Любовь и запросы личного счастья в жизни Н. Г. Чернышевского, Ляцкий Евгений Александрович, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 31 минут(ы)

Любовь и запросы личнаго счастья въ жизни Н. Г. Чернышевскаго.

(Изъ біографическихъ очерковъ по неизданнымъ матеріаламъ).

VII *).

*) См. ‘Современникъ’, сентябрь 1912 г.

Объ Ольг Сократовн Васильевой Чернышевскій уже слышалъ у Шапошниковыхъ, и то, что ему сказали тамъ, не могло не возбудить въ немъ желанія познакомиться съ ней. Ему разсказывали, что однажды, поднимая бокалъ, эна произнесла:

— За демократію!

Этого одного было достаточно для Чернышевскаго, чтобы заключить, что пить за демократію не могла обыкновенная барышня, врод Кобылиной. Такой тостъ долженъ былъ исходить только отъ ‘умственно развитой’ личности. Любопытство Чернышевскаго было сильно задто. Онъ, по его собственному выраженію, ‘былъ такъ простосердеченъ, что принялъ это не совсмъ за шутку’.

Ольга Сократовна была большой пріятельницей Екатерины Матвевны Патрикевой, съ которой, какъ мы помнимъ, Чернышевскій началъ свою полосу ‘любезничанья’. Рано или поздно знакомство съ Ольгой Сократовной должно было совершиться.

И оно совершилось…

На вечеръ къ Акимовымъ пріятельницы пріхали вмст. Чернышевскій тотчасъ ‘ангажировалъ’ ихъ: Патрикеву на четвертую кадриль, Васильеву — на третью, на кадриль ‘влюбленности’. Этимъ Ольг Сократовн было уже оказано легкое предпочтеніе передъ ея пріятельницей, которая еще за минуту передъ тмъ казалась Чернышевскому ‘ршительно’ лучше всхъ двицъ саратовскагообщества. Дв первыя кадрили онъ не танцовалъ и просидлъ со старшимъ изъ братьевъ Ольги Сократовны, Ростиславомъ Сократовичемъ, не спуская съ нея глазъ, стараясь разгадать, что подъ наружной веселостью творилось въ ея ум и сердц. Приглядвшись хорошенько, Чернышевскій ршилъ, что Ольга Сократовна — ‘двушка бойкая, и что съ ней можно полюбезничать’.

Нтъ, не только полюбезничать: съ ней можно, кажется, говорить и серьезно.

И этого вывода было достаточно, чтобы заставить Чернышевскаго принять опредленное ршеніе. Она — бойка, красива, даже очень красива, чего онъ, впрочемъ, не разглядлъ сразу, а главное — юна,— казалось ему,— была умна и ‘умственно развита’,— словомъ, отвчала всмъ его желаніямъ и тайнымъ надеждамъ… Чего же медлить?

Вотъ и кадриль ‘влюбленности’. Чернышевскій подошедъ, къ Ольг Сократовн.

И, подумавъ съ минуту, о чемъ бы завести разговоръ, онъ ршилъ сразу начать свои объясненія съ ней безъ., дальнйшихъ проволочекъ, чтобы не терять времени и не говорить того, о чемъ въ это время онъ ‘не думалъ’.

— Начну откровенно и прямо,— сказалъ онъ, какъ только они заняли свои мста для танца:— я пылаю къ. вамъ страстною любовью, но только съ условіемъ, если то, что я предполагаю въ васъ, дйствительно есть въ васъ…

Ольга Сократовна отвчала шуткой. Чернышевскій продолжалъ свои ‘пылкія объясненія и увренія въ ихъ искренности’. Ольга Сократовна продолжала смяться.

— Если такъ,— говорила она,— то и я въ васъ ршительно влюблена…

Чернышевскому этого было мало. Онъ видлъ, что она шутила, что его слова только веселили ее. А между тмъ онъ говорилъ такъ искренно, такъ серьезно! Ему казалось даже, что онъ уже пылалъ страстью, уже — ‘врзался’, потому что въ Ольг Сократовн ярко мелькнулъ передъ нимъ. воплощенный идеалъ всхъ его мечтаній. Онъ и дйствительно вспыхнулъ — и загорлся неугасимо, хотя первое время относился къ своему чувству полу-серьезно, полу-шутя.

— Вы не врите искренности моихъ словъ?— продолжалъ онъ свои увренія. Дайте мн возможность доказать, что я говорю искренно. Требуйте отъ меня доказательства моей любви.

— Да какого же?

— Какого угодно.

Такъ поставьте моему брату (Венедикту) пять въ первый же вашъ классъ…

Относился ли Чернышевскій слишкомъ ужъ безразлично къ оцнк знаній баллами, или онъ былъ уже въ томъ настроеніи, въ которомъ отказать Ольг Сократовн онъ былъ не въ силахъ, но такое странное требованіе его не удивило.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— я это сдлаю ради васъ.

Кадриль продолжалась. Ольга Сократовна была довольна своимъ кавалеромъ. ‘Чернышевскій очень милъ’,— сказала она во время второй фигуры Патрикевой. Его неожиданныя любовныя изліянія и особенно та горячность, съ которою онъ длалъ ихъ, вмст и забавляли и льстили ея самолюбію. Во всякомъ случа она не отвергала ихъ, напротивъ: вдь, она такъ привыкла къ успху.

По окончаніи третьей кадрили Чернышевскій просилъ ее танцевать съ нимъ еще, и она общала ему — ‘девятую’. Въ старину, когда бальную атмосферу такъ умли наполнять изысканной символикой любовнаго томленья, девятая кадриль могла много общать избраннику женскаго сердца: это была кадриль ‘счастливой любви’. Въ ожиданіи ея, Чернышевскій былъ оживленъ необычайно: ‘Любезничалъ въ двухъ кадриляхъ съ Катериной Матвевной и длалъ много дурачествъ’. Ему хотлось слышать объ Ольг Сократовн, и онъ говорилъ о ней при каждомъ удобномъ случа. Когда пріятель его, едоръ Устиновичъ, сообщилъ ему, что и въ разговор съ нимъ Ольга Сократовна называла себя ‘демократкой’, его очарованіе не знало предловъ. Нужны ли были иныя доказательства Чернышевскому, чтобы убдить его въ томъ, что Ольга Сократовна была демократкой не на словахъ, а на дл? До той минуты, когда Палимпсестовъ окончательно убдилъ Чернышевскаго въ ‘демократизм’ Ольги Сократовны, онъ былъ влюбленъ въ нее ‘условно’, теперь его чувство превращалось въ ‘безусловное’, потому что находило для себя опору въ довріи безграничномъ.

Пока ‘предположительное’ переходило въ душ Чернышевскаго въ прочную ‘положительную’ увренность,— кадрили одна за другою тянулись безконечной вереницей. Но девятая все еще была далеко. А между тмъ ему такъ хотлось говорить съ Ольгой Сократовной. Улучивъ минуту, когда она проходила мимо него въ одной изъ фигуръ, онъ усплъ сообщить ей о происшедшей въ немъ перемн:

— Мое предположеніе врно, и теперь я обожаю васъ безусловно…

Увлеченная танцемъ, ничего не сказала на эти слова ольга Сократовна. Но затмъ она подошла къ нему и охотно слушала его изліянія, его восторженныя рчи, такъ поэтически настраивавшія его собственную душу на вру въ то, чего еще, можетъ быть, не было, но что могло быть…

О zarte Sehnsucht, suesses Hoffen,

Der ersten Liebe goldne Zeit!

И много-много говорилъ ей Чернышевскій въ этотъ вечеръ! Въ его словахъ шаловливая влюбленность соединялась съ искреннимъ восхищеніемъ. Ольга Сократовна -слушала — ее такъ забавляла эта неожиданная побда, что она смялась отъ души. Въ шуткахъ и словахъ Чернышевскаго было больше серьезности и задушевности, чмъ того, что Николай Гавриловичъ называлъ ‘любезничаньемъ’. Послднее было не въ его натур, въ противоположность Ольг Сократовн, въ характер которой оно являлось естественнымъ, казалось живымъ и очаровательнымъ проявленіемъ игры ея воображенія и капризности чувства. Въ то время, какъ она легко ‘играла словами, слишкомъ увренная въ неотразимости своего очарованія, Чернышевскій волновался глубоко и страстно, стараясь зажечь ея душу пламенемъ тхъ чувствъ, ради которыхъ онъ готовъ былъ —

Собой пожертвовать, чтобъ какъ-нибудь

Хоть часть ихъ передать въ чужую грудь…

Чернышевскій не жаллъ словъ для превознесенія ума и привлекательности Ольги Сократовны. И когда онъ говорилъ ей разныя любезныя слова, то мене всего хотлъ, чтобы они были принимаемы ею, какъ обычные комплименты. Нтъ, онъ былъ — сама искренность, когда уврялъ Ольгу Сократовну, что двушк, подобной ей, слдовало бы жить въ Париж, а не въ Саратов. Она поняла, или сдлала видъ, что поняла его такъ, будто бы этими словами онъ намекалъ на ея легкомысліе. Она даже назвала ихъ ‘дерзкими’ и, притворившись, будто обидлась, отошла отъ него. Конечно, это было не серьезно, въ чемъ Чернышевскій убдился, какъ только сли ужинать, и онъ очутился рядомъ съ Ольгой Сократовной, сосдомъ ея съ другой стороны былъ Палимпсестовъ.

Обычаи дома допускали большую непринужденность въ. обращеніи гостей между собою. Было шумно и весело, и Чернышевскій чувствовалъ себя оживленнымъ, какъ никогда. Голова его. кружилась отъ избытка нежданно нахлынувшаго чувства, ему было безотчетно, по-дтски весело, хотлось шалить и рзвиться. И вс вокругъ шалили и смялись. Ольга Сократовна ‘кормила со своей руки’ Палимпсестова. Чернышевскій ревновалъ, отнималъ у нея тарелку, изъ которой она кормила его пріятеля, становившагося теперь его соперникомъ, ‘дурачился страшно’, наконецъ, взялъ у нея салфетку и приложилъ къ сердцу., Вороновъ, сосдъ Чернышевскаго съ другой стороны, хотлъ вырвать у него салфетку, онъ не давалъ,— началась настоящая борьба, изъ которой Чернышевскій вышелъ побдителемъ. Ольга Сократовна продолжала ‘шалить’ съ Палимпсестовымъ, явно поддразнивая Чернышевскаго.. Тогда, задтый, онъ сказалъ ей:

— Бросаю васъ, гордая красавица!…

Ольга Сократовна обидлась или снова сдлала видъ, что обидлась, и объявила, что если такъ, то она не будетъ съ нимъ танцовать. Чернышевскій не зналъ, отказывается ли она танцовать серьезно или въ шутку. Онъ ‘умаливалъ’, ‘упрашивалъ’, — она не соглашалась, ушла изъ столовой и потомъ вернулась, но оставалась по-прежнему неумолимой: что было длать? Чернышевскій обратился къ Ростиславу Сократовичу, бывшему весь вечеръ его vis—vis, и просилъ его явиться посредникомъ — умолить сестру сложить гнвъ на милость. Однако, посредничество не помогло. Конечно, слова, сказанныя имъ Ольг Сократовн, были явною шуткою, но она поняла ихъ, казалось Чернышевскому, въ иномъ смысл: ‘Она въ самомъ дл, — замчаетъ онъ,— приняла мои слова за оскорбленіе’. Тогда, видя безуспшность однихъ увреній, Чернышевскій ршилъ на дл доказать ‘искренность своего чувства’. Онъ взялъ вилку — они продолжали сидть въ столовой — и сказалъ, что проткнетъ себ грудь, если Ольга Сократовна не проститъ его.

— Пусть, пусть, — сказалъ Палимпсестовъ, — онъ этого не сдлаетъ.

— Конечно, я этого не сдлаю, но вотъ что сдлаю… и онъ приставилъ вилку къ лвой рук:— руку я проткну.

Ольга Сократовна, кажется, поврила ему, да и въ самомъ дл Чернышевскій сдлалъ бы это ‘изъ дурачества’.

Онъ медлилъ, ожидая отвта, и — было ли это снова двичье кокетство, или Ольга Сократовна начинала понимать Чернышевскаго, и горячность его увреній и впрямь ее тронула,— но она остановила его.

— Хорошо, хорошо, я танцую съ вами,— сказала она,— закрывая лицо руками.

Чернышевскій былъ счастливъ: она простила, она будетъ танцовать съ нимъ. Какая радость!

VIII.

Посл ужина снова перешли въ танцовальный залъ, и танцы возобновились. Пришло время и для ‘девятой’ кадрили, кадрили ‘счастливой любви’, которой такъ жаждалъ Чернышевскій. Какъ только они заняли мста, онъ тотчасъ же началъ говорить любезности, но въ нихъ не было уже прежней игривости, которая давала бы возможность понимать ихъ, какъ простую шутку. Онъ говорилъ ‘нсколько серьезнымъ тономъ и гораздо умренне, такъ что эти фразы заключали уже въ себ мало романическаго’.

— Вы мн нравитесь, потому что — я не говорю о томъ, хороши ли вы собою, объ этомъ нечего говорить,— но я теперь могу видть вашъ умъ. Я много о васъ слышу такого, что заставляетъ меня смотрть на васъ особыми глазами, и, кром того, въ васъ есть то, чего нтъ ни у кого изъ нашихъ двицъ,— такой ‘образъ мыслей, за который я не могу не любить…

Это ли не было лестно ‘гордой красавиц’, и могла ли она не тронуться этими словами? И говорилъ ли кто-либо изъ окружавшихъ ее поклонниковъ, что онъ готовъ былъ бы полюбить ее не за красоту — о ней было ‘нечего говорить’,— но за ‘образъ мыслей’ и то, не столько еще обнаруженный, сколько предположенный, ‘загаданный’ въ ней. Чернышевскій вспоминалъ ея тостъ ‘за демократію’, и то, что она считала себя ‘демократкою’, и ему казалось, что и все міросозерцаніе веселой и бойкой двушки стояло въ яркомъ соотвтствіи съ его собственными мыслями о благ человчества. Предъ нимъ была уже не Надежда Егоровна, которую нельзя было оторвать никакими силами отъ низменныхъ интересовъ среды, ее породившей, предъ нимъ была не порхающій свтскій мотылекъ — Кобылина, которую пришлось бы долго перевоспитывать и развивать. Ольга Сократовна умная, развитая двушка, самостоятельно мыслящая, сознательно причисляющая себя къ людямъ, готовымъ бороться за торжество демократическихъ началъ. Ему именно и нужна была такая подруга, которая думала бы съ нимъ одно, шла бы съ нимъ къ одной завтной цли, не боялась бы ни труда, ни испытаній, которая раздлила бы вс радости и вс муки, могущія выпасть на его долю въ борьб за лучшее будущее человчества. Она весела и бойка? Это хорошо. Налицо были вс условія величайшаго личнаго счастья. Чего же еще искать и къ чему стремиться?

Друзья принимали самое живое участіе въ начинавшемся роман. Отъ нихъ онъ впервые узналъ о демократическихъ наклонностяхъ Ольги Сократовны, отъ нихъ онъ слышалъ и отзывы ея о себ. Но вдь т же ‘друзья’ говорили и съ Ольгой Сократовной о Чернышевскомъ, имя его, какъ умнйшаго и честнйшаго юноши, было у нихъ на устахъ, и Ольга Сократовна, безъ сомннія, многое знала о немъ задолго до первой ихъ встрчи. Ея демократическія заявленія въ кругу молодыхъ чиновниковъ, всхъ этихъ Палимпсестовыхъ, Акимовыхъ, Шапошниковыхъ, чуждыхъ демократическимъ тенденціямъ, шли положительно вразрзъ съ общимъ тономъ идей и интересовъ кружка. Въ самомъ дл, что имъ Гекуба? Но разв невозможно и другое предположеніе? не могла ли сама Ольга Сократовна, еще до знакомства съ Николаемъ Гавриловичемъ, слышать отъ ‘друзей’ ‘объ его демократическихъ симпатіяхъ и общемъ направленіи мыслей? Не объяснялись ли ея слова о демократіи тмъ же желаніемъ нравиться и, по выраженію Чернышевскаго, ‘кокетничать’, какъ и прочія свойственныя двицамъ ея возраста и круга ‘шалости’, врод кормленія сосда за столомъ изъ рукъ, возни съ тарелками и салфетками?

Чернышевскій былъ далекъ отъ такихъ предположеній. Остановившись на принятомъ ршеніи, онъ продолжалъ свои увренія за кадрилью: онъ вдь ее дйствительно любитъ…

— Неужели вы считаете меня настолько глупой, что я поврю вашимъ словамъ?— сказала Ольга Сократовна.

— Почему же? Я не говорю вамъ ничего романическаго.

— А ваше выраженіе о томъ, что я парижанка?

— Вотъ его смыслъ: въ васъ столько ума, что вы должны бы играть такую роль, какой еще не играли женщины въ нашемъ -обществ, но какая отчасти уже принадлежитъ имъ въ Европ, особенно въ Париж, гд женщина, правда, еще не равна мужчин, но гораздо боле, чмъ у насъ, иметъ правъ, значенія и вліянія…

Ольга Сократовна поняла. Такъ вотъ что хотлъ сказать Чернышевскій, перенося въ своемъ воображеніи ее изъ тихаго саратовскаго захолустья въ шумъ и блескъ такого могучаго умственнаго центра, какимъ представлялся ему Парижъ!

Тамъ, въ его широко развитомъ политически обществ, Ольга Сократовна -могла бы занять положеніе, сообразное съ ея стремленіями и склонностями. Вотъ что говорили слова Чернышевскаго о Париж, и въ словахъ этихъ не было ничего обиднаго ея самолюбію, напротивъ, — много, много лестнаго, много такого, что могло бы направить ея мечтательность именно въ эту сторону. Да, Ольга Сократовна поняла, но почувствовала ли она ту пропасть, которая раздляла ея пониманіе и смыслъ, вложенный Чернышевскимъ въ его слова?

И Чернышевскій не сдлалъ никакого вывода. Не до того было! Онъ былъ такъ счастливъ состоявшимся примиреніемъ, что, когда посл танцевъ вс вернулись къ закусочному столу, онъ поцловалъ ей руку среди общаго смха и крика, въ то время, какъ она ‘протянула ее къ Палимпсестову, чтобы положить ему въ ротъ какое-то пирожное или сухарь’… Гости были близко знакомы между собою, держали себя запросто, дружески, непринужденно, и Чернышевскій имлъ уже много основаній не отставать въ общемъ весельи отъ другихъ. На этотъ разъ, когда онъ поцловалъ у нея руку, Ольга Сократовна ‘не разсердилась’ на него, и миръ не былъ нарушенъ ничмъ. И долго, долго тянулся этотъ ‘вечеръ’, полный самыхъ волнующихъ впечатлній. Однако и онъ кончился. Стали расходиться. Собралась узжать и Ольга Сократовна. Чернышевскій былъ возл, и нужно ли упоминать, что онъ, конечно, не упустилъ случая проводить ее до саней.

Ближайшій классъ, когда Чернышевскій могъ исполнить общаніе, данное Ольг Сократовн, приходился черезъ день посл вечера у Акимовыхъ — въ среду 28 января {Объ этомъ см. Полн. Собр. Соч., т. X, в. 2, стр. 17—18. Дополненія сдланы по рукописи.}. Придя на урокъ, онъ спросилъ нсколько другихъ учениковъ, затмъ вызвалъ Васильева. ‘Венедиктъ ничего не знаетъ. Все-таки я ставлю ему 5’. Передъ этимъ на душ у него было не легко, онъ долго колебался, вправ ли онъ исполнить капризъ Ольги Сократовны въ такой форм. На совсти шевелилось сознаніе: исполнять не надо. Но, настроивъ себя къ ршительности, онъ упрекнулъ себя въ малодушіи и сказалъ: ‘Вздумалъ сдлать, такъ сдлаю’… И сдлалъ. Затмъ онъ отослалъ журналъ къ Васильевымъ, вложивъ на имя Ростислава записку: ‘Ростиславъ Сократовичъ, посылаю къ вамъ мой классный журналъ и покорнйше прошу васъ показать его Ольг Сократовн, чтобы она лично могла сама убдиться въ томъ, какъ послушно исполняются мною ея приказанія’.

Послалъ, ждалъ результата.

На слдующій день Венедиктъ Васильевъ передалъ Чернышевскому свертокъ, въ которомъ оказался журналъ и нсколько конфетъ. Только-то? Чернышевскій былъ слегка разочарованъ, но только слегка, только на минуту. ‘Я ждалъ ея записки съ изъявленіемъ благодарности, но записки, конечно, не было’. Тмъ не мене, Чернышевскій былъ ‘очень обрадованъ’ успхомъ своего поступка. ‘Конфеты — это первый ея подарокъ мн,— писалъ онъ мсяцъ спустя (какъ будто я предчувствовалъ, что будутъ и другіе) — и до сихъ поръ цлы и лежатъ въ свертк’…

‘Я, какъ дитя, радовался всему этому’…

IX.

Знакомство съ Ольгой Сократовной стало для Чернышевскаго важнйшимъ предметомъ его ‘діалектическихъ’ размышленій и разнообразныхъ чувствованій въ ближайшіе дни. Свои разсужденія онъ основывалъ сначала на томъ общемъ положеніи, что ‘все было пока только обыкновенное желаніе полюбезничать съ кмъ-нибудь для того, чтобы имть случай узнать общество и женщинъ’. Затмъ въ его воображеніи появлялся образъ Ольги Сократовны, звучалъ ея голосъ, произносящій слово ‘демократія’, а саратовское ‘общество’ и ‘женщины’ всего міра отодвигались, при сопоставленіи съ нею, все дальше и дальше, пока не исчезали совсмъ. Наконецъ, слдовалъ выводъ, неизбжный и естественный, какъ Ньютоновъ законъ тяготнія: съ Ольгой Сократовной, и только съ нею одной, ему хотлось еще видться, еще слышать ея голосъ, еще повторять увренія въ искренности своего желанія полюбить женщину, достойную его стремленій во всхъ отношеніяхъ. Этотъ выводъ представлялся Чернышевскому настолько естественнымъ и яснымъ, что для него онъ пріобрталъ значеніе своего рода категорическаго императива, противустоять которому становилось ршительно невозможно. Стало быть, его слдовало провести въ жизнь. И сдлать это было нетрудно. Въ ближайшее же воскресенье, 1-го февраля, Чернышевскій ‘отправился съ визитомъ къ Ростиславу’ {Полн. Собр. Соч. т. X, вып. 2, стр. 17.}, къ которому, по его родственной близости къ Ольг Сократовн, онъ уже чувствовалъ дружеское влеченіе. Онъ отправился именно къ Ростиславу, а не къ Ольг Сократовн, и не къ ея родителямъ,— очевидно, чтобы показать, что визитъ этотъ имлъ только частный характеръ, а не относился ко всей семь. ‘Конечно, это была шутка,— замтилъ онъ по поводу своего визита,— желаніе показать ей, что въ самомъ дл интересуюсь ею. Но съ какою цлью интересуюсь? Чтобы просто полюбезничать’.

Однако на первый разъ Чернышевскаго постигла неудача: Ростислава не оказалось дома. ‘Хорошо же,— ршилъ онъ,— я увижу ее на катаньи’… И пошелъ къ пріятелю своему Василію Дмитріевичу Чеснокову, который уже ‘смялся’ надъ его ‘влюбленностью’… Пусть себ смется, пусть считаетъ влюбленнымъ! Чернышевскому это не было непріятно. На ‘катаньи’ между рядами саней онъ разглядлъ и сани Ольги Сократовны. На минуту ‘поздъ’ остановился. Чернышевскій имлъ возможность вскочить на запятки ея саней, но пропустилъ удобный моментъ, и сани пронеслись мимо. Чесноковъ ‘выругалъ’ его за оплошность, и долго пріятели бродили, не встрчая завтныхъ саней. Наконецъ, встртили…

Чесноковъ и Шапошниковъ, случившійся здсь же, говорятъ ей любезности. Она привтливо отвчаетъ имъ, улыбается. Чернышевскій не выдерживаетъ роли пассивнаго зрителя и, видя что сани трогаются, поспшно говоритъ ей:

— Ольга Сократовна, вы всмъ сказали по ласковому слову, неужели не скажете мн?

— Хорошо, будьте нын у Шапошниковыхъ…

Чернышевскій просіялъ, но не на долго: оказалось, что Шапошниковы въ этотъ день отозваны на чью-то свадьбу. ‘Влюбленный’ Чернышевскій остался ни съ чмъ, и пріятели снова посмялись надъ нимъ.

Но Чернышевскій не смущался. Онъ терпливо ждалъ и былъ увренъ, что рано или поздно, но будетъ и на его улиц праздникъ.

Праздникъ, котораго онъ ждалъ, и выдался въ праздникъ — въ самое Сртеніе. Въ этотъ день старикъ Акимовъ былъ у родителей Чернышевскаго и оказалъ Николаю Гавриловичу:

— У насъ по праздникамъ всегда собираются, прізжайте нын.

Приглашеніе это чрезвычайно обрадовало Чернышевскаго. Оно открывало новую возможность бывать среди молодыхъ двушекъ, ‘любезничать’ съ ними. Надежда встрчать и тамъ Ольгу Сократовну длала его счастливымъ.

И въ тотъ же день онъ отправился къ Акимовымъ.

‘Особеннаго’ въ этотъ вечеръ однако ничего не было. Чернышевскому ‘было весело говорить любезности, играть легкимъ чувствомъ, быть какъ бы въ легонькомъ упоеніи’. Но все это, какъ ему казалось, длалось только съ цлью пріобрсти ‘нкоторую ловкость и опытность’ при будущихъ ‘паркетныхъ подвигахъ и при будущемъ выбор невсты’. Понемногу Чернышевскій привыкалъ чувствовать себя все боле и боле свободнымъ отъ обычной робости, особенно когда говорилъ съ Ольгой Сократовной, весьма ободрявшей его непринужденностью своего обращенія. Въ тотъ же вечеръ онъ расхрабрился до такой степени, что вслухъ назвалъ Ольгу Сократовну ‘кокеткой’ и заявилъ, что онъ говоритъ ей ‘комплименты’, потому что она вызываетъ на нихъ. Ольга Сократовна ‘умла слушать любезности не конфузясь и не давая права быть дерзкимъ, отвчала на нихъ, также шутила, шалила, кокетничала’. На этотъ разъ за закускою Чернышевскій ‘уже не прислуживалъ Катерин Матвевн’, и Ольга Сократовна ‘кормила’ своими руками его, а не Палимпсестова. Однако, ему все еще казалось ‘особеннаго ничего’ въ этотъ вечеръ онъ не чувствовалъ къ Ольг Сократовн, только, ‘продолжая все сильне любезничать съ нею’, онъ ‘ршительно потерялъ охоту смотрть на Патрикеву и говорить съ нею’, и если иногда говорилъ, то единственно изъ совстливости, чтобы не заставить огорчиться слишкомъ большимъ его невниманіемъ, ‘чтобы перевсъ былъ не такъ замтенъ’. Патрикева, однако, была не такъ проста, чтобы не замтить, на чьей сторон былъ ‘перевсъ’. Вроятно, прежнее ‘любезничанье’ съ нею Чернышевскаго вызвало и съ ея стороны чувство симпатіи, потому что она все просила его въ этотъ вечеръ ‘любить ее’ и говорила, что онъ ее обманываетъ, что онъ ‘любитъ Ольгу Сократовну’… НаконецъЧернышевскій признался ей, что характеръ Ольги Сократовны ему ‘гораздо боле нравится, потому что она живая, веселая, бойкая’…

— Какъ же вамъ врить,— говорила ему потомъ Ольга Сократовна,— вы то же самое говорите Кат.

— Нтъ, — отвчалъ Чернышевскій,— я шучу съ ней тоже, какъ съ вами, но тхъ серьезныхъ и неромантическихъ вещей, которыя говорю вамъ, тхъ не пламенныхъ а спокойныхъ увреній въ своей привязанности къ вамъ — я ей не говорю. И сейчасъ, напримръ, я сказалъ ей, что вы по характеру мн нравитесь больше, чмъ она.

‘И она нсколько уврилась въ томъ,— замчаетъ Чернышевскій,— что я не попусту шучу, что она въ самомъ дл мн нравится. Я въ этотъ вечеръ и слдующій начинаю къ восторженно шутливому языку примшивать боле спокойное и серьезное, увряя въ томъ, что она мн нравится въ самомъ дл, и что если это будетъ продолжаться такъ, то я искренно-привяжусь къ ней’ {См. т. X, ч. 2, стр. 18.}.

Хотя до сихъ поръ ‘привязанность’ къ Ольг Сократовн казалась Чернышевскому не боле, какъ шуткой, но онъ испытывалъ уже потребность говорить объ этой шутк съ тми изъ друзей, у которыхъ ожидалъ встртить сочувствіе. Наперсникомъ его въ этомъ случа оказался Василій Дмитріевичъ Чесноковъ, близко знакомый съ семьею Васильевыхъ.— Съ нимъ то Чернышевскій и отводилъ душу.

