Мари-Клер, Оду Маргарита, Год: 1910

Переводы
Время на прочтение: 96 минут(ы)
Скачать в PDF

МАРИ-КЛЕРЪ

РОМАНЪ ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ

Маргариты Оду.

ПРЕДИСЛОВЕ

Октава Мирбо.

Франсисъ Журденъ разсказалъ мн однажды горестную исторію женщины, съ которой онъ былъ очень друженъ.
Это была бдная, больная портниха, зачастую сидвшая безъ куска хлба,— звали ее Маргарита Оду. Какъ она ни крпилась, но принуждена была, наконецъ, отказаться и отъ работы и отъ чтенія изъ-за болзни глазъ,— тогда она стала писать.
Писала безъ малйшей надежды попасть въ печать, только бы отвлечься отъ своей нищеты, наполнить чмъ-нибудь одиночество, а кром того, думается мн, просто ей нравилось писать.
Франсисъ Журденъ зналъ одну ея вещь — Мари-Клеръ — и она ему очень нравилась. Онъ попросилъ меня прочесть ее. Я высоко цню вкусъ Франсиса Журдена и отдаю ему полную справедливость. Я люблю направленіе его ума, его чуткость… Вручая рукопись, онъ сказалъ мн:
— Эта вещь очень правилась нашему милому Филиппу… Ему такъ хотлось, чтобы эта книжка была напечатана. Но что могъ этотъ человкъ сдлать для другихъ, когда и для себя-то ему ничего не удавалось?..
Я увренъ въ неразрушимомъ могуществ хорошей книги… Изъ какихъ бы дальнихъ странъ она ни пришла, въ какой бы неизвстной нищет рабочей среды ни зародилась, она дастъ себя знать… Конечно, этихъ книгъ очень не любятъ… Ихъ отрицаютъ и ругаютъ… Что за важность? Он сильне всего и всхъ.
И доказательство этого — ныншнее появленіе Мари-Клеръ на нашемъ книжномъ рынк.
Мн пріятно говорить объ этой чудесной книжк и отъ чистаго сердца хотлось бы заинтересовать ею всхъ, любящихъ литературу. Такъ же, какъ и я, они найдутъ въ ней рдкое удовольствіе, испытаютъ новый и сильный захватъ.
Мари-Клеръ — произведеніе, полное вкуса. Поражаешься ея простотой, правдивостью, душевнымъ изяществомъ, глубиною и новизною. Все на мст: и образы, и картины, и люди. Все это отмчено, обрисовано однимъ штрихомъ, какъ разъ такимъ, какой нужно, чтобы все жило и не забывалось. Лучшаго желать невозможно, до такой степени именно этотъ штрихъ вренъ, живописенъ, полонъ колорита, умстенъ. Что поражаетъ въ особенности, что просто покоряетъ, такъ это сила внутренняго обаянія, изъ книги поднимается ласковый и пвучій свтъ, будто солнце въ прекрасное лтнее утро. И зачастую, вдругъ, ловить фразу большого писателя: звукъ, который удается намъ слышать такъ рдко, почти никогда больше,— и на который — душа радуется.
И вотъ вамъ чудо:
Маргарита Оду не ‘опростившаяся интеллигентка’ это на самомъ дл мелкая, портниха, работавшая то поденно по господамъ за три франка, то у себя въ комнатк, такой тсноты, что приходится переставлять манекенъ, чтобы добраться до машинки.
Она разсказываетъ, что, когда ей, въ юности, пришлось пасти овецъ на солонской ферм, и она нашла на чердак старую книжку, передъ нею всталъ новый міръ ‘исторій’. Съ этого дня, все съ возрастающей страстью, она стала читать все, что только ей попадалось подъ руку: фельетоны, старые альманахи и т. д. И у нея явилось смутное, неопредленное желаніе тоже написать однажды ‘исторію’. Желаніе это осуществилось въ тотъ день, когда врачъ на консультаціи въ больниц запретилъ ей шить, пригрозивъ слпотою.
Журналисты вообразили, что Маргарита Оду тогда воскликнула: ‘Ну, разъ я не могу больше шить корсажи, я напишу книгу’.
Эта легенда, разсчитанная, чтобы за-разъ удовлетворить и любовь буржуа къ необыкновенному, и презрніе, съ которымъ они относятся къ литератур, совершенно нелпа и неосновательна.
У автора Мари-Клеръ любовь къ литератур совершенно не отдляется отъ высокаго любопытства къ жизни, и все, что она записывала, было просто-на-просто картинами повседневной жизни, но еще боле отраженіемъ того, что она воображала, что она угадывала въ судьб встрчавшихся ей людей. Даръ интуиціи уже шелъ у нея наравн съ наблюдательною способностью… Она никогда и никому не говорила о своей ‘маніи’ писанія и сжигала вс клочки бумаги, ею исписанные, думая, что они никого не могутъ интересовать.
Нужно же было, чтобы случай привелъ ее въ общество, гд бывали молодые писатели,— и тогда только она убдилась, какъ обаятельно дйствуетъ, какъ захватываетъ ея талантъ къ разсказу. Больше другихъ ободрялъ ее Карлъ-Луи-Филиппъ, но никогда не давалъ онъ ей совтовъ. Онъ находилъ, что это не столько опасно, сколько безполезно по отношенію къ женщин съ такою законченною уже чуткостью, съ такою опредленною волею, съ такимъ выраженнымъ темпераментомъ.
Въ наше время вс образованные люди и т, которые на это претендуютъ, очень хлопочутъ о возвращеніи къ традиціямъ и поговариваютъ о необходимости ‘строгой школы’… Не чудесно ли, что простая безграмотная работница, находитъ или даже творитъ въ себ чувство мры, вкусъ, даръ проникновенія, эти великія качества, которыхъ писательская опытность и сила воли никогда не достигаютъ сами собою. Впрочемъ, и силы воли ей не занимать стать, что же касается опыта, его замняетъ ей врожденное чувство языка, которое не позволяетъ ей идти ощупью, подобно лунатику, но заставляетъ ее отдлывать, уравновшивать, упрощать свой слогъ, сообразно ритму: хотя его законы ей неизвстны, но она постигаетъ ихъ своимъ чудеснымъ и таинственнымъ чутьемъ.
Она одарена воображеніемъ, но, замтьте, воображеніемъ благороднымъ, пылкимъ и прекраснымъ, не похожимъ на то, которое полагается мечтающимъ дамамъ и сочинителямъ ходовыхъ романовъ. Она пишетъ жизнь ни со стороны, ни по вншности, она только, какъ бы развиваетъ и разъясняетъ подмченные факты. Если бы я былъ критикомъ, или, не дай Богъ, психологомъ, я бы назвалъ этотъ типъ воображенія дедуктивнымъ. Но я ршительно не отваживаюсь ступать на эту опасную почву.
Прочтите Мари-Клеръ… И когда вы ее прочтете,— не желая никого этимъ уколоть,— спросите себя, кто изъ нашихъ писателей — и я подчеркиваю — даже самыхъ прославленныхъ: — могъ бы написать подобную книгу, съ такимъ непогршимымъ чувствомъ мры, съ такой чистотой и лучезарнымъ величіемъ.

Октавъ Мирбо.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Однажды къ намъ пришло много народу. Мужчины входили, будто въ церковь, а женщины, когда уходили, крестились.
Я пробралась въ комнату родителей, и меня поразило, что у материной кровати горитъ свча. Отецъ стоялъ наклонившись надъ кроватью и разсматривалъ спящую со сложенными руками мать.
Наша сосдка, тетка Коласъ, увела насъ къ себ на цлый день. Она говорила всмъ, выходившимъ отъ насъ, женщинамъ:
— Подумайте-ка, она не захотла даже поцловать своихъ дтей.
Женщины смотрли на насъ и сморкались, а тетка Коласъ прибавляла:
— Ужъ эти болзни! обозлятъ хоть кого.
На слдующій день намъ надли платья въ широкую, чернымъ съ блымъ, клтку.
Тетка Коласъ, накормивъ, отпускала насъ гулять въ поле. Сестра моя, уже не маленькая, лазила по заборамъ, карабкалась на деревья, ковырялась въ лужахъ и возвращалась вечеромъ съ карманами, полными всякою тварью, что меня приводило въ ужасъ, а тетку Коласъ въ немалый гнвъ.
Въ особенности не выносила я земляныхъ червей.
Эта красная и гибкая гадость вызывала во мн невыразимое отвращеніе, и если, бывало, случится нечаянно раздавить червя, я долго посл того не могу отдлаться отъ дрожи омерзнія. Когда у меня бывали колотья въ боку, тетка Коласъ не позволяла сестр уходить со мной изъ дому. Но той въ дом было скучно и хотлось увести меня во что бы то ни стало. Тогда она набирала червей и совала мн въ носъ ихъ копошащуюся массу. Я немедленно отказывалась отъ всякой воли и позволяла утащить себя въ поле.
Однажды она бросила въ меня цлой горстью червей. Я отскочила и попала въ котелъ съ горячей водой. Тетка Коласъ съ причитаніями принялась раздвать меня. Мн не особенно было больно. Посуливъ хорошаго шлепка сестр, тетка Коласъ зазвала къ намъ проходившихъ мимо, трубочистовъ и предложила имъ забрать ее съ собой.
Ихъ было трое, они взошли со своими мшками и веревками, сестра кричала и просила прощенія, а мн было ужасно стыдно стоять голой.

——

Отецъ водилъ насъ часто куда-то, гд мужчины пили вино, онъ ставилъ меня на столъ между стаканами и заставлялъ пть псню о Женевьев Брабантской. Вс хохотали, цловали меня и непремнно хотли напоить меня виномъ.
Домой мы всегда возвращались уже ночью. Отецъ шелъ неврными большими шагами, спотыкаясь, зачастую онъ принимался громко плакать, увряя, что его домъ кто-то перемстилъ. Тогда и сестра начинала кричать, но, въ конц концовъ, несмотря на ночь, все-таки домъ находила всегда она.
Разъ, утромъ, тетка Коласъ принялась насъ ругать, говоря, что мы злосчастныя, что не станетъ она больше насъ кормить, и что мы можемъ отправляться искать отца, неизвстно куда скрывшагося. Нсколько поостывъ, она накормила насъ, какъ всегда, и усадила въ одноколку дяди Шикона, набитую соломою и мшками. Меня посадили сзади, въ ямку между мшками, телжка колыхалась и, при каждомъ толчк, я съзжала внизъ по солом.
Всю дорогу мн было ужасно страшно, мн казалось, что или я вылечу изъ телжки, или мшки на меня свалятся.
Мы остановились у постоялаго двора. Какая-то женщина высадила насъ, отряхнула наши платья и напоила насъ молокомъ. Лаская насъ, она говорила дяд Шикону:
— Такъ вы думаете, отецъ ихъ возьметъ?
Дядя Шиконъ покачалъ головой, выколотилъ трубку о столъ, скривилъ, свою толстую губу и отвчалъ:
— Кто его знаетъ! можетъ, онъ ухалъ еще дальше. Сынъ Жирара говоритъ,— встртилъ его на дорог въ Парижъ..
Дядя Шиконъ свелъ насъ въ красивый домъ съ высокимъ крыльцомъ.
Онъ долго разговаривалъ съ какимъ-то господиномъ, который, размахивая руками, разсказывалъ что-то о какомъ-то путешествіи по Франціи. Господинъ положилъ мн руку на голову и повторилъ нсколько разъ:
— Онъ не сказалъ мн, что у него есть дти.
Я поняла, что онъ говоритъ объ отц, и запросилась къ нему. Господинъ взглянулъ на меня, но ничего не отвтилъ, затмъ спросилъ у дяди Шикона:
— А этой сколько лтъ?
— Лтъ пять,— сказалъ старикъ.
Сестра въ это время играла на ступенькахъ съ котенкомъ.
Телжка привезла насъ обратно къ тетк Коласъ, встртившей часъ воркотней и толчками, нсколько дней спустя, она усадила насъ на желзную дорогу, и вечеромъ мы очутились въ огромномъ дом, гд было множество двочекъ.
Сестра Габріэль тотчасъ же разъединила насъ, сказавъ, что сестра достаточно велика, чтобы быть со средними, я же могу остаться съ маленькими.
Сестра Габріэль была крошечная, старенькая, худенькая и горбатая, она завдывала дортуаромъ и столовою. Въ дортуар она просовывала свою сухую и жесткую руку между рубашкой и простыней, чтобы убдиться въ нашей опрятности и тхъ, у кого простыни были мокрыя, она потомъ скла розгами въ опредленные часы.
Въ столовой она приготовляла салатъ въ огромной желтой латк.
Засучивъ рукава до локтей, она погружала туда свои черныя и жилистыя руки и, когда он показывались изъ салата, блестящія и влажныя, въ капляхъ, мн вспоминались сухія втви въ дождливый день.

——

Я сейчасъ же обзавелась подружкой.
Ко мн подошла, переваливаясь съ ноги на ногу, двочка съ дерзкимъ лицомъ.
Она была не выше скамьи, на которой я сидла. Безцеремонно облокотившись на мои колни, она сказала:
— Отчего ты не играешь?
Я сказала, что у меня болитъ бокъ.
— Ахъ, да, твоя мама была чахоточная, и сестра Габріэль говоритъ, что и ты недолго протянешь.
Она вскарабкалась на скамью, услась, подкорчивъ подъ себя свои крошечныя ножки, спросила, какъ меня зовутъ, сколько мн лтъ, сообщила, что ее зовутъ Измери, что она старше меня, но что докторъ говоритъ, будто она никогда не вырастетъ. Она сказала мн также, что классную наставниицу зовутъ Мари-Эме, что она очень злая и строго наказываетъ болтушекъ.
И вдругъ, быстро вскочивъ на ноги, закричала:
— Августина!
Голосъ у нея былъ, какъ у мальчишки, а ноги кривыя.
Въ конц рекреаціи я увидла ее на закоркахъ у Августины, которая перекидывала ее съ плеча на плечо, какъ бы желая сбросить на земъ. Когда он проходили мимо меня, она закричала своимъ грубымъ голосомъ:
— Ты тоже будешь носить меня, а?
Вскор я познакомилась съ Августиной.

——

Я всегда страдала глазами, а теперь болзнь еще ухудшилась. За ночь вки у меня такъ слипались, что я оставалась совершенно слпою, пока мн ихъ не промоютъ. Августин было поручено водить меня въ больницу. Каждое утро она приходила за мною въ дортуаръ маленькихъ. Я слышала ея быстрые шаги еще за дверью. У нея расправа была короткая: она хватала меня за руку и тащила за собою тмъ же шагомъ, какимъ пришла, ршительно не обращая вниманія на то, что я стукаюсь о кровати.
Мы неслись по корридорамъ, какъ втеръ, и скатывались съ двухъ этажей, какъ лавины, рдко-рдко попадала у меня нога на ступеньку, я спускалась — будто въ пропасть летла, но рука Августины была надежная, держала она меня крпко.
Чтобы попасть въ больницу, надо было пройти позади часовни, а затмъ мимо бленькаго домика, тутъ мы бжали вдвое скоре.
Однажды, въ изнеможеніи, я упала на колни, Августина подняла меня подзатыльникомъ и сказала:
— Шевелись ты, тутъ мертвецкая.,
Посл этого, боясь, чтобы я снова не упала, она всякій разъ предупреждала меня, когда мы подходили къ мертвецкой.
Больше всего я пугалась страха Августины. Разъ она бжитъ такъ скоро, стало быть, есть тутъ какая-то опасность. Въ больницу я прибгала, запыхавшись и вся мокрая, кто-то усаживалъ меня на маленькій стулъ и къ тому времени, какъ кончалось промываніе глазъ, колотье въ боку у меня уже проходило.
Та же Августина свела меня въ классъ сестры Мари-Эме. Она произнесла робкимъ голосомъ:
— Сестра, вотъ новенькая.
Я ожидала грубаго пріема, но вмсто того сестра Мари Эме улыбнулась, поцловала меня нсколько разъ и сказала:
— Ты слишкомъ мала, чтобы сидть на скамейк. Иди-ка сюда.
И она посадила меня на маленькую скамеечку, внутри своей каедры.
Какъ тамъ было хорошо. Какъ отрадно было моему, избитому по каменнымъ и деревяннымъ лстницамъ, тлу погрться въ тепл ея шерстяныхъ юбокъ.
Иногда ея рука наклоняла мою голову на мягкія колни, и я засыпала на этой теплой подушк, подъ нжнымъ поглаживаніемъ.
Когда я просыпалась, подушка обращалась въ столъ. Та же рука клала остатки пирожнаго, крошечные кусочки сахару, конфетки.
Вокругъ меня,— я слышала,— киплъ живой мірокъ.
Плаксивый голосъ хныкалъ:
— Нтъ, Сестра, право же, это не я.
Крикливые голоса отвчали:
— Да, да, Сестра, это она.
Надъ моей головой глубокій и теплый голосъ приказывалъ молчать, сопровождая слова стукомъ линейки по пюпитру, отдававшимся въ моемъ уголк необыкновенно гулко и громко.
Иногда слышалось большое движеніе. Ноги покидали мою скамеечку, стулъ отодвигался, и къ моему гнзду склонялись блый нагрудникъ, узкій подбородокъ, острые, мелкіе зубки и, наконецъ, два ласковыхъ глаза, которые внушали мн довріе.

——

Какъ только перестали у меня болть глаза, къ гостинцамъ прибавилась азбучка. Это была маленькая книжка съ картинками, пояснявшими слова. Я часто вглядывалась въ крупную ‘Землянику’, которая представлялась мн не меньше бріоши.
Когда въ класс сдлалось тепле, сестра Мари-Эме посадила меня на скамью между Измери и Мари-Рено, моими сосдками по дортуару. Кое-когда она позволяла мн возвращаться въ мое милое гнздышко, гд я находила книжки съ разсказами, за которыми я забывала время.
Какъ-то утромъ Измери отозвала меня таинственно въ сторону и сообщила, что сестра Мари-Эме не будетъ больше преподавать, такъ какъ она замнитъ сестру Габріэль въ дортуар и столовой. Она не сказала мн, откуда она это узнала, но была крайне этимъ огорчена.
Она очень любила сестру Габріэль, потому что та обращалась съ нею, какъ съ малымъ ребенкомъ, но терпть не могла эту самую сестру Эме {Любимую, игра словъ.}, какъ презрительно говорила она, когда была уврена, что ее не слышитъ никто, кром насъ.
Она сказала также, что сестра Мари-Эме наврно не позволитъ носить ее на спин и что надъ ней нельзя будетъ издваться, какъ надъ горбатой сестрою Габріэль, когда она писала мыслете, поднимаясь по лстницамъ.
Вечеромъ, посл молитвы, сестра Габріэль объявила намъ о своемъ отъзд. Она перецловала всхъ насъ начиная съ самыхъ маленькихъ. Въ дортуаръ поднимались въ большомъ безпорядк: большія шептались между собою и заране возмущались противъ ‘этой самой сестры Мари-Эме’, маленькія хныкали, какъ передъ близкою бдою.
Измери, которую я несла на спин, громко ревла: она душила меня своими маленькими ручками, а слезы ея падали мн за воротъ.
Никому въ голову не приходило посмяться надъ сестрой Габріэль, а она, съ трудомъ подымаясь по лстниц, безъ остановки и безплодно унимала дтей: ‘Цыцъ! тише, вы! цыцъ!’. Нянька дортуара маленькихъ тоже плакала: раздвая, она малость потормошила таки меня и приговаривала:
— Ужъ ты то наврное рада, что здсь будетъ твоя сестра Мари-Эме.
Ее звали няня Эстеръ.
Изъ трехъ нянекъ я ее любила больше всхъ. Она была грубовата, но очень любила всхъ насъ.
Ночью она будила тхъ, за кмъ знала дурныя привычки, чтобы избавить ихъ отъ грозящихъ на завтра розогъ. Когда я кашляла, она вставала и на ощупь совала мн въ ротъ мокрый сахаръ. Сколько разъ, когда я совершенно застывала въ постели, она уносила меня къ себ, чтобы отогрть.
На слдующій день въ столовую сошли въ глубокомъ молчаніи. Няньки не позволили намъ ссть, нкоторыя большія стояли необыкновенно прямо и горделиво, няня Жюстина стояла смиренная и печальная у конца стола, а няня Неронъ, похожая на жандарма, топталась посреди столовой.
Она все поглядывала на часы, презрительно пожимая плечами.
Сестра Мари-Эме вошла, оставивъ дверь позади себя открытою, въ своемъ бломъ передник и съ блыми рукавами, она мн показалась выше ростомъ. Она шла медленно, осматривая всхъ, четки на боку слегка постукивали, юбка внизу едва колыхалась. Она взошла по тремъ ступенькамъ своей каедры и движеніемъ руки разршила намъ ссть.
Посл обда она повела насъ гулять.
Было очень жарко. Я сла около нея на холмик, она читала книгу, взглядывая постоянно на двочекъ, игравшихъ внизу, подъ нами. Она долго смотрла на заходившее солнце, постоянно повторяя:
— Какъ это красиво! Какъ красиво!
Въ тотъ же вечеръ розги исчезли изъ маленькаго дортуара, а салатъ въ столовой перемшивался длинными лопаточками. Помимо этого, все остальное шло попрежнему. Въ класс мы сидли съ девяти до двнадцати, а посл обда чистили орхи для торговца масломъ.
Большія разбивали орхи молоткомъ, а маленькія очищали отъ скорлупокъ. Строго было запрещено ихъ сть, да и нелегко это было: всегда находилась какая-нибудь охотница донести — изъ зависти, что та полакомилась, а ей не досталось.
Няня Эстеръ такъ и смотрла намъ въ ротъ. Иногда приходилось ей повозиться съ какою-нибудь неисправимой лакомкой. Няня таращила на нее страшные глаза и, подшлепнувъ ее, говорила:
— Я съ тебя глазъ не спущу.
Очень немногія изъ насъ — я въ томъ числ — пользовались ея полнымъ довріемъ. Этихъ она поддразнивала, заставляла поворачивать лицо — куда она, туда и мы,— длая видъ, будто слдитъ за нами, а затмъ смялась:
— Закрой пасть.
Мн зачастую ужасно хотлось състь орхъ, но, когда я видла ея добрые глаза, то краснла отъ стыдной мысли обмануть ея довріе.
Въ конц концовъ, желаніе это вырасло настолько сильнымъ, что я ни о чемъ другомъ уже и думать не могла, цлыми днями я искала возможности пость орховъ, не попавшись. Я пробовала прятать ихъ въ рукава, но, по неловкости своей, сейчасъ же ихъ роняла, да и кром того, мн хотлось състь ихъ много-много. Мн казалось, что я въ состояніи състь цлый мшокъ орховъ.
Наконецъ, однажды мн удалось. Няня Эстеръ вела насъ спать, споткнувшись на скорлупку, она уронила фонарь. Свтъ погасъ. Я стояла какъ разъ около большой миски съ орхами. Захвативъ полную горсть, я опустила ихъ въ карманъ.
Какъ только вс улеглись, я вытащила изъ кармана орхи и, натянувъ простыню на голову, набила себ ротъ, но мн сейчасъ же стало казаться, что всмъ слышно, какъ я жую, какъ я ни старалась хрустть потише и медленно, шумъ отдавался у меня въ ушахъ, какъ стукъ колотушки. Няня Эстеръ встала, зажгла лампу, и начала смотрть подъ кроватями.
Когда она проходила мимо меня, я уставилась на нее въ испуг. Она прошептала:
— А ты еще не спишь?
И продолжала свои поиски. Она дошла до конца дортуара, открыла дверь, но, едва она успла лечь и потушить лампу, дверная щеколда стукнула, будто ее кто открылъ.
Няня Эстеръ снова зажгла лампу и сказала:
— Нтъ, ужъ это черезчуръ,— вдь не кошка же, въ самомъ дл, открываетъ дверь?
Мн показалось, что она боится: я слышала, какъ она ворочалась на постели и вдругъ принялась кричать:
— Боже мой! Боже мой!
Измери спросила, что съ ней. Она отвчала, что кто-то открылъ кошк дверь, она чувствуетъ, какъ дуетъ.
Въ полутьм виднлась пріоткрытая дверь. Я была въ ужас. Мн казалось, что это демонъ пришелъ за мною. Долгое время ничего не было слышно. Няня Эстеръ спросила, не потушитъ ли кто-нибудь изъ насъ лампу, которая, право же, была очень недалеко отъ ея кровати. Никто не отвчалъ. Она позвала меня. Я встала, а она сказала:
— Ты такъ хорошо ведешь себя, что тебя привиднія не тронутъ.
Она замолчала, какъ только я потушила лампу, а у меня передъ глазами разсыпались милліоны блестящихъ искръ, щеки похолодли. Мн мерещились подъ кроватями зеленые драконы съ пылающими пастями. Я уже чувствовала, какъ ихъ когти впиваются мн въ ноги, а вокругъ меня прыгали огоньки. Ноги у меня подкашивались и, когда я дошла до своей кровати, я была уврена, что у меня больше нтъ ногъ. Когда я осмлилась, наконецъ, ощупать ихъ, он оказались ледяными, и я заснула, держа ихъ въ рукахъ.
Утромъ няня Эстеръ нашла кошку на кровати у двери.
Ночью она окотилась.
Разсказали все это происшествіе сестр Мари-Эме. Она сказала, что, наврно, это кошка открыла дверь, вставая на заднія лапы. Но,— какъ это было, такъ и осталось невыясненнымъ до конца, и долго еще маленькія шептались объ этомъ между собою.
Черезъ недлю, вс восьмилтнія перешли въ дортуаръ большихъ.
Моя кровать была возл окна, у самой комнаты сестры Мари-Эме.
Мари-Рено и Измери остались, попрежнему, моими сосдками. Часто, когда мы были уже въ постеляхъ, сестра Мари-Эме садилась около меня, брала мою руку, гладила и все смотрла въ окно. Какъ-то ночью, вспыхнулъ по сосдству пожаръ. Весь дортуаръ былъ освщенъ заревомъ. Сестра Мари-Эме распахнула окно и принялась меня тормошить, говоря:
— Проснись, смотри, какой огонь!
Она взяла меня за руки, чтобы разбудить меня, гладила по лицу, повторяя:
— Смотри, какой огонь. Видишь, какъ красиво!
Мн до того хотлось спать, что голова моя такъ и валилась ей на плечо. Тогда она здорово шлепнула меня по щек, назвавъ звренышемъ. Тутъ ужъ я проснулась и заплакала. Она взяла меня снова на руки, сла и начала меня укачивать, крпко прижимая къ себ.
Она повернулась къ открытому окну. Лицо ея стало будто прозрачное, глаза такъ и свтились.
Измери не доставляло ни малйшаго удовольствія, что сестра Мари-Эме садится постоянно у окна,— это мшало ей болтать, а сказать у нея всегда было что, говорила же она всегда такъ громко, что слышно было на другомъ конц дортуара. Сестра Мари-Эме замчала:
— Вотъ Измери опять болтаетъ.
Измери отвчала.
— Вотъ сестра Мари-Эме опять ворчитъ.
Я совершенно терялась отъ этой дерзости. Мн казалось, что сестра Мари-Эме длаетъ видъ, будто не слышитъ.
Но однажды она ей сказала:
— Не смть отвчать, карлица.
— Шишъ!
Это было слово, которымъ у насъ выражалось: ‘Такъ я и стала тебя слушать, на-ка, выкуси’.
Сестра Мари-Эме кинулась къ плетк. Я дрожала за крошечное тльце Измери, во она бросилась животомъ на полъ и принялась корчиться и извиваться, испуская дикіе крики. Сестра Мари-Эме съ отвращеніемъ толкнула ее ногою, швырнула плетку и воскликнула:
— Какая ужасная тварь!
Впослдствіи она избгала смотрть на Измери и длала видъ, что не слышитъ ея дерзостей. Во всякомъ случа, она строго запрещала носить ее на спин. Несмотря на это, Измери карабкалась ко мн, какъ обезьяна. У меня не хватало мужества оттолкнуть ее и, наклонившись немного, я позволяла ей садиться ко мн на закорки.
Чаще всего это бывало, когда мы поднимались наверхъ, въ дортуаръ. Ей было очень трудно взбираться по ступенямъ, она и сама смялась надъ собой и говорила, что ходитъ, какъ курица.
Такъ какъ сестра Мари-Эме шла всегда впереди, я старалась пробраться въ послдніе ряды, если же она внезапно оборачивалась, то Измери соскакивала со спины моей съ ловкостью и быстротой удивительными.
Я всегда немного смущалась подъ взглядомъ сестры Мари-Эме, а Измери каждый разъ непремнно говорила:
— Видишь, какая ты дура: ты опять попалась.
Ей никогда не удавалось влзть на Мари Рено, та ее всегда отталкивала, говоря, что она намъ портитъ и пачкаетъ платья.
Насколько была болтлива Измери, настолько трудно было слова добиться отъ Мари Рено.
Каждое утро она помогала мн длать постель, она тщательно разглаживала каждую складочку и никогда не давала мн помочь въ уборк ея постели, говоря, что я это длаю кое-какъ. Меня всегда поражало, какъ она ухитряется за ночь почти не измять своей постели.
Наконецъ, она созналась, что прикалываетъ простыни булавками къ матрацу. У нея было множество ящичковъ, набитыхъ всякой всячиной. За столомъ она всегда ла остатки вчерашняго, а сегодняшнее отправлялось въ карманъ, время отъ времени она его вынимала, оглядывала со всхъ сторонъ, поглаживала и откусывала понемножку. Часто видла я ее гд-нибудь въ уголку: сидитъ и плететъ на булавкахъ кружево.
Больше всего любила она чистить, складывать, убирать: поэтому, благодаря ей, сапожки у меня всегда были вычищены, воскресное платье аккуратно сложено.
Это продолжалось вплоть до того дня, когда нанята была новая няня, которую звали Мадленъ. Она очень скоро разобрала, что я совершенно не при чемъ въ моей аккуратности, и принялась кричать, что я кривляка, бездльница, что я заставляю прислуживать себ другихъ, точно я барышня, что просто гршно заставлять работать за двоихъ бдняжку Мари Рено, у которой и всей силенки-то — на два гроша. Няня Неронъ ей вторила говоря, что я гордячка, что я считаю себя выше всхъ, что я все длаю не такъ, какъ другія, что еще и не видывано было такой двчонки, какъ я, что я ни на что не похожа.
Он кричали об разомъ, нагнувшись надо мною.
Он мн казались двумя крикливыми феями: блою и черною. Няня Неронъ высокая и черная, а Мадленъ блокурая, свжая, съ пухлыми вывернутыми губами, рдкими зубами и широкимъ толстымъ языкомъ, который прыгалъ, расталкивая слюну по уголкамъ рта.
Няня Неронъ замахнулась на меня и сказала:
— Опустишь ты глаза или нтъ?
И прибавляла, уходя:
— Просто стыдно становится, когда она такъ смотритъ. Я давно уже ршила, что няня Неронъ похожа на быка, но никакъ не могла придумать, какое животное напоминаетъ Мадленъ. Долго я перебирала мысленно всхъ извстныхъ мн зврей, но такъ и не могла найти.
Она была толстая и гнулась на ходу, и такой у нея былъ пронзительный голосъ, что вс на нее дивились.
Она просилась въ церковный хоръ, но, такъ какъ она не знала молитвъ, Сестра Мари-Эме поручила мн выучить ее. Съ тхъ поръ Мари-Рено могла снова принятыя за чистку и уборку моихъ вещей,— этого какъ будто никто и не замчалъ. Она, на радостяхъ, подарила мн даже двойную булавку, чтобы прикалывать носовой платокъ, который я вчно теряла. Не прошло и двухъ дней, а я потеряла и платокъ, и булавку.
Ахъ, этотъ платокъ! Вотъ то былъ ужасный кошмаръ мой! И теперь, когда вспоминаю, сердце сжимается. Изъ года въ годъ я теряла аккуратно по платку въ недлю.
Сестра Мари-Эме выдавала намъ чистый платокъ взамнъ грязнаго, который надо было бросить при ней на полъ. Я вспоминала о немъ только лишь въ эту послднюю минуту, тутъ я принималась выворачивать карманы, носилась, какъ безумная, по дортуарамъ, по корридорамъ, вплоть до чердака, искала всюду. Боже мой, лишь бы найти платокъ!
Проходя мимо Мадонны, я съ горячностью складывала руки: ‘Матерь Божія, сдлай такъ, чтобы я нашла платокъ!’
Но все было напрасно и я возращалась красная, запыхавшаяся, смущенная, едва ршаясь взять отъ сестры Мари-Эме протянутый мн платокъ.
Въ ушахъ у меня уже заране звучалъ заслуженный выговоръ. Въ т дни, когда его не бывало, я видла нахмуренныя брови, гнвные глаза, провожавшіе меня долго и неотвратно, стыдъ угнеталъ меня до такой степени, что я едва волочила ноги. Шла, крадучись, только и думая, какъ бы мн стушеваться съ другими, и не смотря на все это, я снова теряла платокъ.
Мадленъ смотрла на меня якобы съ жалостью, но зачастую говорила, что стоило бы наказать меня построже.
Она, казалось, была. очень предана сестр Мари-Эме, служила ей съ усердіемъ и разражалась слезами при малйшемъ замчаніи.
Она рыдала иногда, какъ въ припадк, и сестра Марнэме успокаивала ее, гладя по лицу. Тогда она и плакала и смялась вмст. Иногда она длала какое-то особенное движеніе плечами, которое обнажало ея блую шею, и тогда няня Неронъ говорила, что она похожа на кошку.

