МАРГАРИТА КОНЬИ,
ЛЮБОВНИЦА ЛОРДА БАЙРОНА а).
МАРГАРИТА КОНЬИ,
ЛЮБОВНИЦА ЛОРДА БАЙРОНА а).
B. M — чь.
‘Телескопъ’, No 8, 1832
Маргарита Коньи, любовница лорда Байрона, Байрон Джордж Гордон, Год: 1832
Время на прочтение: 8 минут(ы)
(а) Изъ Memoirs of Lord Byron, publiched by Thomas Moor. Эта книга переводится на Русскій языкъ. Первый и второй томы уже окончаны и скоро поступятъ въ печать.
Ты желаешь знать исторію Маргариты Коньи (Cogni) — пишетъ Лордъ Байронъ въ письм къ одному изъ своихъ пріятелей — я разкажу ее, хотя она, можетъ быть, довольно длинна.
Лице Маргариты представляетъ прекрасный отпечатокъ физіономіи древнихъ Венеціанъ. Хотя талія ея немного высока, однакожъ тмъ не мене прекрасна и въ совершенной Гармоніи съ ея національнымъ костюмомъ.
Въ одинъ лтній вечеръ, въ 1817 году, я и Г***, прогуливаясь вмст по берегу Бренты, замтили въ толп простаго народа двухъ двушекъ, прелестне коихъ мы, можетъ быть, въ жизнь нашу не видывали. Около того времени, страну сію постигло великое бдствіе, при чемъ я оказалъ нкоторыя пособія. Въ Венеціи можно небольшими пожертвованіями приобрсти славу великодушнаго человка: и мою щедрость вроятно превозносили потому, что я Англичанинъ. Я не знаю, замтили ли сіи двушки, что мы смотрли на нихъ, только одна изъ нихъ закричала мн по Венеціянски: ‘Для чего вы, помогая другимъ, не подумаете объ насъ?’ Я обратился къ ней и сказалъ: ‘Cara, tu sei troppo bella e giovane per aver bisogna dell’ soccorso mio.’ — ‘Еслибъ вы видли домъ мой и мой хлбъ, то не сказали бы этого, возразила она.’ Все это было шутя, и я, посл этого разговора, нсколько дней не видалъ ее.
Спустя нсколько вечеровъ посл того, мы снова встртили этихъ двухъ двушекъ, которыя обратились къ намъ гораздо серьозне, подтверждая истину прежнихъ словъ своихъ. Он были двоюродныя сестры между собою, Маргарита была за мужемъ, а другая нтъ. Все еще сомнваясь въ справедливости словъ ихъ, я далъ совершенно другой оборотъ Длу и назначилъ имъ свиданіе на завтрашній вечеръ.
Однимъ словомъ, въ короткое время мы уладили дла наши, и долго она одна сохраняла надо мною власть, которая часто была у ней оспориваема, но никогда не была похищена.
Могущество ея надо мною происходило боле отъ причинъ физическихъ: темные волосы, высокій ростъ, Венеціанская голова, прекрасные черные глаза и — двадцать два года!.. Притомъ же она была Венеціанка во всемъ смысл этого слова: языкъ, мысли, обращеніе — все. Будучи въ высшей степени простодушна и весела, она не умла ни писать, ни читать и слдственно не могла докучать мн своими письмами, и только два раза, когда я, по болзни моей, не могъ видться съ нею, она наняла публичнаго писца за 12 копекъ написать ко мн посланіе. Съ другой стороны она была немного дика и самовластна (prepotente). Привыкши сама себ пролагать дорогу, когда ей было нужно, она не различала ни времени, ни мста, ни лицъ и, встртивъ на пути какую нибудь женщину, сбивала ее съ ногъ кулачными ударами.
Прежде наiего знакомства я имлъ связи (relazione) съ Синьорою которая была такъ безразсудна, что однажды вечеромъ, въ Dolo, въ сопровожденіи своихъ приятельницъ стала грозить Маргарит, ибо старухи, жившія въ Villegiatura, узнали по ржанію моей лошади, что я здилъ поздно ночью для свиданія съ Маргаритой. Маргарита, откинувъ назадъ свой вуаль (fazziolo), отвчала самымъ чистымъ Венеціанскимъ языкомъ: ‘ты не жена его и я не жена его, ты его donna и я также его donna, твой мужъ becco и мой также becco. Да и чмъ ты попрекаешь мн? Разв я виновата, что онъ любитъ меня боле, нежели тебя? Если ты хочешь беречь его только для себя, то пришей его къ своему платью, но не думай, что я не посмю отвчать теб, отъ того что ты богаче меня.’ Произнесши этотъ прекрасный образецъ краснорчія, (который я записалъ такъ, какъ онъ былъ пересказанъ мн однимъ изъ слышавшихъ), она пошла своею дорогою, оставивъ Синьору*** и толпу любопытныхъ звакъ на досуг разсуждать объ этомъ разговор.
Когда я возвратился на зиму въ Венецію, то она послдовала за мною, и зная, что я люблю ее’ очень часто извщала меня. Но ея самолюбіе было необузданно. Въ Cavalchina (маскерадъ въ послднюю ночь карнавала, куда всякой иметъ входъ), она сорвала маску съ Гжи Контарини, дамы благороднаго произхожденія и съ хорошимъ поведеніемъ, единственно потому, что я подалъ ей руку. Можешь представить, какой позоръ: но это еще самая малйшая изъ ея глупостей!
Наконецъ она поссорилась съ своимъ мужемъ и въ одинъ прекрасный вечеръ ушла отъ него ко мн. Я говорилъ ей, что это не пройдетъ даромъ, но она отвчала, что лучше согласится валяться на улиц, нежели идти къ нему, потому что онъ билъ ее, проматывалъ ея деньги и пренебрегалъ ею самымъ постыднымъ образомъ. По причин полночи я позволилъ ей остаться у меня, но на другое утро не было средствъ выжить ее изъ дому. Мужъ ея прибжалъ ко мн, началъ сердиться, кричать, плакать, умолять, чтобы она возвратилась домой. ‘Нтъ, никакъ!’— Тогда онъ прибгнулъ къ полиціи, которая обратилась ко мн, Я сказалъ имъ, чтобъ они взяли ее отъ меня, что-я вовсе не имю въ ней нужды, что она пришла ко мн сама, и я не могъ выбросить ее за окно, но что въ ихъ вол — проводить ее этою дорогою, или въ дверь, какъ имъ заблагоразсудится, Она пошла жаловаться къ коммиссару, но ее принудили возвратиться домой съ своимъ becco eltico, какъ она называла своего чахоточнаго мужа. Черезъ нсколько дней она снова ушла отъ него и, посл большой суматохи, поселилась у меня въ дом, дйствительно безъ моего согласія — во всемъ смысл этого слова,— но благодаря моей безпечности и невозможности сохранишь серьознаго вида, ибо,— какъ скоро я начиналъ сердиться, она тушками или чмъ нибудь заставляла меня помирать со смху, (а цыганка была мастерица на это!). Она знала свои способы убжденія и употребляла ихъ съ разборомъ и успхомъ, свойственнымъ всмъ женщинамъ, и благороднымъ и простолюдинкамъ въ равной степени.
Гжа Бензони приняла ее подъ свое покровительство и съ тхъ поръ она помшалась.— Маргарита всегда находилась въ крайностяхъ, или плакала, или смялась, и наконецъ сдлалась такъ зла, что вс боялись ее: и мущины, и женщины, и дти. Съ силою Амазонки она соединяла нравъ Медеи. Прекрасное, но ничмъ неукротимое животное! Я одинъ только имлъ нкоторую власть надъ ней, и когда она видла, что я очень сердитъ (что въ самомъ дл, говорятъ, ужасно), то утихала. Она была прихотлива до невроятности, подъ своимъ fazziolo, (обыкновеннымъ нарядомъ женщинъ низшаго класса), Маргарита была прекрасна, но увы! она вздыхала о шляпк съ перьями! И что я ни говорилъ, что я ни длалъ (а я говорилъ много), ничто не могло отвратить ее отъ этаго переодянія, первую шляпку я сжегъ, но однакожъ мн скоре наскучило жечь ихъ, нежели ей покупать и длать изъ себя каррикатуру, потому что шляпка вовсе не шла къ ней.
Потомъ ей понадобились платья съ шлейфомъ, точно какъ будто она была какая нибудь dama. Ничто не могло ее утшить, кром l’abita colla coua или cua — (Венеціянское слово, вмсто cola) — и какъ ея поковерканное произношеніе этого слова всегда приводило меня въ смхъ и тмъ оканчивался споръ, то она достигала своего желанія и повсюду таскала за собою этотъ проклятый хвостъ.
Между тмъ она била всхъ женщинъ, которыя жили въ нашемъ дом, и задерживала мои письма: однажды я засталъ ее въ размышленіи надъ однимъ изъ нихъ. Она обыкновенно старалась узнать по форм буквъ, не женщиной ли оно было писано, жаловалась на свое невжество и принимала ршительное намреніе выучиться читать, для того (какъ говорила она), чтобы распечатывать и читать вс письма, ко мн писанныя.
Должно однакожъ отдать справедливость ея качествамъ экономки: какъ скоро вступила она въ домъ мой въ званіи donna di governor то расходы мои уменьшились въ половину и всякой сталъ лучше отправлять должность свою. Комнаты всегда были въ порядк, также какъ вс вещи и люди, кром ея.
Я имю многія причины думать, что она, при всемъ своемъ сумасбродств, была довольно привязана ко мн. Я раскажу одинъ случай. Однажды ночью, во время плаванія по Лидо, я съ своими гондольерами былъ застигнутъ бурею и гондола наша нсколько разъ подвергалась опасностямъ. Шляпы наши унесло втромъ, лодка наполнялась водою, весла были потеряны: волнующееся Море, громъ, проливной дождь, мрачная ночь и сильный втеръ!.. Возвращаясь посл страшной борьбы, я увидлъ Маргариту на крыльц замка Мочениго, на берегу большаго канала, ея черныя глаза сверкали сквозь слезы, распущенные волосы, намокшіе отъ дождя, закрывали лице и грудь ея. При сильной гроз, втеръ раздувалъ ея платье и волосы, обвивая ихъ вокругъ ея высокой таліи, молнія сверкала надъ ея головою, волны ревли у ногъ ея: это была совершенная Медея, сошедшая съ своей колесницы, или Сивилла, заклинающая бурю, свирпствующую вокругъ нее. Одно лишь живое существо, съ голосомъ въ эту минуту, выключая насъ! Увидя меня вн опасности, Маргарита не стала дожидаться моего приближенія, но, прокричавъ издали: ah! can’della Madonna, è, esto il tempo per andar al Lido?’ {А собака! время разв теперь кататься по Ладо!} убжала домой, гд утшала себя, ругая матросовъ за то, что они не предузнали прежде il temporale. Люди сказывали мн, что только единогласный отказъ гондольеровъ — Отчалить отъ берега въ эту минуту — былъ въ состояніи отклонить ее отъ намренія — хать за мною въ лодк. Посл этой неудачной попытки, она, во время самой сильной грозы, сла на нижнихъ ступеняхъ замка, и ничто не могло ни успокоить ее, ни заставить сойти съ мста. Радость ея при вид меня была смшана съ какою-то лютостію: живое изображеніе восторговъ тигрицы, дрыгающей надъ своими дтьми!..
Между тмъ царствованіе ея приближалось къ концу: по прошествіи нсколькихъ мсяцевъ съ нею никакъ нельзя было, сладить. Безпрестанныя жалобы, частію справедливыя, частію ложныя (вдь у любимцевъ нтъ пріятелей), принудили, меня разстаться съ нею. Я ласково сказалъ ей, что уже: пора возвратиться ей домой,— (въ услуженіи у меня она приобрла достаточную сумму денегъ, какъ для удовлетворенія своихъ потребностей, такъ и для прокормленія матери и: пр.), она не соглашалась оставишь моего, дома. Я крпко настаивалъ, она начала грозить мн ножемъ и мщеніемъ. Я, сказалъ, ей, что, такія игрушки я видалъ давно, когда объ ней и въ помин еще не было, и что если ей угодно начать подобныя забавы, то ножъ и даже вилка на стол моемъ — ‘къ ея услугамъ, но что ей очень трудно испугать меня. На другой день она вошла ко мн во время обда, (разбивши прежде, вмсто пролога, стеклянную дверь изъ передней на лстницу), и, подошедши прямо къ столу, вырвала у меня изъ рукъ ножъ, обрзавъ мн слегка мизинецъ. Хотла ли она употребить этотъ ножъ, противъ меня, или противъ себя — не знаю: вроятно ни то, ни другое. Но Флетчеръ, схвативъ ее за руки, отнялъ у ней ножъ. Тогда я кликнулъ моихъ лодочниковъ, веллъ имъ приготовить гондолу и отвезти Маргариту домой, строго наказавъ имъ однакожъ, чтобъ они тщательне смотрли за ней и не допустили ее причинишь себ какой нибудь вредъ. Она казалась очень покойною и сошла съ лстницы. Я снова принялся за обдъ.
Вдругъ слышу ужаснйшій шумъ, выбгаю на дворъ и вижу толпу людей, которые несли ее на рукахъ: она бросилась въ каналъ. Не думаю, чтобы Маргарита была намрена погубить себя, но вспомнивъ, какъ боятся моря и даже не слишкомъ глубокихъ мстъ т, которые не умютъ плавать (особенно Венеціяне, хотя они живутъ, такъ сказать, на волнахъ), вспомнивъ — какъ было поздно въ то время, какая темная и холодная ночь, — невольно подумаешь, что ей очень хотлось этого. Ее вытащили безъ большаго труда, она не причинила себ никакого зла, кром того, что проглотила нсколько глотковъ соленой воды и искупалась въ холодной бан.
Я отгадалъ намреніе ея снова расположиться у меня въ дом — и послалъ за докторомъ, который сказалъ мн, сколько потребно часовъ на то, чтобы ей совершенно оправишься, тогда я съ твердостію произнесъ свой ршительный приговоръ: ‘я даю теб это время и боле, если нужно, но по истеченіи назначеннаго срока ежели ты не оставишь моего дома, то я его оставлю.’
Вс люди мои бросились меня упрашивать, Маргарита была ихъ всегдашнимъ страшилищемъ, и, теперь, казалось, они онмли отъ ужаса: они начали уговаривать меня — послать въ полицію, просить караулъ и проч. и проч. Я, разумется, ничего этого не длалъ, будучи увренъ, что и безъ того могу кончить все такъ, какъ мн хочется, притомъ мн не въ первый разъ имть дло съ мегерами, и я зналъ ихъ уловки.
Я спокойно отослалъ Маргариту домой, посл ея выздоровленія, и съ тхъ поръ никогда не видалъ ее боле, выключая раза два въ Опер — и то издали и въ толп народа. Она пыталась еще нсколько разъ войти въ домъ мой, однакожъ безъ насилія.— Вотъ Исторія Маргариты Коньи, совсмъ тмъ, что иметъ какое-либо отношеніе ко мн.
Я забылъ сказать теб, что Маргарита была очень благочестива: она всегда крестилась, какъ скоро слышала звонъ къ молитв Пресв. Богородицы (angelus).
Она была удивительно жива въ отвтахъ, напр. одинъ разъ она прибила не знаю кого-то: это меня разсердило — и я назвалъ ее коровою (vacca) {Въ Италіи это слово почитается жестокою бранью.}. Вдругъ она обращается ко мн, кланяется и говоритъ: vacca tua, celenza celenza (eccelenza), т. e. ваша корова, м. г. Короче, какъ я сказалъ уже теб, это было весьма замчательное твореніе, удивительной красоты и силы, одаренное многими хорошими, или, по крайней мр, очень забавными качествами, но вмст ужасная ведьма, злая какъ демонъ. Она публично хвалилась своимъ могуществомъ надо мною, сравнивала себя въ этомъ съ другими женщинами, и приводила безчисленныя доказательства своего преимущества надъ ними. Правда, вс старались, сколько могли, удалить ее, но никто не имлъ успха въ этомъ до тхъ поръ, пока собственное ея безуміе не довело до этаго.
Я забылъ разсказать теб отвтъ ея на мои упреки въ томъ, что она сорвала маску съ Гжи Контарини, во время кавалькина. Я говорилъ ей, что это женщина знатнаго рода — una dama. ‘Se ella è, dama, отвчала она, mi (io) von Vencziana (она дама, а я Венеціанка).’ Это было бы хорошо лтъ за сто, когда національная гордость спорила съ аристократіею: но увы! Венеція, ея жители, ея нобли — все это вмст быстро превращается въ ничтожество: гд нтъ самобытности, такъ нтъ истиннаго величія!.. Кажется я ошибся или не такъ написалъ одну изъ ея фразъ, должно бы: ‘can’della Madonna, cosa vus tu? esto non è, tempo per andar al Lido.’