Май
Май
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Май, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Май… Погода чудная. Жара. Снял дачу в Кунцеве. Переехал. Ну, чудно. Садик, терраска, в саду сирень в цвету, тополя. Запах какой, аромат! Вечер, соловьи поют. Господи, до чего хорошо. Знаете, устраиваюсь, мебель привез, кабинет маленький делаю, раскладываю на столе книги, тетради с ролями, повесил календарь, лампу поставил, чернильницу. В спальне окошко завесил тарлатаном — от комаров. В столовой круглый стол с буфетом. Все это расставляю. Посуда. А на кухне Авдотья все тоже хлопочет, готовит. Тепло. Чудный майский день. Чтобы было удобней и не запачкать платье — снял и надел кимоно сестрино — из корзины достал. Голову повязал. Устал. Вышел на террасу. Смотрю: прелестно. Так рад.
У соседней дачи тоже терраса видна, тоже сад. Только дача больше моей — новая. Моя старенькая, у крестьянина снял. Сел это я на террасе, Авдотья мне молоко подала, я его с хлебом. Чудное молоко. Господи, думаю, до чего хорошо, после всего — Москвы, театров, репетиций, этой зимы огромной… Тишина, птички поют и воздух, воздух какой. Думаю: как хорошо купаться в Москва-реке — купальни, вода теплая.
Смотрю: на соседней даче на террасу тоже вышел человек, такой рослый, несколько лысоватый, рожа такая красная. ‘Это, значит, сосед’,— думаю. Вышел так себе, переваливаясь, и посмотрел в мою сторону — на меня. Я тоже посмотрел. Только вижу — он сел, взял книгу в руки, читает. Читает, а сам все на меня поглядывает. ‘Что это?’ — думаю. А потом он встал и, уходя с террасы к себе, взглянул на меня и мне рукой так… вроде воздушный поцелуй послал…
‘Ах ты, черт,— думаю,— вот тоже сосед… С чего это он?’
Утром Авдотья, моя кухарка, подавая самовар, смеется, говорит:
— Вот,— говорит,— барин, чудно… Сосед наш, лысый,— утром на службу поехал, увидал меня и спрашивает: ‘Что,— говорит,— твоя барыня одна на даче жить будет?’ Я сначала подумала, какая барыня, ай и смекнула — это он про вас спрашивает. Вы, значит, в китайском халате были, да и голову полотенцем повязали… Оно и похоже на барыню… Молодой вы, потому. Он и думает: барыня здесь приехала… Я и сказала ему: ‘Да,— говорю,— одна барыня, молодая вдова…’
Авдотья смеется:
— Видать,— говорит,— что сосед наш барин потрясучий…
Так рассказывал все это своим приятелям, актерам, помощник режиссера, которого называли Лаврушка.
— Всегда ты, Лаврушка, на бабу смахиваешь… — говорят приятели-актеры. — Завтра у тебя новоселье: Вася, Миша приедет, Вовка с гитарой. Колю прихватим, а ты оденешься опять в кимоно, слышишь? Тебе все равно… А сосед пусть глядит. Только ты голос поставь. Знаешь, на ермоловский тон, с дрожью так чтоб, понимаешь. Чтоб в душу шел. Любовь говори в два ‘ю’… Лю-ю-бовь. Два ‘ю’, понял?
— Да ступайте вы к черту.
— Что к черту? Вы, режиссеры, теоретики. Ни черта в чувстве не понимаете. А тут надо чувство дать… разыграть соседа…
— Ну… Черт его знает, что он за птица. Может быть, жандарм какой. Знаете, нельзя так разыгрывать, это штучки опасные…
— Ничего, брат, не беспокойся. Мы из тебя героиню сделаем, такую, знаешь, особенную — разочарованную жизнью… Вроде, знаешь, как Катюша Маслова или Вера из ‘Обрыва’. Вообще, расскажем… Пускай попомнит режиссера Лаврушку.
Актеры узнали, что сосед на даче — человек из себя серьезный. Такое лицо круглое, лоснится, глаза черные — чиновник пробирной палатки. Холостой.
На даче помощника режиссера Лаврушки — новоселье. На террасе накрыт стол, наставлены бутылки. Майский вечер. Шумит компания друзей, а сам Лаврушка одет в кимоно. Голова повязана кружевным платком.
Уж вечер. Звенит гитара, поют все гости. Входит Авдотья и говорит:
— Барин, вот вам,— и подает букет роз и письмо. — Это сосед прислал…
А на соседней даче, на террасе,— никого, темно. И только сбоку светит огонек в окне. Письмо соседа читают вслух:
Глубокоуважаемая соседка!
Простите великодушно, я, Ваш сосед по дане, взял на себя смелость написать Вам эти строки. Снизойдите милостиво к моему одиночеству. На Вашей даче жизнь преисполнена звуками веселья. Моя жизнь — мрак и разочарование человека, покинутого всеми… Да что говорить. Что писать. Если б позволили, почел бы за счастье и радость представиться Вам как сосед, принести поздравления с новосельем, причем должен сказать, что имею запасы прекрасных вин… Но не в них одних утешение скорбного одиночества… Простите за простодушие и назойливость. Ваш сосед Винокуров.
— Ловко!— говорят приятели-актеры. — Отвечай, сейчас же отвечай. Пиши!
Лаврушка садится писать:
Очаровательный сосед!
Ваше внимание ко мне, розы и учтивость тронули меня до глубины души. Я прошу Вас присоединиться к компании моих друзей. Бутылки Ваших вин, каждая—поэма… Приходите.
— Подписывай: княгиня Аранская… — говорят приятели.
— Ну… позвольте,— протестует Лаврушка. — Княгиня — это я не подпишу. И притом Аранская… Это ерунда.
— Пиши, пиши.
Друзья-актеры: Миша, Коля и Вовка — пошли к соседу как депутация. И уже от него шли с ним вместе на дачу к Лаврушке, таща в руках кучи бутылок вина.
Чиновник пробирной палатки — нарядный, одет в чесучовый летний костюм. Умильно целует ручку княгини Аранской. Приятели ставят на стол бутылки и на ухо говорят Лаврушке:
— Говори понежней… По-ермоловски…
Но тот как-то сбивается с тона: то нежно, то вдруг басом… Тогда актер Вовка ударяет в гитару и громко поет ни к селу ни к городу:
Папа мажет йодом бок,
Мама пляшет кекуок…
Чиновник-сосед стал посматривать, поводя черными глазами, с некоторым недоумением. И спросил учтиво Лаврушку:
— А ваше сиятельство, изволите, вероятно, в Петербурге жить?
— Нет,— отвечает за него актер Вовка,— княгиня родилась в городе По. Там все принцы Аранские жили, про них еще пели:
Ехал принц Аранский
Через речку По,
Бабе астраханской…
Тогда чиновник пробирной палатки завертел черными глазами во все стороны и посмотрел пристально на актеров, которые усердно дули его открытые бутылки с вином.
Особенное чувство прошло в душе чиновника пробирной палатки, он с грустью и упреком посмотрел на друзей ‘княгини’. Тем не менее, уходя к себе на дачу, он, прощаясь, благодарил ‘княгиню’ за внимание и пригласил ее и гостей к себе на воскресенье.
Приятели-актеры к вечеру приехали большой компанией с актрисами к нему на дачу в воскресенье и, представляя его, называли своих дам баронессами, графинями, княгинями.
Каких только тут не было! Графиня Коропузова, Дрыхляева, баронесса Бум-Бум, графиня Стрекачева, Чертовалова!
