НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 — 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.
М. В. Авдева.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.
ЧАСТЬ I.
VIII.
ЛЮДИ 60-ХЪ ГОДОВЪ.
VIII.
ЛЮДИ 60-ХЪ ГОДОВЪ.
Люди 60-х годов, Авдеев Михаил Васильевич, Год: 1874
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Мы только что разобрали Базарова, примату, первородышъ новаго человка, схваченный кистью великаго мастера. Но немного спустя, посл появленія этой приматы, широкій приливъ тхъ людей, которыхъ она была лучшимъ предвозвстникомъ, заставилъ себя чувствовать какъ въ хорошемъ, такъ и въ дурномъ вліяніи. Молодыя силы, всегда честныя въ своихъ стремленіяхъ, пора освободительныхъ преобразованій, всегда возвышающая народной духъ, не могли не отозваться выгодно на нравственномъ состояніи общества, съ другой стороны приливъ людей, выросшихъ въ неблагопріятной обстановк и почувствовавшихъ потребность въ знаніи и боле здравыхъ понятій о жизни, не могъ не понизить уровня обращенной преимущественно къ нему литературы, которая должна была приноравливаться къ его средствамъ и вкусамъ, заговорить такимъ языкомъ, популяризировать такія понятія, которыя давно уже были пережиты образованнйшимъ меньшинствомъ. Экономическое положеніе прилившаго поколнія и встрча его съ тмъ, которое было до сихъ поръ руководительнымъ, не могло не остаться безъ послдствій и выразилось въ сектаторской нетерпимости и подозрительности. Все, что имло тнь сочувствія къ старому, что пыталось смягчить рзкость и крайность, что единой буквой не подходило подъ требованія новаго кодекса, считалось враждебнымъ, безчестнымъ или, по меньшей мр, отжившимъ.
Надобно сказать правду, что дошедшая до полнаго разложенія гниль стараго времени и бшенство глубоко уязвленнаго отживающаго порядка, естественно вызывали эту нетерпимость. Но мы здсь говоримъ о новыхъ людяхъ, и потому останавливаемся на достоинствахъ и недостаткахъ новыхъ, а не старыхъ людей. Недостатокъ и достоинства эти явились какъ необходимое послдствіе экономическихъ и другихъ причинъ и весьма естественны, но они были и мы говоримъ о нихъ. Таковы были и нетерпимость и болзненная подозрительность ко всему прежнему. Въ критик это направленіе прежде всего отразилось на томъ произведеніи Тургенева, которое пыталось изобразить новаго человка. Произведеніе это было заподозрно въ желаніи набросить невыгодную тнь на новое поколніе. Типъ, нами только что разобранный, въ которомъ такими рзкими и ясными чертами обрисована сила и трезвость его свжаго взгляда, казался недостаточно чистымъ и безукоризненнымъ. Потребовались новые чистйшіе образцы — и такіе образцы явились и явились во множеств. Въ этихъ образцахъ, которые мы находимъ излишнимъ перечислять, взглядъ опытнаго читателя тотчасъ замчаетъ безжизненность, ихъ теоретичность. Видно было, что это не живые образы, выхваченные цликомъ изъ жизни, а именно образцы,— примрные люди. Мы высказываемъ это вовсе не съ цлью сужденія о степени художественности произведеній, а просто какъ фактъ, имющій свое значеніе. Этотъ фактъ указываетъ на то, что въ самой жизни еще недостаточно сложились и не обрисовались люди новаго типа, не стали еще полными дятелями, и что молодое поколніе именно нуждалось въ этихъ новыхъ образцахъ, нуждалось въ указаніи какъ жить, къ чему стремиться, чему подражать, ему не было дла до художественной жизненности образцовъ, ему были нужны ясныя и положительныя указанія тхъ новыхъ правилъ жизни, по которымъ оно хотло устроиться и оно ихъ получало.
Разсмотримъ же эти образцы. Въ нихъ, въ этихъ образцовыхъ ‘новыхъ людяхъ’, какъ называли они себя, поражаетъ страшная самоувренность, на которую ни ихъ познанія, ни опытъ, повидимому, но даютъ имъ права. Люди эти воображали, что ими открытъ новый міръ, досел никому не вдомый и никмъ не замченный, что они пролагаютъ новый путь, по которому никто еще не ходилъ. Правила, которыя проповдываютъ они, безусловно честны и разумны, но эта проповдь длается, доказывается и объясняется съ такими подробностями, какъ будто до тхъ поръ не было ни честныхъ людей, ни разумныхъ поступковъ, что возможно только объяснить именно ихъ поучительной цлью и уровнемъ читателей, для которыхъ они назначались. Новые люди весьма строги къ себ, они регламентируютъ жизнь съ аккуратностью и научностью, достойною нмецкихъ филистеровъ и входятъ по этому случаю, въ подробности, вызывающія своею наивностью улыбку, общественныя слабости имъ какъ бы недоступны и единственная ихъ ахиллесова пятка., единственный искусъ, ими не выдержанный — это сигара.
Вообще характеръ этой литературы честный и наивный — напоминаетъ первое движеніе 20 годовъ, когда появились люди, думавшіе добродтелью и правдой исправить нравы и истребить зло и образовавшіе съ этой цлью союзъ благоденствія.
Люди 20 годовъ, побывавъ во время войны за границей, увлеклись порядками, тамъ введенными. Вновь выступившіе изъ низшей среды, люди 60 годовъ, познакомясь съ нкоторыми недоступными дотол для нихъ заграничными сочиненіями, увлеклись ихъ новизною. Разница состояла въ томъ, что первые знали боле жизнь, были просвщенне и зажиточне, и не нуждались въ тхъ элементарныхъ воспитательныхъ свдніяхъ, которыя оказались необходимыми для послднихъ.
Враги такъ называемыхъ ‘новыхъ людей’, говорятъ, что они, какъ и члены общества ‘всеобщаго благоденствія’ въ своихъ цляхъ пошли дале и за предлы правительственнаго дозволенія, но мы не находимъ въ литератур никакихъ на это доказательствъ и потому считаемъ излишнимъ отъискивать въ ней черты, подлежащія вднію цензорскаго и полицейскаго надзора, но мы хотимъ указать на другую ея особенность.
Какъ ясны и послдовательны повидимому ни были правила, которыми руководствовались литературные герои, но видно жизнь не такая простая штука, какою имъ казалась, если самые образцы, въ своихъ измышленныхъ дйствіяхъ, далеко расходились съ проповдываемыми ими правилами. Такъ напримръ Лопуховъ для того, чтобы помочь нравящейся ему двушк вырваться изъ тяжелой семейной обстановки, бросаетъ науку, которой занимался и дятельность, къ которой приготовлялъ себя и собственно для ея освобожденія женится на ней какъ будто все его назначеніе было помочь одной двушк вырваться изъ семьи! Такъ въ другой разъ тотъ же Лопуховъ жертвуетъ своимъ дломъ для того, чтобы дать своей жен возможность выйдти замужъ за любимаго человка, (о чемъ мы подробне поговоримъ въ стать о женщинахъ). Въ этомъ случа Лопуховъ дйствовалъ какъ какой нибудь князь Гремичъ или графъ Звздичь Мардинскаго, которые готовы были весь свтъ перевернуть для любимой женщины. Но у Звздичей и Гремичей любовь и любовь именно безумная была ихъ спеціальностью, да и для общества не было большой потери, еслибы они дйствительно сломали для какой нибудь женщины свою шею. Между тмъ у Лопуховыхъ есть дла посущественне и они, разсуждающіе о всякомъ своемъ поступк, должны были понять, что жертвовать собою для одной двушки, лишая тмъ своей дятельности все общество, крайне неразумно. Мы обходимъ молчаніемъ вызывающія часто улыбку приготовленія себя къ дятельности какого-то необычайнаго человка Рахмтова, но его отзывъ о достаточности знакомства съ пятью-шестью существенными сочиненіями (которыя и понять дльно нельзя безъ хорошей подготовки), чтобы не имть нужды въ другихъ — успхи Лопухова, который безъ спеціальныхъ знаній легко получаетъ мста и становится распорядителемъ огромнаго завода, его надежды и мечтанія — все это внушаетъ легкость отношенія къ наук, внушаетъ полузнанію или лучше сказать полуневжеству ту самоувренность, на которую, какъ мы сказали, оно не имло права {Настоящія замчанія вовсе не указываютъ на мнніе наше о роман, изъ котораго беремъ примры. Оцнка этого произведенія, какъ и всхъ источниковъ, которыми пользуемся, вовсе не входитъ въ нашу задачу.}.
Дйствительная жизнь, къ несчастій, скоро и сурово доказала это.
Слдя за новыми людьми по современнымъ литературнымъ источникамъ, мы замчаемъ, что по мр удаленія отъ эпохи преобразованія самоувренность надежды и кругъ дятельности новыхъ людей все уменьшались, видно было, что борьба съ старымъ порядкомъ становилась для нихъ все трудне и трудне — хотя они все еще держались, все давали видъ, что поле сраженія за ними. Но вдругъ въ половин десятилтія изъ самой среды этихъ новыхъ людей мы слышимъ стонъ, глухой и мучительный стонъ безвыходнаго отчаянія, стонъ, который можетъ издать только человкъ окончательно обезсиленный въ борьб, — разочаровавшійся. во всхъ врованіяхъ и убжденіяхъ и въ отчаяніи опустившій руки! Мы говоримъ о повсти г. Слпцова ‘Трудное время’, самомъ талантливомъ и исполненномъ жизненной правды произведеніи поздней литературы и потому остановимся на немъ.
Молодой, довольно образованный землевладлецъ Щетининъ и его жена проживаютъ въ деревн, хозяйничаютъ, помогаютъ по мр средствъ крестьянамъ, относятся къ нимъ мягко и полагаютъ, что они совершаютъ все, чего можно требовать въ сей юдоли зла и плача отъ либеральныхъ землевладльцевъ. Но къ нимъ прізжаетъ отдохнуть на лто университетскій товарищъ Щетинина, Рязановъ, занимающійся литературой, и нарушаетъ весь строй и порядокъ ихъ жизни. Совершается это совершенно помимо намреній Рязанова. Рязановъ ни во что, повидимому, не вмшивается, ни чему не учитъ, но онъ только не можетъ удержаться, чтобы не указывать на непослдовательность, которая проявляется въ каждомъ слов и дйствіи Щетининыхъ, онъ не протестуетъ, но въ каждомъ его слов, въ его молчаніи даже, слышится горькая, плохо затаенная насмшка, Рязановъ сбиваетъ своихъ хозяевъ съ толку, а между тмъ не даетъ никакого совта, никакой руководящей нити, за которую бы они могли держаться. Щетининъ, напримръ, жалуется на прислугу. Рязановъ говоритъ, что это война двухъ сословій.
‘Такъ по твоему хорошей прислуги незачмъ и желать. Такъ что ли?
— Отчего же? Желать никому не воспрещается. Можешь желать все, что теб угодно.
— Но ты находишь, что это желаніе безразсудно.
— Нтъ. Я нахожу только, что оно немножко оригинально. Это все равно, еслибы пожелать, напримръ, чтобы у тебя вдругъ вскочилъ хорошій волдырь на лиц, или чтобы ты схватилъ хорошую горячку. Согласись, что это вдь было бы оригинальное желаніе!
Щетининъ нанимаетъ плотниковъ, которые пришли къ нему оборванные и Христа ради просили работы. Онъ имъ даетъ плату дороже чмъ другіе, а т его надули и изъубыточили рублей на пятьдесятъ. Щетининъ ихъ разбранилъ, но не жалуется. Рязановъ доказываетъ ему, что онъ виноватъ, что бранить ихъ не имлъ права, а обязанъ былъ жаловаться, и что прощеніе его есть поощреніе къ плутовству.
—Да разв это хорошо жаловаться въ судъ? спрашиваетъ жена.
— А вы находите, что не хорошо? Почему же.
— А потому, что ихъ наказывать будутъ…
Я не знаю…
— Ну такъ что-же съ?
— Какъ, ну такъ что же?— Ихъ посадятъ въ тюрьму… вообще это…
— Можетъ быть и посадятъ. Если увщаніе не подйствуетъ и мрами кротости нельзя будетъ склонить…
— Но вдь они бдные. Вы забываете… откуда же они возьмутъ пятьдесятъ рублей.
— Ежели наличныхъ денегъ не имютъ, то можетъ окажутся движимость, скотъ.
— Ну, и…
— Продадутъ-съ! Что имъ въ зубы-то смотрть.
— Да вдь это я не знаю что такое… Это варварство!
— Очень можетъ быть-съ.
— Такъ какъ же вы предлагаете такія средства?
— Я никакихъ средствъ не предлагаю, я только напоминаю.
— Что же вы напоминаете?
— Я ему напоминаю его обязанности. Всякое право налагаетъ на человка извстныя обязанности. Пользуешься правомъ — исполняй и обязанности.
Словомъ, Рязановъ говорилъ, какъ бы говорилъ всякій реакціонеръ, и доказываетъ Щетинину, что его помщичій либерализмъ непослдователенъ.
Точно также относится онъ и къ затямъ молодой помщицы. Та говоритъ, что хочетъ затять школу. Съ какою же цлью? спрашиваетъ онъ. ‘Странный вопросъ! обыкновенно для чего: это полезно’. И скоро? спрашиваетъ онъ. ‘Я завтра хочу начать. Мн знаете, хотлось бы поскоре’.— То-то не опоздать бы! прибавляетъ Рязановъ.
Молодая женщина, врившая въ Рязанова, добивается его мннія о школ.
— Что-жъ я могу думать? отвчаетъ онъ. Знаю я теперь, что вамъ хотлось завести школу и заведете. Я и буду знать, что вотъ захотли — и завели школу. Больше я ничего не знаю, слдовательно и думать мн не о чемъ.
— А если я васъ прошу подумать, сказала Марья Николаевна, слегка покраснвъ.
— Это еще не резонъ, садясь напротивъ нея отвтилъ Рязановъ. Почему школа, для чего школа, зачмъ школа,— вдь это все неизвстно. Вы вдь и сами-то хорошенько не знаете, почему именно школу нужно заводить. Вонъ вы говорите — полезно. Ну и прекрасно. Да вдь мало ли полезныхъ вещей на свт. То же вдь и польза-то бываетъ всяческая.
Такъ Марья Николаевна и не добилась отъ него отвта.
Разъ Марья Николаевна, желающая добиться отъ него его положительныхъ мнній, проситъ его наконецъ не говорить съ ней этимъ тономъ, и Рязановъ объясняетъ нсколько почему онъ принялъ его.
— Да вдь тонъ… какъ вамъ сказать? Это такая вещь, которая зависитъ не отъ одного желанія.
— Отчего же.
— Да больше, я полагаю, отъ окружающей насъ жизни.
— Вы хотите сказать, что въ этой жизни диссонансы.
— Нтъ, я хочу сказать, что тонъ задается жизнью, а мы только подпваемъ. Пожалуй, можно и повыше поднять, да что толку? Жизнь сейчасъ и осадитъ.
Это признаніе силы установившейся жизни, весьма знаменательно въ устахъ одного изъ новыхъ людей, которые думали устроить новую жизнь.. Между тмъ чрезъ нсколько страницъ, тотъ же самый Рязановъ на вопросъ Марьи Николаевны, что же остается длать тому, который видитъ всю неурядицу и противорчіе этой жизни — отвчаетъ — ‘остается… остается выдумать, создать новую жизнь, а до тхъ поръ’… и онъ махнулъ рукой.
Какъ вамъ это нравится? Безполезно поднять тонъ, потому что жизнь осадитъ — и въ то же время надо создать новую жизнь?… Замчательно, что эти слова — суть вмст единственныя положительныя слова, высказанныя Рязановымъ во всей повсти! Въ нихъ онъ въ первый разъ отступаетъ отъ своего постояннаго ироническаго отрицанія, и какъ нарочно самъ противорчитъ себ и выказываетъ несостоятельность своего идеала.
Молодая женщина не замчаетъ этого противорчія, она полагаетъ, что Рязановъ создалъ себ такую жизнь и живетъ-ею, и она пристаетъ къ нему, чтобы онъ сказалъ ей, какою жизнью живетъ онъ.
— Напрасно. Не стоитъ! отвчаетъ Рязановъ.
— Но почему же?
— А потому, что это и не жизнь, а такъ, чортъ знаетъ что, дребедень такая же, какъ и вс прочія.
Марья Николаевна не вритъ — и напрасно. Жизнь Рязанова дйствительно должна быть безотрадная и мелкая жизнь.
Но отчего же? спрашиваетъ читатель, также какъ спрашивала Марья Николаевна. Гд же эта стройная новая жизнь, жизнь труда и борьбы, разумная положительная жизнь? Гд эти люди, которые по ихъ сказанію умли устроить себ такую жизнь и другихъ научили жить ею? Гд вся эта жизнь и эти люди, которыхъ такъ долго и настойчиво описывала литература? На это отвчаетъ намъ самъ Рязановъ, допрашивающій Марью Николаевну, куда и зачмъ она собирается хать изъ деревни.
— Зачмъ вамъ хочется туда? Что васъ влечетъ dahin, dahin? Уже не думаете ли вы серьезно, что тамъ растутъ лимоны?
— А знаете ли, въ самомъ дл, какъ я представляю себ, что такое ‘тамъ?’ отвчаетъ молодая женщина. Я всегда воображала, что тамъ, гд-то, живутъ такіе отличные люди, такіе умные и добрые, которые все знаютъ, все разскажутъ, научатъ какъ и что надо длать, помогутъ, пріютятъ всякаго, кто къ нимъ придетъ… однимъ словомъ, хорошіе, хорошіе люди…
— Да, въ раздумья говорилъ Рязановъ, хорошіе, хорошіе люди… Да, были люди. Это правда.
— А теперь?
— И теперь пожалуй еще съ пятокъ наберется.
— Какъ? Отчего такъ мало? Гд же они?
— Гм! Странно какъ вы спрашиваете! Да разв они не люди? Разв они то же не подвержены разнымъ человческимъ слабостямъ? Одни умираютъ, а другіе не умираютъ…
— Такъ что-же?
— Такъ просто погибаютъ.
— Какъ погибаютъ?
— Да такъ вотъ, пропадаетъ — и копчено. Вотъ какъ въ балетахъ: всетанцуетъ, танцуетъ, найдетъ на такое мсто — вдругъ хлопъ!— пропалъ.
— Да! подобрались покрупне-то которые, подобрались, разсуждалъ Рязановъ какъ бы самъ съ собою, осталась одна мелкота. Впрочемъ, вы на нее не смотрите, что она мелкота. Это нужды нтъ. Она, мелкота-то эта, вс дла справитъ и вс эти артели заведетъ… на законномъ основаніи, они васъ тамъ пріютятъ и вс порядки вамъ разскажутъ какъ и что… да впрочемъ сами увидите.
— А вы? съ удивленіемъ спросила Марья Николаевна.
— Н-нтъ, я ужъ такъ какъ-нибудь обойдусь собственными средствами.
И Рязановъ такой же худой и жолчный, какимъ пріхалъ, отказавшись отъ спокойной деревенской жизни, отъ дружбы и любви прелестной женщины, въ дождь, въ грязь, захвативъ бднаго семинариста, желающаго учиться, садится въ телегу и узжаетъ…
Куда, зачмъ?
— Да это смотря потому, какъ… вообще въ разныя мста, говоритъ онъ, больше къ югу… Онъ, кажется, и самъ не знаетъ, куда и зачмъ детъ!…
Трудно представить себ впечатлніе боле тяжелое, чмъ-то, которое оставляетъ по себ Рязановъ, такъ полно заканчивающій собою время броженія и надеждъ начала шестидесятыхъ годовъ. Вы видите человка, который разбитъ жизнью въ дребезги. Все, во что онъ врилъ, на что надялся — разбито до тла, вырвано съ корнемъ, а эти надежды и врованія были не его частныя, личныя, не о себ думалъ онъ въ нихъ! Это были надежды и врованія всего поколнія. Его горе — не горе старыхъ героевъ, навки утратившихъ свою возлюбленную… Какъ ничтожна и жалка та утрата въ сравненіи съ рязановскою. И за то Рязановъ до того подкошенъ этою неудачею, что лично о себ и недумаетъ, и когда ему почти навязывается любовь прекрасной, пылкой и энергичной женщины, когда ему стоитъ только сказать слово, протянуть руку за этой любовью — онъ тяжело опускаетъ голову: онъ и ей не вритъ, онъ и въ ней видитъ любовь не къ себ, а къ иде, которая его обманула и можетъ еще обмануть… Да! Рязановъ иногда выводитъ читателя изъ терпнія своимъ грубымъ тономъ, своимъ постояннымъ лаконическимъ, иногда весьма жидкимъ, но всегда сбивающимъ съ толку отрицаніемъ. Но когда дашь себ трудъ попристальне вглядться въ этого человка, то невольно прощаешь ему вс его недостатки, ради его великихъ страданій!
Рязановъ человкъ недюжинный, онъ вроятно одинъ изъ тхъ пощаженныхъ судьбою людей, которые были ‘побольше’, какъ онъ выразился. Но особенная заслуга его состоитъ въ томъ, что когда все ломалось подъ его ногами, вс мечты, надежды, убжденія, судьба безпощадно разрушила, онъ имлъ твердость взглянуть прямо въ лицо вещамъ и сознать, что дло его было дло проигранное, потому что оно было выше возможности, потому что подъ основаніемъ его не было твердой земли и никто этой земли ему не дастъ ни вершка. Не смотря на всю близость и сродство съ погибшими людьми, не смотря на недавность пораженія, взглядъ Рязанова уже много отрезвленъ и поражаетъ часто своей врностью и правдой, особенно если припомнить, что онъ является непосредственно за эпохой всеобщаго увлеченія. Но въ то же время вы замчаете, что это взглядъ человка, еще оглушеннаго ударомъ, непришедшаго въ себя, неуспвшаго стать снова на ноги, оглядться и выбрать какую либо дорогу. Туманъ прошелъ, предметы выступаютъ ясно, какъ человкъ озлобленный, но честный, Рязановъ одинаково безпощадно относится и къ старымъ разрушившимся врованіямъ и къ новымъ врованіямъ, не выдержавшимъ пробы, но своихъ онъ не усплъ еще создать и опредлить и въ этомъ случа, когда дло коснется опредленности, взглядъ его выказывается еще вполн шаткимъ. Напримръ Рязановъ скептически отозвался о школ, заведеніе которыхъ и доднесь составляетъ любимое занятіе и ‘дло’ такъ называемыхъ мыслящихъ людей новйшихъ романовъ, которые въ ней видятъ главный якорь спасенія и экономическаго благоденствія, забывая, что наши школы приготовляютъ большей частью только писарей.
Съ насмшкой относится Рязановъ и къ затямъ, какъ онъ выразился ‘мелкоты, которая вс дла справитъ, порядки укажетъ и вс эти артели заведетъ’… Рязанова уже не занимаютъ, ему даже пошлы эти зати, онъ, судя по отзыву, который длаетъ о ‘тон’, понялъ силу вками сложившейся жизни,— но въ тоже время этотъ же Рязановъ, недовольный настоящею жизнью, говоритъ, что ‘остается выдумать, создать новую жизнь’. Выдумать и создать новую жизнь! Понятно посл этого безвыходное положеніе Рязанова. Старую жизнь, по его мннію, исправлять не стоитъ Она сложилась на началахъ захвата, войны, силы, на закон борьбы за существованіе, съ нею ничего не подлаешь, нужно выдумать и создать иную жизнь на иныхъ основаніяхъ. Но выдумать пожалуй и можно, да пересоздать то, что сложилось вками и сложилось не въ силу той или другой теоріи, а въ силу жизненной необходимости, въ силу осадка и механическаго взаимнаго тренія тысяче образныхъ личныхъ требованій — къ несчастію нельзя! Наслоеніе геологическихъ породъ, составляющихъ земную кору, могло бы быть также полезне придумано. Соль, металлы, каменный уголь и еще невдомыя намъ богатства, которыя зарылись въ ндрахъ земли — желательно было бы выдвинуть на поверхность вмсто голыхъ гранитныхъ скалъ — да что съ этимъ подлаешь, коль уже земля такъ наслоилась! И приходится рыться въ глубь.
И такъ, вотъ какова самая замчательная и выдающаяся личность, которую выставила намъ позднйшая литература и на которой мы и заканчиваемъ наше изслдованіе. Эта личность сильне чмъ вс нападки враждебнаго ей направленія, говоритъ, что ея мечтанія и замыслы были неудобоприложимы. Неудача всегда виновна. Она всегда доказываетъ или что самая мысль, задача была ложна, нежизненная, или что при приведеніи ея въ исполненіе не приняты въ соображеніе вс противодйствующія силы. Настоящее крушеніе — и самъ Рязановъ, этотъ уцлвшій и выброшенный на берегъ морякъ, чаявшій открыть новую землю, доказываютъ, что въ предпріятіи было и то и другое. Если-бы буря не разбила ихъ корабль, они посл долгаго и тяжкаго скитанія вроятно возвратились бы сами, и не мечтая о новой земл подумали бы какъ лучше устроиться на старой. Но какъ бы путешествіе ни было неудачно задумано и исполнено, оно всегда приноситъ какую нибудь пользу, изъ него выносится опытность, выносится хоть то открытіе, что избранный путь не ведетъ къ избранной цли…
Если бы мы пожелали отчетливе разъяснить себ причину, по которой молодая, честная, исполненная лучшихъ желаній молодежь задалась неосуществимой цлью, мы, я полагаю, нашли бы ее въ экономическомъ и общественномъ положеніи этой молодежи.
Ей недоставало силы, которой былъ силенъ Инсаровъ. Новые люди, какъ и т не старые люди, которые дйствовали во времена Шубина, не были связаны съ землею, не поняли требованій минуты и живая вода не только народа, но и той части общества, которая составляетъ его дйствующую и главную силу, въ нихъ не влилась… Но было бы несправедливо возлагать на одно молодое поколніе причины неудачи, лежащія во всемъ стро общества. Если молодое поколніе не угадало требованій времени, значитъ требованія эти не выяснились опредленно въ самомъ обществ, не сложились въ немъ, не перешли въ сознаніе хоть большинства. Шубинъ правду говорилъ про Инсарова, что его задача легче, удобопонятне нашей русской задачи, потому что ему сочувствуетъ вся земля, что его дло — дло каждаго болгарина! Не будемъ же винить молодое поколніе въ ложномъ пониманіи того, до чего недодумалось само общество, не будемъ винить его, что оно предложило лекарство больному свыше его средствъ или не по болзни, когда этотъ больной еще думаетъ, что лечиться вовсе не надо и что всякая болзнь — какъ выразился одинъ военный фельдшеръ — проходитъ ‘ партикулярно ‘…
Посл Рязанова новые люди окончательно стушевываются. Позднйшая литература не дала ни одного типа, который бы показалъ въ какую форму выльются люди настоящаго времени. Но одно становится замтно: они, кажется, не питаютъ замысловъ стать еще какими нибудь особенными новйшими людьми да и не имютъ къ тому поводовъ, а стремятся просто быть разумными, честными и образованными смертными. И этого вполн достаточно: лишь бы ихъ было побольше — да конецъ ихъ стремленій былъ-бы не такъ печаленъ.