Литературное окружение молодого В. Брюсова
Литературное окружение молодого В. Брюсова
Примечания
Примечания
М. В. Михайлова. Литературное окружение молодого В. Брюсова, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1996
Время на прочтение: 10 минут(ы)
М. В. Михайлова
Поступление на историко-филологический факультет Московского университета в 1893 г. совпало у Брюсова с началом его литературной деятельности. Занятия в университете поглощают его целиком (‘занимаюсь по пятнадцати часов в сутки’, ‘отчаянно занимаюсь’, — жаловался он1) и на литературное творчество остается совсем немного времени. Однако это не помешало Брюсову, тогда еще студенту первого курса, уже в феврале 1894 г. выпустить сборник ‘Русские символисты’. Но, возможно, именно поглощенность учебой и подготовкой ‘Русских символистов’ не позволили Брюсову сразу же включиться в студенческую жизнь. Поэтому в ‘Кружок любителей западноевропейской литературы’, созданный на историко-филологическом факультете, он приходит только во втором семестре 1894 г., когда кружок приобрел уже достаточную известность. И приходит литератором с определенной ‘декадентской’ репутацией.
О степени заинтересованности поэта ‘Кружком’ и о его значении в творческой судьбе Брюсова (по крайней мере на определенном, пусть и кратком отрезке времени) свидетельствуют записи поэта в дневнике, упоминание в ‘Автобиографии’, где занятия в нем оцениваются как важное событие в его жизни2. Брюсов поначалу явно увлечен деятельностью кружка. Об этом говорит интенсивность его работы в течение шести заседаний, состоявшихся осенью 1894 г., когда им был прочитан один реферат научного характера, предложены вниманию слушателей переводы из П. Верлена, М. Эредиа, Ф. Эферса, немецкого поэта Шульце (последнего автора как такового не существовало в действительности, и мистификация Брюсова была разоблачена только три года спустя, о чем в протоколах кружка сделана соответствующая запись)3.
Интерес поэта к кружку связан не только с возможностью самовыражения и приобретения квалифицированной аудитории слушателей, но, по-видимому, и с составом участников, а также направленностью их интересов, замечательным образом совпавшей с брюсовской: изучение всей западноевропейской литературы во всем ее многообразии. Привлекала Брюсова, безусловно, и та свободная атмосфера, которая царила в кружке, то естественное, неформальное общение, которого он был лишен на официальных занятиях. Здесь могли полноценно проявиться те склонности поэта, которые оказывались невостребованными общеобязательной учебной программой. И приход Брюсова в ‘Кружок любителей западноевропейской литературы’ в значительной степени изменил его научную ориентацию: если раньше внимание участников привлекала главным образом английская и испанская литература, то теперь в центре оказалась литература французская.
А начало деятельности кружка было весьма скромным. Замысел его создания возник на праздновании юбилея 35-летней научной работы профессора Московского университета Н.И. Стороженко4, когда студенты (в основном историко-филологического факультета) А. Курсинский, В.М. Фриче, В.М. Шулятиков, Хлебовский и Шингарев поддержали эту идею. Они собрались на первое заседание 5 февраля 1894 г., наметили основные задачи, вставшие перед объединением, и договорились о следующей встрече по условленной программе. Позже (13 февраля) к вышеназванным участникам присоединился П.С. Коган. Все перечисленные лица и стали главными деятелями кружка в первые полгода его существования. За это время было прочитано: В.М. Фриче — 4 реферата, А. Курсинским — 3, П.С. Коганом — 2, В.М. Шулятиковым — 25. Остальные участники — В. Лазурский, В. Долгинцев, К. Бальмонт, А. Филиппов, Л. Брюхатов, Ю. Веселовский, М. Самыгин (впоследствии писавший под псевдонимом М. Криницкий), Ф. Ухов, П. Рождественский — появились позже, в конце марта-апреля 1894 г. Во второй половине 1894 г. к ним присоединились пришедшие вместе с Брюсовым А.А. Ланг, Назаревский, Чернышев, Чумаков, Мендельсон, Иловайский и др. Таким образом, число участников кружка вместе с членами-сотрудниками (особая группа, утвержденная уставом) и членами-соревнователями достигло 28 человек.
О трудностях первых шагов существования кружка поведал в отчете за первое полугодие его деятельности — с 5 февраля по 27 апреля — А. Курсинский на том занятии, где впервые присутствовал В. Брюсов. Как следовало из программы, в собраниях те члены-учредители, от имени которых выступил Курсинский, надеялись видеть ‘торжество великой идеи общения и движения вперед над стремлением к обособленности и застою’6. Задачей кружка объявлялось стремление ‘вовлечь… в свой круг, заинтересовать своими интересами, возбудить охоту изучать избранный нами предмет’7 всех увлекающихся изучением литературы.
Однако эти намерения не всегда оказывались осуществленными. Несмотря на старания членов-учредителей, представлявших на отдельных собраниях даже по два-три реферата, некоторые занятия все же проводились без чтения рефератов и обсуждений. Тем не менее кружок получил известность даже за стенами университета.
Из разношерстной компании участников Брюсов выделил шестерых: будущих писателей — К. Бальмонта и М. Самыгина, а также А. Курсинского и критиков — П. Когана, В. Фриче, В. Шулятикова. Отношение ко всем ним у Брюсова было различным. Он по-человечески заинтересовался Самыгиным, восторженно увлекся Бальмонтом. Курсинскому оказывал доброжелательное покровительство.
О Когане, Шулятикове и Фриче поэт оставил любопытные записи в дневнике и письмах, характеризующие его первые впечатления. Вот что он писал о Фриче: ‘Нашел одного дельного человека — некоего Фриче — будущий великий критик’8. После выхода в свет его сборника ‘Шедевры’ и — главное — привлекшего особое внимание предисловия к нему Брюсов констатировал: ‘Остались на моей стороне — Ланг (по глупости своей), Курсинский (поэт, подражающий мне) и Фриче (умный господин, понимающий, что сущность не в предисловиях)’9. Тем не менее в дневнике поэт откровенно и с горечью заметил, что все же после этого эпизода его ‘престиж’ у Фриче ‘упал’ (с. 22). Совершенно очевидно, что мнение этого критика было ему далеко не безразлично.
Мнение же Когана Брюсов явно не принимает всерьез. О нем он весьма иронично отозвался в письме к своему другу юности В. Станюковичу: ‘Некто г. Коган заявил даже, что, напечатай я свое предисловие раньше, он не счел бы возможным вступить со мной в знакомство’10. Вообще почти все отзывы поэта об этом критике отстраненно-скептические: ‘Вчера видел Фриче и Когана. Все те же. Коган горд своим сотрудничеством в ‘Курьере». Фриче — печален’ (с. 49), ‘присутствовали разные либеральные люди: Ермилов, П.С. Коган etc.’ (с. 92).
Однако отношение Брюсова к В.М. Шулятикову более неопределенно. В ‘Записных книжках’ он несколько раз упоминает о контактах с ним, но записи эти чисто информативны: 22 декабря 1895 — ‘У меня Курсинский и Фриче, Шулятиков’, 11 февраля 1897 — ‘У меня Шулятиков’11. Но в дневнике имеется примечательная запись, появившаяся вскоре после вызвавшего шум предисловия: ‘…Сегодня в университете, когда я вызвался читать Аристофана, везде раздавался шепот, шипение: ‘Декадент, декадент’. А! Так-то! Берегитесь! Только искреннее сочувствие Самыгина и Шулятикова успокоило меня немного’ (с. 22).
Отношения Брюсова с заинтересовавшими его критиками продолжались и после того, как распался ‘Кружок любителей западноевропейской литературы’. Все они дружно, исключая Самыгина, перешли в ‘Русское библиографическое общество’, о чем имеются соответствующие записи в книге посетителей. Так, на шестьдесят восьмом собрании присутствовали Шулятиков, Брюсов, Фриче, Курсинский, Коган. На семьдесят третьем — Фриче, Брюсов, Коган, Шулятиков, Курсинский и др.12 Примечательно также то, что почти одновременно Брюсов и Шулятиков стали посетителями читальных залов Румянцевского музея в 1895 г. — фамилия Брюсова значится под номером 575, а Шулятикова — под номером 643. Записались же они в библиотеку в один и тот же день — 26 сентября13.
Можно говорить об определенной тяге этих людей друг к другу. И покоилась она, несомненно, на знакомстве с научным потенциалом и устремлениями каждого, которое и осуществлялось в процессе обсуждения рефератов на занятиях кружка. Однако, как уже упоминалось, именно приход Брюсова переориентировал научные интересы участников. Место английской, испанской литературы Средних веков и Возрождения, а также произведений античности заняли явления ‘новой литературы’.
Уже на первом заседании ‘Кружка любителей западноевропейской литературы’ (21 сентября) Брюсов высказал несколько критических замечаний о реферате В. Фриче ‘Что такое романтическая любовь?’. Так, Брюсов указал, что ‘отмеченные референтом признаки романтической любви могут встречаться и у поэтов неоромантиков, и, с другой стороны, не у всех романтиков они встречаются’14.
На втором собрании (29 сентября) было двое выступающих: В. Шулятиков с докладом ‘Роль женщины и дьявола в новеллах средневекового монаха’ и В. Брюсов с переводами Верлена.
На четвертом заседании были выслушаны рефераты Фриче о Симплициссимусе и Брюсова о П. Вердене. В протоколе по поводу чтения реферата Брюсова записано следующее: ‘Г. Брюсов, характеризовал поэзию Верлена как наиболее характерного символиста в различные моменты развития его таланта и в заключение отвел ему место наряду с величайшим лириком древнего мира — Горацием — и эпохи Возрождения — Петраркой. Возражали: гг. Коган, Фриче, Федоров и Самыгин. Главным образом оппоненты указывали на недостаточность аргументаций в характеристике из-за пристрастного возвеличивания Верлена референтом. Г. Федоров просил дать ему возможность ответить специальным рефератом г. Брюсову, на что было выражено согласие. К сожалению, ни референт, ни оппоненты не удержались на почве историко-литературного отношения к интересующему писателю, вследствие чего прения обострились и г. Шулятикову было сделано замечание за излишнюю резкость выражений во время прений’15.
Конечно, любопытно воссоздать ситуацию возникшего конфликта. Зададимся вопросом, что могло не понравиться Шулятикову в высказываниях поэта, что могло вызвать его столь резкое несогласие? Возможно, что воспринятое лицом, ведущим протокол, как отступление от ‘историко-литературного отношения’ к исследуемому автору было продиктовано у Брюсова тем же недовольством, узостью и ограниченностью того подхода к литературе, которое он обнаруживал впоследствии в шаблонных историко-литературных исследованиях социологического толка. Можно предположить, что Шулятикову в свою очередь могло не понравиться отсутствие в аргументации Брюсова ссылок на социальную обусловленность появления художника. Ведь, как известно, уже в это время Шулятиков приобщился к марксистской методологии историко-литературного исследования, и именно он первым познакомил членов кружка с новой социальной доктриной. В. Фриче вспоминал в 1927 г.: ‘Необходимо здесь отметить товарища, который первый принес с собой в наш литературный кружок свежий воздух революции и учение Карла Маркса. Имя его стало, к сожалению, нарицательным в плохом смысле. Как обычно, он несколько упрощал марксизм. Но для нас его заслуга не подлежит сомнению. Это был В.М. Шулятиков. Он — марксист — пошел по социал-демократической линии. Он первый из нас ушел в ряды рабочей партии, был арестован и сослан. И он, связанный с революционным подпольным движением, явился в наш кружок’16.
Если наше предположение верно и именно в этом заключалась причина разногласий, то вполне логична следующая запись в дневнике Брюсова, сделанная через день после описанного заседания кружка: ‘Сегодня у Зунделовича меня ‘показывали’, демонстрировали как символиста. Спорили о Марксе, о социализме и многом другом’ (с. 19). Действительно, можно предположить, что ‘спровоцированный’ Шулятиковым, Брюсов вполне мог вести разговоры о марксизме и социализме.
Горячность же и резкость Шулятикова в выше охарактеризованных обстоятельствах могут быть объяснены тем, что обычно мягкий и дружественный в отношениях с людьми (о чем упоминали все знавшие его), он становился непреклонным, когда речь заходила о его идеологической и политической платформе. Его непоколебимую твердость в обозначенных случаях подтверждает эпизод, происшедший в университете на публичной защите диссертации Н. Котляревского ‘О поэзии мировой скорби’.