Пели романсы с гитарой, всё какие-то странные, так что чиновник, после выпивки и новых гостей, не спал всю ночь. Говорил про себя: ‘Нигде, никогда раньше не видал такого общества, поют, безобразие что такое, и она, княгиня, все терпит’. И уехал после бессонной ночи прямо в дом предводителя дворянства в Москве — узнать: где можно найти родовые книги дворянских домов. Ему указали. Он долго искал в геральдических книгах на буквы ‘А’ и ‘О’.
Князей Аранских не нашел. Есть Чертероговы, разные такие есть, но Аранских нет. Чиновник пробирной палатки расстроился. Не нравилось ему общество, которым окружает себя княгиня Софья Павловна Аранская… Она такая милая… голос грудной, такой душевный, похоже, что княгиня. Как бы ее вырвать из среды каких-то бахвалов и с ней бы жить вдвоем на даче, кататься на лодке вечером, пить вино, проехаться по Волге или в Крым…
Рано утром проснулся чиновник. Погода прекрасная, утреннее солнце заливает лучом майского дня сад и террасу.
Он взял купальное полотенце, пошел парком и спустился к Москва-реке: лодочник дал ключ и билетик для купанья. Хорошо в купальне — никого. Рано… Вода теплая, светлая. Оделся чиновник и вышел, прилег на бережку на травку в кустах. Хорошо.
И вдруг видит: идет она… княгиня… в кимоно, на голове полотенце. Идет к купальне по мостику — в мужскую купальню. Отперла дверь, вошла, закрыла дверь за собой.
Забеспокоился чиновник Винокуров. Как же это? В мужскую купальню? Это надо ей сказать — она ошиблась. Купальня мужская. Положим, рано — никого нет. А если кто придет…
И Винокуров торопливо пошел к купальне, прошел через мостик и остановился у купальни в раздумье. Посмотрел кругом — никого. Лодочник у себя в избушке.
И охватила чиновника грешная мысль: посмотрю-ка я в щелочку, какова-то она, княгиня… И посмотрел. И черные глаза чиновника завертелись, как колеса, и на голове сам собой закачался котелок. А лодочник, улыбаясь, говорит:
— Барин, чего вы в мужскую купальню глядите в щелку-то?.. Ведь ошиблись… На чаишко дадите… я вам скажу, глядеть на их отколе надоть… С горы надоть — вот от дуба, да в блинокль… Любители оттеля в блинокль глядят. А это чего… мужская…
Ничего не ответил чиновник Винокуров и быстро пошел в гору.
Пришел к себе и сел за письменный стол. Писал долго. Прочтет — и бросит, и пишет снова. Встал, взял палку, котелок, ни к чему сказал кухарке: ‘Дура, я не приеду, ничего не готовь’ — и уехал на станцию. Проходя мимо дачи Лаврушки, повернулся и плюнул.
Чиновник пробирной палатки больше на дачу не вернулся. Но к Лаврушке как-то вечером приехал с колокольчиком исправник, такой полный седой старик.
— У вас тут, сударь, без прописки проживает княгиня Аранская,— сказал исправник. — Где она находится?
Лаврушка все чистосердечно рассказал старику. Тот, слушая, багровел от смеха:
— Слышь, вот что… Вот до чего я актеров люблю… И вынул из кармана кошелек, дал три рубля.
— Слышь… Пошли кухарку или сбегай сам, достань коньячку три звездочки. Выпьем… Утешил ты старика.
— Что вы,— сказал Лаврушка,— я ведь не имею права угощать вас—вы власть… И тут же крикнул:
— Авдотья, тащи все на стол!
— Понял, значит, начальник, как наши выучили потрясучего,— сказала с поклоном Авдотья и, смеясь, поставила на стол графины и закуски.
Май — Впервые: Возрождение. 1936. 10 мая. Печатается по газетному тексту.
тарлатан — легкая хлопчатобумажная ткань.
Катюша Маслова — см. прим. к с. 448 кн. 1 наст. изд.
Вера из ‘Обрыва’ — см. прим. к с. 140 кн. 1 наст. изд.
кекуок — танец американских негров, был в моде в довоенной Европе и Америке.