——

Няня Неронъ ушла однажды посл странной сцены, разыгравшейся во время самаго завтрака, какъ разъ когда въ столовой была полная тишина, она вдругъ закричала:
— Да, да, желаю уйти и уйду!
Сестра Мари-Эме смотрла на нее съ изумленіемъ, а няня Неронъ повернулась къ ней и, нагнувъ голову и мотая ею, кричала еще громче, что не можетъ она больше, не желаетъ, чтобы ею командовала всякая соплячка, да, да, соплячка.
Она все пятилась къ двери, открыла ее, свирпо мотая головою, и прежде, чмъ выйти совсмъ, Протянула свою ручищу къ сестр Мари-Эме и сказала съ глубокимъ презрніемъ:
— Вдь этой штучк и двадцати-то пяти лтъ еще нтъ! Нкоторыя двочки были перепуганы, другія хохотали. Съ Мадленъ сдлалась истерика: она бросилась къ ногамъ сестры Мари-Эме, обнимая ея колни и цлуя платье. Схватила ея руки и муслила ихъ своими толстыми губами, крича, какъ будто случилось нчто ужасное.
Сестра Мари-Эме никакъ не могла отъ нея освободиться, наконецъ, разсердилась. Тогда Мадленъ повалилась на спину и лишилась чувствъ.
Расшнуровавъ ее, сестра Мари-Эме сдлала знакъ въ мою сторону. Думая, что она нуждается въ моихъ услугахъ, я подбжала, но она отослала меня прочь.
— Нтъ, не тебя, Мари Рено.
Она дала ей ключи и, хотя Мари Рено входила въ комнату сестры Мари-Эме въ первый разъ, она сейчасъ же нашла тотъ самый флаконъ, который былъ нуженъ.

——

Мадленъ скоро пришла въ себя и, занявъ мсто няни Неронъ, забрала силу. Она продолжала быть робкою и покорною въ присутствіи сестры Мари-Эме, но наверстывала за то на насъ, крича по всякому поводу, что она наша надзирательница, а не служанка.
Когда она лежала безъ чувствъ, я видла ея груди, и показались он мн такими красивыми, что ничего подобнаго по красот я раньше и вообразить не умла.
Но я считала ее дурой и не обращала никакого вниманія на ея выговоры. Это ее злило, она грубо бранилась и называла меня принцессой.
Она совершенно не выносила симпатіи ко мн сестры Мари-Эме и, когда та меня цловала, она краснла отъ досады.
Я расла понемножку и здоровла. Сестра Мари-Эме говорила, что она гордится мною. Она такъ крпко обнимала меня, что мн было даже больно. Слегка касаясь моего лба своими пальчиками, она говорила:
— Двочка моя! Дитя мое!
Во время рекреаціи я постоянно была съ нею. Я слушала ея чтеніе: она читала глубокимъ и захватывающимъ голосомъ и, когда была очень ужъ недовольна дйствующими лицами, то шумно захлопывала книжку и присоединялась къ нашимъ играмъ.
Ей хотлось, чтобы у меня не было никакихъ недостатковъ. Она постоянно повторяла:
— Я хочу, чтобы ты была совершенствомъ, понимаешь, совершенствомъ.
Однажды она подумала, что я солгала.
У насъ было три коровы, он паслись иногда на лужайк, посреди котораго росъ громадный каштанъ. Мы очень боялись блой коровы, она была очень злая и однажды затоптала одну двочку.
Какъ-то разъ я увидла двухъ рыжихъ коровъ, а подъ самымъ каштаномъ красивую черную корову. Я и говорю Измери:
— Смотри-ка, блую-то корову обмняли, должно быть, потому что она была такая злая.
Измери, не въ дух, пустилась кричать, что я вчно надо всми насмхаюсь, увряя всхъ въ томъ, чего нтъ.
Я ей показала корову: она увряла, что это блая, а я говорила, что черная.
Сестра Мари-Эме услыхала. Она возмутилась и сказала:
— Ну, какъ ты можешь утверждать, что это черная корова?
Въ эту минуту корова перемстилась, теперь она была черною съ блымъ, и я поняла, что это на ней не что иное, какъ тнь каштана. Я такъ была поражена, что не нашлась, что отвтить, и не умла этого объяснить. Сестра Мари-Эме тормошила меня.
— Зачмъ ты солгала, ну, отвчай, зачмъ ты солгала? Я отвчала, что не знаю.
Въ наказаніе она отправила меня въ сарай и сказала, что я не получу ничего, кром хлба и воды.
Такъ какъ я не лгала, наказаніе не произвело на меня никакого впечатлнія.
Въ этомъ сара были старые шкафы и садовые инструменты. Я облазила все и, наконецъ, очутилась на самомъ высокомъ шкафу.
Мн было десять лтъ, я впервые осталась одна. Мн это очень понравилось. Болтая ногами, я принялась фантазировать. Старый шкафъ съ ржавыми замками превратился въ ворота великолпнаго замка. Я была маленькая, покинутая на гор, двочка, прекрасная дама, одтая феей, увидала меня и пошла меня разыскивать, передъ ней бжали чудныя собаки, вотъ он уже около меня… какъ вдругъ возл шкафа я увидала сестру Мари-Эме,— стоитъ и ищетъ меня глазами по сторонамъ.
Я совсмъ забыла, что сижу на шкафу, я продолжала воображать себя на гор, и мн было только досадно, что приходъ Мари-Эме уничтожилъ замокъ и дйствующихъ лицъ.
Она, наконецъ, замтила болтающіяся ноги мои и въ тотъ, же мигъ, какъ и она, я сама увидла, что сижу на шкафу.
Она стояла нсколько минутъ, не сводя съ меня глазъ, затмъ достала изъ кармана передника кусокъ хлба, ломтикъ колбасы и пузырекъ вина, показала мн все по очереди и сказала сердитымъ голосомъ:
— Это все было для тебя, а теперь вотъ же теб.
Она попрятала все обратно въ карманъ и ушла.
Минуту спустя, Мадленъ принесла мн хлба и воды, и я просидла въ сара до вечера.

——

Съ нкоторыхъ поръ сестра Мари-Эме загрустила, перестала съ нами играть, зачастую забывала часъ нашего обда. Мадленъ посылала меня за нею въ часовню, гд я находила ее на колняхъ, съ лицомъ, закрытымъ руками.
Мн приходилось дергать ее за платье, чтобы она обратила на меня вниманіе. Мн часто казалось, что она плачетъ, но я не смла взглянуть на нее, боясь ее разсердить. Она была поглощена чмъ-то, и на вопросы отвчала сухо и односложно.
Между тмъ, она усердно принялась за устройство дтскаго праздника, который мы справляли каждый годъ на Пасх. Она купила пирожныхъ, разставила все на стол и закрыла скатертью, чтобы не соблазнять лакомокъ.
Обдъ прошелъ въ шумной болтовн,— въ праздники намъ это разршалось. Сестра Мари-Эме одляла насъ, ласково улыбаясь и разговаривая съ нами. Только что она хотла приняться за раздачу пирожныхъ, и едва Мадленъ приняла скатерть, какъ оттуда выскочила кошка. Сестра Мари-Эме и Мадленъ вскрикнули, а затмъ Мадленъ закричала:
— Дрянь этакая, она вс пирожки объла!
Сестра Мари-Эме терпть не могла кошку. Она съ минуту стояла неподвижно, а затмъ, схвативъ палку, бросилась за ней.
Это была ужасная охота: кошка скакала, какъ сумасшедшая, куда глаза глядли, увертываясь отъ палки, которая попадала лишь по стнамъ и скамьямъ. Маленькія, въ ужас, бросились къ двери. Сестра Мари-Эме остановила ихъ однимъ словомъ.
Я не узнавала ея лица: ротъ втянулся, щеки поблли, какъ чепецъ, а глаза сверкали такимъ страшнымъ огнемъ, что я закрыла лицо руками.
Противъ воли я опять подняла глаза. Преслдованіе продолжалось: сестра Мари-Эме, съ поднятой палкой, бгала молча, ротъ ея раскрылся, такъ что виднлись ея острые зубки, она металась по комнат, скакала по скамьямъ, наскоро подхватывая юбки, въ ту минуту, какъ она уже настигала кошку, та сдлала отчаянный прыжокъ и повисла на верху оконной занавси.
Мадленъ, скакавшая вслдъ за сестрой Мари-Эме, какъ молодая, но тяжеловатая собака, хотла бжать за палкой подлинне, но сестра Мари-Эме остановила ее:
— Ладно, ея счастье, что увернулась!
Няня Жюстина, стоявшая рядомъ со мною, закрывала глаза и говорила:
— Ахъ, какой стыдъ! какой стыдъ!
Я тоже находила это позорнымъ, мое уваженіе къ сестр Мари-Эме упало, вдь я считала, что у нея не можетъ быть недостатковъ. Я сравнивала эту сцену съ другою, происшедшею во время страшной грозы. На какой безмрной высот была она въ тотъ день. Я видла ее снова стоящей на скамь: Она спокойно закрывала громадныя окна, поднимая свои прекрасныя руки, съ которыхъ скатились до плечъ широкіе рукава, и ободряла насъ, перепуганныхъ молніями и порывами втра, говоря ровнымъ голосомъ:
— Да вдь это же только ураганъ!
Теперь же маленькія шарахались отъ нея въ глубину залы. Она открыла настежь дверь, и кошка вылетла стрлой.

——

Посл обда я очень удивилась, увидавъ, что вечерню служитъ не нашъ старый священникъ.
Новый былъ рослый и сильный мужчина. Онъ длалъ возгласы громко и отрывисто. Весь вечеръ только о немъ и говорили. Мадленъ находила его красивымъ, а сестра Мари-Эме говорила, что голосъ у него молодой, но слова онъ произноситъ, какъ старикъ. Затмъ она прибавила, что походка у него молодая и изящная.
Когда онъ, дня черезъ три, зашелъ навстить насъ, я замтила, что волосы у него были сдые и вьющіеся, а глаза и брови очень черные.
Онъ пожелалъ видть готовящихся къ первому причастію и спросилъ имя у каждой. Сестра Мари-Эме отвчала за меня. Она положила руку мн на голову и сказала:
— А это наша Мари-Клеръ.
Измери подошла въ свою очередь. Онъ смотрлъ на нее съ большимъ любопытствомъ, заставилъ ее повернуться, походить и нашелъ, что она ростомъ не больше трехлтняго ребенка. Когда онъ спросилъ у сестры Мари-Эме, достаточно ли она развита, Измери рзко повернулась и объявила, что она не такъ глупа, какъ другія.
Онъ захохоталъ, и я увидла, что зубы у него очень блые. Когда онъ говорилъ, то какъ-то подавался впередъ, будто ловилъ свои слова, которыя вылетали помимо его воли.
Сестра Мари-Эме проводила его до воротъ большого двора. Другихъ постителей она провожала лишь до порога залы.
Она вернулась на эстраду и черезъ минуту, ни на кого не глядя, произнесла:
— Онъ, дйствительно, очень изященъ.
Новый нашъ священникъ поселился въ маленькомъ домик возл часовни. По вечерамъ онъ гулялъ въ липовой алле. Онъ проходилъ очень близко мимо нашей четырехугольной лужайки, гд мы играли, и низко кланялся сестр Мари-Эме.
Каждый четвергъ, посл обда, онъ заходилъ къ намъ: усвшись и откинувшись къ спинк стула, онъ закладывалъ нога на ногу и разсказывалъ намъ что-нибудь. Онъ былъ очень веселый, и сестра Мари-Эме говорила, что у него задушевный смхъ.
Случалось, что сестр Мари-Эме нездоровилось,— тогда онъ поднимался къ ней въ комнату.
Мы видли, какъ Мадленъ торопливо и вся красная пробгала съ чайникомъ и двумя чашками.
Когда прошло лто, священникъ сталъ приходить по вечерамъ и просиживалъ ихъ съ нами.
Когда било девять, онъ уходилъ, и сестра Мари-Эме провожала его по корридору до входной двери.

——

Прошелъ годъ, что онъ былъ съ нами, а я все но могла привыкнуть исповдываться у него. Зачастую онъ смотрлъ на меня съ улыбкой, которая говорила, казалось мн, что онъ помнитъ вс мои грхи.
Исповдываться мы ходили въ опредленные дни по очереди. Когда передо мной оставались одна-дв, я начинала трястись.
Сердце колотилось изо всей мочи, а въ желудк начинались спазмы, такъ что я едва переводила дыханіе.
Когда наступалъ мой чередъ, ноги у меня подкашивались, въ голов шумло, щеки холодли. Я падала на колни въ исповдальн, и, сперва бормочущій и какъ бы отдаленный, голосъ священника нсколько ободрялъ меня. Но все-таки ему приходилось помогать мн припоминать грхи, а то бы я перезабыла половину.
По окончаніи исповди онъ спрашивалъ мое имя. Мн ужасно хотлось назвать другое, но въ то же самое время, какъ я о томъ думала, мое собственное имя быстро срывалось у меня съ языка.

——

Приближалось время перваго причастія, это должно было быть въ ма мсяц, начинались уже приготовленія.
Сестра Мари-Эме сочиняла новые гимны. Она сочинила нчто въ род гимна и въ честь священника.
За дв недли до торжества насъ отдлили отъ другихъ. Мы все время проводили въ молитвахъ.
Мадленъ должна была слдить, чтобы мы не разсивались, но она сама же насъ искушала,— сцплялась то съ одною, то съ другой.
Товарку, съ которой я была назначена въ пару, звали Софьей.
Она была не изъ шумливыхъ, и мы съ ней всегда удалялись отъ ссоръ. Разговаривали мы о серьезныхъ вещахъ. Я призналась ей въ моемъ отвращеніи къ исповди,— боюсь, не оказаться бы мн недостойною причастія.
Она была очень набожна и ршительно не понимала моихъ опасеній. Она находила, что я недостаточно набожна, и замтила, что я дремлю во время молитвы.
Въ свою очередь она призналась мн, что ужасно боится смерти, объ этомъ она говорила съ испугомъ и потихоньку.
У нея были зеленоватые глаза и такіе чудные волосы, что сестра Мари-Эме никогда не ршалась ихъ срзать, какъ другимъ, маленькимъ.
Наконецъ, наступилъ великій день.
Исповдь сошла у меня легче: мн она показалась врод хорошей бани. Я почувствовала себя безукоризненно чистою.
Но я такъ дрожала, принимая Св. Дары, что перекусила облатку. У меня закружилась голова, и мн показалось, будто передо мной опустился черный занавсъ. До меня какъ будто дошелъ голосъ сестры Мари-Эме:
— Теб худо?
Почувствовала, что она ведетъ меня къ моему мсту, вкладываетъ свчу въ руку и говоритъ:
— Держи хорошенько.
У меня такъ перехватило горло, что я никакъ не могла проглотить причастіе и только чувствовала, что что-то течетъ у меня изо рта.
Тогда меня охватилъ ужасъ, потому что Мадленъ предупреждала насъ, что, кто перекуситъ облатку, у той кровь Христова потечетъ изо рта и остановить ее не будетъ никакой возможности.
Сестра Мари-Эме вытерла мн лицо и сказала потихоньку:
— Ну, смотри же, что ты? Ты больна?
Горло разжалось, и я быстро проглотила облатку и слюну.
Тогда только я ршилась взглянуть на кровь, капнувшую на мое платье, но тамъ оказалось лишь безцвтное пятнышко, какъ отъ капли воды.
Я поднесла платокъ къ губамъ и вытерла языкъ, но и на платк не было ни малйшей крови.
Увренности еще во мн не было, но, такъ какъ насъ подняли съ мстъ, чтобы пть, я попробовала запть съ другими.
Когда священникъ зашелъ днемъ насъ провдать, сестра Мари-Эме сказала, что я чуть не упала въ обморокъ во время причастія. Онъ приподнялъ мн голову и, заглянувъ пристально въ глаза, расхохотался и сказалъ, что я очень чувствительная двочка.
Посл перваго причастія мы въ классъ ужъ больше не ходили. Няня Жюстина учила насъ ницъ блье. Мы длали крестьянскіе чепцы. Это было не очень трудно и, такъ какъ было ново, то я горячо принялась за дло.
Няня Жюстина объявила, что изъ меня выйдетъ отличная блошвейка:
— Если-бы только ты смогла превозмочь свою лнь!
Но, сдлавъ нсколько чепцовъ, я почувствовала все однообразіе этой работы, и лнь снова взяла верхъ. Мн надоло, я не могла больше работать.
Я готова была часами сидть и смотрть, какъ работаютъ другія.
Мари Рено шила молча, стежки она длала такъ мелко и часто, что нужно было имть хорошіе глаза, чтобы разсмотрть ихъ.
Измери шила и мурлыкала, не боясь замчаній.
Одн шили сгорбившись, нахмурившись, потными пальцами, отъ которыхъ скрипла, шла, другія же медленно, старательно, неутомимо, не тяготясь работой, потихоньку считая стежки.
Я такъ хотла бы быть, какъ он. Я упрекала себя и нсколько минутъ старалась быть такою же.
Но меня развлекалъ малйшій шумъ, и я снова принималась слушать и разглядывать все, что происходило вокругъ меня. Мадленъ увряла, что у меня носъ вчно торчитъ кверху.
Все время я проводила въ томъ, что воображала самошьющія иголки.
Долгое время жила во мн надежда, что вотъ, однажды, изъ камина вылзетъ славная маленькая старушка, видимая только для меня, и быстро докончитъ, за меня, чепецъ мой.
Къ упрекамъ и выговорамъ я сдлалась совершенно безчувственна. Сестра Мари-Эме не знала просто, какъ за меня взяться: то ли меня подбодрять, то ли наказывать.
Однажды она ршила, что я буду читать, вслухъ два раза въ день. Это было просто счастьемъ для меня,— я положительно дождаться не могла часа чтенія и съ сожалніемъ закрывала книгу.

——

По окончаніи чтенія, сестра Мари-Эме заставляла пть Колетъ, калку.
Она вчно пла одно и то же, но у нея былъ такой очаровательный голосъ, что всегда пріятно было ее слушать. Она пла просто, продолжая работать, слегка лишь покачивая головой.
Няня Жюстина, знавшая вс наши біографіи, разсказывала, что Колетъ принесли совсмъ маленькую съ раздробленными ногами.
Теперь ей было уже двадцать лтъ: она ходила съ трудомъ, опираясь на дв палки, но ни за что не хотла взять костыли, боясь быть похожей на старуху.
Во время рекреацій она вчно сидла одна на скамейк. Сидла и потягивалась, откидываясь назадъ. У нея были черные глаза съ такими огромными зрачками, что и блка почти не было видно.
Меня къ ней тянуло, хотлось съ ней подружиться. Но она держалась очень гордо и, когда я ей оказывала какую-нибудь услугу, она говорила мн: ‘Спасибо, малютка’, тономъ взрослой, который быстро возвращалъ меня къ моимъ двнадцати годамъ.
Мадленъ сообщила мн съ таинственнымъ видомъ, что строго воспрещается разговаривать съ Колетъ наедин, съ глазу на глазъ и, когда я спросила, почему, она начала плести какую-то длинную и. сложную исторію, въ которой нельзя было ничего понять.
Я обратилась къ нян Жюстин, которая, также съ немалыми кривляніями, принялась объяснять мн, что о Колетъ говорятъ дурно и что такой двочк, какъ я, не слдуетъ дружиться съ нею.
Я такъ и не могла понять, почему. Постоянно наблюдая, я замтила, что, какъ только кто-нибудь изъ большихъ давалъ ей руку, чтобы погулять съ ней, къ нимъ тотчасъ же присоединились еще дв или три, и вс болтали и смялись.
Мн казалось, что у нея нтъ подруги. Къ прежнему моему чувству влеченія къ ней присоединилась еще огромная жалость, и однажды, когда ее вс оставили, я подошла и предложила ей погулять съ собою.
Я стояла передъ ней, слегка смущенная. Я чувствовала, что она не откажетъ.
Она пристально взглянула на меня и спросила:
— Ты знаешь, что это запрещено?
Я кивнула головой.
Она еще внимательне посмотрла на меня.
— И ты не боишься, что тебя накажутъ?
Я качнула головой.
Слезы сжимали мн горло. Я помогла ей встать. Она опиралась одной рукою на палку, но тмъ не мене висла на мн всею своею тяжестью.
Я поняла, насколько ей трудно было ходить, она не произнесла ни одного слова во время прогулки и, когда я довела ее до скамьи, она сказала, глядя мн въ глаза.
— Спасибо, Мари-Клеръ.
Увидвъ меня съ Колетъ, няня Жюстинъ воздла руки къ небу и перекрестилась.
По другую сторону лужайки Мадленъ ругалась, грозя мн кулакомъ.

——

Вечеромъ мн сдлалось ясно, что сестра Мари-Эме знаетъ о моемъ поступк, но выговора не послдовало.
Во время слдующей рекреаціи она усадила меня на свою маленькую скамеечку, взяла въ руки мою голову и наклонилась надо мною, глядя мн прямо въ глаза. Она молчала, но мн казалось, что ея взглядъ обволакиваетъ все мое лицо. Точно какимъ-то тепломъ окутывало меня, и такъ мн было хорошо! Она медленно поцловала меня въ лобъ, улыбнулась я сказала:
— Ты моя прекрасная блая лилія.
Она показалась мн такою красивою съ ея лучистыми, искрометными глазами, что я сказала:
— И вы, матушка, прекрасный цвтокъ.
Она сказала какимъ-то небрежнымъ, разсяннымъ тономъ:
— Да, но меня уже нельзя считать среди лилій.
И вдругъ спросила рзко:
— Значитъ, ты больше не любишь Измери?
— Нтъ, люблю.
— Вотъ какъ, а Колетъ тоже?
— И ее очень люблю.
Она слегка оттолкнула меня.
— Ахъ, ты! Всхъ-то ты любишь!

——

Почти каждый день я гуляла съ Колетъ.
Она говорила мало, разв только, чтобы высказать свое мнніе о той или другой.
Когда я садилась возл нея, она смотрла на меня съ любопытствомъ, находя, что у меня курьезное лицо.
Разъ какъ-то она спросила, хорошенькая ли она. Мн сейчасъ же припомнилось, что сестра Мари-Эме находитъ ее черною, какъ кротъ.
У нея большой лобъ, большіе глаза, а остальное личико малюсенькое. Она мн напоминала почему-то глубокій черный колодезь, полный кипящей воды.
Нтъ, по моему, она не была хороша. Но сказать этого я ей не могла, потому что она была калка, и я отвтила, что она была бы гораздо лучше, еслибы немножко поблла.
Мало-по-малу мы сдлались друзьями.
Она призналась мн, что надется ухать и выйти замужъ, какъ большая Нина, навщавшая насъ со своимъ ребенкомъ по воскресеньямъ.
Она хлопала меня по рук и говорила:
— Видишь ли, мн необходимо выйти замужъ.
Она продолжительно потягивалась, подавая все свое тло впередъ.
Были дни, когда она такъ горько плакала, что я не знала положительно, чмъ ее утшить.
Она разсматривала свои исковерканныя ноги и говорила, будто стонала,
— Чудо нужно, чтобы.мн выйти отсюда.
И вдругъ мн пришла идея, что Божья Матерь можетъ сдлать это чудо.
Колетъ согласилась, что это вполн возможно.
Она лишь удивлялась, какъ это ей до сихъ поръ не пришло въ голову: вдь это же такъ справедливо, чтобы у нея были ноги, какъ у другихъ.
Она ршила приняться за это немедленно.
Она объявила мн, что нужно подговорить нсколько двочекъ для девятидневной молитвы, что затмъ мы очистимся причастіемъ, и, въ теченіе девяти дней будемъ непрерывно молиться объ исцленіи.
Но, конечно, все это должно было совершиться въ великой тайн.
Ршено было привлечь къ намъ товарку Софью, какъ самую набожную. Колетъ брала на себя переговоры съ нсколькими большими, извстными своимъ добрымъ сердцемъ.
Черезъ два дня все было устроено.
Колетъ должна была поститься и каяться вс девять дней. На десятый, какъ разъ въ воскресенье, она пойдетъ, какъ всегда, къ причастію, опираясь на палку и на одну изъ насъ, затмъ, сейчасъ же, по принятіи причастія, она дастъ общаніе посвятить своихъ дтей Пресвятой Дв, посл чего она встанетъ безъ всякой помощи и запоетъ своимъ великолпнымъ голосомъ Тебя, Бога, хвалимъ, а мы подхватимъ.
Въ теченіе девяти дней я молилась съ такимъ жаромъ, какого раньше не знала. Обычныя молитвы меня не удовлетворяли. Я выдумывала акаисты Дв Маріи, выискивала самыя прекрасныя хвалы и повторяла ихъ неутомимо:
— Утренняя Звзда, исцли Колетъ!
Въ первый день я такъ долго стояла на колняхъ, что сестра Мари-Эме сдлала мн замчаніе.
Никто не замчалъ знаковъ, которыми мы обмнивались, и девятидневная молитва закончилась благополучно и въ полной тайн.

——

Колетъ стояла въ церкви, блдная, съ совершенно провалившимися щеками, съ опущенными глазами подъ синеватыми вками.
Я думала о томъ, что подходитъ конецъ ея испытанію, и меня охватывала бурная радость.
Совсмъ рядомъ со мною Мадонна, вся въ бломъ, казалось, улыбалась мн и, въ порыв глубокой вры, я воскликнула:
— Зерцало Правды, исцли Колетъ!
И, желая сосредоточиться въ одномъ желаніи, я повторила:
— Зерцало Правды, исцли Колетъ!
И вотъ Колетъ идетъ къ причастію. Ея палка слегка постукиваетъ по плитамъ.
Когда она опустилась на колни, провожавшая ее двочка вернулась на свое мсто, захвативъ палку, до такой степени она была уврена, что палка больше не понадобится.
Это было такъ жалостно.
Колетъ попыталась встать и снова упала на колни. Она протянула руку за палкой, но, не найдя ея, снова попробовала подняться.
Она ухватилась за Престолъ и вцпилась въ руку, причащавшейся рядомъ съ нею сестры, но вдругъ, потерявъ равновсіе, полетла, увлекая за собою сестру.
Дв изъ насъ бросились къ ней на помощь и дотащили ее до скамьи.
Но я все еще не теряла надежды и до самаго окончанія службы все ждала, что вотъ-вотъ раздастся Тебя, Бога, хвалимъ.
Какъ только удалось мн, я прибжала къ Колетъ.
Ее окружали большія, утшавшія ее и совтовавшія ей предаться навсегда служенію Богу. Она плакала потихоньку, безъ всхлипываній, слегка наклонивъ голову, и слезы капали на ея сложенныя руки.
Я опустилась передъ ней на колни и, когда она на меня взглянула, я сказала:
— Можетъ быть увчье не помшаетъ теб выйти замужъ.
Вскор вся исторія съ Колетъ огласилась, вс ужасно опечалились, притихли. Измери разсказала мн все, думая, что я ничего не знаю.
Моя товарка Софья сказала, что нужно покориться вол Двы Маріи, такъ какъ она знаетъ лучше насъ, въ чемъ счастье Колетъ.

——

Мн было очень интересно знать, извстно ли обо всемъ этомъ сестр Мари-Эме. Я ее увидла лишь посл обда, на прогулк. Она вовсе не была печальна, наоборотъ, скоре радостна, никогда еще она не казалась мн такою хорошенькою. Все ея личико сіяло.
Я замтила, что она ходитъ, какъ бы отдляясь отъ земли. Я никогда не видала, чтобы она такъ ходила. Вуаль разввался у нея за плечами, а нагрудникъ не прикрывалъ шею цликомъ.
Она не обращала на насъ никакого вниманія, ни на что не смотрла, а какъ будто видла что-то особенное. По временамъ она улыбалась, какъ будто слышала какой-то незримый голосъ.
Вечеромъ, вижу, сидитъ на старой скамь, около большой липы. Священникъ около нея, прислонившись къ дереву.
У обоихъ серьезныя лица.
Мн показалось, что они должны говорить о Колетъ, и я остановилась въ нсколькихъ шагахъ.
Сестра Мари-Эме отвчала, повидимому, на вопросъ:
— Да, въ пятнадцать лтъ.
Священникъ сказалъ:
— Въ пятнадцать лтъ не можетъ быть призванія.
Я не слышала отвта сестры Мари-Эме, но онъ продолжалъ:
— Въ пятнадцать лтъ все кажется призваніемъ: достаточно ласковаго слова или безразличнаго движенія, чтобы отдалить или, наоборотъ, направить насъ на тотъ или иной путь.
Онъ помолчалъ и сказалъ тихо:
— Ваши родители взяли на себя большой грхъ.
Сестра Мари-Эме отвчала:
— Я не жалю ни о чемъ.
Они долго молчали, затмъ сестра Мари-Эме подняла палецъ, какъ бы строго внушая, и сказала:
— Везд, несмотря ни на что, и — всегда.
Священникъ протянулъ руку и, смясь, повторилъ.
— Везд, несмотря ни на что, и — всегда.
Вдругъ зазвонилъ колоколъ ко сну, и священникъ исчезъ въ липовой алле.
Я долго повторяла слышанныя мною слова, но никакъ не могла ихъ связать съ исторіей Колетъ.

——

Колетъ ужъ больше не разсчитывала на чудо, чтобы уйти, но и остаться въ дом навсегда она не ршалась.
Когда она увидла, какъ уходятъ одна за другой ея сверстницы, она начала возмущаться. Не хотла больше ни исповдываться, ни причащаться, а въ церковь ходила только потому, что пла и любила музыку.
Я часто сидла съ ней и утшала ее.
Она толковала мн, что бракъ это любовь.

——

Сестра Мари-Эме, прихварывавшая послднее, время, совсмъ слегла.
Мадленъ усердно ухаживала за нею и съ грхомъ пополамъ управлялась съ нами. Въ особенности она воевала со мной, когда она видла, что я устала отъ шитья, она принимала надменный видъ и говорила:
— Такъ какъ вы, барышня, не любите шить, то не угодно ли вамъ поработать половой щеткой?
Разъ, въ воскресенье, ей вздумалось заставить меня подметать лстницу во время церковной службы. Это было въ январ, холодная сырость ползла по корридорамъ, такъ и наполняла всю лстницу и пробирала сквозь платье.
Я мела изо всхъ силъ, чтобы согрться.
Звуки гармоніума лились изъ часовни, иногда до меня доносились рзкія, пронзительныя ноты Мадлены и отрывистые возгласы священника.
Я слдила за обдней по пнію. Вдругъ раздался голосъ Колетъ, сильный, чистый, онъ покрылъ звуки гармоніума, ширился, крпъ и полетлъ, наконецъ, черезъ липы, дома, выше колокольни.
Морозъ у меня пробжалъ по кож и, когда голосъ ея трепетно спустился внизъ, вошелъ въ церковь и его заглушили звуки гармоніума, я принялась плакать, всхлипывая, какъ ребенокъ. И когда рзкій голосъ Мадленъ послышался опять, я мела съ ожесточеніемъ, какъ будто надясь метлой стереть этотъ непріятный мн голосъ.

——

Однажды сестра Мари-Эме позвала меня къ себ. Было уже мсяца два, что она не выходила изъ своей комнаты. Ей было лучше, но я замтила, что глаза у нея не блестятъ, какъ прежде. Они напоминали мн таявшую радугу.
Она заставила меня разсказывать ей всякіе смшные пустяки, происходившіе у насъ, хотла улыбнуться, но слегка лишь кривила губы. Кром того она меня спросила, слышала ли я, какъ она кричала.
О, да! Я слышала, это было во время ея болзни. Она такъ страшно кричала ночью, что весь дортуаръ проснулся. Мадленъ бгала взадъ и впередъ. Слышно было, какъ она возилась съ водою, и, когда я спросила у нея, что съ сестрой Мари-Эме, она отвчала на бгу:
— Боли.
Я сейчасъ же подумала, что вдь у няни Жюстины тоже были боли, но она никогда такъ не кричала, и я представила себ, что у сестры Мари-Эме ноги должно быть втрое больше опухли, чмъ у няни Жюстины.
Крики длались все сильне и сильне. И, наконецъ, одинъ такой ужасный, будто ее вывернули всю наизнанку. Затмъ легкіе стоны. И тишина.
Черезъ минуту Мадленъ подошла къ Мари-Репо и что-то ей сказала. Мари-Рено сейчасъ же одлась и спустилась внизъ.
Черезъ нсколько минутъ она вернулась со священникомъ. Онъ быстро прошелъ въ комнату сестры Мари-Эме, и Мадленъ сейчасъ же закрыла за нимъ дверь.
Онъ не долго тамъ пробылъ, но назадъ шелъ уже не съ той быстротой. Съ опущенной головой, онъ шагалъ осторожно, придерживая правою рукою полу своего плаща, какъ бы прикрывая нчто драгоцнное, лежавшее въ лвой рук.
Я подумала, что это онъ уноситъ Св. Мро и не осмлилась спросить у него, ужъ не умерла ли сестра Мари-Эме.
Не забыла я и удара кулакомъ, которымъ наградила меня Мадленъ, когда я вцпилась ей въ юбку. Она меня отшвырнула, пробормотавъ потихоньку:
— Ей лучше.
Когда сестра Мари-Эме выздоровла, Мадленъ спустила тонъ и все вошло въ свою колею.

——

Мое совершенное отвращеніе къ шитью продолжалось попрежнему, такъ что Мари-Эме начала безпокоиться.
Она заговорила объ этомъ въ моемъ присутствіи съ сестрой священника. Это была старая два, съ длиннымъ лицомъ и большими выцвтшими глазами. Звали ее m-lle Максимильенъ.
Сестра Мари-Эме разсказала ей, какъ она безпокоится за мою судьбу, она говорила, что я усваиваю все съ чрезвычайной легкостью, по что меня ршительно не интересуетъ шитье.
Она давно уже замтила, что я люблю ученье. Тогда она стала наводить справки, нтъ ли у меня какихъ-нибудь родныхъ, которые озаботились бы моей судьбой, но кром старухи-родственницы, взявшей уже къ себ мою сестру, у меня ни кого не было, а она отъ меня отказалась.
M-lle Максимильенъ предложила взять меня къ себ въ модный магазинъ. Священникъ очень одобрилъ этотъ планъ и сказалъ, что онъ съ удовольствіемъ будетъ приходить два раза въ недлю учить меня. Сестра Мари-Эме была просто въ восторг, и не знала, чмъ выразить свою благодарность.
Было ршено, что я поступлю къ m-lle Максимильенъ, какъ только священникъ вернется изъ своего путешествія въ Римъ. Сестра Мари-Эме займется моимъ приданнымъ, а m-lle Максимильенъ переговоритъ съ настоятельницей о моемъ отпуск.
Мысль о томъ, что настоятельница будетъ мной заниматься, была мн невыносима. Я никакъ не могла отдлаться отъ воспоминанія о злыхъ взглядахъ ея, которые она бросала въ нашу сторону, проходя мимо старой скамьи, куда присаживался священникъ.
Такъ что я ждала съ большимъ нетерпніемъ, что она отвтитъ m-lle Максимильенъ.
Прошла уже недля съ отъзда священника, и сестра Мари-Эме разговаривала со мной каждый день о моей новой служб. Говорила, какъ она будетъ рада видться со мной по воскресеньямъ. Она мн длала тысячи наставленій и давала множество совтовъ относительно здоровья.

——

Однажды утромъ меня позвали къ настоятельниц.
Войдя къ ней, я увидла ее сидящею въ большомъ красномъ кресл. Мн припомнились всевозможныя исторіи съ привидніями, которыя о ней разсказывали, и при вид ея, въ черномъ, среди краснаго, мн представился чудовищный макъ, выросшій въ подземель.
Она то поднимала, то опускала вки. На губахъ была какая-то оскорбительная улыбка. Я почувствовала, что страшно красню, но, тмъ не мене, не отвела отъ нея глазъ.
Она усмхнулась и спросила:
— Вы знаете, зачмъ я васъ позвала?
Я отвчала, что, вроятно, по поводу разговора съ m-lle Максимильенъ.
Она опять усмхнулась.
— Ахъ, да! M-lle Максимильенъ,— ну, нтъ, успокойтесь. Мы ршили помстить васъ на Солонскую ферму.
И, полузакрывъ глаза, прибавила:
— Вы будете пастушкой, сударыня!
И подчеркивая слова:
— Вы будете пасти овецъ.
Я отвчала спокойно:
— Хорошо, Матушка.
Она приподнялась изъ глубины кресла и спросила:
— Вы знаете, что это значитъ, пасти овецъ?
Я сказала, что видывала пастушекъ на лугахъ.
Она придвинула ко мн свое желтое лицо и сказала:
— Вы будете чистить хлва. Тамъ очень гадко пахнетъ, и пастушки — вс неопрятныя двки. Кром того вы будете принимать участіе въ работахъ на форм, васъ научатъ доить коровъ, ходить за свиньями.
Она говорила громко, точно боялась, что я ее не пойму.
Я отвчала, какъ и прежде:
— Хорошо, Матушка.
Она приподнялась на ручкахъ кресла и, уставясь на меня блестящими глазами, спросила:
— Вы не гршны ли гордостью?
Я равнодушно улыбнулась:
— Нтъ, Матушка.
Она, казалось, была глубоко поражена, но, такъ какъ я все такъ же равнодушно улыбалась, она продолжала уже мене жесткимъ тономъ:
— Въ самомъ дл, дитя мое? А я всегда думала, что вы гордячка.
Она снова ушла въ свое кресло, скрыла глаза подъ вками и принялась говорить также монотонно, какъ читала молитвы. Говорила, что надо слушаться хозяевъ, не забывать религіи и сказала, что фермерша прідетъ за мною наканун Иванова дня.
Я вышла отъ нея полная чувствъ, выразить которыя не сумла бы. Но сильне всего былъ во мн страхъ огорчить сестру Мари-Эме. Какъ я ей скажу?
Я не успла даже обдумать это. Она ждала меня при самомъ вход въ корридоръ, схвативъ меня за плечи и наклонившись къ самому лицу, сказала:
— Ну, что?
Она смотрла съ безпокойствомъ, которое требовало отвта.
— Она не согласна, я буду пастушкой.
Она не поняла и нахмурилась.
— Какъ пастушкой?
Я продолжала быстро:
— Она нашла мн мсто на ферм, я буду доить коровъ, и ходить за свиньями.
Сестра Мари-Эме толкнула меня такъ сильно, что я ударилась о стну.
Она бросилась къ двери, я думала, что она бжитъ къ настоятельниц, но за дверью она сдлала всего нсколько шаговъ, вернулась и принялась ходить крупными шагами по корридору. Она сжимала кулаки и топала ногой, круто поворачивалась и шумно вздыхала. Затмъ она прислонилась къ стн, безсильно уронивъ руки, и глухимъ голосомъ сказала:
— Она мститъ, конечно, она мститъ!
Обратясь ко мн, она ласково взяла меня за руки и спросила:
— И ты не сказала ей, что не согласна? И не умоляла ее пустить тебя къ М-lle Максимильенъ?
Я отрицательно покачала головой и передала ей по порядку и въ тхъ же самыхъ выраженіяхъ все, что говорила мн настоятельница.
Она слушала меня, не перебивая. Затмъ посовтовала не говорить объ этомъ никому. Она разсчитывала, что все еще устроится, когда вернется священникъ.

——

Въ слдующее воскресенье, когда мы становились въ ряды, къ обдн, Мадленъ влетла, какъ сумасшедшая, закричала, заломивъ руки:
— Священникъ умеръ!
И хлопнулась поперекъ стола, стоявшаго вблизи.
Все смолкло, вс бросились къ дико кричавшей Мадленъ. Всмъ хотлось знать подробности, но она каталась по столу, повторяя съ отчаяніемъ:
— Онъ умеръ, умеръ!
Я ни о чемъ не могла думать и даже не знала, жалко ли мн его, но всю службу у меня въ ушахъ звучалъ, какъ колоколъ, голосъ Мадленъ.
О прогулк никто и не вспомнилъ въ этотъ день, даже маленькія сидли смирно. Я пустилась разыскивать сестру Мари-Эме. Она не пришла на службу, а между тмъ отъ Мари Рено я знала, что она здорова.
Нашла я ее въ столовой. Она сидла на своей каедр, голова лежала бокомъ на стол, руки висли вдоль стула.
Я сла въ отдаленіи, но, когда услышала ея жалобный плачъ, я зарыдала тоже, закрывъ лицо руками. Продолжалось это однако недолго, я ясно чувствовала, что нтъ во мн горя. Я даже сдлала усиліе, чтобы вызвать слезы, но ршительно не могла выдавить ни одной. Мн было стыдно, потому что, думалось мн, разъ кто умираетъ, необходимо плакать и, кром того, я не смла отнять руку отъ лица, чтобы сестра Мари-Эме не подумала, что у меня нтъ сердца.
Я стала слушать, какъ она плачетъ. Ея протяжныя рыданія напоминали мн зимній втеръ въ камин. Звуки поднимались и падали, будто она сочиняла псню, потомъ что то соскакивало, ломалось и кончилось на низкихъ дрожащихъ нотахъ.
Передъ самымъ обдомъ Мадленъ вошла въ столовую. Бережно поддерживая, она увела сестру Мари-Эме къ себ.
Вечеромъ она разсказывала намъ, что священникъ умеръ въ Рим и что тло его привезутъ сюда для погребенія въ семейномъ склеп.
На слдующій день, сестра Мари-Эме занималась съ нами, какъ всегда. Она больше не плакала, но совершенно не могла ни съ кмъ разговаривать, она ходила потупясь и, казалось, забыла меня совершенно.
А между тмъ мн оставался всего одинъ день быть здсь. По словамъ настоятельницы, фермерша прідетъ за мною завтра, потому что послзавтра Ивановъ день.
Вечеромъ, въ конц молитвы, посл словъ: ‘О странствующихъ, путешествующихъ, недугующихъ и плненныхъ и о спасеніи ихъ Господа Бога молимъ’ сестра Мари-Эме прибавила громко:
— Помолимся за одну изъ нашихъ подругъ, уходящую въ міръ.
Я сейчасъ же поняла, что дло идетъ обо мн, и нашла, что участь моя такъ же плачевна, какъ странствующихъ и плнниковъ.
Въ этотъ вечеръ я никакъ не могла заснуть. Я знала, что ду завтра, но ршительно не имла понятія о томъ, что такое Солонъ. Мн представлялась далекая страна, вся въ цвтущихъ лугахъ. Я воображала себя пастушкой прекрасныхъ блыхъ барашковъ и въ моемъ распоряженіи были дв собаки, которыя ждали лишь знака моего, чтобы привести стадо въ порядокъ. Я, конечно, не смла сказать этого сестр Мари-Эме, но въ ту минуту я предпочитала быть пастушкою, нежели продавщицею въ магазин.
Измери, храпвшая возл меня очень громко, заставила меня возвратиться мыслью къ моимъ подругамъ.
Ночь была такъ свтла, что я ясно видла вс кровати. Я мысленно переходила отъ одной къ другой и задерживалась около тхъ, кого любила. Почти противъ себя я видла чудные волосы моей товарки Софьи, они разсыпались по подушк и были, какъ яркое сіяніе. Немножко дале были кровати Шемино Гордой и ея сестры-близнеца, Шемино Глупой. У Шемино Гордой былъ высокій, гладкій и блый лобъ и большіе кроткіе глаза. Она никогда не защищалань, если ее въ чемъ-нибудь обвиняли, она только пожимала плечами и съ презрніемъ посматривала вокругъ.
Сестра Мари-Эме говорила, что совсть ея такъ же чиста, какъ и чело ея.
Шемино Глупая была вдвое выше сестры, жесткіе волосы расди у нея чуть не отъ самыхъ бровей, у нея были четырехугольныя плечи и широкія бедра, мы ее прозвали овчаркой своей сестры.
А тамъ, въ другомъ конц дортуара, спала Колетъ.
Она продолжала думать, что я поступаю къ M-lle Максимильенъ. Она была уврена, что я рано выйду замужъ и взяла съ меня слово, что, какъ только что случиться, такъ я пріду за ней.
Я долго думала о ней. Потомъ я взглянула въ окно: тни липъ тянулись ко мн. Я вообразила, что он со мной прощаются, и улыбнулась имъ.
За липами виднлась больница, она какъ будто пятилась назадъ, и ея маленькія окошечки напоминали мн больные глаза.
И тамъ я остановилась мыслью изъ-за сестры Агаты. Она была такая веселая и добрая, что маленькія всегда хохотали, когда она ихъ бранила.
Перевязки длала всегда она.
Когда къ ней приходили съ нарывомъ на пальц, она всхъ смшила и, смотря по тому, съ кмъ имла дло, съ кокеткой или лакомкой, общала ленточку или пирожное, на которыя кивала куда то въ пространство головой, пока двочка искала глазами пирожное или ленточку, нарывъ былъ уже проколотъ, промытъ и завязанъ.
Я заснула очень поздно, а съ утра начала ждать фермершу, И хотлось мн, чтобы она пріхала, и страшно было.
Сестра Мари-Эме быстро поднимала голову всякій разъ, когда кто-нибудь входилъ.
Въ конц обда привратница пришла спросить, готова ли я.
Сестра Мари-Эме отозвала ее, сказавъ, что я буду готова черезъ минуту.
Она встала и поманила меня за собой. Помогла мн переодться, дала мн свертокъ съ бльемъ и вдругъ сказала:
— Завтра ‘его’ привезутъ, а тебя здсь не будетъ.
И, глядя мн прямо въ глаза, продолжала:
— Поклянись мн, что ты будешь каждый вечеръ молиться за упокой его души.
Я поклялась.
Тогда, она крпко обняла меня и побжала къ своей комнат.
Я услышала, какъ она говорила:
— Это выше силъ, Боже мой, выше моихъ силъ!
Я, одна, прошла по двору, и фермерша, ждавшая меня, увезла меня тотчасъ же.

Конецъ первой части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Меня усадили въ повозку, крытую брезентомъ, среди пустыхъ корзинъ, и похали. Когда лошадь, наконецъ, сама остановилась, во двор фермы, была уже глубокая ночь.
Фермеръ вышелъ изъ дому съ фонаремъ, который, болтаясь у него въ рук, освщалъ разв только его деревянные башмаки. Онъ подошелъ къ намъ, помогъ мн вылзти изъ повозки и, освтивъ мн лицо фонаремъ, сказалъ:
— Вотъ чудакъ-двочка! Туда же служанка!
Фермерша отвела меня въ комнату съ двумя кроватями. Указавъ мн мою, она сказала, что завтра я останусь одна со скотникомъ, такъ какъ вс удутъ праздновать Ивановъ день.
Какъ только я встала на слдующій день, скотникъ повелъ меня въ хлвъ, задать скоту корму. Онъ доказалъ мн овчарню и сказалъ, что я буду пасти ягнятъ, вмсто старухи Бибишъ. Онъ объяснилъ мн, что ежегодно ягнятъ отдляютъ отъ матокъ и потому-то и оказывается нужна вторая пастушка. Сообщилъ мн также, что названіе фермы Вильвьель и что здсь на житье никто не жалуется, такъ какъ хозяинъ Сильвенъ и жена его Полина славные люди.
Когда вся скотина была накормлена и напоена, скотникъ усадилъ меня возл себя въ Каштановой алле. Отсюда были видны поворотъ нашего проселка, выходившаго на большую дорогу, и вся внутренность фермы. Строенія образовали четыреугольникъ, и отъ огромной навозной кучи посредин подымался горячій духъ, заглушавшій ароматъ почти сухого сна.
Глубокая тишина царила вокругъ фермы, не видно было ничего, кром сосенъ и колосистыхъ хлбовъ. Мн казалось, будто меня перенесли въ какую-то любопытную новую страну и что я теперь буду вчно одна, со скотникомъ и скотиной, слышно топтавшейся въ хлвахъ. Было очень жарко, меня охватили какое-то оцпенніе и тяжелая сонливость, но я всего боялась, и потому боролась съ дремотой. Вокругъ меня летали, жужжали разноцвтныя мухи. Скотникъ плелъ корзинку изъ тростника, собаки спокойно спали.
На закат солнца, повозка съ хозяевами показалась на поворот. Въ ней было пять человкъ, двое мужчинъ и три женщины. Прозжая мимо насъ, фермерша мн улыбнулась, а остальные наклонились, чтобы разсмотрть меня. Вскор на ферм поднялся шумъ, и, такъ какъ уже было поздно варить супъ, вс поужинали кускомъ хлба и чашкой молока.

——

На слдующій день фермерша дала мн плащъ изъ грубой холстины, и поплелась я за старухой Бибишъ учиться, какъ пасти ягнятъ.
Старая Бибишъ и ея собака Кастилъ такъ были похожи одна на другую, что мн все представлялось, будто он родня. Он казались однихъ лтъ и тусклые глаза ихъ были тоже одного цвта. Когда ягнята отбивались отъ стада, Бибишъ произносила: ‘Лай, Кастилъ, лай!’ Она произносила это скороговоркой, будто одно слово, и, если даже Кастилъ не лаяла, ягнята возвращались на мсто, до такой степени схожи были ихъ голоса.
Когда началась жатва, мн казалось, что я присутствую при какомъ-то таинств. Люди подходили къ нив и правильными взмахами укладывали колосья въ ряды наземь, другіе же поднимали ихъ, вязали снопами и прислоняли снопы одинъ къ другому… Крики косцовъ иногда раздавались будто въ вышин, и тогда я не могла удержаться, чтобы не поднимать голову кверху, воображая увидть въ воздух телги, нагруженныя хлбомъ.
Вечерняя да собирала всхъ вмст. Каждый садился къ столу, гд хотлъ, а фермерша наливала тарелки съ краями. Молодые кусали хлбъ, ажъ за ушами трещало, а старики сперва бережно крошили ножомъ каждый кусочекъ. Вс ли молча и срый хлбъ казался бле въ черныхъ отъ загара рукахъ.
Посл ужина старшіе бесдовали съ фермеромъ объ урожа, а молодые болтали и хохотали съ Мартиною, старшею пастушкою. На ея обязанности было раздавать хлбъ и наливать вино. Она весело хохотала въ отвтъ на вс шутки, но,— чуть только какой-нибудь парень вздумаетъ дать волю рукамъ,— она быстро ускользала, никогда не позволяя до себя дотронуться. Никто не обращалъ на меня вниманія, я усаживалась поодаль на дровахъ и всматривалась въ лица. Хозяинъ Сильвенъ спокойно смотрлъ своими черными глазами то на одного, то на другого, говорилъ, не возвышая голоса, опираясь ладонями на столъ. Фермерша сидла съ серьезнымъ и озабоченнымъ лицомъ, можно было подумать, что она вчно боится какого-нибудь несчастья,— она едва улыбалась, когда другіе хохотали.
Старуха Бибишъ всегда воображала, будто я дремлю. Она дергала меня за рукавъ и уводила спать. Ея кровать была рядомъ съ моею, раздваясь, она шептала молитву и гасила лампу, ничуть не заботясь, готова ли я.

——

Какъ только окончилась жатва, она отправила меня въ поле одну со своею собакою. Кастилъ скучала со мною и ежеминутно удирала на ферму къ своей старой хозяйк.
Мн было очень трудно собирать ягнятъ, они такъ и разбгались во вс стороны. Я приравнивала себя къ сестр Мари-Эме, когда она говорила, что ей трудно управляться со своимъ маленькимъ стадомъ. Однако, ей-то достаточно было лишь позвонить, чтобы собрать насъ, или повысить голосъ, чтобы возстановить тишину, тогда какъ я могла кричать и щелкать бичемъ, сколько угодно,— ягнята ничего не понимали и мн приходилось, какъ собак, бгать вокругъ стада.
Какъ-то вечеромъ оказалось, что у меня не хватаетъ двухъ ягнятъ. Для того, чтобы легче было ихъ считать, я становилась въ дверяхъ овчарни и пропускала по одному.
Тутъ я вошла внутрь, чтобы пересчитать ихъ еще разъ, но это было нелегко, и пришлось бросить, такъ какъ у меня, что ни сочту, все оказывалось ягнятъ больше, чмъ надо.
Ршивъ, что просто я плохо считала, я никому ничего не сказала. На слдующій день, пересчитавъ ягнятъ при выход изъ овчарни, я убдилась, что двухъ, и впрямь, не достаетъ.
Я очень безпокоилась, весь день бгала по полямъ и искала, а вечеромъ, убдившись, что ихъ, дйствительно, нтъ, я сказала фермерш. Розыски продолжались нсколько дней, но ягнята такъ и не нашлись. Тогда фермеры по очереди принялись отводитъ меня въ сторонку. Они, во что бы то ни стало, хотли заставить меня признаться, что какіе-то люди забрали ягнятъ, и увряли меня, что, если я скажу правду, бранить меня не будутъ. Сколько я ни увряла, что ршительно не знаю, куда ягнята двались, я хорошо видла, что никто мн не вритъ.
Съ тхъ поръ, какъ я узнала, что люди могутъ потихоньку утащить ягнятъ, мн стало страшно въ пол, мн все время чудилось, что кто-то шевелится въ кустахъ.
Скоро я научилась считать ягнятъ на глазъ, и разбрелись ли они или держались кучкою, я въ одно мгновеніе уже знала, вс ли тутъ.

——

Пришла осень, и мн стало еще скучне. Я грустила по ласкамъ сестры Мари-Эме. Мн такъ хотлось ее видть, что я, бывало, закрою глаза и воображаю, будто она идетъ по тропинк, мн, и въ самомъ дл начинали чудиться ея шаги и шорохъ ея платья по трав,— когда она вотъ-вотъ совсмъ ужъ была возл меня, я открывала глаза, и все исчезало.
Мн давно пришло въ голову ей написать, но я не ршалась спросить все нужное для письма. Фермерша писать не умла, и никто на ферм не получалъ писемъ.
Однажды я рискнула попроситься съ хозяиномъ Сильвеномъ въ городъ. Онъ отвчалъ не сразу, уставился на меня своими большими спокойными глазами и сказалъ, что пастушка никогда не должна оставлять своего стада. Онъ охотно будетъ брать меня изрдка къ обдн въ деревенскую церковь, но на то, чтобы хать мн въ городъ, нечего и разсчитывать.
Это меня совершенно ошеломило. Какъ будто мн сообщили объ ужасномъ несчастьи, и всякій разъ, что я объ этомъ думала, мн представлялась сестра Мари-Эме, въ вид какой-то драгоцннйшей вещи, которую — вотъ — ненарокомъ разбилъ теперь фермеръ.
Въ слдующую субботу фермеры ушли, по обыкновенію, съ утра на работу, но вернулись не вечеромъ, а посл полудня и не одни, а съ торговцемъ, купившимъ часть ягнятъ.
Я никогда не думала, чтобы можно было такъ быстро дойти до города, мн пришла, въ голову мысль бросить однажды ягнятъ въ пол и сбгать поцловать сестру Мари-Эме. Скоро, однако, я убдилась, что это невозможно, и ршила уйти ночью. Я надялась на то, что добгу почти такъ же скоро, какъ лошадь, и что, если я выйду въ полночь, то успю вернуться во-время, чтобы успть вывести ягнятъ на пастбище.
Я легла, не раздваясь, и, когда большіе часы пробили двнадцать, я вышла, крадучись, съ башмаками въ рукахъ. Ощупью зашнуровала башмаки, прислонившись къ плугу, и быстро кинулась въ темноту.
Какъ только я миновала строенія фермы, ночь перестала мн казаться ужъ такой непроглядно-черной. Втеръ дулъ яростно, и тяжелыя облака клубились подъ луною. Дорога была еще далеко, и, чтобы до нея добраться, надо было перейти наполовину развалившійся деревянный мостикъ, ранніе дожди вздули рченку и вода проступала между досками.
Мн сдлалось страшно, потому что вода и втеръ ревли, какъ я никогда раньше и не слыхивала. Но я не хотла поддаться страху и быстро перебжала по скользкимъ дощечкамъ.
Я добралась до дороги гораздо скоре, чмъ думала, и повернула налво, по примру фермера, когда онъ здилъ въ городъ на базаръ. Но вдругъ, пройдя немного, я очутилась на перекрестк. Я ршительно не знала, какъ быть. Бросалась то на одну, то на другую дорогу. Наконецъ, выбрала лвую и побжала еще быстре, чтобы наверстать потерянное время.
Вдали поднялась черная масса, закрывшая горизонтъ. Мн показалось, что она медленно движется на меня, и нсколько мгновеній я колебалась, не вернуться ли назадъ. Гд-то залаяла собака, это подбодрило меня и, вслдъ затмъ, я ясно увидла, что черная масса — это лсъ, сквозь который пролегала моя дорога. Когда я вошла въ него, втеръ какъ будто сталъ еще сильне. Онъ дулъ порывами, и деревья, сталкиваясь между собою, словно стонали, склоняясь очень низко. Я слышала, какъ свистали, трещали и падали втви, затмъ мн послышались сзади шаги, и какъ будто кто-то тронулъ меня за плечо. Я быстро обернулась, никого не было. А между тмъ я была уврена, что кто-то до меня коснулся, шаги все слышались то тамъ, то здсь, какъ будто кто-то невидимый скользилъ вокругъ меня, тогда я припустила бжать съ такой быстротой, что даже не чувствовала, касаюсь ли я земли. Камушки скользили у меня подъ ногами и съ шумомъ, какъ градъ, сыпались подъ задками моихъ башмаковъ. У меня было одно желаніе: выбжать изъ лса.
Наконецъ, я выскочила на большую прогалину. Луна ярко освщала ее, и втеръ, бснуясь по ней, поднималъ и разбрасывалъ цлыя кучи сухихъ листьевъ, крутившихся во всхъ направленіяхъ.
Я хотла было остановиться, чтобы перевести дыханіе, но большія деревья качались съ оглушительнымъ шумомъ. Тни ихъ, похожія на какихъ-го невдомыхъ черныхъ зврей, внезапно выскакивали на дорогу, и вдругъ ускользали назадъ и прятались тамъ, за кустами. Нкоторыя формы тней я узнавала, но большинство качалось и прыгало передо мною, какъ будто не желая пропустить меня дальше. Были такія страшныя, что я старалась перепрыгнуть ихъ какъ можно выше, чтобы не чувствовать ихъ подъ ногами.
Втеръ утихъ, пошелъ крупный дождь. Лужайка кончилась, и вдругъ я увидла въ конц боковой лсной тропинки блую стну, я двинулась къ ней,— оказался узкій и высокій домикъ. Не долго думая, я постучалась. Я разсчитывала попроситься переждать дождь. Я стукнула еще разъ и тотчасъ же услышала въ дом движеніе. Я ожидала, что откроется дверь, но вмсто того открылось окно въ первомъ этаж. Мужчина въ нитяномъ колпак спросилъ:
— Кто тамъ?
Я отвчала:
— Двочка.
Мужчина переспросилъ съ удивленіемъ: ‘Двочка?’, и началъ разспрашивать, откуда я, куда иду и что мн надо.
Я совершенно не предвидла этихъ вопросовъ и назвала свою ферму, но соврала, сказавъ, что иду навстить больную мать, и попросилась пустить меня переждать дождь.
Онъ веллъ мн подождать, и я слышала его переговоры съ кмъ-то, затмъ, вернувшись къ окну, онъ спросилъ, одна ли я. Спросилъ также, сколько мн лтъ, и, когда услыхалъ, что только тринадцать, нашелъ, что я совсмъ не трусиха, если ршаюсь одна бродить ночью по лсу.
Нсколько минутъ онъ стоялъ наклонившись, какъ бы всматриваясь въ мое, обращенное къ нему, лицо, затмъ, взглянулъ направо, налво, какъ бы ища чего-то въ глубин мрака, и посовтовалъ мн идти своей дорогой, увряя, что, пройдя лсъ, я найду деревню, гд смогу обсушиться.
Я снова погрузилась въ ночь. Луны больше не было, и моросилъ мелкій дождь. До деревни пришлось идти еще долго. Домики вс были заперты и ихъ едва можно было различить во мрак. Не спалъ только кузнецъ. Поровнявшись съ его домомъ, я было поднялась на дв ступеньки, въ намреніи передохнуть у него. Онъ въ это время укладывалъ на раскаленныхъ угольяхъ толстый желзный брусъ и, когда потянулся за мхомъ, то показался мн великаномъ.
При каждомъ вздох мховъ, угли искрились и пылали, огонь ярко освщалъ стны и висящія на нихъ косы, пилы и всевозможныя лезвія. Человкъ хмуро и пристально смотрлъ въ огонь.
Я почувствовала, что ни за что не ршусь съ нимъ заговорить, и потихоньку ушла.
Когда совсмъ ужъ разсвло, я увидла, что до города недалеко. Я даже узнала мста, гд мы гуляли съ сестрой Мари-Эме. Я шла медленно, едва волоча нывшія ноги. Я такъ устала, что едва удерживалась, чтобы не ссть на кучу придорожнаго щебня.
Вдругъ послышался стукъ скачущей полнымъ ходомъ телги: я замерла на мст, сердце мое затрепетало: я узнала рыжую кобылу и черную бороду фермера. Подъхавъ ко мн въ упоръ, онъ остановилъ лошадь, нагнулся и, схвативъ меня одной рукой за кушакъ платья, усадилъ рядомъ съ собой. Телга повернула, и мы поскакали обратно.
Въхавъ въ лсъ, хозяинъ Сильвенъ пустилъ лошадь шагомъ. Повернувшись ко мн, онъ сказалъ:
— Хорошо, что я тебя догналъ, а то бы тебя привели назадъ съ двумя жандармами.
Такъ какъ я молчала, онъ продолжалъ:
— Ты, можетъ, не знаешь, что жандармы на то и существуютъ, чтобы приводить бглыхъ двочекъ назадъ?
Я отвчала:
— Я хочу видть сестру Мари-Эме.
Онъ спросилъ:
— Теб, значитъ, худо у насъ?
Я отвчала опять:
— Я хочу видть сестру Мари-Эме.
Онъ какъ будто не понималъ моихъ словъ и продолжалъ разспрашивать, перечисляя всхъ по очереди на ферм, чтобы узнать, кто меня могъ обидть. Каждый разъ я отвчала все то же.
Наконецъ, онъ вышелъ изъ терпнія, выпрямился и сказалъ:
— Эдакая упрямица!
Я подняла на него глаза и сказала, что убгу опять, если онъ не. отведетъ меня къ сестр Мари-Эме. Въ ожиданіи отвта, я продолжала смотрть на него и видла, что онъ смущенъ. Онъ долго раздумывалъ и, наконецъ, положивъ руку мн на колно, сказалъ:
— Слушай, дитя, и постарайся понять меня.
Изъ его словъ я узнала, что онъ условился держать меня у себя до восемнадцати лтъ, съ общаніемъ не приводить меня въ городъ. Узнала также, что я въ полномъ распоряженіи настоятельницы и что, если я снова убгу, она непремнно запретъ меня, подъ предлогомъ, что, вотъ, я цлую ночь проскиталась въ лсу Богъ всть какъ. Подъ конецъ онъ выразилъ надежду, что я забуду монастырь и полюблю его и его жену, такъ какъ они мн желаютъ лишь добра.
Я была очень смущена и едва удерживалась отъ слезъ.
— Ну,— сказалъ фермеръ, протягивая мн руку, — хочешь, будемъ друзьями?
Я протянула ему свою и, когда онъ ее сжалъ немножко черезчуръ сильно, я сказала:
— Хочу.
Онъ щелкнулъ бичомъ и мы выхали изъ лса.
Дождь все продолжался, мелкій, какъ туманъ, и вспаханныя поля казались еще черне.
По одной изъ придорожныхъ полосъ шелъ, направляясь къ намъ, человкъ, широко размахивая рукою. Сперва мн показалось, что это онъ мн длаетъ какіе-то угрожающіе жесты, но, когда онъ подошелъ ближе, я увидла, что онъ придерживаетъ что-то лвою рукой, а правою размахиваетъ вровень съ головою, какъ при косьб. Меня такъ это заинтересовало, что я подняла глаза на хозяина Сильвена. Какъ бы угадавъ мой вопросъ, онъ сказалъ:
— Это Габоре сетъ.
Черезъ нсколько минутъ мы пріхали на ферму.
Фермерша ждала насъ на порог. Увидвъ меня, она разинула ротъ, какъ будто, посл долгаго удушья, наконецъ-то смогла вздохнуть полной грудью, и на минуту ея серьезное лицо потеряло выраженіе обычнаго безпокойства. Я прошла мимо нея, чтобы взять свой плащъ, и отправилась прямо въ овчарню.
Бараны, толкаясь, спшили вонъ. Вдь они ужъ давно должны были быть въ пол.

——

Цлый день размышляла я надъ словами, которыя сказалъ мн фермеръ. Я ршительно не понимала, почему настоятельница не хочетъ, чтобы я видалась съ сестрой Мари-Эме. Понимала хорошо лишь одно, что сестра Мари-Эме ничего больше не можетъ для меня сдлать. И я подбодряла себя лишь мыслью, что придетъ же, наконецъ, день, когда никто не помшаетъ мн соединиться съ нею.
Когда пришла пора идти спать, фермерша принесла мн еще одно одяло и, пожелавъ мн спокойной: ночи, сказала, чтобы впередъ я ее называла просто Полиной, уходя, она сказала, что я врод какъ бы ихъ дочка, и она сдлаетъ все, что можетъ, чтобы я привыкла къ ферм.
На слдующій день хозяинъ Сильвенъ посадилъ меня за столомъ возл своего брата. Смясь, сказалъ ему, что мн надо сть хорошенько, такъ какъ я должна расти, да расти.
Брата фермера звали Эженъ, онъ мало говорилъ, но внимательно слушалъ другихъ, и въ его маленькихъ глазкахъ часто свтился смхъ. Ему было тридцать лтъ, но на видъ казалось немногимъ больше двадцати. У него на все были готовые отвты, и я нисколько не стснялась его.
Онъ отодвинулся къ стнк, чтобы дать мн мсто за столомъ, а фермеру отвтилъ только:
— Положись на меня.
Такъ какъ вс поля теперь были подъ пашней, Мартина уводила своихъ овецъ далеко на пастбища, которыя она называла ‘Выгонъ’. Скотникъ и я гнали скотъ на луга и въ лсъ, гд было много вереска. Я страшно мерзла, несмотря на свой большой шерстяной плащъ, который меня окутывалъ до пятъ. Скотникъ зачастую разводилъ огонь и длилъ со мной печеные каштаны и картошки. Онъ училъ меня узнавать, съ какой стороны втеръ, чтобы умть пользоваться даже малйшей защитой отъ холода, мы съ нимъ грлись у огня и, согрвшись, онъ плъ мн псню о Вод и Вин.
Въ этой псн было куплетовъ двадцать, по крайней мр. Вода и вино обвиняли другъ друга, что ты, молъ, приносишь зло роду человческому, при чемъ об стороны наперекоръ выхваляли каждая себя. Я находила, что права вода, но скотникъ говорилъ, что и вино тоже иметъ за себя кое-что. Такъ мы коротали долгіе часы. Онъ разсказывалъ мн о своей деревн, которая была очень далеко отъ Солони. Разсказывалъ мн также, что всегда былъ скотникомъ и что въ дтств его бодалъ и ранилъ быкъ. Онъ долго хворалъ посл этого, крича отъ сильныхъ болей, затмъ боли мало-по-малу исчезли, но его скрючило, и онъ навсегда остался такимъ, какъ я его вижу теперь. Онъ помнилъ названіе всхъ фермъ, гд онъ служилъ. Бывали у него хозяева добрые, бывали злые, но такихъ добрыхъ, какъ въ Вильвьель, онъ никогда не встрчалъ. Онъ находилъ кром того, что коровы хозяина Сильвена ршительно не похожи были на коровъ изъ его мстъ, т были маленькія, рога у нихъ острые, какъ веретена. Эти же — большія, толстыя, съ рогами шершавыми и тупыми. Онъ ихъ любилъ и разговаривалъ съ ними, называя ихъ по именамъ. Его любимицей была красивая блая корова, купленная прошлою весною. Она безпрестанно поднимала голову и глядла вдаль и вдругъ пускалась бжать, вытянувъ морду. Скотникъ кричалъ изо всей мочи:
— Стой, Блянка, стой.
Чаще всего она слушалась, но иногда приходилось пускать за ней вдогонку собаку. Случалось, что въ стремленіи удрать, она пыталась даже и съ собакой сразиться и возвращалась къ стаду только, когда та ее кусала за морду.
Скотникъ жаллъ ее и говорилъ:
— Почемъ знать, о чемъ она тоскуетъ.

——

Въ декабр перестали выгонять коровъ на пастбище. Я думала, что и овцы останутся дома. Но братъ фермера объяснилъ мн, что Солонъ край очень скудный, и что фермеры не въ состояніи запасти достаточно корма для всего скота.
Мн пришлось гонять стадо одной и на луга, и въ лсъ. Птицы вс улетли. Туманъ разстилался надъ пашнями и въ лсу лежала тишина. Бывали дни, когда я чувствовала себя такой покинутой, что мн казалось, будто вся земля кругомъ меня провалилась и,— когда я слышала надъ головой хриплое карканье вороны, пролетавшей по срому небу,— мн казалось, что оно возвщаетъ мн вс бдствія міра.
И ягнята больше уже по прыгали. Торговецъ забралъ всхъ барашковъ, а овечки одн играть не умютъ. Он жались одна къ другой и, даже когда не ли, стояли съ опущенными головами.
Нкоторыя напоминали мн моихъ знакомыхъ двочекъ. Я ихъ ласкала, стараясь поднять кверху мордочку, но он упорно тупились въ землю, и глаза ихъ, съ неподвижными зрачками, были какъ матовое стекло.
Однажды меня застигъ такой густой туманъ, что я ршительно не могла найти дороги. Я вдругъ очутилась возл какого~то совершенно мн незнакомаго лса. Втви деревъ терялись въ туман, а верескъ будто окутался шерстью. Съ деревьевъ спускались и разстилались по вереску длинныя бло-прозрачныя пряди.
Я погнала было овецъ къ сосднему лугу, по он сбились въ кучу и ршительно не хотли двигаться. Я зашла впередъ, чтобы посмотрть, что ихъ пугаетъ, и наткнулась на рчеыку, протекавшую подъ холмомъ. Воду едва было видно, она будто спала подъ толстымъ покровомъ изъ блой шерсти. Я довольно долго простояла надъ ней, затмъ погнала овецъ вдоль опушки. Пока я старалась догадаться, въ какой сторон ферма, овцы обогнули лсъ и очутились на дорог, окаймленной плетнями. Туманъ сгустился еще больше, и мн казалось, что я иду среди двухъ высокихъ стнъ. Я шла за овцами, ршительно не зная, куда он меня ведутъ. Он вдругъ быстро свернули съ дороги направо, но я ихъ сейчасъ же остановила, такъ какъ увидла, что это входъ въ церковь. Двери были широко растворены, и съ обихъ сторонъ висли красные фонари, освщавшіе срые своды. Огромныя колонны шли рядами, и въглубин едва намчались окна съ мелкимъ переплетомъ, сквозь которыя чуть брезжилъ свтъ. Мн стоило большого труда отогнать овецъ отъ церкви. Отпихивая ихъ, я замтила, что вся шерсть у нихъ покрыта блыми бусинками. Он каждую минуту отряхивались, и бусинки при этомъ слегка бренчали. Я ршительно не знала, что длать, и меня очень безпокоило, что хозяинъ Сильвенъ ждетъ насъ, вроятно, въ большой тревог. Наконецъ, мн показалось, что если мы вернемся обратно по той же дорог, то легко найдемъ ферму, и, безъ всякаго шума, я стала шугать овецъ, чтобы поворотили на прежнюю дорогу. Въ, эту минуту возл меня послышался мужской голосъ:
— Дай же имъ, бднягамъ, войти.
И въ ту же минуту этотъ человкъ направилъ стадо прямо въ церковь. Я его сейчасъ же узнала, это былъ Эженъ, братъ фермера. Онъ провелъ рукой по спин барана и сказалъ.
— Они прехорошенькіе съ этими ледяными шариками, но это имъ вредно.
Я нисколько не удивилась, встртивъ его здсь. Показавъ ему на церковь, я спросила, что это такое.
— Это для тебя,— сказалъ онъ.— Я боялся, что ты не найдешь каштановую аллею, и повсилъ съ каждой стороны по фонарю.
Все у меня въ голов смшалось, и только черезъ нсколько минутъ я сообразила, что эти огромныя, источенныя и почернвшія отъ времени колонны были просто на просто стволы каштановъ. И въ то же время я узнала и окна съ частымъ переплетомъ: это были окна нашей сборной комнаты, освщенной топящимся каминомъ.
Эженъ самъ пересчиталъ овецъ. Онъ помогъ мн устроить имъ теплую подстилку изъ соломы и, въ ту минуту, какъ я выходила изъ овчарни, онъ задержалъ меня и спросилъ, дйствительно ли мн неизвстно, что сталось съ двумя пропавшими ягнятами. Мн сдлалось такъ стыдно при мысли, что онъ думаетъ, будто я лгала, что я расплакалась, увряя, что я ршительно не замтила, какъ они исчезли. Тогда онъ сказалъ мн, что онъ ихъ нашелъ: они утонули въ колдобин.
Я думала, что онъ меня побранитъ за небрежность, но онъ мягко сказалъ:
— Иди скорй, грйся. Ты притащила на волосахъ иней со всей Солони.
Я ршила на слдующій день непремнно пойти посмотрть колдобину. Но ночью выпалъ такой глубокій снгъ, что нечего было и думать идти въ поле. Я помогала старой Бибишъ чинить блье, а Мартина сла за прялку и пла псалмы.

——

Вечеромъ, когда еще не спали, собаки яростно лаяли, не переставая. Мартина забезпокоилась. Она все прислушивалась и, наконецъ, сказала фермеру:
— Я боюсь, что эта погода накличетъ намъ волковъ.
Фермеръ пошелъ посмотрть собакъ и обошелъ съ фонаремъ хлва и стойла.
Недлю шелъ снгъ, и на ферму налетли сотни воронъ. Он были такъ голодны, что нельзя было ничмъ отпугнуть ихъ. Он влетали въ хлва, и въ ригу и опустошали хлбныя скирды. Фермеръ перебилъ ихъ множество. Нкоторыхъ сварили съ саломъ и капустою. Вс нашли, что это очень вкусно, но собаки ни за что не хотли ихъ сть.

——

Въ первый день, что выпустили стада на пастбище, ели стояли нагруженныя снгомъ. Холмъ также былъ весь блый и какъ будто приблизился къ ферм. Вся эта близна меня ослпляла, все, казалось мн, перехало съ мста на мсто, и я каждую минутку озиралась, не потерять бы мн изъ вида голубой дымокъ, поднимавшійся надъ крышами фермы.
Овцамъ нечего было сть, и он бгали изъ стороны въ сторону. Я не давала имъ отбиваться, но он сами были похожи на движущійся снгъ,— мн стоило большого труда не выпускать ихъ изъ виду. Наконецъ, мн удалось собрать ихъ къ опушк большого лса. Вс деревья хлопотали, какъ бы имъ сбросить съ втвей своихъ отягчавшій ихъ снгъ: крупныя втки легко отряхивали его однимъ движеніемъ, тогда какъ боле слабыя долго раскачивались взадъ и впередъ, чтобы снгъ соскользнулъ на земь.
Я никогда не была въ этомъ лсу. Знала только, что онъ очень большой, и что Мартина водила туда иногда своихъ овецъ. Тамъ были огромныя ели и высокій верескъ.
Я наблюдала уже нсколько мгновеній большой кустъ вереска. Мн показалось, что онъ шевелится, и что внутри его треснулъ подъ чьею-то ногою переломленный сучокъ.
Я смутилась и подумала: ‘Тамъ кто-то есть’. Тотъ же трескъ повторился, но гораздо ближе, движенія между тмъ не было замтно. Я старалась успокоить себя: это заяцъ или другой зврекъ ищетъ пищи. Но, несмотря на вс свои доводы, я все-таки была уврена, что кто-то тамъ есть.
Мн сдлалось такъ жутко, что я ршила вернуться на ферму. Едва я сдлала два шага къ стаду, какъ вдругъ овцы метнулись прочь отъ лса.
Я таращилась, чтобы разсмотрть, что ихъ такъ напугало, и вдругъ вижу: въ двухъ шагахъ отъ меня, посреди стада, рыжая собака держитъ въ пасти барашка. Я подумала сперва, что это Кастилъ взбсилась, но въ ту же минуту Кастилъ съ жалобнымъ воемъ забилась подъ мои юбки. Я сейчасъ же догадалась: это волкъ. Онъ тащилъ барашка, перехвативъ его зубами поперекъ тла. Онъ легко взобрался по окопу, а когда затмъ онъ перескочилъ черезъ широкій ровъ, окаймляющій лсъ, его заднія лапы показались мн — какъ крылья. Въ эту минуту я ничуть не удивилась бы, если-бы онъ полетлъ повыше лса стоячаго.
Я стояла нсколько секундъ, не сознавая даже, страшно ли мн. Затмъ — чувствую, что никакъ не могу отвести глазъ это рва. Вки у меня точно закоченли, и мн казалось, что я ужъ никогда больше не буду въ состояніи ихъ закрыть. Я хотла было закричать, чтобы услышали на ферм, но изъ горла у меня не выходило ни одного звука. Хотла бжать, но ноги такъ тряслись, что мн пришлось ссть на мокрую землю.
Кастилъ продолжала визжать, будто ее били, а овцы сбились въ кучу. Когда, наконецъ, мн удалось увести ихъ на ферму, я бросилась разыскивать хозяина Сильвена. Едва увидвъ меня, онъ догадался, что случилось. Онъ позвалъ брата и снялъ съ гвоздя два ружья, а я все старалась растолковать, куда именно скрылся волкъ. Вернулись они уже ночью и такъ и не нашли его.
Вечеромъ только объ этомъ и говорили. Эженъ разспрашивалъ, каковъ былъ волкъ, а старая Бибишъ ужасно разсердилась, когда я сказала, что у него длинная рыжая шерсть, какъ у Кастилъ, но что онъ гораздо красиве.

——

На слдующій день былъ чередъ Мартины. Она только что выгнала своихъ овецъ и не успла еще пройти всю каштановую аллею, какъ вдругъ раздались ея глухіе крики.
Вс выбжали изъ дому. Я первая очутилась около Мартины. Она, согнувшись, тянула къ себ задушенную овцу, а волкъ пытался ее отбить. Онъ держалъ овцу за шею и тащилъ ее съ такою же силою къ себ.
Собака Мартины яростно вцпилась ему въ ляжку, но онъ того какъ будто и не чувствовалъ, и, когда хозяинъ Сильвенъ выстрлилъ въ него въ упоръ, онъ покатился, держа въ пасти кусокъ, вырванный изъ шеи овцы.
Глаза Мартины расширились, а губы поблли. Чепчикъ у нея съхалъ назадъ, и проборъ показался мн тропинкою, по которой хоть гуляй, если хочешь. Всегда ршительное лицо ея исказилось болзненною гримасою, а руки, какимъ-то мрнымъ движеніемъ, то сжимались, то разжимались. Она отцпилась отъ каштана, къ которому стояла прислонившись, и подошла къ Эжену: онъ осматривалъ волка. Тоже поглядла на него съ минутку и потомъ громко сказала:
— Бдняга, какъ онъ былъ голоденъ!
Фермеръ сложилъ и волка и овцу на тачку и повезъ на ферму. Собаки бжали сзади и боязливо обнюхивали волка. Нсколько дней подрядъ фермеръ съ братомъ охотились въ окрестностяхъ. Проходя мимо меня, Эженъ всегда останавливался, чтобы сказать мн ласковое слово. Онъ уврялъ меня, что выстрлы отгоняютъ волковъ, и что ихъ теперь ужъ почти не видно. Не смотря на то, я больше не ршалась ходить къ большому лсу. Я предпочитала гонять стадо на холмъ, хотя на немъ расли только дрокъ и верескъ.

——

Вначал весны фермерша научила меня доить коровъ и ходить за свиньями. Она говорила, что хочетъ сдлать изъ меня хорошую фермершу. Я никакъ не могла отдлаться отъ воспоминаній о настоятельниц, какъ она сказала мн съ презрніемъ:
— Вы будете доить коровъ и ходить за свиньями.
Она говорила объ этомъ, какъ о какой-то кар для меня, а я между тмъ испытывала большое удовольствіе отъ этой работы около животныхъ. Чтобы доить сильне, я упиралась лбомъ въ бокъ коровы, и ведро мало-по-малу наполнялось. Пна, всплывавшая поверхъ молока, отливала разными цвтами, и, когда ее освщалъ солнечный лучъ, она длалась такою чудесною, что я не могла на нее насмотрться.
Мн вовсе не было противно ходить за свиньями. Имъ давали на кормъ вареный картофель и простоквашу. Я погружала руки въ ведро, чтобы перемшать все хорошенько, и мн доставляло большое удовольствіе заставить свинокъ подождать немножко. Ихъ дикіе крики и быстро движущіяся морды-пятачки безконечно забавляли меня.

——

Въ ма мсяц хозяинъ Сильвенъ прибавилъ къ моему стаду козу. Онъ купилъ ее въ помощь фермерш, чтобы кормить ребенка, родившагося у нея посл десяти лтъ замужества.
Козу эту было трудне пасти, чмъ цлое стадо. Изъ-за нея мои овцы зашли въ довольно уже высокій овесъ.
Фермеръ замтилъ потраву и выбранилъ меня, говоря, что я спала гд-нибудь въ то время, какъ стадо опустошало его поле.
Каждый день мн приходилось проходить мимо молодого ельника. Въ три прыжка, коза въ немъ исчезала, и, пока я ее розыскивала, овцы уплетали овесъ.
Первый разъ я долго ждала, надясь, что она придетъ сама. Звала ее самымъ нжнымъ голосомъ. Наконецъ, ршилась отыскать ее. Но ельникъ былъ такой густой, что я никакъ не могла пробраться внутрь.
Между тмъ я не могла и уйти, не зная, что сталось съ козою. Какъ будто, однако, я замтила мсто, гд она исчезла, и начала пробираться, руками защищая лицо отъ колючекъ? Почти тотчасъ-же увидла я ее сквозь пальцы, она была близехонько. Я было протянула руку, чтобы схватить козу за рога, но она отскочила, отпустивъ втки, которыя хлестнули меня изо всей силы. Наконецъ, мн удалось ее поймать и притащить въ стадо.
И каждый день она это продлывала. Я загоняла овецъ, какъ только возможно было, дальше отъ овса, а сама пускалась на ея розыски.
Коза эта была вся блая, и мн она сразу же показалась похожею на Мадленъ. Глаза у нея были такъ же широко разставлены. Когда я ее выгоняла изъ ельника, она долго смотрла на меня, не мигая.
Въ эти минуты мн положительно казалось, что это Мадленъ оборотилась козою. Я иногда принималась умолять ее не убгать, и, осыпая ее упреками, я была уврена, что она меня понимаетъ.
Однажды, когда я выбралась изъ ельника, волосы у меня совершенно растрепались, я тряхнула головою, и они вс упали на передъ. Коза отскочила и испуганно заблеяла. Затмъ начала подвигаться ко мн, выставивъ рога. Я наклонила голову и затрясла волосами, висвшими до земли, тогда она пустилась отъ меня, выкидывая прыжки неописуемые. Съ этихъ поръ, всякій разъ, что она забиралась въ ельникъ, я ей мстила, пугая ее волосами.
Однажды хозяинъ Сильвенъ засталъ меня за этимъ занятіемъ. Онъ принялся безумно хохотать, чмъ совершенно меня сконфузилъ. Я давай поспшно подбирать волосы.
Коза подошла снова ко мн. Она смотрла на меня, вытянувъ шею и уморительно присдая, готовая отскочить при малйшемъ движеніи. Фермеръ умиралъ отъ хохота: согнувшись вдвое, онъ гоготалъ, что есть мочи. Только и видно было отъ него, что блуза, борода да большая шляпа. Я чуть не плакала отъ его хохота, мн казалось, что онъ такъ и останется навкъ, согнутый пополамъ и грохочущій.
Наконецъ, успокоившись, онъ началъ меня потихоньку разспрашивать. Я ему разсказала продлки козы. Онъ опять расхохотался и погрозилъ ей пальцемъ.
На другой день ее отдали Мартин. Но не прошли и двухъ дней,— Мартина объявила, что она лучше броситъ мсто, чмъ пасти эту чортову козу.
Старая Бибишъ увряла, что козъ необходимо бить. Но я никакъ не могла забыть единственнаго удара палкой, который я ей однажды отпустила: онъ отдался у нея въ бокахъ такимъ страннымъ звукомъ, что я никогда больше не осмлилась повторить его.
Ее пустили пастись на свобод вокругъ фермы и однажды она исчезла неизвстно куда.
Приближался Ивановъ день, и, чтобы отпраздновать годовщину моего поселенія на ферм, Евгеній сказалъ, что меня надо взять съ собою въ деревню.
Для этого праздника фермерша подарила мн свое, еще двичье, желтое платье.
Деревня называлась Сентъ-Монтань. Въ ней была всего одна улица, съ церковью въ конц.
Мартина быстро потащила меня къ начавшейся уже служб. Она посадила меня на скамейку, и сама сла впереди меня.
Серьезное настроеніе, охватившее меня при вход въ церковь, почти тотчасъ-же улетучилось. Дв женщины позади меня болтали, не переставая, о вчерашнемъ базар, а мужчины, стоя въ дверяхъ, не стсняясь, громко разговаривали.
Стало тихо только, когда священникъ взошелъ на каедру. Я ждала проповди, но это было лишь оглашеніе браковъ: при каждомъ имени, женщины, улыбаясь, наклонялись то вправо, то влво.
Мн и въ голову не пришло помолиться. Я разсматривала стоявшую на колняхъ Мартину. Изъ-подъ ея вышитаго чепчика выбивались теплые локоны. У нея были широкія плечи, блый корсажъ стягивала на таліи черная лента. Отъ всего существа ея вяло молодою свжестью.
Вотъ поди-жъ ты! А настоятельница говорила, что пастушки неопрятныя двки.
Я вспомнила Мартину даже и въ стад, какая она аккуратная, въ короткой полосатой юбк, въ туго натянутыхъ чулкахъ и въ покрытыхъ кожею деревянныхъ башмакахъ, которые она чистила, какъ сапоги. А между тмъ она была очень заботлива къ стаду, и фермерша говорила, что она знаетъ каждую овцу.
При выход изъ церкви, она, бросивъ меня, подбжала къ какой-то старух и нжно обняла ее. Затмъ я ее потеряла изъ глазъ и осталась одна, ршительно не зная, куда итти.
Невдалек виднлась гостиница Блой Лошади. Оттуда доносился страшный гулъ голосовъ и стукъ посуды. Народъ туда такъ и валилъ, и скоро на площади не осталось ни души.
Я уже собиралась вернуться въ церковь и тамъ подождать Мартину, какъ вдругъ прибжалъ Эженъ. Онъ взялъ меня за руку и сказалъ, смясь:
— Если-бы не твое желтое платье, я бы наврное забылъ тебя.
Онъ смотрлъ на меня весело и смшливо.
Потомъ отвелъ меня къ школьному учителю и попросилъ покормить меня и повести гулять вмст съ его дтьми.
Школьный учитель былъ одтъ по городскому, тогда какъ Эженъ былъ въ синей блуз, и меня очень поразило, что они говорятъ другъ другу ты.
Передъ завтракомъ школьный учитель далъ мн почитать сказки, и, когда наступилъ часъ прогулки, мн гораздо больше хотлось бы остаться дочитать книгу.
На деревенской площади, на солнц и въ пыли, танцовали мальчики и двочки. Я нашла, что они ужъ слишкомъ прыгаютъ и черезчуръ громко веселятся.
Я чувствовала въ себ какую-то огромную печаль, и когда, съ наступленіемъ ночи, мы вернулись на ферму, я ощутила истинное облегченіе, снова очутившись въ тиши и аромат полей.

——

Нсколько дней спустя, при возвращеніи съ поля, одинъ барашекъ, шедшій вдоль плетня, вдругъ сдлалъ огромный прыжокъ. Подойдя, я увидла, что у него носъ въ крови. Ршивъ, что онъ напоролся на толстую колючку, я ему промыла носъ и забыла о немъ думать. На другой день я съ ужасомъ увидла, что у него голова толще тла. На мой крикъ прибжала Мартина и закричала въ свою очередь, такъ что вс сбжались.
Я разсказала, что произошло наканун, и фермеръ сказалъ, что барашка, несомннно, укусила гадюка.
Надо было промывать ему рану и оставить его въ хлву, пока не спадетъ опухоль.
Я съ удовольствіемъ взялась ходить за бдною скотинкой, но, когда осталась съ нимъ одна, вдругъ мн сдлалось жутко.
Эта огромная голова, качавшаяся на маленькомъ тл, внушала мн безумный страхъ. Растянутые глаза, огромный ротъ и прямо разставленныя уши,— изъ всего этого получилось какое-то невообразимое чудовище. Ягненокъ все время стоялъ посредин хлва, какъ бы боясь стукнуться о стнку. Я попыталась подойти къ нему, уговаривая себя, что вдь это же баранъ. Но едва онъ ко мн поворачивался, я стрлой вылетала за дверь. А между тмъ мн было очень его жалко. Минутами мн казалось, что эта покачивающаяся вправо и влво морда выражаетъ мн укоризну. Тогда въ голов у меня все перевертывалось, и я чувствовала, что схожу съ ума. Я поняла только одно, что этакъ я, пожалуй, уморю его съ голоду.
Я разсказала все скотнику, и онъ согласился походить за бараномъ, пока не пройдетъ опухоль. Онъ смялся надо мною и не могъ понять, какъ это я могу бояться больного барана.
Мн удалось въ свою очередь оказать ему услугу, и я была этимъ очень довольна.
Отвязывая, однажды, утромъ быка, онъ споткнулся и упалъ передъ нимъ. Быкъ обнюхалъ его, шумно фыркая. Это былъ молодой бычокъ, выращенный на ферм и начинавшій дурить.
Скотникъ посл того боялся, что вотъ вотъ онъ взбсится, и былъ увренъ, что тогда быкъ таки вспомнитъ, какъ онъ лежалъ передъ нимъ.
Я хотла было его успокоить, но не знала, что сказать. И меня вдругъ поразило, какой онъ старенькій: онъ бросилъ шапку на земь, и я впервые замтила, что онъ совсмъ сдой.
Цлый день я о немъ думала, и на завтра, когда коровы потянулись одна за другою изъ хлва, я не могла удержаться, чтобы не войти въ хлвъ.
Скотникъ пристально смотрлъ на быка, нетерпливо тянувшаго свою цпь. Я подошла и, погладивъ его, спустила.
Скотникъ пропустилъ мимо себя бшено выскочившаго быка и, съ удивленіемъ взглянувъ на меня, заковылялъ вслдъ.
Я гораздо меньше боюсь быка, нежели опухшаго барана, и стала ходить въ хлвъ каждый день, стараясь, чтобы этого не замтили.
Но Эженъ таки замтилъ. Онъ отвелъ меня и, уставясь мн въ глаза своими маленькими глазками, спросилъ:
— Почему ты отвязываешь быка?
Я боялась, чтобы не забранили скотника, если я скажу правду, и хотла придумать что-нибудь, но ничего не выходило. Я стала уврять, что не отвязываю. Тогда Эженъ сказалъ насмшливо:
— Да ты разв лгунья?
Тогда я разсказала ему все, и въ слдующую же субботу быкъ былъ проданъ.

——

Я не разъ замчала, какъ Эженъ добръ ко всмъ. Всякій разъ, что у фермера оказывались недоразумнія съ рабочими, онъ звалъ въ конц концовъ брата, и тотъ нсколькими словами улаживалъ дло.
Онъ длалъ ту же работу, что и хозяинъ Сильвенъ. Но всегда отказывался отъ базара, увряя, что не суметъ продать даже куска сыру.
Онъ ходилъ степенно, раскачиваясь, какъ бы разъ навсегда приноровилъ свою походку къ шагу своихъ быковъ.
Почти вс воскресенья онъ проводилъ въ Сентъ-Монтань. Въ дурную же погоду оставался въ нашей сборной и читалъ. Я часто подстерегала его, въ надежд, что, авось, онъ забудетъ свою книгу, но нтъ, никогда этого не случалось. Я была въ отчаяніи, не находя на ферм никакого чтенія. Такъ что даже принялась подбирать всякій клочокъ бумаги, какой только находила.
Фермерша замтила и сказала, что этакъ изъ меня выйдетъ скряга.
Какъ то разъ въ воскресенье я осмлилась попросить у Эжена, нтъ ли книжки. Онъ мн подарилъ толстый псенникъ.
Цлое лто я носила его съ собой въ поле. Я сочиняла псни на слова, которыя мн нравились, но, наконецъ, онъ мн надолъ, а, во время мытья и уборки къ празднику всхъ Святыхъ, я открыла кучу альманаховъ за много лтъ. Полина велла мн вынести ихъ на чердакъ, но я сдлала видъ, будто забыла ихъ въ томъ самомъ ящик, гд ихъ нашла, и потихоньку таскала ихъ одинъ за другимъ. Тамъ была масса забавныхъ исторій, и зима прошла такъ, что я и холода то не замтила.
Въ тотъ день, когда я переносила ихъ на чердакъ, я излазила вс углы, надясь найти другія книги. Но нашла только маленькую книжечку, безъ обложки, съ закрученными кончиками страницъ, точно ее долго носили въ карман.. Первыхъ двухъ страницъ не было, а третья оказалась испачканною до такой степени, что даже буквы стерлись. Я подошла къ слуховому окну, чтобы было свтле, и въ заголовк страницъ увидла надпись: ‘Приключенія Телемака’.
Раскрывъ наудачу, я прочла нсколько строкъ, и мн показалось такъ интересно, что я сейчасъ же опустила книжку въ карманъ.
Когда я уже спускалась съ чердака, мн вдругъ пришло въ голову, что, быть можетъ, это Эженъ положилъ ее туда, и что онъ каждую минуту можетъ придти за нею, вернулась и положила ее обратно на черную балку. Всякій разъ, что у меня былъ случай сбгать на чердакъ, я удостоврялась, на мст ли книжка, и наскоро прочитывала, сколько могла.

——

Въ это время у меня заболлъ еще одинъ баранъ. Бока у него совершенно запали, будто онъ давно голодалъ. Я пошла спросить фермершу, что съ нимъ длать.
Она перестала щипать курицу и спросила, очень ли барана раздуло.
Я отвчала не сразу, не умя уяснить себ слова ‘раздуло’. Наконецъ, ршила, что очевидно всхъ больныхъ барановъ раздуваетъ. И сказала: да. А для большаго подкрпленія прибавила торопливо:
— Его свело доска доскою.
Фермерша насмшливо захохотала и сказала Эжену, который посвистывалъ себ невдалек:
— Нтъ, вы послушайте, Эженъ. У нея барана въ одно время и раздуло, и свело доска доскою.
Эженъ тоже захохоталъ. Назвавъ меня горе-пастушкой, онъ объяснилъ мн, что барановъ раздуваетъ, когда у нихъ опухаетъ животъ.
Черезъ два дня Полина сказала мн, что они съ хозяиномъ Сильвеномъ, видя, что изъ меня никогда не выйдетъ хорошей пастушки, ршили приставить меня къ дому, по хозяйству. Старуха Бибишъ никуда больше не годится, а одна Полина не успваетъ со всмъ справиться съ тхъ поръ, какъ у нея ребенокъ.
Съ первыхъ же словъ я сообразила, что теперь мн чаще можно будетъ бгать на чердакъ, и горячо поблагодарила фермершу.

——

Какъ скоро я сдлалась служанкою на ферм, то моимъ дломъ стало рзать куръ и кроликовъ. Но я никакъ не могла на это ршиться, а фермерша никакъ не могла понять моего отвращенія. Она говорила, что я точно Эженъ, который убгаетъ, когда ржутъ свиней.
Я все-таки ршила попробовать зарзать цыпленка, чтобы тмъ доказать, что я стараюсь. Онъ отчаянно бился въ моихъ рукахъ, и скоро вся солома вокругъ меня стала красною. Когда онъ пересталъ шевелиться, я положила его въ риг, въ ожиданіи, пока старая Бибишъ придетъ его ощипать, но какъ же она издвалась надо мною, найдя цыпленка стоящимъ въ вялк, полной зерна. Онъ жадно клевалъ, какъ бы желая поскоре поправиться отъ ранъ, которыя я ему нанесла. Старая Бибишъ схватила его, и, когда она провела ему лезвіемъ по ше, солома окрасилась гораздо больше, чмъ въ первый разъ.
Во время сьесты я поднялась на чердакъ почитать. Я открыла книгу наудачу, читая ее такъ, я всегда находила что-нибудь новое.
Я любила эту книгу. Она была для меня будто молодой плнникъ, котораго я навщала потихоньку. Я представляла его себ одтымъ пажемъ и ждущимъ меня, сидя на черной балк. Какъ-то вечеромъ я сдлала съ нимъ длинное путешествіе.
Закрывъ книгу, я облокотилась въ слуховомъ окн. Свта уже было мало, и ели стали не такъ зелеными. Солнце погружалось въ блыя облака, они топырились и сминались, будто пуховики.
Совершенно не зная, какъ это случилось, я вдругъ очутилась вмст съ Телемакомъ въ воздух, надъ лсомъ. Онъ держалъ меня за руку, и головами мы упирались въ голубое небо. Телемакъ не говорилъ ничего, но я-то хорошо знала, что мы идемъ къ солнцу.
Старая Бибишъ звала меня снизу. Я отлично различала ея голосъ, несмотря на разстояніе. Должно быть, она очень разсердилась, что такъ кричала. Но какое мн было дло до ея криковъ. Я ничего не видла, кром блестящаго пуха, окружавшаго солнце и начинавшаго уже раздвигаться, чтобы пропустить насъ впередъ.
Щелчокъ по рук вернулъ меня на чердакъ. Старая Бибишъ толкала меня отъ слухового окна и говорила:
— Ну, не дура ли ты, что заставляешь меня такъ кричать? Вдь уже разъ двадцать, если не больше, я звала тебя: или ужинать.
Вскор я уже не нашла больше книжки на балк. Но она, какъ другъ, вндрилась въ мое сердце, и я долго хранила о ней любовную память.

——

За два дня до Рождества хозяинъ Сильвенъ собрался рзать свинью. Онъ наточилъ два большихъ ножа и, сдлавъ посреди двора подстилку изъ свжей соломы, вывелъ свинью, которая кричала такъ, будто предчувствовала, въ чемъ дло. Онъ связалъ ей вс четыре ноги и, укрпивъ ихъ крпкими колышками, сказалъ жен:
— Спрячь ножи, Полина, не надо, чтобы она видла.
Полина дала мн нчто врод очень глубокой сковороды, которую я должна была держать очень искусно, чтобы собрать всю кровь, не потерявъ ни капельки.
Фермеръ подошелъ къ свинь. Она лежала на боку. Опустившись на одно колно и нащупавъ мсто около шеи, онъ протянулъ къ жен руку за самымъ большимъ ножомъ. Наставивъ остріе въ то самое мсто, которое было намчено пальцемъ, онъ началъ медленно надавливать ножъ.
Въ эту минуту визгъ свиньи сталъ совершенно похожъ на крики человческіе.
Изъ раны выкатилась капля крови и растеклась широкою полосою. Затмъ два фонтана поднялись вдоль ножа и облили руки фермера. Когда ножъ вошелъ по рукоятку, хозяинъ Сильвенъ немножко придержалъ его еще въ ран и затмъ началъ вытаскивать такъ же медленно, какъ погружалъ.
Увидавъ окровавленное лезвіе, я вдругъ почувствовала холодъ во рту, а слюны не стало.
Пальцы мои разжались, и сковородка скривилась на-бокъ.
Хозяинъ Сильвенъ это увидлъ: поднявъ на меня глаза онъ закричалъ жен:
— Возьми у нея сковородку.
Я ршительно не могла произнести ни слова, но знакомъ показала, что не надо. Спокойный взглядъ фермера разогналъ мое волненіе, и я продолжала держать сковородку уже твердою рукою, собирая въ нее горячую струю.
Когда свинья перестала кричать, Эженъ подошелъ къ намъ. Онъ какъ будто былъ пораженъ, увидвъ меня внимательно слдящею за послдними красными каплями, катившимися одна за другою, точно слезы.
— Какъ, ты собирала кровь?
— Ну, да,— отвчалъ фермеръ,— это только доказываетъ, что она не такая мокрая курица, какъ ты.
— Это правда,— сказалъ Эженъ, обращаясь ко мн. Мн тяжело видть, какъ ржутъ животныхъ.
— Вона!— сказалъ хозяинъ Сильвенъ. Животныя созданы намъ въ пищу, какъ лсъ для топлива.
Эженъ все посматривалъ въ сторону, какъ будто ему было стыдно за свою слабость.
У него были узкія плечи и такая же, какъ у Мартины, круглая шея.
Хозяинъ Сильвенъ говорилъ, что онъ вылитый портретъ ихъ матери.
Никогда я не видла, чтобы онъ разсердился. Онъ вчно напвалъ что-нибудь слабымъ и гармоничнымъ голосомъ.
Вечеромъ онъ возвращался съ поля, сидя бокомъ на одномъ изъ своихъ быковъ, и часто напвалъ — всегда одну и ту же псенку.
Это была исторія о солдат, какъ онъ вернулся съ войны и нашелъ свою невсту — уже замужнею.
Онъ долго тянулъ припвъ, кончавшійся такимъ образомъ:
А если невзначай
Меня прихлопнетъ пушка,—
Прощай, моя подружка,
Ушелъ я въ дальній край!
Полина всегда говорила съ нимъ почтительнымъ тономъ. Она не могла понять, какъ это я держусь съ нимъ такъ свободно.
Въ первый вечеръ, когда она увидала, что я сижу съ нимъ рядомъ на скамь у воротъ, она сдлала мн знакъ итти домой. Но Эженъ позвалъ меня назадъ:
— Давай слушать сову.
И зачастую мы сидли на скамь, когда вс уже спали.
Сова прилетала иногда даже на старый вязъ у самыхъ воротъ. Ея грустное уханье будто привтствовало насъ, затмъ она улетала, и ея большія крылья мягко вяли надъ нами.
Иногда на холм кто-то плъ.
Я вся трепетала отъ этого пнія. Глубокій голосъ, раздававшійся въ ночи, напоминалъ мн Колетъ.
Эженъ уходилъ, когда прекращалось пніе, но я оставалась, въ надежд услышать еще. Тогда онъ говорилъ:
— Иди же, полно, все кончено.

——

А теперь, когда вернулась зима и намъ нельзя ужь было сидть у дверей, между нами все-таки осталось какое-то тайное общеніе. Когда онъ подсмивался надъ кмъ-нибудь, его лукавые глаза искали моихъ, а когда онъ высказывалъ свое мнніе въ какомъ-нибудь затруднительномъ случа, онъ поворачивался въ мою сторону, какъ-бы ожидая моего одобренія.
Мн казалось, что я знала его всегда, и въ глубин души я называла его своимъ большимъ братомъ.
Онъ часто спрашивалъ у Полины, довольна-ли она мною. Полина отвчала, что мн не приходится дважды показывать одно и то-же, единственное, за что можно было меня упрекнуть, это безпорядочность въ работ. Она говорила, что мн все равно, откуда начать, съ конца или съ начала.
Я не забыла сестру Мари-Эме, но мн не было больше скучно и было хорошо на ферм.

——

Въ іюн мсяц пришли, какъ всегда, мужики стричь овецъ. Они принесли дурное извстіе: во всемъ краю овцы заболвали тотчасъ посл стрижки и многія умирали.
Хозяинъ Сильвенъ принялъ мры предосторожности, но, несмотря на вс его старанія и средства, штукъ сто заболло.
Ветеринаръ уврялъ, что, если ихъ купать въ рчк, то многихъ удастся спасти. Тогда фермеръ залзъ по поясъ въ воду и перекупалъ всхъ до одной. Онъ сталъ весь красный, и потъ катился крупными каплями со лба въ рку.
Вечеромъ у него сдлался жаръ, а на третій день онъ умеръ отъ воспаленія легкихъ.
Полина не могла поврить своему несчастью, а Эженъ бродилъ по хлвамъ съ испуганными глазами.

——

Вскор посл смерти фермера, навстилъ насъ владлецъ фермы. Это былъ маленькій, сухой человчекъ, страшный суета и непосда. Когда онъ останавливался на минутку, мн всегда казалось, что и тутъ онъ танцуетъ на одной ног.
Лицо у него было совершенно бритое, а звали его г. Тирандъ.
Онъ вошелъ въ сборную, гд была я съ Полиной, обжалъ ее вокругъ, выгибая спину, и, указавъ на ребенка, сказалъ мн:
— Унеси его, мн надо поговорить съ фермершей.
Я вышла во дворъ и, длая видъ, что гуляю съ ребенкомъ, прошла мимо открытаго окна.
Полина не двинулась со своего стула. Руки у нея были сложены на колняхъ, а голова вытянута впередъ, будтобы она старалась понять нчто очень трудное. Г. Тирандъ говорилъ, не глядя на нее. Онъ ходилъ между каминомъ и дверью, и стукъ его каблуковъ по плитамъ сливался съ его разбитымъ голосомъ.
Онъ убжалъ такъ же быстро, какъ и пришелъ, а я, въ нетерпніи, пошла узнать у Полины, что онъ ей сказалъ.
Она взяла на руки ребенка и съ плачемъ сказала, что г. Тирандъ хочетъ выпроводить ее съ фермы и поселить на ней своего, только-что женившагося, сына.
Въ конц недли г. Тирандъ пришелъ снова съ сыномъ и невсткою. Они начали обходить хлва, а когда зашли въ домъ, г. Тирандъ остановился передо мною на минуту и объявилъ, что его невстка ршила взять меня къ себ на службу.
Полина услышала, она сдлала быстрое движеніе ко мн, но въ эту минуту вошелъ Эженъ съ бумагами въ рукахъ, и вс услись вокругъ стола.
Пока они занимались чтеніемъ и подписывали бумаги, я разсматривала невстку г. Тиранда. Это была высокая брюнетка съ выпуклыми глазами и скучливымъ видомъ.
Она ушла съ фермы со своимъ мужемъ, ни разу даже не взглянувъ въ мою сторону.
Когда ихъ повозка исчезла въ конц каштановой аллеи, Полина передала Эжену, что мн сказалъ г. Тирандъ.
Эженъ въ это время выходилъ, но тутъ быстро обернулся ко мн, онъ, видимо, былъ возмущенъ и заговорилъ, измнившимся голосомъ о томъ, что эти люди распоряжаются мною, какъ принадлежащей имъ вещью, и, пока Полина сокрушалась надъ моей судьбой, онъ разсказалъ мн, что и хозяина Сильвена заставилъ взять меня г. Тирандъ. Онъ напомнилъ Полин, какъ фермеръ жаллъ меня, когда увидлъ, что я такая худенькая, и затмъ сказалъ, что ему очень больно, что они не могутъ забрать меня съ собою на новую ферму.
Мы вс трое стояли въ сборной комнат. Я чувствовала на себ огорченный взглядъ Полины, а голосъ Эжена напоминалъ мн сладостное пніе. Въ конц лта Полина должна была оставить ферму. Каждый день я штопала блье: мн не хотлось, чтобы она увезла хотя бы одну рваную вещь. Я старалась выдлывать мельчайшіе стежки, какъ меня учила няня Жюстина, и затмъ старательно складывала каждую вещь.
Вечеромъ я встртилась съ Эженомъ на скамейк у воротъ.
Крыши овчарни блестли подъ луннымъ свтомъ, а навозная куча была окружена блымъ паромъ, будто тюлевымъ вуалемъ.
Изъ хлвовъ не доносилось ни малйшаго звука. Только скрипла люлька, въ которой Полина укачивала своего ребенка.
Едва ссыпали хлбъ, Эженъ началъ перездъ. Скотникъ увелъ коровъ, старая Бибишъ отправилась въ повозк вмст со всей птицей.
Скоро на ферм остались только два блыхъ быка, которыхъ Эженъ никому не ршался доврить. Онъ привязалъ ихъ къ телжк, въ которой хала Полина съ ребенкомъ.
Мальчуганъ уснулъ въ наполненной соломой корзинк, и Эженъ поставилъ его въ телжку, такъ, что тотъ и не почуялъ. Полина укрыла его своимъ платкомъ и, перекрестивъ ферму, подобрала возжи, телжка покатилась подъ каштанами.
Я хотла проводить ихъ до дороги и шла за быками, между Эженомъ и Мартиною.
Мы шли молча. Время цтъ времени, Эженъ подгонялъ своихъ быковъ рукою
Мы ушли уже далеко по дорог, какъ вдругъ Полина спохватилась, что начинаетъ темнть. Она остановила лошадь и, когда я вскочила на подножку, чтобы поцловать ее, она сказала мн печально:
— Прощай, двушка. Веди себя хорошо.
И прибавила, со слезами въ голос:
— Если-бы мой бдный Сильвенъ былъ живъ, онъ никогда бы тебя не покинулъ.
Мартина поцловала меня, улыбаясь:
— Можетъ, и увидимся,— сказала она
Эженъ снялъ шляпу, онъ долго жалъ мн руку, медленно говоря:
— Прощай, мой милый товарищъ. Я всегда буду тебя помнить.
Пройдя немного, я обернулась, чтобы еще увидть ихъ и, несмотря на падавшія сумерки, я увидла, что Эженъ и Мартина идутъ, взявшись за руки.

Конецъ второй части.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

На завтра пріхали новые фермеры. Работники и служанка пришли съ утра, а когда вечеромъ прибыли хозяева, я уже знала, что ихъ зовутъ г. и г-жа Альфонсъ.
Г. Тирандъ пробылъ въ Вильвьель два дня и, узжая, напомнилъ мн, что я нахожусь въ распоряженіи его невстки, такъ что на ферм мн работать больше не придется.

——

Съ первыхъ же дней г-жа Альфонсъ обратила комнату Эжена въ бльевую. Она усадила меня за большой столъ, заваленный кусками полотна, которое я должна была превратить во всевозможное блье.
Она усаживалась подл меня и вязала кружево, цлые дни сидла такъ, не говоря со мною ни слова.
Иногда только принималась разсказывать мн о шкафахъ своей матери, биткомъ набитыхъ бльемъ.
Голосъ у нея былъ беззвучный, и губами она едва шевелила.
Г. Тирандъ, повидимому, очень любилъ свою невстку, Всякій разъ, что ни придетъ, онъ справлялся, не желаетъ ли она чего-нибудь.
Но она ничего не любила, кром блья. И, уходя, онъ всегда общалъ ей купить еще нсколько штукъ холста.
Г. Альфонсъ появлялся только за дою. Мн было бы очень трудно сказать, въ чемъ онъ проводилъ свое время.
Лицомъ онъ напоминалъ мн настоятельницу. Такая же желтая кожа и т же блестящіе глаза: казалось, внутри у него тлютъ угли, и, того и гляди, они вспыхнутъ и спалятъ его.
Онъ былъ чрезвычайно набоженъ и отправлялся каждое воскресенье съ женою къ обдн въ ту деревню, гд жилъ г. Тирандъ.
Вначал они хотли и меня брать съ собою въ экипажъ, но я отказалась, предпочитая ходить въ Сентъ-Монгань, въ надежд встртиться тамъ съ Полиною или Эженомъ.
Иногда меня провожалъ кто-нибудь изъ работниковъ, но чаще я уходила одна, наперекоски по тропинк, много сокращавшей путь.
Дорожка была крутая и каменистая, она вилась вверхъ по холму, полузаросшая дрокомъ.
На самомъ верху я, бывало, всегда пріостановлюсь возл домика Жана Краснаго.
Домишка былъ низенькій и вросъ въ землю, стны такія же черныя, какъ и соломенная крыша. Съ дороги не трудно было и вовсе не замтить его, такъ высоко обросъ онъ дрокомъ.
Я заходила поздороваться съ Жаномъ Краснымъ, котораго знала съ перваго дня, какъ поступила на ферму Виль-Сьель.
Онъ всегда работалъ на хозяина Сильвена, и тотъ относился къ нему съ большимъ уваженіемъ. Эженъ говорилъ, что его можно приставить къ чему угодно, что на него въ любомъ дл — надйся, какъ на каменную стну.

——

А теперь г. Альфонсъ не желалъ пользоваться его услугами и поговаривалъ о томъ, чтобы спровадить его изъ домишка на холм. Жанъ Красный былъ такъ этимъ огорченъ, что ни о чемъ другомъ и думать не могъ.
Отъ обдни я возвращалась тою же дорогою. Дти Жана окружали меня, въ ожиданіи раздачи антидора, который я имъ приносила. Ихъ было шестеро, и старшему едва минуло двнадцать лтъ. Антидора доставался мн крошечный кусочекъ. Я отдавала его жен Жана, которая уже и длила его на равныя части.
Жанъ Красный ставилъ для меня передъ огнемъ скамеечку, а самъ усаживался на чурбанъ, который онъ подкатывалъ ногою къ камину. Жена его тяжелыми щипцами заправляла сучья въ огонь, въ котелк на крюк кипли крупныя желтыя картошки.
Въ первое же воскресенье Жанъ Красный сказалъ мн:
— Я вдь тоже изъ брошенныхъ дтей.
И мало-по-малу онъ разсказалъ мн что, двнадцатилтнимъ мальчикомъ его отдали къ дровоску, жившему въ этомъ самомъ дом на холм. Онъ скоро научился влзать на верхушки деревьевъ и привязывать тамъ веревку, при помощи которой ихъ нагибали для рубки. Но какъ только наступалъ вечеръ, онъ бжалъ впередъ хозяина со своей вязанкой за спиной, чтобы поскоре вернуться домой, гд ждала ихъ маленькая дочка дровоска и варила имъ супъ.
Она была одного возраста съ Жаномъ, и они быстро подружились.
Затмъ, въ канунъ Рождества, случилось несчастье.
Старый дровоскъ, думая, что дти крпко спятъ, отправился въ полночь къ церковной служб. Но едва онъ ушелъ, они вскочили. Имъ хотлось приготовить разговнье, бъ сюрпризъ старику, когда онъ возвратится, и они заране радовались тому, какъ онъ удивится.
Пока двочка пекла каштаны и накрывала на столъ, разставляя на немъ горшокъ меду и кружку сидра, Жанъ Красный разводилъ огонь изъ толстыхъ полньевъ.
Время шло: каштаны испеклись, а дровоска все не было. Дти услись на полъ передъ огнемъ, чтобы было потепле, и, прижавшись другъ къ другу, уснули.
Жанъ проснулся отъ двочкина крика. Сначала онъ не могъ понять, зачмъ это она такъ машетъ руками надъ огнемъ.
Когда она вскочила, чтобы бжать, онъ увидлъ, что она горитъ.
Она уже открыла дверь въ садъ и побжала, освщая деревья.
Тогда Жанъ схватилъ ее и бросилъ въ бассейнъ при источник.
Огонь погасъ тотчасъ же, но, когда Жанъ хотлъ вытащить ее обратно, она стала такою тяжелою, что онъ вообразилъ, будто она умерла. Она была безъ движенія, и ему пришлось долго добывать ее изъ воды, наконецъ, онъ таки притащилъ ее домой,— волокомъ, какъ узелъ какой-нибудь.
Толстыя полнья тмъ временемъ сгорли въ красные угли, только одно, самое толстое и сырое, еще дымило и потрескивало.
Лицо двочки слилось въ сплошную огромную опухоль, черную съ лиловатымъ оттнкомъ, а на полуголомъ тл виднлись большія красныя пятна.
Она долго болла и, когда выздоровла, наконецъ, тогда только замтили, что она онмла.
Она прекрасно слышала и даже смялась, какъ вс, но не могла произнести ни одного слова.
Когда Жанъ Красный разсказывалъ мн все это, жена его смотрла на него, водя глазами, будто читала книгу.
Лицо ея все было въ глубокихъ рубцахъ отъ ожоговъ, но къ этому легко было привыкнуть, и тогда уже видишь, бывало, только ротъ съ блыми зубами и немного безпокойные глаза. Она звала дтей своихъ протяжнымъ крикомъ, и малыши прибгали и понимали вс ея движенія.
Меня также приводилъ въ отчаяніе ихъ отъздъ.
Вдь, это были мои послдніе здсь друзья. Мн пришло въ голову поговорить о нихъ съ г-жей Альфонсъ, въ надежд, авось она выхлопочетъ у мужа разршеніе имъ остаться.
Я нашла случай заговорить объ этомъ однажды, когда г. Тирандъ и его сынъ вошли въ бльевую, бесдуя о перемнахъ, которыя надо произвести на ферм.
Г. Альфонсъ не хотлъ держать стада. Онъ говорилъ, что надо купить земледльческія машины, вырубить ели и распахать холмъ. Хлва обратятся въ сараи для машинъ, а домикъ на холм — въ хлбный амбаръ.
Не знаю, слышала ли это все г-жа Альфонсъ,— она внимательно вязала кружево.
Какъ только мужчины вышли, я осмлилась заговорить о Жан Красномъ.
Я разсказала, какъ онъ былъ полезенъ хозяину Сильвену, какъ ему горько оставлять этотъ домъ, въ которомъ онъ такъ долго жилъ. Когда я, наконецъ, остановилась, замеревъ въ ожиданіи отвта, г-жа Альфонсъ выдернула крючокъ изъ вязанья и сказала:
— Я, кажется, ошиблась на одну петлю.
Просчитавъ девятнадцать, она прибавила:
— Этакая досада, надо распустить цлый рядъ.
Когда я разсказала все это Жану Красному, онъ, въ гнвномъ движеніи, погрозилъ кулакомъ въ сторону къ Вильвьель. Но жена, положила ему руку на плечо, глядя ему въ глаза. Жанъ сейчасъ же. усмирился..
Въ конц января Жанъ Красный покинулъ домикъ на холм… и вошла въ меня и всю меня одолла глубокая тоска.

——

Теперь у меня больше не было друзей.
Я совсмъ не узнавала фермы, вс эти люди были въ ней, какъ у себя дома, а я будто только что пришла. Служанка смотрла, на меня недоврчиво, а работники избгали со мной разговаривать.
Служанку звали Адель. Цлый день только и слышались ея ворчанье и грохотъ деревянныхъ башмаковъ. Даже по солом она ухитрялась ходить шумно. За столомъ она ла стоя и невжливо отвчала на замчанія хозяевъ.
Г. Альфонсъ веллъ убрать скамейку отъ воротъ и посадить на ея мсто зеленый кустарникъ, вдтый въ трельяжъ.
Старый вязъ, на который лтомъ прилетала сова, срубили.
Старое дерево давно уже не давало тни, зелени въ немъ только и было, что на самой верхушк, и это была будто его голова, которую вязъ наклонялъ, прислушиваясь, что говорятъ внизу
Дровоски, пришедшіе срубить его, предупредили, что это будетъ не легко сдлать. Онъ грозилъ, при паденіи, разрушить крышу дома.
Наконецъ, посл долгихъ споровъ и безчисленныхъ обходовъ и примрокъ вокругъ вяза, было ршено опутать его толстыми веревками, чтобы пригнуть его и заставить упасть на навозную кучу.
Цлый день убили два человка на то, чтобы срубить вязъ. И, въ ту минуту, когда вс издали, что онъ вотъ такъ смирно и ляжетъ себ на навозную кучу, одна изъ веревокъ раскрутилась, и старый вязъ, выпрямившись, упалъ въ другую сторону. Онъ скользнулъ по крыш, сорвалъ трубу и множество черепицъ и, исковеркавъ стну, улегся поперекъ двери: ни одна вточка не попала на навозную кучу.
Г. Альфонсъ не могъ сдержать гнвнаго восклицанія. Онъ выхватилъ топоръ у одного изъ дровосковъ и съ такою силою вонзилъ его въ дерево, что кусокъ коры, отскочивъ, выбилъ стекло въ бльевой комнат.
Г-жа Альфонсъ, видвшая, что на меня посыпались осколки, вскочила съ живостью, которой я никогда раньше въ ней не замчала, и, съ дрожащими руками и испуганными глазами, принялась тщательно осматривать скатерть, которую я вышивала.
Но она совсмъ не обратила вниманія, что я вытираю платкомъ царапину на щек.
Она такъ боялась, чтобы, не приключилось какого-нибудь несчастья съ грудами блья, которыя вырастали у насъ на стол, что на слдующій день повела меня къ своей матери учиться, какъ нужно укладывать блье въ шкафы.

——

Мать г-жи Альфонсъ звали г-жа Делуа, но, когда работники говорили о ней, они называли ее не иначе, какъ ‘барыня изъ замка’.
Въ Вильвьель она была только одинъ разъ.
Подойдя ко мн, она, моргая, пристально меня оглядла. Она была большого роста, а ходила сгорбившись, будто искала чего-то на земл. Жила она въ большомъ имніи, по названію ‘Потерянный Бродъ’.
Г-жа Альфонсъ пошла по тропинк вдоль рчки.
Стоялъ конецъ марта, и луга были вс въ цвту.
Г-жа Альфонсъ шла аккуратно по тропинк, а я съ большимъ наслажденіемъ шагала по мягкой трав.
Скоро дошли до большого лса, гд волкъ утащилъ у меня ягненка.
У меня еще оставался мистическій страхъ къ этому лсу, и когда мы перешли съ тропинки на дорогу, пролегавшую черезъ лсъ, я страшно перепугалась.
Между тмъ, дорога была широкая и, повидимому, сильно прозжая,— ужъ очень глубоки были въ ней выбоины.
Надъ головой иглы елей все время поскрипывали одна о другую. Это былъ нжный и легкій звукъ, совершенно не похожій на тотъ сухой шелестъ, съ паузами, когда деревья бываютъ нагружены снгомъ. Несмотря на это, я все не переставала оглядываться.
Лсомъ долго идти не пришлось: дорога повернула налво, и, вслдъ за тмъ, мы очутились во двор Потеряннаго Брода.
Рченка протекала позади хлвовъ такъ же, какъ и въ Вильвьель, но тутъ луга были сжаты въ очень узенькую ленту, а строенія будто прятались въ ельник.
Домъ совсмъ не похожъ былъ на окрестныя фермы. Стны нижняго этажа были старыя, толстыя, а второй этажъ, будто прилпили на. время, пока что.
Я ршительно не находила, чтобы этотъ домъ походилъ на замокъ, онъ напоминалъ мн скоре старый пень, изъ котораго вытянулся какой-то несуразный побгъ.
Г-жа Делуа, услыхавъ наши шаги, появилась въ дверяхъ.
Она опять, моргая, уставилась на меня. И вдругъ громко заговорила о томъ, что потеряла въ солом одно су, и что, право же, это удивительно: недлю цлую его ищутъ и никто не можетъ найти. Говоря это, она все время шарила ногой въ солом, жиденько разостланной передъ крыльцомъ.
Г-жа Альфонсъ, повидимому, ничего не слышала. Ея выпученные глаза были устремлены внутрь дома, и она, чуть не съ экстазомъ, объясняла, зачмъ мы пришли.
Г-жа Делуа вызвалась сама проводить меня въ бльевую, она воткнула ключи во вс шкафы и, приказавъ, чтобы я была аккуратна и ничего не разворочала, оставила меня одну.
Я быстро отомкнула и снова замкнула вс шкафы. Они были большіе, блестящіе.
Мн очень хотлось поскоре уйти отсюда. Эта огромная и холодная бльевая пугала меня, какъ тюрьма, шаги мои по плитамъ раздавались гулко, будто внизу были глубокіе подвалы. Мн вообразилось вдругъ, что я ужъ больше никогда не выйду отсюда.
Я стала прислушиваться, въ надежд услыхать голоса животныхъ, но ничего не было слышно, кром голоса г-жи Делуа. Громкій и сиплый, онъ слышался сквозь стны и проникалъ всюду.
Я подошла къ окну, чтобы не такъ чувствовать одиночество, какъ вдругъ позади меня распахнулась дверь, незамченная мною раньше. Я обернулась и увидла молодого человка въ блой блуз на выпускъ и въ срой фуражк.
Онъ остановился, какъ бы пораженный, что встртился здсь съ человческимъ существомъ, а я ршительно не могла отвести отъ него глазъ.
Онъ прошелъ черезъ бльевую, въ свою очередь не сводя съ меня глазъ, и вышелъ, стукнувшись о косякъ двери. Черезъ минуту онъ прошелъ подъ окномъ, и наши взгляды опять встртились.
Мн было какъ-то не по себ, и, сама не зная почему, я захлопнула об, отворенныя имъ, двери.
Вскор посл того пришла за мною г-жа Альфонсъ, и я вернулась съ нею обратно въ Вильвьель.
Съ тхъ поръ, какъ г. Альфонсъ занялъ ферму Полины, у меня вошло въ привычку сидть на изогнутомъ въ вид кресла ствол въ кустарник, невдалек отъ усадьбы.
Съ наступленіемъ весны я проводила тамъ т свободные часы, когда и работники отдыхаютъ, покуривая трубочку на порог конюшенъ.
Я долго слушала вечерніе звуки и меня охватывало огромное желаніе быть, какъ деревья.
А въ этотъ вечеръ я думала о человк изъ Потеряннаго Брода. Но всякій разъ, что я хотла опредлить цвтъ его глазъ, они проникали такъ глубоко въ мои, что мн казалось, будто я вся внутри освщена ими.

——

Слдующее воскресенье было Пасхальное. Адель ухала съ хозяевами въ церковь. Я осталась одна съ работникомъ стеречь ферму. Посл завтрака онъ улегся передъ дверью на кучу соломы, а я спряталась въ свой кустарникъ.
Я все прислушивалась къ звону колоколовъ. Но ферма стояла слишкомъ далеко отъ деревень, и ни одинъ звукъ не долеталъ до меня.
Мысленно я перенеслась къ сестр Мари-Эме. Вспомнила также и Софи, которая будила меня каждый годъ, чтобы услышать колокола всхъ церквей въ город, какъ они зазвонятъ одновременно.
Однажды она проспала и такъ была этимъ огорчена, что на слдующій годъ, ложась спать, засунула себ въ ротъ прездоровенный камень. Какъ только задремлетъ, зубы скрипнутъ о камень, и она проснется.
Я вспоминала торжественную службу, когда Колетъ пла полнымъ голосомъ. Видла снова нашу бготню по лужайкамъ и дловой видъ сестры Мари-Эме, приготовлявшей праздничное угощеніе.
А сегодня вечеромъ, вмсто тонкаго и ласковаго личика сестры Мари-Эме, я увижу противную физіономію г-жи Альфонсъ и блестящіе, пугающіе меня, глаза ея мужа. И, подумавъ о томъ, что мн долго еще придется пробыть на этой ферм, я впала въ полное отчаяніе.
Утомившись отъ слезъ, я съ изумленіемъ замтила, что солнце стоитъ уже довольно низко. Сквозь втви кустарника я видла, что длинныя и тонкія тни тополей еще удлинились, а поближе я увидла большую, движущуюся тнь.
Я сейчасъ же сообразила, что кто-то долженъ пройти мимо моего укромнаго уголка, и, дйствительно, человкъ въ блой блуз вошелъ въ кустарникъ, нагнувшись и раздвигая втки.
Я вся похолодла.
Правда, я быстро оправилась, но осталась еще нервная дрожь, которую мн было очень трудно скрыть.
Онъ стоялъ передо мной, молча.
Я разглядла, что глаза у него предобрые, и почувствовала, что согрваюсь.
Я замтила на немъ цвтную рубашку я завязанный подъ воротникомъ галстукъ, точь въ течь, какъ у Эжена, а, когда онъ заговорилъ, мн показалось, будто я давно знаю его голосъ.
Онъ облокотился противъ меня на толстый сукъ и спросилъ, есть ли у меня родные.
Я отвчала, что нтъ.
Онъ вертлъ между пальцами вточку, всю покрытую почками, и, не глядя на меня, спросилъ слова:
— Значитъ, вы одна-одинешенька на свт?
Я отвчала съ живостью:
— О, нтъ, у меня есть сестра Мари-Эме.
И, не давая ему разспрашивать, я разсказала, какъ я ее люблю и съ какимъ нетерпніемъ ожидаю минуты, когда мы соединимся.
Я такъ была рада поговорить о ней, что не могла остановиться.
Я говорила объ ея красот и ум, выше котораго, помоему, и на свт не было.
Разсказывала объ ея гор въ день моего отъзда и представляла радость ея при моемъ возвращеніи.
Пока я говорила, онъ не отводилъ глазъ отъ моего лица, но взглядъ его уходилъ куда-то вдаль.
Посл небольшого молчанія онъ спросилъ снова:
— А здсь вы разв никого не любите?
— Нтъ, вс, кого я любила, ухали.
И прибавила не безъ злобы:
— Вплоть до Жана Краснаго, котораго они выгнали.
— А, между тмъ,— сказалъ онъ,— г-жа Альфонсъ не злая женщина.
Я отвчала, что она ни злая, ни добрая, и что я разстанусь съ ней безъ всякаго сожалнія.
Въ эту минуту послышался скрипъ колесъ, вернулись Альфонсы, и я поднялась съ мста.
Онъ отодвинулся, чтобы дать мн пройти, и я оставила его въ кустарник одного.
Вечеромъ, воспользовавшись хорошимъ настроеніемъ Адели, я спросила, знаетъ ли она работниковъ Потеряннаго Брода. Она сказала, что знаетъ только старыхъ, потому что, съ тхъ поръ, какъ г-жа Делуа овдовла, новые подолгу у нея не живутъ.
Какой-то необъяснимый страхъ удерживалъ меня отъ вопроса о молодомъ человк въ блой блуз, а Адель прибавила, двигая подбородкомъ:
— Хорошо, что ея старшій сынъ вернулся изъ Парижа: работникамъ все-таки будетъ теперь не такъ скверно.
На другой день, когда г-жа Альфонсъ вязала свое кружево, я шила и думала о работник въ блой блуз.
Я никакъ не могла отдлить его въ моемъ воображеніи отъ Эжена: у него была та же манера говорить, и я находила между ними даже нкоторое сходство.
Ближе къ вечеру мн показалось, что онъ прошелъ мимо конюшенъ, и, минуту спустя, онъ, дйствительно, былъ на порог бльевой.
Онъ скользнулъ взглядомъ по мн и перевелъ глаза на. г-жу Альфонсъ, голову онъ держалъ высоко, а губы слегка кривилъ влво.
Г-жа Альфонсъ, увидвъ его, промямлила:
— А, вотъ и Анри.
Она подставила ему об щеки для поцлуя п. указала на стулъ возл себя. Но онъ прислъ сбоку на столъ, отогнувъ скатерть.
Г-жа Альфонсъ сказала, проходившей въ это время, Адели:
— Если увидите мужа, скажите, что братъ мой пришлъ.
Я не сразу уразумла ея слова, а потомъ, вдругъ, поняла, что онъ-то и есть старшій сынъ г-жи Делуа.
Я залилась краскою стыда, какого до сихъ поръ не знала, и меня охватило страшное сожалніе, что я съ нимъ говорила о сестр Мари-Эме.
Мн показалось, что я пустила на втеръ лучшее, что имла. И, несмотря на вс усилія, я не могла удержать двухъ слезинокъ, задержавшихся около рта, прежде, чмъ скатиться на тонкое полотно, которое я подрубала.
Анри Делуа долго сидлъ на краю стола.
Ежеминутно чувствовала, я на себ его взглядъ, и онъ давилъ меня, какъ тяжесть, и не давалъ поднять головы.
Два дня спустя, вечеромъ, я встртила его въ кустарник.
Когда я увидла его сидящимъ на дерев, у меня подкосились ноги, и я остановилась.
Онъ тотчасъ же всталъ, чтобы уступить мн мсто, но я стояла и смотрла на него.
У него были т же кроткіе глаза, какъ и въ первый разъ, и, будто ожидая, что я ему разскажу новую исторію, онъ спросилъ:
— Разв вы мн ничего не скажете сегодня?
Вс слова, приходившія мн въ голову, казались мн ненужными, и я только отрицательно качнула головой. Онъ опять:
— Въ прошлый разъ мы были друзьями.
Это напоминаніе усилило во мн то недавнее горькое чувство, и я сказала только:
— Вы братъ г-жи Альфонсъ.
Я ушла и больше уже не ршалась возвращаться въ кустарникъ.
Онъ часто приходилъ въ Вильвьель.
Я избгала смотрть на него, но голосъ его приводилъ меня въ глубокое смущеніе.

——

Со времени отъзда Жана Краснаго, я ршительно не знала, куда себя двать посл мессы. Каждое воскресенье я проходила мимо домика, на холм, иногда я заглядывала въ щели ставень и, когда я задвала ихъ лбомъ, дерево откликалось звукомъ, пугавшимъ меня.
Какъ-то разъ я примтила, что дверь не заперта на замокъ. Я надавила щеколду, и дверь съ шумомъ распахнулась.
Я никакъ не ожидала, что она такъ быстро откроется, и стояла передъ ней не безъ желанія закрыть ее и уйти. Но, такъ какъ шума больше она не длала, а солнце вошло внутрь яркимъ четыреугольникомъ, то рискнула войти и я, оставивъ дверь открытою.
Въ камин уже не было ни крюка, ни высокихъ тагановъ, въ комнат не было ничего, кром толстыхъ деревянныхъ чурокъ, служившихъ дтямъ Жана Краснаго стульями. Кора на нихъ была вся истертая, а верхъ отъ долгаго употребленія отполировался, точно навощенный. Вторая комната была совсмъ пустая, она не была вымощена и въ земляномъ полу виднлись дырки отъ ножекъ кроватей.
Внутренняя дверь тоже не была замкнута, и я очутилась въ саду.
На грядахъ росла еще кое-какая зимняя зелень, а фруктовыя деревья стояли вс въ цвту.
Большинство изъ нихъ были очень стары, многія согнулись и втви ихъ склонялись, будто ужъ и цвты имъ были въ тягость.
Внизу сада холмъ расширялся отлогостью вплоть до громадной равнины, гд паслись стада, а въ самой глубин рядъ тополей щетинился границею, какъ бы преграждая небу доступъ на равнину.
Мало-по-малу я узнавала мстность. Вотъ рченка подъ холмомъ. Воды не видно, но ивы вонъ тамъ разступаются,— это, чтобы пропустить ее.
Она исчезаетъ за строеніями Вильвьель, крыши котораго одного цвта съ каштанами, а вотъ она опять съ другой стороны. Мстами она сверкаетъ сквозь жидкіе тополи, а затмъ исчезаетъ въ томъ большомъ еловомъ лсу, что кажется чернымъ и скрываетъ Потерянный Бродъ: это тропинка, по которой вела меня г-жа Альфонсъ къ своей матери… И братъ ея шелъ по этой же тропинк въ тотъ день, когда мы встртились въ кустарник.
Сегодня на тропинк не было никого. Все было нжнозелено и, сколько ни всматривалась я въ группы деревъ, блая блуза не появлялась.
Я поискала глазами кустарникъ, но его закрывали отъ меня крыши фермы.
Анри Делуа приходилъ туда не разъ посл Пасхи. Я не сумю объяснить, почему я это знала, но въ эти дни я не могла удержаться, чтобы не пройти мимо.
Вчера Анри Делуа вошелъ въ бльевую въ то время, какъ я была одна: онъ сдлалъ движеніе, точно хотлъ заговорить со мной.
Но тотчасъ же глаза мои прильнули къ нему, какъ въ первую встрчу, и онъ ушелъ, ничего не сказавъ.
И вотъ теперь, въ этомъ неогороженномъ саду, опоясанномъ цвтущимъ дрокомъ, мн такъ-то ли захотлось остаться навсегда.
Толстая яблоня склонялась возл меня и окунала концы своихъ втвей въ воды ручья.
Ключъ бжалъ по выдолбленной колод, а излишекъ воды растекался ручейками между грядъ.
Этотъ садъ, полный цвтовъ и прозрачной воды, казался мн прекраснйшимъ въ мір и, оборачиваясь на открытый и полный солнца домъ, я все ждала, что оттуда выйдутъ какія-то необыкновенныя существа.
Этотъ приземистый и тусклый домъ казался мн таинственнымъ, изъ него слышались какіе-то внезапные и неровные шорохи, и вдругъ мн положительно-таки почудился звукъ шаговъ Анри Делуа, точь въ точь, какъ будто онъ шаркаетъ ногой о порогъ фермы Вильвьель.
Я прислушалась, точно ожидая его появленія. Но шелестъ шаговъ не возобновлялся, и я сообразила, что это дроки и деревья шумятъ, производя самые разнообразные и таинственные звуки.
Я вообразила себя молодымъ деревцомъ безъ корня, которое носится по вол втра. Свжій втерокъ, качавшій дрокъ, пролетлъ у меня надъ головой и спуталъ мн волосы, а я, въ подражаніе яблон, наклонилась и погрузила пальцы въ прозрачную воду ключа.
Новый шорохъ заставилъ меня обернуться, и я нисколько не удивилась, увидавъ Анри Делуа въ рамк двери.
Онъ былъ безъ фуражки, руки висли, какъ плети.
Онъ сдлалъ впередъ два шага, и взглядъ его ушелъ далеко въ долину.
Онъ носилъ косой проборъ, и лобъ его удлинялся къ вискамъ большими взлизинами.
Онъ долго стоялъ неподвижно, потомъ повернулся ко мн.
Насъ раздляли только два дерева, онъ ступилъ еще шагъ, взялся рукою за маленькое деревцо, а цвтущія втви точно сплелись въ букетъ надъ его головою. Свтъ былъ такъ ярокъ, что мн казалось, будто и кора на деревьяхъ сверкаетъ, и сіяетъ всякій цвтокъ, а въ глазахъ Анри Делуа свтится такая нжная кротость, что я, не стыдясь, подошла къ нему.
Онъ не тронулся съ мста, но, когда я очутилась около него, онъ сталъ бле своей блузы, и губы задрожали.
Онъ взялъ об мои руки, стиснулъ ими свои виски и сказалъ почти шепотомъ:
— Я точно слпой, который нашелъ свое украденное сокровище.
Въ эту минуту зазвонили колокола въ Сентъ-Монтань. Звуки взбгали по холму и, едва отдохнувъ надъ нами, бжали дальше, теряясь въ вышин.
Часы уходили вмст со свтомъ, стада исчезали одно за другимъ въ долин, блый паръ поднялся надъ рчкой, затмъ солнце ушло за тополевую преграду, и цвты дрока потускнли.
Анри Делуа проводилъ меня по дорог къ ферм, онъ шелъ впереди меня по узкой тропинк, и, когда мы разстались немного не доходя каштановой аллеи, я почувствовала, что люблю его больше, чмъ сестру Мари-Эме.
Домикъ на холм сдлался нашимъ пріютомъ.
Каждое воскресенье я встрчалась въ немъ съ Анри Делуа, и, какъ при Жан Красномъ, я приносила туда антидоръ, и мы со смхомъ длили его пополамъ.
Насъ охватило какое-то безуміе свободы, и мы бгали по саду и промачивали башмаки въ ручь.
Анри Делуа говорилъ:
— По воскресеньямъ мн тоже семнадцать лтъ.
Иногда мы длали большія прогулки по лсамъ, окружавшимъ холмъ.
Анри Делуа не уставалъ слушать разсказы изъ моего дтства, какъ я жила при сестр Мари-Эм. Говорили мы также и объ Эжен, котораго онъ зналъ. Онъ сказалъ, что это одинъ изъ тхъ, кого пріятно имть другомъ.
Я говорила ему также, какая я была плохая пастушка, и, думая, что онъ посмется надо мною, я ему разсказала случай съ опухшимъ бараномъ. Но онъ не смялся, а провелъ пальцемъ по лбу моему и сказалъ:
— Нужно много любви, чтобы залечить это все.

——

Однажды мы остановились возл огромнаго, необозримаго поля пшеницы. Тысячи блыхъ бабочекъ порхали надъ нивой. Анри Делуа молчалъ, а я смотрла на колосья, какъ они склоняются и вновь выпрямляются, и мн казалось, что они стремятся сорваться и улетть. Какъ будто бабочки приносили имъ крылья, чтобы летть, но, сколько ни раскачивались колосья, они не могли покинуть землю.
Я сказала это Анри Делуа, онъ долго смотрлъ на колосья, потомъ, будто про себя, сказалъ, растягивая слова:
— Вотъ такъ же и съ человкомъ: къ нему прилетаетъ милое существо, врод блой бабочки. И онъ не знаетъ, поднялась ли она изъ земли, или спустилась съ неба, онъ чувствуетъ только одно, что съ ней ему довольно было бы, чтобы жить, перелетнаго втерка и медовъ цвточныхъ. Но такъ же, какъ держится колосъ корнемъ за землю, такъ же точно какіе-то таинственные узы связываютъ его съ крпкимъ, какъ земля, долгомъ.
Мн послышалось страданіе въ его голос, а губы кривились больше обычнаго. Но тотчасъ же взглядъ его остановился на мн, и онъ сказалъ боле твердымъ голосомъ:
— Будемъ врить въ себя!

——

Прошло лто, затмъ осень. Несмотря на скверную декабрьскую погоду, мы все еще не могли ршиться покинуть домикъ на холм.
Анри Делуа приносилъ книги. Мы читали ихъ, сидя на деревянныхъ чуркахъ, въ комнат, выходившей въ садъ. Я возвращалась на ферму ночью, и Адель, которая думала, что я провожу время на танцахъ въ. деревн, всегда изумлялась моему грустному виду.
На ферм Анри Делуа бывалъ почти каждый день. Я слышала издали его приближеніе, онъ прізжалъ на неосдланной и невзнузданной блой кобыл съ тяжелымъ ходомъ, которая таскала его по пашнямъ и тропинкамъ. Это была терпливая и кроткая скотина. Ея хозяинъ, входя поздороваться съ г-жей Альфонсъ, оставлялъ ее во двор на свобод. Какъ только г. Альфонсъ слышалъ его голосъ, сейчасъ же входилъ въ бльевую.
Оба они разговаривали объ улучшеніяхъ на ферм или о знакомыхъ своихъ, но въ разговор всегда оказывалось слово или оборотъ фразы, относившіяся ко мн, словно Анри Делуа въ видимый образъ облекалъ то, что про себя думалъ.
Я часто встрчала взглядъ г. Альфонса и не всегда мн удавалось не покраснть.
Однажды посл обда г. Альфонсъ крикнулъ на встрчу Анри Делуа, входившему съ веселой улыбкой:
— А знаете, я продалъ домикъ на холм.
Мужчины взглянули другъ другу въ глаза, они оба такъ поблднли, что я испугалась, не умрутъ ли они оба на мст. Затмъ, г. Альфонсъ поднялся со стула и прислонился къ камину, а Анри Делуа усердно толкалъ дверь и никакъ не могъ ее закрыть.
Г-жа Альфонсъ опустила кружево на колни и сказала, точно заученный урокъ:
— Этотъ домъ былъ ни къ чему, я очень рада, что его продали.
Анри Делуа прислъ на столъ такъ близко отъ меня, что едва меня не коснулся. И сказалъ довольно твердымъ голосомъ:
— Мн очень жаль, что вы его продали, не предупредивъ меня,— я имлъ намреніе купить его.
Г. Альфонсъ закрутился, какъ червь. Онъ захохоталъ во все горло, но насильственно и притворно и, будто захлебываясь отъ смха, сказалъ:
— Купить, купить, да что бы вы съ нимъ стали длать?
Анри Делуа положилъ руку на спинку моего стула и сказалъ:
— Сталъ бы въ немъ жить, какъ Жанъ Красный.
Г. Альфонсъ забгалъ передъ каминомъ, лицо его сдлалось землисто-желтаго цвта, онъ держалъ руки въ карманахъ брюкъ, а ноги двигались такъ быстро, будто онъ дергалъ ихъ веревочками, зажатыми въ кулакахъ.
Затмъ онъ облокотился на столъ противъ насъ и, переводя свои сверкающіе глаза то на Анри, то на меня и подавшись всмъ корпусомъ впередъ, сказалъ:
— Ну, такъ вотъ! я его продалъ и, значитъ, все кончено!
Въ наступившей затмъ тишин слышно было только, какъ блая кобыла скребла копытомъ порогъ, будто вызывая своего хозяина.
Анри Делуа направился къ двери, но затмъ вернулся и поднялъ работу, выскользнувшую у меня изъ рукъ такъ, что я и не замтила.
Онъ поцловалъ сестру, уходя, взглянулъ на меня и сказалъ:
— До завтра.

——

На слдующій день утромъ сама г-жа Делуа вошла въ бльевую. Она бросилась прямо ко мн и давай ругать меня.
Но г. Альфонсъ однимъ рзкимъ движеніемъ заставилъ ее молчать и, обратившись ко мн, очень мягко сказалъ:
— Г-жа Альфонсъ велла вамъ передать, что она непремнно хочетъ, чтобы вы остались у нея въ услуженіи. Она только желаетъ, чтобы вы впредь бывали съ нами у обдни.
Онъ попытался улыбнуться, говоря:
— Вотъ вамъ и прогулка — покатаетесь въ экипаж.
Онъ говорилъ со мною въ первый разъ. Голосъ его мн показался глухимъ, какъ будто онъ стыдился своихъ словъ.
Не знаю, почему, но мн казалось, что ничего подобнаго г-жа Альфонсъ не говорила, что онъ просто совралъ. И, кром того, въ эту минуту онъ такъ былъ похожъ на настоятельницу, что я не смогла удержаться отъ дерзости.
Я отвтила, что не люблю здить въ экипаж, а буду продолжать ходить въ Сентъ-Монтанъ.
Онъ закусилъ нижнюю губу.
Тогда г-жа Делуа угрожающе двинулась ко мн и назвала меня нахалкой. Она безъ конца повторяла это слово, будто не могла подобрать другого.
Она выкрикивала его все громче и громче и, наконецъ, вышла совсмъ изъ себя. Блки налились кровью, и она замахнулась на меня.
Я быстро отскочила за стулъ. Г-жа Делуа какъ разъ въ него и угодила,— стулъ опрокинулся, и ей пришлось ухватиться за столъ, чтобы не упасть.
Ея сиплый крикъ приводилъ меня въ ужасъ.
Я хотла выйти изъ бльевой, но г. Альфонсъ всталъ въ дверяхъ, какъ сторожъ какой-нибудь, и я очутилась лицомъ къ лицу съ г-жей Делуа по другую сторону стола.
Она заговорила задавленнымъ голосомъ. Произносила слова, смыслъ которыхъ терялся для меня. Я только находила, что у этихъ словъ отвратительный запахъ. Они прекратились посл того, какъ она выкрикнула изо всей силы:
— Я его мать, слышите вы?
Г. Альфонсъ подошелъ ко мн и, взявъ меня за руку, сказалъ:
— Ну, послушайте.
Я вырвала у него руку и выбжала изъ дому. Послднія слова г-жи Делуа гвоздили мой мозгъ: — Я его мать, слышите вы?
О, мать моя, Мари-Эме, какъ вы были прекрасны рядомъ съ этою матерью, и какъ я любила васъ въ эту минуту! Какъ ваши лучистые глаза блистали и освщали вашъ черный нарядъ и какой чистотой дышало ваше личико въ бломъ чепц! Я такъ ясно видла васъ, будто вы и на самомъ дл стояли предо мной.

——

Съ изумленіемъ увидла я, что стою передъ домикомъ на холм, и только теперь замтила, что поднялась снжная мятель. Я вошла въ домъ, чтобы укрыться, и прошла прямо въ комнату, выходившую въ садъ.
Я пыталась собрать мысли, но он крутились въ голов, какъ снжные хлопья, которые теперь, казалось, одновременно поднимались съ земли и падали съ неба. И всякій разъ, что я длала усилія надъ мыслью, память приносила лишь обрывки хороводной псенки, которую наши двочки весело пли, когда водили танцы:
Старушка такъ скакала,
Что тутъ же умерла.
Тирели,
Скачи, скачи, старушка!
Мн было хорошо въ этомъ безмолвномъ дом.
Снгъ пересталъ идти, и деревья казались мн такими же прекрасными, какъ въ тотъ день, когда они цвли, и, вдругъ, мн ясно представилось все происшедшее. Я увидла, руку г-жи Делуа съ четыреугольными пальцами, дрожь пробжала: какая гадкая рука и какая огромная!
Потомъ встало передо мной выраженіе глазъ г. Альфонса, когда онъ взялъ меня за руку. Теперь, когда я думала объ этомъ, мн припомнился такой же взглядъ у одной двочки.
Это было однажды, когда я стащила упавшее яблоко, она кинулась ко мн, говоря:
— Дай мн половину, и я никому не скажу.
Мн было такъ противно подлиться съ нею, что я, рискуя быть замченной сестрой Мари-Эме, отнесла яблоко обратно подъ дерево.
И вотъ, пока я думала обо всемъ этомъ, меня охватило безумное желаніе увидться съ сестрой Мари-Эме. Я уже хотла отправиться къ ней немедленно, Но, въ то же время, я вспомнила, что Анри Делуа сказалъ вчера, уходя: ‘До завтра’.
Быть можетъ, онъ уже тамъ, на ферм, поджидаетъ меня и безпокоится, что со мной.
Я выбжала изъ дому.
Но, едва сдлавъ нсколько шаговъ, я увидла его на дорог.
Блая кобыла съ трудомъ пробиралась по тропинк, занесенной снгомъ.
Анри Делуа былъ безъ шапки, какъ въ первую встрчу, блузу его раздувало втромъ, и онъ держался за гриву.
Кобыла остановилась около меня.
Хозяинъ ея наклонился и схватилъ мои, протянутыя къ нему, руки.
На лиц его была такая мука, какой я никогда не видала. Я замтила также, что брови были сдвинуты, какъ у г-жи Делуа. Онъ сказалъ, слегка задохнувшись:
— Я зналъ, что найду васъ здсь.
Онъ снова открылъ ротъ, и я уже была уврена, что слова его дадутъ мн радость:
Онъ стиснулъ крпче мои руки и проговорилъ такимъ же задыхающимся голосомъ:
— Не надо меня ненавидть!
И отвернувшись отъ меня:
— Я не могу больше быть вашимъ другомъ.
Меня какъ будто кто обухомъ хватилъ по голов.
Въ ушахъ точно пилы пилили. Я видла, какъ задрожалъ Анри Делуа, и слышала еще, какъ онъ сказалъ:
— Ой, какъ мн холодно!
Затмъ я больше уже не чувствовала теплоты его рукъ на своихъ, а, когда я поняла, наконецъ, что я одна на дорог, не видно уже было ничего, кром срой массы, безшумно удалявшейся по снжной тропинк.

——

Я медленно спустилась по противоположному склону холма.
Долго шла по снгу, хруствшему у меня подъ ногами. Сдлала уже полдороги, когда какой-то крестьянинъ предложилъ подвезти меня. Онъ тоже халъ въ городъ, и вскор я очутилась передъ пріютомъ.
Я позвонила, и привратница сейчасъ же выглянула въ форточку.
Я узнала ее. Все та же была, попрежнему,— Прекрасный Глазокъ.
Мы ее такъ прозвали, потому что у нея было огромное бльмо на глазу. Она меня также узнала и открыла калитку. Впустивъ меня, но не закрывая за мною двери, она сказала:
— Сестры Мари-Эме здсь больше нтъ.
Я ничего не отвчала: тогда она повторила:
— Сестры Мари-Эме здсь больше нтъ.
Я прекрасно слышала, но какъ-то не отдавала себ въ томъ отчета, совершенно какъ это бываетъ во сн, когда случаются самыя необычайныя вещи и этому не придаешь никакого значенія.
Я взглянула на ея блый глазъ и сказала только:
— Я вернулась.
Она закрыла за мною дверь и, оставивъ меня стоять подъ навсомъ, пошла доложить обо мн настоятельниц.
Вернувшись, она сказала, что настоятельница желаетъ, прежде чмъ меня принять, переговорить съ сестрой Дезире-Дезанжъ.
Когда позвонили, Прекрасный Глазокъ поднялась и знакомъ велла идти за собою.
Опять пошелъ снгъ.
У настоятельницы было почти совершенію темно.
Сперва я видла только пылающій со свистомъ огонь въ камин. Голосъ заставилъ меня всмотрться. Настоятельница сказала:
— Итакъ, вы вернулись.
Я старалась собрать мысли,— вдь, я не знала хорошенько, вернулась ли я. Она заговорила опять:
— Сестры Мари-Эме здсь нтъ.
Мн казалось, что это продолженіе какого то тяжелаго сна, и я кашлянула, чтобы проснуться, потомъ взглянула на огонь, стараясь понять, почему онъ такъ свиститъ. Настоятельница заговорила снова:
— Вы что, больны?
Я отвчала:
— Нтъ.
Тепло оживило меня, мн стало лучше.
Я сообразила, наконецъ, что вернулась и нахожусь передъ настоятельницей. Встртивъ ея пристальный взглядъ, я все вспомнила.
Она сказала съ насмшкой:
— Вы мало измнились, сколько же вамъ лтъ?
Я отвтила, что восемнадцать.
— Ну, такъ вы не очень то выросли оттого, что побывали въ мір.
Она облокотилась на столъ и спросила, зачмъ я вернулась.
Я хотла было сказать, чтобы видть сестру Мари-Эме, но мн страшно стало услышать еще разъ, что ея здсь нтъ, и я молчала.
Она вынула изъ ящика письмо и, прикрывъ его рукой, проговорила скучающимъ тономъ человка, къ которому лзутъ съ пустяками:
— Изъ этого письма я уже знаю, что изъ васъ вышла двушка заносчивая и наглая.
Усталымъ движеніемъ отодвинувъ письмо и протяжно вздохнувъ, она сказала:
— Вы будете служить при кухн, пока не найдется для васъ другое мсто.
Огонь все свистлъ. Я все смотрла на него и никакъ не могла разобрать, которое изъ трехъ полньевъ такъ свиститъ.
Настоятельница повысила свой монотонный голосъ, чтобы привлечь мое вниманіе. Она предупредила меня, что сестра Дезире-Дезанжъ будетъ строго слдить за мною, и что мн воспрещается разговаривать съ моими прежними товарками.
Она указала мн дверь, и я вышла подъ снгъ.
Тамъ вдали, по другую сторону аллеи, была кухня. Сестра Дезире-Дезанжъ, длинная и прямая, ожидала меня у дверей. Мн были видны только ея чепецъ и черное платье, и она мн показалась старой и сухой.
Мн пришло въ голову убжать, вдь только добжать до двери,— сказать Прекрасному Глазку, что я просто приходила въ гости, она меня выпуститъ — вотъ и все.
Но вмсто того, чтобы итти по направленію къ двери, я отправилась къ строеніямъ, гд протекло мое дтство
Я и сама не знала, зачмъ туда иду. Но не могла не итти. Я чувствовала страшную усталость, и мн хотлось растянуться и заснуть — надолго заснуть.
Старая скамья была все тамъ же, смахнувъ рукою покрывавшій ее снгъ, я сла и прислонилась къ лип, какъ это длывалъ священникъ.
Я ждала чего-то, а чего — и сама не знала. Смотрла на окно сестры Мари-Эме.
Ыа немъ ужъ не было красивыхъ занавсокъ изъ вышитой кисеи, но, какъ бы оно ни походило на вс прочія, для меня оно было совсмъ особеннымъ, и если толстыя каленкоровыя занавски не безобразили другихъ оконъ, то ея окно было, съ ними, будто лицо съ закрытыми глазами.
Ночь уже опускалась на аллеи, и. въ комнатахъ зажигались огни.
Я хотла встать со скамьи, я думала: ‘Прекрасный Глазокъ откроетъ мн дверь’.
Но тло мое ныло, какъ будто кто размозжилъ его, и мн казалось, что широкія и жесткія руки тяжело гнетутъ мою голову, и все т же слова возвращались, будто я произносила ихъ вслухъ: ‘Прекрасный Глазокъ откроетъ мн дверь’.
Но вотъ вдругъ голосъ, полный состраданія, послышался возл меня:
— Пожалуйста, Мари-Клеръ, не сидите такъ на снгу.
Я подняла голову: передо мной стояла совсмъ молоденькая монахиня съ такимъ прекраснымъ лицомъ, что я даже не помню, видала ли когда подобное.
Она наклонилась, чтобы помочь мн подняться, и, такъ какъ я едва держалась на ногахъ, она взяла, меня подъ руку, говоря:
— Обопритесь на меня.
Я сейчасъ же замтила, что она ведетъ меня къ кухн, стеклянная дверь которой была ярко освщена.
Я больше ни о чемъ не думала. Мелкій и острый снгъ кололъ мн лицо, и я чувствовала его жгучіе обжоги на вкахъ. Войдя въ кухню, я узнала двухъ двушекъ, стоявшихъ передъ большой квадратной печью.
Это были Вероника-Кривляка и Толстая Мелани, мн даже послышался голосъ сестры Мари-Эме, какъ она бывало звала ихъ.
Изъ нихъ Толстая Мелани, одна, сдлала мн дружескій знакъ, когда я проходила, и мы съ молодой сестрой вошли въ комнату, освщенную ночникомъ.
Комната эта раздлена была пополамъ большою блою занавскою.
Молодая сестра усадила меня на стулъ, который она взяла изъ-за занавски, и, молча, вышла.
Черезъ минуту вошли Толстая Мелани и Вероника-Кривляка, они принесли блье на маленькую желзную кровать, около которой я сидла.
Когда он сдлали постель, Вероника, избгавшая смотрть на меня, повернулась ко мн и сказала, что она никогда бы не подумала, что я могу вернуться. Она говорила съ презрніемъ, будто упрекая меня въ чемъ то позорномъ.
Толстая Мелани сложила руки подъ подбородкомъ. Она такъ же наклоняла голову на бокъ, какъ длала это въ дтств. Она мн ласково улыбнулась и сказала:
— Я очень рада, что тебя приставили къ кухн.
Потомъ взбила слегка постель:
— Ты на моемъ мст, я прежде тутъ спала.
И, показавъ пальцемъ на занавсъ, прибавила тихо:
— Сестра Дезире-Дезанжъ спитъ тамъ.
Когда он вышли и закрыли за собою дверь, я подошла къ желзной кровати.
Этотъ блый занавсъ смущалъ меня. Мн чудились какія-то движущіяся тни въ складкахъ его, не освщенныхъ ночникомъ.
Вниманіе мое было отвлечено обденнымъ колоколомъ. Я узнала его звукъ и, противъ воли, считала удары.
Затмъ настала тишина, и молодая сестра снова вошла въ комнату. Она принесла мн чашку дымящагося бульона.
Отдернувъ занавсъ на желзномъ прут, она почти съ тмъ же жестомъ, какъ Мелани, сказала:
— Вотъ ваша комната, а вотъ моя.
Я какъ то успокоилась, увидавъ, что у нея такая же маленькая желзная кровать. Я начала думать, что это сестра Дезире-Дезанжъ, но не смла этому поврить и спросила ее.
Она кивнула головой и, пододвинувъ свой стулъ къ моему такъ, что все лицо ея было освщено, сказала:
— Можно подумать, что вы меня не узнаете!
Я смотрла на нее, не отвчая.
Нтъ, я положительно ее не узнавала: я даже была уврена, что никогда ее не видала, потому что, казалось мн, разъ увидвъ ея черты, немыслимо забыть ихъ.
Она сдлала смшную гримаску и сказала:
— Вижу ужъ, вижу, что вы совсмъ забыли бдную Дезире Жоли.
Дезире Жоли?… ахъ, разв я могла ее забыть! это была молоденькая послушница, съ личикомъ боле розовымъ, чмъ самыя розы, у нея была тоненькая талія, и она была хохотушка и очень ласковая. Она такъ высоко прыгала, когда водила танцы съ нами, что сестра Мари-Эме часто ей говорила:
— Ну, не такъ же высоко, Жоли, колнки видно!
А теперь, сколько я ни вглядывалась въ сестру Дезире-Дезанжъ, никакъ не могла найти ни малйшаго сходства. Она сказала:
— Да, монашеское платье очень мняетъ.
Она быстрымъ движеніемъ завернула рукава и съ прежней гримаской сказала:
— Забудьте, что я сестра Дезире-Дезанжъ, и помните, что Дезире Жоли очень любила васъ прежде.
И съ еще большей живостью:
— А я васъ сейчасъ же узнала. У васъ все то же дтское лицо.
Когда я ей сказала, что воображала сестру Дезире-Дезанжъ старой и злющей, она отвтила:
— Мы об ошиблись: мн васъ представляли гордой и заносчивой. Но когда я увидла, какъ вы плачете на снгу, я ршила, что вы прежде всего несчастны, и пришла къ вамъ.
Она помогла мн улечься, задернула занавсъ, и я тотчасъ же уснула.
Но это былъ тяжелый сонъ. Я ежеминутно просыпалась, у меня точно камень лежалъ на груди, и, когда мн удавалось сбросить его, онъ разбивался на нсколько кусковъ, они сыпались снова на меня и ломали мн тло на части.
Потомъ мн снилось, будто я иду по дорог, усыпанной острыми камнями. Я шла съ огромнымъ трудомъ, а по сторонамъ были поля, виноградники, дома.
Дома вс были покрыты снгомъ, но, въ то же время, яркое солнце освщало деревья, нагруженныя плодами.
Я сходила съ дороги въ поле, останавливалась у всякаго дерева, пробовала плоды, но вс они были такъ горьки, что я ихъ отбрасывала съ отвращеніемъ.
Я пыталась войти въ какой-нибудь изъ домовъ, покрытыхъ снгомъ, по ни въ одномъ не было двери. Я вернулась на дорогу, но камни сгрудились вокругъ меня въ такомъ количеств, что я не могла двинуться. Принялась звать на помощь, кричала изо всхъ силъ, никто не слышитъ. И, почувствовавъ, что меня засыпаетъ груда камней, я сдлала усиліе, чтобы освободиться, настолько рзкое, что проснулась.
Съ минуту еще я думала, что сонъ продолжается, потолокъ показался мн вышины невроятной. Желзный прутъ, поддерживавшій занавсъ, блестлъ мстами, а буксовая вточка, укрпленная на стнк, бросала тнь на Мадонну, простиравшую изъ угла ко мн руки.
Но вотъ заплъ птухъ. Проплъ нсколько разъ, будто желая заглушить свой первый крикъ, короткій и тоскливый.
Ночникъ затрещалъ. Онъ долго шиплъ, прежде чмъ погаснуть. И, когда все въ комнат почернло, я услышала тихое и ровное дыханіе Дезире-Дезанжъ.

——

Я встала задолго до свта и принялась за свое кухонное ремесло.
Мелани показала мн, какъ поднимать огромные котлы.
Для этого требовалось ловкости не мене, чмъ силы. У меня ушло по крайней мр съ недлю на то, чтобы только научиться сдвигать ихъ съ мста.
Та же Мелани научила меня звонить въ тяжелый колоколъ на вставанье: она показала мн, какъ надо выгибать спину, чтобы дергать веревку. Я быстро усвоила, какъ получать правильный звукъ, и всякое утро, и въ дождь, и въ холодъ, звонила, съ большимъ удовольствіемъ.
У колокола былъ чистый звукъ, то нароставшій, то слабвшій, глядя по втру, и я не могла его достаточно наслушаться.
Случались дни, когда я звонила такъ долго, что сестра Дезире-Дезанжъ открывала окошко и говорила съ умоляющей миной:
— Будетъ! Будетъ!
Съ тхъ поръ, что я была на кухн, Вероника-Кривляка, когда ей приходилось что-нибудь сказать мн, умышленно смотрла въ сторону, а если я спрашивала у нея, куда поставить какую-нибудь вещь, то она указывала жестомъ.
Сестра Дезире-Дезанжъ слдила за ней глазами, и въ углу рта у нея появлялась гримаска.
Въ ней не было прежней рзвости, но она все же была веселая и насмшница.
По вечерамъ мы сидли въ нашей комнат. Она смшила меня своими забавными замчаніями насчетъ происшествій истекшаго дня.
Случалось, что мой смхъ переходилъ въ горестное рыданіе, тогда она складывала руки, какъ святая, и говорила, воздвъ глаза:
— О, какъ бы я хотла, чтобы вы больше не горевали.
Она становилась на колни и молилась, и зачастую я засыпала, прежде чмъ она встанетъ.
Кухонная работа была тяжела для меня. Я помогала Мелани чистить котлы и мыть полы.
Но она исполняла большую часть работы, сильная, какъ мужчина, она всегда была готова оказать услугу. Какъ только она видла, что я устала, сейчасъ же силою усаживала меня на стулъ и говорила съ ласковой строгостью:
— Передохни.
Съ первыхъ же дней моего возвращенія, она напомнила мн, какъ ей трудно было учить катехизисъ. Она не забыла, что я, въ теченіе цлой зимы, помогала ей во время рекреацій заучивать его наизусть. И теперь она радовалась возможности дать мн немножко передохнуть.
На обязанности Вероники лежало приготовленіе овощей и пріемка мяса.
Она стояла, по обыкновенію, надменная и вытянувшись, точно аршинъ проглотила, возл всовъ, на которые молодцы изъ мясной складывали мясо.
Она часто бранилась съ ними, вчно находя, что куски нарзаны то слишкомъ крупно, то слишкомъ мелко.
Молодцы начали ей грубить, и сестра Дезире-Дезанжъ назначила на пріемъ мяса — вмсто нея — меня.
Она, все-таки, пришла на слдующій день къ всамъ, но я уже была тамъ съ сестрой Дезире-Дезанжъ, которая объясняла мн, какъ надо вшать.

——

Однажды одинъ изъ мясниковъ вскрикнулъ и назвалъ меня по имени. Сестра Дезире-Дезанжъ подошла, а я глядла въ изумленіи: это былъ новый, по я его быстро узнала. То былъ старшій сынъ Жана Краснаго. Онъ радостно подошелъ ко мн и разсказалъ сейчасъ же о родителяхъ своихъ, которые, наконецъ, хорошо устроились въ замк Потеряннаго Брода. Такъ какъ онъ не любилъ полевыхъ работъ, то и предпочелъ поступить въ городъ къ мяснику.
Спохватившись, онъ началъ пояснять мн, что Потерянный Бродъ находится недалеко отъ Вильвьель и спросилъ меня, знаю ли я это мсто, я кивнула, утвердительно.
Тогда онъ продолжалъ разсказывать о томъ, что родители его устроились тамъ нсколько мсяцевъ тому назадъ, что на прошлой недл тамъ былъ большой праздникъ по случаю свадьбы г. Анри Делуа.
Я услышала еще нсколько словъ, но уже не понимая ихъ, затмъ яркій свтъ на кухн смнился полною тьмою, и я почувствовала, что полъ углубляется и увлекаетъ меня въ какую-то бездонную пропасть.
Я чувствовала также, что сестра Дезире-Дезанжъ помогаетъ мн, но какой-то зврь уже вцпился въ грудь мою. Онъ испускалъ рычаніе, которое мн было больно слышать Это было какое-то ужасное рычаніе, прерывавшееся все на той же нот. Потомъ вернулся свтъ, и я увидла надъ собою лица сестры Дезире-Дезанжъ и Мелани. Об он улыбались одинаковою улыбкою, и широкое лицо Мелани было очень похоже на тонкое и блдное личико сестры Дезире-Дезанжъ.
Я приподнялась на кровати, пораженная, что лежу на ней днемъ, но не встала. Вернулось воспоминаніе о мальчик Жана Краснаго, и я долгіе часы старалась избыть боль мою.
Когда сестра Дезире-Дезанжъ вошла вечеромъ въ комнату, она присла у моей кровати. Она опять сложила руки, какъ святая, и сказала:
— Разскажите мн ваше горе.
Я начала разсказывать, и мн казалось, что каждое произнесенное мною слово уноситъ часть моего страданія. Когда я разсказала все, сестра Дезире-Дезанжъ сходила за Подражаніемъ исусу Христу и принялась читать его вслухъ.
Она читала съ нжностью и покорностью, а нкоторыя слова растягивала, какъ замирающую жалобу.
Въ слдующіе дни я увидла снова мальчика Жана Краснаго, онъ опять заговорилъ о Потерянномъ Брод, и, пока онъ разсказывалъ о томъ, какъ довольны его родители, какъ добръ къ нимъ хозяинъ, я видла снова домикъ на холм и цвтущій садъ и ключъ, бжавшій вплоть до рченки, скрытой за дроками.
Я часто разсказывала сестр Дезире-Дезанжъ обо всемъ этомъ, а она внимательно слушала. Она знала вс окрестности и малйшіе уголки, и однажды, когда она задумалась, а я ее спросила, о чемъ, она отвчала, глядя вдаль:
— Лто кончается, я думаю, что деревья въ саду полны плодами.

——

Въ сентябр мсяц у настоятельницы перебывало много монахинь.
Прекрасный Глазокъ возвщала объ ихъ приход ударомъ въ колоколъ. При каждомъ звон, вероника выходила посмотрть, кто пришелъ, и для тхъ, кого она узнавала, у нея всегда была въ запас непріятность.
Однажды, уже къ вечеру, раздался опять звонъ, Вероника, стоя на порог, закричала:
— Вотъ ужъ эту то никто не ждалъ.
И, просунувъ голову въ кухню, сказала:
— Это сестра Мари-Эме.
Большая суповая ложка выскользнула у меня изъ рукъ и потонула съ котл.
Я кинулась къ двери, оттолкнувъ Веронику, которая не хотла меня пропустить.
Мелани побжала за мной, чтобъ удержать меня:
— Вернись,— говорила она,— настоятельница увидитъ.
Но я уже была около сестры Мари-Эме. Я бросилась ей на шею съ такою силою, что мы чуть не упали об вмст.
Она крпко обняла меня. Она вся дрожала и какъ будто себя не помнила,
Взявъ мою голову, она исцловала все мое лицо, какъ малому ребенку.
Чепецъ шуршалъ, какъ бумага, а широкіе рукава откидывались до локтей.
Мелани была права: настоятельница увидла, она вышла изъ часовни и направилась въ аллею, гд мы стояли.
Сестра Мари-Эме замтила ее, она перестала цловать меня и положила мн руку на плечо, а я быстро охватила ее за талію, боясь, чтобы она не отослала меня.
Вмст смотрли мы, какъ подходила настоятельница. Она прошла мимо насъ, не поднимая глазъ и какъ будто не видя степеннаго поклона сестры Мари-Эме.
Какъ только она прошла, я потащила сестру Мари-Эме на старую скамью. Она колебалась и, прежде чмъ ссть, сказала:
— Можно подумать, что старыя вещи насъ ожидали.
Она сла, не прислонясь къ лип, а я стала на колни въ трав у ея ногъ.
Глаза ея уже не были лучистыми, краски въ нихъ будто смшались, а тонкое личико уменьшилось и втянулось вглубь чепца. Нагрудникъ лежалъ плоско на груди, а на рукахъ виднлись синія жилки.
Она едва подняла глаза на свое, окно, оглядла липовыя аллеи, квадратный дворъ, и, когда взглядъ ея остановился на дом настоятельницы, она проронила, шепотомъ, слова:
— Надо прощать другимъ, если хочешь, чтобы теб простили!
Она взглянула на меня и сказала:
— А глазки у тебя печальные.
Она провела ладонями по моимъ глазамъ, точно желая стереть съ нихъ что-то ей непріятное, и, закрывъ ихъ, сказала тмъ же шопотомъ:
— Столько страданій проходитъ надъ нашими головами!
Она отняла свои руки и, сплетая ихъ съ моими, не отводя глазъ отъ меня, заговорила съ мольбой:
— Милое дитя мое, послушай меня: не или никогда въ монахини!
Съ глубокимъ вздохомъ сожалнія, она продолжала:
— Наша черная съ блымъ одежда возвщаетъ остальнымъ о нашей сил и просвтлніи, и вотъ предъ нами льются слезы и отъ насъ ждутъ утшенія въ страданіяхъ, тогда какъ никто не тревожится нашими страданіями, у насъ какъ будто нтъ лица.
Потомъ она заговорила о будущемъ:
— Я иду туда, куда идутъ миссіонеры. Я буду жить тамъ, въ дом, полномъ ужаса, у меня вчно будетъ передъ глазами безобразіе и разложеніе!
Я слушала ея глубокій голосъ, въ немъ было что-то пылкое, какъ будто она ршила взять на себя вс страданія міра.
Она отпустила мои руки. Провела рукой по моимъ щекамъ и сказала нжнымъ голосомъ:
— Чистота твоего лица запечатлется въ моей памяти.
И, глядя поверхъ моей головы, прибавила:
— Богомъ дана намъ память, и никто не властенъ отнять ее у насъ.
Она поднялась со скамьи, я проводила ее до выхода, и, когда Прекрасный Глазокъ закрыла за ней тяжелую дверь, я долго слушала этотъ звукъ — глухой и протяжный.
Въ тотъ вечеръ сестра Дезире-Дезанжъ позже пришла въ свою комнату. Она присутствовала при особыхъ молитвахъ по случаю отъзда сестры Мари-Эме, отправлявшейся ходить за прокаженными.

——

Снова пришла зима.
Сестра Дезире-Дезанжъ вскор замтила мою любовь къ чтенію и приносила мн одну за другою книги изъ библіотеки сестеръ.
Большею частью это были дтскія книги, и я читала ихъ, переворачивая сразу по нсколько страницъ. Я предпочитала путешествія и читала по ночамъ съ ночникомъ.
Сестра Дезире-Дезанжъ, просыпаясь, бранила меня, но, едва она засыпала, я снова принималась за книгу.
Мало-по-малу мы сошлись въ нжной дружб, блый занавсъ не раздлялъ больше нашихъ кроватей по ночамъ, мы перестали стсняться другъ друга, и даже мысли стали общими.
Она была неистощимо весела,
Единственное, чмъ она тяготилась въ жизни, это платьемъ монахини. Она находила его тяжелымъ и неудобнымъ и говорила съ усталымъ видомъ:
— Когда я одваюсь, мн всегда кажется, что я вхожу въ домъ, въ которомъ всегда черно.
Вечеромъ она быстро раздвалась и была счастлива походить по комнат въ ночномъ туалет.
И говорила со своей гримаской:
— Теперь то я привыкла, а первое время чепецъ царапалъ мн щеки, а платье оттягивало плечи.
Весною она начала кашлять.
У нея былъ сухой и не очень частый кашель.
Ея длинное и тонкое тло сдлалось еще боле хрупкимъ. Она была попрежнему весела и только жаловалась, что платье становится все тяжеле и тяжеле.

——

Въ одну изъ майскихъ ночей она не переставала ворочаться и бредить.
Я читала всю ночь и спохватилась, когда уже стало свтать. Потушивъ ночникъ, я пыталась уснуть немножко.
Только что задремала, и слышу, какъ сестра Дезире-Дезанжъ говоритъ:
— Откройте окно, оно придетъ сегодня!
Я думала, что она еще бродитъ, но она заговорила снова яснымъ голосомъ:
— Открите окно, пусть оно войдетъ!
Я приподнялась, чтобы посмотрть, спитъ ли она, но увидла, что она сидитъ на кровати. Отбросивъ одяло, она развязывала шнурки своего ночного чепца. Сняла, отбросила его въ ноги, тряхнула головой, такъ что ея короткія кудри закрыли весь лобъ, и тогда я узнала Дезире Жоли.
Я встала, струхнувъ немножко, а она все повторяла:
— Откройте окно, пускай оно войдетъ!
Я распахнула окно и, повернувшись, увидла, что сестра Дезире-Дезанжъ протягиваетъ руки къ восходящему солнцу и говоритъ внезапно ослабвшимъ голосомъ:
— Я сняла платье, я больше не могла.
Она спокойно легла, и лицо ея сдлалось неподвижно.
Задерживая дыханіе, я все прислушивалась, дышетъ ли сна, потомъ сама задышала глубоко, будто надясь перелить въ нее мое дыханіе.
Но взглянувъ поближе, я поняла, что послдній вздохъ уже отлетлъ. Широко раскрытые глаза ея, казалось, встрчали солнечный лучъ, стремившійся къ нимъ, какъ длинная стрла,
Ласточки летали взадъ и впередъ передъ окномъ, галдя, какъ дти, а въ ушахъ у меня былъ какой-то, никогда мною не слыханный, шумъ.
Я подняла глаза къ окнамъ дортуаровъ, въ надежд, что кто-нибудь услышитъ, что я сейчасъ вотъ скажу.
Но я увидала только циферблатъ большихъ часовъ, который, казалось, заглядывалъ въ комнату поверхъ липъ. Онъ показывалъ пять часовъ, тогда я покрыла сестру Дезире-Дезанжъ одяломъ и вышла звонить.
Звонила долго, звуки уходили далеко, далеко. Они уходили туда, куда ушла сестра Дезире-Дезанжъ.
Я звонила, потому что мн казалось, что колоколъ возвститъ всему міру, что сестра Дезире-Дезанжъ умерла.
Я звонила еще и въ надежд, что она выставитъ свое прекрасное личико въ окошко и скажетъ:
— Будетъ! будетъ!
Мелани вырвала, у меня изъ рукъ веревку. Кокололъ, размахнувшись, упалъ криво, и звукъ вышелъ жалобный.
Мелани сказала:
— Ты съ ума сошла, звонишь вотъ ужъ больше четверти часа!
Я отвчала:
— Сестра Дезире-Дезанжъ умерла,
Вероника вошла съ нами въ комнату, она замтила, что блый занавсъ не раздляетъ нашихъ кроватей, и съ презрніемъ заявила, что неприлично монахин открывать свои волосы.
Мелани вытирала слезу за слезой, катившіяся у нея по щекамъ. Голова ея склонилась еще боле на бокъ, и она сказала мн потихоньку:
— Она еще красиве, чмъ была.
Солнце освщало кровать и совершенно залило покойницу свтомъ.
Я пробыла весь день возл нея.
Нсколько монахинь пришли взглянуть на нее. Одна изъ нихъ прикрыла, ей лицо платкомъ, по, какъ только она. вышла, я сняла его прочь.
Мелани пришла сидть вмст со мною ночь. Заперевъ окно, она зажгла большую лампу, чтобы,— сказала она,— сестра Дезире-Дезанжъ не смотрла снова въ черное.

——

Черезъ недлю Прекрасный Глазокъ вошла въ кухню. Она велла мн собраться къ отъзду въ тотъ же день. Она держала, два золотыхъ и, положивъ ихъ на уголъ плиты и указывая на нихъ пальцемъ, сказала:
— Наша мать-настоятельница даетъ вамъ сорокъ франковъ.
Я не хотла узжать, не простившись съ Колетъ и Измери, которыхъ видла часто по ту сторону лужайки.
Но Мелани увряла меня, что он презираютъ меня.
Колетъ не понимала, какъ это я до сихъ поръ не замужемъ, а Измери не могла мн простить мою любовь къ сестр Мари-Эме.
Мелани проводила меня до двери.
Проходя мимо старой скамьи, я увидла, что ножка у нея подломилась, и, съ одного бока, она свернулась въ траву.
У воротъ я увидла женщину съ жесткими глазами. Она сказала мн строго:
— Я твоя сестра.
Я ее не узнала.
Двнадцать лтъ мы не видались.
Выйдя за дверь, она придержала меня за руку и голосомъ, такимъ же жесткимъ, какъ и глаза ея, спросила, сколько у меня денегъ.
Я показала ей дв золотыя монеты, которыя получила.
— Въ такомъ случа, — сказала она, — теб лучше остаться въ город, здсь ты скоре найдешь мсто.
И, зашагавъ впередъ, она сообщила мн, что вышла замужъ за землевладльца изъ окрестности, и что ей совсмъ не до меня.
Мы дошли до желзной дороги.
Она потащила меня за собой, заставивъ донести ей пакеты, затмъ простилась со мной, когда поздъ двинулся, а я осталась и смотрла, какъ онъ уходилъ.
Почти тотчасъ же пришелъ другой поздъ. Кондуктора бгали по платформ и кричали:
— Кто детъ въ Парижъ, на мста!
Въ ту же минуту мн представился Парижъ, съ высокими, похожими на дворцы домами, крыши которыхъ были такъ высоки, что просто терялись въ облакахъ.
Молодой кондукторъ задлъ меня, онъ остановился передо мною и спросилъ:
— Вы въ Парижъ, барышня?
Я отвчала, слегка запнувшись:
— Да, но у меня нтъ билета.
Онъ протянулъ руку:
— Давайте, я вамъ возьму.
Я дала ему одинъ изъ золотыхъ, и онъ побжалъ.
Я засунула въ карманъ, какъ попало, билетъ и нсколько су сдачи, которые онъ мн принесъ, въ его сопровожденіи перешла рельсы и быстро вскочила въ вагонъ.
Молодой кондукторъ постоялъ съ минуту передъ дверцей, потомъ пошелъ прочь, оборачиваясь. У него были, какъ у Анри Делуа, кроткіе глаза и серьезный видъ.
Поздъ засвисталъ въ первый разъ, будто предостерегая меня, а когда онъ помчалъ меня, второй свистокъ его былъ, какъ жалобный крикъ.

Переводъ И. Р.

‘Современникъ’, Кн. I—III, 1911

Оду Маргарита
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мари-Клэр, Оду Маргарита, Год: 1910
  2. Айвенго, Скотт Вальтер, Год: 1819
  3. Закон и жена, Коллинз Уилки, Год: 1875
  4. Повесть о двух городах, Диккенс Чарльз, Год: 1859
  5. Бежавший нотариус, Шаветт Эжен, Год: 1881
  6. Холодный дом, Диккенс Чарльз, Год: 1853
  7. Охотники за долларами, Ликок Стивен, Год: 1914
  8. Контрапункт, Хаксли Олдос, Год: 1928
Электронная библиотека