались мягкіе шаги и вошла старуха. Щеки ея горли яркимъ румянцемъ,— такъ она была взволнована.

— Позвольте спросить, баринъ, у кого я должна теперь получать деньги на расходы?— проговорила она голосомъ, который даже охрипъ отъ возбужденія.

Бергеръ поднялъ голову, и понялъ, въ чемъ дло.

— Хорошо, что вы пришли именно ко мн!— сказалъ онъ спокойно, съ своей обычной ласковостью.— Я самъ хотлъ переговорить съ вами.

Онъ подумалъ, потомъ продолжалъ:

— Видите ли, моя жена выросла въ город и не иметъ никакого понятія о нашихъ деревенскихъ порядкахъ. Она бы только стснялась, если бы ей пришлось распоряжаться хозяйствомъ самой. Поэтому, прошу васъ, продолжайте вести хозяйство какъ прежде, совсмъ самостоятельно. Деньги буду выдавать вамъ я самъ и обращайтесь прямо ко мн, когда что-нибудь понадобится.

— Но, Господи Боже мой! Кто же будетъ заказывать обдъ?— спросила старуха въ совершенномъ недоумніи.

Бергеръ улыбнулся.

— Вы же обходились безъ этого прежде?— Замтилъ онъ.

— Да, но когда въ дом есть барыня!..

— Ничего не значитъ. Она только и мечтаетъ какъ бы избавиться отъ хозяйства.

Старуха стояла у окна и въ смущеніи водила указательнымъ пальцемъ по краю подоконника. У нея было столько на душ, что ей такъ хотлось бы высказать доброму барину! Но слова не шли съ языка.

Бергеръ понялъ, что старуху смущаетъ необычность отношеній къ хозяйк, и что она боится людской молвы, такъ какъ люди могли отнестись съ презрніемъ къ такому хозяйству. Чтобы прекратить разговоръ и сразу образумить ключницу, онъ проговорилъ почти сурово:

— Моя жена слаба здоровьемъ и не переноситъ лишнихъ заботъ. Неужели такъ трудно избавить ее отъ этого?

Старуха испугалась. Она глубоко уважала барина и ни за что на свт не хотла разсердить его… Молча взяла она отъ него деньги на соль и поспшила уйти.

Слабость здоровья барыни все объясняла и разршала!

Съ этого дня Маріана была избавлена отъ всхъ хозяйственныхъ передрягъ. Ей уже не мшали больше жить по ея вкусу и оставаться въ дом какой-то нахлбницей.

——

Когда Маріана увряла Бергера, что онъ ея первая любовь, она до нкоторой степени говорила правду. Были у нея, какъ и у всякой двушки, маленькія увлеченія и прежде, но это была только романтическая игра, не имвшая ничего общаго съ чувствомъ.

Грезить о любви Маріана начала еще въ дтств. Грезы эти и потомъ никогда не выходили изъ предловъ фантастическаго міра. Какъ ни была она взвинчена постояннымъ чтеніемъ романовъ и мечтательностью, но никогда и ни на одно мгновеніе не переступала строжайшихъ законовъ приличія.

Она и теперь витала въ своемъ романтизм и, разумется, любила не дйствительнаго Бергера, а такого же отвлеченнаго героя, какъ и въ прежнихъ грезахъ. Врне, она любила не самого Бергера, а только его ласки. Его самого она даже и не знала. Его душа, его мысли были ей совершенно чужды, и ей даже не приходило въ голову познакомиться съ нимъ. Теперь она жила со своими старыми грезами среди новой дйствительности и нжилась въ сладкихъ мечтахъ, какъ въ пуху.

Она была, повидимому, счастлива и надялась въ этомъ счастіи прожить всю жизнь.

Въ сущности, у нея было только то, что она считала любовью. Если бы этого не стало, жизнь ея въ Темте превратилась бы въ ничто, потому что уже ровно ничего и не осталось бы. Вотъ почему она относилась враждебно ко всему, что становилось между нею и Бергеромъ, и почему всякая минута разлуки съ нимъ превращалась для нея въ простое ожиданіе его возвращенія, причемъ время, наполнялось чмъ и какъ попало.

Таково было ея отношеніе къ браку.

Съ своей стороны, Бергеръ, столько же изъ врожденной деликатности, сколько и по принятому ршенію не навязывать ей своей жизни, не длалъ ничего, что бы могло пробудить ее отъ романтическаго сна.

Она была слишкомъ хорошо воспитана, чтобы не съумть прикрыть свою праздность. Для этого существуютъ разныя рукодлья, какъ, напримръ, вышиванье, тамбурныя работы и прочее, а кром того еще музыка и чтеніе. Она искренно считала себя даже примрной и очень занятой замужней женщиной.

Бергеръ ни въ чемъ не противорчилъ ей. Въ одномъ только онъ остался непреклоненъ: Маріана пожелала познакомиться съ ближайшими сосдями изъ дворянъ — на это онъ не далъ своего согласія, и сколько она ни хитрила, какъ ни упрашивала, ничего изъ этого не вышло.

Съ своей стороны, и Бергеръ тоже потерплъ пораженіе. Онъ сдлалъ попытку научить Маріану играть въ шахматы и потратилъ на упрашиванье ея много краснорчія. Но хотя она и согласилась брать у него уроки и нсколько разъ садилась съ нимъ къ шахматному столику, лицо ея всякій разъ выражало такую искреннюю скуку, и она выглядла такой жалкой въ продолженіе всего урока, что Бергеръ, наконецъ, не ршился продолжать ея мученіе, удовольствовавшись своимъ давнишнимъ партнеромъ, аптекаремъ изъ ближайшаго села.

Каждое воскресенье, а иногда и среди недли приходилъ этотъ господинъ, и начиналась безконечная партія. О, какъ Маріана ненавидла эти партіи! Одинъ видъ шахматъ наводилъ на нее тоску, и, чтобы избавиться отъ надодливаго зрлища, она садилась со своей работой спиной къ играющимъ.

А партіи все не прекращались, и какъ Маріана ни интриговала противъ шахматъ, Бергеръ все оставался тмъ же страстнымъ игрокомъ.

— Это освжаетъ душу!— говорилъ онъ.

Маріана съ увлеченіемъ относилась къ чтенію романовъ и такъ какъ теперь ей уже не приходилось брать книги у подругъ, или тратиться на покупку ихъ, отказывая себ въ чемъ-нибудь другомъ, то она стала читать запоемъ.

Замчательно, что она никогда не выбирала чего-нибудь грубаго или рзкаго. До романовъ Зола, напримръ, она не пожелала бы прикоснуться даже щипцами.

И ‘уголовные’ романы не приходились ей по вкусу. Нтъ,— она любила романы такіе, при чтеніи которыхъ можно было нжно улыбаться, или которые заставляли ее потихоньку плакать…

Ей удалось какъ-то уговорить Бергера читать ей вслухъ. Вдь это сократило бы длинные зимніе вечера, причемъ онъ познакомился бы, наконецъ, съ ея любимыми авторами! Добившись его согласія, она добыла одинъ романъ въ шведскомъ перевод, и началось чтеніе.

Сначала все пошло хорошо.

— Славная двушка!— замтилъ Бергеръ, прочитавъ первыя главы.

Но, когда пошли разныя слезливыя сцены, Бергеръ съ негодованіемъ бросилъ книгу.

— Фу, чортъ!— вскричалъ онъ съ досадой.— Можетъ быть, это подходящая книга для женщинъ, но ужъ никакъ не для меня!

Онъ сейчасъ же пожаллъ о своей грубой выходк, попросилъ у жены извиненія и поцловалъ ей руку, но до книги все-таки больше не дотронулся.

Такое пренебреженіе къ тому, что ее восхищало, оскорбило Маріану, и нсколько дней она была не въ дух. Но затмъ впечатлніе разсялось,— и все пошло по старому.

Жизнь Бергера мало измнилась посл брака. Она дополнилась, въ ней прибавилось нчто новое, но самъ онъ нисколько не измнился, и дятельность его осталась прежней.

Конечно, въ первыя недли брачной жизни онъ сокращалъ, сколько могъ, свои рабочіе часы, чтобы дольше оставаться у Маріаны. Но и тогда онъ часто говорилъ, посмиваясь:

— Не забывай, Маріана, что это нашъ медовый мсяцъ. Такимъ лнтяемъ, какъ теперь, я вовсе не намренъ остаться на всю жизнь.

Но Маріана врила въ свою притягательную силу и не боялась перемны, которой отнюдь не желала.

Зимой у Бергера было не особенно много работы по имнію, но велись счетныя книги, переписка и т. п. Кром того была еще у него и серьезная библіотека, съ которой онъ не въ силахъ былъ разстаться надолго. И вотъ, Маріана стала замчать, что онъ все дольше и дольше остается въ кабинет за чтеніемъ или за работой.

— Понять не могу, для чего ты все это читаешь?— спрашивала Маріана, которой казалось возмутительнымъ, что мужъ могъ промнять ея общество на чтеніе такихъ глупостей, какъ какія-то юридическія статьи, большія сочиненія о животныхъ и наскомыхъ, трактаты по химіи, геологіи и тому подобное. А то сидлъ онъ еще и надъ какими-то толстыми нмецкими книгами, которыя читалъ съ лексикономъ! И притомъ еще, читалъ съ увлеченіемъ, и даже сердился, когда ему мшали.

— Какая польза отъ такого чтенія?— нетерпливо восклицала иногда молодая жена.

— Пріобртаются познанія…

— Но для чего теб эти лишнія познанія? Ты вдь знаешь все, что нужно…

Но онъ уже, видимо, не слышалъ ея и снова углублялся въ свою книгу, причемъ, лицо его принимало какое-то сухое, сосредоточенное выраженіе, глаза становились такіе свтлые, а зрачки съуживались въ маленькія точки…

А когда его настойчиво звали, онъ поднималъ голову, смотрлъ передъ собой, ничего не видя, и, проронивъ:— Сейчасъ приду!— продолжалъ читать.

Въ этихъ случаяхъ не стоило говорить съ нимъ, и она уходила, находя, что онъ положительно невозможенъ.

Она стала замчать, что онъ не любитъ, чтобы она входила въ его кабинетъ, и понемногу привыкла дожидаться его на своей половин. Да, такъ было лучше для обоихъ, потому что въ ней онъ всегда приходилъ переодтый и въ ласковомъ настроеніи, тогда какъ въ кабинет онъ былъ просто несносенъ. Кром того, она замтила, что легче всего его обворожить дтской рзвостью и простодушіемъ, и вотъ она стала дурачиться съ нимъ, взъерошивать ему волосы…

Такъ проходили у нихъ зимніе мсяцы.

Но вотъ пришла весна, и начались спшныя полевыя работы, требовавшія особенно бдительнаго надзора хозяина.

Бергеръ сильно загорлъ. Домой возвращался онъ очень усталый, ложился рано и спалъ, какъ убитый, до четырехъ часовъ утра, затмъ вскакивалъ и одвался такъ торопливо, точно спшилъ на пожаръ. Всякій разъ Маріана просыпалась отъ плесканья воды въ умывальник, или отъ стука надваемыхъ мужемъ сапогъ. Она находила все это возмутительнымъ, и чуть не плакала, когда тревожили ея утренній сонъ.

Въ конц-концовъ Бергеръ сдлалъ то, о чемъ уже давно подумывалъ: переселился въ свою прежнюю спальню за кабинетомъ.

Тамъ онъ чувствовалъ себя на свобод. Тамъ онъ съ утра облекался въ рабочую блузу и смазные сапоги, и уже нечего было опасаться разбудить жену. А затмъ, возвратясь съ работъ, онъ могъ переодться тоже у себя и придти къ Маріан въ боле элегантномъ вид. Такъ гораздо было лучше!

Съ своей стороны, и Маріана получила возможность читать свои романы до глубокой ночи, не опасаясь, что свтъ помшаетъ усталому мужу, а по утрамъ могла спать, сколько хотлось.

Но все это не мшало ей тосковать о первомъ времени брачной жизни, и то и дло сравнивать: вотъ такъ-то было тогда, а такъ-то теперь!..

Она ненавидла дятельность мужа, которая отнимала у нея его ласки, и стала буквально съ утра до ночи обдумывать, какъ бы устроить такъ, чтобы еще разъ пережить медовый мсяцъ. Пошли разныя ухищренія, пускалось въ ходъ и утонченное кокетство, и притворное равнодушіе.

Зная его слабость къ музык, она садилась за рояль, начинала какую-нибудь прелюдію и бросала играть. Иногда прибгала и къ другимъ уловкамъ. Случалось, что хитрости ея дйствовали, и Бергеръ засиживался съ ней, но чаще онъ противился искушенію и говорилъ:

— Вдь вотъ,— не хочется уходить, а надо. Завтра рано вставать.

Все это создало для Маріаны своего рода состязаніе. Удастся ей сегодня удержать мужа, или нтъ? Кокетство обострялось, благодаря препятствіямъ, жизнь становилась полне и, несмотря на жалобы Маріаны, ея брачный романъ былъ восхитительне, чмъ когда-либо.

И все-таки ей но прежнему не о чемъ было говорить съ Бергеромъ. Не могла же она ему разсказывать о маленькихъ ловушкахъ, которыя придумывала для него! Не могъ и онъ заговорить съ нею объ органической химіи, или объ искусственномъ удобреніи! Какое ей было дло до калія, фосфоритовъ и т. п.?

Но они и не нуждались въ разговорахъ! Со своими длами и научными изслдованіями Бергеръ вдь справлялся и безъ нея! Такимъ образомъ, весь ихъ обмнъ мыслей ограничивался ласками и шутками.

Пришло лто.

Въ начал іюня пріхали братья Маріаны. Хаквинъ уже былъ студентомъ и ходилъ въ блой шапочк, съ pince-nez на носу.

— Это pince-nez на носу Хаквина производитъ странное впечатлніе!— замтилъ Карлъ, когда въ первый разъ увидлъ брата съ этимъ украшеніемъ.— Точь-въ-точь хирургическій инструментъ, наставленный надъ бородавкой, которую надо срзать.

Хаквинъ страшно оскорбился, потому что подъ словомъ ‘бородавка’ подразумвался его носъ. Но Вальтеръ утшилъ его, замтивъ, что это была первая острота, которую Карлу удалось сказать за всю свою жизнь.

— Отъ того-то она такая и глупая!— проворчалъ Хаквинъ, и успокоился.

Онъ сдлался неразлученъ съ Бергеромъ, завелъ такую же палку, какъ тотъ, и съ утра бродилъ съ нимъ по полямъ. Братья постоянно подтрунивали надъ его страстью къ сельскому хозяйству, но онъ не обращалъ на ихъ шутки ни малйшаго вниманія. Онъ важно разсуждалъ о земледліи, пересыпалъ свою рчь агрономическими терминами и часто возбуждалъ общій смхъ. Бергеръ иногда хохоталъ до слёзъ. Но ему все прощалось, тогда какъ на остроты братьевъ Хаквинъ отвчалъ съ презрніемъ:

— Что же въ томъ, что я напуталъ? Я только учусь еще у Бергера. А вы совсмъ вороны даже въ сравненіи со мной.

Бергеръ относился къ юнош очень дружелюбно. Его дла шли хорошо, онъ чувствовалъ себя довольнымъ судьбой и былъ добродушне, чмъ когда-либо, а съ мальчикомъ можно было шутить и смяться. За зиму Бергеръ нсколько растолстлъ, и Маріана находила, что онъ сталъ еще прозаичне, чмъ прежде, но это не мшало ей по прежнему добиваться его ласкъ, и она почти ревновала его къ Хаквину, котораго онъ явно предпочиталъ всмъ остальнымъ.

По вечерамъ, когда общество расходилось спать, Хаквинъ неизмнно спрашивалъ:

— Ну, Бергеръ, а что мы будемъ длать завтра?

И Бергеръ пресерьезно разъяснялъ, какія работы назначены на слдующій день.

За это ‘мы’ Хаквинъ выносилъ безчисленныя насмшки, но, тмъ не мене, упрямо повторялъ свою фразу каждый вечеръ.

Между тмъ въ Маріан начала совершаться перемна. Въ своемъ уединеніи она такъ увлекалась любовью къ мужу, что видла въ немъ одни совершенства. Но, пробывъ нкоторое время въ обществ братьевъ, она стала смотрть на него ихъ глазами. Романтическая пелена спала съ ея глазъ, и Бергеръ пересталъ быть для нея какимъ-то сказочнымъ принцемъ. Онъ превратился въ дйствительнаго Бергера Ольсона, уже безъ всякихъ прикрасъ и небывалыхъ качествъ. Ей вдругъ стало яснымъ, что Вальтеръ не пожелалъ бы имть загорлое лицо и огрубвшія руки Бергера, что Карлъ не согласился бы одваться, какъ онъ, и что даже влюбленный въ Бергера Хаквинъ почувствовалъ бы себя опозореннымъ, если бы вдругъ оказалось, что онъ знаетъ греческій языкъ не лучше Бергера.

Это сознаніе, что братья втайн пренебрегаютъ Бергеромъ, стсняло ее въ ихъ присутствіи. Она не смла уже относиться къ мужу съ прежней любовью, не ршалась лепетать ему прежнія ласковыя слова, она боялась, что и на нее падетъ пренебреженіе братьевъ, если только они замтятъ, что она такъ же горячо любитъ Бергера, какъ и онъ ее. Она не знала истины, что если женщина стыдится предмета своей любви, это ясное доказательство того, что она влюблена не въ человка, а въ свою собственную мечту.

Братья зажили въ деревн, каждый сообразно своимъ привычкамъ.

Вальтеръ былъ такой же, какъ всегда: прилежный, пунктуальный, сухой и самодовольный. Онъ развсилъ въ парк гамакъ и лежалъ въ немъ по цлымъ часамъ, наслаждаясь лснымъ воздухомъ, въ то же время не переставая читать и готовиться къ юридическому экзамену.

Бергеръ не особенно долюбливалъ этого молодого человка, но уважалъ въ немъ прилежаніе и силу воли. Съ своей стороны, Вальтеръ относился къ зятю учтиво и почти съ такимъ же вниманіемъ, съ какимъ отнесся бы къ человку хорошаго происхожденія и съ высшимъ образованіемъ. Бергеръ зналъ, что втайн Вальтеръ презиралъ его, какъ невжду, но не смущался этимъ, и даже не сердился на молодого человка. Почемъ знать, если бы онъ самъ, Бергеръ, побывалъ въ академіи, можетъ быть, и онъ относился бы къ людямъ такъ же?

Не таковы были его отношенія въ Карлу. Этого человка Бергеръ просто не переносилъ! Но Карлъ даже и не подозрвалъ антипатіи зятя. Такихъ вещей онъ не замчалъ, пока он не проявлялись въ самой наглядной форм, а Бергеръ длалъ все, чтобы только подавить въ себ отвращеніе, стараясь обращаться съ гостемъ, какъ слдуетъ.

У Карла было много привычекъ, которыя возмущали Бергера. Такъ, напримръ, этотъ рослый и сильный молодой человкъ любилъ спать до одиннадцати часовъ, а то и до полудня. Затмъ онъ появлялся въ гостиной одтый щеголемъ, раздушенный, какъ барышня, съ кислымъ, заспаннымъ лицомъ. Пообдавъ, онъ отправлялся въ паркъ, гд такъ же, какъ и Вальтеръ, устроилъ себ гамакъ, и снова ложился спать, хотя для приличія всегда клалъ себ на грудь раскрытую книгу.

Даже Маріан, любившей поспать до девяти часовъ утра, такой образъ жизни казался страннымъ.

— Милый Карлъ!— сказала она однажды.— Ты испортишь себ здоровье этимъ спаньемъ. Право, это очень вредно.

— О чемъ ты говоришь?— возмущался онъ.— Вдь я иду въ паркъ читать.

— Не спорь. Я много разъ видла, какъ ты спишь съ книгой на груди.

— Если ты меня пригласила для того, чтобы ворчать на меня, я уду!— огрызнулся онъ.

— Но послушай, Карлъ.

— Нечего слушать! Я занимаюсь, а ты вдругъ… Ну, что ты понимаешь въ моихъ занятіяхъ?

И онъ продолжалъ, какъ началъ…

Ему было скучно, потому что не за кмъ было ухаживать. Но вскор ему удалось познакомиться съ молодыми сестрами начальника желзнодорожной станціи, посл чего онъ уже рже сталъ валяться въ своемъ гамак и чаще пропадалъ изъ дому. Затмъ Хаквинъ открылъ, что по воскресеньямъ Карлъ ходитъ въ село на народное гулянье, гд собирались молодые крестьяне и прислуга со всхъ окрестностей. Вальтеръ презрительно повелъ носомъ, узнавъ о плебейскомъ вкус брата, но Хаквинъ заинтересовался.

— Я тоже пойду!— сказалъ онъ.

— Нтъ, ужъ лучше не ходи!— замтилъ Бергеръ.

— Почему?

— Потому что эти гулянья не для васъ. Если бы я былъ одинъ изъ деревенскихъ парней, бывающихъ тамъ, я отучилъ бы разныхъ этихъ баричей соватъ носъ, куда не слдуетъ.

— Однако, какая же въ томъ бда, если…

— Бда въ томъ, что вы ходите на такія гулянья только для того, чтобы глумиться надъ народомъ и ухаживать за честными двушками! Что они, не люди, что ли? Впрочемъ, я увренъ, что парни догадаются вздуть того, кто вздумаетъ ухаживать за ихъ невстами.

Карлъ поднялся во весь ростъ.

— Не совтовалъ бы пробовать!— проговорилъ онъ злобно.

Ольсонъ насмшливо оглядлъ эту громадную, но дряблую, фигуру, и расхохотался.

— Ты еще не знаешь, Карлъ, что значитъ помряться силами съ однимъ изъ насъ!— сказалъ онъ.

——

Вскор посл того случилось какъ-то, что ключница не успла приготовить къ кофе свжихъ булокъ, и подали простые блые сухари. Карлъ пришелъ къ кофе, когда уже вс отпили, но не успли еще разойтись. Бергеръ стоялъ на двор, разговаривая черезъ раскрытое окно съ Хаквиномъ, рывшимъ еще въ столовой, Вальтеръ сидлъ у стола.

— Мужицкіе сухари!— вполголоса сказалъ Карлъ, не ожидая, что Бергеръ услышитъ замчаніе.

А тотъ услышалъ.

Быстро обошелъ онъ черезъ переднюю и появился у стола. Онъ былъ такъ взбшенъ, что даже поблднлъ, а загаръ на его лиц сталъ желтымъ.

— Милйшій мой шуринъ,— сказалъ онъ, стараясь говорить покойно, но вздрагивая отъ бшенства,— если что-нибудь въ моемъ дом вамъ не по вкусу, то покорнйше прошу, ради Бога, не стсняться и оставить этотъ домъ.

Никто изъ присутствующихъ еще не видалъ его такимъ взбшеннымъ. Спокойный Бергеръ! Не угодно ли?

— Ты не понялъ меня!— возразилъ, совсмъ сконфуженный, Карлъ.— Именно потому-то, что здсь всегда подаются такія вкусныя вещи, я…

— Понимаю! Значитъ, именно потому, что здсь всегда подаются вкусныя вещи, и только разъ, случайно, на стол окажется то, что стъ каждый день большинство людей въ деревн, нельзя пропустить случая, чтобы не выплюнуть слово ‘мужикъ’ прямо мн въ лицо?

— Да разв это относилось къ теб? Я говорилъ только о сухаряхъ. Дома мы постоянно называли такіе сухари мужицкими…

— Послушай, Бергеръ,— вступился Вальтеръ,— я увренъ, что Карлъ вовсе не хотлъ оскорбить тебя. Вдь очень легко сказать какую-нибудь неловкость, совсмъ и не подразумвая чего-либо дурного.

— Нтъ, здсь подразумевалось очень многое! Здсь проглянуло высокомріе, котораго я не терплю! Да, я мужикъ,— и не стыжусь этого. Но такимъ франтамъ, какъ вы, господа, я не позволю чваниться передъ нами! Не забывайте, что вы только до тхъ поръ сыты и сидите на разныхъ тепленькихъ мстахъ, пока можно отнимать куски у насъ!

— Какъ ты можешь до такой степени сердиться изъ-за какого-нибудь пустого слова, сказаннаго безъ всякаго умысла?— спокойно возразилъ Вальтеръ.

Карлъ имлъ видъ, точно онъ подавился. Онъ былъ красенъ, какъ ракъ, и безпомощно поглядывалъ на Бергера, пожевывая своими толстыми губами.

— Успокойся, Вальтеръ,— сказалъ Бергеръ уже тише.— Я не считаю себя хуже такихъ, какъ вы оба, и принадлежащимъ къ какой-то низшей рас только потому, что я сынъ мужика и не валялся въ кровати, числясь въ какомъ-нибудь университет!

Онъ вышелъ.

Свою вспышку онъ находилъ теперь глупой, но невольно чувствовалъ на душ облегченіе.

На порог столовой стояла Маріана, привлеченная громкимъ голосомъ мужа и слышавшая все.

— Странныя у него фантазіи!— сказалъ ей Вальтеръ.— Кто же станетъ пренебрегать имъ только потому, что онъ не былъ въ университет!

— Господи, что это такое на него нашло?— проворчалъ Карлъ, снова принимаясь за кофе и ‘мужицкіе сухари’, которыхъ онъ на самомъ дл вовсе не презиралъ.— Этого, вдь, съ нимъ, кажется, еще не бывало?

Все время молчавшій у окна Хаквинъ схватилъ фуражку и выбжалъ на дворъ. Въ послднихъ словахъ Бергера было что-то глубоко его пристыдившее.

Маріана тоже ушла, не проронивъ ни слова. Ей невольно припомнилось случайно подслушанное выраженіе одной горничной:

‘Да, когда нашъ баринъ разсердится, оправдываться не стоитъ. Тогда ты хоть на голову передъ нимъ становись, его и этимъ не разжалобишь’.

За ужиномъ Бергеръ былъ уже такимъ, какъ всегда. Замтили только одно: онъ избгалъ смотрть на Карла. Тмъ не мене, съ этого дня къ кофе уже не подавалось ничего другого, кром ‘мужицкихъ сухарей’. И надо полагать, что не одинъ Карлъ потужилъ объ этомъ нововведеніи, такъ какъ ключница была мастерица по части печеній, но никто не смлъ жаловаться.

Съ того времени, какъ Маріана романтически стала носиться со своей любовью къ мужу, у ней осталась привычка подкарауливать его и, такъ сказать, на лету ловить отъ него ласку или привтливое слово. Эту привычку она сохранила и теперь, когда уже нсколько охладла къ Бергеру, тмъ боле, что при братьяхъ не хотла проявлять нжности, а жить безъ ласокъ положительно не могла. Поэтому она часто выходила въ паркъ встрчать Бергера, когда онъ долженъ былъ возвращаться домой, и поджидала его гд-нибудь въ пустынномъ и отдаленномъ отъ дома мст.

Однажды она сидла въ небольшомъ грот, по обыкновенно, поджидая мужа, вдругъ передъ ней появился Вальтеръ.

— Какъ? Это ты? И въ такомъ глухомъ мст?— притворно удивился онъ, хотя отлично зналъ, для чего Маріана ходила въ паркъ, и нарочно пришелъ подстеречь ее. У него являлась иногда какая-то непреодолимая потребность дразнить людей. Притомъ, онъ былъ любопытенъ, и романтическія свиданія между мужемъ и женой заинтересовали его.

Онъ слъ подл сестры и сталъ болтать о какихъ-то пустякахъ. Маріана, конечно, была недовольна, но старалась не показать этого.

Вдругъ онъ склонился къ ней, лукаво заглянулъ ей въ глаза и спросилъ, понижая голосъ:

— Маріана, скажи мн откровенно, но только вполн откровенно, положа руку на сердце: неужели ты влюблена въ Бергера?

Маріана сильно покраснла, точно ее уличили въ чемъ-то позорномъ.

— Влюблена? Нтъ… Но я привязана къ нему,— отвтила она, потупившись и поигрывая отдлкой своего платья.

— Только-то?— вскричалъ Вальтеръ.

— Конечно. Разв этого недостаточно?

Теперь въ ея голос уже послышалось нетерпніе. Вальтеръ иронически усмхнулся.

— Странно!— сказалъ онъ.— Впрочемъ, вы, женщины, иногда поразительно причудливы!..

— Что ты хочешь этимъ сказать?— спросила она почти гнвно.

Вальтеръ не отвтилъ ничего, разсмялся своимъ сухимъ, непріятнымъ смхомъ, и удалился.

Въ этотъ день Маріана въ первый разъ не дождалась Бергера,— и вернулась изъ парка одна.

——

Ольсонъ понесъ тяжкую потерю. Его неизмнный партнеръ въ шахматы, мстный аптекарь, переселился въ городъ, и Бергеръ остался безъ партнера!

Онъ былъ неутшенъ, а Маріана оказалась на столько безсердечна, что открыто радовалась потер.

— По крайней мр, я избавилась отъ удовольствія смотрть, какъ вы сидите, повсивъ носъ надъ шахматной доской, и притворяетесь глубокомысленными, чтобы не казаться глупыми!— говорила она.

Но Вальтеръ, желавшій и успвавшій попробовать всего на свт, объявилъ, что хочетъ учиться играть въ шахматы, и готовъ замстить аптекаря на весь остатокъ лта. Въ какихъ-нибудь пять минутъ онъ изучилъ ходы, и сталъ играть, но, разумется, очень плохо. Однако, потерпвъ нсколько пораженій, онъ отнесся къ игр серьезно, изучилъ теорію по нсколькимъ англійскимъ и нмецкимъ книгамъ, которыя нарочно для этого выписалъ, и вскор Бергеру пришлось имть дло уже съ сильнымъ противникомъ. Это придавало интересъ игр, и во время продолжительныхъ поединокъ противники научились уважать другъ друга, между ними произошло даже нкоторое сближеніе.

Иногда посл игры, происходившей обыкновенно въ парк, они оставались лежать на трав и подолгу между собой разговаривали.

— А знаешь, что?— сказалъ какъ-то Вальтеръ во время такой бесды.— Я ршился никогда не жениться.

— Почему же теб не жениться?— спросилъ Бергеръ.

— Потому что это нелпость! Чего стоитъ нынче обезпечить и одному себ кусокъ хлба. А тутъ вдругъ придутъ другіе и съдятъ у тебя этотъ кусокъ!

— Другіе? Кого ты называешь другими?

— Жену и дтей.

— Фу, чортъ!— вскиплъ Бергеръ.— Да вдь старыхъ холостяковъ причисляютъ къ вреднымъ животнымъ! Разв ты этого не знаешь? И что же хорошаго сть свой кусокъ въ одиночку?

— Хорошаго то, что одинокому легче жить, какъ люди живутъ,— средствъ больше. Нтъ, а не женюсь. Взгляни на моего отца. У него недурное мсто, и онъ могъ бы прожить свой вкъ припваючи. А, вдь, онъ ужь совсмъ сдой. Отчего? отъ заботъ о деньгахъ для семьи! А, вдь, онъ рдкій семьянинъ и счастливъ въ своемъ брак. Большинству другихъ приходится гораздо круче: ихъ съдаютъ живьемъ и безъ всякаго за это вознагражденія.

— И я тоже останусь холостякомъ!— вскричалъ Хаквинъ, случайно присутствовавшій при разговор.

— Ты?— расхохотался Бергеръ.

— Да, потому что женщины… это такія штуки… такія…

Онъ не зналъ, что сказать, но глубоко презиралъ женщинъ:— по крайней мр, въ этомъ онъ былъ увренъ.

— Ахъ, ты, цыпленокъ! Ужъ лучше молчи!— посовтовалъ Бергеръ, и пошелъ домой.

——

Передъ отъздомъ молодыхъ людей изъ Темте, туда пріхали старики Бьёркъ. Это было ихъ первое посщеніе замужней дочери, раньше имъ никакъ не удавалось вырваться изъ города.

Мадамъ Бьёркъ ужаснулась, узнавъ, что Маріана совсмъ устранилась отъ хозяйства.

— Дитя мое!— вскричала она,— такъ не годится…

Но ‘дитя’ только ласкалось и мило надувало губки. Мама могла видть, что въ дом все въ порядк, и стало быть, осуждать нечего.

— Но, милая Маріана, нельзя же разсчитывать всегда на хорошую ключницу?

— Отчего же? За деньги можно всегда найти…

— А какъ же смотритъ на это Бергеръ?

— Для него это безразлично.

— Это, Богъ знаетъ, что такое! Неужели это теб самой не дико? Ты точно въ гостяхъ.

— Ахъ, мама, охота теб разстраивать меня?!

Тмъ объясненіе и кончилось.

Однако, госпожа Бьёркъ почувствовала передъ Бергеромъ что-то въ род стыда за дочь и потребность задобрить его. Поэтому она стала относиться къ нему съ особеннымъ уваженіемъ и, при всякомъ удобномъ случа, выражала къ нему свою симпатію.

— Я просто удивляюсь теб, Бергеръ!— говорила она.— Твоя жизнь такая дятельная, и сколько пользы ты приносишь всмъ! Неужели тебя не утомляетъ такая постоянная работа?

— Ну, какая это работа!— возразилъ онъ.— Мн приходится только присматривать за другими. Разв это трудъ?

— Однако, Хаквинъ говоритъ, что ты частенько и самъ берешься за косу?

Онъ разсмялся и посмотрлъ на свои загорлыя руки, на которыхъ, однако, мозолей не было.

— Разв такой бываетъ трудъ?— повторилъ онъ.— Я берусь за косу только для своего удовольствія, или чтобы ободрить людей и показать, что я и самъ не боюсь работы. А потомъ я отдыхаю, сколько хочу, такъ что объ утомленіи тутъ не можетъ быть и рчи. Другое дло косить или пахать съ разсвта до потемокъ! Вотъ это трудъ! Въ душ я покланяюсь моимъ батракамъ, но не смю только высказать имъ этого.

Чувствительная барыня прослезилась. Въ его голос были такія особенныя, ласкающія слухъ, ноты… Притомъ, онъ смотрлъ на нее такъ хорошо, точно думалъ про себя: ‘я знаю, ты тоже по своему потрудилась для своихъ дтей, и не хвастаешь этимъ’.

Тесть былъ любезенъ, и только все одобрялъ. Но, въ сущности, ему было скучно, и душа его къ зятю не лежала:— ‘какой-то сентиментальный мужиченко, и больше ничего! и притомъ, какой мщанскій образъ жизни! Къ обду даже не подаютъ вина, а вечеромъ нельзя и въ карты поиграть’…

Изъ вжливости онъ прошелся съ Бергеромъ по полямъ, притворно восхищаясь хлбами.

— Да все это даетъ деньгу!— только это и понялъ онъ во всемъ хозяйств.

Наканун отъзда семьи Бьёркъ шелъ дождь, и посл обда все общество собралось въ гостиной. Недоставало только пропавшаго куда-то Хаквина.

Посл непродолжительнаго молчанія, совтникъ вынулъ изо рта сигару и сказалъ:

— Послушай, Бергеръ, мн бы надо поговорить съ тобой о дл.

— Не угодно ли пройти въ кабинетъ?

Совтникъ оглянулся и убдился, что тутъ только свои…

— Нтъ, зачмъ же? Можно переговорить и здсь.

Онъ только что обдумывалъ, какъ удобне объясниться съ Бергеромъ, наедин, или при остальныхъ членахъ семьи? По зрломъ размышленіи оказывалось, что лучше переговорить при другихъ:— наедин пришлось бы высказываться гораздо откровенне, да и зять почувствовалъ бы себя мене стсненнымъ.

И, кашлянувъ раза два, онъ сказалъ:

— Я просто хотлъ спросить тебя, не можешь ли ты ссудить меня четырьмя тысячами кронъ?

Прохаживавшійся по комнат Бергеръ остановился. Догадливый Вальтеръ поспшилъ уйти.

— Въ настоящее время у меня свободныхъ денегъ нтъ. Весь капиталъ — въ земл,— довольно сухо отвтилъ зять.

— Денегъ не нужно,— проговорилъ старикъ.— Твоя подпись т же деньги…

Бергеръ нахмурился. Для такихъ любезностей онъ былъ совершенно глухъ, и его занимала только сущность вопроса. Такъ вотъ на что онъ, Бергеръ, годенъ! Богатый зять долженъ помочь возвышенію семьи! Ему вспомнились безчисленныя проявленія спси и чванныя замашки молодыхъ господъ Бьёркъ, и вотъ теперь онъ, которымъ они такъ пренебрегали, долженъ помочь имъ взобраться наверхъ, долженъ вынести ихъ на собственныхъ плечахъ, и все это только для того, чтобы они плевали на него сверху внизъ? Н—т, на это они его не подднутъ!

