Изабелла Гриневская
Изабелла Гриневская
M-lle Роже
M-lle Роже
* * *
* * *
M-lle Роже, Гриневская Изабелла Аркадьевна, Год: 1900
Время на прочтение: 9 минут(ы)
— Mesdames, если вы перешли предел юности, если вам больше восемнадцати лет не ходите на балы гимназистов, правоведов и разных студентов… Советую вам. Иначе самолюбие ваше рискует подвергнуться горькому испытанию. Молодежь откровенна до жестокости и свои мнения, симпатии выражает в форме, какая ей взбредет в голову. Ее ничем не введешь в заблуждение, ничем не прельстишь: ни туалетом, ни общественным положением, ни душевными качествами, ни, даже, красотой — ничем. Она чует шестнадцатилетний возраст под всякой оболочкой и стремится только к нему. Я говорю вам по собственному опыту.
Вы видите меня: я не красавица, но ведь я, кажется, и не так уж дурна, а в тот памятный вечер на балу у кузины, на моем первом балу — я произвела решительный фурор. Все находили меня прелестной. В белом платье, с розовым кушачком и венком из розовых бутонов на голове — я сама находила себя восхитительной, а кавалеры не давали мне покоя своими комплиментами. Одни говорили мне, что я настоящая Психея, другие находили во мне подобие нимфы, третьи уверяли, что я воплощение мечты поэта. Положим, это было двенадцать лет тому назад, двенадцать лет… Эти годы так быстро умчались, что я не успела оглянуться. После этого вечера мне не пришлось больше насладиться очарованием первых успехов юности. Вместо того, чтобы порхать по балам, как это делали мои подруги, кружить головы молодым людям и выбрать из их среды одного, который старился бы незаметно вместе со мною, которому я была бы всегда дорога, сколько бы мне ни было лет и какие бы узоры неумолимое время ни нарисовало на моем лице — я посвятила себя воспитанию сирот моей умершей в то время сестры. В хлопотах и заботах быстро уходило время. Мне некогда было думать о себе, о потребностях моего сердца, о собственной участи. В обществе я не бывала и поэтому у меня не было мерила, которое указывало бы мне на разрушительную работу времени над моею наружностью. В моем воображении я очень часто видела себя все той же нимфой, той же Психеей, какой я казалась в тот незабвенный вечер моим временным поклонникам. Я думала, что при случае я еще способна зажечь в глазах мужчины огонь восторга. Я все ждала этого случая. Я все надеялась, что он представится сам собою, что и для меня взойдет когда-нибудь заря счастья. Правда, эти мечты меня посещали редко. Я уже говорила, что в водовороте ежедневных забот о других — я забывала думать о себе. Но, признаться, в них, в этих мечтах, я черпала силы, чтобы продолжать подвиг, который я добровольно взяла на себя. Я не героиня, и подвиг без возмездия меня не удовлетворял. Я все ждала этого возмездия, но получила урок. И какой! Но вот слушайте.
Случай, который я расскажу, может быть, покажется вам пустым, не имеющим большого значения. Может быть, оно и так. Но, mesdames, не забудьте, что жизнь женщины, да и всех вообще людей, слагается из пустяков, что можно уцелеть под неприятельскими пулями и умереть от укуса ничтожной мухи.
Вот что было. Мои две племянницы и племянник, которых я вырастила и которые, по словам всех наших родных и близких друзей, делают честь моим педагогическим талантам, стали упрашивать меня ехать на бал гимназистов. Я всячески отказывалась, приводя тысячу причин, по которым я не могла исполнить их желание, но они и слышать ничего не хотели и очень искусно разбивали все мои доводы.
— Наконец, — сказала я, — мне будет скучно сидеть с десяти до трех часов и глядеть на вас, как вы будете прыгать.
— Как глядеть! — воскликнули обе девочки. — Вы не будете смотреть на нас — вы сами будете танцевать! О, вы будете прехорошенькая в бальном платье.
— Разумеется, тетя, — поддержал их Кока, — вся гимназия будет у ваших ног. Петька, вы знаете, даже в вас тайно влюблен. Он говорит, что у вас глаза глубокие, как море, что в них можно захлебнуться, утонуть.
— В самом деле, Helene, отчего тебе не повеселиться немного, — заметил мой зять. — Ты все сидишь дома. Поезжай, право. Кстати, Иван Семенович меня зовет в этот же вечер на винт.
— Ну, вот видите, тетя!.. Поезжайте! — запели все хором. — Папа станет торопить нас домой, а с вами мы, по крайней мере, натанцуемся вот до сих пор.
После еще одного слабого сопротивления — я уступила. Воспоминания о моем первом и единственном успехе нахлынули на меня с новой силой.
— Кто знает? — подумала я, — быть может… Но какой же мне интерес танцевать с вашими мальчишками? — заметила я громко, в виде протеста.
— Во-первых, позвольте вам заметить, тетенька, — возразил мой дорогой племянник, — что мы восьмиклассники, а не мальчишки, во-вторых, у нас танцуют не одни ‘мальчишки’, как вы выражаетесь. Могу вас утешить! У нас пляшут и ‘старички’: студенты, офицеры, инженеры, учителя, с бородами и вот какими усами. Мы вам доставим этих старичков, если вы пренебрегаете ‘мальчишками’. Но все равно: и те, и другие будут от вас без ума.
Хотя я остановила разглагольствования моего племянничка, но в душе эти грубые комплименты я не считала особенно преувеличенными.
— Почему мне не ехать? — думала я. — Кто знает?..
Мое неудовлетворенное сердце так жаждало любви! Мною иногда овладевало такое сильное желание быть любимой, быть предметом тех нежных забот, которыми я окружала вот уже столько лет других, — и я согласилась.
Что же надеть? Туалет — это такая важная вещь! Сообща с племянницами мы принялись обсуждать этот вопрос со всех сторон. Я была точно в лихорадке. Мне захотелось, во что бы то ни стало, понравиться. Племянницам я решила сшить белые платья из шерстяного вуаля. А себе… тоже: белое идет всем возрастам. Оно и нарядно, и скромно. Дети казались в восторге, что я буду в белом.
— Вот что, — решила старшая, — сделаем все к платьям розовые кушачки, а в волосах приколем по розе. Но правда ли, тетенька, вы были так одеты на вашем балу и вы всех очаровали. Помните, вы рассказывали нам. Вот и теперь оденемся точно также, все одинаково. Подумают, что мы сестры. Это будет прелестно.
Она точно угадала мою мысль. Мой первый успех глубоко запал в мою душу и мне захотелось вновь испытать тот сладкий трепет, который я испытывала тогда под восторженными взорами танцоров.
Я совсем забыла, что после этого вечера прошло столько лет, полных мелких забот и треволнений. Мне казалось, что это было вчера и что меня и на предстоящем балу встретит рой поклонников.
Наконец, давно жданный вечер настал. Мы одеваемся. Горничная, парикмахер, портниха, принесшая нам платья — переходят от одной к другой. И вот мы готовы.
Мои племянницы в своих белых платьях прелестны. Я посмотрела на себя в зеркало. Нет… решительно… белое платье мне не к лицу… Я кажусь в нем толстой, а бледная роза в неистово взбитых парикмахером волосах тоже мне не идет… Я усиливаюсь высвободить одну прядку волос и спустить ее змейкой в виде локона по плечу, как было тогда… Мы входим в гостиную.
— Какая вы интересная тетушка, вы точно королева, — замечает Кока. — Только зачем этот хвостик? — спросил он, тронув освобожденный локон.
— Оставь, так надо, — сказала я с досадой.
— Ты ничего не понимаешь, — вступились за меня девочки. — Так надо…
— Вот цветок немного торчит, — говорит старшая. Но тут портниха авторитетно объявляет, что теперь такая мода.
Вышел зять во фраке и заявил, что и он едет с нами, так как Иван Семеныч заболел и свое рождение праздновать не будет значит, не будет и винта. Это обстоятельство, очевидно, расстроило планы молодежи. Лица их вытянулись. Но маленькое замешательство, вызванное неожиданным решением главы семейства сопровождать нас, скоро рассеялось. Приятные ожидания и последние хлопоты поддержали бодрость духа моих спутников. Веселое настроение снова воцарилось. Молодежь стала о чем-то перешептываться, чему-то смеяться… Это настроение продолжалось и в карете, но мне было как-то не по себе. Мое сердце тревожно билось. Я чувствовала, к моему стыду, что поминутно краснела… К счастью, мои спутники этого не замечали. Они всецело были поглощены своими собственными делами.
Так как зять следовал за нами на извозчике, то мои питомцы, не стесняясь, горячо обсуждали некоторые важные вопросы. Их очень занимало: пригласит ли Костя Званцев Олю Померанцеву на котильон или не пригласить? Всем было известно, что Оля неравнодушна к Званцеву, что и Костя был по уши влюблен в Олю, но что с некоторых пор он стал бессовестно ухаживать за Верой Шиловской.
— Если Званцев не пригласит Олю, это будет очень подло с его стороны, — решила младшая племянница. — Я с ним говорить не буду. Это не честно…
Для молодежи в этих дебатах время летело быстро, а мне казалось, что мы едем целый век и никогда не доберемся до цели.
Наконец мы приехали. Поднимаясь на лестницу, по которой передо мною быстро всходили молоденькие девушки и юноши, у меня болезненно сжалось сердце… Что мне тут делать? — подумала я, взглянув на моих товарок по второму дебюту. Могу ли я соперничать с ними и под стать ли мне товарищи Коки? Но вспомнив о ‘старичках’, я немного успокоилась.
Когда мы вошли в залу — к нам подлетели несколько гимназистов и два ‘старичка’. Хотя кавалеров было, по крайней мере шесть-семь человек, а нас, дам, всего трое, но на мою долю не оказалось ни одного танцора. Лишь только Маруся и Женя положили свои ручки на плечи своих кавалеров — как остальные немедленно испарились. Кока устремился к своему ‘предмету’, а я осталась в резерве и уселась в ряду целой батареи мамаш… Мимо меня летали пары. Юноши то приводили дам на место, то срывали их с мест и уносили в вихре танца… Меня никто не замечал. Я бы еще примирилась с этим, если бы покрой моего платья явно не обнаруживал моих запоздалых претензий. Мне казалось, что все окружавшие меня мамаши с укоризной и злорадством смотрят на мое декольтированное платье, прическу с торчавшим цветком… Я не смела оглянуться… Да, mesdames, бывают неприятные положения!! Каждый проходивший мимо гимназист, который, скользнув по мне взглядом, приглашал сидевших около меня молодых девушек — больно уязвлял мое сердце. Для приличия, чтобы скрыть от других волновавшие меня чувства, я делала вид, будто смотрю с бескорыстным интересом на танцующих. Я улыбалась, точно я радовалась их веселью, а сама, стыдно признаться, сама я в эту минуту ненавидела всю эту прыгающую, резвящуюся молодежь. Пришел бы хоть этот Петя, про которого мой племянник говорил, что он влюблен в меня? Куда он скрылся?..
Таким образом я просидела вальс и две кадрили и никто не вспомнил о моем существовании. Даже зять, встретив знакомого, ушел с ним в гостиную оканчивать начатый им в начале вечера спор о ввозе свиней в Австрию и предоставил меня собственной участи.
Снова заиграли вальс.
— Переступкин… — рекомендует Кока, торжественно подведя ко мне гимназистика лет шестнадцати, худого и бледного…
Я поднялась и пошла. Пока мы топтались на месте, делая вступительные к вальсу па — еще было сносно, но лишь только мы закружились, то сейчас же потеряли такт. Кто был из нас виноват — не знаю. Я немного подпрыгнула и уже, было, попала кавалеру в ногу — но тут подвернулась какая-то пара и так нас толкнула, что мы опять выбились из такта. Потоптавшись на месте, мы снова пустились, но чуть дело у нас ладилось, как та же пара все выбивала нас из колеи.
— Merci, довольно, — сказала я, потеряв надежду сделать хотя бы десять па ‘настоящего вальса’, который я так легко и грациозно танцевала тогда, в тот незабвенный вечер. Мой кавалер, весь в поту, красный и запыхавшийся, повел меня на место.
Через минуту он подводит ко мне тонкого и высокого как шест, брюнета. Но и с этим юным кавалером мне не повезло. Молодые пары беспрерывно нас толкали и сбивали с пути. Затем, меня удостоил своим вниманием сам Званцев, знаменитый сердцеед. Но началась та же история… и я убедилась, наконец, что мне не попасть в ногу нынешней молодежи. Мне было очень жаль, музыка играла превосходно, и я разохотилась… Во всяком случае, я была в душе благодарна этим молодым людям за то, что они не дали мне окончательно засидеться в моем углу.
Наступил антракт. Мои племянницы, раскрасневшись, с блестевшими глазами подбежали ко мне, схватили меня под руки и увлекли в смежные комнаты. Выбрав уютное местечко в одной полутемной гостиной, мы уселись отдохнуть. Недалеко от нас стояла кучка гимназистов. Они о чем-то горячо и громко спорили. Шло дело о какой-то m-lle Роже, с которой никто не желал танцевать, а между тем, это было необходимо. — ‘Так как же, господа, — ясно раздался чей-то голос. — Кто же возьмет m-lle Роже на котильон? Кончимте же. Сейчас заиграют ритурнель’.
— Званцев, Званцев, пусть Званцев танцует, — закричали многие.
— Что вы, господа, — отозвался Званцев. — Я обязан танцевать с Верочкой… — ответил он, чем вызвал негодование моих племянниц. — Пусть Петька танцует, — предложил он.
— Да нет, — возразил кто-то. — Петька вовсе не желает танцевать. Он сегодня не в духе. Он даже угрожает кому-то побить за m-lle Роже физиономию. Вот он какой рыцарь…
— Ну, вот что. Давайте тянуть жребий, — решил один из споривших.
О чем говорилось дальше, кому досталась бедная m-lle Роже, мы не слыхали. Моих двух племянниц подхватили кавалеры, а я пошла отыскивать зятя.
Тут подбежал Званцев и представил мне гимназиста, юношу с приятным, веселым лицом и умными глазами, который с изысканной, церемонной важностью поклонился и пригласил меня на котильон. Получив мое согласие, он снова поклонился и предложил мне руку. Бережно, точно я была хрупкий сосуд, наполненный драгоценной жидкостью, точно опасаясь расплеснуть ее — он повел меня на место.
Визави нас танцевал Званцев, с веселой, востроносой и белобрысой девочкой, лет шестнадцати, очевидно, предметом его новой страсти. Она держалась развязно, бойко и очень много смеялась.
Когда мне случилось, повинуясь распоряжениям кричавшего благим матом дирижера, сделать с нею фигуру — я слышала, как ее кавалер говорил все о той же m-lle Роже. Всякий раз, как Званцев произносил эту фамилию, дама его покатывалась со смеху.
Мой кавалер тоже поминутно заговаривал с нашими визави об этой таинственной для меня особе. Всякий раз имя ее, склоняемое, против грамматических правил, во всех падежах, вызывало взрыв хохота. ‘Кто эта девица, одно имя которой, так веселит и забавляет моих компаньонов по котильону?’ — думала я,
— Кто эта m-lle Роже? — спросила я моего кавалера…
— M-lle Роже? — повторил он, сделавшись вдруг необыкновенно серьезным. — Как вам сказать?
— Моя дама желает знать, кто такая m-lle Роже, — обратился он к нашему визави таким тоном, каким, я думаю, депутаты делают важные запросы в парламенте.
При этом Званцев и его дама разразились неудержимым хохотом, который не раздался по всей зале, только благодаря невообразимому гаму, поднятому в эту минуту двумя дирижерами, скомандовавшими какую-то замысловатую фигуру. Однако, смех этот, точно электрическая искра, сообщилась соседним парам и в одно мгновение охватил чуть не половину танцующих.
Вокруг меня образовались потоки смеха. Мои девочки танцевали на противоположном конце залы и я почувствовала себя одинокой, точно путник, заблудившийся в дремучем лесу, или пловец, очутившийся в открытом бушующем море. Посреди этого общего веселья мне вдруг стало как-то грустно и больно…
— Кто эта m-lle Роже? — снова спросила я моего танцора. Голос мой теперь звучал уныло и глухо.
Мой кавалер, до сих пор обращавшийся со мною с почтительностью придворного, казавшейся мне вычурной и, по временам, как будто притворной, преувеличенной, внезапно вышел из взятого им тона. Он вдруг прыснул, как настоящий школьник, и так выразительно перевел глаза от моего лица на мою прическу с розовым цветком — что у меня не оставалось больше сомнения.
M-lle Роже — была именно я.
Да, mesdames, вы можете воспитывать племянниц и племянников, но, пожалуйста, не сопровождайте их на балы в качестве подруг, не претендуйте на соревнование с ними. Вообще — предоставьте зыбкую почву балов для более смелых ног.
Если бы не этот бал я минутами и до сих пор могла бы унестись в то далекое прошлое, когда меня уподобляли нимфе и Психее. В минуту забвения я могла бы думать, что я еще недалеко ушла от этих образов человеческой фантазии. Но теперь я не могу более предаваться иллюзиям. Мне ясно доказано, что я ни то, ни другое, a m-lle Роже.
Источник текста: Сборник ‘Огоньки. Рассказы, стихотворения и пьесы’, 1900 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.