Вот как преподносит случившееся свидетель, будущий историк М.Н. Покровский: »Блестящей’ книге и ее не менее блестящему автору был сделан самый восторженный прием. Актовый зал Московского университета можно сказать утопал в идеализме. И среди восторженно-сочувствующей аудитории вдруг раздается диссонанс. Осмеливаются возражать, осмеливаются утверждать, что ‘талантливая’ книга ни к черту не годится в научном отношении, ибо в ней просмотрено самое главное — классовая подоплека поэзии. Такая возвышенная вещь, как мировая скорбь — и какая-то борьба классов! Это было смешно… И среди этой свистопляски две как нарочно совсем невеличественные с виду фигуры — Шулятиков и Фриче’17. (Попутно стоит отметить, что этот поступок Шулятикова особенно примечателен, так как таким образом он косвенно выступил против своего учителя Н. Стороженко (бывшего официальным оппонентом диссертации и давшего на нее положительный отзыв), к которому испытывал неизменное уважение, что и подтвердил в 1902 г., выступив со статьей в сборнике, посвященном его деятельности18.
Похоже даже, что резкое столкновение между Шулятиковым и Брюсовым, о котором говорилось выше, породило усиленный взаимный интерес. Уже упоминалось о визитах Шулятикова к Брюсову, совместных посещениях ‘Русского библиографического общества’, почти одновременной записи в читатели Румянцевской библиотеки. Но существовала и переписка. В ‘Донесении полицейского надзирателя городского участка Воеводина о подлежащем наблюдению отделения Шулятикове В.М. (от 3 декабря 1898 г.)’ в пункте 10 имеется следующая запись: ‘ноября 30 дня получила (имеется в виду жена Шулятикова. — М.М.) письмо от Валерия Брюсова с Цветного бульвара, д. 24′19.
Если с достаточной степенью уверенности можно говорить о том, что именно от Шулятикова Брюсов впервые получил сведения о Марксе и социализме, то абсолютно неоспоримо то, что поэт оказался для будущего критика фигурой крайне неординарной. Занимаясь новейшей литературой, пытаясь оценить ее с классовой точки зрения и, таким образом, считая ее насквозь буржуазной, Шулятиков весьма нелицеприятно отзывался о декадентах. Но при этом критик, говоря о них, никогда и нигде не назвал имени Брюсова. Он предпочитал вообще не затрагивать его творчества. Этот момент достаточно показателен хотя бы потому, что произведения поэта нередко избирались критиками-марксистами как весьма убедительный пример ‘классовых метаний’ в лагере буржуазной литературы. Достаточно вспомнить статью Ю. Каменева ‘О ласковом Старике и о Валерии Брюсове’20, где Брюсов объявлялся вождем молодого поколения русской буржуазии.
Имя Брюсова Шулятиков упоминает лишь однажды и то в контексте, несомненно, нейтральном: ‘…популярнейший в настоящую минуту писатель Максим Горький на днях сделал попытку несколько реабилитировать литературное имя гг. Бальмонта и Валерия Брюсова’21. Это высказывание можно даже расценить как в некотором роде признание правомерности усилий Горького. Деликатность Шулятикова в отношении Брюсова подтверждает и тот факт, что имя другого своего знакомого по кружку — К. Бальмонта — Шулятиков упомянул двенадцать раз и ему посвятил специальную статью, рисующую весьма несимпатичный психический и нравственный облик поэта-декадента22. Безусловно, щадит критик своего знакомого времен юности и в своей последней, страдающей наиболее грубыми вульгаризаторскими оценками, статье ‘Этапы новейшей лирики’, в которой творчество таких поэтов, как С. Надсон, Д. Мережковский, Н. Минский, И. Бунин и др., рассматривается сквозь призму отношения к культу страдания и становится в глазах автора ярким воплощением психики буржуа.
Возможно, что мыслью о Брюсове как возможном авторе продиктованы следующие строки Шулятикова в его письме к критику А. Дивильковскому, являвшемуся посредником в серьезном издательском проекте: ‘Получив его (ответ на письмо.- М.М.), вступил в коллоквиум с одним предпринимателем. На очередь поставлены темы об ‘экономичности’ символизма и о Верхарне’23. Ведь известно, что именно Брюсова потрясло в 1895-1896 гг. знакомство с творчеством Верхарна. И он, вероятнее всего, первым познакомил с его произведениями своих товарищей по ‘Кружку’. Стихами бельгийского поэта ‘упивался’ (по его собственному выражению) Брюсов и в 1898-1899 гг., т.е. в годы, когда контакты с Шулятиковым были достаточно интенсивными.
О степени близости с Шулятиковым свидетельствует, на наш взгляд, и тот факт, что в ‘Автобиографии’ поэт не приводит полных инициалов Шулятикова, в то время как и Фриче, и Коган упомянуты с полными инициалами. Он пишет обычно просто: В. Шулятиков. Скорее всего потому, что всегда называл товарища по имени и скорее всего не знал его отчества. А может быть, он руководствуется тем, как подписывал свои работы сам Шулятиков, что косвенным образом может свидетельствовать о знакомстве Брюсова с литературно-критическими опусами критика. Кроме того, и письма свои Шулятиков обычно подписывал В., В.Ш., Влад. Ш. А, как известно, письма от него Брюсову приходили.
На основании приведенных фактов можно, как нам кажется, утверждать, что знакомство и относительная близость с одним из членов ‘Кружка любителей западноевропейской литературы’ — Шулятиковым — сыграли в жизни В. Брюсова немаловажную роль: ему он обязан знакомством с историческим материализмом, марксизмом как новейшим социальным учением того времени. Существует даже версия, что расположение к В. Шулятикову поэт хранил долго: в научной литературе высказано соображение, что автором некролога о Шулятикове24 мог быть и В. Брюсов. Эта версия строится на том (достаточно шатком, на наш взгляд) основании, что в некрологе приведены детали студенческой юности Шулятикова, о которых могли быть осведомлены только близкие ему люди25. Во всяком случае можно предположить, что знакомство с ‘бескорыстным и беззаветно преданным рыцарем своей идеи’26, как было сказано в некрологе, опубликованном в ‘Русских ведомостях’ и подписанном Л.К., не прошло для Брюсова бесследно.
1 Брюсов В. Дневники. 1891—1910. М., 1927. С. 12. Далее записи из дневников В. Брюсова цитируются в тексте по этому изданию с указанием в скобках страницы.
2 См.: Литературное наследство. Т. 85. М., 1975. С. 731.
3 ОР РГБ. Ф. 389. Карт. 1. Ед. хр. 12. Л. 19.
4 Там же. Ед. хр. 14.
5 Там же. (Протоколы заседаний.)
6 Там же. (Протоколы заседаний.) Л. 2.
7 Там же. (Протоколы заседаний.) Л. 4.
8 Литературное наследство. Т. 85. С. 734.
9 Там же. С. 737.
10 Там же.
11 ОР ГРБ. Ф. 386. Карт. 1. Ед. хр. 14. Брюсов В. Записные книжки. Моя жизнь. Кн. 10. Л. 3 (об.), Кн. 11. Л. 13.
12 ЦГИАМ. Ф. 634. Оп. 1. Д. 95. Л. 23.
13 Книга собственноручной записи лиц, желающих заниматься в читальном зале, за 1895 год. РГБ.
14 ОР РГБ. Ф. 389. Карт. 1. Ед. хр. 12. (Протоколы заседаний).
15 Там же.
16 Архив РАН. Ф. 643. Оп. 1. Д. 92. Фриче В.М. Речь на чествовании в связи с 30-летним юбилеем 22 февраля 1927 г. Автограф.
17 Покровский М.Н. Памяти тов. Фриче // Марксистское искусствознание и В.М. Фриче. М., 1930. С. 30.
18 Под знаменем науки. Юбилейный сборник в честь Н.И. Стороженко, изданный его учениками и почитателями. М., 1902.
19 ГАРФ. Ф. 63. Ед. хр. 502. 1897. Л. 27.
20 Литературный распад. Кн. 1. СПб., 1908.
21 Курьер. 1900. N 322.
22 См.: Шулятиков В. Поэт-декадент // Курьер. 1900. N 366.
23 РГАЛИ. Ф. 1059. Оп. 1. Письмо от 7 октября 1908 г. Подл.: Влад.Ш.
24 Русское слово. 1912. N 73. С. 5.
25 См. публикацию: ‘Служил идее беззаветно’ // Московский университет. 1986. 8 апреля. N 26.
26 Русские ведомости. 1912. N 72. С. 4.