Съ Чесноковымъ да еще съ Палимпсестовымъ, Федоромъ Устиновичемъ, Чернышевскій былъ сравнительно ближе, ‘чмъ съ другими представителями ихъ кружка. Но эти отношенія были скоре дружелюбныя, чмъ коротко-пріятельскія. Между Чернышевскимъ и этими молодыми людьми не было той. общности идейныхъ интересовъ, какая существовала въ Петербург у него съ Лободовскимъ. Поглощенный исканіями любящаго женскаго сердца, Николай Гавриловичъ встрчался съ саратовскими ‘женихами’ чаще всего на вечерахъ въ обстановк, мало содйствовавшей сближенію на идейной почв. Палимпсестовъ ухаживалъ за Ольгой Сократовной и потому былъ человкомъ примтнымъ для Чернышевскаго. Чесноковъ казался ему симпатичнымъ своимъ тяготніемъ къ интересамъ науки и политики, и Чернышевскій находилъ время для бесдъ съ нимъ.

Нкоторыя замтки Дневника обрисовываютъ существовавшія между ними отношенія и особенно всегдашнюю готовность Николая Гавриловича сообщить толчекъ молодому уму, ищущему развитія. Во время этихъ бесдъ Чернышевскій испытывалъ и особое ‘эгоистическое’ чувство: онъ имлъ возможность говорить съ Чесноковымъ объ Ольг Сократовн. ‘Вчера былъ у меня Вас. Дм., я его пригласилъ, чтобы поговорить объ Ольг Сократовн, но скоро разговоръ перешелъ къ политическимъ вопросамъ и продолжался такъ до самаго конца, когда онъ сталъ вставать. Я удерживалъ его. ‘Поговоримте объ Ольг Сократовн’… Но онъ сказалъ: ‘Теперь я занятъ не тмъ’. Въ самомъ дл хорошій человкъ и искренно преданъ высокимъ мыслямъ объ общественныхъ длахъ’ {16 марта 1853 года.}. Нсколько дней спустя Чесноковъ снова зашелъ къ Чернышевскому. ‘Когда я просилъ его зайти ко мн, онъ сказалъ: ‘я привязанъ къ вамъ, Николай Гавриловичъ, какъ собака’. Сначала говорилъ обо мн и о ней, посл онъ сталъ говорить о себ. Мн было совстно не войти въ его положеніе посл такой привязанности, и я говорилъ о томъ, что ему слдуетъ хать въ Петербургъ’.

Съ Палимпсестовымъ у Чернышевскаго отношенія были не таковы, хотя ихъ и связывали воспоминанія общаго дтства. Человкъ боле чмъ умреннаго образа мыслей, не выказывавшій никакихъ возвышенныхъ стремленій, Палимпсестовъ относился къ Чернышевскому недружелюбно, можетъ быть не безъ зависти, примшивалась сюда вроятно, немалая доля ревности. Но онъ умлъ маскировать свое истинное отношеніе къ Чернышевскому проявленіями вншняго пріятельства, и, доврчивый, какъ ребенокъ, Николай Гавриловичъ врилъ въ искренность его расположенія къ нему. Прочіе молодые люди, которыхъ онъ встрчалъ то у Шапошниковыхъ, то у Акимовыхъ, были большею частью мелкіе канцелярскіе чиновники, занятые днемъ службою, а по вечерамъ танцами и картами. У Чернышевскаго не было съ ними ничего общаго.

XI.

Во вторникъ 3 февраля Чернышевскій собирался быть на вечер у Шапошниковыхъ, ‘гд думалъ полюбезничать’ съ Ольгой Сократовной и съ Патрикевой. Онъ побывалъ у нихъ днемъ съ ‘визитомъ’ и здсь узналъ, что до него зазжала къ нимъ Ольга Сократовна.

— А васъ здсь дожидались боле часу,— поддразнила его одна изъ дочерей Шапошникова, Серафима Гавриловна,— и даже скушали кусокъ сыру, когда узнали, что вы любите сыръ.

Чернышевскій, конечно, пожаллъ, что запоздалъ и не засталъ Ольгу Сократовну, но хуже было то, что онъ не получилъ приглашенія и на вечеръ.

Отъ Шапошниковыхъ онъ захалъ къ Горбуновымъ, гд также представлялась возможность потанцевать и любезничать, но — увы и тамъ вечеръ отмнялся. ‘Не пригласили никуда… Это Чернышевскаго очень огорчило. Въ огорченіи своемъ онъ думалъ не объ одной Ольг Сократовн, но о молодыхъ двушкахъ вообще. И все ему продолжало казаться, что’ привязанность его къ Ольг Сократовн не серьезна: ‘Такъ еще слаба была моя страсть къ ней! Все это была еще шутка, игра’ — записывалъ Чернышевскій мсяцъ спустя (2 марта 1853 г.), сравнивая т настроенія съ позднйшими, когда чувство его превратилось въ истинную страсть, и спрашивалъ себя:

— Когда же это перестало быть игрой?

Привязанность къ Ольг Сократовн еще только назрвала, вростала въ душу Чернышевскаго, притягивая къ себ прежнія безпредметныя томленія любви. Иногда онъ не думалъ опредленно о ней, ню именно она длала его чувство серьезнымъ и нжнымъ, свою разсудочность онъ какъ бы растворялъ въ этомъ глубокомъ и страстномъ чувств за гранью подсознательнаго, лишь изрдка давая себ отчетъ въ томъ, что страстность и романтизмъ его переживаній внушались ему ни кмъ инымъ, какъ Ольгой Сократовной. По отношенію къ ней, онъ испытывалъ состояніе, которое можно бы было выразить словами поэта:

Кочующей мысли прибой и отбой,

Приливы любви и отливы…

Оттого и казалось Чернышевскому по временамъ, что ему въ равной степени хотлось и видть Ольгу Сократовну и быть у Горбуновыхъ. Но только ее одну выдлялъ онъ’ обособлялъ отъ женщинъ всего міра, и только къ ней одной его неодолимо влекло.

Въ четвергъ, пятаго февраля, онъ съ Чеснонювымъ снова отправился къ Васильевымъ, и снова постигла его неудача: Ростислава не было дома.

Въ воскресенье, восьмого февраля, Чернышевскій условился съ Шапошниковымъ быть на вечер у Акимовыхъ, у которыхъ молодежь собиралась часто, и гд готовились праздновать свадьбу одной изъ барышенъ. Когда Шапошниковъ захалъ за нимъ, Чернышевскій ‘работалъ’ надъ диссертаціей и былъ еще не одтъ, такъ что, когда друзья пріхали къ восьми часамъ, вечеръ уже начался, и Ольга Сократовна была тамъ. Они застали ее выходящей изъ гостиной. Здороваются. Черезъ нсколько минутъ она заявляетъ, что детъ въ театръ. Ее начинаютъ отговаривать, упрашиваютъ остаться. Она отказывается, говоритъ, что’ детъ ‘непремнно’. Но вотъ къ упрашивающимъ присоединяется и Чернышевскій. ‘Пожалуйста, останьтесь’, проситъ онъ, и этихъ двухъ словъ достаточно, чтобы Ольга Сократовна осталась. Его это очень тронуло. Она снизошла къ его просьб, она согласилась! У нея — доброе сердце. Или, можетъ быть, это кокетство? И такое подозрніе на минуту проносится въ голов Чернышевскаго. ‘Конечно, въ этомъ было, можетъ быть, кокетство,— соображаетъ онъ,— можетъ быть она только говорила, что подетъ, чтобы заставить меня просить себя, но скоре, что въ самомъ дл потому, что я просилъ, въ этомъ участвовало кокетство…. Какъ бы то ни было, она сдлала такъ, что было видно, что у нея доброе сердце’.

Ольга Сократовна осталась по его просьб, но удлила ему сравнительно мало вниманія, ея кавалеромъ былъ большею частью Палимпсестовъ. Съ Чернышевскимъ она танцовала только дв кадрили — вторую и пятую. Передъ четвертою кадрилью, когда Чернышевскій сидлъ подл Ольги Сократовны, къ ней подошелъ Сахаровъ, братъ жениха, ‘весьма скромный, тихій, застнчивый молодой человкъ’, и просилъ какую-нибудь кадриль.

— Я танцую,— сказала ему Ольга Сократовна.

Молодой человкъ отошелъ. Чернышевскому стало жаль его.

— Вы не говорили еще Палимпсестову, что танцуете съ нимъ?— спросилъ онъ, длая догадку, не для него ли Ольга Сократовна берегла слдующій танецъ.

— Нтъ.

— Видите, какъ вашъ отказъ огорчилъ Сахарова? Танцуйте съ нимъ.

— Хорошо. М-r Сахаровъ, окликнула она молодого человка,— я съ вами танцую.

Какъ мн это понравилось!— восклицаетъ умиленный добротой Ольги Сократовны Чернышевскій.— ‘Чрезвычайно понравилось’.

Съ этого времени ‘растроганный’ Николай Гавриловичъ ‘началъ постоянно говорить ей, что у нея доброе сердце’.

‘И въ самомъ дл чрезвычайно доброе сердце!’ — повторялъ оінъ.

Прощаясь съ Ольгой Сократовной, Шапошниковъ просилъ у нея разршеніе ввести Чернышевскаго къ нимъ въ домъ.

‘Она вполовину дала г согласіе’.

Половина согласія бы.. получена, другую половину Чернышевскій ршилъ завоевать самъ.

XII.

Васильевы жили на Армянской улиц, въ собственномъ, дом, рядомъ съ архіерейскимъ подворьемъ. Глава семьи Сократъ Евгеніевичъ Васильевъ, состоялъ врачемъ удльной конторы, но имлъ и обширную частную практику. Какъ врачъ и человкъ оригинальнаго склада, онъ былъ очень популяренъ въ Саратов и слылъ въ немъ подъ именемъ ‘Сократа’, отчего и Ольгу Сократовну въ кругу знакомыхъ зачастую называли ‘Сократовой’.

Семья Васильевыхъ была весьма типична и для своего времени и для до-реформенной провинціальной среды {Нельзя не быть глубоко признательнымъ тмъ лицамъ, которыя сохранили объ этой семь нкоторыя воспоминанія. См. ‘Русская Старина’, 1912 г., апрль, май: статьи А. А. Лебедева по матеріаламъ O. В. Духовникова.}.

Малороссъ по происхожденію, студентъ Харьковскаго университета, Сократъ Евгеніевичъ поражалъ уже своею вншностью, которою онъ походилъ на негра, у него были курчавые и жесткіе волосы, вчно всклокоченные, черные глаза, пронизывавшіе, жгучіе, съ особымъ блескомъ. Къ своей медицинской практик онъ относился серьезно, а къ паціентамъ внимательно и сердечно, не длая различія между богатыми и бдными. Саратовцы помнили блестящее примненіе имъ его медицинскихъ познаній, когда ему удавалось излечивать болзни, признававшіяся другими врачами неизлечимыми. Но въ своихъ привычкахъ и домашней жизни Сократъ Евгеніевичъ былъ безпорядоченъи, если можно такъ выразиться, мало брезгливъ. Торопливый и быстрый въ движеніяхъ, онъ, возвращаясь домой, еще въ передней начиналъ раздваться, и когда доходилъ до кабинета, ему оставалось надть только халатъ, весьма засаленный и запачканный. Въ кабинет, какъ и во всемъ дом впрочемъ, было грязно, и царилъ невроятный безпорядокъ. Это нисколько не смущало Сократа Евгеньевича,— къ чистот и опрятности онъ относился боле чмъ съ философскимъ равнодушіемъ: онъ почти никогда не мылъ ни лица, ни рукъ, даже посл пріема паціентовъ. Въ кабинет Сократъ Евгеніевичъ обыкновенно усаживался въ кресло, закуривалъ сигару и, наслаждаясь куреніемъ, плевалъ въ потолокъ. Неряшливъ былъ Сократъ Евгеніевичъ не только въ своихъ привычкахъ, но и въ рчи. Его остроты, до которыхъ онъ былъ великій охотникъ, бывали грубоваты, онъ не только не стснялся высказывать ихъ при дтяхъ, но поощрялъ ихъ, когда они повторяли его выраженія, и давалъ имъ за это лакомства и деньги. Вс эти свойства сглаживались и смягчались при знакомств съ Сократомъ Евгеніевичемъ, его бросавшейся въ глаза ‘непомрной’ добротой. Съ людей небогатыхъ онъ совершенно отказывался брать за визиты и, конечно, не унижалъ себя, подобно другимъ саратовскимъ докторамъ того времени, до сдлокъ съ аптеками. Расчетливость вообще была не въ его натур, и въ своихъ тратахъ онъ былъ такъ же безпорядоченъ, какъ и во всемъ прочемъ обиход.

Неспособна была внести порядокъ въ домашнюю жизнь и жена его Анна Кирилловна. Будучи одной изъ дочерей генерала Козачковскаго, героя отечественной войны, она смолоду училась въ институт, гд получила нкоторое образованіе, знала французскій и нмецкій языки и хорошо рисовала. Есть основаніе думать, что выйдя замужъ, по настоянію отца, за Васильева, она почувствовала себя несчастной, потомъ замкнулась къ себ, перестала показываться въ обществ и повела затворническую жизнь, въ которой развились свои особенности, свои странности.

Почти все время она проводила въ своей комнат, оттуда распоряжалась по хозяйству и тамъ же принимала гостей. Только иногда въ жаркую погоду она выходила въ садъ, для нея ставили кресло передъ столомъ и весь путь до комнаты устилали ковромъ. Въ тепломъ капот и шуб, окруженная дтьми и прислугой, выходила она въ садъ и садилась за столъ, уставленный гофманскими каплями и иными лекарственными снадобьями. Но и тутъ она боялась простудиться. Посидитъ нсколько минутъ и скажетъ: ‘Ведите меня отсюда,— здсь сквозной втеръ!’ Ее снова уводили въ комнату.

Дти побаивались Анну Кирилловну, потому что она относилась къ нимъ довольно строго и не скупилась на выговоры и внушенія, но при чрезмрномъ баловств со стороны отца и ея -отдаленности отъ ихъ мірка строгость ея не приносила желанныхъ результатовъ. Во всякомъ случа они относились къ матери заботливо и -бережно, по праздникамъ они собирались вокругъ нея и поочередно читали акаеистъ. Дти росли при этой обстановк на полной свобод, и знакомые, видя ихъ своеволіе и рзвость, недаромъ называли ихъ ‘дтьми природы’.

Присутствіе отца не только не стсняло дтей, но, напротивъ, поощряло ко всевозможнымъ шалостямъ и шуткамъ. Особенной безпорядочностью отличались обды, когда не присутствовала Анна Кирилловна. Кушанье раздавалъ отецъ. Часто подавались варенники, его любимое блюдо, ихъ появленіе на стол вызывало оглушительный смхъ и хохотъ. Сократъ Евгеніевичъ сначала раздавалъ ихъ спокойно, а потомъ начиналъ просто бросать галушки на тарелки, галушки падали мимо, и это вызывало необычайную веселость… Анна Кирилловна, когда могла, старалась возстановить порядокъ, и при ней дти сидли смирно. Но когда она длала имъ замчаніе въ присутствіи мужа, Сократъ Евгеніевичъ останавливалъ ее: ‘Матушка, вы стараго воспитанія, поэтому вамъ кажется многое не такъ!’ — говорилъ онъ, отстаивая свободу дтей поступать, какъ имъ нравилось. Къ характеристик Анны Кирилловны слдуетъ добавить, что знакомые, бывавшіе у Васильевыхъ, отзывались о ней, какъ о женщин умной, но болзненной.

Первенецъ семьи — Ольга Сократовна — пользовалась особенной любовью отца. У матери были свои любимцы: Анна, Ростиславъ, Бенедиктъ — ученикъ Чернышевскаго.

Ольга Сократовна воспитывалась нкоторое время въ Лсномъ Карамыш, въ пансіон пастора Конради — ея отецъ служилъ въ то время въ Камышин. Живая и привыкшая къ полной независимости шаловливая двочка не захотла подчиниться чиннымъ правиламъ нмецкаго пансіона, и почтенный пасторъ попросилъ черезъ нсколько времени ея родителей взять ее домой. Сократъ Евгеніевичъ взялъ ее, а вмст съ ней и другихъ своихъ дтей, воспитывавшихся въ томъ же пансіон.

Домашняя жизнь Ольги Сократовны потекла весело и беззаботно. Въ играхъ и шалостяхъ она была ближе къ мальчикамъ, которымъ не уступала ни въ удали, ни въ бойкости. За цвтъ лица и быстроту движеній ее прозвали ‘цыганенкомъ’. ‘Я была бдовая двочка’,— отзывалась она впослдствіи о себ самой По воспоминаніямъ знавшихъ ее, она была ‘необыкновенно мила, кокетлива, игрива, забавна, весела, жива, и бойка, за что нкоторые прозвали ее гусаромъ въ юбк, кошечкой’ {Лебедевъ, тамъ же. ‘Р. С. 1912 г., апрль’.}.

Когда она выросла, успхамъ ея въ саратовскомъ обществ не было конца. Прекрасно сложенная, съ выразительными черными глазами, унаслдованными отъ отца, замчательными черными волосами, оттнявшими ея необыкновенно красивый овалъ лица, она затмевала собою первыхъ саратовскихъ красавицъ, въ томъ числ и. Е. В. Патрикеву, съ которой была очень дружна. Ея головокружительному успху среди молодежи содйствовало усвоенное ею свободное обращеніе, независимое отъ тхъ понятій свтскихъ приличій, которыя требовали въ то время отъ молодой двушки — наружной скромности, какъ бы застнчивости, ‘субтильности’, столь искусно культивировавшейся тогдашними институтками. Ольга Сократовна и выросши медлила разстаться съ привычками ‘мальчишества’, пріобртенными ею въ вольныхъ стнахъ родительскаго дома. Она выходила изъ дому одна, безъ сопровожденія старшихъ не только днемъ, но и по вечерамъ. Бывала всегда окружена толпою поклонниковъ, обращалась съ ними легко и развязно, всегда готовая любого изъ нихъ поставить на мсто своимъ прямымъ и острымъ, какъ бритва, языкомъ. Словомъ она выросла въ сознаніи, что она существо особое, что ей все позволено, и что общество, въ которомъ она вращается, гораздо ниже ея.

Ко времени ея знакомства съ Чернышевскимъ, когда ей было двадцать лтъ, она испытала немало уколовъ, заставлявшихъ жестоко страдать ея самолюбіе. Людское злословіе, особенно сильное въ глухой провинціальной сред, гд частная жизнь всхъ и каждаго на виду, безпощадно карало молодую двушку за пренебреженіе къ предразсудкамъ и бравированіе мнніемъ ‘свта’. Усилились съ годами и недоразумнія между ней и матерью, и въ общей семейной неурядиц положеніе Ольги Сократовны сложилось такъ, что ее поневол стало тянуть изъ дому.

Такова была семья, куда, въ понедльникъ, 9 февраля, отправлялся Чернышевскій съ С. Г. Шапошниковымъ, волнуемый страстнымъ желаніемъ видть Ольгу Сократовну.

XIII.

Обстановка, которая представилась ихъ глазамъ въ дом Васильевыхъ, непріятно поразила Николая Гавриловича. Они вошли ‘прямо въ комнату Ростислава’. Первое, что бросилось въ глаза Чернышевскому, когда онъ шелъ — ‘это страшная загрязненность комнатъ’. Онъ увидлъ Ольгу Сократовну на диван, рядомъ съ Патрикевой. Кром нихъ въ комнат было еще двое молодыхъ людей, Яковлевъ и Линдгренъ. ‘На стол разбросаны подсолнечныя ‘смячки’. Это ‘непріятно оскорбило’ Чернышевскаго: ‘грызетъ смечки!’

Не смя ссть меж-ду Ольгой Сократовной и Екатериной Матвевной на диванъ, онъ слъ рядомъ ‘на кровать’. Но она подозвала его и ‘тотчасъ же стала давать ему изъ своихъ рукъ орхи’.

— Я не могу грызть, потому что у меня зубовъ нтъ,— сказалъ Чернышевскій.

— Ну, такъ я стану грызть…

И Ольга Сократовна начала ‘разгрызать орхи и класть въ ротъ’ Чернышевскому, а онъ ‘каждый разъ цловалъ ея руку’.

Въ это время Шапошниковъ слъ у ея ногъ, и, по ея приказанію, ‘лаялъ собаченкой’.

Нешривычная для Николая Гавриловича, воспитаннаго въ чинномъ дом, обстановка неряшливости и распущенности, которую онъ никакъ не ожидалъ встртить тамъ, гд жила Ольга Сократовна, произвела на него крайне неблагопріятное впечатлніе. Но еще боле смутила его свобода Ольги Сократовны въ обращеніи съ нимъ и вообще съ молодыми людьми.

Онъ даже ршился высказать ей то, что думалъ:

— Вы въ самомъ дл держите себя слишкомъ неосторожно. Со мной, напримръ, вы дйствительно можете позволить себ подобныя вещи, потому что я въ сущности порядочный человкъ, но другимъ это покажется не такъ. Я знаю, что это просто живость, веселость, бойкость характера. Но другіе скажутъ, что это желаніе завлечь…

Неизвстно, что отвчала ему на это Ольга Сократовна, но въ словахъ Чернышевскаго былъ несомннно оттнокъ не столько упрека, сколько жалости, смшанной съ удивленіемъ,— какъ могла такая умная двушка чувствовать себя непринужденно и весело въ подобной обстановк.

Въ комнат было такъ накурено, что трудно было дышатъ. Ршили перейти въ залъ. Шли по весьма запутанному коридору, и Ольга Сократовна вела Чернышевскаго за руку.

Начались танцы. Чернышевскій танцовалъ съ Ольгой Сократовной и ‘уже серьезно’ говорилъ ей:

— Я въ самомъ дл довольно сильно привязанъ къ вамъ. Конечно, это не любовь, но вы весьма интересуете меня. Весьма мн нравитесь.

— И вы начинаете мн нравиться,— отвчала Ольга Сократовна.

Разговоръ на этомъ и кончился, потому что за Чернышевскимъ прислали: дома его ждалъ Н. И. Костомаровъ. Однако общее впечатлніе Васильевскаго быта долго не изглаживалось изъ его памяти, и онъ собирался при слдующемъ свиданіи съ Ольгой Сократовной ‘говорить ей о томъ, что у нихъ въ дом страшный безпорядокъ, и что она должна заняться хозяйствомъ’.

Во всякомъ случа, Чернышевскій не могъ допустить, чтобы Ольга Сократовна добровольно мирилась съ тмъ поражающимъ неряшествомъ, которое онъ засталъ въ дом Васильевыхъ. Она, можетъ быть, терпливо переносила всю эту неурядицу, потому что не въ ея силахъ было заставить родителей жить иначе. Ужъ не тяготлъ ли семейный гнетъ надъ ней и здсь, какъ надъ Александрой Григорьевной въ семь Кліентова? Ужъ не скрывала ли Ольга Сократовна своего страданія подъ маской бойкой развязности? Не притворна ли ея веселость? Онъ ршилъ разспросить обо всемъ этомъ на слдующій же день Чеснокова. Пріятель не скрылъ отъ Чернышевскаго, что зналъ о семейномъ положеніи Ольги Сократовны, и то, что онъ сообщилъ ему, задло Николая Гавриловича за самыя чувствительныя струны.

— Мать ее не любитъ… Ей дома житье тепленькое…— говорилъ Василій Дмитріевичъ, не подозрвая, вроятно, какою болью и какимъ горячимъ сочувствіемъ къ страдающей двушк отзывались его слова въ душ Чернышевскаго. Это внесло ршительный поворотъ въ пониманіе Чернышевскимъ своей любви. Передъ нимъ было не только прекрасное, не только умное, не только доброе, но и угнетенное существо, которое, будучи достойно лучшей доли, играло жалкую роль въ семь, и въ обществ не пользовалось тмъ успхомъ, какого оно заслуживало. Ее можно было вырвать изъ этой среды и вознести высоко, высоко. Мотивъ спасенія одного изъ ‘всегда чистыхъ, всегда привлекательныхъ существъ’ вплеталъ благородную пальмовую втвь въ цвты любви, выраставшіе изъ яркихъ грезъ и пылкихъ желаній влюбленнаго юноши. Среди властныхъ голосовъ, звавшихъ его къ личному счастью, исключительности котораго какъ-бы стыдился и боялся Чернышевскій, слышалась альтруистическая нотка, примирявшая его съ предвкушеніемъ любви. То затаенное, узколичное, чего онъ не хотлъ или совстился сказать самому себ, получило въ его глазахъ яркое оправданіе: любовь и въ то же время подвигъ, можетъ быть самопожертвованіе… Дымка неясныхъ сомнній разсялась въ его душ. Словно съ зарею, ему становилось все свтло и ясно: любовь его какъ бы поднималась изъ сумеречной подсознательности, становясь доступной конкретному размышленію и анализу.

Чернышевскій не спшилъ, однако, съ этимъ анализомъ. Только мсяцъ спустя (9 марта) онъ со всей трезвой опредленностью, на какую только былъ способенъ, отмчалъ, что разсказъ Чеснокова объ Ольг Сократовн возбудилъ свойственную ему жалостливость въ его душ: ‘тотчасъ сильно развилось сочувствіе къ ней, весьма сильно развилось…’ Онъ ‘началъ чувствовать къ ней довольно сильную привязанность’… И любопытно, что съ этого момента онъ какъ-бы избгаетъ злоупотреблять словомъ ‘любовь’: это слово какъ-то сразу выросло въ его глазахъ и пріобрло слишкомъ серьезное значеніе.

Хотлось еще видть Ольгу Сократовну и говорить съ ней. И ‘съ нетерпніемъ’ ожидалъ четверга, когда у Акимовыхъ снова должна была состояться желанная встрча.

XIV.

Въ четвергъ, 12 февраля, у Акимовыхъ собралась обычная компанія. Какъ всегда, когда Ольга Сократовна являлась на вечеръ, ‘она царствовала надъ всми, она была — душа всхъ и всего: вс смотрятъ на нее, вс хотятъ говорить съ ней’. Началась игра въ ‘конфетные билетики’. Ольга Сократовна, по обыкновенію, ‘съ большимъ умніемъ’ выбирала и раздавала ихъ. Чернышевскій ‘любезничалъ’ съ ней, ‘называлъ ее кокеткой’. Теперь онъ уже не сомнвался, что она ему ‘нравилась больше, чмъ какая-нибудь другая двица до сихъ поръ, такъ, что при ней вс другія, и въ томъ числ Катерина Матвевна, теряли всякую ‘занимательность’. Онъ ‘только изъ приличія, только изъ деликатности время отъ времени начиналъ говорить любезности Катерин Матвевн’. А Кобылина? Вдь она такъ еще недавно была на горизонт мечтаній Чернышевскаго. Вспоминалъ-ли онъ о ней? Увы, о ней — ‘не было уже никакого помину съ перваго же разу, какъ онъ увидлъ Ольгу Сократовну’.

Когда выдавалась счастливая минута заговорить съ Ольгой Сократовной, онъ ‘часто говорилъ съ чувствомъ’ и повторялъ ей ‘боле чмъ раньше, что ужъ теперь она почти совершенно держитъ его въ рукахъ’.

Чернышевскій вступилъ въ ту исключительную полосу романтическаго настроенія, когда влюбленные не могутъ говорить ни о чемъ иномъ, кром того, что занимаетъ ихъ мысли и сердце. И Чернышевскій не припоминаетъ другихъ эпизодовъ, никакихъ иныхъ разговоровъ и шутокъ, кром тхъ, которые имли ближайшее отношеніе къ его любви. Онъ дйствительно никогда не говорилъ того, о чемъ не думалъ, но зато всегда продумывалъ до конца то, о чемъ говорилъ. Потому-то слова его на танцовальныхъ вечерахъ такъ часто поражали своею серьезностью, потому-то легкомысленно настроенныя двушки не всегда понимали ихъ истинный смыслъ. Это не останавливало его высказывать свои сужденія, когда онъ считалъ это нужнымъ, не стсняясь настроеніемъ окружающихъ. Такъ и на вечер у Акимовыхъ, подойдя къ Ольг Сократовн, сидвшей въ обществ подруги Бусловской и Палимпсестова отдльно у стола, Чернышевскій, не вслушавшись хорошенько, о чемъ говорили, но уловивъ, что говорили о брак или о ‘чемъ-нибудь подобномъ’, заявилъ:

— Вотъ я какъ опишу будущія отношенія къ жен, когда женюсь: я буду покорнйшимъ слугою своей жены, покорнйшимъ слугою, только покорнйшимъ слугою, только покорнйшимъ слугою…

На этотъ разъ, Ольга Сократовна не смялась надъ Чернышевскимъ, напротивъ, она внимательно слушала и ‘смотрла съ своимъ вопросительнымъ видомъ, смотрла своими проницательными глазами’.

Для слушавшихъ не остался скрытымъ смыслъ словъ Чернышевскаго и то, къ кому они относились. Спустя нкоторое время Бусловская, какъ разсказалъ на другой день Палимпсестовъ, подошла къ Ольг Сократовн и поздравила ее съ скорымъ замужествомъ.

Это смутило Чернышевскаго. То, о чемъ онъ думалъ, какъ о чемъ-то отдаленномъ, что должно было завершить длительное, полное разнообразныхъ и сложныхъ ощущеній развитіе любовнаго влеченія, встало передъ нимъ слишкомъ неожиданно, слишкомъ быстро. Онъ еще не вышелъ изъ періода ‘исканія’, еще не пресытился любовнымъ томленіемъ, еще не дошелъ до крайнихъ предловъ любовной тоски и муки.

Какъ бы то ни было, Чернышевскій почувствовалъ, что первый періодъ любви закончился. ‘Теза’ предстала передъ нимъ во всей своей схематической ясности, и ясность эта испугала его. Въ немъ продолжалась все та же борьба:

Кочующей мысли прибой и отбой,

Приливы любви и отливы…

Разсудочная мысль готовила ‘антитезу’…

‘Мн хотлось видть ее, говорить и любезничать съ нею, хотлось даже слушать, какъ говорить о ней. Но жениться въ Саратов я не думалъ. Поэтому, чувствуя, что. по неопытности въ подобнаго рода длахъ, какъ человкъ, увлекающійся въ первый разъ, я могу увлечься,— я начиналъ чувствовать необходимость прекратить эти отношенія, не только изъ боязни запутаться самому, хотя и говорилъ ей, что у нея почти въ рукахъ, но думалъ, что я совершенно безопасенъ. И въ самомъ дл тогда былъ безопасенъ. Нтъ, я только боялся, чтобы не повредить ея репутаціи своимъ ухаживаніемъ’.

Сколько здсь разнородныхъ чувствъ и мыслей, сколько противорчій, столь неизбжныхъ для человка такого склада, какимъ былъ Чернышевскій!

Съ одной стороны, предвзятое ршеніе женитьбы на первой же двушк, которая окажется ‘умственно развитой’, доброй и несчастной. Съ другой, — намреніе жениться не ране, чмъ онъ создастъ себ обезпеченное положеніе, чего не надялся достичь въ Саратов. Это не мшаетъ ему въ первый же вечеръ знакомства съ Ольгой Сократовной говорить ей о своей любви и вскор затмъ признавать ея полную власть надъ собой и въ то же время, при полномъ безсиліи бороться съ увлеченіемъ, уврять себя въ томъ, что его ‘привязанность’ къ ней — только ‘игра’, только ‘шутка’, не опасная ни для нея, ни для него.

Трезвый разсудокъ, призванный упорядочить весь этотъ хаосъ боровшихся чувствъ и мыслей, былъ слишкомъ неопытнымъ кормчимъ среди разыгравшейся бури. Чернышевскій обдумывалъ, соображалъ, приходилъ къ мудрымъ и положительнымъ ршеніямъ, но ршенія эти обращались въ ничто, когда его сознаніе застилалось надеждой снова встртиться съ Ольгой Сократовной: ‘все-таки’ онъ ‘долженъ былъ’ увидть ее на другой день у Шапошниковыхъ.

И неизвстно, когда бы нашелъ Чернышевскій спасительный выходъ изъ создавшагося положенія, если бы обстоятельства сами не пришли ему на помощь.

XV.

Рано утромъ 13 февраля принесли ему записку отъ Палимпсестова, въ которой тотъ звалъ его къ себ. Отношенія между Николаемъ Гавриловичемъ и Палимпсестовымъ, видимо, нсколько разстроились за послдніе дни. О причин мы уже догадывались: и Палимпсестовъ былъ неравнодушенъ къ Ольг Сократовн. Наканун вечеромъ между пріятелями произошла даже легкая размолвка. Чернышевскій ‘шутя’ сказалъ Палимпсестову, что ему хотлось бы поговорить съ нимъ о серьезномъ дл, и не трудно догадаться, что было предметомъ этого ‘дла’. Но Палимпсестовъ отказался, разсердившись на то, что Николай Гавриловичъ говорилъ о немъ съ Ольгой Сократовной. Послдняя, видимо, не сохранила этого разговора въ тайн, хотя и невозможно допустить, чтобы Чернышевскій говорилъ о своемъ пріятел что-либо дурное. Зато Палимпсестовъ, явно раздраженный, не постснялся ‘предостеречь’ Ольгу Сократовну, чтобы она Чернышевскаго не слушала, что во всхъ словахъ Чернышевскаго ‘нтъ ни слова правды’, что онъ ‘человкъ дурной и хитрый’. Присланная на утро записка свидтельствовала, что Палимпсестовъ одумался, успокоился посл ревниваго припадка и, можетъ быть, желаетъ загладить свою неделикатность. Чернышевскій тотчасъ же отправился къ нему.

Онъ зналъ, о чемъ Палимпсестовъ будетъ говорить съ нимъ. Идя къ нему, онъ совершенно искренно приготовился занять положеніе, которое предоставляло бы его сопернику вс выгоды и всю свободу дйствій въ дальнйшемъ поведеніи относительно Ольги Сократовны. Принять такое ршеніе побуждало его и то соображеніе, что приглашеніе Палимпсестова свидтельствовало, думалось ему, о дружескомъ къ нему расположеніи. Слдуя своему обыкновенію отыскивать въ каждомъ поступк окружающихъ прежде всего хорошую сторону, Чернышевскій безъ колебаній ршилъ, что Палимпсестовъ ‘поступилъ чрезвычайно дружески, какъ слдуетъ вполн благородному человку’.

— Послушай, какія у тебя намренія относительно Сократовой?— спросилъ Палимпсестовъ, какъ только Чернышевскій пришелъ.

— Никакихъ.

— Ты не хочешь на ней жениться?

— Нтъ…

Чернышевскій ‘говорилъ искренно’. Онъ ‘не думали тогда, чтобы могъ жениться въ Саратов’.

— За что же ты завлекаешь ее? О васъ съ ней начнутъ скоро говорить. Какъ можно играть ея репутаціей! Зачмъ ты говоришь такія вещи, какъ вчера, напримръ, о томъ, какимъ бы ты былъ мужемъ? Бусловокая приняла это за высказываніе намренія сватать ее, и, когда посл того, она танцовала со мною, Бусловская подошла и поздравила ее со скорымъ замужествомъ. Ты ршительно можешь увлечь ее. Должно быть осторожне съ двушкой, положеніе которой и такъ незавидно, о которой и такъ уже говорятъ много дурного. Да и увренъ ли ты въ себ? Разв ты не можешь увлечься самъ?

— Я самъ понимаю необходимость прекратить свои настоящія отношенія къ ней, — отвтилъ Чернышевскій. А то, что я говорилъ о томъ, какимъ бы я былъ мужемъ, дйствительно, съ моей стороны большая неосторожность. Благодарю тебя. Ты поступаешь какъ истинно порядочный человкъ.

Чернышевскій вышелъ отъ Палимпсестова съ твердымъ намреніемъ прекратить ухаживанія за Ольгой Сократовной, сознавая, что они могли бы завлечь его самого слишкомъ далеко, при свойственномъ его натур обыкновеніи ‘дйствовать или слишкомъ мало, или слишкомъ /много’. Чувство уваженія и благодарности, которое онъ испытывалъ къ Палимпсестову, не избавляло его отъ другого, боле сильнаго чувства — томительной грусти, даже тоски.

‘Я тосковалъ о томъ, что едва начинается для меня нчто похожее на жизнь сердца, какъ уже должно быть оставлено, потому что становится при моемъ характер слишкомъ серьезно, что у насъ невозможна роскошная жизнь сердца, что я долженъ покинуть эти отношенія, которыя такъ были для меня милы, и, наконецъ, такъ искренни по своей новизн’. Такъ записалъ Чернышевскій въ своемъ дневник 3-го марта, разсказывая объ этомъ разговор.

Но среди всхъ благоразумныхъ и печальныхъ размышленій одна мысль, какъ молнія, прорзывала сознаніе Чернышевскаго: близится свиданіе съ Ольгой Сократовной.

Въ окончательномъ ршеніи, которое принялъ Чернышевскій при участіи Палимпсестова, друзья предусмотрли все, кром одного обстоятельства: доброй воли Ольги Сократовны.

Наступилъ роковой вечеръ 13 февраля, и Чернышевскій приготовился быть твердымъ, холоднымъ, чтобы положить конецъ ‘этимъ отношеніямъ’. Черезъ нкоторое время посл того, какъ онъ явился къ Шапошниковымъ, пріхала Ольга Сократовна съ Патрикевой и еще одной своей пріятельницей. Комната наполняется гостями. Сначала ‘все не клеится, разговоръ плохо завязывается’. Ольга Сократовна беретъ карандашъ и начинаетъ играть съ Чернышевскимъ въ ‘вопросы и отвты’. Уже послдній разъ у Акимовыхъ она давала ему конфетные билетики, въ которыхъ говорилось: ‘я тебя люблю’. И теперь онъ ждалъ того же. Дйствительно она написала: ‘я васъ люблю’. Онъ отвтилъ:

— Я не смю врить.

— Я васъ люблю.

— Игра для меня перестаетъ быть игрою…

Они рвали записки. Наконецъ, Николай Гавриловичъ получилъ записку съ выразительной надписью: ‘О. С. Чернышевская’.

Чернышевскій смутился, но ‘взялъ’ записку.

— Это ршительно неправда, — сказалъ онъ ей холоднымъ и вялымъ тономъ вслухъ: — вы все шутите, а мн вовсе не до шутокъ.

Они сидли нсколько поодаль отъ другихъ. Къ нимъ подошли въ это время двицы и стали звать въ залу танцовать.

Чернышевскій взялъ руку Ольги Сократовны и сказалъ:

— Ольга Сократовна, вы все шутите, а я начинаю не шутить.

— Я вовсе не шучу. Я хочу имть такого мужа, какимъ вы будете по вашимъ словамъ.

Ольга Сократовна произнесла эти слова такимъ тономъ, что Чернышевскій не могъ сразу ршить, шутитъ ли она или говоритъ серьезно. По крайней мр, позже ему казалось, ‘что если бы дло разстроилось, то это должно бы было принять за шутку’. Но тутъ же онъ почувствовалъ, что Ольга Сократовна говоритъ серьезно, придавая лишь своему тону оттнокъ загадочной шутливости. Повидимому, слова Чернышевскаго ‘я буду покорнымъ слугой своей жены’ произвели на нее сильное впечатлніе.

И собравъ все свое благоразуміе и смлость, Чернышевскій отвтилъ ей просто и искренно:

— Хорошо, но я не могу жениться ужъ по одному тому, что я не знаю, сколько времени пробуду я на свобод. Меня каждый день могутъ взять. Какая будетъ тутъ моя роль? У меня ничего не найдутъ, но подозрнія противъ меня будутъ весьма сильныя. Что же я буду длать? Сначала я буду молчать и молчать. Но, наконецъ, когда кн мн будутъ приставать долго, это мн надостъ, и я выскажу свои мннія прямо и рзко. И тогда я едва ли уже выйду изъ крпости…

Эти слова приподнимаютъ завсу надъ тмъ, что составляло предметъ его бесдъ въ кружкахъ саратовской молодежи. Намъ уже извстна его способность увлекаться и поражать слушателей то изображеніями мрачныхъ сторонъ современнаго ему общественнаго быта, то яркими картинами ожидаемаго будущаго. Хотя политическіе вольнодумцы и бывали въ саратовской глуши, но едва ли полуинтеллигентные канцелярскіе чиновники, составлявшіе цвтъ саратовскаго общества, слыхали отъ нихъ такія рчи, на какія былъ способенъ Чернышевскій. И надо думать, Чернышевскій соблюдалъ при этомъ мало осторожности. Хотя въ гимназіи Чернышевскій не выходилъ изъ рамокъ учительства, но его вліяніе распространялось далеко за гимназическія стны, и директоръ Мейеръ косился на него не спроста. Мало расположенія питалъ къ нему тогдашній саратовскій епископъ, преосвященный оанникій, будто бы длавшій положеніе Чернышевскаго въ гимназіи шаткимъ. Между тмъ доносы политическаго свойства были явленіемъ далеко не рдкимъ, и со стороны Чернышевскаго было вполн естественно готовить себя ко всякимъ случайностямъ въ этомъ смысл.

Но насколько мысль Чернышевскаго была близка къ подобнымъ вопросамъ, настолько Ольг Сократовн они должны были казаться чуждыми, даже мало понятными по существу.

Она ничего не отвтила, и снова Чернышевскій не зналъ, что она думала объ его словахъ. ‘Не знаю, поврила ли она этому. Кажется, мало, потому что подобныя вещи для нея мало привычны’.

Пошли въ залъ танцовать. Онъ танцовалъ съ другими двицами. Когда же приходилось говорить съ Ольгой Сократовной, то, видимо волнуясь и страдая, повторялъ ей, что ‘все-таки’ привязанъ -къ ней, и что если ‘это будетъ продолжаться такъ’, — говорилъ юнъ, — то онъ, наконецъ, ‘не будетъ въ состояніи разсуждать’…

За послднею кадрилью, которую онъ танцовалъ съ Ольгой Сократовной, онъ разсказалъ ей ‘повсть своей любви’. Съ какою цлью? Чтобы доказать ей, что ихъ отношенія на почв все возрастающей ‘привязанности’ не могутъ боле продолжаться. Ему нравилась одна молодая двушка, умная и свтская, имени которой онъ не хотлъ называть Ольг Сократовн, чтобы не подвергать ее насмшкамъ вмст съ собой, потому что это была съ его стороны ‘любовь ршительно глупая’. Если бы онъ и не назвалъ ее въ Дневник, мы знали бы, что онъ говоритъ о Кобылиной.

— Я уже готовъ былъ объясниться страннымъ образомъ,— признавался онъ Ольг Сократовн, — въ такомъ род: вы теперь не можете играть такой роли въ обществ, какую могли бы играть, потому что слишкомъ мало развиты. Позвольте мн быть образователемъ вашего ума и сердца.

Очевидно, маленькій урокъ знанія двичьяго сердца, данный ему Кобылиной, не прошелъ для него даромъ. Онъ призналъ ‘странность’ той формы объясненія, въ которой предполагалъ было ‘выразить свое чувство’. Дальнйшія знакомства съ двицами, которыхъ онъ встрчалъ въ кругу, гд почувствовалъ себя такъ свободно, могли легко убдить его, что ‘любезничанье’ боле надежный путь къ ихъ сердцу, чмъ самая пламенная готовность ‘образовать ихъ умъ и душу’ при посредств знанія и возвышенныхъ разсужденій.

— Но тутъ я у Шапошниковыхъ увидалъ Катерину Матвевну, — продолжалъ Чернышевскій свою ‘повсть’ — и увидлъ, что кром той двушки, есть другія двицы, умныя, добрыя и милыя… Наконецъ, третье и самое страшное явленіе въ моей жизни — явились вы. Не знаю, чмъ это кончится, но, вроятно, этотъ третій актъ будетъ самымъ серьезнымъ, самымъ страшнымъ. Я теперь еще могу нсколько разсуждать, но скоро не буду въ состояніи. Я и теперь длалъ глупости. Но скоро вы, можетъ быть, заставите меня сдлать страшную, самую непростительную глупость. Потому что вы теперь знаете, я не могу, не вправ связать чьей бы то ни было судьбы съ моей’…

Такъ говорила разсудительность, а сердце, ей не внемляющее, спрашивало:

— Итакъ, вы будете у Акимовыхъ?

— Буду, — отвчала Ольга Сократовна, которой языкъ сердца былъ понятне доводовъ холоднаго разсудка.

Но потомъ, когда Черишевскій наедин со своимъ Дневникомъ отдавалъ отчетъ въ происшедшемъ, разсудокъ былъ безпощаденъ, только доводы его не поспвали за сердцемъ.:’

‘Какое безумство съ моей стороны, — восклицалъ Чернышевскій, вспоминая свой послдній разговоръ съ Ольгой Сократовной. Я хотлъ прекратить отношенія съ ней, в между тмъ упрашивалъ ее быть у Акимовыхъ… Мн хотлось видться съ ней еще два-три раза передъ разлукой, чтобы говорить ей тономъ искренней преданности и сожалнія о необходимости разлуки. Мн хотлось порадоваться еще моею начинающейся любовью, но я самъ не понималъ хорошенько, что я длаю. Мн хотлось совершенно серьезно поговорить объ этомъ. ‘О С. Чернышевская’… Я самъ не зналъ хорошенько, что будетъ слдствіемъ этого разговора’.

А между тмъ, Николай Гавриловичъ замчалъ, что въ душ Патрикевой зарождалось нкоторое чувство привязанности къ нему. Можетъ быть влюбленность, можетъ быть, любовь. Чернышевскій чувствовалъ себя нсколько виноватымъ, — вдь и съ нею онъ ‘любезничалъ!’ Теперь онъ не завлекалъ ее, напротивъ — старался бережно отвести отъ себя.

— Не любите никого!— сказалъ онъ ей на послднемъ вечер у Шапошниковыхъ.

— Даже васъ?

— Даже меня.

‘Она, бдная, несмотря на то… отвела меня въ сторону и просила быть у Акимовыхъ, а эту кадриль у Шапошниковыхъ танцовать съ ней’,— со вздохомъ сожалнія записалъ Чернышевскій въ Дневник.

Теперь ему было не до Патрикевой. Вс его мысли, вс его чувства были обращены къ Ольг Сократовн, разлуки съ которой онъ искренно желалъ и столь же искренно боялся. Въ немъ происходила борьба, ярко отраженная въ дальнйшемъ ход записокъ. ‘Скоре всего ожидалъ, что увижу, и она сама скажетъ мн, что это была шутка, и что тогда со спокойнымъ сердцемъ я могу отстать отъ нея,— продолжалъ онъ свои воспоминанія о вечер у Шапошниковыхъ. ‘Но неужели въ -самомъ дл только шутка? Едва ли, думалъ я. Что же длать? Я самъ не зналъ впередъ, что я сдлаю. Я зналъ только, что мн сладко быть съ нею, и что не видть ея для меня весьма тяжело. Боже мой, какъ я безумно поступаю!’

Ему хотлось перестать думать, чтобы не обманывать себя надеждами и не томить тоскою разочарованія. Хотлось, закрывъ глаза, отдаться всмъ стихіямъ судьбы, — пусть она распорядится имъ, какъ захочетъ. ‘Я говорилъ себ, что если бы этого потребовали обстоятельства, я не отказался бы, если бы этого потребовала Она…’ Въ то же время безумный страхъ охватывалъ его душу: а что, если ‘Она этого не потребуетъ’, и все кончится ‘однимъ любезничаньемъ?’

Und sie wird ewig gruenen bleiben

Die schoene Zeit der ersten Liebe…

Евг. Ляцкій.

‘Современникъ’. Кн. X. 1912

Любовь и запросы личнаго счастья въ жизни Н. Г. Чернышевскаго.

Читайте также: