Жорж Санд
Жорж Санд
Маленькая Фадета
Маленькая Фадета
Перевод М. Гуревич
![Иллюстрация Н. Алексеева []](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/i_016-1.png)
I
I
II
II
III
III
IV
IV
Маленькая Фадета, Санд Жорж, Год: 1849
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Дядюшка Барбо из Коссы не мог пожаловаться на неудачу в делах, доказательством чему служило то, что он принадлежал к муниципальному совету своей общины. Он владел землею в двух полевых участках, доход с которых превышал потребности его семьи. Сено с его лугов свозили полными возами, и во всей округе оно считалось первосортным кормом. Разве только лужок на берегу ручья был немного засорен порослями тростника.
Дом дядюшки Барбо был хорошо построен и крыт черепицей, он стоял открыто на косогоре, при нем был огород, приносивший хороший доход, и виноградник, занимавший шесть моргов земли. Наконец, за гумном простирался прекрасный фруктовый сад, где в изобилии росли сливы, вишни, груши и рябина. А таких старых и больших орешников, как у дядюшки Барбо, не было ни у кого на протяжении двух миль в окружности.
Дядюшка Барбо был человек энергичный, не злой и, несмотря на большую привязанность к своей семье, справедливый к соседям и товарищам по приходу.
У него было уже трое ребят, когда тетушка Барбо сообразила, что у них хватит добра и на пятерых, а так как она была уже не молода и, следовательно, нужно было спешить, то она на этот раз вздумала преподнести ему двойню — двух прелестных мальчуганов, сходство этих близнецов было так поразительно, что их с трудом могли отличить друг от друга.
Когда они появились на свет, их поочереди приняла в свой фартук бабушка Сажета, иглой она нацарапала перворожденному на руке маленький крестик: ‘кусок ленты или ожерелье можно перепутать, — сказала она — и тогда потеряется право старшинства. А когда ребенок окрепнет, надо будет сделать ему такую отметинку, которая никогда не сотрется’. Этот совет бабушки Сажеты был впоследствии исполнен. Старшего из близнецов назвали Сильвеном, но уже очень скоро, для отличия от еще более старшего брата, тоже Сильвена, который был его крестным отцом, переделали его имя в Сильвинэ. А младшего назвали Ландри по имени его дяди и крестного отца, которого с детских лет все обыкновенно называли Ландришем.
Дядюшка Барбо был немало удивлен, когда, вернувшись с базара, увидел в колыбели сразу две маленькие головки.
— Ого, колыбель как будто тесновата, — сказал он, — придется завтра сделать ее пошире.
Он был столяром-самоучкой и почти всю свою мебель сделал сам.
Больше он ничем не проявил своего удивления и стал ухаживать за женой, только что выпившей стакан теплого вина и почувствовавшей себя как нельзя лучше.
— Ты так хорошо работаешь, жена, — сказал он, — что это придает и мне бодрости. Ведь придется кормить еще двух ребят, которые нам совсем не были нужны, и это значит, что я должен попрежнему обрабатывать наши земли и разводить скот. Но ты не бойся, мы поработаем. Только в следующий раз не дари мне трех сразу, это будет чересчур.
Тетушка Барбо заплакала, и это смутило дядюшку Барбо.
— Хорошо, хорошо, — сказал он: — не огорчайся, моя милая. Я не в упрек тебе сказал, а наоборот, в благодарность. Ребята крепкие, сладные, без всяких недостатков! Я ими очень доволен!
— Ах, господи! — возразила жена: — я знаю, хозяин, что вы меня не упрекаете, да я сама озабочена, мне не раз приходилось слышать, как трудно и хлопотливо воспитывать близнецов. Они мешают друг другу и почти всегда, чтоб хорошо рос один из них, нужно, чтоб помер другой.
— Вот еще, — сказал Барбо, — может ли это быть? Что до меня, то я впервые вижу близнецов. Это встречается ведь не часто. Но вот бабушка Сажета сведуща в этом деле и может нам порассказать немало.
Призвали бабушку Сажету. Она сказала:
— Поверьте мне, эти близнецы выживут оба, будут живы, здоровы и не слабее других детей. Уж пятьдесят лет я, повитуха, наблюдаю, как родятся, живут и умирают дети нашего края. И не впервой я принимаю близнецов. Прежде всего знайте одно: их сходство нисколько не вредит их здоровью. Бывает, что близнецы так же похожи друг на друга, как мы с вами, случается, что один силен, а другой слаб, и поэтому один остается в живых, а другой умирает. Но посмотрите-ка на ваших! Каждый из них так же крепок и здоров, как может быть крепок родившийся у матери только один. Значит, они во чреве матери не нанесли друг другу вреда, и когда они появились на свет, то ни мать, ни они не терпели особенных страданий. Они прелесть какие хорошенькие и вполне пригодны для жизни! Утешьтесь же, тетушка Барбо! Они будут расти вам на радость. Но различать их впоследствии сможете только вы, да те, кто их видит каждый день, потому что подобного сходства я никогда не встречала даже у близнецов. Они точно две молодые куропаточки, только что вылупившиеся из яйца: только мать-куропатка может их распознавать.
— В добрый час! — сказал дядюшка Барбо, почесывая голову. — Только я вот слышал, будто близнецы так любят друг друга, что не могут расставаться, а если им все-таки приходится это делать, то один из них начинает так тосковать, что даже умирает.
— Да, это правда, — сказала бабушка Сажета: — послушайте, что скажет вам по этому поводу опытная женщина, и не забывайте этого, так как может случиться, что, когда вашим детям придется вас покинуть, меня не будет уже на этом свете и никто не сможет дать вам совет. Следите поэтому, чтобы ваши близнецы, подросши и узнавши друг друга, не оставались подолгу вместе. Уводите одного на работу, а другой пусть в это время возится около дома. Когда один пойдет ловить рыбу, пошлите другого на охоту. Пусть один пасет овец, а другой идет на выгон смотреть за быками, когда вы даете одному стакан вина, дайте другому стакан воды и наоборот. Не браните их и не делайте замечаний обоим сразу. Не одевайте их одинаково: когда у одного будет шляпа, пусть другой носит картуз. А главное, чтоб рубахи у них были разного цвета! Наконец, приложите все усилия, чтоб они приучились обходиться друг без друга. Боюсь только, что все мои советы входят вам в одно ухо, а в другое выходят. Но если вы их забудете, вы когда-нибудь сильно раскаетесь.
Так говорила бабушка Сажета, и ее слушали. Ей обещали поступать так, как она велела, и, когда она уходила, ей сделали щедрый подарок. А затем стали искать кормилицу, так как повитуха строго наказала, чтобы дети не питались одним и тем же молоком. Но в местечке не было кормилицы, а тетушка Барбо не позаботилась об этом заранее, так как не рассчитывала на двоих детей, а старших она выкормила сама.
И вот дядюшка Барбо отправился в окрестности искать кормилицу. Но мать не могла мучить своих малюток и тем временем кормила грудью обоих.
В тех краях люди неохотно раскошеливаются и потому всегда торгуются, как бы богаты они ни были.
Все знали, что Барбо люди состоятельные, и думали, что у матери, которая была уже не первой молодости, не хватит сил кормить двух детей сразу.
Но все кормилицы, которых нашел дядюшка Барбо, просили восемнадцать ливров, то есть столько, сколько платят господа.
А дядюшка Барбо соглашался дать только двенадцать или пятнадцать ливров, находя, что для крестьянина и это много. Он обегал все окрестности, везде торгуясь и не условливаясь окончательно ни с одной кормилицей. Да это и не было к спеху, ведь дети так малы, что не могли изнурить свою мать, вдобавок они были такие здоровенькие, спокойные и не крикливые, что хлопот с ними было не больше, чем с одним. Когда один спал, другой тоже спал. Отец исправил им колыбельку, и когда они оба плакали, их укачивали и успокаивали одновременно.
Наконец дядюшка Барбо уговорился с одной кормилицей за пятнадцать ливров, остановка была только из-за ста су ‘на булавки’. Тогда жена сказала ему:
— Послушайте, хозяин, я не знаю, к чему нам тратить 180 или 200 ливров в год, точно мы важные господа, я еще не так стара, чтобы сама не могла кормить своих детей, да и молока у меня более, чем достаточно. Им уже месяц, нашим мальчуганам, а разве у них плохой вид? Я, наверное, вдвое здоровее и сильнее Мерлоты, которую вы хотите взять в кормилицы, да и кормит она уже полтора года, а для таких малюток это вовсе не годится. Правда, Сажета сказала, чтоб они питались разным молоком для того, чтобы не слишком полюбили друг друга, но разве она не говорила также, что нужно одинаково заботиться об обоих, потому что близнецы все-таки не такие крепкие, как другие дети. Пусть лучше они слишком сильно любят друг друга, чем жертвовать одним из них. А какого же мы отдадим кормилице? Скажу тебе по правде, что для меня одинаково больно расстаться как с одним, так и с другим. Я могу сказать с чистой совестью, что любила всех своих детей, но из всех, которых я выняньчила, эти, не знаю почему, кажутся мне милее и краше. У меня все время какой-то тайный страх потерять их. Прошу тебя, хозяин, забудь об этой кормилице. Впрочем, мы исполним все, что нам советовала Сажета. Неужели грудные дети могут так привязаться друг к другу? Дай бог, чтоб они сумели отличить свои ноги от рук, когда их отнимут от груди.
— Верно-то, верно, — отвечал дядюшка Барбо, глядя на жену, у которой был на редкость свежий и бодрый вид, — а что если ты по мере того, как дети будут расти, расстроишь свое здоровье?
— Не бойся, — успокоила его тетушка Барбо, — у меня аппетит, как у пятнадцатилетней девочки, впрочем, если я почувствую, что это меня изнуряет, я обещаю не скрыть этого от тебя, и мы успеем тогда отдать одного из этих бедняжек.
Дядюшка Барбо сдался, тем более, что не любил ненужных трат. Тетушка Барбо выкормила своих близнецов без жалоб и без особого труда, у нее была такая здоровая натура, что через два года после того, как она отняла от груди своих малышей, она родила хорошенькую девочку, которую назвали Нанетой, и ее она тоже сама выкормила. Но это было уже выше ее сил, ей пришлось бы трудно, если бы старшая дочка, которая кормила в это время своего первенца, не помогала ей изредка, прикладывая к груди свою маленькую сестренку.
И вот семья росла, и на солнце копошились маленькие дяди и тетки, племянники и племянницы, и никто из них не мог упрекнуть другого ни в излишней шумливости, ни в излишней рассудительности.
Близнецы росли на славу и хворали не чаще других детей, а нрав у них был такой мягкий, и все шло так складно, что и от зубов и от роста они страдали меньше, чем остальная детвора. Оба были белокурые и остались такими на всю жизнь. У них были правильные лица с большими голубыми глазками, покатые плечи, прямой и стройный стан, а ростом и отвагой они далеко опередили своих сверстников. Если случалось кому-нибудь из округи проходить через местечко Коссу, он останавливался, чтобы посмотреть на близнецов, и, восхищенный их видом, говорил: ‘Уж больно хороши мальчуганы!’
Это и было причиной того, что близнецы с самого раннего возраста привыкли, чтоб их разглядывали и расспрашивали, а впоследствии, когда они выросли, в них не было заметно ни застенчивости, ни растерянности. Со всеми они чувствовали себя отлично, а когда приходил чужой, они не прятались в кусты, как все дети в тех краях. Они свободно, без всякой робости подходили к каждому и, не опуская головы, не заставляя себя долго просить, отвечали на все вопросы. В первый момент их нельзя было отличить, и казалось, что они похожи друг на друга, как две капли воды, но, побыв с ними хоть четверть часа, каждый замечал, что Ландри был чуточку выше ростом и крепче, что волосы у него были несколько гуще, нос больше и взгляд живее. У него и лоб был шире, и вид решительней, а родимое пятно, которое у его брата было на правой щеке, у него было на левой и притом яснее обозначено. Таким образом, жители Коссы различали их, хотя и не сразу, но в сумерках или на некотором расстоянии ошибались почти все, тем более, что голоса у близнецов были очень похожи, и они, зная, что их смешивают, откликались один на имя другого, не давая понять, что окликавший их ошибался. Даже сам дядюшка Барбо иногда путал их. Случилось так, как предсказывала Сажета: только мать никогда не путала их, будь то ночью или на большом расстоянии.
И действительно, один мальчик стоил другого: если Ландри был живее и задорнее, то Сильвинэ был так ласков и умен, что нельзя было любить его меньше, чем его младшего брата. В течение трех месяцев старались не дать им привыкнуть друг к другу, а в деревне три месяца большой срок, чтоб соблюдать что-нибудь необычное. Но, во-первых, видно было, что это не привело ни к каким результатам, а во-вторых, сам священник сказал, что бабушка Сажета лгунья и что законы природы, данные господом богом, не могут быть нарушены людьми. Таким образом, постепенно были забыты все обещания, данные повитухе. И когда с детей впервые сняли детские платьица и повели к обедне в штанах, то костюмы их были сделаны из одного и того же сукна: они были переделаны из старой юбки их матери и сшиты по одному фасону, потому что портной их прихода не знал других. Когда они подросли, то оказалось, что они любили одни цвета. Так, однажды их тетка Розетта хотела им подарить к Новому году по галстуку, который они должны были сами выбирать у торговца, развозившего свои товар по домам на долговязой лошади, и вот оказалось, что мальчики выбрали тот же самый сиреневый галстук. Тетка спросила, потому ли они так сделали, что хотели всегда одинаково одеваться, — но близнецы не задумывались над подобными вещами, Сильвинэ ответил, что из всех галстуков, бывших в тюке торговца, этот был самый красивый и по цвету и по рисунку, и Ландри тотчас же стал уверять, что остальные галстуки никуда не годились.
— А как вам нравится цвет моей лошади? — с улыбкой спросил их торговец.
— Безобразный цвет, — ответил Ландри, — ваша лошадь похожа на старую ворону.
— Она отвратительная, — прибавил Сильвинэ, — совсем общипанная ворона.
— Вы видите, — обратился торговец к тетке с видом знатока, — эти мальчики смотрят на все одними глазами. Если одному красное кажется желтым, то другому все желтое покажется красным. Но противоречить им в этом не следует, так как говорят, что если близнецам мешают смотреть на себя, как на два снимка одного и того же рисунка, то они становятся идиотами и перестают владеть речью.
Торговец говорил все это потому, что хотел продать сразу два сиреневых галстука, так как они были плохого рисунка.
С течением времени все пошло по-прежнему, и одеты близнецы были совсем одинаково, что давало лишний повод их смешивать. Не знаю, было ли то детской шалостью или тут действовали те законы природы, о которых священник говорил, что они ненарушимы, но как только у одного из мальчиков обламывался конец деревянного башмака, другой старался обломать и свой на той же ноге, если одному случалось разорвать свою куртку, другой тотчас же делал такую же дырку в своем платье, так что можно было подумать, что с обоими случилось одно и то же. А когда их расспрашивали об этом, они принимались хохотать с таинственным видом.
К счастью или к несчастью, но с годами их дружба все росла, а когда они уже умели рассуждать, то сами заметили, что, если один из них отсутствовал, другой не мог играть с детьми. Однажды отец удержал одного близнеца при себе в течение целого дня, оставив другого при матери, и оба были за работой такие печальные, бледные и вялые, что все подумали, не больны ли они. Когда же они встретились вечером, то, взявшись за руки, пошли далеко по дороге и совсем не хотели возвращаться домой, так хорошо им было вместе. А кроме того, они сердились слегка на родителей за причиненное им огорчение. И больше это не повторялось, ибо, надо сказать правду, что близнецы были баловнями и любимцами не только своих родителей, но дядей и теток, сестер и братьев. Родители очень гордились близнецами, потому что все отзывались о них лестно, и на самом деле это были красивые, добрые и умные дети. Дядюшка Барбо иногда начинал беспокоиться, что будет с ними, когда они станут уже взрослыми мужчинами, если они привыкнут всегда быть вместе, и, вспоминая слова Сажеты, он пробовал дразнить их, чтоб заставить ревновать друг к другу. Если им случалось в чем-либо провиниться, он надирал уши Сильвинэ, в то же время говоря Ландри: ‘Сегодня я тебя прощаю, так как ты обыкновенно рассудительнее’. Но Сильвинэ, несмотря на то, что у него горели уши, утешался тем, что Ландри был избавлен от этого наказания, а Ландри плакал так, как будто наказан был он. Пробовали также давать одному из них то, что составляло предмет желаний обоих, но если это было что-либо съедобное, они тотчас делили это между собой, если же это была какая-нибудь игрушка или букварь, они сообща владели ими, или поочереди давали друг другу, не отличая ‘твоего’ и ‘моего’. Если хвалили одного за поведение и делали вид, что не обращают внимания на другого, то другой бывал так доволен и горд тем, что его брата поощряют и ласкают, что и сам начинал хвалить и ласкать его. Стараться их разъединить телесно или духовно значило терять зря труд и время, а так как детям, которых любят, никогда не противоречат, даже ради их собственного блага, то уже очень скоро близнецам предоставили полную свободу действий, и только иногда, и то больше для забавы, отпускали на их счет разные колкости, но близнецы не давали себя одурачить. Они были хитры, и часто только для того, чтоб их оставляли в покое, они делали вид, что ссорятся и дерутся. Но для них это было лишь забавой, и при всех потасовках они никогда не причиняли друг другу ни малейшего вреда. Если случалось какому-либо ротозею удивляться их ссорам, то они смеялись над ним втихомолку, и слышно было, как они болтали и пели, точно две пташки на ветке.
Но господь бог ни на земле, ни на небе не создал ничего совершенно одинакового. И потому, несмотря на большое сходство близнецов и на их глубокую привязанность друг к другу, судьба их была совершенно различна, и тогда всем стало ясно, что для бога это две самостоятельные личности, характеры которых совершенно различны.
Но это заметили только тогда, когда пришло испытание, а это случилось вскоре после первого причастия. Семья дядюшки Барбо все увеличивалась, благодаря двум старшим дочерям, которые неустанно производили на свет все новых славных ребят. Старший сын Барбо, Мартин, красивый и энергичный парень, служил у чужих, зятья работали усердно, но случалось, что работы на всех не хватало. К тому же в том краю был ряд плохих лет, отчасти из-за бурь, произведших большие опустошения, отчасти из-за застоя в делах, и земледельцы терпели в это время убытки.
Дядюшка Барбо был не настолько богат, чтобы держать при себе всю семью, и потому надо было подумать о том, чтобы отдать близнецов в услужение другим. Дядя Кайо из Приша предложил взять одного из них в погонщики волов, так как его сыновья были или малы, или велики для этого дела, а у самого Кайо было большое поместье, которое надо было держать в порядке. Когда Барбо впервые заговорил об этом с женой, та и испугалась и огорчилась. Можно было подумать, что ей и в голову не приходила мысль, что нечто подобное может случиться с ее близнецами, — а на самом деле она всю свою жизнь боялась этого. Но так как она во всем подчинялась мужу, то ничего не сказала. Дядюшка Барбо и сам был озабочен и потому хотел подготовить все исподволь. Сначала близнецы плакали и три дня провели в лесах и лугах, являясь домой только в часы трапез. Они не разговаривали со своими родителями, и когда их спрашивали, согласны ли они на предложение, они ничего не отвечали, зато когда они были одни, они горячо обсуждали этот вопрос.
В первый день братья только и делали, что плакали и все держались за руки, точно боясь, что их разъединят насильно. Но этого бы дядюшка Барбо никогда не сделал. Он обладал мудростью крестьянина, которая заключается в терпении и вере в целительное действие времени. Когда же близнецы на следующий день увидели, что их оставляют в покое в расчете, что они образумятся, то почувствовали еще больший страх перед волей отца, чем если бы на них старались подействовать угрозами и наказаниями.
— И все-таки придется подчиниться, — сказал Ландри, — но кто же из нас пойдет? Ведь нам предоставили самим решить этот вопрос. А Кайо сказал, что взять обоих не может.
— Не все ли равно, уйду я или останусь, раз мы должны расстаться? — сказал Сильвинэ. — О жизни среди чужих я и не думаю, о, если бы я был там с тобой, я бы очень скоро отвык от дома!
— Это все слова, — возразил Ландри, — ведь тот, кто останется с родителями, все же найдет себе некоторое утешение и не будет так тосковать, как тот, который не увидит больше ни брата, ни отца, ни матери, ни сада, ни животных, — всего, что он так любит.
Ландри говорил это с очень решительным видом, но Сильвинэ снова заплакал, у него не было столько решимости, сколько у брата, и одна мысль о том, что он покинет и потеряет все сразу, была для него так тяжела, что он не мог удержаться от слез.
Ландри плакал реже и притом по другой причине, так как он решил взять на себя самое тяжелое и только хотел знать, что Сильвинэ может вынести, чтобы избавить его от большего. Он увидал, что Сильвинэ больше, чем он, боится жить в незнакомом месте и в чужой семье.
— Послушай, Сильвинэ, — сказал он, — уж если мы решимся на разлуку, так лучше уйду я. Ты ведь знаешь, что я немного крепче тебя, и если мы хвораем, а это почти всегда случается с нами в одно время, то у тебя болезнь всегда бывает сильнее, чем у меня. Говорят, что мы можем умереть, если нас разлучат. Не думаю, чтоб я умер, но за тебя я не уверен, и потому мне будет приятнее, если ты останешься с мамашей, она тебя будет утешать и баловать. И действительно, если между нами делают какую-нибудь разницу, что, в общем, не заметно, то в твою пользу, я думаю, что тебя любят больше, и я знаю, что ты милей и ласковей меня. Поэтому ты оставайся, а я уйду. Мы будем близко друг от друга. Земли Кайо находятся по соседству с нашими, и мы ежедневно будем видаться. Я люблю труд, и это меня развлечет, а так как я бегаю лучше тебя, то, как только окончу свою дневную работу, я буду прибегать к тебе. Когда же я буду на работе, ты пойдешь гулять и придешь ко мне, потому что у тебя ведь нет особенных дел. Я же буду гораздо спокойнее, если дома будешь ты, а не я. И потому прошу тебя, останься.
Но Сильвинэ и слышать не хотел об этом, хотя он и с большей нежностью, чем Ландри, относился и к отцу, и к матери, и к маленькой Нанете, одна мысль о том, что вся тяжесть падет на его дорогого брата, пугала его.
Они долго спорили и, наконец, кинули жребий на соломинках, жребий пал на Ландри.
Однако Сильвинэ не удовлетворился этим и захотел кидать еще медным грошем. Три раза ему выпадала решка, и все Ландри должен был уходить.
— Вот видишь, — сказал Ландри, — сама судьба хочет этого, а с нею спорить нельзя.
На третий день Сильвинэ попрежнему лил слезы, но Ландри уже почти не плакал. Первая мысль об отъезде огорчила его, быть может, еще больше, чем брата, он совсем пал духом и не обманывал себя насчет невозможности сопротивления родителям. Но он столько плакал и столько думал о своем горе, что выплакал его, и теперь предался размышлениям, а Сильвинэ только отчаивался и не мог решиться рассуждать, когда Ландри твердо решил уйти, Сильвинэ совсем не был подготовлен к этому.
К тому же у Ландри было больше самолюбия, чем у Сильвинэ. Им много говорили о том, что они не будут настоящими людьми, если не привыкнут разлучаться, а Ландри с гордостью думал о своих четырнадцати годах, и ему хотелось показать, что он уж больше не ребенок. Во всех их делах инициатива всегда принадлежала Ландри, и он убеждал и увлекал своего брата. Так пошло с того дня, когда они впервые отправились искать гнезда на вершинах деревьев, так было и теперь. Ему и на этот раз удалось успокоить Сильвинэ, и когда они вечером вернулись домой, он объявил отцу, что они с братом решили исполнить свой долг, что они кидали жребий и что он, Ландри, отправится погонять волов в Приш.
Дядя Барбо посадил близнецов к себе на колени, хотя они были уже большие и сильные мальчики, и сказал им следующее:
— Дети мои, вот вы уж большие и разумные, я вижу это по вашей покорности и очень рад этому. Помните, что если дети доставляют радость отцу и матери, они этим самым доставляют радость господу богу на небесах, который когда-нибудь вознаградить их за это. Я не желаю знать, кто из вас покорился первый, но бог это знает, и он благословит того, кто первый решил подчиниться, и того, кто послушался.
Затем он повел близнецов к матери, чтоб и она похвалила их, но тетушка Барбо с трудом удерживала слезы, поэтому она ничего не сказала, а только прижала их к своей груди.
Дядюшка Барбо был человек умный, он знал, кто из детей был решительнее и кто привязчивее. Он боялся, как бы что-нибудь не ослабило добрую волю Сильвинэ, так как видел, что Ландри твердо держится своего решения, единственно, что могло его поколебать, было горе брата. Поэтому он на рассвете разбудил Ландри, стараясь не потревожить Сильвинэ, который спал рядом с братом.
— Вставай, мальчик, — сказал он ему шопотом, — мы должны уйти в Приш так, чтоб твоя мать этого не видела, ты ведь знаешь, как она огорчается, и надо ее избавить от прощания. Я тебя провожу к твоему новому хозяину и отнесу твой узелок.
— А с братом я тоже не должен прощаться? — спросил Ландри. — Он будет на меня сердиться, если я уйду, не сказав ему ни слова.
— Если твой брат проснется и увидит, что ты уходишь, он начнет плакать и разбудит твою мать, а она, видя ваше горе, будет плакать еще больше. Ландри, ведь ты великодушный мальчик и не захочешь поступить так, чтоб твоя мать заболела от горя. Исполни же свой долг до конца, мое дитя, — уйди потихоньку. Сегодня же вечером я приведу к тебе твоего брата, а так как завтра воскресенье, то ты с утра придешь к матери.
Ландри послушался отца и, не оглядываясь, вышел из дома. Тетушка Барбо, конечно, не была спокойна и не могла крепко заснуть, она слышала все, что говорил Ландри ее муж. Чувствуя, что он прав, бедная женщина даже не пошевелилась, она только отодвинула немного полог кровати, чтоб видеть, как Ландри выйдет. Ей стало до того грустно, что она вскочила с постели и хотела бежать за ним, чтоб обнять его. Но перед кроватью близнецов она остановилась, — Сильвинэ спал еще крепким сном. Бедный мальчик так наплакался за последние три дня и три ночи, что был совершенно измучен, у него был даже легкий жар, он метался в кровати, тяжело вздыхал, стонал и никак не мог проснуться.
При виде этого близнеца, который остался при ней, тетушка Барбо должна была признаться себе, что разлука с ним была бы ей еще тяжелее. Да, из них двух он был нежнее, быть может это происходило от того, что характер у него был мягче, а быть может таков был закон природы, и господь велел, чтоб из двух лиц, связанных либо любовью, либо дружбой, один давал больше, нежели другой. Дядюшка Барбо, наоборот, оказывал некоторое предпочтение Ландри, так как прилежание и смелость он ценил больше, чем ласки и внимание. Мать же оказала предпочтение Сильвинэ, который был ласковее и привязчивее.
И вот она смотрела на своего бедного мальчика, бледного и похудевшего, и говорила себе, что отдать его к чужим людям было бы очень жалко, ведь Ландри может вынести больше горя, да и привязанность его к брату и к матери не такова, чтоб можно было бояться за его здоровье. ‘У этого ребенка ясное сознание своих обязанностей, — думала она, — и все-таки у него немного черствое сердце, а то разве он мог бы уйти так, не колеблясь, ни разу не обернувшись и не пролив ни единой слезы. У него не было бы сил итти, он стал бы на колени и просил бы бога поддержать его, он подошел бы к моей кровати, когда я делала вид, что сплю, только для того, чтобы посмотреть на меня и поцеловать край моей занавески. Мой Ландри — настоящий мальчик. Ему нужно жить, двигаться, работать и не сидеть на одном месте. А у этого сердце девушки, нежное и мягкое, — так что нельзя не любить его, как зеницу ока’.
Так рассуждала тетушка Барбо, возвращаясь к своей кровати, но она уже не заснула больше, Тем временем дядя Барбо и Ландри шли через поля и пастбища по направлению к Пришу. Когда они поднялись на небольшое возвышение, откуда в последний раз видны строения Коссы, Ландри остановился и обернулся. Сердце его забилось, он опустился на траву, не имея сил итти дальше. Отец сделал вид, как будто ничего не замечает, и вскоре позвал его:
— Уже светает, Ландри. Пойдем дальше, а то мы не поспеем в Приш к восходу солнца.
Ландри поднялся. Он дал себе слово не плакать перед отцом и сделал поэтому вид, будто уронил из кармана нож, и в это время смахнул слезы, которые, как две крупных жемчужины, стояли у него на глазах. И в Приш он пришел, не показывая, как ему тяжело на душе.
Дядя Кайо, видя, что из двух близнецов ему привели самого крепкого и расторопного, принял Ландри очень любезно. Он знал, что на разлуку решились не легко, но он был добрый человек, хороший хозяин, большой друг дядюшки Барбо и старался, как умел, приласкать и ободрить молодого человека. Он велел тотчас же дать ему супа и рюмку вина, чтоб восстановить его силы, так как видел, что мальчик горюет. Затем он взял его с собой запрягать волов и показал ему, как это надо делать. Барбо, действительно, имел пару хороших волов, и Ландри не раз приходилось запрягать и управлять ими, что он и делал всегда на славу. Волы дяди Кайо во всей округе считались самыми выхоженными, выкормленными и породистыми, и когда мальчик увидал их, он почувствовал себя польщенным, что в его распоряжении будет такой прекрасный скот. Притом он был рад, что сможет выказать свою ловкость и расторопность и что он все уже знает. Его отец не преминул похвалить его. Когда настало время итти в поле, все дети дяди Кайо, девочки и мальчики, большие и маленькие, пришли проводить Ландри, а самая младшая прикрепила лентами к его шляпе букет цветов, так как это был первый день его службы и как бы праздник для семьи, в которую он вступил. При прощании отец прочел ему в присутствии его нового хозяина целое наставление, он говорил, чтоб Ландри старался во всем удовлетворять своего хозяина и чтобы заботился об его скоте, как о своем собственном.
Ландри обещал стараться и затем отправился на пашню, где он в течение целого дня проявил большую выдержку и отлично выполнял свои обязанности. Вернулся он оттуда с большим аппетитом, впервые ему досталась такая трудная работа, а усталость лучшее лекарство против горя.
Но для бедного Сильвинэ этот день в Бессониере[Bessonnire — от besson: близнец. Прим. перев.] прошел гораздо тяжелее, надо сказать, что дом и все владение Барбо получили это прозвище со времени рождения близнецов, вскоре вслед за этим и служанка дома родила двух девочек-близнецов, которые умерли. Крестьяне очень любят давать всякие насмешливые прозвища, и потому владения Барбо скоро получили название ‘Бессониер’. Всюду, где только ни показывались Сильвинэ и Ландри, дети непременно кричали: ‘Вот близнецы из Бессониера’. Итак, в этот день в доме дяди Барбо в Бессониере царило очень грустное настроение. Как только Сильвинэ проснулся и увидал, что брата нет с ним рядом, он понял, в чем дело, но ему не верилось, что Ландри ушел, не попрощавшись с ним. И, несмотря на все свое горе, он сердился на него.
— Что я ему сделал? — говорил он матери, — и чем рассердил его? Я следовал всем его советам. Он говорил, чтоб я при тебе не плакал, милая мама, и я удерживал слезы, так что у меня трещала голова. Он обещал перед уходом поговорить еще со мной, чтобы ободрить меня и позавтракать со мной на границе Шеневиера, там, где мы обыкновенно играли. Я хотел сам собрать в узелок его вещи и дать ему мой нож, который лучше его ножа. А ты, мама, собирала еще вчера его вещи, ты знала, следовательно, что он уйдет, не попрощавшись со мной?
— Я исполнила волю твоего отца, — ответила тетушка Барбо.
Она говорила все, что могла придумать, чтобы утешить сына. Но он ничего не слушал, и только, когда мать тоже заплакала, он стал ее целовать, просить у нее прощения за то, что доставил ей лишние страдания, и обещал остаться с ней, чтобы утешать ее. Но, как только она отправилась по делам на птичий двор и в прачечную, он, даже не думая, что делает, побежал по направлению к Пришу, поддаваясь инстинкту, как голубок, который летит к своей голубке, не заботясь о правильности пути.
Он добежал бы от до Приша, если бы не встретил отца, который возвращался домой, Барбо взял сына за руку и повел обратно, говоря: