Время на прочтение: 13 минут(ы)
Граф Хвостов: писатель и персонаж
Избранные сочинения графа Хвостова
М., ‘Совпадение’, 1997
Серия ‘Библиотека графомана’
Составление, примечания, статьи Максима Амелина
‘Не мысля гордый свет забавить…’ — это как-то само собой получается — ‘Б. Г.’ позволяет себе представить читающей публике давным-давно не видевшие света сочинения графа Дмитрия Ивановича Хвостова в год его гипотетического 240-летия.
Таким образом, в лице гр. Хвостова мы обращаемся к истокам зарождения графомании на российской почве, и это связано с тем, что редко кому, в столь великолепном объеме и качестве литературных экзерсисов, удавалось представить читателю свой природный графоманский дар. Замечу, что Хвостов — первый граф, удостоившийся чести быть напечатанным на страницах ‘Б. Г.’. Не хочу и не буду скрывать, что Дмитрий Иванович и сам бы попросил нас об этом одолжении, проживи он еще каких-нибудь сто шестьдесят пять — сто семьдесят лет.
Из уважения к литературным заслугам и титулу поэта его сочинения выходят двухнулевым томом, что вполне естественно должно быть приятно основоположнику.
Хочется заметить, что поэзия гр. Хвостова издается вопреки предупреждению самого графа, обращенному к издателю сквозь толщу лет:
Ты мнишь, тебе доходы
Мои составят оды?..
Худой барыш от них…
Но так и быть, не корысти для, а только из любви к изящной российской словесности мы предлагаем вам том сочинений Дмитрия Ивановича.
ГРАФ ХВОСТОВ: ПИСАТЕЛЬ И ПЕРСОНАЖ
(Вместо вступительной статьи)
Кто может угодить разборчивости Муз?
Я первый волю их нередко нарушаю,
И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю
То изломаю ямб, то рифму зацеплю,
То ровно пополам стиха не разделю,
То, за отборными гоняяся словами,
Покрою мысль мою густыми облаками,
Однако Муз люблю на лире величать,
Люблю писать стихи и отдавать в печать!
‘Ивану Ивановичу Дмитриеву.’
Имя графа Хвостова известно каждому, кто хотя бы однажды потрудился прочесть собрание стихотворений А. Пушкина, не говоря уже о сочинениях В. Жуковского, кн. П. Вяземского, Н. Языкова, К. Батюшкова, Е. Баратынского или бар. А. Дельвига. Для всего цвета русского Парнаса первой четверти XIX в. Хвостов был ходячей мишенью, неизменным объектом веселых насмешек, едкого сарказма, а подчас и откровенных издевательств. Кто только и за что только не ругал! — Все кому ни лень писали на графа пародии, его высмеивали в сатирах, над ним потешались в пьесах. Возник едва ли не целый жанр — хвостовиана. Ф. Ф. Вигель пишет в своих ‘Записках’: ‘Вошло в обыкновение, чтобы все молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие, входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым ребятам служил он потехой.’ Князь Вяземский помимо многочисленных эпиграмм, среди которых находятся подлинные шедевры, написал почти целую книгу притч, пародировавших ‘Избранные притчи…’ Хвостова. В эпиграммах его выставляли под именами: Графов, Свистов, Хлыстов, Хвастон, Ослов, Рифмин и т. д. Вот отрывок из стихотворения ‘Моему Аристарху’ (1815) А. Пушкина, в котором он как бы подытоживает хвостовиану:
Конюший дряхлого Пегаса,
Свистов, Хлыстов или Графов,
Служитель отставной Парнаса,
Родитель стареньких стихов
И од, не слишком громозвучных,
И сказочек довольно скучных.
Существует даже лубочная картинка под названием ‘Стихотворец и чорт’, на которой изображен граф Хвостов, удерживающий за хвост черта, бегущего от него, заткнув уши.
Свое дело сделали и мемуаристы. Воспоминания о Хвостове скорее напоминают сборники анекдотов: граф зачитывает стихами до полусмерти какого-то своего родственника, граф дает в долг Крылову книгами, которые нельзя продать, Суворов на смертном одре упрашивает Хвостова больше не писать, граф скупает тиражи собственных сочинений, стихи графа идут на оклейку стен или на производство патронов на острове Ситху, граф раздаривает свои сочинения станционным смотрителям по дороге в деревню и т. д. и т. п. Видно невооруженным глазом, что перед нами не реальный граф Дмитрий Иванович Хвостов, но одноименный мифологический персонаж, по значимости сравнимый разве что с Барковым, наделенный все-таки некоторыми реальными чертами прототипа.
Как некогда колченогий Гефест с Олимпа, граф был осмеян и изгнан с Парнаса. Пушкин и его окружение далеко и надолго отодвинули творчество Хвостова, сделав его имя нарицательным для обозначения ‘плодовитого, но бездарного метромана (слово ‘графоман’ появилось в русском языке довольно поздно, причем едва ли не является производной от слова ‘граф’ в народной этимологии), жалкого маньяка, одержимого страстью стихотворства’. Стоит заглянуть в любой биографический словарь или справочник, неизменно найдешь нечто подобное.
Между тем место графа Хвостова в истории отечественной словесности уникально: он стал учителем русских поэтов от противного. М. А. Дмитриев в ‘Мелочах из запаса моей памяти’ вспоминает, как Карамзин написал однажды Хвостову: ‘Пишите! Пишите! Учите наших авторов, как должно писать!’ Не будь Хвостова, наверно, Жуковский был бы уныл, Вяземский — неостроумен, Языков — назидателен, а Пушкин — тяжеловесен. Иначе за какие же такие заслуги граф был бы удостоен столь постоянного и пылкого внимания своих недоброжелателей? — Впрочем, это тоже из области мифологии.
Реальный граф Хвостов не менее интересен, чем мифологический. Он прожил долгую и счастливую жизнь, почти 6 десятилетий посвятив литературе. Во многом именно продолжительность жизни стала одной из причин неприятия творчества графа. Кстати, подобной участи удостоился впоследствии и главный его недоброхот — князь Вяземский. Хвостов пережил 4-х царствующих особ, пережил и не одно литературное течение, в том числе сентиментализм и романтизм. Литературная среда, в которой граф воспитывался, состояла из верных поборников классицизма. Гораций, Псевдо-Лонгин, Буало и Баттё становятся верными руководителями Хвостова на литературном поприще. Эстетика классицизма предполагала использование аллегорий, риторических приемов, инверсий и т. п. Следование классическим образцам для графа было обязательным:
Хотел, подруги Феба, Музы,
По вашим странствовать горам,
Нося прелестные мне узы,
Курить пред вами фимиам
И воду пить пермесских токов,
Как Ломоносов, Сумароков,
Парил я в мыслях на Парнасе,
Дерзал стремиться вслед Гомера,
Но вдруг представилась Химера,
Исчезла мысль, и дух погас.
‘Реке Кубре’
Граф работал во многих жанрах, писал комедии и драмы, оды и послания, элегии и сатиры, стансы и басни, эпиграммы и надписи, много переводил. Хотя на самом деле им написано немного: от силы два тома стихотворений современного издания (за 60-то лет!). Хвостов печатался в ‘Собеседнике любителей российского слова’ Дашковой, ‘Покоящемся трудолюбце’ Новикова, ‘Аонидах’ Карамзина.
Хвостов слыл неподкупным чиновником, бескорыстно помогал деньгами нуждающимся литераторам, которых иногда даже имя слышал впервые. Он был почетным членом многих университетов и обществ. Друзья (А. Суворов, Г. Державин, И. Дмитриев, А. С. Шишков, И. Крылов и др.) считали его умным и честным человеком. У части читающей публики граф пользовался любовью и уважением, в глазах современников Хвостов был, например, достойным соперником Крылова в басне.
Дом Хвостова в Петербурге на Сергиевской славился своим гостеприимством: ‘скатерть тут не снималась с утра до поздней ночи’. В зале за длинным столом под малиновым сукном с золотыми кистями устраивались литературные чтения. Граф регулярно рассылал по университетам, академиям, гимназиям, училищам, коллегиумам собрания своих сочинений.
У Хвостова был зоркий глаз и чуткий слух на поэзию, он точно судил о современных ему литераторах, для него было не важно, к какому из литературных лагерей принадлежал сочинитель. Так, именно Хвостов предлагал кандидатуру Карамзина для избрания в Российскую Академию. Присутствуя на знаменитом экзамене в Царскосельском Лицее летом 1816 г., Хвостов по прочтении Пушкиным ‘Воспоминаний в Царском селе’ отметил ‘перелом классицизму’. 13 января 1826 г. он записывает в дневнике: ‘Я читал с удовольствием книгу, на сих днях появившуюся под названием стихотворения Александра Пушкина. В ней таланта много, остроты довольно, блеску еще более’. Новых веяний в литературе граф и сам не был чужд, считая при этом, что легкость и гладкость не являются достоинствами высокой поэзии:
О тщетной гладкости хлопочут только, мыслят,
Кто гладко пишет здесь, того пророком числят,
Иным писателям и я скажу без льсти:
По гладким их стихам хоть шаром покати.
‘Николаю Ивановичу Гнедичу ‘
Влияние ‘нового слога’ особенно заметно в поздних его стихотворениях.
В 1831 г. Хвостов обратился к А. Пушкину с посланием, начинавшемся:
Тебе дала поэта жар
Мать вдохновения — природа,
Употреби свой, Пушкин, дар
На славу русского народа..
18 ноября 1831 г. Пушкин пишет Языкову: ‘Хвостов написал мне послание, где он помолодел и тряхнул стариной.’ Не менее интересна и стихотворная переписка Хвостова с Языковым (см. наст. изд.).
Мир видимый и мир возможный
Умом своим создаст Поэт,
Но будет труд его ничтожный,
Коль благодатной искры нет.
‘Николаю Михайловичу Языкову ‘
Страстная любовь графа к литературе и неколебимая уверенность в собственном даре помогали ему с олимпийским спокойствием и даже с некоторой иронией сносить насмешки собратьев по перу.
Люблю священных дев, люблю питомцев их,
И не смотрю на вопль детей Парнасса злых,
Но естьли скажут мне: толпа их встанет снова,
Чем оправдаешься, что им в ответ? — ни слова!
‘Живописцу моему ‘
В примечании к посланию Гавриле Романовичу Державину граф пишет: ‘Мне случилось видеть 1803 года в Новгороде, еще при жизни Державина, рукопись, называемую Ключ к его стихотворениям, который ныне в разных изданиях печатается. В оном писано было об авторе сего стихотворения: Стихотворец сей не имеет дарования. Покоряясь таковому заключению знаменитого поэта нашего времени и приятеля своего, автор осмеливается печатать как сие, так и прочие свои стихотворения.’ Хвостов сам в какой-то мере культивировал подобное мнение о себе:
Так точно, Апеллес! с тобою я согласен,
Удачен образ мой, твой труд был не напрасен.
Не мни, что подарил ты лавр бессмертный мне,
Меня изобразив хитро на полотне,
Коль тайны истощил всех живописных правил,
Ты только лишь себя, а не меня прославил,
Ты будешь, может быть, искусства образец,
А я остануся посредственный певец.
‘Живописцу моему’
‘Вот Сленину посланье’:
Ты, Сленин осторожный,
Попал в силки неложны,
Стихов моих взяв пук:
Нескоро спустишь с рук!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Потомства не увижу,
И с ним тебя не сближу.—
Начто тебе портрет?
Начто мое творенье?..
Оно в реку забвенья
Не медля попадет.
‘Ивану Васильевичу Сленину’
Д. Дашков при вступлении Хвостова в Вольное общество любителей словесности произнес такую разгромную речь, что даже его ближайшие друзья осудили оратора, а потом исключили из общества. Сам же граф, поблагодарив, дружелюбно пригласил Дашкова к себе на обед и пообещал напечатать речь на свой счет. Лишь иногда в закамуфлированной форме Хвостов роптал:
Печаль, гонения, напасти
С младенчества за мной текут,
Напрасно в злополучной части
Уста отрадный день зовут:
Болезнью лютой отягченный,
Сетьми коварства окруженный,
Я — поругания залог,
И посмеянья стал виною,
Вещают в слух с улыбкой злою:
‘Его спасти пусть придет Бог!’
‘Из псалма XXI’
Но надежда на посмертную славу никогда не покидала графа. Вот, наверно, самые проникновенные и трогательные стихи на этот счет:
Надеюсь, — может быть, в числе стихов моих
Внушенный Музами один найдется стих.
Быть может, знатоки почтут его хвалами.
Украсят гроб певца приятели цветами
И с чувством оценят не мыслей красоту,
Не обороты слов, но сердца простоту.
‘Ивану Ивановичу Дмитриеву’
Г. Р. Державин в письме к Хвостову от 11 декабря 1805 г. писал:
‘Заслуги в гробе созревают,
Герои в вечности сияют.
Вот чего, кажется, самые наивеличайшие смертные во всех родах добиваются, а потому похвала современников ненадежна, как и на хулу их смотреть много не для чего. Признаки же истинного достоинства поэтов суть: 1) когда стихи их затверживаются наизусть и предаются преданием в потомство, 2) когда апофегмы из них в заглавии других сочинений вносятся, и 3) когда они переводятся на другие просвещенные языки. Чего и вам от искреннего сердца желаю…’ Хвостов непоколебимо всю жизнь следовал совету старшего поэта и друга. М. А. Дмитриев в своих ‘Мелочах…’ говорит: ‘Есть и у графа Хвостова стихи, которые назвали бы французы des vers a retenir <стихи для запоминания. -- фр.>. Например:
Потомства не страшись его ты не увидишь!
<'К Г. Расилову'>
или
Выкрадывать стихи — не важное искусство!
Украдь Корнелев дух, а у Расина чувство!’
< 'Грабитель'>
В ‘Записных книжках’ кн. Вяземского находится целый цитатник под названием ‘Красоты Хвостова’. Цепь цитат можно продолжать и продолжать, допустим:
Пузырь как ни надуй, но все он будет пуст,
И выйдет пустота из пузыревых уст.
‘Солнце и молния’
Хвала правительству! — На рифмы пошлин нет!
‘Ивану Ивановичу Дмитриеву’
Красавиц прихотливей Музы.
Беда, коль ступишь невпопад!
У них все чинно, стройно в лад,
На все закон, порядок, узы!
Число, местоименье, род —
Какое множество хлопот!
‘Евсевию Ивановичу Лялину‘
При жизни Хвостова активно цитировали, и, вероятно, только за отсутствием изданий его сочинений — перестали. Стихи графа пересыпаны множеством цитат из классиков, сентименталистов и романтиков, друзей и недругов (см. прим.). Впервые цитата стала осмысленным приемом в творчестве графа. Существовали переводы его стихотворений на французский. Хвостов первым воспел пресловутые березки, всем навязшие ныне в зубах. Неоднократно о них, являющихся для графа символом родины, он упоминает, например:
К березкам я моим, прекраснейшим древам,
Вещаю: ‘Вы забав свидетелями были,
Не прекословили вы юности играм,
И тень прохладную средь летних дней дарили,
Но скоро может час приближиться, настать,
Что будете мой холм могильный осенять!’
‘Катерине Наумовне Пучковой’
Имя Хвостова вечно, но и забытое творчество графа со взлетами и провалами — неиссякаемый источник вдохновения, благодатная почва для исследователей. Вот надпись ‘К моему портрету’ (1827) — ключ для понимания творчества графа:
Семидесяти лет, старик простосердечный,
Я памятник, друзья! воздвигнул прочный, вечный,
Мой памятник, друзья, мой памятник — альбом
Пишите, милые, и сердцем и умом!
Пишите взапуски, пишите что угодно,
Пусть кисть и карандаш и играют здесь свободно,
Рисует нежность чувств стыдлива красота,
Промолвит дружбы в нем невинной простота,
Я не прошу похвал, я жду любви — совета
Хвостова помните, забудьте вы поэта.
Предлагаю, поэта и Хвостова поменять местами, изменив рифме.
КРАТКАЯ ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА
1757, 19 (31) июля Дмитрий Иванович Хвостов родился в Петербурге в богатой аристократической семье. Род Хвостовых известен с XIII века, воеводой при московском князе Данииле Александровиче служил предок Хвостова. Родители его, гвардии подпоручик Иван Михайлович и Вера Григорьевна (в девичестве Карина), были просвещеннейшими людьми своего времени. В их гостеприимном доме часто бывали известные литераторы, находившиеся в близком родстве с Хвостовыми: А. П. Сумароков, В. И. Майков, Ф. Г. и А. Г. Карины, а также многие другие писатели и поэты. Чтением стихов и разговорами о литературе заполнялся семейный досуг. В детстве Хв. получил отличное домашнее образование, а с 1765 обучался в частном пансионе профессора Литке и слушал лекции в Московском университете. По окончании университетского курса в 1772 Дмитрий Иванович был записан рядовым в лейб-гвардии Преображенский полк. Во время службы он познакомился и сдружился с известным впоследствии поэтом-сатириком князем Дмитрием Петровичем Горчаковым (1758—1824). К этому времени относятся и первые стихотворные опыты Хв. 1777 — первое выступление в печати с трагедией ‘Легковерный’, поставленной в том же году на сцене придворного театра. 1779 — оставляет военную и переходит б гражданскую службу. Прослужив 4 года обер-провиантмейстером, с 1783 при генерал-прокуроре Сената князе А. А. Вяземском, для которого переводит ‘Трактат о финансах’ французского министра Ж. Неккера. Будучи уволен со службы в 1787 за неявку к должности в чине подпоручика, уезжает в Москву. 1789, 17 января Хв. женится на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой (1768 — 1843), родной племяннице А. В. Суворова. Через год (1790) по ходатайству последнего он получает чин подполковника Черниговского пехотного полка с повелением ‘состоять при дяде’ и возвращается в Петербург. Фактически же Хвостов, умный и деятельный, становится личным секретарем Суворова, его неизменным поручителем при Дворе, когда полководец вынужден был находиться неотлучно в действующей армии. ‘Он принял меня в особливую милость свою и удостоил неограниченною доверенности). Нет тайны, которой бы он мне не вверял. Все отношения к императрице Екатерине II и императору Павлу I во время италийской кампании шли через мои руки,’ — вспоминал Хв. Сохранилось более 250 писем, адресованных Хвостову (в один день иногда отправлялось по 2-3 письма), около 90 из них опубликованы в кн.: А. В. Суворов. ‘Письма’. — М., 1986. Все биографы Суворова пользовались материалами этой переписки. В доме Хв. жила сестра Суворова, его дочь (до замужества) и сын (до вступления в службу). 1791 — избирается членом Российской Академии и принимает деятельное участие в составлении Академического словаря русского языка. 1794 — публикует свой перевод ‘Андромахи’ Ж. Расина, впоследствии 3 раза переиздававшейся и многократно представлявшейся на театре. 1795 — Екатериной II пожалован в камер-юнкеры. 1796. В семействе Хвостовых родился единственный сын Александр (умер бездетным в 1870). Со вступлением на престол императора Павла I в служебной карьере Хв. происходят существенные перемены: 1797 — произведен в действительные статские советники и становится обер-прокурором Сената, на ту же должность в Синод его переводят в 1799, 4 октября по ходатайству Суворова король Сардинии Карл Эммануил IV пожаловал Хвостову графское достоинство. 1800 — произведен в тайные советники. 6 мая в квартире Хв. на Крюковом канале после внезапной болезни неизменный его благотворитель и великий полководец умер. Добрую память о нем Хв. сохранил на всю жизнь. 1802. Произошли три важных события, изменившие жизнь и литературную судьбу Хвостова: во-первых, он вышел в отставку и целиком ‘обратился к поэзии’, во-вторых, Александром I был подтвержден графский титул с формулировкой в рескрипте: ‘за подвиги Суворова в Италии’, а в-третьих, вышла его книга ‘Избранные притчи из лучших сочинителей российскими стихами’, принесшая печальную славу. Хв. переезжает в Москву, где с 1804 вместе с поэтами П. И. Голенищевым-Кутузовым и П. П. Бекетовым (впоследствии к ним присоединились поэт граф Г. С. Салтыков и драматург Н. Н. Сандунов) начал издавать журнал ‘Друг просвещения’ (просуществовал три года), в котором впервые был напечатан ‘Новый опыт исторического словаря о российских писателях’ митрополита Евгения. Отдел критики в журнале отсутствовал, т. к. она ‘губит дарования и пользы не приносит’. Тогда же он закончил перевод ‘Науки о стихотворстве’ Н. Буало-Депрео, выдержавший 5 изданий с 1808 по 1830 г. Граф считал его одним из главных трудов своей жизни. 1807. Граф снова в Петербурге, пожалован сенатором. 1811 — принимает участие в организации ‘Беседы любителей русского слова’, деятельно работает в ней. 1817. Предпринято первое полное собрание стихотворений в 4-х частях. 1818 — становится членом Государственного совета. 1821 — начат выпуск второго полного собрания в 5-и частях. 1828. Хв. издает третье собрание стихотворений в 8-и томах. 1831. Граф получил чин действительного тайного советника и вышел в отставку, начинает работу над ‘Словарем русских писателей’ на основе своего обширнейшего литературного архива. 1835, 22 октября Хв. умер в Петербурге, не закончив работу над ‘Словарем’ и 8-м томом полного собрания сочинений. Похоронен в родовом имении.
ГРАФ ХВОСТОВ В ОЦЕНКАХ СОВРЕМЕННИКОВ
‘Почти на каждом из наших писателей заметно влияние, более или менее смешанное, какой-нибудь из иностранных литератур или которого-нибудь из наших первоклассных писателей. Есть, однако же, у нас особенная школа оригинальная, самобытная, имеющая свои качества, свое направление, своих многочисленных приверженцев, совершенно отличная от всех других, хотя многие из наших писателей заимствуют у нее красоты свои. Школа сия началась вместе с веком, и основателем ее был граф Дмитрий Иванович Хвостов…’ — Иван Васильевич Киреевский (1806—56). — ‘Обозрение русской словесности за 1829 год’, ‘Денница’, 1830.
‘Теперь вся наша словесность лежит на могучих плечах известного всем трудолюбца, без которого стихи и проза: все легко, все ничего не стоит, который, как хитрый Протей, возобновляет себя в разных видах: неиствует в одах, глупит в притчах, лепечет в мадригалах, и даже начинает рыться в прахе истории. Сказывают, что журналисты Ваши уже открыли глаза и отдают ему справедливость. Честь и слава его долготерпению.’ — Из письма И. И. Дмитриева к Дмитрию Николаевичу Блудову (1785—1864) от 8 августа 1820 г.
‘В дЕурном и глупом, когда оно в величайшей степени, есть свой род высокого — le sublime de la betise < 'высокое в бессмыслице' (франц.) -- сост.>, то, что Жуковский называл ‘чистою радостию’, говоря о сочинениях Х<востова>. Без всякого сомнения, не в пример забавнее прочесть страничку, другую Х<востова> или Тредьяковского, нежели страничку же какого-нибудь Василия Пушкина или Владимира Измайлова: первые иногда уморят со смеху, вторые наведут скуку и — только.’ — Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797—1846). — Запись в дневнике от 12 августа 1832 г.
‘В этом обществе <Беседе любителей русского слова. -- сост.> после Державина занимали почетное место: А. С. Шишков… и В. В. Капнист… Сюда же должно включить лицо оригинальное — графа Д. И. Хвостова, этого бездарного метромана, до конца жизни своей страстно преданного литературе и из любви к ней с твердостию переносившего остроты и колкие шутки, которыми осыпали его со всех сторон.’ — Сергей Семенович Уваров (1786—1855). ‘Литературные воспоминания’. — ‘Современник’, 1851, No 6, отд. II.
‘Я смотрю с умилением на графа Хвостова… за его постоянную любовь к стихотворству… Это редко и потому драгоценно в моих глазах… он действует чем-то разительным на мою душу, чем-то теплым и живым. Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: ‘Вот любовь достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет.’ — Из письма Николая Михайловича Карамзина (1766—1826) к И. И. Дмитриеву, 1824 г.
‘C душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв, Хвостов торчит каким-то кукишем похабным. Перечитывал я на днях письма Дельвига: в одном из них пишет он мне о смерти Д. Веневитинова. ‘Я в тот же день встретил Хвостова, говорит он, и чуть не разругал его: зачем он жив?’ — Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил. Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет.’ — Из письма А. С. Пушкина к Петру Александровичу Плетневу (1792—1865) от 3 августа 1831 г.
‘Граф Хвостов, трудолюбивый стихотворец, писал в различных родах, и в нем нередко встречаются новые мысли. Одами своими заслужил он недвусмысленную славу, и публика уже оценила все пиитические его произведения’ — Александр Александрович Бестужев (Марлинский) (1797—1837).’Взгляд на старую и новую словесность в России’. — ‘Полярная звезда’, 1823.
‘Между сими мелкими лицами <сотрудниками 'Беседы'. -- сост.> в памяти моей возникает одно крупное лицо, которое раза два мимоходом пришлось мне назвать. Дмитрий Иванович Хвостов, первый и последний граф сего имени (ибо пожилой сын его, вероятно, не женится), был известен всей читающей России. Для знаменитости, даже в словесности, великие недостатки более нужны, чем небольшие достоинства.’ — Филипп Филиппович Вигель (1786—1856). ‘Записки’.
‘Труды его <Хвостова. -- сост.> необъятны: единый взор на них утомляет память и воображение, а знамения побед его изумляют нас, поражают. Он вознесся превыше Пиндара, унизил Горация, посрамил Лафонтена, победил Мольера, уничтожил Расина.’ —Дмитрий Васильевич Дашков (1788—1839). Из ‘Речи, читанной в Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств 14 марта 1812 г.’
‘Граф Хвостов представил современникам своим пример благородного, неутомимого занятия отечественною словесностью, вопреки всем препятствиям и неуспехам.» — Николай Иванович Греч (1787—1867). ‘Обозрение истории русской литературы’.
‘Les morceaux les plus remarquables cous le rapport de roriginalite et de Pagrement des pensees sont ‘Swetlana’, par m-г Joukoffsky, ‘Une epitre’ de m-r le comte de Kwastoff, ‘Les deux pecheurs’ de Gneditch et ‘Le Tasse mourant’ de Batusch-koff.’ — Pierre Baour-Lonnian (1770—1854). ‘Journal de Paris politique, commersial et litteraire’, 2 Janvier 1824.
[‘Наиболее примечательны своей оригинальностью и красотой мысли — ‘Светлана’ г. Жуковского, ‘Послание <И. И. Дмитриеву. -- сост.>’ графа Хвостова, ‘Два рыбака’ Гнедича и ‘Умирающий Тасс’ Батюшкова.’ — Пьер Баур-Лормиан (1770—1854). ‘Парижский журнал политики, коммерции и литературы’, 2 января 1824.]
‘На развалинах словесности останется один столп — Хвостов…’ — Из письма Константина Николаевича Батюшкова (1787—1855) к кн. Петру Андреевичу Вяземскому (1792—1878) от 10 мая 1812 г.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