Не дождавшись отвта, тесть заговорилъ снова:

— Можно бы сдлать заемъ съ постепеннымъ погашеніемъ въ сберегательной касс. Нужно только поручительство.

— А по моему, нтъ никакого основанія длать такой заемъ!— возразилъ Бергеръ.

Старикъ даже усмхнулся на такое наивное замчаніе.

— Основанія-то есть, и даже весьма вскія!— сказалъ онъ.— Но, разумется, ты не можешь знать настоящаго положенія моихъ длъ.

— О, нтъ, я знаю ихъ вполн достаточно, чтобы судить о безразсудств займа. У васъ вдь точно опредленное жалованье, котораго вамъ не хватаетъ, говорите вы. Изъ чего же вы будете погашать заемъ?

Это было сказано сухимъ, дловымъ тономъ, производившимъ непріятное впечатлніе. Тесть съ трудомъ удержался отъ рзкаго возраженія, и въ комнат на нсколько минутъ воцарилось неловкое молчаніе.

— Какъ бы тамъ ни было,— сказалъ, наконецъ, совтникъ,— а фактъ тотъ, что мн необходимо уплатить по нсколькимъ векселямъ и еще содержать въ Упсал трехъ студентовъ.

Бергеръ сдлалъ нсколько шаговъ по комнат, и остановился, обернувшись къ Карлу.

— Я хотлъ бы поговорить съ твоимъ отцомъ, Карлъ,— сказалъ онъ.— Оставь насъ, пожалуйста.

Тотъ поднялся съ недовольнымъ видомъ и гордо вышелъ изъ комнаты.

— Скажите, неужели вы серьезно думаете оставить въ университет всхъ трехъ вашихъ сыновей? Съ вашими ли средствами содержать трехъ молодыхъ людей съ такими привычками?— Это мудрено!

— Но, Господи Боже мой, что же, ты хочешь, чтобы я длалъ? Когда Господь далъ дтей, нельзя же ихъ вышвырнуть на улицу.

— Разумется, нельзя. Но не всякій отецъ обязанъ давать своимъ сыновьямъ высшее образованіе.

— Но разъ мои мальчики выбрали такую карьеру…

— Такъ пусть сами себя и содержатъ.

— Ты самъ очень хорошо знаешь, что въ нашемъ университет съ пустыми руками не пробиться!— съ неудовольствіемъ возразилъ старикъ.

— Такъ имъ надо было выбрать себ другое поприще.

— Только потому, что ихъ отецъ не хочетъ похлопотать для нихъ?

Бергеръ насупился больше прежняго, но смолчалъ.

— Нтъ, Бергеръ, я не такой эгоистъ!— съ достоинствомъ прибавилъ совтникъ.

— Однако, поймите же, что только въ тхъ случаяхъ и стоитъ хлопотать, когда у молодого человка есть особыя способности и охота къ ученью…

— У моихъ сыновей есть и то, и другое!

— У Вальтера и Хаквина — еще пожалуй, но что касается Карла… Неужели вы въ самомъ дл думаете, что онъ сидитъ въ университет ради науки? Да, вдь, онъ ровно ничего не длаетъ. Въ чемъ выражается его призваніе къ медицин? Я думаю, у него такое же призваніе въ ней, какъ и къ кузнечному или шорному ремеслу!

— Надюсь, ты не воображаешь, что я намренъ сдлать изъ моего сына какого-нибудь кузнеца, или шорника?

— Нтъ, такое занятіе показалось бы вамъ унизительнымъ, да онъ и не съумлъ бы выучиться ремеслу.— Ну-съ, а подумали ли вы, сколько еще времени останется онъ въ Упсал, и во что вамъ это обойдется, если онъ будетъ продолжать заниматься съ такимъ же рвеніемъ, какъ теперь?

— Господи!.. Будемъ лучше говорить о чемъ-нибудь другомъ!— взмолился тесть.

— Съ удовольствіемъ!— согласился зять.

Опять оба замолчали. Совтникъ размышлялъ о безстыдств мужиковъ. Съ этимъ, напримръ, положительно нельзя имть никакого дла. Да онъ даже хуже, чмъ можно было ожидать…

Маріана низко склонилась надъ своей работой и украдкой плакала. Мать съ нервной торопливостью вязала крючкомъ, и два красныхъ пятна горли на ея щекахъ. Бергеръ отошелъ къ окну и сталъ смотрть на продолжавшійся ливень.

— Мы, однако, отклонились отъ вопроса,— возобновилъ совтникъ нападеніе.— Согласенъ ты поручиться за меня, или нтъ?

Бергеръ обернулся.

— Я въ жизни моей никогда ни за кого не ручался,— сказалъ онъ сдержанно.— Впрочемъ, согласенъ поручиться за васъ, но только въ томъ случа, если вы изложите мн вс ваши денежныя дла, и я не найду другого выхода изъ вашего положенія.

Совтникъ такъ вскинулъ голову, точно ему чмъ-нибудь швырнули въ лицо. Каково?! Каковъ тонъ, а? Этотъ мужикъ берется проврять и указывать… Нтъ, это уже хуже безстыдства!

Тмъ не мене, онъ отвтилъ спокойно:

— Мои дла будутъ въ порядк, когда мн удастся отдлаться отъ векселей. Заемъ съ постепеннымъ погашеніемъ устроитъ все какъ нельзя лучше!

— Сомнваюсь,— возразилъ зять.— Вамъ придется длать новые займы, потому что содержаніе студентовъ вамъ не по средствамъ. Да и нужно ли давать имъ такъ много? Когда молодые люди все получаютъ даромъ, они не привыкаютъ къ труду и не получаютъ врнаго понятія о цнности денегъ. Наконецъ, въ самомъ основаніи здсь ложь: долги образуются, благодаря тратамъ молодыхъ людей, а векселя падаютъ на вашу исключительную отвтственность. Это значитъ пріучать мальчиковъ къ безпорядку. Нтъ, пусть-на научатся жить по средствамъ, трудиться и сами отвчать за свои поступки. Такъ-то будетъ лучше.

— Жить по средствамъ? Да они и такъ живутъ очень скромно. Не голодать же имъ!

— О, до голоду еще далеко. Я, напримръ, слышалъ, что Вальтеръ нанимаетъ дв комнаты…

— До этого никому нтъ дла! Онъ нанимаетъ вторую комнату на деньги, которыя зарабатываетъ уроками.

— Могъ бы и жить на этотъ заработокъ, отказавшись отъ вашей помощи. А Карлъ тоже даетъ уроки?

— Нтъ.

— То-то! Небойсь, пока можно получать деньги изъ дому, онъ и не попробуетъ трудиться.

— Чего же ты требуешь отъ него?

— Я требую, чтобы онъ понялъ, что не иметъ права разорять семью. У меня былъ пріятель въ Упсал, который почти исключительно самъ содержалъ себя съ шестого класса гимназіи. А это былъ слабый мальчикъ, которому слдовало бы поберечь себя. Во всякомъ случа, я на этихъ дняхъ буду въ город, и мы можемъ возобновить этотъ разговоръ…

На этомъ этотъ разговоръ и прекратился.

— Не плачь!— сказалъ Бергеръ черезъ нсколько времени, оставшись съ Маріаной наедин.— Раньше, или позже, а это должно было когда-нибудь случиться. Вы жили, точно дти богача, а за такіе поступки приходится расплачиваться. Я знаю, что твоему отцу приходится возиться съ огромнымъ долгомъ… Не понимаю только, какъ это онъ выпутается.

— Но, Бергеръ, ты вдь богатъ… Отчего же ты не поможешь ему?

— Потому что я никогда не поступаю вопреки своимъ убжденіямъ. Если имъ будетъ угодно посвятить меня въ свои дла и послушаться моихъ совтовъ, тогда я къ ихъ услугамъ.

— Но, подумай, каково пап подчиняться теб! Отчего теб не выказать ему полнаго доврія? Вдь онъ не обманетъ же тебя…

— Маріана,— сухо остановилъ ее Бергеръ,— въ мои дла прошу тебя не соваться.

Ударъ былъ тяжелый. Въ первый разъ пришлось ей почувствовать послдствія полной отчужденности отъ длъ мужа. Онъ сказалъ ‘мои’! У нея самой никакихъ длъ въ дом не было!

Но она увидла въ этомъ намекъ, котораго также не было: намекъ на то, что она безприданница. И она почувствовала себя уязвленной въ самое больное мсто! Слезы тотчасъ же прекратились, цлый вечеръ она не сказала съ мужемъ ни слова, даже посл отъзда родителей она долго еще дулась, ожидая, что Бергеръ придетъ просить прощенія.

Но Бергеръ длалъ видъ, что ничего не замчаетъ, и не заикался о прощеніи.

Въ слдующее воскресенье онъ похалъ въ городъ. Маріана знала, что у него должно было состояться окончательное объясненіе съ ея отцомъ, и сгорала отъ нетерпнія узнать, чмъ оно кончилось. Но, вернувшись домой, Бергеръ не разсказалъ ничего, спокойно передалъ ей поклоны отъ родныхъ, держалъ себя, какъ всегда, и длалъ видъ, что совсмъ и не замчаетъ надутаго вида жены. А Маріана такъ жаждала примирительной сцены! Она съ такой увренностью ожидала ея! За вс послдніе дни она была такъ холодна къ Бергеру… Неужели же онъ въ самомъ дл такъ равнодушенъ, и даже не страдаетъ отъ этого?

Она все время утшала себя мыслью, что, по возвращеніи изъ города, онъ попроситъ у нея прощенія. Но этого не случилось. Онъ не сказалъ, какъ она ожидала: Маріана, я сдлалъ по твоему. Я не могу жить безъ твоей любви.

Спокойно слъ онъ къ столу и лъ съ большимъ аппетитомъ. Она почти ничего не ла. Онъ оказывался совсмъ безсердечнымъ! Маріана негодовала въ душ и глубоко оскорблялась такимъ равнодушіемъ. Но хуже всего было то, что, не смотря ни на что, ей самой такъ хотлось примириться, а сдлать это, не поступившись своимъ достоинствомъ, было невозможно. Между тмъ, было ясно, что онъ въ состояніи выдерживать борьбу и дни, и недли… Она обдумывала сотни плановъ нападенія, но вс они оказывались никуда не годными и должны были разбиться о его невозмутимость. Ей пришло въ голову разрыдаться и сдлать шумную сцену, но она во-время сообразила, что онъ тогда просто уйдетъ изъ комнаты, это можно было предсказать наврняка.

Когда обдъ кончился, онъ всталъ изъ-за стола и подошелъ къ окну, какъ длалъ это обыкновенно. Она знала, что черезъ минуту онъ уйдетъ! Голова у нея закружилась, и, вдругъ, заглушая въ себ острый стыдъ, она направилась къ мужу.

Она подходила робкими, нершительными шагами. Сердце у ней сильно билось, и она была уврена, что Бергеръ слышитъ это біеніе. Но онъ не оборачивался,— только мелькомъ взглянулъ въ сторону и продолжалъ смотрть на дворъ. Тогда она сдлала послдній шагъ, и, вся пунцовая отъ стыда, обвила рукой шею мужа.

И таково мужское самомнніе! Онъ даже вовсе не былъ удивленъ, а совсмъ спокойно обнялъ ее, точно такъ тому и слдовало быть!

— Итакъ, ты дулась на меня цлыхъ четыре дня?— сказалъ онъ, улыбаясь.

Она почувствовала себя такой маленькой, безпомощной. Ей пришло въ голову, что онъ смотритъ на нее снисходительно, какъ на крошечную букашку… Но это вздоръ, онъ долженъ сдаться! И, обнявъ его другой рукой, она заглянула ему въ глаза и улыбнулась самой обворожительной улыбкой.

— Въ другой разъ, ты, пожалуйста, этого не длай, моя милая!— продолжалъ онъ добродушно.— Иначе — теб выпадаетъ на долю двойной трудъ: сначала ссориться, а потомъ мириться! Притомъ, вдь это должно быть непріятно. Зато теперь ты сама знаешь, много ли толку дуться на меня.

Говоря это, онъ смялся, а она не знала, что и сказать, и только боялась, какъ бы онъ не ушелъ отъ нея. Но этого онъ не сдлалъ и, наконецъ, поцловалъ ее.

Во время размолвки съ мужемъ, ея единственнымъ собесдникомъ въ деревенской глуши, Маріана испытала такую нестерпимую скуку, что теперь, помирившись, была только рада, и уже не думала о понесенномъ пораженіи. Она даже не стала спрашивать мужа о результат переговоровъ съ отцомъ. Она убдилась, что не въ силахъ заставить мужа поступать, какъ ей было угодно, и не желала новыхъ униженій.

Но если она воображала, что, примирившись съ Бергеромъ, воскреситъ медовый мсяцъ, то въ этомъ она сильно ошибалась. Оказывалось, что она сама порядкомъ остыла. А Бергеръ былъ все тотъ же. Управленіе имніемъ, дла въ приходскомъ совт и многое другое отнимали большую часть его времени, и только за обдомъ, да по вечерамъ онъ. оставался съ нею. Но и этимъ временемъ она пользовалась довольно слабо:— ей надоло прибгать къ хитростямъ и кокетству и ухаживать за нимъ! Она и то цлый годъ прилагала, кажется, такія же усилія, чтобы увлечь его, какія употребляетъ буксирный пароходъ, чтобы сдвинуть тяжелую баржу. Теперь она чувствовала себя слишкомъ усталой! Онъ лъ, спалъ, шутилъ и ласкалъ ее съ такимъ прозаическимъ спокойствіемъ, съ такимъ довольствомъ жизнью, что становилось тоскливо видть такое благополучіе. Это отсутствіе въ немъ стремленія къ лучшему внушало ей даже презрніе! Для нея это однообразіе деревенской жизни становилось, наконецъ, невыносимымъ. Дни тянулись безъ конца. Цлая вчность была между завтракомъ и обдомъ, между обдомъ и ужиномъ. Ей казалось, что она дремлетъ въ какой-то безлюдной пустын. А онъ превесело разгуливаетъ себ по двору съ толстой палкой въ рукахъ и Фогомъ, точно человкъ, ведущій самый беззаботный образъ жизни. Рукодлье и романы надоли ей до смерти, она просто погибаетъ отъ скуки. А онъ и не замчаетъ этого…

Такое отсутствіе интересовъ высшаго порядка свидтельствуетъ объ ограниченности его ума! Это очевидно.

Маріана уже начинала считать себя несчастной.

Ее выводило изъ себя, что онъ могъ увлекаться своими хозяйственными длами до глупости. Его интересовали удой коровъ и воспитаніе лошадей, онъ могъ съ увлеченіемъ говорить о коровахъ, его глаза сверкали, когда онъ восклицалъ:

— Маріана! Посмотри на эту чудесную корову! Какая породистая головка! Просто красавица!

И Маріана смотрла, и видла передъ собой глупйшее, неуклюжее животное, которое таращило на нее свои безсмысленныя глазища! Отъ этакой прелести можно было убжать съ крикомъ, если бы не стыдъ быть осмянной! Красавица! Корова красавица! Господи!

Въ конц-концовъ она уже начинала чувствовать къ Бергеру гадливость за то, что онъ не понималъ красоты и осмливался называть красавицами коровъ! Ей противно было выходить изъ дому,— такъ увлекательны были эти ‘красавицы’, которыхъ, притомъ, было столько, что мудрено было не увидть ихъ.

Съ удивленіемъ смотрла теперь Маріана на Бергера. Какъ она могла такъ долго увлекаться имъ? Гд у нея были глаза, когда она принимала его за умнаго человка и не видла его ограниченности? Да, она ошибалась! Теперь же судитъ о немъ здраво: у него мелкая душа, онъ довольствуется окружающей его дйствительностью, потому что не развить и не знаетъ лучшаго, ея же, Маріану, онъ никогда не понималъ и не пойметъ!

Маріана достигла высшей точки романтизма: она была непонята и въ одиночеств!

VIII.

Постепенно между Маріаной и Бергеромъ прокралось охлажденіе, а за нимъ и равнодушіе. Жизнь превратилась для Маріаны въ ничто. Адобавокъ она начала ощущать какое-то странное въ ея года опасеніе старости. Разсматривая въ зеркал свое красивое лицо, она стала постоянно думать о томъ, что настанетъ время, когда свжія краски на этомъ лиц увянутъ, и красота исчезнетъ… Вдь молодость пройдетъ, пройдетъ безвозвратно. А что ей дала эта молодость? Ничего! И неужели такъ и дать ей пройти и такъ-таки ничего и не получить съ нея, когда эта молодость столько должна ей — цлыя богатства?

А время все шло, медленно, но неудержимо, какъ сыплется между пальцами сухой песокъ, котораго нельзя удержать въ горсти. Да, оно проходило съ убійственнымъ однообразіемъ, но безостановочно. Такъ пройдутъ цлые годы! И что же останется отъ нихъ? Ничего! Ничего!

Единственнымъ развлеченіемъ Маріаны, попрежнему, были романы, замнить ихъ было нечмъ. Ей приходилось довольствоваться тмъ, что давали книги, и упиваться горемъ и радостями героинь, съ которыми ее соединяло воображеніе. Такъ, дитя сосетъ собственный палецъ, и если не находитъ въ немъ пищи, то получаетъ все-таки нкоторое утшеніе.

Однажды, въ конц сентября, Маріана сидла, поджавши ноги, на диван. Въ комнат было жарко и сильно пахло геліотропомъ. Въ рукахъ у Маріаны была одна изъ ея любимыхъ книгъ, которую она перечитывала уже въ двадцатый разъ. Романъ этотъ такъ подходилъ въ ея понятіямъ о жизни. Притомъ, онъ былъ такой восхитительно-грустный, такой нравственный, что на душ становилось свтле, когда его почитаешь! Мстами ей казалось, что она читаетъ свою собственную біографію.

‘Дикъ крпче прижимаетъ меня къ своей широкой груди. Ночной втеръ вздыхаетъ. Можетъ быть, онъ покачиваетъ на своихъ крыльяхъ измученную душу и несетъ ее въ далекую страну вчнаго успокоенія? Этотъ втеръ цлуетъ склоняющіяся. розы и нашептываетъ намъ загадочныя, сказки, которыхъ мы, впрочемъ, не понимаемъ и не слушаемъ.

— О, Дивъ!— говорю я.— Мн бы хотлось къ Богу, я желала бы теперь умереть. Никогда, больше я не буду такъ счастлива, какъ теперь!

Дикъ вздрагиваетъ всмъ своимъ мощнымъ тломъ.

— Не говори о смерти, дорогая!’

Какая поэзія! Какой языкъ! Ночной, втеръ покачиваетъ душу, вздыхаетъ, и. цлуетъ! И этотъ прекрасный, мощный Дикъ! Все это такъ увлекало Маріану.

Она такъ зачиталась, что воображала себя героиней романа, которую угнетаетъ злая судьба. Вдь въ настоящихъ, идеальныхъ, романахъ никогда не бываетъ ни вины, ни ошибокъ, ни отвтственности. Судьба, злая судьба, угнетаетъ безпорочную героиню, у которой такой грубый, неотесанный мужъ — только и всего!

Она подняла голову и оглянулась. Вся комната показалась ей точно въ туман, передъ утомленными ея глазами мелькали въ пространств маленькія черныя буквы. Ея лобъ горлъ…

Она отвела рукой ниспавшіе на лобъ волосы, откинулась на спинку дивана и уронила руки съ раскрытой книгой на колни.

Ей не хотлось ни о чемъ думать, но смутныя представленія сами собой собирались въ ея ум и строились въ мысль, точно солдаты.

Какова была эта мысль? Почему ей стало точно стыдно такой мысли, почему она попыталась отогнать ее?

Ей не въ чемъ было упрекать себя. Книга была хорошая, даже съ религіознымъ направленіемъ, въ ней не было ни одной грязной мысли, ни одного грубаго слова… Что же дурного могла навять такая книга? Просто Маріана чувствуетъ себя усталой и несчастной. Ей тоже хочется умереть, какъ той героин, потому что ея никто, никто не понимаетъ! И она же еще стыдится такой, совершенно естественной, мысли!

Она такъ умилилась сама надъ собой, что изъ глазъ потекли слезы. Это были праздныя слезы, которыя не находили себ лучшаго примненія, и текли он отъ нечего длать.

Маріана такъ замечталась, что даже не разслышала стука колесъ, раздавшагося на двор. Впрочемъ, она никогда не радовалась гостямъ, какіе у нея бывали. Она ненавидла своихъ степенныхъ сосдокъ, которыя вчно ставили ее въ затруднительное положеніе своими разспросами о хозяйств, о молочницахъ, о садоводств. Съ ними было скучне, чмъ въ одиночеств.

Но вотъ послышались въ столовой скорые шаги, дверь распахнулась, и на порог показался Бергеръ. Она равнодушно взглянула на него.

Онъ былъ блденъ отъ волненія, но глаза его сверкали радостью.

— Пріхалъ Павелъ!— проговорилъ онъ голосомъ, въ которомъ слышалось едва сдерживаемое удовольствіе.

— Павелъ!— повторилъ онъ, замчая, что Маріана точно не понимаетъ его.

— Какой Павелъ?

— Ахъ, Маріана!— вскричалъ онъ съ упрекомъ. Какъ она могла забыть то, что онъ ей разсказалъ, какъ она могла оставаться равнодушной къ его, такой большой, радости?

Она поднялась и вопросительно смотрла на мужа. Бурная радость такого спокойнаго человка, какъ онъ, озадачивала ее.

— Какъ, ты забыла то, что я теб разсказывалъ о Павл Сандел?— вскричалъ онъ.

— Ахъ, бархатная блузка?

— Именно…

Бергеръ овладлъ ея рукой и, не давъ ей даже взглянуть на себя въ зеркало, увлекъ ее въ залу. Его веселье заразило и ее. Она вошла въ залу, смясь, съ всклокоченными волосами и влажными глазами.

У стола стоялъ какой-то господинъ, врне, юноша,— такъ онъ былъ нженъ и женоподобенъ.

— Вотъ моя жена!— провозгласилъ Бергеръ.

Маріана немножко сконфузилась своего неряшливаго вида. Этотъ господинъ показался ей такимъ изящнымъ, красивымъ… Какъ досадно, что ей не дали времени позаботиться о своемъ туалет.

— Очень рада съ вами познакомиться!— проговорила она очень любезно.— Какъ мило съ вашей стороны было разыскать насъ!

У него была нжная, маленькая рука, такая же нжная, какъ и ея. Онъ былъ такъ строенъ, хотя и довольно слабаго сложенія. Его большіе, блестящіе глаза были немного прикрыты вками, точно онъ былъ очень утомленъ. Цвтъ лица блденъ и такъ нженъ, что кожа казалась прозрачной, черные маленькіе усики еще боле оттняли эту блдность. Не смотря на болзненный видъ, онъ былъ красивъ, а платье, особенно модный длинный сюртукъ, изобличали въ немъ привычнаго щеголя.

— Я съ трудомъ врю своимъ глазамъ,— заговорилъ онъ мягкимъ, пвучимъ голосомъ.— Я и не подозрвалъ, что Бергеръ женатъ. Я узналъ объ этомъ только вчера отъ его матери… А я-то спшилъ сюда въ надежд предъявить на Бергера вс мои прежнія права!

— Права?— улыбнулась Маріана и прибавила, обращаясь къ мужу:— Вы что-то противъ меня затваете, Бергеръ?

— Не начинайте междоусобной войны!— засмялся Павелъ.— И знаете ли, что, госпожа Ольсонъ? Не лучше ли, чмъ воевать, мы его между собой подлимъ. Вдь всего его, цликомъ, я, все равно, вамъ не уступлю.

— Посмотримъ, посмотримъ, что вы станете длить!— сказала Маріана, приглашая гостя садиться.

Вс трое сли.

— Вотъ какія условія предлагаю я для заключенія мира. Прежде всего, не согласитесь ли вы ненавидть меня какъ можно меньше? Вдь Бергеръ, наврное, находится подъ нкоторымъ дипломатическимъ давленіемъ…

— Вы язвите во время мирныхъ переговоровъ! Хорошъ дипломатъ!..

— Еще поглядимъ, хорошъ ли! Ну-съ, такъ согласны на первый пунктъ?

— Согласна!

Они потрясли другъ другу руку. Бергеръ смялся въ бороду.

— А ты все такой же, Павелъ!— сказалъ онъ, улыбаясь. Такой же юноша, какимъ и ухалъ.

— Да, мн даютъ не боле двадцати лтъ! Въ конц концовъ это даже обидно!

— Ну, а твоя жена?— уже серьезно спросилъ Бергеръ.— Разв она не съ тобой?

— Уже два года, какъ я вдовецъ, — отвтилъ Павелъ, и лицо его вдругъ приняло выраженіе какого-то утомленія, или скуки, причемъ у рта появились дв складочки, какъ у женщины, которой молодость уже проходитъ.

Съ минуту хозяева молчали.

— Ты никому не писалъ?— спросилъ Бергеръ.

— Со смерти матери — никому.

— А товарищамъ по Упсал?

— Ни имъ, никому! Жизнь такъ измняетъ людей… Ни они не поняли бы меня, ни я — ихъ.

— Но меня же ты, однако, разыскалъ, а я вдь тоже жилъ и измнялся.

— Ты совсмъ другое дло. Разв намъ нужна общность взглядовъ? Мы росли вмст и взаимно связаны воспоминаніями. Ни одинъ изъ насъ не можетъ думать о прошломъ, не вспомнивъ о другомъ. Кром того, насъ связываетъ не сходство, а противоположность характеровъ,— это, такъ сказать, законъ пополненія. Если же я не писалъ и теб, то только потому, что письма не могли замнить для насъ живого общенія. Терпть не могу писемъ!.. Но я часто скучалъ по теб, чего, врно, съ тобой не было.

Въ его глазахъ сверкнула при этихъ словахъ какая-то печальная иронія.

— Скучать-то я не скучалъ,— признался правдивый Бергеръ,— но я частенько о теб думалъ.

— Въ томъ-то и разница между нами, — усмхнулся Павелъ.— Ты не умешь скучать, потому что всегда доволенъ тмъ, что у тебя есть, а мн нравится только то, чего у меня нтъ.

— Не врь ему, Маріана! У него страсть клеветать на самого себя.

— Зачмъ же это ты поселяешь въ своей жен недовріе къ своему старому другу? Дорогая мадамъ Ольсонъ, отнеситесь, пожалуйста, ко мн все-таки съ симпатіей, что бы ни наговаривалъ этотъ Бергеръ! Коли вы его жена, не могу же я относиться къ вамъ, какъ къ чужой.

— Да я вамъ и не чужая!— отозвалась Маріана.— До нкоторой степени я знакома съ вами столько же времени, какъ и съ Бергеромъ, потому что первое, о чемъ онъ мн разсказалъ, было о васъ.

Въ глазахъ Павла сверкнули огоньки.

— Вотъ какъ! Ай да старый Бергеръ, ты тоже все прежній… Какъ же это ты могъ вспомнить обо мн въ такую минуту?

Онъ протянулъ другу свою тонкую, блую руку, и тотъ крпко пожалъ ее.

— Ну, какъ тебя приняла моя мать?— спросилъ Бергеръ, чтобы перемнить разговоръ.

— Расплакалась и принялась варить кофе. Потомъ угостили меня яичницей съ ветчиной… Точь въ точь, какъ бывало прежде! Яичница шипла и подпрыгивала на сковород, а я наслаждался зрлищемъ и запахомъ, напоминавшими мн прошлое. Жаль только, что вкусы мняются, и что я не могъ, какъ слдуетъ, пость ветчины… Въ остальномъ все оказалось то же, какъ и встарину,— недоставало только тебя.

— Да, да. Я очень люблю бывать у моей матери… Тамъ все остается по старому.

— Ну, а въ избушк моей покойной матери все измнилось. Живутъ тамъ теперь чужіе люди, въ огородик, который она держала въ такомъ порядк, репейникъ да крапива. Смйся, пожалуй, но признаюсь, видъ этого запустнія рзанулъ меня по сердцу, какъ ножомъ. Точно я во второй разъ узналъ объ ея смерти…

Бергеръ кашлянулъ, точно что-то засло у него въ горл. Вдь и въ саду его матери выростетъ когда-нибудь репейникъ и крапива!

— Я уговаривалъ твою мать, Бергеръ, хать къ теб со мной. Но она почему-то не захотла.

Бергеръ покраснлъ, точно его уличили въ позорномъ поступк, но не сказалъ ничего.

— Впрочемъ, она теперь занята тканьемъ!— прибавилъ Павелъ.— Ткацкій станокъ и прялка все попрежнему ея врные друзья… Она ткетъ что-то для тебя.

Опять Бергеръ промолчалъ, точно чего-то конфузясь. Павелъ съ любопытствомъ посмотрлъ на него, и, сообразивъ, что надо перемнить разговоръ, обратился въ Маріан.

— Какъ же вамъ живется, мадамъ Ольсонъ, въ деревенской глуши?

— Такъ себ!— отвтила она.— Бергеръ часто и долго бываетъ на работахъ, безъ него, конечно, немножко скучновато… Какая страшная тишина бываетъ здсь иногда! А то все хорошо.

— Могу себ представить,— усмхнулся онъ.— Но въ послднее время я такъ стремлюсь къ тишин и покою, что деревня представляется мн раемъ.

— Ну, ужъ ты бы не сталъ жить въ деревн!— усомнился Бергеръ.

— Я-то? Да я готовъ поступить даже въ монастырь, еслибъ только нашелся настоящій старинный монастырь съ благочестивыми монахами.

— Ну, такого у насъ не найдешь!

— Но тишину-то, по крайней мр, тамъ найду, и это уже очень много! Вдь я сколько кочевалъ-то! Весной въ Италіи, зимой въ Париж, лтомъ на Альпахъ, осенью на Рейн. Да еще одну зиму мы провели въ Алжир, а другую на Корсик. У жены, вдь, была чахотка…

— Сколько вы перевидали!— позавидовала Маріана.

— А знаете ли, вдь свтъ однообразенъ. Везд одно и то же.

— Стыдитесь! вы разочарованы?

— Нтъ, мн просто надоло повиноваться свистку паровоза. Мн бы хотлось пожить вашей жизнью, наедин съ моими книгами и съ самимъ собой. Вдь я еще никогда не испытывалъ настоящаго спокойствія. Это очень заманчиво.

— А вы любите книги?

— Я живу для книгъ!

— Воображаю, сколько ты прочелъ за это время!— вставилъ Бергеръ.

— О, жизнь такъ глупо устроена, что ничего не успваешь сдлать. Приходится либо жить, либо учиться… Я попробовалъ было смшать эти два занятія, и вышла чепуха. Нтъ, ужъ что-нибудь одно: либо жизнь, либо книги!

— Какія глупости!

Павелъ засмялся.

— А вы замтили, какъ освжающе дйствуетъ это его ‘глупости’?— обратился онъ въ Маріан.— Точно хорошій душъ, отъ котораго сейчасъ же трезвешь. Я только-что задавалъ себ вопросъ, сохранилъ ли онъ привычку говорить это слово.

— Я принялъ эту привычку только въ разговорахъ съ тобой,— сказалъ Бергеръ, смясь.— Ты пріхалъ, и слово опять потребовалось.

— Ничего, братъ, не подлаешь, приходится оставаться такимъ, каковъ я есть. Вотъ ты — такъ другое дло! Мн кажется, ты сталъ еще боле Бергеромъ Ольсономъ, чмъ прежде. Мадамъ Ольсонъ,— неожиданно обратился онъ въ ней,— не правда ли, Бергеръ замчательно красивый мужчина?

Маріана покраснла.

— Какой вопросъ!— возразила она.— Я его жена, и обязана находить его красивымъ…

— Если бы я былъ женщиной, я бы также находилъ это, даже и вопреки обязанностямъ.

— Конечно!

Бергеръ казался совсмъ сконфуженнымъ, а Павелъ поддразнивалъ его. Но вдругъ онъ сталъ серьезенъ.

— А знаешь ли, Бергеръ,— сказалъ онъ.— До встрчи съ твоей матерью я лелялъ одну пріятную мечту.

— Какую?

— Что ты купилъ имніе, въ этомъ я былъ увренъ. Это такъ же неизбжно для тебя, какъ обрости бородой! Но никакъ не ожидалъ я, чтобы ты усплъ еще и жениться. Я думалъ, что на это у тебя не хватитъ времени!

— Въ чемъ же бда, что я женился?

— А вотъ въ чемъ: я хотлъ нанять у тебя комнатку и провести здсь зиму.

— Здсь?

— Да. Я сталъ похожъ на старый чемоданъ, истерзанный всми кондукторами земного шара. Такой чемоданъ надо положить въ покойное мсто, а то онъ развалится.

— Понимаю. Но почему же ты не можешь поселиться у меня и теперь, когда я женатъ?

— Онъ еще спрашиваетъ! Третій въ гнзд двухъ воркующихъ голубковъ! Нтъ, это ужъ не годится!

— Глупости! Время воркованья давно прошло. Вдь мы женаты уже больше года.

Павелъ взглянулъ на Маріану съ комическимъ сожалніемъ.

— Мн вы не помшаете!— смясь, отозвалась она.

— Нтъ, помшаю и буду лишнимъ, тогда какъ у холостого я могъ поселиться съ спокойной душой и зналъ бы, что я только развлекаю его… Ахъ, не знала матушка Ола Ольсонъ, какой пинокъ дала она старому чемодану, сообщивъ о женитьб Бергера.

— Однако, вы любезны!— замтила Маріана.— Сударыня, есть огорченія, заставляющія человка забываться! Я разсчитывалъ найти друга тамъ, гд оставилъ его, узжая, а вы успли похитить его! До любезностей ли теперь?

— Но вы неправы! Заманчивость жизни въ этой глуши могла только увеличиться отъ моего присутствія.

— Браво, Маріана!— поддержалъ ее мужъ.

— Не упрашивайте: у меня нтъ силъ противостоять искушенію…

— Слушай же!— настойчиво сказалъ Бергеръ.— У насъ для гостей въ мезонин цлыхъ четыре комнаты. Если он теб не по вкусу, есть еще отдльный флигелекъ съ двумя большими комнатами, выстроенный для управляющаго, котораго я не держу.

— И мн позволятъ поставить свою мебель?

— Даже перестроить флигель, если теб. захочется!

— Принимаю! Только съ тмъ, чтобы ужъ мн не мшали устроиться такъ, какъ я хочу.

— Разумется.

— Не разочаруйтесь только,— замтила Маріану — Вы привыкли къ свтской, разсянной жизни, къ музык, театру, искусству. Здсь вамъ покажется очень скучно!

— О, мн нуженъ только покой, и покой.

Послднія слова вырвались у него съ тоской, странно противорчившей шутливому тону, какимъ онъ говорилъ все время.

Бергеръ съ удивленіемъ посмотрлъ на него. Теперь Павелъ сидлъ сгорбившись, съ безсильно опущенными руками, точно сломленный горемъ, или страшной усталостью. Бергеру стало жаль его. Онъ понялъ, что его другу въ самомъ дл нуженъ покой, и что нервное возбужденіе придавало ему по временамъ только кажущіяся силы.

— Какъ я радъ, что ты пріхалъ, сказалъ онъ съ своей обычной сердечностью.— Теб будетъ полезно пожить у насъ.

Павелъ взглянулъ на друга съ глубокой благодарностью. Въ первый разъ онъ вполн открылъ глаза, и Маріана была просто поражена красотой этихъ глазъ. Обыкновенно они прятались подъ полуопущенными вками и скептически поглядывали сквозь длинныя рсницы, теперь въ нихъ не было и тни скептицизма. Дтскимъ прямодушіемъ и горячимъ чувствомъ свтились эти прекрасные глаза, когда Павелъ проговорилъ:

— Да, Бергеръ, давно нужно было мн вернуться сюда, чтобы возл тебя отогрться.

IX.

Съ какимъ-то истерическимъ увлеченіемъ занялся Павелъ устройствомъ своего новаго жилища. Все должно было длаться сейчасъ же, не откладывая ни на минуту…

Онъ не говорилъ и не думалъ о чемъ либо другомъ. Казалось, онъ раздувалъ свое увлеченіе, чтобы не поддаться обычному равнодушію и не застыть въ немъ. Чмъ-то искусственнымъ, нездоровымъ отдавала такая подвижность.

Мебель и обойщики были выписаны изъ столицы. За нкоторыми вещами Павелъ самъ създилъ въ Копенгагенъ. Вещей оказалось такъ много, что потребовался весь его утонченный вкусъ, чтобы разобраться и съ толкомъ размстить эти накупленные, съ дтской жадностью, предметы роскоши. А сколько тутъ было еще вывезенныхъ изъ путешествій всякихъ рдкостей и предметовъ искусствъ.

Но онъ ухитрился найти мсто всему, всмъ былъ доволенъ и со всми обращался такъ привтливо, что въ самое короткое время сдлался въ Темте общимъ любимцемъ. Прислуга, которой онъ щедро раздавалъ ‘на водку’, просто боготворила его.

— А много ли я даю?— удивлялся онъ.— Но они совсмъ не привыкли грабить туристовъ, и довольны всякой бездлицей. Чистый барышъ вернуться на родину!

Онъ желалъ поразить друзей своимъ умньемъ устраиваться, хотлъ щегольнуть уже готовой обстановкой и съ комической ревнивостью заботился о томъ, чтобы ни Бергеръ, ни Маріана не увидли чего-либо прежде, чмъ все не будетъ приведено въ порядокъ.

Павелъ Сандель былъ завзятый эстетикъ. Его единственной религіей было поклоненіе красот, а настольной книгой ‘Агасферъ въ Рим’ Гамерлинга. Такого Нерона онъ понималъ! Но увлеченіе искусствомъ, какъ и вс его увлеченія, миновало, оставивъ по себ лишь привычку и выработанный вкусъ. Теперь ему доставляло наслажденіе заставлять другихъ покланяться богамъ, къ которымъ онъ самъ уже охладлъ. Чужіе восторги напоминали ему объ его собственныхъ, минувшихъ, восторгахъ.

Въ его характер была какая-то сознательная наивность. Всецло онъ никогда и ничему не отдавался душой, но тмъ не мене это не мшало ему увлекаться, не смотря на сознаніе краткости и призрачности увлеченія. Потому-то онъ и раздувалъ въ себ порывы энтузіазма, ясно сознавая, что малйшее охлажденіе тотчасъ же погаситъ весь пылъ.

——

Въ конц сентября вся возня съ обстановкой была окончена, и вотъ какъ-то за обдомъ Павелъ вдругъ торжественно объявляетъ:

— Господа, имю честь пригласить васъ сегодня въ семь часовъ вечера на новоселье. Надо же выпить со мной бокалъ вина въ честь моихъ новыхъ пенатовъ.

Приглашеніе было принято среди безконечныхъ шутокъ. Когда вс трое выходили изъ столовой, расходившаяся Маріана шепнула Бергеру:

— Подшутимъ надъ нимъ: явимся къ нему въ бальномъ наряд!

Чуткій Павелъ подслушалъ ея слова, но не подалъ и вида, и только насмшливо усмхнулся въ сторону. Онъ понялъ, что ей хотлось, въ свою очередь, щегольнуть умніемъ наряжаться, и что шутка была только ловкимъ предлогомъ. И такъ, она хочетъ ослпить его, парижанина! Это забавно!

Въ семь часовъ Маріана и Бергеръ перешли темный дворъ и были встрчены Павломъ на порог флигеля. Маріана была закутана въ длинное манто, скрывавшее ея туалетъ, въ полумрак маленькой передней не видно было, какъ одты мужчины. Но вотъ Бергеръ освободилъ жену отъ манто, а Павелъ раскрылъ двери въ комнаты, изъ которыхъ полился мягкій свтъ лампъ, прикрытыхъ пестрыми шарами, и хозяинъ, какъ и его гости, оказался въ бальномъ туалет.

Со смхомъ и преувеличенно церемонными привтствіями вошли вс въ гостиную.

Маріана была въ томъ самомъ плать, которое было на ней на балу у Фольмерса, и котораго она съ тхъ поръ не надвала ни разу. Оно сохранилось прекрасно, и Маріана надла его именно потому, что оно было ей особенно къ лицу. Богъ знаетъ, представится ли еще другой случай показать это платье! Тмъ не мене, она почувствовала себя теперь какъ-то неловко, а взглядъ Павла, которымъ онъ быстро окинулъ ее съ головы до ногъ, произвелъ впечатлніе прикосновенія холодной рули. Она поняла, что это былъ холодный взглядъ знатока, который будетъ безпощаденъ къ малйшимъ несовершенствамъ. Ей вдругъ пришло въ голову, что ея плечи, нсколько высоки, что ея осанка слишкомъ небрежна, что зубы немножко мелки и недостаточно блы, а вки по краямъ красноваты. Все это онъ замтитъ теперь именно потому, что она сама устроила эту выставку своей красоты…

Ей стало уже совсмъ не по себ, и, не будучи въ состояніи сдлать ни одного непринужденнаго движенія, она поневол продолжала играть роль, но сознавая, что иллюзіи быть не могло.

Зато Павелъ чувствовалъ себя побдителемъ, а Бергеръ былъ непринужденно веселъ, потому что доврчиво принималъ весь этотъ маскарадъ за шутку, отнюдь не придавая ему другого значенія.

Начался осмотръ помщенія.

То, о чемъ Маріана только смутно мечтала, когда устраивала свою гостиную, но полагала недостижимымъ идеаломъ, оказывалось теперь осуществленнымъ. На всемъ лежалъ отпечатокъ утонченнйшаго сибаритства, но не было тутъ ни крикливой роскоши, ни чего-либо бросающагося въ глаза. Все было въ мру.

— Ну, что?— спросилъ Павелъ своимъ ласковымъ, пвучимъ голосомъ.— Могу надяться, что мои пенаты уживутся здсь?

— Я не буду говорить комплиментовъ,— отвтила Маріана, — они были бы не у мста среди такой чудесной обстановки… Я тоже умю наслаждаться прекраснымъ…

На нее нашло какое-то непривычное ей смиреніе, не имвшее ничего общаго съ недоступностью кокетки. Это была искренняя застнчивость, зависвшая отъ того, что она невольно чувствовала себя передъ этимъ человкомъ наивной. Ей казалось, что его усталый взглядъ пронизываетъ ее насквозь, что онъ видитъ малйшія ея побужденія.

Бергеръ ничего не замчалъ. Онъ все ходилъ по комнатамъ и разсматривалъ вещи, какъ въ музе, отъ времени до времени длая прямые, смлые вопросы. Какъ онъ былъ простъ, естественъ! Маріана почти завидовала ему…

На стн было развшано нсколько испанскихъ акварелей, которыми Бергеръ не могъ досыта налюбоваться.

— Дивно, дивно!— восторгался онъ.— Кто это нарисовалъ.

— Сколько разъ я говорилъ теб, что красками не рисуютъ!— смясь, замтилъ Павелъ.— Это акварели, а вонъ, подписи.

— Вотъ какъ! Это тотъ самый, который описалъ свои путешествія?

— Да.

— Это интересно. Гд ты пріобрлъ его картины?

— Въ Англіи.

Словомъ, Бергеръ всмъ интересовался, а Павелъ видимо находилъ удовольствіе въ подробныхъ объясненіяхъ. Маріана, вопросовъ не длала: боялась показаться глупой или невждой.

На этажеркахъ были разставлены различныя дорогія вещицы: изванья, сдланныя по знаменитымъ моделямъ, старинная бронза и т. п.

— Воспоминанія о моихъ путешествіяхъ!— замтилъ Павелъ.

— Настоящій музей!— одобрилъ Бергеръ.— Не мало же ты повидалъ на своемъ вку!

— Что въ томъ?! Вотъ, если бы я могъ видть все это съ твоей непосредственностью, то были бы настоящія впечатлнія. А то всюду за мной гнался этотъ проклятый самоанализъ, портившій мн всю жизнь. Отъ себя вдь никуда не спрячешься… Очень бы хотлось мн обладать и твоей острой памятью. Обратили вы, мадамъ Ольсонъ, вниманіе на его память?

— Да, конечно… У него очень хорошая память.

— Хорошая? Это сказать слишкомъ мало! Разсказать ему что-нибудь, вдь это все равно, что выгравировать на камн. А у меня память, какъ вода: все въ ней отражается, и ничего не остается.

Когда все было осмотрно, хозяинъ съ гостями расположились въ гостиной, гд было особенно уютно, а прекрасная, мягкая мебель такъ и манила посидть.

На стол были десертъ и вино. Павелъ самъ налилъ бокалы.

Вино запнилось и заискрилось въ граненомъ хрустал античной формы. Бергеръ тотчасъ же замтилъ это и припомнилъ, что на какой-то картин, изображавшей пиршество въ Рим, были такіе же бокалы.

А Павелъ поднялъ свой бокалъ и заговорилъ.

— Есть слово, котораго ты, врно, не понимаешь, Бергеръ. Это слово: усталость. Можетъ быть, посл цлаго рабочаго дня, когда ты съ четырехъ часовъ утра проработалъ наравн съ батраками, ты иногда считаешь себя усталымъ. Не очень, разумется, но немножко усталымъ… Тогда ты бросаешься въ постель и спишь, какъ убитый, а на утро просыпаешься бодре прежняго. Но разв это усталость? Такъ на суш называютъ шкваломъ ничтожный порывъ втра, и говорятъ такъ потому, что знаютъ одно названіе, слово, но незнакомы съ самымъ явленіемъ, къ которому оно относятся, и примняютъ названіе по своему. То, что ты считаешь утомленіемъ, ничто иное, какъ только превосходный способъ увеличить свои силы — не боле. Благодари Бога, Бергеръ, за такія минуты усталости! Но нтъ, есть другого рода усталость, составляющая истинное проклятіе нашего бднаго поколнія,— мучительная, нервная усталость, для которой не существуетъ отдыха. Танталъ могъ бы кое-что разсказать о ней… Мы, современные интеллигенты, его преемники! Гнаться за миражемъ не мученіе, пока принимаешь миражъ за дйствительность. Но гнаться за нимъ изо всхъ, послднихъ, ничтожныхъ силъ, и притомъ сознавать, что гонишься за призракомъ, и не имть возможности остановиться,— это, братъ, штука, мучительная штука! Силы исчезаютъ, чувствуешь, какъ гибнешь въ какой-то безцльной погон, и все-таки бжишь, задыхаешься, и все бжишь къ призраку, въ который давно уже не вришь, бжишь все тише, слабе…

— Ты бредишь, Павелъ!:

Павелъ расхохотался звонко, какъ, ребенокъ.

— Ахъ, Бергеръ!— вскричалъ онъ,— если бы ты зналъ, какъ мн полезно видть тебя. Перестань хмуриться и будь веселъ. Принесемъ моимъ пенатамъ эту шипучую жертву шампанскимъ, и да напишется на моихъ дверяхъ: здсь царитъ покой!

Тостъ былъ принятъ.

— Вотъ такъ!— засмялся Павелъ.— Отъ времени до времени полезно открывать предохранительный клапанъ и изливать свою сентиментальность передъ друзьями. Но не подумайте, сударыня, что во всемъ, мною сказанномъ, есть какой-нибудь здравый смыслъ! Бергера я не предупреждаю: онъ меня знаетъ.

Бергеръ промолчалъ и осмотрлся кругомъ.

— Павелъ,— сказалъ онъ немного погодя,— я уже давно хочу теб кое-что сказать. Почему это роскошь, всякія излишества и весь этотъ хламъ мн противны всюду, но только не у тебя? Въ чемъ тутъ штука? Выходитъ, точно я полагаю за тобой больше правъ, чмъ за другими людьми. И какъ эта обстановка — онъ обвелъ рукой вокругъ себя,— согласуется съ тобой… подходитъ къ теб… Удивительно!

— Мадамъ Ольсонъ, не угодно ли сигаретку? Вы не курите? Жаль?! А ты, Бергеръ? Такъ ты удивляешься, что прощаешь мн роскошь? Вроятно, это осталось съ дтства. Ты привыкъ видть меня не то бдне, не то богаче всхъ остальныхъ, во всякомъ случа не похожимъ на другихъ. Я говорю о бархатной блузк и блдныхъ щекахъ ея обладателя. Ты привыкъ прощать мн больше, чмъ другимъ.

Все это Павелъ проговорилъ съ чувствомъ, задушевно, причемъ глаза его свтились и ласкали друга. Но вдругъ онъ измнилъ тонъ и оживленно заговорилъ о своихъ путешествіяхъ.

Бергеръ слушалъ съ интересомъ, Маріана же чувствовала, что даже среди разговора онъ незамтно разсматриваетъ ее, понимала, что она не производятъ на него ни малйшаго впечатлнія, и въ душ проклинала свое платье. Но хуже всего было то, что онъ, очевидно, сознавалъ все, что происходило у нея въ душ и наблюдалъ за ней только изъ одного любопытства, интересуясь, какъ-то она вывернется изъ своего глупаго положенія.

Въ эти минуты она просто ненавидла его.

Но вдругъ онъ умолкъ и съ свойственной ему перемнчивостью сталъ опять задумчивъ.

— Да,— сказалъ онъ, поглаживая красивый веръ Маріанны, который въ разговор взялъ со стола,— все это будитъ воспоминанія, а для меня они дороже дйствительности. Они появляются всегда неожиданно, точно прокрадываются мн въ душу и вдругъ проскальзываютъ предо мной вереницей, какъ картины волшебнаго фонаря. Становится какъ-то грустно, но, право же, мн дороже эта неопредленная грусть дйствительной радости. Радость на меня не дйствуетъ.

Маріана слушала, опустивъ глаза… дыханье у нея учащалось. Что такое съ ней? Вдь она только-что такъ негодовала на него, а теперь этотъ голосъ ласкалъ ее, звуча въ ушахъ, точно старая, любимая мелодія. Ни за что въ мір не ршилась бы она взглянуть на него въ эту минуту!

— Ха-ха-ха!— вдругъ расхохотался Павелъ.— Какъ бы я похохоталъ, если бы встртилъ другого такого же сентиментальнаго дурака, какъ я! Но что подлаешь, у меня слабость въ воспоминаніямъ… и… къ верамъ. Веръ — вотъ единственное, въ чемъ я завидую женщинамъ. Въ рукахъ мужчины онъ не иметъ того вида, а все-таки… Удивительно, сколько смысла можетъ спрятаться въ этакомъ вер. Гораздо больше, чмъ въ человческой голов… иногда. Благодарю васъ!

Онъ съ вжливымъ поклономъ передалъ Маріан веръ, но въ то же время иронія мелькнула въ его улыбк.

— Да, воспоминанія!— проговорилъ онъ, полузакрывъ глаза и продолжая улыбаться.— Черезъ годъ я буду вспоминать объ этомъ вечер съ чувствомъ, которое теперь только въ зачаточномъ состояніи и разовьется потомъ, когда дйствительности уже не будетъ. Какъ буду я. когда-нибудь впослдствіи дорожить воспоминаніемъ объ этомъ уголк!

Онъ оглянулся вокругъ себя и прибавилъ какъ-то по дтски:

— А вдь, не правда ли, красиво?

— Очень красиво,— отвтила. Маріана разсянно и опустила взглядъ на веръ. Застнчивость удивительно шла къ ея миловидному, дтскому личику, и никогда еще она не была такъ мила, какъ теперь, когда считала себя некрасивой.

— Да, брать, ты умешь устраиваться!— замтилъ и Бергеръ.— Теб бы надо опять жениться. Что хорошаго бродить по свту бобылемъ?

— Нтъ, теперь у меня нтъ никакой, наклонности къ любви!— возразилъ Павелъ равнодушно.

Маріана почувствовала себя такъ, точно стояла передъ злымъ старикомъ, который издвался надъ ней и которому она не смла возражать.

— Да,— сказалъ Павелъ, помолчавъ, точно отвчая на какую-то мелькнувшую у него въ голов мысль,— и здсь, на родин, люди разстаются. Но это не то, что на континент, въ сред туристовъ. Здсь прощаются, имя въ виду раньше или позже встртиться опять, тамъ же говорятъ ‘прости’, съ сознаніемъ, что это уже навсегда. Сначала это тяжело, но потомъ привыкаешь и, въ конц концовъ, даже находишь, что такъ оно и быть должно.

— А мн бы никогда не понравилось такое мимолетное сближеніе съ людьми!— замтилъ Бергеръ.

— Поврь, братъ, привыкъ бы, какъ и вс, если бы пожилъ такой жизнью.

— Этого-то я бы и не сталъ длать.

— Понятно!— усмхнулся Павелъ.— А между тмъ есть въ этомъ свои и хорошія стороны…. Кстати, мн приходитъ на умъ, что здсь, въ Швеціи, не имютъ понятія о флирт.

— Это еще что такое?— спросилъ Бергеръ.

— Ты ставишь меня въ затрудненіе, такъ какъ въ нашемъ язык нтъ соотвтственнаго выраженія.

— Ты говоришь о волокитств?

— О, какое тяжелое выраженіе о такомъ нжномъ предмет! Точно выстрлилъ изъ пушки по бекасу!

— Флиртъ можно перевести словомъ ‘ухаживанье’. Это ближе!— замтила Маріана, и даже улыбнулась. Въ длахъ объ ухаживаніи она была, какъ дома, а въ англійскихъ романахъ достаточно написано о флирт,

— Нтъ, это слишкомъ мщанское выраженіе!— возразилъ Павелъ съ гримасой.— Нужно слово, которое выражало бы нчто легкое, нчто сверкающее на солнц и быстро исчезающее, что-то такое, чего никто, не могъ бы уловить.

Онъ остановился съ приподнятой кверху и быстро колебавшейся рукой, причемъ взглядъ его былъ устремленъ въ пространство, точно онъ высматривалъ этотъ неуловимый предметъ.

— Это нчто — для людей развитыхъ игра, но опасная вещь для посредственностей. Оно наполняетъ время, не обременяя его… Оно ничто, и въ то же время нчто серьезное…

— А я стою на томъ, что это волокитство!— упрямо повторилъ Бергеръ.

— О, нтъ, нтъ!! Ты хочешь придать этому что-то опредленное и плоское, но разв ты не понимаешь, что есть вещи неуловимыя? Вообрази, напримръ, что ты сидишь въ въ темной комнат, вокругъ тебя совершенный мракъ. Но вотъ, образуется едва замтная щель, и сквозь нее врывается лучъ солнца. Этотъ лучъ непремнно прикуетъ къ себ твой взглядъ, и ты невольно залюбуешься имъ. Ты увидишь въ немъ движущіяся искры — простыя пылинки, но которыя теперь будутъ сверкать, какъ брилліанты. Ты будешь радоваться, глядя на этотъ лучъ и пылинки, но уловить ихъ ты не можешь, да и значенія имъ придавать ты не станешь. Он развлекли тебя въ одиночеств, скрасили мракъ заключенія — больше ничего! Таковъ и флиртъ.

— Это развлеченіе для баръ, которымъ неохота трудиться,— возразилъ Бергеръ.— Что жъ въ этомъ хорошаго?

— А что хорошаго въ игр шампанскаго? Однакоже, его не пьютъ, когда оно выдохнется. Въ жизни тоже необходима игра, чтобы эту жизнь скрасить.

— Для баръ, да!

— А разв лучше, что здсь всякую игру окрещиваютъ любовью, и затмъ спшатъ жениться? Изъ-за такого-то вздора! Хороши браки!

— Какую чертовщину, однако, ты несешь? Да разв бракъ игра?

Этотъ вопросъ вырвался у Бергера почти злобнымъ тономъ. Павелъ пожалъ плечами: дескать, если ты не умешь разсуждать спокойно, съ тобой не стоитъ и спорить.

— Да, для тебя такая теорія очень удобна!— прибавилъ Бергеръ, уже улыбаясь и возвращая себ утраченное на мгновеніе добродушіе.

— Конечно, потому-то я ее и защищаю!— замтилъ Павелъ весело.

Маріан хотлось взглянуть на него и дать понять, что она раздляетъ его взглядъ. Но она не смла поднять глазъ, боясь встртить тотъ же холодный взглядъ, который насмшливо ее разсматривалъ.

— Однако,— проговорилъ Бергеръ,— такія теоріи показываютъ нравственное обдненіе.

— Нисколько. Привычка къ флирту придаетъ остроуміе даже посредственнымъ женщинамъ. Ты не повришь, въ какомъ напряженіи поддерживаютъ умъ такія маленькіе поединки.

— Съ тобой нельзя разсуждать! Никогда не знаешь, когда ты говоришь серьезно и когда шутишь.

— Я вовсе не шучу. Если имешь серьезныя возраженія, выкладывай ихъ.

— Хорошо,— согласился Бергеръ.— Я хотлъ сказать, что допускаю увлеченія у молодыхъ людей, которые только-что начинаютъ жить. Тогда они чувствуютъ, себя, какъ жеребята, въ первый раз выпущенные въ поле, и всю жизнь принимаютъ за игру. Вотъ они и влюбляются направо и налво. Связать себя женитьбой въ такое время — чистйшая глупость. Но потомъ, когда развивается разсудокъ и является возможность сдлать правильный выборъ… На вой чортъ тогда вс эти твои капризы и хваленый флиртъ? Нтъ, братъ, ты не правъ и совтую теб эту теорію бросить!..

Докончивъ рчь, Бергеръ разсмялся. Павелъ тоже улыбался съ самымъ довольнымъ видомъ.

— Вотъ таковы-то мы всегда!— сказалъ онъ, обращаясь къ Маріан.— Мы споримъ съ Бергеромъ съ утра до ночи, но отъ этого наша дружба только крпнетъ.

Пора было идти ужинать, и вс направились въ большой домъ.

Маріана тотчасъ же поспшила къ себ, чтобы скоре освободиться отъ этого, такого ненавистнаго ей теперь, платья. Она понимала, что трудно будетъ поправить ложный шагъ, который выставилъ ее передъ Павломъ отвергнутой кокеткой. Но она дала себ слово заставить его смотрть на нее иначе. О, онъ еще не знаетъ Маріаны Бьёркъ…

Размышляя объ, этомъ, она переодлась въ простенькое темное платье, съ блымъ фартучкомъ, взглянула на себя въ зеркало — и осталась собой довольна. Посмотримъ, что-то скажетъ теперь этотъ разочарованный господинъ!

Весь вечеръ она была особенно любезна съ Бергеромъ, но, когда тотъ пожелалъ идти спать, она удержала его, чтобы поговорить о Павл.

— Послушай, Бергеръ,— сказала она, когда они остались одни,— что это за человкъ?

Она бросила этотъ вопросъ совершенно равнодушно, точно задала его просто для того, чтобы о чемъ-нибудь заговорить.

— Павелъ? Онъ просто ломается, вотъ и все. Женщины избаловали,— вотъ и сталъ такой. Ему скучно, когда никто имъ не любуется. Разумется, станетъ проще, какъ попривыкнетъ къ теб, но вначал знакомства онъ не можетъ устоять противъ соблазна порисоваться. Не обращай на это вниманія!

X.

Съ этого вечера въ Маріан стала замчаться перемна. До сихъ поръ она не обращала никакого вниманія на хозяйство и сервировку стола, но теперь она сдлалась крайне чувствительна ко всему, что могло уронить ее въ глазахъ Павла, и всякій разъ, когда онъ украдкой вытиралъ салфеткой стаканъ, или ей казалось, что сервировка неудовлетворительна, она чувствовала себя виноватой и стыдилась.

Она сдлалась заботлива и предупредительна, стала чрезвычайно находчива во всемъ, что могло сдлать жизнь въ Темте пріятне, а главное, могло доставить удовольствіе Павлу. И это не оставалось безъ награды, такъ какъ, хотя Павелъ и никогда не выражалъ этого словами, но она чувствовала, что онъ благодаренъ за вниманіе.

Она замтила, что онъ былъ не прочь отъ хорошаго обда, и что для него не было безразлично, изъ чего онъ лъ и пилъ. Неосторожный лязгъ ножами могъ заставить его непріятно вздрогнуть, а красивое освщеніе комнаты могло настроить его беззаботно и весело. Онъ былъ чувствителенъ, какъ пламя газоваго рожка, и его эпикурейство распространялось на самое ничтожное, какъ и. на самое важное, существенное. Замтивъ все это, Маріана взяла на себя заботы предупреждать его желанія и избавлять его отъ всего непріятнаго. Со своей стороны, онъ чувствовалъ въ ней глубокую признательность, и по временамъ становился къ ней ласковъ и нженъ, какъ больной ребенокъ.

У Маріаны за это время романы впали въ полную немилость. Трудно сказать, было-ли это слдствіе насмшекъ Павла надъ чувствительными романами, или потому, что они уже не были Маріан нужны. Впрочемъ, по временамъ, она еще читала, но исключительно французскія книги, которыми ее снабжалъ Павелъ. Онъ нашелъ ея вкусъ совершенно испорченнымъ отъ чтенія англійскихъ книгъ, и, вотъ, чтобы исправить этотъ вкусъ, онъ заставлялъ ее читать Бурже, Боделера, Мопасана, Флобера. И надо признаться, что онъ нашелъ чрезвычайно податливую и способную ученицу.

Въ долгія отлучки Бергера изъ дому имъ всегда приходилось оставаться наедин, и маленькое охлажденіе, проявишься было между ними въ день новоселья Павла, быстро смнилось спокойными, дружескими отношеніями. Въ ихъ душахъ было много общаго, только характеръ Павла выражался ясне, чмъ у нея, поэтому у нихъ было всегда о чемъ поговорить, и Маріан доставляло удовольствіе проврять свои мысли на боле выработанныхъ мысляхъ Павла.

Бергеру и въ голову не приходило ревновать, тмъ боле, что никогда еще Маріана не выражала ему столько покойной привязанности, какъ именно въ это время. Онъ приписывалъ это тому, что она уже не страдала больше отъ одиночества, и потому была бодре и веселе. Такимъ отношеніямъ помогала дружба между мужчинами и явное уваженіе, выказываемое Павломъ Бергеру, благодаря чему Маріана не стыдилась мужа передъ Павломъ, какъ, напримръ, передъ своими братьями. Даже — наоборотъ, она стала больше цнить Бергера съ тхъ поръ, какъ замтила, что Павелъ положительно гордится своимъ другомъ.

Такимъ образомъ присутствіе Павла въ дом никому не мшало, ему пришлось даже отчасти играть примирительную роль ребенка въ этомъ, не особенно удачно подобранномъ, супружеств.

Гостиная Маріаны была любимымъ мстопребываніемъ, какъ хозяйки, такъ и гостя. Послдній подарилъ Маріан нсколько бездлушекъ для украшенія комнаты и помогъ переставить мебель съ большимъ вкусомъ. Туда же былъ перенесенъ и рояль изъ залы, которую любилъ одинъ Бергеръ.

Павелъ и Маріана просиживали здсь по цлымъ часамъ и въ оживленныхъ разговорахъ не замчали времени. Онъ сталъ называть ее просто госпожей Маріаной, но отъ предложеннаго однажды Бергеромъ общаго брудершафта наотрзъ отказался, удовольствовавшись тмъ, что отбросилъ церемонное ‘госпожа’.

Когда настала зима съ ея длинными вечерами и вьюгами, Бергеръ сталъ больше оставаться въ обществ жены и друга, но появлялся не ране того времени, когда зажигались лампы, а въ ожиданіи его, Маріана и Павелъ занимались, какъ называлъ Бергеръ, огнепоклонствомъ, т.-е. сидли у топившагося камина, не. спуская глазъ съ огня. Оба они были зябки и любили огонь. А кром того, оба находили особенную прелесть сидть въ сумеркахъ у красиваго огонька и болтать о чемъ попало.

Иногда Павелъ садился къ роялю и наизусть игралъ что-нибудь, служившее какъ бы иллюстраціей къ тому, что онъ разсказывалъ. Это были итальянскія псни, цыганскіе мотивы, нмецкіе гимны. Маріана слушала съ напряженіемъ, а потомъ, когда онъ. прерывалъ игру и начиналъ опять разсказывать со свойственной ему колоритностью, ей казалось, что сумерки эти — только заколдованное, прозрачное покрывало, которымъ онъ укуталъ ее, чтобы перенести въ другой міръ, полный движенія и красокъ. И въ этомъ была такая невыразимая, загадочная прелесть!

Самое главное то, что, въ эти часы уединенія съ Маріаной, Павелъ былъ простъ и совсмъ отбрасывалъ свою насмшливость разочарованнаго человка. Отъ этого его рчь получала увлекательную силу, звучавшую не только въ словахъ, но въ самомъ тон и живости разсказа. Маріана слушала молча. Только изрдка позволяла она себ тотъ или другой вопросъ, и то только изъ опасенія, чтобы Павелъ не кончилъ разсказа слишкомъ рано. Но, когда онъ заглядывалъ ей въ глаза, ему казалось, что она говорила, по меньшей мр, столько же, какъ и онъ,— такъ краснорчивъ бывалъ ея восторженный взглядъ.

— Маріана,— сказалъ онъ однажды, когда они, по обыкновенію, сидли у камина,— мн всегда казалось легче разговаривать съ женщиной, чмъ съ мужчиной. У женщинъ есть какая-то особенная душевная гибкость, позволяющая имъ совсмъ иначе относиться въ собесднику, чмъ у мужчины. Женщины легко, безъ малйшаго усилія улавливаютъ вс малйшіе оттнки настроенія разсказчика,— поэтому-то имъ такъ и легко разсказывать. Дло въ томъ, что въ женщинахъ совершенно отсутствуетъ эта, ненавистная мн, критическая сухость.

— Можетъ быть, это отсутствіе критики, только простое легкомысліе?— возразила Маріана съ усмшкой.— Но мн, по крайней мр, пріятне слдить за разсказомъ, чмъ критиковать его.

— Во всякомъ случа, это симпатично. Но обратите вниманіе еще вотъ на что: нельзя съ тмъ же увлеченіемъ разсказывать людямъ, съ которыми связанъ какими-нибудь прочными узами. Въ конц-концовъ, эти узы столько же мшаютъ сближенію, какъ и удаленію.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я хочу сказать, что человку свойственно больше всего давать тому, кому онъ ничего не долженъ. Люди, съ вторыми мы связаны наружными узами, походятъ на партнеровъ въ житейской игр, а извстно, что карты показываются всякому постороннему, но уже никакъ не самимъ партнерамъ! Откровенность удобна только съ чужими, потому что, когда они разстанутся, все сказанное исчезнетъ изъ памяти, а свой человкъ навсегда останется нашимъ постояннымъ цензоромъ.

— Но, вдь, это же скептицизмъ! Вы ни во что и никому не врите!

— Нтъ, Маріана, я врю тому, что передъ моими глазами, или у меня въ рукахъ. Разв я не доврчивъ съ вами? Разв я не выкладываю передъ вами всего своего прошлаго?

Въ тон, которымъ онъ сказалъ это, было что-то особенное, смутившее Маріану, и она не отвтила ничего.

— Я этого не длалъ по отношенію къ моей жен,— продолжалъ онъ.— Я зналъ, что могу вполн ей довриться, зналъ, что она пойметъ меня, и все-таки, я никогда не говорилъ ей о себ. А, вдь, она такъ жаждала моей откровенности, что съ радостью отдала бы весь остатокъ своихъ сосчитанныхъ дней за одинъ только порывъ откровенности, какой у меня нердко бываетъ съ чужими…

Его слова терзали Маріан душу. Она не любила вспоминать о томъ, что Павелъ былъ женатъ. Она знала, что онъ женился на деньгахъ, и не хотла сознавать на немъ этого пятна. Но упорное уклоненіе отъ всякихъ разговоровъ о покойной жен обижало его, какъ упрекъ, и теперь молчаніе и замшательство Маріаны раздражили его.

— Какъ жаль, Маріана, что вы не знали моей жены,— сказалъ онъ,— и нарочно выдержалъ паузу, чтобы дождаться поощренія, но, не получивъ въ отвтъ ни слова, разсердился.

— Не понимаю, что за нелпое представленіе получилось у васъ о моемъ брак!— гордо вскричалъ онъ.— Почему вы боитесь говорить объ этомъ?

Маріана покраснла: какъ она была рада, что надвигавшіяся сумерки скрыли ея смущеніе.

— Я вовсе и не думала бояться!— сказала она.— Разв я мшаю вамъ говорить объ этомъ?

Онъ помолчалъ съ минуту и сказалъ упавшимъ голосомъ:

— Меня это огорчаетъ. Точно положенъ мн предлъ: вотъ, до сихъ поръ ты можешь идти въ своихъ откровенностяхъ, а дальше не смй! Неужели же вы думаете, что въ моей женитьб было что-нибудь позорное?

Онъ опустилъ голову на руку и замолчалъ, уставившись исподлобья на огонь. Она. откинулась на спинку кресла, и украдкой смотрла на него. Какъ красива и благородна была каждая черта этого профиля! Сколько изящества въ любомъ его движеніи! И подумать, что онъ продался старой некрасивой женщин… Ей такъ хотлось, плакать отъ стыда за него, попытаться смыть съ него позоръ горькими слезами…

Но она не смла и, отвернувшись отъ него, сдавила руки, чтобы побороть поднимавшіяся въ груди рыданія.

— Вы бы полюбили ее, если бы знали!— донесся до нея тихій голосъ Павла.— Она добрая.

Маріана стиснула зубы, чтобы, не крикнуть:, ‘Но вдь она была стара, стара и безобразна!’

Она ненавидла эту покойницу и страдала, за Павла. Теперь она возмутилась даже противъ него. Зачмъ онъ поднимаетъ все это съ души, и мучаетъ ее?

— Если бы мн было чего стыдиться, неужели же я сталъ бы настаивать на желаніи поговорить о ней?..— проговорилъ онъ, точно разслышалъ ея мысли въ окружавшемъ ихъ безмолвіи.

— Разсказывайте!— прошептала она беззвучно.

Онъ поднялъ голову, перемнилъ положеніе и заговорилъ:

— Теперь, когда ея на свт уже нтъ, она получила для меня совсмъ особое значеніе. Теперь я вижу всю ея жизнь, какъ ландшафтъ, освщенный особымъ свтомъ заката. Вы знаете, какъ мы познакомились? Я былъ бдный студентъ. Мн приходилось думать о насущномъ хлб, отрекаясь отъ молодости и отдавая послднія крохи силъ труду, мн приходилось принимать благодянія отъ отдльныхъ лицъ и церковнаго прихода, платя за это вымученными улыбками благодарности, мн приходилось переносить всякія униженія и обиды, притворяясь, что ничего подобнаго нтъ… Я былъ бденъ, былъ парій. Знаете ли, что если бы не рдкая энергія и трудолюбіе моей матери, я неминуемо остался бы на пропитаніи прихода? А это значитъ быть выставленнымъ на публичный аукціонъ, быть проданнымъ тому, кто возьмется кормить меня за наименьшее вознагражденіе! Какъ странно становится на душ, когда оглядываешься далеко назадъ. Все такъ ясно, просто, цлесообразно, послдовательно! А вдь въ жизни существуетъ только логика случайностей…

— Какъ вы можете это утверждать?

— Могу, и даже докажу примрами. Взгляните на меня, почему я — то, что изъ меня вышло? Потому, что я случайно живъ, и не могъ стать другимъ въ тхъ условіяхъ, въ которыя поставилъ меня случай. Кто былъ мой отецъ? Ученый труженикъ, котораго прочили въ профессора, если бы только онъ остался живъ… Да въ томъ-то и штука, что онъ не могъ дольше жить! Всю жизнь онъ трудился надъ наукой и отказывалъ себ во всемъ. Его умъ былъ, такъ сказать, переразвитъ, тло его было замучено. Онъ умеръ двадцати трехъ лтъ… Какъ вы думаете, что я долженъ былъ унаслдовать отъ него? Силъ и силы воли въ особенности у меня не оказалось, а темпераментъ силача и жажда прекраснаго — неутолимая. Я инстинктивно стремился къ утонченности, когда еще даже и не подозрвалъ, что такое эта утонченность. Вы не знали черной бдности, госпожа Маріана, вамъ не понять, что такое значитъ быть отверженцемъ. Вамъ не приходилось стоять на улиц, съ завистью заглядывая въ освщенныя окна. Вамъ и въ голову не приходило, что голоднаго отверженца, бродящаго ночью по темнымъ и пустыннымъ улицамъ, тянетъ броситься на мостовую выть, какъ воетъ волкъ!.. О, Маріана, такія вещи пожираютъ вс жизненныя силы, и никому не понять, чего стоитъ бдняку его притворное спокойствіе. Но не только одного довольства, достатка, хотлось мн, мн хотлось внутренней роскоши: образованія, вкуса, остроумія — всего того, что возвышаетъ человка надъ толпой. Но ничего подобнаго я не могъ получить безъ средствъ, а ученость, которой я отдавался всей душой, общала только участьмоего бднаго отца. И вотъ я встртился съ нею! Она когда-то тоже была бдна и вдругъ разбогатла, получивъ неожиданно наслдство посл двухъ, одинъ за другимъ умершихъ, родственниковъ…

Онъ помолчалъ съ минуту и продолжалъ:

— Какая странная прихоть судьбы! Эта женщина казалась созданной для мужественной борьбы съ бдностью и лишеніями. Это было — олицетворенная безпритязательность. Съ семнадцати лтъ она скиталась по свту гувернанткой и учительницей. И вдругъ представьте себ: она — собственница огромнаго состоянія! Это ее испугало. Мы съ любопытствомъ наблюдали за ней, но осуждать было нечего: она осталась такъ же скромна и привтлива со всми. Разумется, ее обступили женихи. Она имъ всмъ раздавала отказы, съ смущеннымъ, виноватымъ видомъ, но неизмнно. Лесть не могла ее плнить, наоборотъ, она страдала, когда ей льстили. Вся ея молодость была противоядіемъ противъ лести! Мы съ нею были въ товарищескихъ отношеніяхъ. Ея спокойствіе имло замчательно благое вліяніе на мои расшатанные нервы. Понемногу товарищество перешло въ дружбу, а вскор потомъ я замтилъ, что сталъ для нея боле, чмъ другомъ, и что мн стоитъ только протянуть руку, сказать только одно слово, и получить свободу отъ всхъ этихъ заботъ о хлб, свободу жить полной жизнью, свободу въ выбор поприща, цлей и средствъ къ ихъ достиженію!— И я взялъ богатство, взялъ его съ восторгомъ, о какомъ вамъ и не снилось! Не бывали вы голодны, не испытали настоящей жажды! Я былъ, и испыталъ… Зато и насыщался же я, и упивался потомъ!— не торопясь, большими, глубокими глотками!

Онъ говорилъ съ силой, какой Маріана въ немъ и не подозрвала. Вся его выпрямившаяся, точно выросшая, фигура дышала силой. Вдругъ онъ точно осунулся, безсильно опустился въ кресло и заключилъ рчь тихимъ, надтреснутымъ голосомъ:

— Да, я пожилъ, Маріана, и отнюдь не раскаиваюсь!

Водворилась такая тишина, что сталъ слышенъ шорохъ, съ которымъ разсыпались въ камин послдніе догорвшіе угольки.

Черезъ минуту Павелъ прибавилъ уже своимъ обычнымъ голосомъ.

— Трудъ и переутомленіе — вотъ чмъ исчерпывалась вся жизнь моего отца. Я продолжилъ эту исторію,— вотъ вамъ и все! Отъ матери я не наслдовалъ ничего, потому что всякое здоровье разобьется о надорванный мозгъ, а кром здоровья, у нея ничего не было… Впрочемъ, нтъ, я унаслдовалъ отъ нея уваженіе ко всему, что естественно и жизнерадостно… Въ лиц Бергера я, такъ сказать, люблю свою мать, которая, съ своей стороны, полюбила моего отца за утонченность и высшее развитіе, какъ Бергеръ полюбилъ меня за то же самое. Люди,— это моль, а культура — то пламя, которое обжигаетъ намъ крылья.

— А ваша жена?— спросила Маріана, которой теперь уже вовсе стало не страшно касаться этого больного предмета.— Не правда ли, она не была стара, безобразна?

— Ей было двадцать девять лтъ, и красотой она не отличалась, хотя, по моему, безобразной она не была. Это было одно изъ тхъ лицъ, которыя не кажутся ни старыми, ни молодыми, ни красивыми, ни безобразными. Въ такомъ лиц ничто не обращаетъ на себя вниманія, не остается въ памяти, и такихъ людей легко забываютъ. Впрочемъ, у нея были прекрасные, дтски-ясные глаза. Что сказать объ ея ум? Она была недалека, но такъ добра и скромна, что никто бы не ршился смяться надъ такой глупостью. Она просила такъ мало у людей, и брала это малое съ такой искренней благодарностью!.. Я былъ для нея на свт всмъ. Весь огромный запасъ любви, накопившійся въ этомъ добромъ сердц за многіе годы одиночества, она тратила на меня, и при этомъ никогда не бывала надодлива, никогда не стсняла меня ни въ чемъ. Она всегда опасалась, что ея любовь и доброта покажутся мн назойливыми…

Онъ пріостановился, горько улыбнулся и продолжалъ:

— Знаете ли, Маріана… Я говорю это теперь съ болью въ душ: я почти ненавидлъ ее за добродтель и терпніе! Иногда мн хотлось во что бы то ни стало вывести ее изъ себя и увидть, какъ она злится, только для того, чтобы отдлаться отъ такой преданности и безупречности. Да, я ненавидлъ эту женщину такъ, какъ не ненавидлъ въ жизни никого другого! Я былъ въ состояніи оскорблять ее, чтобы только возмутить ее противъ себя. Но она не возмущалась! И все таки, въ извстныя минуты она могла даже нравиться мн… И она знала это, потому что любовь придаетъ умъ всякой женщин. Она знала, что я ее ненавижу, и что я таю отъ нея вс свои мысли и надежды, но она знала также и мою слабость ко всему утонченно-прекрасному и пользовалась своимъ рдкимъ художественнымъ вкусомъ, чтобы обезоруживать меня. Она не любила роскоши, но, ради меня, окружала себя пышностью. Какъ она умла расположить цвты, разставить мебель, развсить и подобрать драпировку! И она пользовалась этимъ искусствомъ, чтобы только подкупить меня хоть на минуту… Разумется, потомъ ненависть разгоралась сильне прежняго. Нужды нтъ!— Знаете, она была еле жива, но никогда не думала ни о своемъ здоровь, ни о смерти, а жила только мной. И потомъ, когда приблизилась смерть, она отнеслась къ ней безъ малйшаго страха. О, какъ помню я этотъ день! Она сильно страдала цлую ночь, но утромъ собрала послднія силы, одлась и перешла на диванъ. Она знала, что умираетъ, но не хотла разстраивать катанья, на которое я собирался, не подозрвая, что она умираетъ. Господи, какъ посмотрла она на меня въ это утро! Я почуялъ въ этомъ взгляд что-то особенное, и не хотлъ узжать. Но она сказала тономъ, съ какимъ взрослый говоритъ ребенку: ‘Иди, Павелъ, тебя ждутъ. При мн будетъ вдь докторъ’. Я вышелъ съ смутнымъ сознаніемъ, что длаю низость, но можете представить!— черезъ часъ я уже забылъ о ней. Когда я вернулся, она уже была покойница… Гробъ и все остальное было готово, она позаботилась обо всемъ сама и запретила доктору говорить это мн, чтобы не тревожить меня… О, она знала, что завоюетъ меня этимъ способомъ! Она знала, что теперь навсегда стоитъ передо мной, и что я отдалъ бы все на свт, чтобы только исправить прошлое! Понимаете ли, Маріана, что теперь иногда бываетъ со мной? Вдь я только теперь сознаю, что любилъ ее, а не ненавидлъ, какъ воображалъ тогда!..

Онъ какъ-то весь съежился и закрылъ лицо руками, въ потемкахъ пронеслось точно жалобное, подавленное, рыданіе…

Но онъ быстро поднялся, раздались его шаги въ зал, потомъ дальше. Гд-то хлопнула дверь… Потомъ опять все стало тихо… такъ тихо, и такъ ужасно темно…

Въ этотъ вечеръ Бергеръ остался безъ обычной партіи въ шахматы.

XI.

На слдующій день Павелъ и Маріана чувствовали при встрч нкоторую неловкость и избгали смотрть другъ на друга. Затмъ нсколько вечеровъ кряду Павелъ оставался у себя во флигел до самаго возвращенія Бергера домой, и бесды съ Маріаной у камина уже не возобновлялись. Но понемногу натянутость исчезла, возобновились бесды, сначала о предметахъ безразличныхъ, потомъ обо всемъ съ той же прежней задушевностью, и мало-по-малу жизнь въ Темте пошла прежней колеей.

Оказывалось, Маріана не имла ни малйшаго понятія о прошломъ Бергера, и объ его отношеніяхъ къ родственникамъ, что Павла не мало удивляло. Какъ-то разъ онъ позволилъ себ даже замчаніе по этому поводу, и выказалъ особенное недоумніе по поводу незнакомства Маріаны съ ея свекровью.

— Самъ Бергеръ, сколько я знаю, никогда не думаетъ о своей матери,— возразила Маріана равнодушно.

Павелъ только развела руками.

— Что вы говорите?— сказалъ онъ.— Бергеръ пишетъ ей еженедльно.

— Не можетъ быть.

— Увряю васъ. И это онъ длалъ всегда, какъ только бывалъ въ разлук съ матерью.

— Не понимаю, о чемъ онъ ей можетъ писать!— удивилась Маріана.— Я пишу своимъ роднымъ всего разъ въ мсяцъ, и то приходится ломать голову, чтобы найти о чемъ писать. Вдь у насъ совсмъ не бываетъ никакихъ происшествій.

— Когда люди между собой въ такихъ сердечныхъ отношеніяхъ, какія всегда были между Бергеромъ и его матерью, у нихъ всегда найдется, о чемъ говорить другъ съ другомъ.

— Но вдь она простая мужичка?

— Это рдкая личность. Бергеръ во всемъ напоминаетъ ее, а, въ нравственномъ отношеніи, она еще сильне и выше его.

Маріана ничего не возразила. Этотъ предметъ не интересовалъ ея.

— И такъ, вы ничего о нихъ не знаете?— снова заговорилъ Павелъ.— Вамъ неизвстно даже и то, что отецъ Бергера сильно пилъ?

— Нтъ…

— Да, онъ пилъ и бывалъ очень грубъ. Подъ старость этотъ порокъ развился въ немъ такъ, что имніемъ, семьей — всмъ заправляла старуха. Онъ сталъ совсмъ полоумнымъ. А вдь смолоду это былъ толковый, работящій человкъ… Знаете ли, что мн приходитъ въ голову? Я думаю, что отвращеніе Бергера въ спиртнымъ напиткамъ зависитъ именно отъ того, что онъ насмотрлся на порокъ отца и, вроятно, опасается наслдственной склонности.

Маріана содрогнулась.

— Неужели вы это допускаете?

Въ самомъ дл, можно ли было допустить, чтобы этотъ спокойный, всегда такой уравновшенный, Бергеръ переживалъ внутреннюю борьбу!

— Не только допускаю, но совершенно въ этомъ увренъ,— отвтилъ Павелъ.— Онъ потому и ненавидитъ водку, что чувствуетъ къ ней страшное влеченіе. И какое это для него искушеніе! Вы вдь знаете, какъ ему обыкновенно трудно выражаться. А вдь стоитъ ему выпить рюмки дв, чтобы онъ точно переродился: онъ становится тогда веселъ, игривъ, сообщителенъ, почти краснорчивъ… Какъ соблазнительно должно быть для него такое душевное облегченіе!

— Но въ такомъ случа, почему же бы ему не допускать…

— А опасеніе врожденной страсти? Притомъ, Бергеръ любитъ всегда владть собой и питаетъ отвращеніе ко всему непроизвольному, а въ дйствіяхъ опьяненнаго человка сплошная безотчетность. Бергеръ — олицетвореніе самоотвтственности и всегда хозяинъ въ собственной душ. Это-то въ немъ такъ и плнительно! За эту-то душевную силу я и поклоняюсь ему!

Маріана посмотрла на Павла съ недоумніемъ. Гововорить о поклоненіи Бергеру… Какая нелпость!

— Господи!— вскричалъ Павелъ, замтивъ ея недоумніе.— Да неужели же вы думаете, что я удивляюсь только его физической сил? Или только его спокойствію? Нтъ,онъ унаслдовалъ отъ матери большой умъ… Въ немъ рдкое благородство, величіе души, онъ уметъ подавлять въ себ то, что, досталось ему въ духовное наслдіе отъ отца! Неужели вы думали, что деликатность въ обращеніи досталась ему даромъ? Попробуйте-ка его разсердить, и увидите, что ему будетъ стоить страшныхъ усилій, чтобы обуздать въ себ природнаго звря и не прибгнуть къ насилію. Но у него большое самообладаніе, и потому онъ рдко сердится и не скоро прощаетъ обиды. Я восторгаюсь такими людьми. Впрочемъ, ко мн онъ слабъ. Чего только не простилъ бы мн мой сильный добрый, честный Бергеръ!..

Онъ умолкъ и нкоторое время тихонько улыбался. Но вдругъ онъ поднялъ голову и сказалъ:

— Не понимаю, какъ это вы до сихъ поръ не поняли его. Мн пришлось обратить вниманіе на множество мелкихъ обстоятельствъ, и я пришелъ къ заключенію, что вы просто-на-просто считаете его какимъ-то ничтожествомъ.

— Но разв же онъ не ничтоженъ?

— Да вовсе же нтъ!— вскричалъ онъ горячо.— Въ сущности, у него способности — лучше чмъ у меня, а вдобавокъ, сила воли, которой у меня нтъ. Вы думаете, онъ не честолюбивъ? Честолюбивъ, и очень, но у него честолюбіе-то совсмъ особаго рода. Онъ не хочетъ оставлять своего мста среди народа, и подождите, онъ еще будетъ большимъ человкомъ въ нашей стран! Такіе характеры имютъ огромное вліяніе на массу. Разв вы не видите, какимъ авторитетомъ среди крестьянъ онъ пользуется уже теперь?

— Вы просто невыносимы съ вашими преувеличеніями!— возразила Маріана.— Что въ томъ, что старые мужики прибгаютъ къ нему за совтомъ? Честолюбіе! У него! Ха, ха, ха!

— Нтъ, Маріана, вы неправы, и я нисколько не преувеличиваю. Я не знаю, захочетъ ли Бергеръ играть политическую роль, но что онъ будетъ однимъ изъ тхъ людей, чье слово иметъ всъ для населенія всей страны, особенно, когда дло зайдетъ о направленіи симпатій и антипатій народа, въ этомъ ужъ вы можете быть уврены. И замтьте, что такимъ имніемъ, какъ Темте, не управляютъ безъ администраторскихъ способностей. Сколько людей въ полной зависимости отъ него! А вдь все идетъ ровнымъ ходомъ, какъ часовой механизмъ. Будь я женщиной, я почелъ бы за честь стоять рядомъ съ такимъ человкомъ и помогать ему въ такой полезной дятельности.

Маріана надула губки. Ей никогда не нравилось, когда Павелъ, съ свойственнымъ ему увлеченіемъ, расхваливалъ Бергера. Она принимала это, какъ бы за упрекъ себ. Павелъ отлично замтилъ ея недовольный видъ, но не обратилъ на это никакого вниманія и продолжалъ говорить такъ же восторженно:

— Иногда Бергеръ бываетъ и неласковъ… Ха, ха, ха! Не могу вспомнить безъ смха… Знаете, въ т времена, когда у него было много, а у меня очень мало денегъ, ему приходилось иногда оказывать мн крупныя услуги. Но всякій разъ, когда я хотлъ поблагодарить его, онъ обрывалъ меня такимъ сердитымъ ‘гм!’, что слова застывали у меня въ горл. Все это такъ живо мн припоминается, точно это было вчера. Ахъ, мой старый, добрый другъ!

Такія рчи выводили Маріану изъ себя, и въ ней загоралась настоящая ревность. Вдь Павелъ положительно влюбленъ въ Бергера! Пожалуй, онъ даже предпочитаетъ его ей!

Посл ужина друзья любили сразиться въ шахматы. Только теперь Маріана не называла этой игры ‘идіотскимъ занятіемъ’, и не отворачивалась отъ игроковъ. Наоборотъ, она обыкновенно садилась на диванъ, радомъ съ мужемъ, и съ интересомъ слдила за игрой, позволяя себ даже совты.

— Скажите пожалуйста!— удивлялся Бергеръ.— Она, кажется, тоже захотла научиться играть и мечтаетъ уже о побдахъ. Но это бабушка надвое сказала…

Впрочемъ, въ большинств случаевъ онъ такъ увлекался игрой, что и не думалъ ни о Маріан, ни о чемъ-либо другомъ, постороннемъ игр. Запустивъ руки глубоко въ волосы и подпершись локтями, онъ сидлъ, уставившись глазами въ доску, и въ состояніи былъ по четверти часа обдумывать каждый ходъ. Напряженіе увеличивалось еще и отъ того, что онъ привыкъ играть съ безобиднымъ аптекаремъ, а капризная, разнообразная тактика Павла положительно сбивала его съ толку.

Зато Павелъ не былъ страстнымъ игрокомъ, онъ бралъ только находчивостью и замчательной способностью угадывать намренія противника. Свои ходы онъ длалъ быстро, не задумываясь, но къ медленности противника относился терпливо, откинувшись на спинку кресла и слдя за руками Маріаны, работавшей надъ вышиваньемъ или вязаньемъ.

Однажды, вскор посл рождества, друзья, по обыкновенію, сидли у шахматнаго столика. Бергеръ занималъ свое обычное мсто на диван и сидлъ, какъ всегда, опершись локтями о столъ и подперевъ голову обими ладонями, возл него была Маріана съ своимъ вышиваньемъ, противъ нихъ — Павелъ. Свтъ лампы ярко освщалъ группу. Вс молчали. Бергеръ обдумывалъ ходъ.

Павелъ курилъ папиросу, отъ времени до времени поднимая къ губамъ руку и выпуская дымъ тонкими, вьющимися струйками. Отъ нечего длать онъ разсматривалъ Маріану.

Она уже не стснялась его взглядовъ. Ея уже больше не безпокоилъ и дымъ его папиросы, по временамъ охватывавшій ее, она полюбила этотъ запахъ, напоминавшій ей, что онъ тутъ, что онъ смотритъ на нее, и продолжала вышивать, не поднимая головы, спокойная и счастливая.

Но вотъ онъ отвернулся, чтобы сдлать ходъ, и она воспользовалась удобной минутой взглянуть на него.

Ее охватило какое то блаженное состояніе. Откинувшись на спинку дивана и снова опустивъ взглядъ, она погрузилась въ мечты, и опустила работу на колни, поигрывая наперсткомъ, который издавалъ легкіе звуки, всякій разъ, когда она выдергивала изъ него палецъ. Какъ хорошо было у нея на душ! Теперь время могло остановиться — ей уже ничего не нужно отъ будущаго, ничего не жаль въ прошломъ… Для нея существуютъ одно только настоящее и то, что озаряетъ его такимъ свтомъ! Что можетъ сравниться съ радостью видть ею, съ сознаніемъ, что она будетъ видть его и завтра, и посл завтра, и всегда… Этого одного достаточно, даже боле чмъ достаточно!

Неожиданно для самой себя она подняла глаза и встртилась съ его взглядомъ. Онъ смотрлъ на нее пристально, она не опустила глазъ.

Ни одна черта въ ихъ лицахъ не измнилась. Но оба почувствовали, что совершаютъ что-то преступное. Можетъ быть, она и отвернулась бы, но онъ роковой властью приковывалъ ея взглядъ, и у нея не оказывалось силъ противостоять ему.

Господи, что она сдлала?! Что она сдлала, и что онъ подумаетъ о ней!

Эта мысль угнетала и мучила ее невыразимо.

Въ теченіе всего вечера она ни разу не ршалась больше взглянуть Павлу въ глаза. Она не взглянула на него даже тогда, когда онъ подошелъ пожелать ей покойной ночи.

——

На слдующій день онъ держалъ себя, какъ всегда, точно ничего особеннаго и не произошло. По обыкновенію, онъ остался въ сумерки у камина, говорилъ о разныхъ пустякахъ и не былъ ни холодне, ни отзывчиве обыкновеннаго. Но Маріана была уже не прежняя: молчаливая, робкая, она не смла поднять глазъ и сидла, какъ парализованная. Даже голосъ у нея измнился и сдлался какимъ-то страннымъ, беззвучнымъ.

Во время шахматной партіи она заняла свое обычное мсто, но уже не поднимала глазъ и шила съ рдкимъ прилежаніемъ. Ея точно и не было въ комнат.

Павелъ замтилъ еще, что глаза у нея были красны и что нсколько разъ слезы готовы были покатиться на работу.

Еще день прошелъ все въ такомъ же настроеніи. Она была такая же убитая. Бергеру она объяснила свое состояніе головной болью. Павелъ попытался развеселить ее, но это не удалось.

У камина онъ долго не появлялся. Угли уже стали погасать, и она ршила, что сегодня его, видно, не будетъ. Но вечеромъ онъ придетъ, и она воспользуется удобнымъ случаемъ, чтобы разубдить его. Она докажетъ, что ея взглядъ…

— Маріана!

Она вздрогнула. Онъ стоялъ возл нея.

— Маріана, почему вы меня избгаете?

Его голосъ звучалъ какъ-то торопливо, прерывисто, точно онъ только-что прибжалъ издалека. Притомъ, она испугалась его неожиданнаго появленія. Сердце билось съ такой силой, что захватывало духъ, и она долго не могла отвтить на его категорическій вопросъ. Но ей удалось собраться съ силами.

— Я вовсе не избгаю васъ,— прошептала она.

— Не будемте спорить о словахъ, Маріана. Я вовсе не хочу сказать, что вы уклоняетесь отъ встрчи со мной, и все-таки вы меня избгаете.

Онъ тяжело опустился на стулъ и посмотрлъ на нее съ такимъ выраженіемъ, точно ожидалъ отъ нея извиненій. Но она не отвтила ни слова и не поднимала глазъ.

— Вправ ли вы такъ относиться ко мн?— снова заговорилъ онъ.— Разв я когда-нибудь былъ назойливъ? Разв я былъ грубъ и оскорбилъ васъ? Разв у васъ есть хоть малйшій поводъ сердиться на меня?

Онъ говорилъ съ такимъ убжденіемъ, точно въ самомъ дл былъ обиженъ и требовалъ только одной справедливости. Настойчиво и твердо онъ повторилъ:

— Скажите по совсти, виновенъ ли я передъ вами въ чемъ бы то ни было? Впрочемъ, вы обдумаете это, когда меня уже здсь не будетъ… Я не хочу быть вамъ въ тягость.

Онъ всталъ и рзко повернулся, чтобы уйти.

Не думая о томъ, что она длаетъ, и стараясь только удержать его, она схватила его за руку.

— Простите меня, Павелъ!— вскричала она.— Не сердитесь на меня. Простите!..

И, не зная, что еще прибавить, она прижалась лицомъ къ его рук.

Онъ опустился на стулъ, овладлъ обими ея руками и сказалъ спокойно, точно старый, добрый другъ:

— Благодарю васъ за добрыя слова, Маріана, и пусть все останется попрежнему. Не опасайтесь же меня. Я не опасенъ!

Онъ говорилъ тономъ строгаго учителя, а она слушала какъ провинившаяся двочка-ученица.

Но она ничего подобнаго не замчала. Она знала только одно, что онъ не узжаетъ, и радость подавляла все остальное. Теперь она уже смло смотрла на него, и глаза у ней сіяли счастіемъ.

— Я васъ нисколько не опасаюсь,— проговорила она.— Я только…

— Ни слова больше!— остановилъ онъ ее съ шутливымъ ужасомъ.

Маріана прикусила губы и покраснла, но продолжала улыбаться.

— Есть вещи, о которыхъ лучше не говорить, Маріана!— прибавилъ онъ наставительно.

Въ его голос звучали какія-то новыя, молодыя ноты, какихъ она прежде еще отъ него не слыхивала. И въ глазахъ сверкалъ огонь, какого не бывало вънихъ прежде…

Маріана была вполн счастлива,— боле чмъ счастлива. Могло ли быть на свт что-нибудь лучше того, что ни онъ, ни она не называли по имени, но что оба они сознавали гораздо лучше, чмъ если бы проговорили объ этомъ цлые годы?

Маріана сидла прямо противъ огня, со сложенными на колняхъ руками, мягко освщенная вспыхнувшимъ среди углей огонькомъ. Онъ наклонился и заглянулъ ей въ лицо, она только улыбнулась, не отрывая взгляда отъ огня.

Какъ она развилась за послдніе два дня! И въ лиц у нея было больше выраженія и жизни. Только теперь онъ уловилъ своеобразную прелесть этого лица. Получалось впечатлніе чего-то мягкаго, нжнаго…

Онъ подавилъ въ себ загорвшееся чувство и сталъ разговаривать о чемъ попало. Все было какъ всегда, только голоса у нихъ звучали нсколькими нотами ниже…

Когда пришелъ Бергеръ, оба занялись имъ, избгая обращаться другъ къ другу и стараясь не встрчаться взглядомъ. Маріана чувствовала небольшое, но счастливое, смущеніе, которое придавало ей особенную миловидность. Павелъ украдкой и съ восторгомъ поглядывалъ на нее, но, вообще, относился въ этотъ вечеръ къ шахматамъ съ большимъ вниманіемъ, чмъ когда-либо.

Когда стали прощаться, Бергеръ отошелъ закурить потухшую сигару, а Павелъ подошелъ къ Маріан. Она подала руку, какъ всегда, но онъ на этотъ разъ не ограничился легкимъ пожатіемъ, а задержалъ ея руку въ своей, и улыбнулся. Ихъ взгляды опять встртились… Рукопожатіе становилось все крпче, горячее… И когда онъ, наконецъ, выпустилъ ея руку и ушелъ, она направилась въ свою спальню опьяненная этой нмой сценой.

——

Съ этого дня между ними установились какія-то таинственныя отношенія. Ни разу ни онъ, ни она не обмолвились о любви не однимъ словомъ. Но на своемъ безмолвномъ язык они говорили о многомъ…

Нельзя, однако, сказать, чтобы они относились другъ къ другу съ полнымъ довріемъ.

Павелъ изо всхъ силъ старался открыть въ прошломъ Маріаны какую-нибудь тайну. Его лучшимъ развлеченіемъ было прочитывать (разумется, съ разршенія Маріаны) ея письма раньше ея самой. Онъ длалъ это съ удивительнымъ терпніемъ и всегда въ ея присутствіи.

Маріану это забавляло, и она отплачивала ему, какъ умла.

Когда, напр., Павла приглашали куда-нибудь, а это случалось очень часто, ей доставляло удовольствіе задержать его. И тогда ему приходилось лгать, выдумывать цлыя исторіи, ссориться съ знакомыми только для того, чтобы исполнить ея капризъ.

Все это было такъ неуловимо и, по мннію Маріаны, невинно, что она уже не мучилась никакими угрызеніями совсти и относилась къ Бергеру съ прежнимъ дружелюбіемъ. Въ душ она была ему глубоко благодарна за то, что онъ ни въ чемъ не подозрвалъ ея, это снимало съ нея нкоторую долю вины. Притомъ любовь къ Павлу не породила въ ней ни малйшаго дурнаго чувства къ Бергеру, пожалуй, даже наоборотъ, потому что чувствительность ея крайне обострилась — такъ что Бергеру невозможно было что-либо замтить.

Перемна въ душевномъ настроеніи, и даже въ наружности Маріаны, конечно, не могла остаться имъ незамченной. Особенно ему бросалось въ глаза то, что въ ней совершенно исчезла сонливость, самая походка у ней стала легче и живе, цвтъ лица — свже, глаза — темне. Но все это только радовало мужа.

— Вотъ видишь,— говорилъ онъ,— я такъ и зналъ, что ты освоишься съ деревней, какъ только ближе узнаешь наши порядки! А вотъ, когда ты еще заинтересуешься нашими длами, тогда еще не то будетъ!

Вниманіе, съ которымъ она стала относиться къ шахматной игр, онъ тоже принималъ за хорошій признакъ.

— Погоди, скоро у тебя явится охота самой играть!— торжествовалъ онъ.— И не замтишь, какъ эта охота подкрадется…

Маріана только смялась. Теперь все ее веселило. О будущемъ она не хотла думать: лишь бы Павелъ не узжалъ, остальное безразлично!

А для Павла все это было не боле, какъ шутка, новелла въ заманчивомъ французскомъ стил. Конечно, онъ получилъ бы больше удовольствія, если бы характеръ Маріаны былъ оригинальне.

Отъ нечего длать онъ прислушивался ко всмъ своимъ побужденіямъ и занимался психологіей. Бывали дни, когда имъ вдругъ овладвалъ порывъ благородства, и тогда ему казалось, что, только покинувъ Темте, онъ можетъ съ честью выпутаться изъ положенія, представлявшагося весьма серьезнымъ. Въ сущности, онъ былъ такъ же безхарактеренъ, какъ и Маріана, и принимать крутыя, ршительныя, мры было ему несвойственно. Онъ всегда предпочиталъ идти впередъ на авось и довряться только случаю да своей счастливой звзд.

——

Однажды утромъ Павелъ получилъ дловыя письма съ извстіями, которыя безусловно требовали его поздки на нсколько недль въ столицу. Когда онъ сообщилъ объ отъзд Маріан, она замтно поблднла.

Какъ на зло, онъ въ тотъ день былъ отозванъ вмст съ Бергеромъ на вечеръ къ сосду и никакъ не могъ отдлаться отъ приглашенія. Онъ одлся пораньше и въ обычное время явился въ гостиную.

Она сидла, какъ всегда, на своемъ низкомъ кресл передъ каминомъ. Онъ не садился и сталъ молча ходить по комнат.

— Маріана, — сказалъ онъ внезапно, — передъ моимъ отъздомъ надо ршить вопросъ о моемъ будущемъ. Возвращаться ли мн сюда на лто и на будущую зиму?

Она ничего не отвтила, но онъ видлъ, какъ голова ея опустилась на грудь, и на лиц выразилась безпомощность.

— Скажи, желаешь ли ты моего возвращенія?— сказалъ онъ, неожиданно переходя на ‘ты’.— Я хочу, чтобы ты сама ршила…

— Я не могу!— отвтила она быстро, съ какимъ-то испугомъ…

— Но ты должна же на что-нибудь ршиться?!

— Я не могу, я не въ силахъ… Длай, какъ знаешь!— прошептала она съ непритворной робостью.

Онъ слъ въ кресло противъ нея и наклонился къ ней.

— Какъ ты хороша!— сказалъ онъ.

Сердце забилось у нея въ груди такъ, что она задыхалась.

— Ты, можетъ быть, и сама этого не сознаешь?— спросилъ онъ, и усмхнулся.

Она оскорбилась и встала, намреваясь уйти.

— Нтъ, постой!— попросилъ онъ, овладвая ея руками.— Вдь ты дождешься нашего возвращенія сегодня? Сдлай это! Я хочу узнать отъ тебя самой, слдуетъ-ли мн вернуться сюда, или нтъ. Обдумай хорошенько и дай мн отвтъ, когда мы вернемся.

Въ это время раздались шаги проходившаго черезъ залу Бергера, и Павлу пришлось выпустить руки Маріаны, не дождавшись отвта.

Когда поздно ночью мужчины пріхали домой, лампа, какъ всегда, горла въ гостиной, но Маріана не вышла имъ на встрчу и, посл нсколькихъ звонковъ, дверь открыла заспанная служанка.

— Разв барыня спитъ?— спросилъ Бергеръ.

— Не знаю,— отвтила горничная.— Барыня только предупредила меня съ вечера, чтобы я отперла дверь, когда вы позвоните.

— Все-таки, зайдемъ!— предложилъ онъ Павлу.— Вдь лампа горитъ, значитъ, можно.

Служанка повсила шубы и удалилась, а мужчины вошли въ комнаты.

Въ гостиной, казалось, никого не было.

‘Неужели же она въ самомъ дл легла спать?’ — подумалъ Павелъ.— ‘Это невозможно! Я вдь просилъ ее!’

Бергеръ толкнулъ его локтемъ и указалъ на темный уголокъ дивана. Тамъ крпко спала Маріана, ноги которой лежали на придвинутомъ табурет, а лицо было спрятано въ подушкахъ дивана.

Бергеръ подошелъ въ ней и тихонько разбудилъ.

— Милая, это мы!— сказалъ онъ, ласково.

Она приподнялась, поморгала на свтъ лампы и обими руками откинула нависшіе волосы назадъ. Видно было, что она еще не совсмъ проснулась. Наконецъ, она проснулась, и лицо ея прояснилось.

— Это вы пріхали!— вскричала она.— Кто васъ впустилъ?

— Каринъ.

— Да, я вдь распорядилась! Я чувствовала, что не въ силахъ дождаться васъ. Сегодня, какъ хотите, а я не въ состояніи болтать съ вами.

— Я зашелъ только проститься!— сказалъ Павелъ, протягивая руку.— Я узжаю съ раннимъ поздомъ и больше уже не увижу васъ.

Вопреки его ожиданіямъ, фраза не произвела на нее особеннаго впечатлнія. Она поднялась съ дивана и сказала шутливо:

— По такому торжественному случаю я провожу васъ до лстницы! Но большаго не требуйте отъ меня, мн хочется спать.

Они направились въ переднюю, въ которой была только полоса свта, падавшаго изъ залы, гд стояла лампа.

— Вотъ что еще, Бергеръ!— обратился къ нему Павелъ уже въ передней.— Одолжи мн нсколько сигаръ. У меня вс вышли, и нечего курить въ дорог.

— Сейчасъ принесу,— отвтилъ Бергеръ и пошелъ въ кабинетъ. Черезъ открытую дверь видно было, какъ онъ зажегъ свчу и направился съ нею въ спальню, гд стояли его сигары.

Этой минутой воспользовался Павелъ. Его рука обвилась вокругъ таліи Маріаны, и онъ прошепталъ, крпко прижимая ее къ себ:

— Маріана, можно мн вернуться сюда и остаться здсь?

Она была испугана его смлостью, но въ то же время ее охватилъ порывъ неудержимой радости. И она припала лицомъ къ его груди…

— Говори же!— прошепталъ онъ.

— Мн бы слдовало сказать, чтобы ты не возвращался.

— Но ты не въ силахъ сказать этого?

— Боже мой, я умираю отъ страха,— вырвалось у нея.

Ей становилось гадко на душ, но она приписывала это страху.

— Не бойся,— успокоилъ онъ ее,— наклонился и поцловалъ ее. Она вся задрожала.

Въ то же мгновеніе появился Бергеръ съ сигарами…

Друзья пожали другъ другу руки, и Павелъ вышелъ на террасу.

Маріана проводила его долгимъ взглядомъ. При яркомъ свт луны она видла, какъ онъ быстро прошелъ по двору, а длинная уродливая тнь бжала за нимъ. Потомъ все скрылось, и только холодный, голубоватый свтъ луны продолжалъ освщать опуствшій дворъ.

Она вздрогнула всмъ тломъ, и ушла въ свои комнаты.

XII.

Былъ конецъ апрля, Павелъ былъ въ отсутствіи уже цлыхъ шесть недль.

Маріана сидла у окна залы съ шитьемъ въ рукахъ.

За эти недли она сильно измнилась: въ выраженіи лица исчезла прежняя дтская безхарактерность, губы были плотно сжаты, во всхъ чертахъ лица выражалась твердая ршимость.

Отъ времени до времени она посматривала черезъ очищенную къ лту террассу на широкій дворъ. На клумб начинали уже зеленть первые ростки травы и цвтовъ. Въ сторон, озаренные заходившимъ солнцемъ, темнли кусты и деревья, еще не покрытые зеленью, но уже побурвшіе и пожелтвшіе отъ налившихся почекъ.

Но она смотрла на всю эту зарождавшуюся жизнь холодно, равнодушно. Казалось, она къ чему-то прислушивалась.

На двор было пустынно, точно вс люди повымерли, только цпная собака отъ времени до времени глухо позвякивала цпью. Съ весной вся суета и жизнь деревни удалилась на поля, откуда люди возвращались только вечеромъ.

Но вотъ раздался звукъ колесъ. Неужели это Бергеръ уже вернулся изъ города съ пятичасовымъ поздомъ? Но, вдь, лошади были въ пол и ему пришлось бы идти пшкомъ…

Это Павелъ.

Да, теперь она даже видла его. Онъ подъзжалъ на лошадяхъ трактирщика и остановился прямо у своего флигеля. Маріана различила веселое и радостное выраженіе его лица, когда онъ обернулся къ дому и съ улыбкой взглянулъ на окна. Но она успла отклониться за гардину, такъ что онъ не могъ ее замтить…

Онъ нсколько разъ писалъ Бергеру, и она знала, что онъ вернется. Но дня возвращенія онъ не назначалъ…

Вотъ его вещи внесли во флигель, затмъ онъ и самъ появился на крылечк, разсчиталъ ямщика и быстро направился черезъ дворъ къ парадному подъзду. Сколько счастія, сколько радостнаго ожиданія въ его лиц! Онъ видимо поздоровлъ, окрпъ…

Она попрежнему пряталась за гардину, но сквозь тюль продолжала напряженно слдить за каждымъ его движеніемъ. Въ ея взгляд въ одно и то же время выражалась и робость, и вражда.

Онъ взбжалъ по лстниц, въ передней раздался звукъ захлопнувшейся за нимъ двери. Она поднялась и обими руками ухватилась за маленькій столикъ. Вотъ дверь въ залу распахнулась, и ихъ взгляды встртились.

Какимъ огнемъ, какой радостью сверкнули его темные глаза, когда онъ остановился у дверей и крикнулъ:

— Маріана!

При звук его голоса она задрожала съ головы до ногъ. Она совсмъ забыла, какое сильное вліяніе имлъ на нее этотъ пвучій, ласковый голосъ. Казалось, прошло уже много лтъ съ тхъ поръ, какъ она его слышала…

Онъ приблизился къ ней съ протянутыми руками, было что-то неотразима увлекательное въ его радостномъ восторг.

— Маріана!

Она стояла, какъ окаменлая, и онъ подумалъ, что испугалъ ее неожиданностью своего появленія. Но его голосъ и ласки быстро оживятъ ее,— въ этомъ онъ былъ увренъ!

Смясь, сдлалъ онъ послдніе два шага и вскричалъ радостно, точно сообщалъ восхитительную новость.

— Какъ я скучалъ, какъ тосковалъ, Маріана!

Онъ ликовалъ отъ сознанія, что еще можетъ любить, какъ юноша, любить съ тоской при малйшей разлук! Но она попрежнему была точно каменная. Тогда онъ подумалъ, что кто-нибудь есть въ ближайшихъ комнатахъ и вопросительно указалъ на двери.

— Тамъ никого нтъ!— проговорила Маріана.

Онъ сдлалъ шагъ назадъ. Это былъ, совсмъ чужой голосъ, котораго онъ никогда еще не слышалъ,— рзкій, отчетливый, деревянный, нисколько не похожій на голосъ Маріаны!

Онъ посмотрлъ на нее съ изумленіемъ. И вдругъ онъ замтилъ, что она похудла, что цвтъ ея лица утратилъ свжесть, что вся она точно постарла. Тогда лицо его прояснилось, и на глазахъ показались слезы.

— Понимаю… Ты думала, что я не вернусь!— вскричалъ онъ.— О, милое дитя! Неужели, ты безпокоилась обо мн.

Въ его голос звучали теперь и радость, и слезы, и невыразимая нжность.

Даже если бы въ эту минуту дло шло объ ея жизни, и тогда Маріана не могла бы произнести ни звука. Горло ея судорожно сжималось, въ груди стоялъ точно камень.

— Но теперь, Маріана, будь весела и покойна. Я вернулся къ теб и останусь здсь долго, долго…

Онъ овладлъ ея руками.

— Милая,— продолжалъ онъ,— что съ тобой? Я тебя напугалъ.

Онъ обвилъ ея станъ рукой и съ нжной заботливостью заглянулъ ей въ лицо, то краснвшее, то покрывавшееся мертвенной блдностью.

Она освободилась отъ его руки, оттолкнула ее и хотла заговорить, но не въ силахъ была сдлать этого, и только тяжеле прежняго оперлась о столикъ.

— Ты больна, Маріана? Что съ тобою?

Но вотъ она овладла собой и заговорила:

— Нтъ, я не больна.— Не безпокойтесь обо мн.

— Вы?!

Онъ крикнулъ это слово съ негодованіемъ и недоумніемъ. Но вслдъ затмъ на его лиц застыло холодное, суровое выраженіе, и онъ спросилъ прищуриваясь.

— Что это значитъ?

— Я допустила опасную, непозволительную игру. Пора съ нею покончить.

— Я полагаю, Маріана, это было нчто большее, чмъ игра! А?

Онъ тоже оперся о столъ и смотрлъ на нее вопросительнымъ, требующимъ отвта, взглядомъ.

— Во всякомъ случа, пора кончить!— повторила она беззвучно.

— Почему?

— Потому что,— это было нехорошо… преступно…

— Глупости!!

Онъ откинулъ голову назадъ, точно отбрасывалъ этимъ движеніемъ ея увренія. При этомъ губы его нервно вздрагивали, а ноздри расширились.

— Я не говорю, чтобы вина была ваша,— сказала она съ тоской, и опустила взглядъ на столъ, на который опиралась.— Можетъ быть, это была моя вина…

Онъ ничего не отвтилъ и смотрлъ на нее съ возроставшимъ негодованіемъ.

— Я хотла еще попросить васъ ухать, — прибавила она тихо.

— Ухать?

— Да, и боле никогда сюда не возвращаться.

Ея голосъ упалъ до едва слышнаго шепота:— такой муки стоили ей высказанныя слова. Но она крпилась, и даже принудила себя поднять глаза и взглянуть ему прямо въ лицо.

Онъ поблднлъ отъ гнва, впился въ нее озлобленнымъ взглядомъ и прокричалъ рзко:

— Что за вздоръ ты говоришь?!

Дольше она уже не смла смотрть на это перекосившееся лицо и опять опустила глаза. Она чувствовала себя, точно у позорнаго столба.

— Говорите же! Что вы хотите сказать?— потребовалъ онъ.

— Простите меня!— сказала она жалобно, и губы у нея быстро, быстро задрожали.— Я не могу… иначе…

— Но вдь ты можешь же сказать, изъ за чего все это… Почему?

— Потому что… я не нахожу себ оправданія… Будьте великодушны, узжайте!

Онъ ничего не сказалъ, и все продолжалъ смотрть на нее.

Ей стало ужасно жаль его. Вдь она поражала его безъ малйшей пощады, не подготовивъ даже къ удару. Его страданіе разрывало ей сердце…

— Ради Бога, скажите, что вы простили меня, что вы согласны ухать!— проговорила она съ мольбой, и протянула ему руки.

Онъ оттолкнулъ эти руки.

— Простить? Простить?— вскричалъ онъ, пытаясь расхохотаться, и въ то же время съ трудомъ удерживаясь отъ рыданій.— Простить? Васъ?

Она закрыла лицо руками. О, это становилось невыносимо!

— Я догадываюсь!— вскричалъ онъ, переводя духъ.— Бергеръ заподозрилъ насъ?

— Нтъ.

— Но, въ такомъ случа, что же…

— Вы должны ухать. Я добьюсь этого, чего бы это мн вы стоило. Это было худо! Это было позорно! Вдь я жена другого…

Онъ расхохотался, — истерично, какъ хохочутъ разсерженныя женщины.

— И этого вы до сихъ поръ не знали?— прокричалъ онъ.

— Да, не знала!! смйтесь надо мной, издвайтесь, сколько хотите!! Только, ради Бога, узжайте отсюда.

Оскорбленіе придало ей силы и укрпило ршимость. Но въ своемъ страданіи онъ не думалъ объ этомъ.

— Ну-съ, разсказывайте правду!— сказалъ онъ насмшливо.— Что Бергеръ замтилъ, и что онъ вамъ проплъ? А? Я встртился съ нимъ въ город, но онъ не подалъ и вида, что знаетъ… Что онъ замтилъ?

— Ему нечего было замтить!— отвтила она спокойне, инстинктивно прикрываясь женской гордостью.— Вы забываетесь…

— А-а-а! Такъ вотъ что! Вы хотите говорить со мной высокимъ голосомъ?— вскричалъ онъ съ нехорошей усмшкой.— Но вы забыли, сударыня, что какъ аукнется, такъ и откликнется. Если вы позволите себ оскорбительный для меня тонъ, я отвчу тмъ же!

Маріан показалось, будто холодныя мурашки побжали по ея спин. Его безумное озлобленіе пугало ее.

— Я не хотла васъ оскорбить,— сказала она тихо, но съ спокойствіемъ отчаянія.— Я хотла сказать только одно, что, посл того, что случилось наканун вашего отъзда, намъ лучше больше не встрчаться.

— Наканун моего отъзда?— переспросилъ онъ, чувствуя непреодолимое желаніе оскорбить ее и не находя подходящаго предлога.— Что же такое было? Что? Что? Что?

— Вы забылись.

— Я забылся? Ну-съ, а вы?

— Пусть будетъ такъ! Пусть мы забылись! Это не измняетъ дла. Я не длаю вамъ упрековъ. Я только умоляю васъ ухать…

— Ради вашего спокойствія? Еще бы! Но вамъ и въ голову не приходитъ задуматься надъ тмъ, удобенъ ли мн теперь такой перездъ, или нтъ. Избавить васъ отъ всякихъ тревогъ, — въ этомъ вся задача!

— Разв вы не видите, какъ я страдаю? Какая вамъ польза отъ этой пытки? Я была слпа,— продолжала измученная Маріана.— Вс мои страданія простое послдствіе непозволительной игры, которую я же сама допустила. Чего бы я ни дала, чтобы только ничего подобнаго не случилось Господи, и такъ вдь это невыносимо! Почему вы стараетесь еще усилить зло?

— Мы оба были неправы… неправы…

Слова ея замерли въ новомъ приступ, горя.

Павелъ смотрлъ на нее съ мучительнымъ недоумніемъ. Никогда еще онъ не слышалъ подобныхъ рыданій! Въ нихъ не было ничего истерическаго, въ нихъ было одно, только одно невыразимое, душу раздирающее, горе.

— Почему же ты такъ неутшна?— спросилъ онъ тихо.— Неужели, все отъ раскаянія?

— Да… да…

— Но ты преувеличиваешь нашу вину. Разв ты позволяла мн хоть что-нибудь, чего не позволяешь братьямъ? Что же касается нашего ‘ты’, то вдь самъ Бергеръ предлагалъ это… А впрочемъ, я готовъ отказаться и отъ этого ‘ты’. Успокойтесь, Маріана, и представьте себ, что все это былъ только лишь одинъ дурной сонъ…

— Но лгать Бергеру!

— Разв мы лгали? А въ будущемъ и того не будетъ.

— Нтъ. Съ того вечера мн кажется, что каждое мое слово Бергеру — одна ложь.

— Это болзненное воображеніе!

— Нтъ, нтъ… Вамъ слдуетъ ухать!

Это вырвалось у нея съ силой, и рыданія прекратились сразу, точно она вдругъ вспомнила о чемъ-то тревожномъ, неотложномъ, о чемъ она совсмъ было забыла, и чего никакъ не слдовало забывать.

Онъ всталъ и посмотрлъ на нее съ горькимъ упрекомъ. Больше говорить уже было нечего. Послышавшаяся въ ея словахъ твердость разбивала его послднія надежды.

— Это не прихоть!— проговорила она, утирая сильно припухшіе глаза.— Я много думала объ этомъ и пришла къ заключенію, что должна разстаться съ вами какъ можно скоре.

Горе сдавило его сердце, какъ тиски. Оставить Темте! хать прочь отъ нея и друга неизвстно куда! Одна мысль о путешествіяхъ и чужихъ людяхъ приводила его въ содроганіе. Но онъ не смлъ защищаться, боясь, что его слова только ускорятъ роковую развязку.

Между тмъ она отерла лицо и спрятала платокъ. Ршимость ярко выражалась на ея лиц — видно было, что она уже давно обдумала то, чего теперь требовала.

Павелъ внимательно посмотрлъ на нее.

И вдругъ имъ овладла полная безнадежность. Онъ махнулъ рукой и безсильно опустился въ кресло по другую сторону столика.

— Такъ это правда?— сказалъ онъ уныло.— Вы прогоняете меня?

Она ничего не отвтила, но осталась спокойной.

— Я согласенъ, что разлука была бы полезна,— продолжалъ онъ:— въ особенности для васъ, но подумайте, что же будетъ со мной?

Ей стало тяжело встрчаться съ его взглядомъ, и она потупилась, точно опасаясь утратить свою ршимость подъ гнетомъ его печальнаго взгляда. Онъ продолжалъ едва слышно:

— Какъ я былъ утомленъ, одинокъ, когда пріхалъ сюда! Мн надоло жить, на душ было совсмъ пусто. Все человчество представлялось мн такимъ же больнымъ и жалкимъ, какъ и я самъ. Мн хотлось, чтобы все, и я въ томъ числ, разсялось, какъ дымъ, или умерло. Да, хотлось только одного вчнаго сна, покоя! Есть ли возможность жить, когда все такъ невыносимо банально, пошло, что внушаетъ одно отвращеніе?— Но здсь, въ этомъ здоровомъ однообразіи, я началъ оживать и нашелъ возможность примириться съ жизнью. Я точно обновился, помолодлъ душой… Вы вдь это сами знаете! Ахъ, Маріана, я лишаюсь не квартиры, не уютнаго уголка, я лишаюсь домашняго очага, у котораго могъ успокоиться и жить. Неужели же у васъ хватитъ духу прогнать меня, отнять у меня послднюю возможность остаться жить? Я вдь ничего не прошу, ничего, кром покоя… Я буду уходить отъ. васъ, по первому знаку, какъ дворовая собака. Я ни въ чемъ, ни въ чемъ не потревожу васъ. Позвольте мн только остаться и будьте со мной такою, какой вы были въ первое время посл моего прізда. Имйте же хоть чуточку снисхожденія къ больному и жалкому человку. Не гоните меня!

Она съ трудомъ переводила духъ.

— Маріана,— продолжалъ онъ,— я никогда не умолялъ, васъ ни о чемъ и прежде, да и не умю просить, но теперь у меня нтъ гордости, нтъ самолюбія,— у меня одно только горе! Я молю у васъ пощады… Жизни… Вдь вы не прогоните меня? Нтъ?

Этотъ умоляющій голосъ растопилъ бы ледяную гору и тронулъ бы камень. Его бархатные чудные глаза смотрли такъ серьёзно, грустно…

— И все-таки это необходимо!

Онъ взглянулъ на нее съ недовріемъ. Она ли это? Но затмъ онъ откинулся на спинку кресла, и задумался. Такая жестокость должна была имть сильную побудительную причину, иначе, она была неестественна.

Вдругъ онъ вздрогнулъ и взглянулъ на нее проницательнымъ взглядомъ.

— Вы считаете это положительно необходимымъ?— спросилъ онъ, сильно подчеркивая слова.

Она покраснла, но принудила себя взглянуть ему прямо въ глаза.

— Да, необходимымъ!

Она передохнула съ облегченіемъ — ей показалось, что онъ понялъ ее. Теперь онъ удетъ, и оставитъ ее въ поко!

— Только поймите меня, какъ слдуетъ!— прибавила она быстро.— Мн бы хотлось доказать вамъ, что я не такъ дурна, какъ вы можете подумать…

Ея губы задрожали такъ сильно, что она принуждена была замолчать.

— Что жъ длать!— проговорилъ онъ, не обративъ вниманія на ея послднія слова, и съ тяжелымъ вздохомъ.— Какъ полно будетъ ваше существованіе! Даже представить себ трудно… Ну-съ, ршено — я ду завтра. Съ вашего яснаго неба скроется послднее, я хочу сказать — единственное, облачко. А я останусь скитальцемъ, нищимъ… Деньги, это ничто!

Онъ поднялъ руки, точно держалъ въ нихъ свое золото и сдлалъ рзкій жестъ, какъ бы съ презрніемъ отбрасывая отъ себя эти богатства. Въ нихъ не оказывалось боле цнности!

— Простите же меня, — прибавилъ онъ мягко.— Меня огорчаетъ, что воспоминаніе обо мн будетъ профанировать то, что будетъ для васъ дороже всего на свт… Понимаю, что одно мое присутствіе теперь, въ этомъ дом, уже оскорбляетъ васъ… Я понимаю это и… уважаю ваши чувства. Но вдь я ухожу… Я тнь, мелькомъ скользнувшая по вашей жизни, и, слава Богу не затемнившая ея… Протяните же мн на прощанье руку.

Онъ сказалъ это такъ просто, какъ говорятъ люди другъ другу, прощаясь навсегда. Маріана протянула ему руку и тихо заплакала.

— О чемъ же?— сказалъ онъ, бодрясь.— Со мной вдь всегда бывало такъ. Я узнавалъ цну своимъ друзьямъ только тогда, когда я лишался ихъ навсегда. Ну, прощайте. Нечего просить васъ забыть обо мн, это и такъ неминуемо должно случиться.

Онъ поклонился и вышелъ.

——

Когда Бергеръ вечеромъ вернулся домой, онъ былъ не мало изумленъ, узнавъ о внезапномъ ршеніи Павла ухать изъ Темте на слдующій же день, и навсегда.

— Ты ни слова не говорилъ мн объ этомъ, когда мы встртились въ город!— замтилъ онъ.

— Мн казалось, что не стоило говорить раньше возвращенія домой,— возразилъ Павелъ.

— Ну, что жъ, я всегда ожидалъ, что скитальческая горячка опять охватитъ тебя, какъ только ты побываешь въ город. А вдь, казалось, теб нравилось у насъ…

Посл ужина Бергеръ послдовалъ за Павломъ въ его флигель. Его огорчала предстоявшая разлука съ другомъ, и ему хотлось въ послдній разъ поболтать съ нимъ, пока тотъ будетъ укладывать вещи.

— Съ кмъ же я буду теперь играть въ шахматы?— попробовалъ онъ пошутить.

— Твоя жена научится…

Побуждаемый своей всегдашней жаждой дятельности, Бергеръ сталъ помогать укладывать вещи.

— Все это въ чемоданы?— спрашивалъ онъ, оглядывая кучу платья, вынутаго изъ шкафовъ.

— Да, надо бы. Не знаю только, какъ это все умстится!— вздыхалъ Павелъ, уже запыхавшійся и совсмъ выбившійся изъ силъ.

— Войдетъ! А какъ мы поступимъ со всмъ остальнымъ?— спросилъ Бергеръ и оглядлъ комнату.

— Я велю обойщику уложить все въ ящики и переслать ко мн въ Стокгольмъ.

Бергеръ стоялъ надъ раскрытымъ чемоданомъ, укладывая вещь за вещью. Онъ весь побагровлъ отъ работы въ согнутомъ положеніи, но продолжалъ укладывать терпливо и аккуратно.

— Не понимаю, что сдлалось съ Маріаной!— проговорилъ онъ внезапно, и выпрямился.

— А что такое?

— Когда ты ухалъ, я думалъ, она будетъ скучать, но этого не было замтно. Напротивъ, она стала такой оживленной, разговорчивой, дятельной, какой прежде я ншкогда ея не видалъ. По вечерамъ я возвращался домой немного раньше обыкновеннаго, вдь жаль было оставлять ее въ одиночеств… Тогда она играла твои любимыя псни и шутя говорила, что воображаетъ меня Павломъ.— Можешь себ представить, какъ я былъ доволенъ, что она настолько обжилась въ Темте, что уже не скучаетъ даже и въ одиночеств.— ‘Кажется, спрашиваю:— ты полюбила наконецъ Темте?’ — ‘Да, теперь,— говоритъ,— я совсмъ счастлива!’ — и все время была такая милая, такая милая, что и сказать трудно… Гм!.. Ты не повришь, какой она можетъ быть хорошей,— когда захочетъ, конечно… И вдругъ, все перемнилось. Она какъ-то притихла, затосковала, стала ходить потупившись, точно ищетъ въ земл клада. Спрашиваю: что случилось?— Ничего!— говоритъ.— Я думалъ-было, ужь не получила-ли непріятныхъ писемъ отъ родныхъ. Оказывается, ничего такого не было. Ну,— думаю,— пройдетъ! Такъ, женскій капризъ!— А между тмъ все хуже и хуже. Я видлъ по ея глазамъ, что она не разъ плакала въ моемъ отсутствіи, но такъ и не добился отъ нея, изъ на чего. Даже когда я ей сообщилъ, что ты скоро вернешься, она ничуть не повеселла, стало быть, это не было отъ скуки… Я предлагалъ ей даже похать въ городъ. Нтъ, не хочетъ…

Онъ развелъ руками и вопросительна смотрлъ на Павла.

— Иногда человку просто нездоровится,— уклончиво замтилъ Павелъ,— и тогда всегда бываетъ невыносимое расположеніе духа.

— Но она утверждаетъ, что здорова! У меня не выходитъ изъ головы, что, врно, я, чмъ-нибудь, самъ того не замчая, обидлъ ее. Иначе — ничего понять нельзя.

— Пройдетъ!

— Надюсь. Должно быть, ужъ таковы вс женщины… Да, братъ, тутъ понять что-нибудь мудрено!

Онъ оглядлся до сторонамъ, не надо ли уложить еще чего. Павелъ тоже сталъ осматриваться, но вдругъ подошелъ къ Бергеру и, положивъ руку ежу на плечо, сказалъ:

— Брось… Если я что-нибудь забылъ, можно прислать потомъ. Лучше оглянись-на вокругъ себя и скажи по совсти: вдь тутъ, у меня, было уютно, красиво?

Свтъ лампы ярко озарялъ его худощавое, блдное лицо, на которомъ лихорадочно горли расширенные, какъ у голоднаго, глаза. И какимъ безпомощнымъ, изможденнымъ казался онъ теперь, когда не оставалось боле увлеченія, которое только одно и могло придать ему кажущіяся силы!

Онъ горько улыбался и, точно прощаясь, обвелъ рукой, указывая на прекрасные предметы, собранные въ этой комнат.

— Странныя чувства одолваютъ меня въ такую минуту, какъ теперь!— прибавилъ онъ.— Точно хочется поднять руку и остановить что-то: время ли, самую ли жизнь — не знаю! Въ сущности, въ гор и печали есть много прекраснаго. Возмутительно только то, что все преходяще.

— Въ этомъ-то и состоитъ жизнь,— улыбнулся Бергеръ.— Чего бы она стоила, если бы все остановилось на мст? Не стало бы труда и борьбы, а безъ этого и жить не стоитъ.

— Не стоитъ? А теперь, ты думаешь, стоитъ?

— Глупости, Павелъ.

Тотъ улыбнулся.

— Все прежній тонъ, все тотъ же!— сказалъ онъ и зашагалъ по комнат, но вдругъ остановился и вскричалъ горестно:

— Господи, какъ тяжело! Невыносимо тяжело!

Бергеру хотлось приласкать друга, ободрить его. Но разв это возможно? Мужчину! Долженъ же онъ быть благоразуменъ и самъ знать, что длаетъ.

— Зачмъ же ты узжаешь, если теб такъ тяжело?— спросилъ онъ сухо.

— Не въ томъ дло,— возразилъ Павелъ.— Для меня точно весь міръ опустлъ, точно души во мн самомъ не стало… И здсь, и везд будетъ то же самое. Одно страданіе! Неужели ты не видишь, Бергеръ, что я страдаю отъ самого себя? Ужасно не имть ни малйшаго интереса, никакихъ цлей въ жизни. Иногда я даже мечтаю о какомъ-нибудь большомъ несчастіи, которое встряхнуло бы меня. Но и этого быть не можетъ, несчастію-то даже неоткуда взяться. Когда я былъ бденъ, я воображалъ, что буду счастливъ въ богатств. Но это была нелпая мечта. Всюду пусто, плоско, скучно…

— Теб слдуетъ жениться.

— Я, вдь, испробовалъ и это.

— Если бы у тебя были дти…

— Дти?— перебилъ Павелъ.— Чтобы изъ нихъ вышли такіе же несчастные, какъ я? Неужели ты воображаешь, что мои дти могли бы быть счастливы въ жизни?

— Это пессимизмъ, что ли?

— Да, пессимизмъ!

— Я читалъ о немъ, но никогда его не видлъ,— замтилъ Бергеръ серьезно, и съ любопытствомъ посмотрлъ на Павла.— Я воображалъ, что это все преувеличиваютъ, но теперь вижу самъ, что такой недугъ возможенъ.

— Возможенъ, Бергеръ, но не думаю, чтобы ты, напримръ, могъ сдлаться пессимистомъ.

— Не думаю и я.

— Ни ты, ни твои дти!

Бергеръ покраснлъ и наклонился надъ чемоданомъ, закрывая его крышку.

— То-то вотъ горе, что дтей-то нтъ, да, кажется, никогда и не будетъ!— пробормоталъ онъ.

Павелъ покачалъ головой.

— Въ сущности, совершенно непонятно, какъ это мы съ тобой могли сдлаться друзьями!— сказалъ онъ.

— Я, вдь, всегда нуждался въ привязанности!— отвтилъ Бергеръ, и долженъ былъ кашлянуть, чтобы прочистить голосъ.

——

Утромъ подали ранній прощальный завтракъ, за которымъ вс чувствовали себя неловко, какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ. Прощаніе произошло тоже, какъ всегда, съ преувеличенной торопливостью и традиціонными рукопожатіями.

День былъ холодный, ненастный. Павелъ чувствовалъ себя скверно.

— Прощайте, госпожа Маріана,— сказалъ онъ въ послдній разъ на лстниц.— Благодарю за…

Онъ не договорилъ, обернулся, и быстро сошелъ съ лстницы. Еще мгновеніе, и онъ уже въ экипаж. Бичъ щелкнулъ, цпная собака залилась неистовымъ лаемъ… Павелъ приподнялъ шляпу и вмст съ экипажемъ скрылся за оградой.

Провожавшіе молча вошли въ комнаты и тоже молча вс разошлись по своимъ угламъ.

Романъ оконченъ. Герой исчезъ.

XIII.

Бергеръ ушелъ въ кабинетъ, гд его дожидались рабочіе. Маріана, миновавъ столовую, въ которой служанка убирала со стола, прошла въ свою спальню и заперлась на ключъ.

Теперь она могла спокойно обдумать все, что случилось.

Пока она не знала, какъ Павелъ отнесется къ ея требованію ухать изъ Темте, она жила въ такой непрерывной тревог, что ни о чемъ не могла и думать. Неподвижно стоялъ передъ ней вопросъ: удетъ онъ, или нтъ.

Теперь онъ ухалъ!

Она задумчиво подошла къ окну, взглянула на опуствшій дворъ, и сла на стулъ у окна.

Туманъ только-что приподнялся надъ землей, день былъ пасмурный, срый, нельзя было надяться, чтобы хоть одинъ солнечный лучъ прорвался между густыми тучами. Небо тяжело нависло надъ пустынной мстностью, по временамъ порывъ втра встряхивалъ оголенныя втви кустовъ, которые точно вздрагивали отъ холода.

Такъ же холодно, темно и пустынно было на душ и у нея самой.

Все это время она только и думала, что о встрч съ Павломъ, которой боялась такъ, что не могла себ и представить, какъ это она взглянетъ ему въ глаза. Теперь все миновало. Почему же на душ у нея такъ же печально, какъ и раньше?

Она чувствовала себя разбитой, точно посл тяжелаго сна. Не оставалось ни одной мечты, ни одной иллюзіи, голая дйствительность стояла передъ нёй во весь ростъ, во всей своей безпощадной неприглядности. Никогда еще жизнь не представлялась ей такой суровой, лишенной всякой поэзіи. Она оставалась, точно въ пустын, одна съ Бергеромъ, передъ которымъ чувствовала себя виноватой и котораго по этой причин теперь ненавидла.

Это уже не была прежняя, романическая, Маріана, мечтавшая только о любви. Теперь это была, прежде всего, женщина, готовящаяся стать матерью, но въ то же время женщина преступная, предательница передъ мужемъ и будущимъ ребенкомъ, потому что въ то время, какъ зарождалась новая жизнь, она кокетничала и позволила даже поцловать себя…

Это было такъ унизительно! Она чувствовала такое отвращеніе въ себ, какое люди испытываютъ на утро посл безобразной оргіи.

Раскаяніе она испытывала уже прежде. Теперь было нчто другое.

Казалось, какая-то грубая рука разбудила ее отъ сладкаго сна, и внезапно оказывалось, что она опозорена. Теперь она смотрла на себя съ ужасомъ, который всегда питала ко всему низкому и грязному. Въ томъ, что она сдлала, не было даже чего-либо сильнаго, крупно-преступнаго, была только одна простая низость!

Женщина въ ея положеніи длающая глазки ухаживателю! Это не преступленіе даже. Это просто унизительное пятно въ ея жизни, отъ котораго она никогда не отдлается, потому что некому даже простить ее, потому что она одна знаетъ объ этомъ.

Какъ же она будетъ смотрть людямъ въ глаза, когда будутъ говорить о добродтели и чистот душевной?

А потомъ, когда родится дитя, воспоминаніе о проступк станетъ между нею и ребенкомъ, и будетъ глумиться надъ ней, какъ видніе кошмара… О, это будетъ ужасно!

Священное призваніе матери! Ха, ха, ха!! Именно ей-то и говорить о священномъ призваніи! Оно, вроятно, выражалось въ горячихъ рукопожатіяхъ съ. тмъ ухавшимъ человкомъ? Въ обмн съ нимъ влюбленныхъ взглядовъ? Въ поцлу за дверьми, пока мужъ поворачивалъ спину?..

Ей казалось, что она сойдетъ отъ стыда съ ума. О, чего-бы она только ни сдлала, чтобы смыть постыдное пятно!. Но ничего нельзя сдлать. Полюбить опять Бергера? Это вдь такъ естественно, такъ необходимо ради ребенка. Но странно, именно теперь являлось какое-то озлобленіе противъ мужа, передъ которымъ она же сама была виновата…

Она встала, открыла двери и стала быстро ходить по комнатамъ. Ей хотлось согрться. Ее мучилъ какой-то внутренній холодъ, заставлявшій ее дрожать и точно налившій ея члены свинцомъ.

Ея лицо утратило обычную нжность, какъ-то поблекло, посрло, отъ чего она казалась еще боле похудвшей, чмъ была на самомъ дл. Вокругъ рта легли у нея какія-то рзкія складки, придававшія лицу суровое выраженіе. Въ ней даже совершенно исчезла обычная мягкость. Въ ней кипла злоба, и главной мыслью было защитить свое будущее и своего будущаго ребенка отъ послдствій прошлаго. Въ первый разъ она страдала, не думая жаловаться и вполн сознавая собственную отвтственность за все случившееся.

— Отчего насъ не учатъ съ дтства, что всякій поступокъ неминуемо влечетъ за собой его неизбжныя послдствія, и что въ насъ самихъ есть тайный застнокъ, гд мы подвергаемся самой тяжелой пытк за проступки, которые намъ удается скрыть отъ людей? Почему говорятъ о раскаяніи, какъ о какомъ-то всеочищающемъ средств, и скрываютъ, что сплошь и рядомъ раскаяніе оказывается безсильнымъ исправить прошлое? Подумать, что уже немыслимо вернуть ни единаго поступка, ни единаго слова, даже взгляда!— О Боже!

О, нтъ! Обо всемъ этомъ говорили ей. Но то были только слова, а жизнь учитъ не словами, а жестокими примрами!

Усиленное движеніе доставило ей нкоторое облегченіе. Казалось, физическое утомленіе смягчало душевную боль. И она ходила, не останавливаясь, изъ одной комнаты въ другую, взадъ и впередъ.

Она привыкла полагаться во всемъ на другихъ. Всегда были при ней отецъ и мать, братья и тетки, спшившіе къ ней на помощь, едва только она попадала въ бду. Стоило только, смотря по обстоятельствамъ, пустить въ ходъ слезы, просьбы, или ласки…

Теперь уже не къ кому было обратиться, и никто не могъ ей помочь. Никто не былъ властенъ смыть съ нея то презрнное, маленькое пятнышко, которое омрачило всю ея душу.

И вдругъ она сообразила, что униженіе-то было еще большее, чмъ это казалось на первый взглядъ. Вдь только одинъ случай, исключительный случай, спасъ ее отъ полнаго паденія, на которое она шла съ такимъ легкимъ сердцемъ,— случай этотъ принесъ ей ея будущій ребенокъ!

О, Боже мой, но не имть даже того оправданія, что она сама, по доброй вол, остановилась на краю бездны!

Но что же теперь было длать? Впереди предстояла цлая вереница обязанностей, къ которымъ она призывалась, какъ и всякая женщина въ ея положеніи. Какъ отнестись къ нимъ?

Прежде всего надо было сообщить новость Бергеру, который еще не зналъ ничего.

Только за обдомъ встртились супруги. Невеселый это былъ обдъ. Бергеръ скучалъ по ухавшемъ друг и вдобавокъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ странностью въ обращеніи Маріаны. Онъ подозрвалъ, что тесть опять попалъ въ денежныя затрудненія, и думалъ, что Маріана негодуетъ на отсутствіе въ немъ поддержки ея отцу! Но онъ знаетъ, что длаетъ, и не станетъ плясать по жениной дудк! Никакіе капризы не заставятъ его сдлать это!

Весь обдъ оба молчали. Когда встали изъ за стола, она отошла къ окну, ставъ спиной къ комнат, но, когда онъ проходилъ мимо нея, она обернулась.

— Бергеръ!

Онъ посмотрлъ на нее недоброжелательно, но былъ пораженъ необыкновенно серьезнымъ выраженіемъ ея лица и подошелъ къ ней.

— Чего теб?— спросилъ онъ.

Не поднимая глазъ и беззвучнымъ голосомъ сообщила она свою важную новость.

— Ты думаешь?.. Ты уврена?..— проговорилъ онъ растерянно,— и уставился на нее глазами.

— Да, я уврена.

Онъ пришелъ въ восторгъ и нжно обнялъ жену. Но его радость была для нея совершенно непонятна, и она осталась холодна, и безчувственна. Она не въ состояніи была принудить себя взглянуть мужу прямо въ лицо, и попрежнему угрюмо смотрла внизъ.

Ея неотзывчивость на его радость мгновенно охладила и его. Онъ вышелъ, изъ комнаты возмущенный тмъ, что она могла горевать о предстоявшемъ появленіи ребенка. И такъ, вотъ изъ за чего она тосковала! Значитъ, даже въ такія минуты она можетъ думать только о себ? О, какой эгоизмъ!

Между тмъ Маріана осталась неподвижна у окна. Она замтила недовольство и осужденіе мужа, инстинктивно, угадавъ его мысли. Ей слдовало бы предвидть, что онъ увидитъ въ этой новости объясненіе совершившейся въ ней перемны, и дурно истолкуетъ ея угрюмость!

Только теперь, и совершенно внезапно, Бергеръ представился ей въ новомъ свт, въ качеств человка, отъ котораго она вполн зависла, и недовольство котораго было для нея даже опасно. Прежде она принимала отъ него поклоненіе съ какимъ-то смутнымъ чувствомъ неуваженія къ нему, но теперь онъ выросталъ въ ея глазахъ въ повелителя, потому что только теперь ихъ союзъ получалъ законную форму, и она оставалась навсегда къ нему прикованной. Это было рабство, и въ ея душ шевельнулась ненависть невольницы къ своему повелителю. Его раба навсегда? И посл всего, что было! Какой ужасъ! Какой ужасъ!

Однако, въ ней громко заговорило чувство самосохраненія, и тотчасъ же проснулось желаніе сохранить надъ мужемъ прежнее вліяніе. Не что бы то ни стало, надобно скрыть отъ него ея настоящія чувства и разсять произведенное на него дурное впечатлніе, такъ или иначе, объяснивъ чмъ-нибудь свою тоску!

Передъ вечеромъ Бергеръ зашелъ въ гостиную жены. Наступали сумерки — и работать было уже слишкомъ темно. Маріана отложила свое вязанье въ сторону, и сидла, скрестивъ руки, погруженная въ глубокое раздумье.

Бергеръ слъ противъ нея и заговорилъ очень серьезно.

— Боле чмъ когда-либо, мн жаль, Маріана, что я, по обыкновенію, затрудняюсь высказывать свои мысли. Какъ заставить другихъ понять то, что я думаю, и что я чувствую, когда я не умю объяснить этого? Именно съ тобой я часто страдаю отъ этого недостатка. Вдь, положительно, я точно нмой! А ты молчишь, и мы никакъ не столкуемся!

Маріана посмотрла на него съ недоумніемъ.

— Мн кажется,— сказала она,— твои слова такъ же врно могутъ быть примнены и ко мн.

— О, нтъ! Если бы ты захотла, ты всегда съумла бы столковаться.

— Не думай такъ,— возразила она съ упрекомъ.— Я такъ воспитана, что умю только легко и живо поддерживать салонный разговоръ, который ведутъ другіе. И это потому, что у меня нтъ собственныхъ мыслей. Подумай самъ, откуда же имъ и быть?

Въ ея словахъ звучало столько безъискусственности, простосердечія, что онъ съ удивленіемъ посмотрлъ на нее. Она совсмъ не походила на прежнюю Маріану.

— Сегодня я много размышлялъ,— сказалъ онъ.— Отношенія между нами измнятся, это неминуемо. Прежде мы довольствовались другъ другомъ, теперь каждому изъ насъ придется думать о третьемъ.

Она почувствовала досаду. Въ его словахъ уже теперь звучало предпочтеніе къ этому ‘третьему’, котораго еще и на свт-то не было. Что же будетъ дальше? Выходитъ, точно она должна отречься отъ своего первенства…

— Прежде,— продолжалъ онъ,— не важно было, когда между нами выходили какія-нибудь недоразумнія. Лишній поцлуй исправлялъ все, и этого было вполн достаточно для возстановленія между нами согласія. Но, когда мы уже не будемъ одни, будетъ ли этого достаточно? Сама ты знаешь, какъ крпко я люблю тебя и, подумавши, прощаю теб ршительно все, что ты хочешь. Но обидно, что я до сихъ поръ такъ же мало знаю тебя, какъ и въ первый день знакомства… Да, да! Вотъ, — даже въ эту минуту, я конфужусь говорить съ тобой откровенно, точно ты мн не жена, а какая-то чужая!

Ей стало страшно. Неужели онъ отшатнется отъ нея?

— Вотъ, я и ршилъ поговорить съ тобой, Маріана, откровенно. Теперь между нами будетъ больше общаго, надо же намъ познакомиться, наконецъ, поближе. Но это зависитъ отъ тебя самой, потому что я вдь животное безсловесное, и не умю справляться со своимъ несчастнымъ языкомъ!

Непроизвольнымъ движеніемъ она схватила его за руку. Но тутъ же ей пришло въ голову, что эта низкая фальшь, и она стыдливо отстранилась отъ него. Онъ не понялъ ея движенія, но не придалъ ему значенія, и продолжалъ:

— Въ послднее время ты была какъ-то необыкновенно молчалива. Казалось, ты дуешься, или чмъ-то озабочена. Мн ты не говорила ничего, и потому я не хотлъ разспрашивать. Но врядъ ли хорошо, что между нами возможны такія недомолвки.

— Я тоже и сама хотла поговорить съ тобой объ этомъ,— живо отвтила Маріана, обрадованная представившимся случаемъ загладить ошибку, сдланную посл обда.— Мн такъ обидно, что ты не понялъ меня…

— Не стоитъ объ этомъ говорить, Маріана!— перебилъ онъ, стараясь быть, по возможности, ласковымъ.— Я вдь понимаю, что теб теперь страшно, и что ты не можешь отдлаться отъ мысли о предстоящихъ передрягахъ…

— Да, нтъ же! нтъ!— возразила она.— Въ томъ-то и ошибка. Ты думаешь, что я была не въ дух, а мн просто нездоровилось.

— Но ты сама отрицала это…

— Я не понимала, что такое со мной. Это какое-то неопредленное недомоганье, трудно даже сказать, что у меня болитъ. Но это такъ разстраиваетъ меня…

Онъ посмотрлъ на нее съ недовріемъ.

— Во всякомъ случа,— замтилъ онъ,— теб нечего безпокоиться о будущемъ. Ты, слава Богу, здороваго сложенія, а когда родится дитя, мы возьмемъ кормилицу, и теб нечего будетъ тревожиться…

— Нтъ!— вскричала Маріана горячо.— Я не допущу въ домъ кормилицы. Я буду кормить сама.

Въ ней проснулась какая-то небывалая сила, отбрасывавшая всякія мелочныя соображенія, какъ недостойный соръ. Это была сила материнской нжности къ ребенку.

— Ты не хочешь кормилицы?— переспросилъ онъ съ удивленіемъ.

— Нтъ. Ни въ какомъ случа!

— Но я полагалъ…

— Ни въ какомъ случа!— повторила она раздражительно.— И ты не долженъ больше и возбуждать этого вопроса…

— Да я только одного этого и желаю!— сказалъ онъ съ радостнымъ удивленіемъ и улыбаясь.— Я вдь здсь думалъ только о теб. Притомъ, я не хочу, чтобы ты не была рада ребенку.

— Если я бываю не въ дух и капризна, изъ этого еще не слдуетъ, что я буду дурная мать!— проговорила она совсмъ искренно.

— Милая моя Маріана!

Онъ съ такимъ чувствомъ произнесъ эти слова, что ей стало не по себ. Вдь она хорошо знала, что преувеличивала свои материнскія чувства главнымъ образомъ для того, чтобы оправдаться…

Онъ подошелъ къ ней и нжно погладилъ ей волосы.

— Ты, конечно, думаешь, что я по грубости души не понимаю твоихъ чувствъ,— сказалъ онъ кротко.— Но, право же, я ужъ не такъ грубъ! Не знаю, что ослпило меня. Вроятно, моя радость, въ сравненіи съ которой твое убитое состояніе духа казалось мн холодностью. Но это не повторится боле, и ты не будешь впредь имть другого случая, чтобы считать меня безсердечнымъ!— Онъ наклонился и поцловалъ ее въ лобъ.— Было бы еще хуже, еслибъ я оказался грубымъ отцомъ. Вотъ почему теб слдуетъ воспитать меня, мужика. Я былъ бы такимъ старательнымъ твоимъ ученикомъ!

Онъ смотрлъ на нее, не то шутливо, не то печально, и былъ въ эту минуту такъ привлекателенъ, что сердце ея невольно рванулось къ нему. Но она сочла такой порывъ недостойной слабостью и силой сдержала свои чувства. Разв это естественно: бросаться то къ одному, то къ другому… Однако, какая она порочная!

Самообвиненіе, снова придавило ее всею своею тяжестью.

Дорого бы заплатила она теперь за то, чтобы имть право доврчиво склониться на широкую грудь мужа! И это — даже не смотря на отсутствіе любви къ нему! Между ними вдь появилась новая связь, священная не мене самого брака.

И какъ она не поняла тогда, что раздлять чувства невозможно?

——

Опять потянулись однообразные дни, въ продолженіе которыхъ Маріан много приходилось оставаться наедин съ своими мыслями.

Бергеръ проводилъ большую часть дня на поляхъ. Теперь онъ былъ еще дятельне, еще энергичне, чмъ когда-либо.

По вечерамъ мужъ и жена разговаривали между собой чаще. Но принужденность не исчезала, и оба чувствовали себя въ положеніи чуждыхъ другъ другу людей, вынужденныхъ занимать одинъ другого.

Отношенія Маріаны въ Бергеру были какія-то странныя. Кокетство исчезло безслдно, она положительно избгала его, точно опасалась его ласкъ. Но это не мшало ей, однако, выказывать мужу теперь больше нжности, чмъ прежде, и вообще, она стала такъ кротка, такъ терплива, какъ никогда еще…

Дло въ томъ, что невозможность съ чистой совстью принимать ласки мужа неожиданно и сильно возвысили его въ ея собственныхъ глазахъ. Отвращеніе къ нему, которое появилось было въ ней. тотчасъ же за разрывомъ съ Павломъ, исчезло, самообвиненіе вызывало сравненіе съ нимъ Бергера, клонившееся въ пользу послдняго. Притомъ, воспоминаніе о проступк окрасило какимъ-то мрачнымъ свтомъ все ея прошлое, и совсмъ перевернуло вс ея понятія о прекрасномъ.

Въ минуту озлобленія Павелъ высказалъ ей нсколько слишкомъ горькихъ истинъ, навсегда врзавшихся ей въ память, и повторять сдланныя ошибки охоты у нея не было. А между тмъ время все подвигалось да подвигалось впередъ, наступило лто, и Бергеръ предложилъ Маріан пригласить въ Темте своихъ братьевъ. Но, къ его величайшему удивленію, она наотрзъ отказалась сдлать это. Она не хотла видть свою родню. Это, конечно, ея дло, и Бергеръ не настаивалъ.

Родители съ братьями приняли ея нежеланіе пригласить ихъ за нерасположеніе къ нимъ, и письма съ обихъ сторонъ стали рже и безсодержательне.

Бергеръ былъ покойне и довольне своей участью, чмъ когда-либо. Свою единственную заботу онъ выражалъ такъ:

— Боюсь, какъ бы Господь на зло не далъ намъ двочку, именно потому, что я не въ силахъ мечтать иначе, какъ о мальчик.

Кром того онъ признался Маріан, что теряетъ, наконецъ, всякое терпніе. Этому выжидательному положенію ршительно не было конца.

Для здоровья онъ сталъ уговаривать ее больше гулять, и понемногу она настолько привыкла къ оживлявшему ее движенію среди полей и луговъ, что даже полюбила такія прогулки. Вопреки ея намренію искупить свою вину всякимъ горемъ, она чувствовала, какъ въ ней силы прибывали, жизнь становилась миле, и ее охватывало иногда какое-то совсмъ неумстное, радостное и вмст счастливое, настроеніе. Явилась такая склонность забывать обо всемъ случившемся, что иногда она должна была даже серьёзно принудить себя припомнить и поразмыслить о прошломъ. Впрочемъ, полнаго забвенія нельзя было и ожидать. Всякая бездлица, и въ самыя неожиданныя минуты, могла оживить эти воспоминанія, причемъ самообвиненія подымались тогда съ накопленной силой. Въ такихъ случаяхъ, она не въ силахъ была смиренно переносить свои мученія. Вдь они стояли между нею и Бергеромъ!

Но, какъ бы тамъ ни было, а свойственныя прежде Маріан какая-то дряблость и апатія исчезли навсегда.

Бергеръ часто узжалъ куда-то съ ранняго утра и, на разспросы Маріаны, уклончиво говорилъ: дла! Въ конц концовъ это разожгло ея любопытство, но разспрашивать она не ршилась.

Какъ-то, въ конц августа, Бергеръ, по обыкновенію, всталъ съ зарей и собирался уже хать со двора, какъ вдругъ на крыльц появилась совершенно уже одтая Маріана.

Они кивнули другъ другу головой, и Маріана осталась на террас, съ любопытствомъ оглядываясь по сторонамъ. Небо было ясно, свжій утренній воздухъ какъ-то необыкновенно чистъ и ароматенъ, невольно чувствовался какой-то непонятный приливъ молодости. Она опустила взглядъ. Вся мстность была залита солнечнымъ свтомъ, сверкавшимъ на каждомъ лепестк, на каждомъ стебл, на каждой травинк, смоченной, еще необсохшей, росой.

Маріана даже забыла о поздк Бергера.

— Какая погода! Какъ красиво сегодня!— вскричала она.

— Такая погода стоитъ уже восьмой день, — отвтилъ Бергеръ своимъ обычнымъ, спокойнымъ тономъ.

Тмъ не мене, ему было пріятно, что она встала такъ рано — онъ терпть не могъ лни, онъ ласково посмотрлъ на нее, и только теперь замтилъ, что Маріана перемнилась: ея щеки казались свже, глаза — ясне и больше.

Онъ поднялся къ ней на террасу, схватилъ ее за руки и принудилъ ее прижаться къ нему.

— Маріана!— сказалъ онъ съ увлеченіемъ.— Разв жизнь не хороша, не прекрасна? Разв не радостно ощущать эту жизнь и слышать ее въ каждомъ біеніи сердца? А природа какая вокругъ насъ! Ахъ, Маріана!

Она смотрла ему въ лицо, и вдругъ замтила, что въ немъ было то же самое, что и въ утреннемъ воздух, что-то молодое, свжее, увлекавшее помимо ея воли. Теперь онъ казался даже красивъ! Она просто залюбовалась его мужественнымъ, честнымъ лицомъ и могучей фигурой. Въ немъ было что-то свое, цльное непосредственное, сильное, и притомъ, такое ласковое, веселое…

И, совсмъ неожиданно для себя самой, она обвила его шею руками и поцловала его. Онъ крпко прижалъ ее къ своей груди, и въ свою очередь поцловалъ ее въ високъ, въ то самое мсто, какъ тогда… Павелъ.

Она вскрикнула и отшатнулась. Мертвенная блдность покрыла ея лицо. Она раскрыла глаза, точно передъ ней стояло привидніе.

— Маріана, что съ тобой?

— Я испугалась…

— Чего?

— Сама не знаю…

— Здорова ли ты? Боже, какъ ты блдна!

Онъ хотлъ было обхватить ея талью, чтобъ поддержать, но она отстранилась и пробормотала:

— Не тронь меня! И никогда, слышишь, никогда не смй цловать меня въ это мсто.

Но сейчасъ же она опомнилась, испугалась того, что сказала, и вся задрожала.

— Я, кажется, въ самомъ дл нездорова!— прибавила она, проводя рукой по лицу, и, шатаясь, направилась въ комнаты,

Бергеръ послдовалъ за нею и хотлъ остаться дома, опасаясь, что припадокъ ‘безотчетнаго страха’ возобновится. Но она успокоила его, и даже вторично вышла на крыльцо проводить его до экипажа.

Когда онъ ухалъ, она присла на каменную ступеньку террасы, закрыла лицо руками и горько расплакалась.

Неужели же она никогда не освободится отъ этой пытки? Неужели страшное воспоминаніе всегда будетъ стоять между нею и мужемъ, какъ непреодолимая преграда? Неужели нтъ средства избавиться отъ всего этого?

Средство есть — правда! Лучше всего было бы разсказать мужу все, какъ было, а потомъ, будь, что будетъ. Но нтъ, никогда она не ршится на такое средство. Какой стыдъ! И затмъ, что же она разскажетъ? Вдь даже и разсказывать-то нечего.

— Такъ ли?

Во всякомъ случа, у ней сохранилось бы презрніе къ себ самой даже и въ томъ случа, если бы она и открылась Бергеру. Вдь она увлекается то однимъ, то другимъ! Она просто втреная, пустая женщина, измняющая сначала мужу, потомъ другому человку… Что толку, что она не успла провиниться? Вдь низость была у нея въ душ, въ самыхъ ея намреніяхъ!

Въ этотъ день она вторично пережила раскаяніе, такое же острое, какъ и раньше. Зло оказывалось непоправимымъ. Нужды нтъ, что горе зависло отъ ея собственнаго воображенія. Отъ этого оно было вовсе не легче!

——

Съ тхъ поръ, какъ Маріана познакомилась съ душевными терзаніями, она полюбила работу. Она сама шила приданое своему будущему первенцу, а хлопотъ съ этимъ приданымъ было вдоволь.

И какъ бывала она довольна, когда что-нибудь оказывалось уже готовымъ! Ей просто совстно становилось восторга, съ какимъ она, бывало, любовалась у комода въ дтской какой-нибудь дюжиной, только-что сшитыхъ ею, крошечныхъ рубашечекъ. Она никому не показывала своей работы, потому что никто не понялъ бы, что вся прелесть только въ томъ, что она сшила все собственными руками. А какая это была прелесть, такъ и передать трудно!

Наконецъ, надо набивать подушечки пухомъ, и тутъ уже пришлось просить помощи у ключницы. Та выказала при этомъ случа такой, съ трудомъ сдерживаемый интересъ къ длу, что явилось искушеніе похвастать передъ ней и всмъ приданымъ.

Поэтому, когда уже послдняя подушка была готова, и Маріана успла снять старый передникъ, который надла, чтобы защитить платье отъ пуха, она сказала застнчиво:

— Я нашила много вещей… Можетъ быть, вамъ интересно взглянуть на мою работу?

— Еще бы не интересно!— вскричала старушка, голосъ которой даже задрожалъ:— такъ она была растрогана.

Маріана повела ее въ недавно лишь меблированную дтскую и открыла передъ ключницей ящики комода.

Старушка пришла въ восторгъ. Она знала толкъ въ шить и совсмъ не ожидала отъ молодой хозяйки такого искусства и терпнія.

Ледъ былъ проломленъ: об женщины вступили въ дружескую бесду.

— У меня тоже былъ ребеночекъ!— сказала крестьянка, утирая глаза чистымъ блымъ фартукомъ.— Но онъ у меня умеръ на четвертомъ годочк.

— Неужели?!— вскричала Маріана съ состраданіемъ и вдругъ почувствовала симпатію къ ключниц, которой до этого дня точно и не замчала.

Завязался разговоръ, чрезвычайно интересный для обихъ женщинъ. Притомъ, опытная старуха во всемъ могла дать добрый совтъ, въ которомъ Маріана очень нуждалась, тмъ боле, что въ послднюю поздку въ городъ, держала себя съ матерью какъ-то натянуто и стыдилась малйшаго намека на свое положеніе. Съ ключницей было такъ легко говорить. Она ко всему относилась такъ безъискусственно, просто, что стыдиться ея и въ голову не приходило. И что всего удивительне, Маріана замтила, что крестьянка уметъ говорить деликатно, выражаясь умно, и даже красиво, о самыхъ щекотливыхъ вещахъ. Между обими женщинами установилась положительная сердечность, и Маріана почувствовала, что пріобрла друга.

И это въ отвтъ на первое съ ея стороны довріе!

Съ этого дня Маріан стало точно тепле въ Темте, и чувствовалось какъ-то спокойне.

Съ своей стороны и старуха стала ежедневно выказывать барын свою преданность, къ чему всегда представлялись всякіе мелкіе поводы. Видно было, что ея старому сердцу уже давно недоставало, къ кому бы привязаться.

Теперь уже никто не имлъ права касаться вопроса о непригодности барыни въ хозяйств! Боже избави! А прежде это была любимая струнка старушки, на которой она разыгрывала безконечныя и весьма печальныя варіаціи.

Маріана почувствовала къ ключниц какую-то, совсмъ дтскую, привязанность и стала часто заходить въ кухню. Понемногу она даже заинтересовалась многимъ въ хозяйств. Никогда она не думала прежде, что приготовленіе пищи въ большомъ хозяйств требуетъ такихъ сложныхъ заботъ. И какъ это не забывали той или другой мелочи, безъ которыхъ все бы пришло въ разстройство? Просто удивительно.

— Неужели вы ни разу не забыли выпустить утромъ куръ?— спросила однажды Маріана, пока ключница крошила для куръ оставшійся отъ обда хлбъ.

— Забыть?— какъ же забыть?— вскричала та съ величайшимъ изумленіемъ.— Нтъ, какъ можно!.. Птица, какъ и всякая скотина, требуетъ такихъ же заботъ, какъ и люди.

И вотъ, мало-по-малу, вещи, которыя Маріана видла тысячу разъ, не обращая на нихъ ни малйшаго вниманія, вдругъ получили для нея интересъ. Помимо ея воли, одновременно съ этимъ, росло и довріе къ жизни. Рождались новыя мысли, новыя чувства… И т, и другія оказывались несравненно прочне тхъ, которыя порождались только романами.

Ахъ, если бы между нею и Бергеромъ не было ‘этого’ — этого несчастнаго ‘этого’. Но пропасть была не переходима…

Иногда на нее находило такое же, ни на чемъ не основанное, радостное настроеніе, какъ и на Бергера. Хотлось войти въ его тонъ, шутить надъ пустяками, смяться отъ одной жизнерадостности… Но вдругъ проносилось надъ ней воспоминаніе о томъ, что она скрывала, и ей становилось страшно:— а что, если Бергеръ заподозритъ?

Она знала, какъ онъ ненавидлъ ложь и притворство. Она знала также, каковъ онъ становился, когда чмъ-нибудь возмущался. Вдь онъ бы возненавидлъ ее, если бы только зналъ!

За то, если она чувствовала неловкость въ его обществ, ничто не мшало ей любоваться имъ изъ окна, когда онъ разговаривалъ съ рабочими, или прозжалъ молодыхъ лошадей. Онъ бывалъ такъ занятъ дломъ, что никогда и не взглядывалъ на окна и не замчалъ притаившейся у занавси жены.

Бергеръ никогда бы не поврилъ, что имъ могутъ любоваться. Онъ былъ очень скромнаго мннія о своей наружности. Но это не мшало ему одваться очень тщательно и, въ особенности въ привычной ему обстановк, онъ казался даже положительно изящнымъ.

Вообще, Маріана стала замчать, наблюдая мужа на работ, что между Бергеромъ, взятымъ въ привычной ему обстановк, и тмъ мшковатымъ увальнемъ-поклонникомъ, за котораго она вышла замужъ, не было ничего общаго.

Бергеръ, напримръ, очень любилъ говорить о томъ, что онъ мужикъ, и оттого получалось совсмъ неправильное понятіе о его сношеніяхъ съ простымъ народомъ. На самомъ же дл рабочимъ и въ голову не приходило позволить себ малйшее панибратство съ бариномъ,— и это, не смотря на то, что онъ самъ иногда брался за плугъ или лопату, а при встрчахъ съ мужиками никогда не позволялъ себ отвчать на ихъ поклоны небрежнымъ кивкомъ головы, а всегда кланялся безукоризненно вжливо, какъ равнымъ. Его авторитетъ былъ таковъ, что нельзя было и представить себ, чтобы кто-нибудь изъ крестьянъ позволилъ себ прекословить ему, и вс повиновались охотно и слпо.

Такъ-то Маріан все боле и боле приходилось убждаться, что она совсмъ не знаетъ своего мужа, и потому чмъ становился онъ для нея привлекательне, тмъ боле она чувствовала себя передъ нимъ виноватой.

——

Маріана съ дтства боялась потемокъ.

Какъ-то поздней осенью, случилось ей проснуться отъ какого-то страннаго звука. Она прислушалась. За окномъ шумла буря, втеръ вылъ въ труб. Но не этотъ звукъ разбудилъ ее, — одновременно съ порывомъ вновь налетвшаго шквала, повторился непріятный звукъ колокола! Корабельный колоколъ, прозвонившій послдній часъ двухъ матросовъ!..

Вокругъ Маріаны было такъ темно, что она не могла даже различить предъ собой руки. А буря продолжалась и точно набатный звонъ колокола, который раскачивало втромъ, отъ времени до времени повторялся. Ей стало страшно, такъ страшно, что она убжала бы изъ спальни, если бы не надо было пройти до людской двухъ пустыхъ комнатъ, на что она не ршалась. Почти до утра дрожала она отъ страха и, когда, наконецъ, уснула, то была совершенно измучена.

За завтракомъ она имла совсмъ больной видъ, и Бергеръ спросилъ, что съ нею.

— Я цлую ночь не спала. Я такъ боялась…— отвтила она.

— Чего же ты боялась?

— Этотъ колоколъ! Такой ужасъ, когда онъ самъ звонитъ… Я слышала сегодня ночью.

— Не слдуетъ поддаваться такимъ впечатлніямъ!— замтилъ Бергеръ очень сухо.

— Но это же врожденная пугливость. Я не могу справиться съ собой!— сказала Маріана жалобно.

Онъ посмотрлъ на нее почти съ презрніемъ.

— Врожденная? Нтъ, это просто непривычка владть собой. У всякаго мужчины была бы такая же врожденная пугливость, если бы онъ не пріучалъ себя превозмогать ее. Женщинамъ слдовало бы длать то же самое.

Жалуясь на колоколъ, Маріана питала тайную надежду, что Бергеръ прикажетъ снять его. Но оказалось, что она ошиблась въ разсчет,— и это смутило ее. Притомъ, ее оскорбилъ презрительный тонъ, какимъ Бергеръ сдлалъ свое замчаніе, тогда какъ слдовало бы, кажется, высказать жен сочувствіе и хоть нкоторую предупредительность къ ея желаніямъ.

Она надулась и до конца обда не проронила ни слова.

Бергеръ замтилъ ея недовольство, и, прежде, чмъ выйти изъ-за стола, заговорилъ первый.

— Не сердись, Маріана!— сказалъ онъ серьезно.— Съ моей стороны, я тоже не въ силахъ превозмочь врожденнаго отвращенія ко всякой распущенности. Человкъ съ силой воли не бываетъ малодушенъ. Вришь ли, мн было бы стыдно за тебя, если бы оказалось, что ты въ самомъ дл боишься потемокъ и собственнаго воображенія! Но, конечно, это былъ только отдльный случай? Не правда ли? Вдь ты не къ тому же заговорила о колокол, чтобы его сняли?

— Нтъ, нтъ…

Ей стало стыдно своего малодушія и ни за что не хотлось внушить Бергеру презрніе къ себ. Нтъ, онъ больше не услышитъ объ ея малодушіи,— за это она ручается.

Въ ту осень было много бурныхъ ночей, и много ночей будилъ Маріану этотъ звонъ колокола. Но она храбро боролась со страхомъ, и понемногу настолько овладла своими мятежными нервами, что всякій страхъ разсялся.

Не мало-таки гордилась она одержанной надъ собой побдой, и впослдствіи случалось, что она лежала впотьмахъ и со торжествомъ смотрла передъ собой въ тьму, которая представлялась ей побжденнымъ противникомъ.

XIV.

Это было три дня спустя посл рожденія мальчика.

Маріана неподвижно лежала на подушкахъ, очень слабая, но спокойная и довольная. Она пристально смотрла черезъ полуопущенныя гардины на запорошенный снгомъ паркъ. Ей нравился падавшій, мягкій снжокъ, ей нравился паркъ съ его опушенными снгомъ деревьями, ей все нравилось и было дорого, потому что душу ея наполняло таинственное и невыразимое, новое, счастье!

Она обернулась къ печк, у которой дв женщины хлопотали около малютки.

— Что, мадамъ Ланденъ, одли ‘его’?— спросила она акушерку.

— Да, теперь мы нарядны, какъ принцъ!— отвтила та.— Ну, смотрите, мамаша, какой мы красавецъ!

— Нтъ, онъ не будетъ называть меня мамашей,— возразила Маріана.— Я хочу, чтобы онъ называлъ меня просто ‘мать’!— Она думала о Бергер, всегда такъ называвшемъ свою мать.

— Какъ хотите, милая мать! Мы будемъ послушны.

Маріана тихо улыбалась.

Мальчика уложили въ кроватку, рядомъ съ ея кроватью.

— Теперь мы уйдемъ,— сказала акушерка,— а вы, хорошо бы сдлали, если бы немножко уснули!

— Мн не хочется спать!— протестовала Маріана.

— Ничего, закройте только глаза, и сейчасъ же заснете.

Женщины ушли довольныя и сіяющія. Во всемъ дом царило какое-то праздничное настроеніе.

Маріана сложила руки на одял и опять уставилась на окно, за которымъ снгъ продолжалъ все такъ же неслышно валить.

Какое чудное душевное настроеніе испытывала Маріана! Какъ весело и забавно было думать о крошечномъ существ, покоившемся теперь возл нея, объ этомъ крошк, который оказывался ея сыномъ! Жизнь получала теперь уже совсмъ не прежнее значеніе и становилась шире, полне. А вмст съ тмъ являлась также и большая отвтственность, ради которой стоило быть сильной и серьёзной… Главное, дальнйшій-то путь жизни представлялся теперь такимъ свтлымъ, прямымъ!

Какая радость предстояла когда ‘онъ’ выростетъ, станетъ большимъ, крпкимъ мальчикомъ, котораго ей трудно будетъ и обнять!

Да, она была счастлива, вполн счастлива! Но какъ забавно думать, что теперь на ея отвтственности была цлая человческая жизнь, цлая большая жизнь, которая теперь еще едва теплется въ этомъ маленькомъ, безпомощномъ существ…

Въ жизни такъ много удивительнаго!..

Ея глаза незамтно сомкнулись, и она уснула.

Первое, что она увидла, когда выспалась и проснулась, довольная и съ новыми силами, былъ устремленный на нее взглядъ, честный, спокойный взглядъ, который она такъ горячо полюбила въ послднее время.

Возл нея сидлъ Бергеръ.

— Я и не зналъ, что у меня жена такой молодецъ!— сказалъ онъ, улыбаясь.— Мадамъ Ланденъ просто въ восторг отъ тебя. Она говоритъ, что ты такая здоровая и бодрая, какихъ она мало и видала.

Маріана тихо смялась. Она знала, что такъ оно и было.

— Чудные дни мы переживаемъ!— продолжалъ онъ.— По временамъ мн плакать хочется, болтливъ даже сталъ! И все отъ избытка счастья… Нтъ, такихъ радостей мн и не снилось прежде. Однако, хорошо-ли, что я такъ разболтался? Ты смотришь совсмъ здоровой, но все-таки?..

— О, продолжай! Мн такъ весело слушать тебя.

— Ну, такъ слушай же. Я получилъ письмо отъ матери. Она велла кланяться теб и мальчику. Ты знаешь, конечно, что я ей телеграфировалъ? Представь себ, это была первая телеграмма, полученная ею въ жизни! И какъ же она рада… Вдругъ у ея Бергера — сынъ! О телеграммахъ отъ твоихъ родныхъ ты, конечно, знаешь? Ахъ, что я! Самъ же я приносилъ ихъ теб… Право, точно у меня голова кружится, забываться даже сталъ. Вдь эта прокл… то бишь, эта славная Ланденъ не позволяла говорить съ тобой, а тутъ было столько новаго, и не думаю, чтобы это могло повредить… Такъ о чемъ-бишь я хотлъ сказать? Да, я напишу Павлу, онъ вдь прислалъ мн свой адресъ. Разумется, ему не понять, что значитъ имть сына, но все-таки, напишу ему. Бдняга Павелъ… Ну, само собой разумется, мать прідетъ на крестины. Забавно, что вы еще до сихъ поръ не видлись… Какъ я радъ, что ты въ послднее время стала хозяйничать, это понравится матери. Надо, чтобы она подарила теб нсколько такихъ полосатыхъ фартуковъ, какіе она сама ткетъ. Прелесть, что за фартуки! Но не довольно-ли болтовни? Смотри, не захворай!

— Ничего. Продолжай…

— Ну хорошо! Мн точно подрзали языкъ и я сталъ болтать, какъ сорока. А все мальчишка виноватъ. Господи, какъ мн весело! Какъ я скучалъ по дтямъ — этого ты себ представить не можешь. Потомъ я сталъ бояться, что будетъ двочка и все пріучалъ себя къ этой мысли. А вышелъ мальчишка! Пусть онъ будетъ чмъ самъ захочетъ быть — я не позволю себ стснять его въ выбор каррьеры! Захочетъ быть ученымъ,— иди въ университетъ, не захочетъ — его дло. Хорошо уже одно то, что онъ у насъ есть! Подумай-ка, каково мн было улучшать имніе, разводить лсъ и все такое, пока дтей не было. Спрашивалось: для кого? А теперь другое дло.

Его ободрялъ радостный взглядъ Маріаны.

— А знаешь что?— вдругъ вскричалъ онъ.— Ты стала вдвое красиве прежняго. Въ твоихъ глазахъ какое-то, совсмъ новое, выраженіе. И потомъ еще вотъ что: я не чувствую больше никакого стсненія говорить съ тобой. Мы уже больше не чужіе!

Она счастливо улыбалась ему. Теперь она не сомнвалась въ себ. Бергеръ,— и больше никто! Старое не могло повториться.

— Бергеръ!— прошептала она.

Онъ наклонился и тихонько поцловалъ ее. Потомъ разговоръ возобновился и продолжался, пока мадамъ Ланденъ не напомнила Бергеру, что утомлять больную опасно.

——

Уже нсколько дней Маріана была на ногахъ. Ея здоровье вполн окрпло и пора было назначить день крестинъ.

Бергеръ съ Маріаной сидли въ ея гостиной, онъ у окна на стул, она — въ глубин комнаты, въ покойномъ кресл.

— Ну, Маріана,— сказалъ онъ, когда рчь зашла о крестинахъ,— мальчика назовемъ Павломъ? Не правда ли?

Маріана почувствовала такую острую боль въ груди, точно ее ударили ножомъ въ сердце. Она вся похолодла и съ ужасомъ подумала, что Бергеръ непремнно замтитъ ея блдность.

— Не лучше ли назвать его именемъ твоего отца, Бергеръ?— проговорила она робко.

— Нтъ. Я не любилъ моего отца!

У нея не хватило духу предложить назвать сына по имени кого-нибудь изъ ея родныхъ.

— Павла я всегда любилъ,— пояснилъ между тмъ Бергеръ, — особенно такимъ, каковъ онъ былъ прежде. Мои лучшія воспоминанія связаны съ его именемъ. Почемъ знать, что бы вышло изъ меня, если бы судьба не свела меня именно съ нимъ? Онъ и моя мать вліяли на меня больше всхъ…

Тутъ онъ замтилъ все усиливавшуюся блдность жены и съ удивленіемъ посмотрлъ на нее.

Ей стало такъ страшно, точно она теряла подъ ногами почву. Вотъ-вотъ онъ заподозритъ истину! Въ душ поднялась мучительная борьба… И вдругъ она сразу приняла ршеніе: будь что будетъ, но скажу всю правду! Иначе — она навки останется между ними, эта страшная правда и отравитъ всю ихъ жизнь.

— Бергеръ,— сказала она дрожащимъ голосомъ,— нельзя окрестить мальчика Павломъ.

— Это почему?

Слышно было по его голосу, что противорчіе раздражало его.

— Между мной и Павломъ было нчто, о чемъ ты не знаешь.

— Нчто?

— Да. Павелъ и я…

Ея губы напрасно продолжали шевелиться. Языкъ не выговаривалъ словъ…

Взглядъ Бергера сталъ острымъ и жесткимъ, какъ сталь. Онъ такъ и вонзился въ глаза Маріаны. Но, вслдъ затмъ юнъ точно померкъ и принялъ выраженіе неестественнаго спокойствія.

— Продолжай то, что ты хотла сказать,— проговорилъ юнъ деревяннымъ голосомъ безъ всякаго выраженія.— Нтъ сомннія, что все это не можетъ имть значенія при выбор имени мальчику. Но продолжай. Что такое было у тебя съ Павломъ?

— Это было… Врне, ничего серьезнаго не было, но тмъ не мене, это было худо… Я очень бы желала теперь, чтобы прошлаго не было, чтобы мн никогда не пришлось знать этого человка.

— Ровно ничего не понимаю. Не хочешь ли ты сказать, что влюбилась въ него?

— Не то… но было точно какое-то тайное соглашеніе между нами.

— Между вами? Стало быть, Павелъ зналъ объ этомъ?

— Да.

— Какъ же это началось?

— Во время вашей игры въ шахматы.

— То-есть, когда я съ нимъ игралъ?

— Да.

— Ну, и что же?

— Мы имли обыкновеніе смотрть другъ другу въ глаза…

— Фу! Чортъ! Есть о чемъ говорить!

— Нтъ, это были особенные взгляды. Мы научились точно разговаривать такимъ образомъ.

— И это у меня на глазахъ?

Она хотла сказать: да!— но голоса опять не хватило, и она только вздохнула.

Онъ долго смотрлъ на нее. Она чувствовала это, но не смла поднять глазъ.

— Если бы я не раскаялась въ этомъ,— продолжала она черезъ нсколько времени,— если бы я не раскаивалась такъ ужасно, я никогда не ршилась бы заговорить съ тобой…

Она сжала руки и низко опустила голову. Если бы отъ него зависли теперь ея жизнь и смерть, она не могла бы чувствовать большей робости.

— Ну? Продолжай же!— проговорилъ онъ такимъ голосомъ, точно дло шло о мучительной операціи, которую чтобы выдержать требовалась вся его сила самообладанія.

— Потомъ мы имли обыкновеніе пожимать другъ другу руки… Теперь такъ ужасно воспоминать!

— Ничего, ничего, продолжай…

— А въ тотъ вечеръ, когда онъ собирался хать, онъ поцловалъ меня…

— Поцловалъ тебя?

— Да, въ передней, пока ты выходилъ за сигарами.

— И ты допустила это? Врно, ты сама желала этого?

Она не нашла отвта, но почувствовала къ себ подавляющее презрніе.

— Ну? И потомъ?

— Потомъ вдь онъ ухалъ…

— Да, но онъ вернулся во время моего отсутствія?

Маріана снова почувствовала на себ такой убійственный взглядъ, что чуть не вскрикнула отъ ужаса, но, однако, овладла собой и пробормотала:

— Когда онъ вернулся, онъ сейчасъ же и ухалъ… Вотъ и все.

— Все? Павелъ и ты! Нтъ, если Павелъ и ты были способны на такое… кому же доврять?..

Передъ глазами Маріаны забгали черные круги, и ей пришлось схватиться за ручки кресла, чтобы усидть.

— Я сказала правду и всю правду!— пролепетала она точно во сн.

— Теб нечего опасаться меня, я ничего не длаю въ минуту озлобленія. Не надо было начинать, а теперь ужъ договаривай до конца.

Онъ отвернулся къ окну и оперся рукой на подоконникъ. Его лицо сдлалось изжелта-блднымъ, не смотря на густой загаръ. Она не видла всего лица, но и по той части, которая ей была видна съ кресла, она ясно представляла себ выраженіе его: усталое, безотрадное, пугавшее своей подавленностью, безнадежностью. Видно было, что потребовалось бы настоящее чудо, чтобы оживить и согрть выраженіе этого лица.

— Я разсказала теб все, что было,— сказала она беззвучно, какимъ-то надтреснутымъ голосомъ.

Онъ молчалъ, а ей нечего было больше добавить въ сказанному. Теперь, что бы она ни говорила, уже ничто не произвело бы на него смягчающаго впечатлнія. И она сидла неподвижно, подавленная своимъ отчаяніемъ.

— Не понимаю только, ради чего ты сообщила мн это,— замтилъ онъ посл долгаго раздумья.

— Между мной и тобой стояло что-то такое, — точно ложь и притворство.

— Слова!

— Нтъ, не слова! Мн было необходимо отдлаться отъ этого во что бы то ни стало.

— Отдлаться?

Онъ разсмялся короткимъ, сухимъ смхомъ и тотчасъ же застылъ въ прежнемъ положеніи.

Ужасное впечатлніе производило его ненатуральное спокойствіе! Оно угнетало ее. Ей хотлось упасть къ его ногамъ, умолять его о прощеніи, но она не смла сдлать что-либо подобное: она сознавала, что такая выходка въ эту минуту только усилитъ его презрніе къ ней.

— Охота теб была разсказывать,— сказалъ онъ.— Такія вещи естественне всего оставлять про себя.

— Я должна была высказаться. Я не въ силахъ была дольше таить…

— Ну и что же? Лучше теперь?

Если бы онъ подвергъ ее пытк, она страдала бы не боле, чмъ теперь! Она не въ силахъ была усидть на мст, поднялась съ кресла и неврной поступью прошлась по комнат. Такую потребность перемнять мсто ощущаютъ больныя животныя. На минуту она прислонилась къ каминному экрану, потомъ бросилась на диванъ. Нигд не было покоя, облегченія ея мук. И для чего оттягивать развязку, которой невозможно миновать? Лучше всего перенести казнь, какова бы она ни была, сразу!

Маріана встала съ дивана, перешла на свое прежнее мсто и обратилась къ мужу.

— Неужели же я бы стала разсказывать, если бы не хотла сказать теб всей правды?— проговорила она съ тоской.

— Женщины рдко признаются вполн.

— Бергеръ, я не хочу скрыть отъ тебя ни одного вздоха…

Онъ промолчалъ, а она тупо уставилась взглядомъ въ его щеку и часть бороды.

Если бы она могла увидть его взглядъ! Пусть хоть сердится, только бы не оставался такимъ неестественно безчувственнымъ.

Она потянулась къ нему и положила руку на его плечо.

— Вришь ли ты мн, Бергеръ?

— Маріана, прошу теперь безъ этихъ штукъ!

Онъ обернулся, но лишь настолько, чтобы стряхнуть съ себя ея руку, прикосновеніе которой внушало ему въ эту минуту отвращеніе. И она отшатнулась съ робостью преступницы…

Ей казалось, что грудная клтка съуживается вокругъ ея сердца, давитъ, убиваетъ ее. Ей было такъ больно, что не хватало силъ даже жаловаться, кричать, звать на помощь.

Но двигаться она могла и, снова поднявшись со своего мста, она пошла къ столику, налила стаканъ воды и съ жадностью выпила все до дна.

— Отчего же ты не ухала съ Павломъ? Отчего осталась у меня?— раздался голосъ Бергера.

Ей нечего было на это отвтить. Вдь она не ухала съ Павломъ потому, что никогда они не любили другъ друга серьезно. Но, съ другой стороны, почему же, въ такомъ случа, они обмнивались влюбленными взглядами и рукопожатіями — горячими, тайными рукопожатіями? Врно, потому, что она была именно тмъ, чмъ ее считалъ теперь Бергеръ: втренной женщиной, и больше ничего!

Но неужели же нельзя простить? Ей, которая такъ горько раскаивалась въ своемъ проступк?

— Бергеръ,— проговорила она,— взгляни на меня…

— Нтъ, не теперь.

Въ его голос послышалось холодное отвращеніе,— не гнвъ. Она такъ низко пала въ его глазахъ, что не внушала къ себ даже гнва!

— Неужели же все такъ и останется между нами?— ужаснулась она.

— Дай время…

Это было сказано такимъ ледянымъ голосомъ, что всякая надежда у нея исчезла. И, все-таки, она должна перенести все, до конца!.. Слезъ у нея уже не было, но горло сдавливала судорога, какъ при сильнйшихъ рыданіямъ.

Она вернулась на свое мсто и опустилась молча, ломая руки, въ кресло.

Она уже не ршалась говорить. Не могла же она сказать, что въ томъ-то и заключались вс ея муки, вся его власть надъ нею, что она любитъ именно его, Бергера.

Долго длилось молчаніе. Оно бы, кажется, могло продлиться цлую вчность,— такой столбнякъ овладлъ Маріаной. Не было ни мыслей, ни чувствъ. Вс ея душевныя силы сосредоточились на одномъ мертвящемъ чувств — чувств безнадежности.

Она сидла неподвижно и машинально смотрла на мужа. Каждая складочка его платья врзалась въ ея память навсегда, но она точно ничего не видла. Она смотрла безъ всякой мысли въ голов, смутно сознавая, что теряетъ разсудокъ. Впрочемъ, это даже вовсе не пугало и не интересовало ея.

Наконецъ, онъ всталъ и, даже не взглянувъ на нее, не проронивъ ни одного слова, вышелъ изъ комнаты.

Машинально встала и она, но никуда не пошла, а схватилась за спинку кресла, а другую руку крпко прижала къ груди, въ которой ощущалась нестерпимая боль. Она не знала, гд она и не могла ни о чемъ размышлять, но одна мысль всплыла передъ ней ясно и отчетливо: она внушила Бергеру презрніе въ себ и навсегда отрзала себ путь къ его сердцу!

И такъ, это не былъ ужасный сонъ, кошмаръ? Она провинилась передъ единственнымъ человкомъ, котораго любила? И теперь все погибло… навсегда!!

Послышались шаги, въ комнату вошла мадамъ Ланденъ.

— Что съ вами? Вы больны?— вскричала она.— Что-нибудь случилось? Берегитесь, вдь можетъ заболть и малютка!

— Малютка?

Маріана тупо смотрла на акушерку.

— Не хотите ли воды? Выпейте глотокъ.

Маріана отстранила стаканъ.

— Малютка?

Теперь только она поняла о комъ говорили! Да, да, она хочетъ къ нему… Къ сыну! Къ сыну Бергера, Бергера и ея!..

Шатаясь, направилась она въ дтскую, но на порог остановилась и обернулась къ акушерк.

Та едва узнавала ее,— такъ измнилось въ одно мгновеніе ея лицо. Теперь это было суровое, каменное лицо съ рзкими, строгими чертами…

— Я хочу остаться одна.

Это было сказано тономъ Бергера — спокойно и холодно. Затмъ она во шла въ дтскую и заперла за собой дверь на ключъ.

— Господи Іисусе!— бормотала акушерка.— Что такое стряслось съ нашей барыней?

И она побжала въ кухню, посовтоваться съ ключницей.

Между тмъ Маріана остановилась у дверей, и тупо смотрла впередъ. Такъ вотъ что называется любить? Это нестерпимое страданіе? Этотъ ужасъ?

Да, да! Страданіе, это и есть жизнь! А любовь — это страданіе, превышающее всякія человческія силы. Теперь уже нтъ надежды на то, что Бергеръ проститъ, забудетъ, снова полюбитъ ее… Такъ зачмъ же жить, когда это такъ невыносимо мучительно?

Но вдругъ она что-то вспомнила, и быстро пошла къ кроватк своего ребенка. Тамъ она упала на колни, сложила руки и прислонилась лбомъ къ кроватк.

Онъ спалъ, ея сынъ, ея крошка, ея единственное утшеніе! О, какая могучая опора — это безпомощное созданіе!

Она почувствовала, какъ, точно тепло, разлилось въ ея груди, изъ глазъ полились обильныя слезы. Теперь она опять можетъ дышать, думать…

Она плакала долго, долго… Затмъ поднялась, и тщательно умыла лицо.

——

Успокоившись, Маріана могла обдумать свое положеніе. Но невозможно было предвидть, какъ поступитъ теперь Бергеръ. Она такъ мало знала его, что никакъ не могла сообразить, на что онъ ршится. Надо было терпливо выжидать!

Одно было ясно: никакое искусство не могло повліять на Бергера, и лучше всего отнестись къ нему спокойно и доврчиво.

Странное дло! Не смотря на то, что даже Бергеръ осудилъ ея откровенность, она ни минуты не раскаявалась въ томъ, что высказалась. По крайней мр, если теперь удастся одержать надъ нимъ побду, на что не было, впрочемъ, никакой надежды, она заполучитъ его всецло, навсегда, безъ малйшаго опасенія за будущее! Этимъ она утшала себя.

Передъ ужиномъ Бергеръ, зайдя къ ней, засталъ ее въ спальн за шитьемъ, у маленькаго столика, на которомъ горла лампа. Она была очень блдна, глаза у нея были нсколько опухши, но она казалась вполн спокойной.

— Маріана,— сказалъ онъ, садясь,— я обдумалъ то, что ты мн сообщила.

Она посмотрла на него вопросительно.

— Надо полагать, ты не сознавала, какъ глубоко поразитъ меня твое сообщеніе. Иначе — непонятно, какъ это ты не пощадила меня!

Онъ помолчалъ, ожидая возраженія, но ей нечего было возражать. Вдь онъ говорилъ о своихъ чувствахъ, не принимая во вниманіе чувствъ ея. Что жъ тутъ было говорить?

— Я не подозрваю большаго, чмъ ты мн объяснила,— прибавилъ онъ.— Но и этого вполн достаточно. Если ужъ ты такъ охладла ко мн, лучше было бы разъхаться.

Ей очень хотлось сказать, что никогда Павелъ не значилъ для нея больше Бергера, но она не ршилась сказать этого, и опять промолчала.

— Но теперь мы связаны мальчикомъ,— онъ указалъ рукой въ сторону дтской,— и намъ надо попытаться какъ-нибудь поладить ради его счастія.

Она кивнула головой въ знакъ того, что понимаетъ мужа, и посмотрла на него съ благодарностью.

— Но я знаю свой характеръ: я злопамятенъ, и потребуется много времени, чтобы побдить поднятыя во мн дурныя чувства. Лучше всего, если ты не станешь торопить меня… Во всякомъ случа, не пытайся загладить прошлое любезностью. Это только вооружитъ меня противъ тебя. Оставь меня въ поко, пока я самъ не приду мириться. Будь только со мной честна. Ты сама поселила во мн недовріе, и я невольно буду относиться къ теб придирчиво. Вся бда въ томъ, что ты совсмъ не такая, какой я воображалъ тебя. Я такъ ужасно разочаровался въ теб… Но, можетъ быть, все еще какъ-нибудь наладится, если только мы оба не будемъ торопиться.

Онъ посмотрлъ на нее пристально, точно хотлъ проникнуть взглядомъ въ самую глубь ея души. И она поняла его. Онъ запрещалъ ей всякія попытки къ сближенію, всякія сцены, онъ хотлъ жить въ мир, но вдали отъ нея. Словомъ,— онъ требовалъ, чтобы она владла собой съ такой же твердостью духа, какъ и онъ.

Она опять ничего не отвтила, и опять кивнула головой, въ глазахъ у нея появилось что-то особенное.

— Теб нечего стсняться говорить со мной,— сказалъ онъ, потупившись.— Даю теб слово никогда не позволятъ себ никакихъ рзкостей или невжливаго слова. Я, конечно, не могу относиться къ теб дружелюбно. Въ остальномъ будь покойна… Во всякомъ случа, у тебя вдь есть утшеніе!

Онъ посмотрлъ на дверь дтской.

— Хорошо, Бергеръ. Ты тоже можешь быть покоенъ.

— Посл, какъ-нибудь, ты мн еще разъ разскажешь вс подробности… Не обижайся на мои вопросы. Мн необходимо знать ршительно все, что было, до малйшихъ подробностей, какъ если бы я видлъ все самъ собственными глазами.

— Теб стоитъ только спрашивать. Я на все отвчу по совсти.

— Дло въ томъ, что теб никакъ не слдуетъ разсчитывать, что я когда-либо это забуду. Я никогда не забываю вещей серьезныхъ.

— Я это знаю, Бергеръ.

— И не воображай себ, чтобы я могъ когда-нибудь опять стать такимъ, какимъ я былъ. Никогда! Я былъ глупъ и легковренъ. Я держалъ себя, какъ дуракъ, котораго всякій могъ водить за носъ. Оттого-то искушеніе и оказалось сильне тебя.

— Я буду довольна, какимъ бы ты ни былъ.

— Предупреждаю еще, что теб не слдуетъ слишкомъ полагаться на твое терпніе. Дло можетъ затянуться, и какъ бы ты не сочла себя несчастной! Я самъ не узнаю себя,— такъ меня всего перевернуло то, что ты мн разсказала… Я такъ слпо врилъ теб! Такой ударъ не проходитъ даромъ, и невозможно даже предвидть всхъ его послдствій. Наконецъ, не жди также и возможности скоро избавиться отъ меня: мн только двадцать восемь лтъ…

— Я не заблуждаюсь, Бергеръ.

— Приходится начинать все сначала, Маріана! И это будетъ не легко. Мы будемъ точно два узника, скованныхъ одною цпью.

— Такъ Богъ веллъ.

— И ты останешься со мной, не смотря ни на что?

— Да, навсегда.

XV.

Бергеръ сказалъ правду: приходилось начинать съизнова. Оба точно переродились, и самая жизнь въ Темте, поэтому, перемнилась.

Мать Бергера на крестины мальчика не пріхала. Воспріемницей пришлось быть госпож Бьёркъ и ребенка окрестили Торстеномъ. Обрядъ былъ совершенъ торжественно, но чопорно, вс были холодны и натянугы. Отъ родныхъ Маріаны не ускользнула совершившаяся въ ней перемна: она была спокойна, но очень серьезна, и во всей ея фигур появилось выраженіе какой-то никогда еще, прежде не замчавшейся въ ней твердости.

— Заважничала!— сказалъ Вальтеръ.

— Чмъ-то озабочена!— подумали другіе.

Бергеръ былъ невозмутимъ, какъ всегда. Можетъ быть, онъ держалъ себя съ большимъ достоинствомъ, чмъ прежде, но, во всякомъ случа, былъ не мене замкнутъ въ самомъ себ. Къ Хаквину онъ относился дружелюбно, но и въ отношеніяхъ съ нимъ исчезла всякая шутливость.

За крестинами наступили довольно сренькія будни.

Между Бергеромъ и Маріаной не было бросающейся въ глаза натянутости. Они относились другъ къ другу съ преувеличенной вжливостью и избгали оставаться вдвоемъ — вотъ и все.

Бергеръ воспользовался выговореннымъ себ правомъ разспросить подробности о бывшихъ отношеніяхъ между Павломъ и Маріаной, и подвергъ ее самому безпощадному допросу. Она отвчала правдиво, съ какой-то безчувственной откровенностью. Онъ разспрашивалъ обо всемъ: гд она стояла и гд стоялъ Павелъ, что онъ спросилъ, что она отвтила, и т. д. Онъ задавалъ короткіе, сухіе вопросы и требовалъ только ясныхъ отвтовъ. Щекотливость предмета, казалось, не производила на него ни малйшаго впечатлнія. Вскор онъ такъ изучилъ все дло, что зналъ столько же, какъ и сама Маріана. На этомъ онъ и успокоился.

Его дятельность по хозяйству усилилась такъ, что у него уже не оставалось лишняго времени раздумывать о Маріан и о минувшемъ. Онъ ежедневно заходилъ взглянуть на сына и появлялся въ назначенное время къ столу, въ другое время Маріана его и не видла. Если бы у ней не было добродушной ключницы и хлопотъ съ ребенкомъ, она погибла бы съ тоски. Но теперь она мужественно переносила однообразіе жизни, и за дломъ не замчала и времени.

Зная цну, какую Бергеръ придавалъ трудолюбію и практичности, она и сама захотла работать и нашла себ столько занятій, что у нея не было свободной минуты. Чмъ боле она входила въ подробности обширнаго хозяйства, тмъ оно становилось для нея интересне, и вскор она уже серьезно увлеклась своей ролью хозяйки дома. Она чувствовала, что одно это, уже до нкоторой степени, сближало ее съ мужемъ, и тихонько, про себя, радовалась этой первой побд. Прежде онъ имлъ дло съ ключницей, теперь приходилось обращаться къ Маріан, причемъ вс его желанія исполнялись еще съ большей пунктуальностью, чмъ прежде. Онъ оставался доволенъ, но врядъ ли подозрвалъ, какъ ликовала Маріана всякій разъ, когда представлялся случай доказать, что у нея общіе съ нимъ интересы въ дом.

Только разъ она переусердствовала. Это было на Рождеств. Думая угодить мужу, она сдлала щедрые подарки батракамъ и ихъ семьямъ. И къ великому ея удивленію, Бергеръ, узнавъ объ этомъ, нахмурился.

— И къ чему эти подарки?— сказалъ онъ сухо.— Они вызываютъ только низкопоклонство. Пусть только народу платятъ за работу что слдуетъ,— тогда всмъ будетъ хорошо. Нужны только честность и справедливыя отношенія, а не благодянія. Вотъ какъ по моему.

Маріана промолчала, не выказавъ ни малйшей досады по. поводу такого осужденія. Она, по крайней мр, теперь узнала, какъ нужно относиться къ мужикамъ.

Она не отчаявалась снова овладть-таки сердцемъ мужа, хотя и видла, что потребуется на это времени не мало. Но, рано или поздно, она достигнетъ цли, это непремнно.

А пока у нея былъ ея толстенькій мальчикъ, который росъ не по днямъ, а по часамъ. Она такъ гордилась имъ, точно сама изваяла его толстыя ручки и ножки. Въ дом всякій бы принялъ присягу въ томъ, что это самый красивый ребенокъ въ цломъ мір,— всякій, не исключая даже самого Бергера, хоть онъ и усмхался на такія похвалы. Чтобы не выказать своей слабости въ сыну, Бергеръ даже говорилъ, что въ любой крестьянской семь найдутся не мене красивыя дти. Онъ и не подозрвалъ, бдняга, что говорилъ святую истину, такъ какъ ребенокъ былъ далеко не красивъ и до смшного походилъ на своего отца!

Съ появленіемъ на свтъ маленькаго Торстена порядки въ дом замтно измнились. Дтская сдлалась какимъ-то сборнымъ пунктомъ, гд стали дружелюбно встрчаться и господа, и слуги.

Да, въ народ оказывалось больше чувствительности, чмъ она думала. Маріана начинала даже любить народъ и заражаться его непосредственнымъ отношеніемъ къ дйствительности. Она стала даже замчать вокругъ себя больше поэзіи, чмъ въ цломъ мір мечты и фантазіи.

Теперь, когда она смотрла въ зеркало и видла передъ собой свое нжное личико съ мягкими, миловидными чертами, ей и въ голову не приходило тужить о томъ, что когда-нибудь это лицо состарится. Въ костюм ея тоже замчалась перемна: капризная изысканность уступила мсто какой-то домовитой порядливости, а по утрамъ Маріану можно было часто видть въ широкомъ, полосатомъ фартук домашней работы.

Въ сущности теперь, когда Маріана стремилась возвратить себ лишь то, что имла прежде, она чувствовала себя гораздо богаче и счастливе прежняго. Выходило такъ: точно счастіе заключается не во взаимности любимаго человка, а въ собственной способности цнить его. И эта способность въ ней росла.

Съ наступленіемъ весны она почувствовала то же, что и большинство здоровыхъ деревенскихъ жителей: какой-то могучій приливъ силъ и жажду тяжелой работы.

Какъ-то разъ вышла она погулять въ паркъ и взошла на пригорокъ въ конц парка. Передъ нею развернулась широкая панорама волнистой мстности, залитой весеннимъ солнцемъ. Мстность была некрасива. Точно темныя заплаты чернли четырехъ-угольныя паровыя пашни среди свтлозеленыхъ хлбныхъ полей и луговъ, вдали — темный лсъ и заборы. Ничего изящнаго, ничего для утонченнаго вкуса и глаза…

Но Маріана вспомнила, что все это — міръ ея Бергера, его родная стихія, и вдругъ эти некрасивыя поля представились ей изображеніемъ богатства, огромнаго труда, свтлыхъ надеждъ…

Потомъ она вспомнила, какъ однажды Бергеръ говорилъ, что не могъ бы чувствовать себя счастливымъ въ другой мстности, какъ бы прекрасна она ни была, онъ бы всегда тосковалъ по своей родной равнин съ ея тучными полями и сочными пастбищами. Онъ бы соскучился по морю, у котораго выросъ и которое видно было даже изъ Темте, въ вид тонкой, блестящей, какъ лезвіе ножа, полоски на самомъ горизонт. Это море было видно и съ того мста, гд стояла Маріана теперь.

И она почувствовала себя такъ хорошо, такой молодой, сильной!.. Она начала понимать, что можно полюбить мстность даже независимо отъ ея красотъ.

Она пошла домой. За ночь былъ дождь, но земля впитала въ себя влагу, какъ губка, и почва была только мягка какъ коверъ. По временамъ подъ ногами трещали сухія втки. Въ парк было тепло, и воздухъ былъ пропитанъ сильнымъ смолистымъ ароматомъ.

Вотъ прозвучалъ рабочій колоколъ… Удивительно, даже глухой звонъ этого колокола сталъ ей теперь пріятенъ!

Шестьдесятъ человкъ кормились въ усадьб и этихъ шестьдесятъ человкъ призывалъ колоколъ къ обду! Всмъ имъ онъ напоминалъ объ ихъ обязанностяхъ и правахъ. Не мудрено, что его звукъ запечатлвался въ ихъ душахъ, и производилъ на нихъ сильное впечатлніе…

Она вспомнила первый день своего пребыванія въ Темте, когда Бергеръ вздумалъ почтить ея пріздъ, созвавъ на обдъ рабочихъ со всего имнія. Имніе! Прежде это слово ршительно ничего не говорило ея сердцу, но теперь для нея понятіе расширилось и представляло собой названіе того поприща, на которомъ трудилось шестьдесятъ разумныхъ существъ, управляемыхъ одной волей — его, Бергера!

Въ эту минуту вдругъ раздались шаги, и она вздрогнула отъ неожиданности: подл нея стоялъ Бергеръ, возвращавшійся черезъ паркъ съ работы.

— Ахъ, это ты!— сказалъ онъ.

— Да, погода такая прекрасная, что я соблазнилась и вышла пройтись.

Они молча прошли нсколько шаговъ и перешли мостикъ, отдлявшій паркъ отъ большого, но довольно запущеннаго огорода. Бергеръ не имлъ времени заняться этимъ огородомъ, и онъ пришелъ въ запустніе. Предполагалось, впрочемъ, когда-нибудь превратить огородъ въ садъ, но Бергеръ все откладывалъ до боле свободнаго времени.

Маріана окинула взглядомъ весь огородъ, тянувшійся да самаго берега рки, и подумала, какой бы вышелъ на этомъ мст прелестный садъ.

— Послушай-ка, Бергеръ,— сказала она,— нельзя ли мн самой заняться садомъ?

— Разбить садъ стоитъ не дешево,— отвтилъ онъ нехотя, — сейчасъ у меня нтъ свободныхъ денегъ.

Онъ не прибавилъ одного, что считаетъ ее неспособной на такое дло, и потому жаллъ денегъ, которыя, по его мннію, были бы выброшены даромъ.

— Но вдь у меня же есть мои собственныя сбереженія,— замтила она.— Нельзя ли употребить на это т шестьсотъ кронъ, которыя лежатъ у меня въ сберегательной касс?

— Это твое дло, если хочешь, но…

Онъ замолчалъ, не желая высказать своего мннія объ ея непригодности къ сельскому труду. Впрочемъ, вдь онъ самъ будетъ тутъ же, и найдетъ возможность иногда заглядывать въ садъ, чтобы не допустить уже слишкомъ большихъ глупостей!

— Хорошо, я выпишу изъ нашихъ мстъ стараго садовника,— сказалъ онъ, помолчавъ.— Онъ прідетъ и побудетъ здсь, пока все наладится.

— Напиши же, не откладывая. Нельзя ли сегодня?

— Хорошо. Но предупреждаю тебя, что ты скоро остынешь къ этой зат.

Въ его тон послышалось такое недовріе къ ея выдержк, что она почувствовала себя жестоко уязвленной, но не подала и вида, что поняла мужа.

— Такъ ты напишешь?— переспросила она сухо.

— Да, напишу.

Черезъ нсколько дней явился садовникъ. Это былъ почтенный старичокъ изъ родового хутора Ольсоновъ, съ которымъ Маріана быстро подружилась. Они стали работать вмст, или, врне, Маріана сдлалась подмастерьемъ, садовника. И надо сказать, что изъ нея вышла толковая ученица! Теперь для нея было вопросомъ чести во что бы то ни стало доказать Бергеру, что онъ жестоко ошибается, полагая ее неспособной къ сельскому хозяйству. Садовникъ могъ только гордиться такимъ подмастерьемъ!

По цлымъ днямъ трудилась она рядомъ съ старикомъ и мастерски распоряжалась толпой работницъ, отданныхъ подъ ея начальство. Старикъ полюбилъ расторопную барыню, высказывавшую столько усердія къ его длу, и понемногу сталъ относиться къ ней безъ стсненій.

Сидя, какъ-то, рядомъ съ Маріаной, занятой пересадкой цвтовъ, у садовой грядки, онъ спросилъ ее, дружна ли она со своей старой свекровью.

Маріана вся покраснла и отвтила съ замшательствомъ:

— Я… я никогда не видла матери моего мужа.

— Никогда?

Старикъ даже поперхнулся отъ изумленія, но сообразилъ, что тутъ что-то неладно, и дальнйшихъ разспросовъ себ не позволилъ.

Это, само-по-себ незначительное, обстоятельство произвело, однако, на Маріану глубокое впечатлніе. Ахъ, сколько времени потеряно для сближенія съ Бергеромъ! Теперь она только потому его жена, что прикована къ нему бракомъ. Въ дйствительности же она попрежнему для него чужая женщина, которая все еще недостойна даже познакомиться съ его матерью!

Съ окончаніемъ особенно спшныхъ весеннихъ работъ, Бергеръ возобновилъ свои таинственныя дловыя поздки и сталъ узжать уже не по два раза въ недлю, какъ было до этого времени, а по три. Боле чмъ когда-либо сгорала Маріана любопытствомъ узнать, куда это онъ здитъ, но спрашивать его было нельзя (онъ терпть не могъ разспросовъ), а иначе узнать негд.

Она давно замтила, что ему не нравилось, когда она заглядывала въ его кабинетъ, но отъ этого его комнаты казались лишь интересне, и въ его отсутствіи она стала часто заходить въ нихъ. Ей нравилось подмчать его привычки, высматривать, чмъ онъ занимался наедин. Она безъ церемоній заглядывала въ его бумаги, перелистывала его книги. Къ сожалнію, у него была привычка все запирать на ключъ, и брать ключи съ собой, поэтому ей никогда не попадалось въ руки чего-нибудь важнаго. Все это только ярче показывало, какъ мало она была посвящена въ дла и занятія мужа, и очень огорчало ее.

Однажды она замтила на стол мужа раскрытую книгу о муравьяхъ. Она стала читать и такъ заинтересовалась, что долго не могла оторваться отъ книги. Оказывалось, что книжка интересне любого романа! О, теперь она всегда будетъ читать такія книги, и не прикоснется больше къ своимъ гадкимъ романамъ, а когда мальчикъ подростетъ, все, что вычитала, станетъ разсказывать ему!

Она сидла у стола, обхвативъ голову руками, и такъ зачиталась, что даже не слышала, какъ вернулся мужъ. Дверь распахнулась, и онъ вошелъ въ комнату. Въ своемъ увлеченіи книгой она даже не смутилась, увидвъ его.

— Это ты, Бергеръ? Ахъ какая интересная книга!— вскричала она.

Онъ поморщился.

— Какая книга?— спросилъ онъ, и взглянулъ ей черезъ плечо.— Ахъ, Дарвинъ… Какъ это онъ теб попался?

— Я нашла на твоемъ стол.

— Если это тебя интересуетъ, возьми книгу къ себ.

— Спасибо.

Она поняла, что ее выпроваживаютъ изъ кабинета, и увлеченіе ея мигомъ остыло. Книгу она унесла съ собой, но большая часть прелести сочиненія для нея утратило.

Такія маленькія непріятности на время ослабляли энергію Маріаны, но потомъ она возобновляла усилія съ удвоенной настойчивостью. Ужъ она овладетъ имъ! Пусть на это потребуется хоть двадцать лтъ жизни, а все-таки она добьется своего! Долженъ же онъ будетъ наконецъ убдиться, что она совсмъ не такая, какой онъ себ ее воображаетъ.

Между тмъ, въ саду Маріаны все принималось отлично, расло и зеленло, но Бергеръ не имлъ обыкновенія подсматривать, какъ она, и ничего не зналъ о томъ, что тамъ длалось. Только передъ осенью проходя какъ-то мимо пекарни, за садомъ, онъ нечаянно увидлъ Маріану, занятую перекапываніемъ гряды. Онъ даже подумалъ, что ему померещилось, — такъ ново было для него видть свою жену за такой простой работой. Но это была она!

Бергеръ сдлалъ шагъ назадъ, и остановился за угломъ пекарни. Въ жизни своей онъ не бывалъ еще такъ озадаченъ, какъ теперь! Маріана копала и отбрасывала землю съ такимъ умньемъ и силой, что сердце земледльца взыграло отъ радости въ груди Бергера Ольсона. Если бы это длала даже сама его мать, работа не могла бы быть боле отчетливой… И сколько настойчивости должна была проявить эта балованная горожанка, чтобы въ такое короткое время научиться такъ бойко работать! Онъ просто гордился ею!

Но вслдъ затмъ явились и недружелюбныя мысли. Можетъ быть, все это длается только для того, чтобы опять плнить и одурачить его? Штуки, или капризъ… Ей просто нужно только разнообразіе и, за неимніемъ другого, годится и это!

Онъ не хотлъ дать ей замтить, что видлъ ее за работой, и тихонько ушелъ той же дорогой, какой и пришелъ. Но его разбирало любопытство. У него не выходило изъ головы виднное. Откуда это у нея столько силы воли? И ему стала постоянно представляться Маріана за работой: раскраснвшаяся, немного растрепанная, но сильная и съ яснымъ взглядомъ, внимательно устремленнымъ на то, что она длала.

И пришло ему въ голову, что если бы это увидла ‘мать’, Маріана понравилась бы ей.

Самъ того не замчая, онъ сталъ въ отношеніяхъ съ нею ласкове, но она не знала отчего и продолжала свое дло. ‘Все придетъ въ свое время!’ — говаривалъ ей старый садовникъ, и Маріана научилась у него терпливо выжидать плодовъ своихъ усилій.

Однажды, когда Бергеръ былъ въ особенно хорошемъ расположеніи духа, она вошла въ кабинетъ возвратить книгу Дарвина.

Бергеръ читалъ какое-то письмо.

— Это отъ матери!— замтилъ онъ и продолжалъ читать.

— Ну, что она?— спросила Маріана и стала позади кресла мужа.

Онъ быстро закрылъ рукой письмо, точно боясь, чтобы она не увидала…

— Неужели ты думалъ, что я стала бы читать?— обидлась она.

— Дло въ томъ, что мать пишетъ… плохо, — сказалъ онъ съ замшательствомъ.— Я не обращаю на это вниманіе, но…

Маріана молча вышла изъ кабинета, тихонько приперевъ дверь.

Его мать! Везд и во всемъ его мать! Въ конц-концовъ это — настоящая соперница, эта мать, которой она, Маріана, недостойна даже показаться на глаза. Да разв онъ не длаетъ всего, чтобы только держать ихъ вдали одну отъ другой? Самъ онъ бываетъ у матери очень часто, куда, же иначе, онъ здитъ по три раза въ недлю?— А кром того, онъ еще пишетъ ей еженедльно… О чемъ это они переписываются? И что это за женщина? Почему Маріана такъ безсильна въ сравненіи съ нею.

Случай помогъ Маріан кое-что узнать. Какъ-то войдя въ кабинетъ, она нашла начатое письмо къ матери, забытое Бергеромъ между листами пропускной бумаги. Она не задумалась ни на минуту, и стала читать. Сначала шелъ подробный отчетъ о работахъ въ имніи, видно было, что мать была въ полномъ курс дла, такъ какъ онъ сообщалъ ей мельчайшія подробности. Дале было нчто интересное: ‘Къ будущему году надо будетъ пріискать надежнаго скотника. Теперешній годится, но только подъ моимъ надзоромъ, и неудобно доврить ему хлвъ, пока я буду заграницей…’.

На этомъ письмо прерывалось.

— Бергеръ… заграницу? Зачмъ? Когда? Объ этомъ онъ никогда не говорилъ… Въ чемъ дло?

У нея закружилась голова…

Но скоро она опомнилась, испугавшись, что Бергеръ застанетъ ее въ кабинет, поспшно положила письмо на прежнее мсто, и вышла изъ комнаты.

Бергеръ детъ заграницу! Это не выходило у нея изъ головы.

Она не смла спросить, такъ какъ пришлось бы признаться въ шпіонств, что было рискованно. Оставалось только спшить овладть его сердцемъ. Надо было доказать ему, что она именно такая жена, какую онъ можетъ поставить рядомъ со своей матерью. Тогда эта женщина перестанетъ быть соперницей…

Бда въ томъ, что ей приходилось заслуживать его довріе тысячью мелкихъ средствъ, а это требовало времени. Но другого способа не было, и надо же было надяться, что въ конц-концовъ онъ оцнитъ ея старанія.

Однажды она сидла, погруженная въ такія мысли, у колыбели своего ребенка, какъ вдругъ дверь дтской отворилась, и вошелъ Бергеръ.

— Маріана, мн надо поговорить съ тобой.

Она вышла съ нимъ въ гостиную.

Бергеръ казался нсколько смущеннымъ, точно чмъ-то сконфуженъ.

— Видишь ли,— заговорилъ онъ съ давно не появлявшейся у него любезностью,— у меня сидитъ старикъ Андерсъ Трульсонъ, съ которымъ у меня дла. Я хочу предложить ему отъужинать съ нами… Я вдь никогда не надодаю теб моими мужиками, и, конечно, такое общество теб непривычно… Гм!.. Но, право, не хорошо, что сосди бываютъ только у меня въ кабинет. Это ихъ обижаетъ… И какъ было бы весело поужинать всмъ вмст. А? Словомъ, я былъ бы теб очень благодаренъ, если бы ты помогла угостить этого славнаго старика…

— Милый Бергеръ, зачмъ же столько предисловій?— отвтила Маріана, обрадованная возможностью угодить мужу.— Ты предупредилъ меня: этого достаточно.

— Да, но я хотлъ еще предупредить… Гм! Я хотлъ сказать, что не слдуетъ относиться къ такимъ людямъ снисходительно… Онъ вдь самъ собственникъ и привыкъ къ уваженію, не мене господъ… Словомъ, ты понимаешь, что мн было бы непріятно, если бы онъ вынесъ о теб нехорошее впечатлніе. Будь, пожалуйста, съ нимъ совсмъ проста… Я очень уважаю старика Андерса.

— Да будь же покоенъ, Бергеръ!— возразила она.— И знаешь что? Оставь, наконецъ, со мной эту церемонность. Неужели мн можетъ быть пріятно оставаться въ сторон отъ всхъ твоихъ длъ!

Бергеръ смутился передъ этимъ прямымъ вызовомъ и не нашелъ что сказать.

— Конечно, такъ!— пробормоталъ онъ.— И разъ ужъ ты моя жена…

Конецъ фразы остался недосказанъ, и онъ поспшилъ пойти къ своему гостю, съ которымъ явился къ Маріан только, когда подали ужинъ.

Старый крестьянинъ сразу ей понравился, и она почувствовала себя съ нимъ такъ хорошо, точно знала его уже давно. Онъ былъ добродушенъ и во всемъ, что ни говорилъ, былъ какой-то особый, свойственный крестьянамъ, юморъ, забавлявшій ее. Съ нимъ было весело.

Бергера онъ видимо ставилъ очень высоко.

— Да, ужъ я муженекъ у васъ, сударыня!— говорилъ онъ Маріан,— такой муженекъ, что просто: ахъ!

Онъ развелъ руками, не находя выраженій для всхъ совершенствъ Бергера.

— Я имъ довольна!— шутила Маріана.

— Но есть за нимъ одно, чего я никакъ не могу ему простить, сударыня. Это — что онъ до сихъ поръ не можетъ научиться пить маленькую рюмочку передъ дой… Хоть бы ради компаніи.

— Нельзя же требовать отъ человка совершенства!— отвтила Маріана. При этомъ она вспомнила, что Павелъ разсказывалъ о врожденной страсти Бергера въ вину и съ восторгомъ подумала, что никакая наклонность не можетъ взять верхъ надъ силой воли ея мужественнаго Бергера.

О, какъ она гордилась имъ! Ей хотлось броситься ему на шею и сказать, какъ онъ ей дорогъ…

Но нтъ. Спокойствіе и терпніе прежде всего!

Когда мужикъ ушелъ, Бергеръ опять зашелъ къ Маріан.

— Благодарю тебя за ужинъ,— сказалъ онъ.— Ты держала себя превосходно, и старикъ отъ тебя въ восторг. Ты не можешь себ представить, какой это честный и умный человкъ. Его мнніемъ можно гордиться… И какъ весело думать, что люди будутъ говорить, что у меня славная жена, даромъ, что горожанка…

Бергеръ помолчалъ, потомъ вдругъ спросилъ.

— Какъ это ты научилась работать лопатой?

Она смутилась было и хотла отвтить, что это доставляло ей удовольствіе, но тутъ же передумала и сказала правду.

— Я знаю, что ты это любишь.

Онъ задумался. Нсколько минутъ они стояли молча.

— Этого я не ожидалъ отъ тебя!— сказалъ онъ.— Для этого нужна сила воли…

Больше ничего не было сказано, но оба почувствовали, что уже немножко сблизились.

——

Вскор посл этого вечера Бергеръ получилъ письмо отъ тестя. Тотъ жаловался, что дла его пришли въ окончательное разстройство и звалъ Бергера съ дочерью въ слдующее воскресенье на семейный совтъ, на которомъ предстояло ршить, что сдлать для поддержанія существованія семьи.

Бергеръ отправился розыскивать Маріану, чтобы показать ей письмо, и засталъ ее въ саду, всю раскраснвшуюся отъ работы.

Онъ отдалъ ей письмо и прислъ на ближайшую скамейку.

— Что жъ, подемъ?— спросилъ онъ, когда она прочла.

— Конечно.

— Только, пожалуйста, не пытайся и въ этотъ разъ вліять на меня, какъ было въ прошлый.

— Не безпокойся объ этомъ. Ты понимаешь дла лучше всякаго изъ насъ.

Бергеръ задумался. Оба съ минуту молчали.

— Такъ съ первымъ поздомъ въ воскресенье?— спросилъ онъ.

— Я буду готова, Бергеръ.

——

Братья Маріаны были вс дома, и засданіе семейнаго совта состоялось въ большой гостиной господъ Бьёркъ.

Оказалось, что вс надежды были основаны единственно на помощи Бергера, но съ первыхъ же словъ онъ наотрзъ отказался помочь деньгами. Вс взгляды съ мольбой устремились на Маріану.

— Нтъ, Бергеръ ничего не можетъ сдлать!— сказала она.— У насъ длаются большія новыя запашки и вс деньги въ земл.

Бергеръ чуть не расхохотался: — такъ смшно было ему слышать разсужденія Маріаны о запашкахъ.

Но всмъ было не до смху. Потребовали, чтобы Бергеръ высказалъ по крайней мр свое мнніе!

— Объявитесь несостоятельнымъ,— посовтовалъ онъ.

— Но это же недобросовстно!

— Конечно, если вы можете заплатить по вашимъ обязательствамъ. Въ такомъ случа, и говорить не о чемъ!

Маріана стала совтовать отцу поступить, какъ говоритъ Бергеръ. Вдь онъ одинъ понимаетъ такія дла.

Старикъ прикусилъ губу, чтобы не выбранить передавшейся на сторону его противника дочери, и прошепталъ маленькое проклятіе.

Тмъ не мене дло окончилось тмъ, что мнніе Бергера восторжествовало, и тотчасъ же онъ принялся разбирать дла съ опытностью привычнаго дльца. Онъ уже не стснялся, а прямо предписывалъ, а старикъ Бьёркъ только пассивно повиновался. Когда все было выяснено, Бергеръ съ своимъ тестемъ отправились куда-то, и вернулись только къ обду. Посл кофе семейный совтъ состоялся вторично, и на этотъ разъ поднятъ былъ вопросъ о воспитаніи сыновей.

— Ну, мн придется бросить университетъ,— бодро сказалъ Хаквинъ.— Не разоряться же отцу изъ за насъ.

Старикъ отошелъ въ уголъ. Онъ чувствовалъ себя униженнымъ, разбитымъ. Его сломилъ этотъ ужасный зять, и теперь онъ даже не хозяинъ въ своей семь! Онъ просто жалкій, безпомощный старикашка которому даже не оказываютъ и уваженія!

Между тмъ Бергеръ, молча шагавшій по комнат, остановился передъ Хаквиномъ.

— Ты хочешь бросить университетъ? Съ твоими способностями?— вскричалъ онъ.— Нтъ, это немыслимо. Я знаю, что значитъ остаться безъ образованія… Ну, словомъ, я берусь поддержатъ тебя!

Посыпались изъявленія благодарности, но Бергеръ отряхивался отъ всякихъ комплиментовъ, какъ собака отъ выплеснутой на нее воды.

— О Вальтер хлопотать нечего,— сказалъ онъ, когда пренія возобновились.— Вдь у него такой отличный заработокъ.

— Да, да. Притомъ, онъ такой дльный!— отвтилъ отецъ съ гордостью. Его утшало, что хоть въ этомъ семья ничмъ не обязана Бергеру.

— А я займусь земледліемъ!— объявилъ съ нкоторой таинственностью Карлъ.

— Ты?— удивился Бергеръ.— Но для этого нужны, во-первыхъ, деньги, во-вторыхъ умнье.

— Знаю…

— Такъ въ чемъ же дло, Карлъ?— освдомился отецъ.

— Дло въ томъ… Гм!.. Дло въ томъ, что я намренъ жениться.

Онъ объявилъ это очень торжественно. Видно было, что онъ уже давно подготовлялъ свой сценическій эффектъ.

Успхъ былъ полный. Хоромъ посыпались со всхъ сторонъ восклицанія, разспросы. Когда снова водворился порядокъ, Карлъ обратился къ Бергеру и сказалъ съ фатоватой небрежностью:

— Мы вторично породнимся съ тобой. Я женюсь на сестр твоей невстки.

Бергеръ съ величайшимъ трудомъ удержался отъ взрыва хохота.

— Тридцать лтъ! толста, какъ корова!— шепнулъ онъ Маріан.

— Ахъ, Карлъ! Неужели ты это сдлаешь?— вскричала Маріана съ негодованіемъ.

— Еще бы! Кто жъ себ врагъ? Она богата…

— Притомъ любитъ пость, и въ самомъ дл, хорошая хозяйка!— опять-таки шепотомъ пояснилъ Бергеръ жен.

— Не длай этого, Карлъ… Ради Бога…

— Чортъ меня побери, если не сдлаю!— огрызнулся тотъ, раздосадованный упрашиваніемъ сестры и догадавшійся, что шепталъ Бергеръ.

— И чего ты только безпокоишься, Маріана?— громко замтилъ Бергеръ.— Если эти женихъ и невста не созданы одинъ для другой, то не знаю, чего и требовать.

— Но ему двадцать два года. Вдь это же сумасшествіе…

— Надюсь, я совершеннолтній, и мн некого спрашиваться?— проговорилъ Карлъ.

— Конечно!— иронически согласился Бергеръ.— А теперь,— прибавилъ онъ, обращаясь къ тестю,— не пойти ли намъ покончить дла?

— Пойдемъ,— покорно согласился старикъ.— А ты, Карлъ, обдумай все-таки.

— Гм!..— отозвался тотъ угрюмо, но не сказалъ ни слова.

Вечеромъ, когда старикъ вернулся одинъ,— Бергеръ остался по своимъ личнымъ дламъ въ город,— вся семья собралась въ столовой, вокругъ вазы съ фруктами, и бьёркскія привычки вступили въ свои права.

— Слдовало бы выпить вина!— замтилъ глава семейства.— Если кредиторамъ достанется одной бутылкой меньше, они отъ этого не отощаютъ.

Предложеніе было принято съ удовольствіемъ, и всми членами разоренной семьи овладло обычное, безпечное настроеніе, точно ничего дурного и не случилось. О предстоящей сватьб Карла, какъ и о банкротств, не упоминалось. Болтали о пустякахъ, и никому не хотлось портить общаго настроенія.

Но вдругъ сидвшая рядомъ съ Маріаной мать схватила одну изъ ея рукъ и съ ужасомъ стала разсматривать эту руку.

— Боже мой, что ты сдлала со своими руками, Маріана?!— вскричала она.

— Охъ, мама! Ты просто испугала меня!— отвтила Маріана, смясь.— Тебя удивили мои руки? Ну, конечно, он загорли немного, но, право же, он не безобразны.

Она храбро положила на столъ об руки, предоставивъ ихъ на позорище всей семьи.

— Какая самоувренность!— усмхнулся Вальтеръ.— Лапки славныя, но он могли бы быть немного бле и нжне.

Маріана улыбалась съ непритворнымъ самодовольствомъ.

— Я, вдь, садовница!— пояснила она весело.— А на работ некогда думать о перчаткахъ.

Вс потупились… Просматривавшій вечернюю газету Карлъ поднялъ голову.

— Послушай, Маріана,— сказалъ онъ,— какъ звали этого Санделя, который квартировалъ у васъ зимой?

— Павелъ. А что?

— Вотъ, прочти-ка.

Онъ передалъ ей газету и Маріана прочла слдующую замтку:

‘Въ минувшую ночь скоропостижно скончался отъ злоупотребленія морфіемъ извстный капиталистъ Павелъ Сандель. Никакихъ основаній предполагать самоубійства не имется’.

Маріана еще разъ прочла замтку, и молча возвратила газету брату.

Павелъ умеръ! Какія странныя мысли вызываетъ это извстіе! Но отчего же ей не грустно? Извстіе удивило ее, но совсмъ не огорчило. Для нея, вдь, онъ умеръ уже давнымъ-давно… Какъ-то приметъ это извстіе Бергеръ?

Когда онъ пришелъ, она отвела его въ сторону.

— Ты читалъ сегодняшнія газеты?

— Нтъ, времени не было.

Она взяла его за руку.

— Павелъ умеръ,— проговорила она тихо.

— Что такое? Павелъ?

— Да.

Онъ такъ сильно сдавилъ ей руку, что она чуть не вскрикнула.

— Что ни длается, все къ лучшему!— пробормоталъ онъ посл долгаго молчанія, и посмотрлъ на жену испытующимъ взглядомъ.

Они вернулись къ столу.

— Ну, и поработалъ же я для васъ сегодня,— сказалъ Бергеръ тестю.— Угостите-ка стаканомъ вина.

——

Когда вс разошлись, Вальтеръ остался еще съ минуту съ матерью.

— Не знаю, что длается съ Маріаной,— озабоченно сказала мадамъ Бьёркъ.— Въ ней совсмъ исчезаетъ изящество, даже трудно узнать ее. Какъ это было некрасиво, что она такъ открыто приняла сторону мужа противъ отца! Потомъ и вообще… Вдь это только у мужиковъ мужъ и жена во всемъ стоятъ за-одно и подражаютъ другъ другу… Некрасиво! Очень некрасиво!!

— Да, она все боле и боле восторгается своимъ Бергеромъ, и незамтно перевоспиталась. У нихъ должно быть рдкое согласіе… теперь. Но трудно осуждать ее. Поневол огрубешь въ ея положеніи…

Сынъ пожелалъ мамаш покойной ночи и удалился.

XVI.

На слдующій день, когда уже Маріана была дома и, только что вернувшись изъ дтской, причесывалась въ своей спальн, вошелъ Бергеръ съ нераспечатаннымъ письмомъ въ рук. Онъ видимо былъ взволнованъ, но старался казаться спокойнымъ.

— Видно, замтка-то о Павл въ газет была только утка!— сказалъ онъ.— Вотъ отъ него письмо… къ теб. Его рука!

Онъ положилъ письмо, и тотчасъ же направился къ дверямъ.

— Бергеръ!

— Чего теб?

— Это письмо я не вскрою.

— Глупости!

Онъ усмхнулся и быстро прошелъ въ свой кабинетъ.

Она послдовала за нимъ съ письмомъ въ рукахъ. Сердце у ней сильно билось. Ее испугало выраженіе въ лиц Бергера, и она въ отчаяніи думала, неужели же это злополучное письмо возобновитъ его сомннія и разобьетъ вс ея долгіе труды.

Она была блдна и, овладвъ рукой мужа, заговорила негромко, но энергично.

— Нтъ, Бергеръ, такъ, наконецъ, нельзя! Вдь это жестоко. Разв я не старалась возстановить твое довріе? Разв я не была съ тобой откровенна? Теперь ты не вправ отталкивать меня. Нельзя же такъ обижать, безъ конца… Прочти письмо. Въ немъ не можетъ быть чего-нибудь такого, чего бы я не сказала теб. Во всякомъ случа, я не вскрою его.

— Пожалуйста, безъ аффектаціи!— усмхнулся Бергеръ.

Онъ взялъ отъ нея конвертъ и въ нершимости вертлъ его въ рукахъ. Она быстро отошла къ окну, стараясь успокоиться и держать себя съ достоинствомъ. Наконецъ, онъ слъ къ письменному столу, взялъ перочинный ножъ и вскрылъ письмо.

Она вся притихла и не оглядывалась все время, пока мужъ читалъ. Въ сущности, письмо даже не интересовало ея. О чемъ, въ самомъ дл, могъ писать ей Павелъ? Какіе-нибудь пустяки… Вроятно, простое извщеніе о ложности распространеннаго газетами слуха.

Но вотъ раздался тихій голосъ Бергера.

— Прочти!— сказалъ онъ, и тотчасъ же ушелъ въ свою спальню, плотно притворивъ за собой дверь.

Маріана подошла къ столу, сла въ только-что оставленное мужемъ кресло и прочла слдующее:

‘Маріана!

‘Пишу не только вамъ,— пишу обоимъ. Но мн хочется еще разъ назвать васъ именемъ, которое напоминаетъ мн прошлое. Я только-что негромко произнесъ это имя, прежде чмъ написать его.

‘Это не можетъ огорчить ни васъ, ни Бергера, потому что, когда вы получите это письмо, на свт уже не будетъ Павла Санделя.

‘Не думайте, чтобы я покидалъ жизнь отъ безнадежной любви, и что я произношу ваше имя, какъ влюбленный. Нтъ, оно просто ласкаетъ меня, какъ полузабытый мотивъ, проносящійся въ ум засыпающаго человка.

‘Я просто усталъ. Я лягу отдыхать, и не встану больше. Никого мн не жаль, и никто не пожалетъ обо мн. Я оканчиваю даже не разбитую, а просто пустую жизнь.

‘Я ни къ чему не относился непосредственно, ничему не отдавался всей душой, никакому труду не посвящалъ своихъ силъ. Я наслаждался, сколько могъ! Я ищу наслажденія даже въ этой предсмертной минут. Какое спокойствіе! И ни малйшей горечи… Мн не въ чемъ раскаяваться, такъ какъ я порожденіе обстоятельствъ, какъ и все на свт. Чмъ виноватъ музыкальный ящикъ, если его мелодіи нехороши, или печальны? Теперь сила, приводившая въ движеніе механизмъ, изсякла и ящикъ умолкнетъ. Винить его за это опять-таки не въ чемъ.

‘Я слабъ и малодушенъ. Мн бы слдовало родиться женщиной. Можетъ быть, тогда я съумлъ бы любить, и быть счастливымъ. Мн всегда хотлось ласки и состраданія. Потому пишу и письмо это. Я жалкій человкъ. Я пишу эти слова, а въ глазахъ у меня слезы, такъ что даже трудно разглядть буквы…

‘Согласись, Бергеръ, что я всегда былъ ребенокъ,— избалованный ребенокъ со свойственной дтямъ перемнчивостью, потребностью ласки, безсердечностью. Но если я кого-нибудь любилъ на свт, такъ это — тебя. Когда-нибудь ты поймешь и пожалешь меня. Ты будешь жить, потому что ты силенъ и тломъ, и душой. Ты найдешь себ настоящее счастье, въ которомъ не будетъ радужныхъ красокъ, но которое зато будетъ прочно. А я жилъ, какъ мн было на роду написано. И я не желалъ бы перемны даже теперь. И, тмъ не мене, я радуюсь за тебя, потому что желаю теб добра.

‘Старый товарищъ, прощай! Забавно, что мн трудно оторваться отъ этого письма. Теперь я хватаюсь за жизнь, какъ дитя хватается за подолъ уходящей матери. Такая вдь глупость: меня страшатъ потемки могилы. А между тмъ безъ потемокъ нтъ крпкаго сна, нтъ покоя, котораго мн такъ хочется.

‘Хотлъ бы я, Бергеръ, чтобы послдній часъ мой уже прошелъ!

‘Я не хочу, чтобы знали истину. Я заказалъ на завтра большой обдъ и заплатилъ все впередъ. Какъ поступятъ приглашенные? Имъ бы слдовало-таки собраться и помянуть меня, но на это у нихъ не хватитъ мужества.

‘Передо мной морфій… Въ камин втеръ напваетъ мн послднюю пснь. Чегоже я медлю? Чего мое перо скользитъ и скользитъ по бумаг, точно стараясь украсть нсколько лишнихъ минутъ у дожидающейся молчаливой, грозной смерти. Прости, мой уравновшенный и единственный другъ!

‘Ну, довольно. Позвоню и дамъ отнести письмо на почту, а самъ останусь одинъ съ нею, съ тою, самою, которая ждетъ и молчитъ…

‘Я приготовился къ этому давно, очень, очень давно.

‘Мн нельзя жить, потому что въ одно и то же время я и слишкомъ скептиченъ, и слишкомъ сентименталенъ.

‘Теперь я успокоюсь.

Вашъ до конца
Павелъ Сандель’.

Дочитавъ письмо, Маріана задумалась о Бергер, не о Павл. Павелъ умеръ. Но Бергеръ?.. Кром него и сына, ничего больше не оставалось для нея на свт.

Она вошла въ его спальню. Онъ сидлъ на кровати, положивъ руки на ночной столикъ и закрывъ лицо руками. Онъ плакалъ!

Ея сердце наполнилось жалостью къ нему и потребностью его утшить. Вдь плакалъ Бергеръ, ея Бергеръ!

Она склонилась надъ нимъ, потомъ опустилась на колни и обвила руками его руку…

— Бергеръ?

Это вырвалось у нея тихо, нжно, съ мольбой и сочувствіемъ.

— Нтъ, милая, оставь меня…

Онъ прогонялъ ее!

Прижавъ платокъ къ лицу, она вышла изъ комнаты…

XVII.

Прошло нсколько времени, и печаль Бергера о друг, котораго онъ оплакивалъ, не смотря ни на что, притупилась, а потомъ и совсмъ исчезла. Жизнь вступила въ старую колею и потекла невозмутимо. О мертвыхъ живые думаютъ недолго.

Между тмъ, Маріана потерпвшая уже столько неудачъ въ своихъ попыткахъ окончательно примириться съ мужемъ, ршилась сдлать новую попытку. Пораженія только закаляли ее.

Прямой путь не оказывался удобнымъ, и она измнила тактику.

Она воспользовалась тмъ, что Бергеръ сталъ чаще прежняго видаться съ сосдями и стала дйствовать на его друзей. Нельзя было представить себ боле любезной хозяйки, какой она оказывалась, когда къ нимъ зазжали всякіе простодушные мужики и помщики изъ числа ‘патроновъ’. Вс полюбили славную, веселую госпожу Ольсонъ, и Бергеру приходилось слышать о ней несмолкаемыя похвалы на вс голоса.

Предубжденіе противъ ‘горожанки’ разсялось, какъ дымъ. Притомъ, она съ такой понятливостью относилась къ вопросамъ о хлбопашеств, хозяйств и садоводств, что старикамъ доставляла истинное удовольствіе говорить съ нею.

Поговаривали даже, что Бергеръ Ольсонъ былъ дальновидне, чмъ полагали, выбравъ такую жену въ город. Вдь вотъ, бываютъ же диковинки на свт!

Вскор она замтила, что и самъ Бергеръ началъ удивляться ей. Но она уже не забгала впередъ.

Когда онъ самъ являлся къ ней, она бывала весела и привтлива, но къ нему она уже не совалась первой, и, при всякомъ удобномъ случа, давала ему почувствовать, что была такъ же дятельна и полезна на своемъ поприщ, какъ и онъ на своемъ.

Сентиментальности не осталось въ ней и слда.

Она научилась даже подсмиваться надъ нимъ, и въ ея смх появились новыя звучныя ноты, какихъ не бывало прежде.

Отъ мальчика она была безъ ума. Онъ уже ходилъ въ коротенькой курточк и былъ толстъ, какъ упитанный щенокъ. Маріана возилась съ нимъ, какъ сумасшедшая, и, когда поднималась игра, то какъ мать, такъ и сынъ, оба шумли на весь домъ, красные, растрепанные, счастливые… Мальчикъ былъ силенъ, какъ медвжонокъ!

— Я начну, наконецъ, ревновать тебя къ этому карапузу!— шутилъ Бергеръ.

— По дломъ теб! Разв я мало ревновала тебя къ твоимъ мужикамъ?

— Ты? Разв ты не перетягиваешь ихъ всхъ, одного за другимъ, на свою сторону? Вс говорятъ, что въ Темте рай: порядокъ, довольство, а главное, необыкновенная хозяйка. Вотъ какъ говорятъ мужики!

— Не вчно же оставаться въ сторон!— усмхнулась она.

— Еще бы! Ты становишься такой важной особой въ округ!— отпарировалъ онъ.

— Особой? Повтори-ка…

Она шутливо овладла его ушами, и приняла воинственный видъ.

— Отпустишь ли ты, тигрица?— смясь, требовалъ онъ.

— Изъ милости, да.

Прежняго почтенія къ нему какъ не бывало. Такъ она уже совсмъ не стснялась ходить въ его кабинетъ, когда встрчалась надобность, и открыто подсмивалась надъ нимъ, если онъ высказывалъ неудовольствіе. Кончалось тмъ, что онъ же конфузился.

Однажды она нашла на его стол ‘Progress and Poverty’ (Прогрессъ и нищета) и съ удивленіемъ вскричала:

— Какъ, ты читаешь по англійски?

Онъ такъ покраснлъ, что всякій сжалился бы надъ нимъ. Но Маріана не сжалилась.

— И что же, все понимаешь?— спросила она.

— Ничего себ…

Больше онъ не сказалъ ни слова, но она сообразила, что дло не спроста, и что мужа начинаетъ увлекать честолюбіе.

— Почему ты не выступишь кандидатомъ въ сеймъ?— спросила она неожиданно.

— Что тебя навело на такую мысль?— переспросилъ онъ смущенно.

— Мн говорили, что мужики бы не прочь, но что ты отказываешься.

Онъ ничего не отвтилъ.

Тогда Маріана разсердилась. Она бросила ему строгій взглядъ. Неужели же онъ вчно будетъ умалчивать о своихъ намреніяхъ, и это, не смотря на то, что она угадываетъ всякую его мысль? Она повернулась къ нему и вторично смрила его негодующимъ взглядомъ.

Бергеръ расхохотался.

— Чего ты отъ меня добиваешься?— спросилъ онъ.

Она не выдержала роли и, обвивъ его шею руками, вскричала:

— Всего… Я хочу во всемъ быть съ тобой вмст.

— Но ты и такъ все знаешь. Они все докладываютъ теб…

— Это они! А ты самъ молчишь.

— Что жъ проку въ болтовн? Отъ болтовни дло не подвигается впередъ.

— Это была бы не болтовня,— возразила она гордо.— Я все понимаю,— больше, чмъ ты думаешь.

— Что ты хочешь этимъ сказать?

— Я говорю о честолюбіи.

Онъ нахмурился.

— Ну, такъ что жъ такое?— проворчалъ онъ.— Разв всякій обязанъ оставаться всегда тмъ, чмъ былъ онъ отъ рожденія? И кому какое дло? Объ этомъ не говорятъ съ женщинами…

Она вдругъ поблднла и гордо прищурилась.

— А знаешь что, Бергеръ?— сказала она съ разстановкой.— Когда Торстенъ подростетъ и будетъ чувствовать то же, что ты теперь, онъ не будетъ стыдиться совтоваться съ женщиной, то-есть, со мной.

Она отвернулась и направилась изъ комнаты, но онъ догналъ ее и схватилъ за руку.

— Что это значитъ, Маріана?— спросилъ онъ.

— Это значитъ, что я съ лихвой искупила прежнее и давно доказала теб, что я не пустая женщина. Это значитъ, что я такъ любила тебя, что готова была идти за тебя въ огонь и въ воду… но…

— Да что съ тобой длается?

— Неужели ты не понимаешь, что если ты ко мн не перемнишься, то все пойдетъ назадъ и мн придется замкнуться отъ тебя, точно такъ же, какъ ты теперь замыкаешься отъ меня.

— Замыкаюсь? Я? Отъ тебя?

— И охота теб отрицать! Ну скажи, что ты длилъ со мной? Почему ты меня удаляешь даже отъ своей матери?

— Отъ моей матери?

— Да. Почему мн нельзя любить тхъ, кого ты любишь? Почему мн нельзя раздлять съ тобой жизнь, мысли, надежды? Почему ты удаляешь меня, хотя я удивляюсь теб, преклоняюсь предъ тобой больше, чмъ вс другіе.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Кто мн удивляется?

— Такъ что жъ ты меня считаешь слпой, что ли?

— Маріана, — проговорилъ онъ тихо,— ты права. Но надо же признаться, что мы оба совсмъ перемнились съ тхъ поръ, какъ знаемъ другъ друга.

Она улыбнулась. Побда была полная, и кризисъ миновалъ благополучно.

— Еще бы, Бергеръ!— сказала она уже шутливо.— Вспомни-ка, какъ ты былъ глупъ, а я была еще гораздо глупе!

——

Цлую недлю въ дом стояла такая суета, что мужу и жен не было даже времени перекинуться словомъ. Мальчика экипировали съ ногъ до головы, приводился въ порядокъ дорожный экипажъ, все хозяйство располагалось такъ, чтобы господа могли отлучиться на нсколько дней. Притомъ, узжали не по желзной дорог, а въ экипаж, на собственныхъ лошадяхъ.

Погода стояла чудесная и все общало прекраснйшее путешествіе. Таково оно и было: выхали рано утромъ, обдали взятой съ собой провизіей въ только-что позеленвшемъ лсу. Уже подъзжали къ родовому хутору Ольсоновъ.

Бергеръ былъ въ сильномъ возбужденіи и разсказывалъ Маріан о каждой тропинк, о каждой изб. По обыкновенію, онъ правилъ самъ. Она сидла съ Торстеномъ на рукахъ, мальчикъ уснулъ, прижавшись къ груди матери.

Маріана испытывала какое-то необъяснимое, почти благоговйное, религіозное чувство. На этотъ разъ она была молчалива, а Бергеръ разговорчивъ.

— Ну, скоро прідемъ, Маріана!— проговорилъ онъ, когда приблизились къ берегу и въ воздух запахло моремъ.

— Какъ-то меня приметъ ‘мать’? Понравлюсь ли я ей?— безпокоилась Маріана.

Она уже не говорила ‘твоя мать’, и онъ тотчасъ же замтилъ это.

— Мать уметъ видть и слышать!— отвтилъ онъ съ ласковой улыбкой.

— А я все-таки боюсь, Бергеръ.

— Ты?!

Сколько признанія ея достоинствъ было въ этомъ ласковомъ ‘ты’!

— Вотъ, въ этомъ домик жила мать Павла,— сказалъ онъ, указывая кнутомъ въ сторону. Въ его голос не замтно было ни, малйшаго недовольства при воспоминаніи о Павл. Недоразумніе было изгнано, вычеркнуто изъ прошлаго совсмъ. Дйствительность побдила прошлое.

— А вонъ, тотъ хуторокъ съ красными зданіями,— это моя родина,— продолжалъ онъ.— А тотъ большой блый домъ — жилище моего брата. Если бы ты знала, какъ я счастливъ, что могу показать теб эти мста!

Она освободила одну руку и просунула ее подъ руку мужа.

— Наврное, мать сгораетъ отъ нетерпнія,— прибавилъ онъ.— Ого! Да вдь вонъ она! На крыльц…

Экипажъ вкатилъ во дворъ и остановился передъ крылечкомъ. Маріан одного взгляда было достаточно, чтобы разглядть старушку во всхъ подробностяхъ, въ ея темномъ плать домашняго тканья, въ полосатомъ фартук, о которомъ такъ много говорилъ Бергеръ.

И какъ было не полюбить ее съ перваго взгляда, когда она до странности походила на Бергера, когда самъ Торстенъ оказывался вылитый портретъ бабушки!

И посл перваго же взаимнаго взгляда об женщины улыбнулись другъ другу, не успвъ еще даже и поздороваться.

Бергеръ соскочилъ на землю и помогъ Маріан выйти изъ экипажа. Мальчикъ все еще спалъ крпкимъ сномъ. И вотъ, об соперницы, соединенныя одинаково горячей привязанностью къ одному и тому же человку, стояли теперь одна противъ другой.

Взглядъ, которымъ женщины обмнялись сказалъ все — словъ не требовалось.

— Поцлуйте сперва его!— попросила Маріана, протягивая на рукахъ ребенка, Она инстинктивно сознавала, что съ этого надо было начать, чтобы сразу скрпить родственныя отношенія.

Старушка поцловала мальчика, потомъ одновременно обняла въ своихъ мощныхъ, несмотря на лта, объятіяхъ мать и ребенка, и наконецъ тихонько толкнула Маріану въ комнаты.

— Ну?— спросилъ Бергеръ, кинувъ матери торжествующій взглядъ и задерживаясь на крыльц, чтобы тотчасъ же узнать ея мнніе о Маріан.

— Она славная!— проговорила старая Ольсонъ и отерла концомъ передника какую-то непривычную влагу на щек.— Однако, ты не торопился же показать ее мн.

Она сдлала этотъ выговоръ такимъ же добродушно-ворчливымъ тономъ, какимъ часто говорилъ дома самъ Бергеръ.

— Ничего, матушка! Обимъ вамъ было полезно поскучать другъ о дружк!— отвтилъ онъ, усмхаясь.

— Очень полезно!— усомнилась старуха.— Я могла умереть, такъ никогда и не видавъ ни внука, ни невстки.

— Ого, матушка! Видно, ты не на шутку страдала отъ нетерпнія? Но все это пустяки. Ты проживешь еще много, много лтъ, и увидишь много еще лучшаго…

— Не говори вздора, лучшаго для меня не можетъ быть. Ну, проходи же въ горницу.

Она толкнула сына черезъ маленькую, удивительно опрятную переднюю въ большую комнату, и сама вошла вслдъ за нимъ.

— Надо уложить малютку,— сказала она Маріан.— Пусть спитъ, пока самъ не проснется. Я приготовила для васъ ту комнатку рядомъ, а мальчику устроила постель въ бльевой корзин. Она для него будетъ достаточно велика.

Бергеръ остался въ горниц, пока женщины удалились уложить его наслдника въ импровизированную кроватку, оказавшуюся какъ разъ впору.

— Ахъ, матушка, зачмъ онъ насъ такъ долго не знакомилъ!— сказала Маріана, овладвъ руками старушки и заглядывая въ ея честные Ольсоновскіе глаза.

— Онъ самъ зналъ, что длалъ!— отвтила та съ материнской гордостью, не допускавшей никакихъ сомнній въ непогршимости сына.

Славный день провелъ Бергеръ въ родномъ дом. Всякая бездлица, напоминавшая ему старину, радовала и веселила его, онъ водилъ Маріану всюду, и все объяснялъ съ юношескимъ увлеченіемъ, онъ разсказывалъ о своемъ дтств, о привычкахъ матери, о Павл, онъ вспоминалъ даже о лошадяхъ и собакахъ, жившихъ во двор въ ‘его время’. И Маріана незамтно знакомилась съ его прошлымъ, о которомъ онъ такъ долго умалчивалъ.

Мать угощала ихъ своей солидной, крестьянской стряпней и пивомъ, которое уже успла сварить.

— Да ты, матушка, никакъ вообразила, что пришло Рождество?— шутилъ Бергеръ, садясь за столъ.

— Цлыхъ два года для меня не было настоящихъ Рождественскихъ праздниковъ!— отвчала старуха.

— Но въ этомъ году ты вдь прідешь на ёлку къ намъ?

— Пріду, пріду, коли Богъ велитъ да вамъ будетъ по сердцу.

Съ Маріаной она сначала немножко стснялась, и никакъ не хотла говорить ей ‘ты’. Но это сгладилось само собой, и тогда Бергеру стало уже совсмъ весело. Видть мать и Маріану вмст, да еще въ дружеской бесд! Было чмъ полюбоваться!

Маріана высказала мысль, что матери не слдовало бы жить въ такомъ одиночеств, и что было бы лучше, еслибъ она переселилась къ нимъ, въ Темте.

— Господь съ тобой, милая!— вскричала старуха съ испугомъ.— Этого бы мн вовсе не хотлось. Молодые вьютъ гнзда по своему, и для нихъ тамъ хорошо, а старикамъ ужъ лучше оставаться въ своемъ старомъ, насиженномъ гнзд.

Посл обда Бергеръ съ Маріаной пошли побродить вокругъ хутора, а старуха занялась внукомъ, который бгалъ по горниц въ своемъ новенькомъ костюмчик. Бабушка не могла налюбоваться ребенкомъ, сыномъ ея Бергера!

Вечеромъ она проводила сына и невстку въ ихъ спальню. Ребенокъ уже сладко спалъ въ своей корзин.

— Ну, дти, покойной ночи!— сказала мать.— Я постлала такъ мягко, какъ только съумла. Давненько ужъ не спалъ ты у меня, сынокъ. Какъ славно, что ты опять здсь…

— А она?

— Да, спасибо, что, наконецъ, познакомилъ съ ней.

Бергеръ оглядлъ комнату и, увидвъ старую конторку, указалъ на нее Маріан.

— Въ этой конторк,— сказалъ онъ, улыбаясь,— полная моя біографія. Тамъ мать хранитъ вс мои письма.

— И то правда!— вмшалась она.— Кстати, я подумала, что Маріана… что она захочетъ прочесть эти письма. Я собрала ихъ по порядку и перенумеровала. Вотъ ключъ.

Она передала Бергеру ключъ отъ конторки, а Маріана не могла даже поблагодарить,— такъ глубоко она была тронута тонкой деликатностью этой старой крестьянки!

Безъ излишнихъ нжностей пожелала старушка дтямъ покойной ночи, и степенно пошла къ себ. Тогда Маріана подошла къ мужу и сказала съ упрекомъ:

— Бергеръ, какъ это ты могъ такъ долго держать меня вдали отъ такой женщины?

— Это было полезно.

— Но такое упорство…

— Такова ужъ моя натура.

— Всегда?

Она улыбнулась не безъ лукавства, но онъ сказалъ серьёзно.

— Нтъ, не всегда. И знаешь, твой пріздъ сюда принесъ и мн большую пользу: мн надо было видть тебя здсь, чтобы ты слилась въ моемъ представленіи со всмъ, что для меня свято и дорого. Теперь дло сдлано: пропасть засыпана окончательно! Теперь, Маріана, хочешь ли ты всегда идти со мной рядомъ? Хочешь ли длить со мной все — и хорошее, и худое? Если хочешь, мы будемъ во всемъ совтоваться другъ съ другомъ, во всемъ дйствовать заодно, будемъ вмст жит, работать, учиться… Вдвоемъ мы будемъ вдвое сильне. Хочешь?

Отвта не требовалось. Она сложила руки и въ восторг замерла передъ рисовавшимися передъ нею заманчивыми картинами будущаго. А между тмъ, въ этихъ картинахъ не было ничего романическаго. Впереди было одно только трезвое, честное отношеніе въ дйствительности.

Пер. В. Ф.

‘Міръ Божій’, NoNo 1—7, 1894

МАРІАНА.

Э. АЛЬГРЕНЪ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

Читайте также: