Макс Линдер
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/max_linder.jpg)
Макс Линдер
Макс Линдер, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1916
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. М. Дорошевич
Неделя о Максе Линдере, и — неделя негодования.
— Так, как Макса Линдера, встречали Толстого.
О, господи!
Мне вспоминается брошюрка, изданная на правах рукописи, которая лет 25 тому назад рассылалась по редакциям.
Её написал какой-то благочестивый человек, изобличавший нашу интеллигенцию.
— ‘Было это в городе Казани. Жил в сём городе старец-инок, и подвизалась в местном театре певунья. Случилось так, что инок и певунья умерли в один и тот же день. И что же? Певунья уже к вечеру протухла так, что обожатели её не могли к ней подойти, а старец и на третий день всё благоухал!’.
Зачем по поводу певиц вспоминать непременно монахов?
И по поводу Линдера ‘всуе’ поминать Толстого?
Дело гораздо проще.
— Мама, сверчок!
— Живой сверчок!
Каким-то образом сверчок ухитрился вылезти из-за печки.
В детской это произвело сенсацию.
— Сверчок!
— Живой сверчок!
Сверчка все слышали, но никто никогда не видел.
Начались овации.
Маруся от радости хлопала в ладоши.
А Ваня кувыркался через голову:
— В честь сверчка!
Дети нашли, что сверчок:
— Хорошенький!
Вася принёс коробку и требовал её закрыть:
— Потому что сверчок любит темно.
А Маруся положила в коробку ваты:
— Чтобы сверчку было мягко!
Ваня притащил лист салата:
— Чтобы сверчку было что есть!
Каждому хотелось подержать сверчка на ладони.
Сверчок переходил из рук в руки.
Кончилось тем, что сверчок умер от оваций.
Где-то, когда-то, в какой-то семье я видел эту сцену.
— ‘Живой Макс Линдер’
это:
— Живой сверчок!
Даже прилагательное ему дано тоже:
— Детское.
‘Живой’.
Макса Линдера знают все, как сверчка.
Кинематографов теперь столько же, сколько печек.
Но ‘живого’ Макса Линдера не видел никто.
И когда вдруг появился ‘живой’ Макс Линдер, — это произвело сенсацию.
И вызвало восторг.
Его встречала молодёжь. И среди неё много очень юной молодёжи.
Молодёжь явилась с книжками.
Чудесная деталь. От неё веет юностью.
Много ‘абсов’ и единиц в этот день поставлено в Москве!
У молодёжи звонкие голоса и хорошие мускулы.
Она любит кричать и возиться.
Дурачились в честь ‘живого’ Макса Линдера вовсю.
Кричали ‘ура’.
Несли на руках.
Как носят ‘молодчину’ во время ‘большой перемены’.
В Москве стали дёшевы цветы.
Ещё недавно, словно дорогие кокотки из карет, они смотрели на прохожих только сквозь стёкла больших магазинов.
— Мы доступны только богачам!
В них было что-то наглое, высокомерное и противное.
Теперь они стали милы и демократичны.
Наши улицы, наши площади в 6 градусов мороза полны цветами.
Москва словно Ницца.
Мальчуган с нарумяненными лёгким морозом щеками предлагает вам пучки пунцовых роз и прекрасных махровых гвоздик.
Весело кричат вам:
— Барин, мы мёрзнем!
Что за прелестное: ‘мы’. Дети и цветы!
Цветы всем по карману, — и в Макса Линдера летели цветы.
Сверчку и салат?
Всё равно! Он:
— Молодчина!
А на тротуарах стояла толпа, чтоб хоть одним глазком взглянуть на ‘живого сверчка’.
Улыбалась и хлопала в ладоши.
Потому что он:
— Молодчина!
Он весело проходит свою жизнь. Смеясь и весь мир заставляя только смеяться.
Молодчина!
Он ловок. Он отлично танцует. Высоко прыгает. Он бешено правит автомобилем. Летает на воздушном шаре. Лазит по верёвке.
Танцор, гимнаст, спортсмен. Молодчина!
Он работает весело, без устали.
С поезда на репетицию, на спектакль.
Молодчина!
Он зарабатывает полмиллиона франков в год.
Молодчинище!
Он настоящий молодчина.
Он друг маленьких, друг бедных, друг обездоленных.
В их жизнь, в которой так много-много печали, он вносит струю веселья и смеха.
Он актёр дешёвых рядов кинематографа.
Да здравствует Макс I, весёлый король бедноты!
Я помню, — давно это было, — я жил на Балкане, в Живорезном переулке, и снимал крошечную комнату.
Сквозь тоненькую перегородку я слышал, как слышат пульс, как билась унылая жизнь.
Я снимал комнату у двух сестёр-портних.
Старшая была хоть вдова. Хоть в прошлом видела дом, семью, ласку и радость.
Младшая осталась старой девой, и работа сделала её кривобокой. Эта в жизни не видела ничего.
Бедно они жили.
Когда не было спешной работы, в сумерках не зажигали лампы:
— Чтоб не тратить керосина.
Единственной их радостью было почитать ‘Листочек’. Они покупали его два раза в неделю, по средам и субботам, когда печатался роман А. М. Пазухина.
Они читали про богатого купца-самодура, про его красавицу-дочку, про приказчика, который был беден:
— Как они.
Которому приходилось терпеть:
— Ещё побольше.
Но который, в конце концов, добивался счастья.
Они верили этой золотой сказке.
И прерывали чтение замечаниями:
— Это правда!
— Это взято из жизни!
— На Пятницкой был даже такой дом. На углу.
И Пазухин, добрая Шахерезада, рассказывал им сказку за сказкой.
И они. видели золотые сны.
Милый, добрый писатель, да благословит вас счастием небо, за те хорошие минуты, которые вы внесли в жизнь маленьких, бедных и обездоленных.
Вас и ваших близких.
Но театр с его весёлой, собравшейся для удовольствия толпой, с радостным ожиданием зрелища, — об этом сёстры, жившие от меня через перегородку, слыхали, читали, — но сами этого никогда не видели.
Вас, наверное, давным-давно уже нет на свете, бедняжки.
Нужда, недоеданье, непосильная работа вас давным-давно свалили в яму в последнем разряде Пятницкого кладбища.
Но те, которые сейчас живут на вашей бывшей квартире, в Живорезном переулке, знают уже театр и радостное ожидание зрелища, и оживление весёлой, для удовольствия собравшейся толпы.
Потому что на свете есть кинематограф.
Куда можно побежать.
— На полчасика.
‘Урвать’ полчаса и сбегать.
Куда не надо ‘одеваться’. Можно и ‘пойти, как есть’.
Куда можно пойти за пятиалтынный.
Настоящий:
— Всенародный театр.
Через тонкую перегородку я слышал много слёз. Много грустных рассуждений. Но, кажется, никогда не слыхал одного, — смеха.
Теперь же в вашей жизни, бедные, маленькие, обездоленные, есть смех и есть веселье.
Потому что у вас есть ваш, ваш, ваш Макс Линдер.
Да здравствует же ещё раз, да, здравствует без конца Макс I, весёлый король бедноты!
Да будет ему триумф!
Смело поднимайте же его и несите на руках.
Цветов ему на пути!
Потому что он:
— Первый народный актёр!
Извините, гг. артисты. Может быть, очень жаль, но это так.
Посторонитесь!
— Первый народный актёр!
Искусство всегда было немножко ‘на содержании’.
Театры везде были или придворными…
А. П. Чехов, пьес которого не принимали в Москве в Малый театр, а в Петербурге приняли на Александринский, да провалили, — любил говорить, я от него слышал это, по крайней мере, раз десять:
— Придворные артисты! Вы знаете, где в наших законах говорится о придворных артистах? В разделе: ‘о придворных артистах и лакеях’.
Театры всегда были или придворными, или нуждались в меценатах.
Не будем ставить точек над не станем называть имён. Но какие в Москве есть театры?
Два казённых.
Великолепнейший театр, созданный на средства богатого купца, и который развился и окреп, благодаря помощи богатых купцов.
Молодой театр, который основался благодаря благородной прихоти богатого мецената, давшего полмиллиона.
Театр, который держит богатый человек, почему-то увлёкшийся оперой. А основан этот театр был очень просвещённым, вдохновенным меценатом, настоящим Козьмой Медичи, — но всё же богатым купцом.
Драматический театр, который держит богатый человек, увлёкшийся сценой.
Наконец, давно существующий театр, который основан не меценатом, не капиталистом.
Но была трудная минута.
Этот антрепренёр пошёл в Купеческий клуб, спросил солонины и заплакал.
Увидали купцы:
— Чего, дорогой, плачете?
— Всё, что было, прахом летит! С театром заминка.
Собрали денег и выручили.
Не приди во время купеческая помощь, — и не было бы театра.
Всё выручали ‘перворядники’.
Театр всегда зависит от ‘перворядников’.
В актёре всегда есть несколько ‘сервилизма’.
И он так глубоко въелся в актёра, что актёр его не только не замечает, а даже гордится.
— Должен я губернатору визит сделать? — с достоинством спрашивает Несчастливцев.
Эрнесто Росси, — бог Эрнесто Росси, душой переживавший и Гамлета, и Лира, в своих воспоминаниях с гордостью вспоминает, как итальянский король дал ему письмо к австрийскому императору.
Королей много, а Росси был один.
Но он вспоминает об этом с особою гордостью…
Росси о королях, а провинциальный актёр говорит:
— Меня за эту роль губернатор целовал!
Даже ещё, пожалуй:
— В Харькове вице-губернатор целовал!
Кем окружены ‘кумиры и боги’ сцены, и кого они окружают?
Богатыми купцами и купчихами. Богатых купцов и купчих.
Устроят артистическое кабаре в Москве, — и чем гордятся?
Кто у них бывает?
— Вся первая гильдия.
И это совершенно понятно.
Театр служит избранным, и актёры прикомандировываются к ‘избранным среди избранных’.
По влиянию или по богатству.
А вот Макс Линдер ни в ком не нуждается! Он сам по себе. Он ‘сам большой’. Чихать он хотел на меценатов. И никаких ‘перворядников’ не знает!
Он умнее вас, он понял, что богаче, что сильнее всех — народ.
Народ делает богачей богатыми и властных сильными.
И он служит толпе, народу, народам.
В царстве его славы, действительно, никогда не заходит солнце.
Потому что его знают везде.
Он служит тому, у кого гроши в кармане. И публика с грошом в кармане платит своему Максу за это полмиллиона в год.
Снились вам такие гонорары?
Он в ус не дует.
Он никому не делает визитов. Купцы ему не подносят ‘жбанов’, но зато и он не принуждён ломаться на их вечерах.
Не молодчина?
Он служит ‘делу, а не лицам’.
Толпе, народу. ‘Его народу’. У него единственный хозяин — народ.
Он:
— Народный актёр.
Он, действительно, первый:
— Демократический актёр.
И этот самый богатый, самый щедрый, самый восторженный меценат, — народ, — устраивает своему слуге и кумиру, ‘своему актёру’, такие овации, каких не снилось вам, гг. ‘слуги избранных’.
Вы находите, что эти овации:
— Чересчур.
Возьмите арифметику!
Публика, избранные, имеющие возможность бывать в театрах, устраивают своим любимцам овации каждый спектакль в каждом антракте.
В кинематографе оваций делать некому.
Явившийся поглядеть ‘живого’ Макса Линдера устраивает ему овацию сразу за сто виденных спектаклей.
Помножьте восторженные овации ‘любимцу’ на сто, — и вы получите тот рёв, — настоящий рёв океана, — которым встречает толпа, народ:
— Своего актёра.
Хотите таких же с ума сводящих оваций, сумасшедших гонораров? Хотите стать такими же свободными, независимыми ни от кого, любыми толпе, любыми народу?
Махните рукой на этих ‘избранных’, на эти первые ряды, на эти ложи бенуара, бельэтажа со всем, что их наполняет! Стройте огромные театры с великолепной акустикой, играйте, пойте, танцуйте для десятикопеечной публики.
Несите радость в жизнь масс, а не кислые улыбки на уста пресыщенных, коверкающихся ‘избранных’.
А пока посторонитесь! Посторонитесь с дороги!
Идёт, — и триумфальным шествием идёт:
— Первый действительно демократический актёр!
И в честь него несутся клики:
— Да здравствует Макс I, король бедноты! Первый народный актёр! Друг маленьких и обездоленных судьбою людей! Весельчак и молодчина!
Источник: Дорошевич В. М. Старая театральная Москва. — Пг.: Петроград, 1923. — С. 105.
Оригинал здесь: Викитека.
OCR, подготовка текста — Евгений Зеленко, декабрь 2009 г.